– 1 –
Сквозь узкую щелку грузного бархата штор, выгоревших под палящим солнцем дороги, нет да и залетал мимолетный ветерок, чтобы разогнать пропитанную зноем лета духоту. А ведь каких-нибудь десять – двенадцать лет назад сочный, бордовый цвет занавесей напоминал спелый гранат Кавказа, где когда-то так же постукивали колеса кибитки. С простора полей доносилось игривое ржанье гнедых красавцев-скакунов, подгоняемых то ли Гозело, то ли Зурало, бог его знает.
Босые, загорелые ноги простучали по дощатому настилу пола. Она наскоро повязала бант на новом, сшитом мамой из разноцветных лоскутков платье, которое книзу распускалось в пышный, волнистый подол, что ей особенно нравилось, и подскочила к сундуку.
Громадный сундук, чей возраст не припомнили бы и старейшины табора, казался ей кладезем богатства. Она навалилась на него, знаючи, как это проделывала не раз, и изо всех сил потянула резную, вылитую из чугуна ручку. Сундук ворчливо заскрипел. Она снова потянула, еще и еще раз. «Ну, давай же, открывайся!» Наконец крышка поддалась усилиям девочки, и сундук нехотя, покрякивая и постанывая, отворился. Чего тут только не было: и платья, и блузы, и юбки, кофты с воланами да рюшами, сарафаны в пол…
– Жа-а-смин! – послышался крик из соседней кибитки. – Она быстрее нырнула в сундук и, довольная, выпрыгнула из него с вполне достойным уловом: двумя сестринскими юбками, которые тут же и надела под платье – так все цыганки для красоты делали. И лишь затем рванула на кухню.
– О миро дэвэл! Все нам тут посшибаешь, – заворчала старая Вита. – Чего носишься, как угорелая? Будто зверь какой за тобой гонится.
– А если и гонится – я б не испугалась, бабуля! Я б его усмирила!
Женщина всплеснула руками – и тут же забренчали драгоценности на ее пышном наряде, которые все по старой цыганской привычке надевала на себя. – И в кого ты такая уродилась?! – восклицала она. И сама же отвечала. – Да понятно в кого, в Тагара, в его родню… – А, ну-ка, неси к столу, – и протянула девочке подхваты со сковородой.
Жасмин вылетела из кибитки, а старая Вита думала, размышляла про себя: «Точно ведь, к Джинке направилась, бестия малая. Главное, чтобы всю запеканку ей не скормила».
От жары у цыганки на лбу выступил пот. И волосы сегодня особенно мешали. Один раз в жизни их подстригала. Помнится, в то лето такая же невыносимая стояла духота.
Перед глазами всплыла картина: «Вот она – взбеленившаяся кобыла, бьет копытами в живот – еле выжила тогда. С той поры больше волос ножницы не касались. Были они густыми, доходили до пояса и волшебно переливались на солнце серебряными нитями. Прабабка ей в свое время нагадала, что в них, волосах, ее здоровье и кроется. А, как лягнула кобылица в живот, с тех пор к зверям больше близко и не подходила. Разве что медведей подкармливала, когда муж заставлял: просовывала сквозь прутья подвешенное на палке ведро и все тут – вдруг что взбредет бестолочи в мохнатую голову.
Сколько их, медведей, на своем веку перевидала. Вон уж, Джорджина VII, Джинка… И у всех одинаковые имена... Поговаривают, сам Янко так при смерти завещал: всех одним именем нарекать. И все ведь медведицы, ни одного медведя…»
– Джи-ин-ка! – прокричала девочка. – Смотри-ка, что раздобыла – клю-чик! Договорилась с сыном кузнеца Гожо! Пообещала танец, да разве выполню?! – Медведица взволнованно ходила вдоль клетки и бросала на Жасмин голодные, нетерпеливые взгляды.
Легенда табора гласила: в своё время прадед Тагара Янко, лет десяти от роду, увидев, как обучают танцу годовалого медвежонка, вбежал на раскаленное железо, схватил детёныша, прижал к груди и стал отбивать босыми ногами чечетку.
Шум поднялся, брань, крики, табор всполошился, Янко схватили и насилу уволокли в кибитку. Наложили на обожженные ступни повязки и ругали, ругали всем табором, говорили:
«Всегда, испокон веков цыгане так обучали медведей танцам: загоняли на горящее железо и играли на волынке. Так у зверей появлялся инстинкт – танцевать при звуках музыки… Понятно тебе, мальчик?»
«Не-ет!» – рыдал, надрываясь, Янко. Утыкался в мягкость подушки и долго лежал так, не поднимался.
Неделю, а то и больше, не мог он сойти с кровати. А как поднялся, вышел из кибитки – красота, белый день, глаз щурит яркость солнца, воздух полей терпко щекочет ноздри, и заковылял с палкой, хромая, меж кибиток. Дошел до пустыря, а там медвежат обучают танцу: ревут звери от боли… Откинул Янко палку и рванул их спасать.
Вновь собрался совет табора – мальчика притащили на носилках дети.
– Медведь – артист.
– Его танец – наш хлеб.
– Не нарушай великий цыганский закон романипэ, – вещали старейшины. – Следуй нашим обычаям. Как еще обучить Джорджину танцу?! По-другому не придумали. Может, ты знаешь? А, Янко?..
Они грозили, вздымали посохи, гневно трясли ими, отчего, казалось, сотрясался сам воздух, и видно было, как по старческим рукам, изборожденным венами, течет кровь столетий.
– Не мешай! Проклянем! Выгоним из табора! – пыхтели все трубками, как один.
В то время с войны вернулся отец Янко, солдат Драгомир, человек недюжинной силы духа и выдержки, и решили, что мальчик успокоится, не посмеет ослушаться родителя. А зря.
Через несколько дней на рассвете Янко обнаружили спящим в клетке с медведями. Побежали звать отца.
В тот день, когда Драгомир шел к сыну, цыгане, встречающиеся на его пути, опускали в землю глаза. Так страшен в ярости был облик его! Фигура великана, перекошенная от ранения на правую сторону, отчего одна рука казалась длиннее другой, спутанная грива льва и небритые впалости щек с расщелиной губ, а глаза, глаза!.. Они полыхали яростью демона…
Грубые солдатские ботинки отбивали шаги к сыну. Казалось, еще мгновение – и разразится непоправимое. Подошел Драгомир к клетке, рванул дверь – она не заперта, и ни сына, ни медвежонка…
Поднял голову: на пустыре собирался народ, играла волынка... А мимо проносились дети, проплывали цыганки с младенцами, ковыляли старцы с палками. А он, он-то в злобе не замечал ничего...
С толпой решил пойти солдат.
Высокий, два метра и четыре сантиметра от земли, не присущий цыганской породе рост, Драгомир издали распознал сына – в белой рубахе, такая же грива нечесаных волос… А как дошел до пустыря, так и замер.
Артисты кланялись, посылали публике воздушные поцелуи, мальчик едва дотрагивался до медвежонка кнутом, а тот его беспрекословно слушался…
– Ай да танец! – раздавалось со всех сторон.
– Янко послан нам богами!
– Хвала небесным силам!
– Так это ж мой сын… – проговорил Драгомир. – Малой...
Ярость солдата таяла, как залежалый снег весной, а грудь распирало блаженное тепло. В тот день, по утру в воздухе особенно пахло росой, ягодой и больше всего голубикой.
Джорджину I отдали на воспитание десятилетнему мальчику. С той поры цыгане забыли о раскаленной жести, похоронили в веках жестокость и боль обучения танцу. Единственное – ноги Янко так и не удалось вылечить. Что ни делали, как ни старались знахари и лекари обычные. Мучительные боли сопровождали его до конца дней. Не мог он долго стоять, ходить. Всегда носил складной стульчик, сделанный для него отцом. Порой и выступал так, сидя. Надо признать: никому с тех пор не удалось достичь того мастерства и уровня, коим отличался Янко. Говорят, все ж способностями он обладал не мирскими, не человеческими.
– Ешь, Джиночка, Джорджиночка и жди меня ночью. – Жасмин чмокнула подругу в косматую щеку, складно разложила на сковороде остатки запеканки и поспешила к столу.
- 2 -
Посреди поляны пламенными языками извивался великий костер табора. Толстые, крепкие поленья, ладно выстроенные в виде шалаша, гулко потрескивали от прикосновений бога Гефеста. Из-под рдеющих углей пробивались струи дыма и тонкими белесыми полозьями взволнованно устремлялись в даль неба.
Во главе стола достойно расположились старейшины табора, среди которых был один из самых почитаемых – цыган Тагар. Он курил старинную трубку, подаренную его прадеду немецким солдатом в благодарность за представление с Джорджиной I. Из ноздрей старика, будто из трубы паровоза, выкатывались клубы дыма. Второй семейной реликвией считался кнут Янко, третьей – перстень с гравировкой медведя, творение рук Драгомира.
– Жасмин!
Девочка невольно улыбнулась, услышав любимый голос.
– Что несешь?
– Запеканку!
– За-пе-канку?! – передразнил дед.
– Маисовую. С картофелем, дедуля. – Глаза Жасмин лукаво поблескивали, похожие на капли горячего шоколада.
– Сама стряпала?
– А как же, дедуля?!
– Лукавишь, чертовка, – поблескивал золотой улыбкой цыган. – А что так далеко поставила? Куда поскакала?! Дай-ка погляжу на тебя.
Жасмин подскочила.
– Красивое платье, – похвалил дед.
Девочка, довольная, завертелась юлой, а с ней закружились и платье с юбками, и косички с вплетенными в них монетками...
Еще одна цыганская легенда гласила, что бог так полюбил этот народ среди других, за веселье и талант, что не стал привязывать к клочкам земли, а подарил для жизни целый мир. А жили цыгане в дороге, и больше всего на свете любили свободу. Не было на карте земли страны Романистан, зато пролегали ее дороги в душах людей. Что будет завтра, не знал никто, да и не нужно было. Ведь сама жизнь плясала, бренчала и гудела в сладком, упоительном балагане.
Поляна была полна людей – красивых, громких, в задорном смехе своем зачинающих песни. Не хватало нескольких, тех кто в бегах был – их и не стоило ждать вообще, еще задерживался с охоты Роман – сын Тагара, отец Николы, за здоровье сына которого сегодня поднимали бокалы.
Стол ломился от еды: традиционный цыганский борщ и темный суп с баклажанами, фаршированная озерная рыбка, шашлык из кабанятины и зайчатины и особый деликатес – жареный еж в томатном соусе.
Никола по случаю своего дня рождения был одет в белую рубашку и новые солдатские ботинки с высокой шнуровкой – подарок родителей. Лицом он был схож с сестрой – тот же овал, растрепанные черные брови, миндалевидный разрез глаз, смуглая кожа и смоляные волосы. Цыган цыганом, но…
– Девка – другое. Годика ей еще не стукнуло. Виноват я, – распевал слова в своей привычной манере Тагар, – не уследил. Заметил уж под лапами Джинки. А дело было перед ее кончиной. Чуяла медведица конец, да и я тоже знал. Уходить не хотела... А кто хочет?! Любила меня до жути… Вот и приревновала к внучке. Хотела прихватить цветочек в мир духов. Думал все – конец… И в первую очередь – зверюге! Схватил нож из голенища…
Тагар прищурился, глаз не видать, лишь борозды морщин да дымка трубки. Молодые на поляне веселились, а старики прошлое ворошили. Тагар снял с головы фетровую шляпу, изрядно потертую, любимую до чертей, чей цвет за старостью лет было не разглядеть, и, лукаво ее потеребив в руках, закинул обратно на седовласые кудри. – Волосинки не тронула. Убрала лапы, отошла...
Девчонка лежит – хохочет, бестия эдакая, – Тагар ухмыльнулся. – Барахтается, встать не может, а как смогла – снова к ней, к Джинке. – Разве что сам Янко нам ее послал… Вот ведь какое бывает…
– Никола! – Жасмин дернула брата за рукав. – Отец!
В нависающей тени громады леса вдоль поляны двигался мужчина. С правого плеча у него свисало ружье и сетка с дичью, а в левой – веревка…
– Ты смотри, Никола... Так ведь это медвежонок! – и тут же юркнула под стол. За ней чуть погодя и брат.
– Какой хорошенький!
– Обычный…
– Отец, откуда он?
– У болота поймал. Будет подарком на день рождение Николе. – Держи, – и протянул сыну веревку.
– А, ну-ка расступитесь маленько… – пробивал сквозь набежавшую толпу цыган дорогу Тагар. – Дайте-ка посмотреть на добычу сынка. Ягодками, поди, лакомился у болота малой? Неужто голубикой?!
– Да-а-а, верно, отец… – кивал головой Роман. – Аж похрюкивал от удовольствия..
Пушистая шерсть кофейно-бурого окраса, ушки – маленькие треугольники, когти длинные, прозрачные на концах…
«Так вылитая Джорджина I! Как на фотокарточке! – подумал про себя Тагар. – Так и есть! Глазки – черные бусины, взгляд смышленый!.. Только вот пацан. А так все то же самое».
Жасмин тем временем легла на землю – приблизилась почти вплотную к медвежонку.
«И что отец запрещает девчонке обучать медведицу. Никола да Никола… Если не дано пацану, пусть девка продолжает дело. Порой надо и отступать от традиций».
– Джорджи, – прошептала Жасмин…
И тут веревка дернулась, мальчик ахнул, сжал кулак, но было поздно!.. Медвежонок пустился наутек, только пятки блестели да пухлый зад повиливал.
– Ха! Ха! Ха-ха-ха! – смеялся от души Тагар. – Сорванец! Наша порода!
Догонять медвежонка пустился весь табор по-цыгански громко, со свистами, указаниями и возгласами, которые заполонили в момент лесную глушь. Но тщетно. Беглеца не догнали.
Было уже далеко за полночь, как обнаружили, что и Жасмин не вернулась в табор. Снова рассыпались цыгане по лесу.
А старый Тагар остался ждать девочку у костра. Внучку.
- 3 -
Жасмин вихрем неслась по лесу. Еще рывок – и она настигнет беглеца!.. Вот отталкивается от земли, точь-в-точь как Чергеша, самая резвая кобылица стада, летит, приземляется... Удар копытом, скачок!.. Но предначертанное, увы, не перепрыгнешь…
Пышное платье цепляется за сук, ноги переплетаются в пышных воланах наряда, и Жасмин лежит, распростершись, на земле – вдыхает привычные запахи леса.
– Тэ скарин ман дэвэл! Черти! – она медленно поднимает голову… – Джорджи! Убежал!.. И как же больно…
Жасмин притягивает к себе разрывающуюся от боли ногу и видит, что в стопе между пальцами торчит осколок палки…
– О, дэвел! Черти! В табор доковыляю… Но как же Джорджи?! Не-э-т… Будь по-моему…
Глаза открываются широко, закипает густой шоколад в глубине цыганских очей. «Мэ-э, ми-ро, ро-мал, замасвалуе. Бар, кашт, йаг, шенуто, балвал, бришинд…»
Откуда взялись эти странные звуки, таинственные слова? Неужто заклинания?!.. Из уст цыганки выпорхнули неведомыми птицами ввысь – испарились в мгновение.
Деревья раскрыли ветви и загородили цыганку от стороннего мира. К ногам упал цветастый палантин из листьев… И ветер, шелестевший тут да там, взял да и стих… Мол, колдуй, цыганка!..
«Ромал, ромал, замасвалуе…Йаг, бришинд…»
Из раны побежала кровь, заструилась теплом по ноге все быстрее, краснее и ярче, и вытолкнула палку!..
«Бар кашт, бар кашт, бришинд… Фу-у-у-у-у…» – Девочка дунула на ногу – ранка и затянулась! Вот и вылечилась сама – неслучайно цыганка!..
А в лесу властвовала царица-ночь. На небе, там и здесь выстреливали серебряные брызги из звезд и рассыпались по черной синеве глади.
«Вон она, самая яркая…» – указывала девочка пальцем.
«Верно говоришь, внучка. Ее можно найти, если соединишь две крайние точки Большой Медведицы. Продолжишь линию до первой, самой яркой, это и будет она. Полярная звезда – самая яркая на небе. Встанешь к ней лицом, будет север перед тобой».
«Значит, мне туда, к болоту».
И снова бежит девочка. Небо служит цыганке картой, деревья да кусты – проводниками – и без тропы путь найдет. Ветки цепляются к чертовке, уговаривают поговорить, захватывают в объятия… «Нет, не сейчас! – отвечает она на ходу. – Беда может стрястись! Время не ждет, в другой раз непременно…
«А кто это мелькнул в траве?! Иль почудилось?! Остановлюсь – а вдруг нужно?.. Уфф… Так это кабаниха с поросячьим выводком засеменила к реке. Один, два, три, четыре, пять – пять пузатых поросят…Ха!»
Но что-то не так – чувствует Жасмин… Кто-то притаился в кустах и пристально наблюдает? Прижал спину к земле и выжидает?! Легкий самодовольный оскал и острия клыков, сладкое ожидание привкуса крови…
И Жасмин срывается с места – несется галопом на помощь.
Вот он нацелился на полосатую малютку, прыжок, другой и волк навсегда оторвет дитя от материнского тепла, но цыганка его опережает. Писк, суета, визгливое похрюкивание… Неуклюжие свинки дают стрекача…
Хищник отступает – странно ему и непонятно, кто пытался одолеть его – то ли человек, то ли зверь в обличье человечьем…
А Жасмин уже мчится вдоль реки быстроногой ланью, сама не своя – цыганское сердце неспокойно. Косы взметаются вверх, ночной ветер холодит тело. Она знает – еще немного осталось до болота: в воздухе пахнет валежником и эфиром, мокрая почва танцует под босыми ногами. Вот она перескакивает через кустики брусники, горьковатой клюквы и матово-синей голубики...
– Джорд-жи! – срывается голос…
Тонет! Гребет лапками, барахтается, пытается выбраться из засасывающей его трясины. – Джорджи-и-и!
«Природа-мать, подскажи – помоги! Мэ, миро, ромал… Замасвалуе…»
В небо взметается стая птиц, поднимается вихрь, деревья клонятся к земле, листья роятся в воздухе… – Шенуто, балвал бришинд, шенуто…– Кружатся ветра, ревут голоса, балаган поднялся в природе…
Вот и спасение!..
Кидается цыганка к перекинутой через болото березе и ползет гибкой кошечкой по стволу – сливается с деревом.
Доползла до утопающего, тянется к мокрой, покрытой тиной голове, тащит его изо всех сил на себя… А как затащила, горячо зашептала ему что-то в ушко… И, видно, на родном, понятном зверю языке, потому как признал ее медвежонок – кивнул, как своей, попятился к суше.
Главное – не утонуть обоим, коварное болото перехитрить и одолеть, выбраться живыми… Спасутся ли?..
Старый Тагар не спал. Попыхивая трубкой, всматривался он в окутанный предрассветной тишиной лес, уткнувшийся верхушками в самое небо, да подкидывал дрова в костер, который не должен был гаснуть.
Как на поляне показался любимый цветочек, сердце дрогнуло его, но не удивилось.
– Ты, я вижу, не одна, внучка.
– Джорджи I, дед. Знакомься!
Старый цыган поднялся с бревна: готов был – ждал, ведь наперед знал. Выпрямился, стал непривычно серьезным, каким девочка его никогда в жизни не видела. Снял перстень с руки, в первый и последний раз в жизни, и протянул внучке.
– Он – твой. По заслуге, мнению моему и обычаю цыганскому. Поговорю с отцом, будешь ты обучать медвежонка. – А я посмотрю – понаблюдаю, как справляешься!.. – знакомо блеснул Тагар золотой улыбкой.
Опосля дернул девочку за растрепанные косички, одну, другую и рассмеялся от души. Их звон и разбудил сегодня табор.
А Жасмин кинулась к старому Тагару на шею, так же, как Янко к отцу после первого представления с Джорджиной I, и обняла крепко-накрепко деда, кровь свою, цыганскую…