Судьба

Александр Мазаев
    Молодой шофер Бобровской нефтебазы Степка Ребров, симпатичный, женатый парень, перед самым Новым годом был в соседней области в командировке, и повстречал там, в Доме колхозника, барышню. Видная краля, такая, «кровь с молоком».
    Быстро разведав обстановку, Степан узнал от здешних постояльцев-мужиков, что девушку зовут Альбина. Приехала она, откуда-то издалека, на месяц, по своим делам.
    Спустя пару-тройку случайных встреч в местном ресторане, между шофером и дамой, вдруг завязались отношения. Не просто отношения, любовь. Дошло до того, что одну ночь, Степка ночует у барышни, другую, она у него. Не жизнь, а прямо именины сердца.
    – Ты мне подарена судьбой. – наливая в бокалы «Массандру», нежно мурлыкал, ослепший от любви Степан. – Куда ни погляжу, повсюду ты мерещишься, картина.
    – Хи-хи-хи. – в ответ посмеивалась девушка, и немного краснела. – Хи-хи-хи.
    Через неделю развеселой, страстной жизни с новоиспеченной пассией, командировка Степана, к их совместному несчастью, подошла к концу.
    – Ну вот и все. Я завтра уезжаю. – с грустью в голосе, вздохнул Степка.
    – Уезжаешь?
    – Пора.
    – Жаль.
    – И мне жаль. Судьба, видать, у нас такая.
    – Мы больше не увидимся с тобой?
    – Увидимся. Решу с женой, и прилечу!
    Когда Степан вернулся домой, он постоянно думал об Альбине. От этих мыслей, даже зверский аппетит, пропал куда-то у него.
    – Была не была. – в один из дней, вдруг рассердился не на шутку Степа. – Один раз живем. – и хорошенько все обдумав, он наконец решил.
    В девять часов морозного, зимнего утра, когда на улице еще было темно, в дверном проеме начальника районной нефтебазы Черкасова, неожиданно возникла статная, двухметрового роста фигура Реброва.
    Он виновато, заметно волнуясь заглянул в угрюмое лицо вечно занятого шефа и, не спросив у него разрешения, смело прошагал в кабинет.
    – Примешь меня, Мирон Кузьмич? – не здороваясь, сразу с порога, начал заикаться Степан. – Вопрос серьезный есть к тебе.
    – Вопрос у него. – раздраженно буркнул начальник, и поднял на незваного гостя свои недобрые глаза. – Чего это, с утра пораньше? Ведь знаешь, что я принимаю с двух.
    – Эх. – громко выдохнул Степа, и тут же достал из внутреннего кармана полушубка, сложенный пополам помятый, бумажный листок.
    Черкасов мельком посмотрел на жилистые кулаки посетителя и бросил взор на лист.
    – Да знаю, знаю я, что с двух. Но тут такой зигзаг случился. Переворот в судьбе, хе-хе. – и Степан аккуратно расправив бумагу, положил ее на серое сукно.
    – Вот, заявление. Решил уволиться. Все.
    Начальник от неожиданности, дрожащими руками надел очки, и в недоумении уставился сначала на каракули, потом на самого Степана.
    – Ты чего городишь, милый?! – как на иголках, заерзал в кожаном кресле Кузьмич. – Куда собрался ты, дурак? Или городишь с перепою?
    – Недели две уже не пью.
    – Герой. – ехидно ухмыльнулся шеф.
    – Тут такое дело вышло. – немного тревожась, еле слышно, прохрипел Ребров. – Решил жениться я, Кузьмич, и к молодухе переехать в город. В другую область, за Полярный круг. Я и с работой, там уже договорился.
    – Как жениться? – широко вылупив глаза, снова не понял Черкасов. – Ты ведь уже давно женат. И сын растет у вас толковый.
    – Эх, Кузьмич, ты, Кузьмич! – глубоко вздохнул Степан.
    – Шисят уж лет, как я Кузьмич. Ты мне доступно разъясни. А то жениться он надумал.
    От сурового взгляда начальника, на простецком лбу Степки Реброва, тут же заблестели маленькие капельки пота, и он немного приуныл.
    – Такую бабу встретил. Ух! – Степка приложил пудовые кулачища к своей широкой груди, и крутанул их по кругу. – Тут полна пазуха. Арбузы! Все мысли только ведь об ней. Заставит с крыши спрыгнуть, прыгну. И даже глазом не моргну.
    – Да уж. Такой, как ты, и впрямь, спокойно наломает дров. Хм. – покачал головой Черкасов, и колко взглянул на Степана. – И где ты снюхаться успел? И что за девка-то такая?
    – Снюхаться? Хе-хе. Нашел словечко ты, Кузьмич. Судьба свела нас в номерах. Уже, как месяц, шуры-муры. Пока по переписке все.
    – Как легко у тебя получается, Степка. – немного погрустнел Черкасов, и мотнул вмиг вспотевшей залысиной. – Полна пазуха. Арбузы. Тьфу! Под тридцать лет, а все туда.
    – Тут это. – буркнул себе под нос Степан. – Я вот, что, Мирон Кузьмич, хотел попросить. Надеюсь, ты как мужик, поймешь меня, и для тебя это совсем не трудно. – и с надеждой посмотрел на начальника.
    – Да говори уж, не тяни.
    – Не сообщай моей семье, что я уволился с работы, и к женщине другой уехал жить. Скажи, что я в командировке на полгода, что, дескать, Родина, дала такой приказ, служить.
    – Вот те раз. Родина. Служить. Ну, ты и парень, загибаешь. Зачем тебе все это надо, ты?
    – А вдруг характерами не сойдемся? Ну, вдруг, не сможем вместе жить. Придется ведь домой вернуться?! А дома ждут, и значит, так тому и быть. Не говори, Кузьмич. Семья тебе, спасибо скажет.
    Черкасов с какой-то брезгливой ухмылкой взглянул на Реброва, и молча подошел к замерзшему окну.
    – Ну, ты и сволочь же, Степан. – оттаяв большим пальцем на белом стекле отверстие, злобно прошипел начальник. – И план, гляди, он подготовил к отступлению. Стратег нашелся, твою мать!
    – Не мы такие. – буркнул Ребров, нервно моргнув левым глазом. – Жизнь такая. Что я поделаю? Люблю.
    – Ты посмотри-ка, любит он. – повысил голос Черкасов. – Семья из рейса ждет отца, надеется, что все-то у него в порядке. А он женился, сукин сын, и будущее строит с новой бабой. – Ну, ты и гад, Степан. Не ожидал я от тебя такого.
    И Черкасов одним росчерком карандаша, подписал заявление и, не глядя Реброву в лицо, небрежно швырнул в него лист.
    – Ступай-ступай, давай, отсюда! Я сам решу, как мне тут быть. – буркнул в след шоферу начальник, и открыв форточку, закурил.
    Выйдя из теплой конторы на холод, Степан поднял воротник полушубка и, шмыгнув носом, тихонько просипел в согретый кулак:
    – Мирон Кузьмич, мужик, что надо. Все сделает, как я просил. – и надежно спрятав в шерстяных варежках руки, пошел быстрым шагом домой.
    Ближе к полудню, на улице по-прежнему было морозно. Ребров, идя по скрипучему, только что выпавшему снежку, перебирал в голове различные варианты скорых объяснений с женою.
    Отлично зная ее тяжелый и скверный характер, Степан немного тушевался, и с каждым шагом, его колотило все сильней.
    – Еду, значит. Твою маму. – злился на свою судьбу-злодейку парень. – Куда я еду, для чего? Живу, как перекати-поле. Эх, жизнь моя жестянка. Сынишку жалко оставлять. Как он без батьки-то сумеет? Раньше, бывало, придешь за ним в детсад, а он уж у окошка караулит. Как чувствовал, что я иду. Что папка, уже где-то рядом. Глядит глазенками на улицу, моргает. А радости-то, радости-то, сколько, жуть. Дескать, смотрите все, любуйтесь, какой батяня у меня. Шофером робит в нефтебазе. Ведь не у каждого, отец шофер. А батя, редкостная дрянь. Оставил мамку с огольцом. Эх, жизнь моя жестянка. Жестокая ты, сучка, жизнь. И жалости к людям, в нутре твоем, нисколько. Захочешь, душу ножиком разрежешь, а хочешь, в осколки сердце размозжишь. Бессильны мы с судьбой бодаться. Хоть рогом, землю ты копай, сломаешь только рог напрасно.
    Подойдя к дому, Степан, как-то боязно, посмотрел на родные окна, и бегло пощупал под рубахой крест.
    – Семейству, пламенный привет! – запустив со двора холодный воздух, бодро прохрипел хозяин и, скинув в прихожей валенки, сразу прошел в зал.
    – Папка пришел! Папка! – в комнату вихрем влетел сынишка, и без разговоров, прижался к Степкиной груди.
    – Здравствуй, сынок. – глухо процедил родитель, и сел вместе с пацаном на скамью.
    – Чего так рано? – следом за парнем, из кухни пришла жена и, сняв фартук, расположилась на большом сундуке рядом с ними.
    – Тут такое дело, вышло. – не глядя в глаза своим близким, еле слышно, промямлил Степан. – Не знаю даже, как начать. В командировку отправляют на работе.
    – На долго?
    – На долго. Черт бы их побрал.
    Жена, предчувствуя что-то недоброе, настороженно посмотрела на Степу, и сделала тут же недовольным лицо.
    – Ну и.
    – Полгода. Долго, или нет? – слегка заикаясь, выдавил горлом хозяин.
    От этих слов, в комнате на секунду повисло молчание.
    – Чего-чего? Чего ты это мне сказал?
    – Ты думаешь, мне самому охота? – жалкая физиономия Степана, мгновенно покраснела от стыда, и он нервно заходил по комнате. – Как будто, рвался я туда. Хе-хе.
    – Шесть месяцев? Ты посмотри сынок, что батька твой у нас удумал. С ума сошли начальники твои? Полгода.
    – А что я сделаю, раз приказали? Мне что, с работы, что ли уходить?! – повысил голос Степан, и нерешительно расселся на стуле. – И чем я буду вас кормить? На что мы жить-то с вами будем?
    До этого спокойные глазки сынишки, вдруг резко заблестели, и он пулей заскочил на колени к отцу.
    – Не уезжай, папка! Не уезжай! Как мы тут будем без тебя? – закричал маленький Костя, и крепко обхватил отцовскую шею руками. – Не уезжай, папка! Папочка наш! Не оставляй одних нас с мамкой!
    Увидев плачущего сына, у Степана перехватило дыхание, и он сам едва не поддался слезам.
    – Вернусь, сыночек мой. Вернусь. Соскучиться тут с мамкой не успеешь. – дрожащим голосом, прошептал отец, и чтобы не заметили в его глазах слезы, надел пимы, и без шапки, выбежал на улицу.
    – Папка! Папка!
    Женщина крепко прижала сына к груди, и они в один голос зарыдали.
    Выйдя к воротам, Степан достал из брюк сигареты, и внимательно посмотрел на горящее в горнице окно.
    – Ох и наделал я делов. Ведь не поверила, что я в командировку уезжаю. По глазам ее вижу, не верит. Сердце бабье, не обманешь. Чувствует, что, что-то в доме происходит, а что конкретно, не поймет. И заварил же кашу я. Ээх. – обреченно вздохнул Ребров. – Прорвемся, брат. Назад пути, уже не будет. – и махнув от бессилия рукой, он растоптал подошвой валенка окурок, и закрыв на вертушку ворота, быстро направился в дом.
    Спустя два дня, наступило время отъезда. Семейство Ребровых, в полном составе, уже с пяти утра было на ногах. Жена готовила в дорогу мужу бутерброды, а Костя все крутился возле отца, и не отходил от него ни на миг.
    – Уезжаю, значит, сына. – сказал с печалью в голосе Степан, и нежно ему улыбнулся. – Веди себя тут хорошо. Мамку в обиду не давай. Ты вон, какой у нас большой. Гляди тут. Шибко-то не безобразничай.
    – Папка. Папка мой. – гладил своими пухленькими ручками отцовскую голову мальчик, и смотрел на него, как бездомный щенок.
    – Мамке будет тяжело одной-то. Слушайся ее во всем, сынок.
    – Папочка. Ну, как же будешь ты без нас? – вдруг всхлипнул отрывисто мальчик.
    – Ну ладно, ладно, Константин. Развесил нюни, понимаешь. Семь лет уже, а все шумишь.
    – Странный ты у нас какой-то. – супругу все не покидали подозрения. – Прощаешься, как будто, уезжаешь навсегда.
    Степан, не глядя в сторону жены, посадил себе на колени сынишку, и слегка заикаясь, сказал:
    – Давай, присядем на дорожку. И выкинь дрянь из головы. Кому я нужен там? Приеду.
    – Выкинешь с тобой. Ха-ха! Как будто я тебя не знаю.
    – Ну хватит наговаривать-то. Все.
    – Папка. Мой папка. – моргал своими юными глазами паренек. – Я буду ждать тебя, и хорошо учиться в школе, обещаю.
    – Через час паровоз. – вдруг резко засуетилась супруга. – Быстрей прощайтесь. Опоздаешь.
    Мальчуган, крепко обвив отцовскую шею руками, как заведенный, все крутился у него на коленях, и не хотел от себя отпускать.
    – Ну, вот и все. Пора в дорогу. – живо встал со стула Степан. – Не поминайте лихом батю. – и надев полушубок и ботинки, закинул на плечо спортивную сумку, и не оборачиваясь назад, пошел пешком на вокзал.
    Жена с сынишкой, тут же подбежали к окну, и пока отец не скрылся из виду, жалостно смотрели на него и вздыхали.
    – Храни, Господь, от всех ненастий. – украдкой от сына, перекрестила женщина мужа, и уткнувшись в ладони, завыла.
    Не доходя до места с квартал, Ребров решил для успокоения нервов заглянуть в рюмочную, и немного там пригубить.
    – Ладно. Хватит киснуть, твою мать. Уезжать из дома, надо с настроением, парадно. Никак к невесте, еду на ПЖ. – махнул рукой Степан, и с ходу заказал у толстой буфетчицы водку.
    Просидев с часок в заведении, крепко захмелевший от спиртного парень, не заходя в зал ожидания вокзала, пошел прямиком на посадку.
    – Здорово, бабоньки, живем! – задорно прикрикнул Степка, увидев в своей секции плацкартного вагона женщин.
    Одной, по виду, было семьдесят, второй - студентке, чуть больше двадцати годков.
    – И тебе того же, парень. – первой кивнула головой старушка. – Пьяненький, я погляжу? Совелый?
    – М-да. – зачем-то поддакнула девушка.
    – Хе-хе. – в ответ ухмыльнулся мужик. – Ты меня пьяненьким, мамаша, не видала. Так, немного причастился для души. Чтоб ехать, с вами веселее было. Хе-хе.
    – Ты погляди-ка на него, какой попутчик нам попался. Весельчак! – обратилась бабушка к студентке, и хитро засияла глазами.
    – Да уж. – несколько брезгливо, снова прошипела девка. – С таким и впрямь, от смеха лопнешь. – и тут же отвернула голову в окно.
    Степка, с каким-то неподдельным любопытством, разглядывал женщин, стараясь запомнить у студентки ее интересное, с родинкой-мушкой на щечке лицо.
    – Когда все рушиться кругом, тут трезвым быть не так-то просто. – попытался оправдаться за свое не в меру озорное поведение Степа.
    – Чего это все рушится-то у тебя, лешак? – выждав небольшую паузу, с ехидцей спросила старушка. – Ведь молодой еще, стонать-то.
    – А все, мать. Все. Все подчистую, кубарем поперло. Вся жизнь моя, жестянка, под откос.
    – Ну, ты молотишь, ну несешь. Куда это тебя поперло?!
    – Поперло, не поперло, а дров-то наломал уж, кубометры. – лязгнул зубами Степан и злобно так ухмыльнулся. – Жену оставил дома с пацаном. Совсем оставил, то есть бросил. К другой зазнобе, уезжаю жить.
    – Как это бросил?
    – Молча. Собрал шмотье, и будь здоров.
    Старушка заботливо посмотрела на парня, и сделала изумленным лицо.
    – Давай-ка на бочок, соколик. – ласково заглянула она Степе в глаза. – Я погляжу, ты весь ослаб.
    – Да не ослаб я, не ослаб. Приговорю пузырь, как здрасьте. Просто мыслей, много нехороших в голове сидит. Раскис от них я, матушка, горюю.
    – Раскис он, тоже мне, нашелся. На мысли, все решил списать?
    – Ээх. – вздохнул Степан. – Такого парня, променял на бабу. Ээх.
    Бабка снова взглянула на Степку, и ей вдруг, отчего-то стало жалко его.
    – Пошто семью-то ты оставил? – негромко, словно мать, спросила она.
    – Так. Скорей обои виноваты. Видать характерами не сошлись.
    – Нуу. Характерами.
    – Чужие стали мы друг другу. Натурой чую, как враги.
    – Нуу. – заморгала глазенками бабка. – А может все-таки вернуться? Может сначала вам начать? А то ить вправду разбежитесь.
    – Нет, мать. Свое кино, мы досмотрели. Не знаю даже, как тебе сказать.
    – Не понимаю я тебя. – погладила свой морщинистый подбородок старушка, и на минуту задумалась. – Убей, сынок, не понимаю. Два человека жили-жили, и тут же стали вдруг враги?
    – Земля и небо. Ха-ха-ха!
    – Ему еще смешно. Семью оставил, и смеется.
    – Было бы смешно, если б не было так грустно. – с тоской пробубнил Степан, и опустил голову.
    – Разлюбил? – неожиданно спросила бабка.
    – Кого?
    – Жену. Кого еще-то?
    – Не знаю. Наверно. А может, вовсе не любил.
    – Не знает он. Сидит, напился.
    – Опять, если б не любил, то, как же я тогда женился? – вопросительно уставился на тетку Степа.
    – Ну, так. Нашли друг дружку, да сошлись. Рази, только по любви живут? Ить в жизни всякое бывает. Живут по привычке себе, и живут. Детишек ростют, да кукуют.
    – Да нет. Точно по любви, бабуся.
    – Ну и жил бы тогда. Че уехал?
    – Влюбился, мать. Да так влюбился, свету без нее не быть. – с досадой замотал пьяной головою Степан. – Под поезд броситься согласен.
    – Эх, молодежь-молодежь. Как легко вы влюбляетесь нонче. Как только засвербело в одном месте, готовы тут же когти рвать.
    Девушка молча смотрела в темное окно, и лишь иногда, когда Ребров повышал голос, поворачивалась в сторону попутчиков.
    – Куда сама-то едешь, мать? – повесив на крючок полушубок, продолжал беседу Степан.
    – Домой со свадьбы возвращаюсь. – не глядя на мужика, краешком губ, мельком улыбнулась старушка.
    – Ишь ты. Со свадьбы? Женила-то, кого?
    – Внучку замуж выдавала. – бабушка выпрямила спину, и засияла.
    – Ишь ты! Внучку! – живо встрепенулся Степан. – Под свадебку-то, грех не выпить. Есть чего треснуть, или нет? За молодых-то, а, мамаша? – и быстро пододвинулся к столику.
    Старушка осторожно приподняла сиденье, и вынула оттуда самогон, пол литра.
    – Вот это, матушка, по-нашему! – задвигался, как на шарнирах, парень. – Смотри, удачно, как попал. – и вытащив зубами из бутылки пробку, тут же налил себе полный стакан.
    Пока в горле Степана булькала жидкость, женщины с интересом разглядывали его толстую, живую шею, и едва заметно ухмылялись.
    – От, какой попутчик нам попался. – бабушка повернулась к студентке и тихонько ткнула ее в бок локотком.
    – Да ну его. – в ответ шепнула девка.
    – Нет. Ты погляди, какой, здоровый. Бык.
    – Кхе-Кхе! – вытерев рот рукавом рубахи, прокряхтел на весь плацкарт Степан.
    – Ну, как? – поинтересовалась у него старушка. – Нутря, случай, не обжигает?
    – Как солярка! На убой! – громко прикрикнул мужик, и его лицо, мгновенно покраснело.
    – Скажи спасибо свату моему. За то, что самогон в дорогу сунул. Ить не хотела брать его. А видишь, как он пригодился в пору.
    – Как внучка-то, бабуся у тебя? Ни че?
    – Ууу. Красивая девчонка. Вылитый цветок.
    – Хе-хе. А зять, хороший вам достался?
    – Хороший парень, Тимофей. На третьем курсе института.
    – Инженером будет? Ха! Ученого захомутали, твою маму? – Степана заметно развезло. – Это пока он хорош. Годик, другой, поживут, и посмотрим. Я после свадьбы, тоже был примерным. Дом-работа, работа-дом. Все одно, да одно. Как кислая уха в кастрюле. Потом, гляжу, мне захотелось сахарку. Соскучился по сладкому, в натуре! Ха-ха-ха!
    – По себе людей, что ль судишь, дьявол?
    – Я не судья, чтобы судить. Так, размышления на заданную тему. – пробормотал себе под нос Степан. – Пусть в мире, голуби, воркуют. Добра желаю только им.
    Бабушка убрала бутылку обратно и, как и студентка, тоже уставилась в окно.
    – Машину, помню, взяли с ней. – вдруг вспомнил про свое счастливое прошлое Степка. – Посажу ее, как куколку рядом, и едем. Эх, дурак-дурак. Оставил девку с пацаном. Одних, на произвол судьбы оставил. – и у него в хмельных глазах, вдруг заблестела грусть.
    Женщины не обращали внимания на пьяные бредни Степана, и думали о чем-то своем.
    – Бывало, обнимет, Машенька, меня, и смотрит жалобно в глаза, как собачонка. – все бубнил себе под нос Ребров. – Любила, Степку, дурака. А он по сторонам все, сволочь, зыркал. Эх, дурак-дурак. Зачем оставил, почему?
    На часах было десять. Студентка, укрывшись с головой простыней, уже, как с час, спала. Бабушка, сидела возле столика и, откинувшись на стенку вагона, дремала.
    Степка Ребров, с трудом вскарабкавшись на верхнюю полку, включил светильник и уставился стеклянными глазами в потолок.
    – Ладно. Разберемся. – в полудреме прошептал парень. – Когда он вырастет, поймет. Бывает в жизни не такое. – и тут же провалился в сон.
    Мгновенно, как один день, пролетело полгода.
    Начальник нефтебазы Черкасов, в привычной ему манере, с самого раннего утра, был у себя в кабинете. Вальяжно расположившись в потертом, мягком кресле, он спокойно попивал из фарфоровой кружки крепкий чай, и предавался мечтаниям.
    – Хорошо на улице, пока не жарко. – внимательно посмотрел Кузьмич через окно на чистое, синее небо. – Опять, видать, дождя не будет седня? Ох, и лето, красота! И никаких югов не надо. Вода в реке, как молоко. Хо-хо. Ладно, пускай погодка постоит. Намерзнуться еще успеем. – и от ослепившего его яркого света, улыбнулся.
    Вдруг через открытую, маленькую форточку, в кабинет влетела муха, большая, с ноготь, черная, как смоль, и сразу закружила над Черкасовым. Он, сначала, было, замахал руками, но, передумал, и стал с любопытством за ней наблюдать.
    – Вот ведь, какая, божья тварь. – крутанув головой за насекомым, тут же оживился начальник. – Смех-смехом, а муха тоже организм. И сердце есть, и потроха, и даже крылья есть и лапы. Откуда, только, что берется, не пойму. Хе-хе. – и все же решив ее прихлопнуть, взял в руку с тумбочки журнал.
    – Можно к вам, Мирон Кузьмич. – неожиданно распахнулась дверь кабинета, и в проеме показалась миловидная, слегка полноватая фигура молодой женщины. – Я на минуточку, только спросить. – настойчиво заглянула она Черкасову в удивленные глаза, и шмыгнула своим припухшим, веснушчатым носом.
    – Неужто это ты, Мария? – Кузьмич сразу же признал в девушке родную супругу Степана Реброва, и ему тут же, сделалось нехорошо.
    Отчетливо припомнив их последнюю со Степкой встречу, Черкасов живо закрутился в кресле и, напялив на глаза очки, с серьезным видом, уставился на даму.
    – Слушаю внимательно. – казенным, начальственным тоном, сказал хозяин кабинета.
    – Вы уж простите за нахальство. Ведь извелась я вся, Мирон Кузьмич. – запричитала молодка. – Когда мужик-то мой вернется? Ведь обещал, через полгода быть.
    Начальник, сначала учащенно захлопал глазами, после, как-то виновато отвернулся в окно и глубоко вздохнул.
    – Мы так-то ничего, живем себе с сынком легонько. – моргая влажными ресницами, снова простонала девка. – Да только Косте, уж шибко плохо без отца. Ведь от окошка, парень, не отходит. Поджидает. – и тихонько всхлипнув, опечаленно посмотрела на Черкасова.
    – Ступай, давай, домой, Маруся. – по-отцовски, пробубнил начальник. – Как соберется, я дам знать. – и слегка ее приобняв, проводил до двери.
    Спустя полчаса, как от начальника, вышла гражданка Реброва, в его кабинете, раздался телефонный звонок. Черкасов сразу догадался, что звонят с городской АТС, по его недавней за-явке.
    – Ало! – с ходу, закричал в трубку, разъяренный Кузьмич. – Коммутатор, твою мать? Ало!
    – Я слушаю. – спокойным, размеренным тоном, ответил грубый мужской голос на том конце провода. – Степан Ребров у телефона.
    – Степан, говоришь? Ребров? Неужто, собственной персоной? – ехидно заворчал Кузьмич, и потер свои мокрые от волнения ладони.
    – Ты что ль, Мирон Кузьмич? – живо заулыбался в трубку Степка. – Вот это номер, чтоб я помер. Родной начальник, сам звонит.
    – Узнал, детина непутевый? – услышав бравый голос северянина, Кузьмич тут же заметно подобрел, и на душе его немного потеплело. – Все хороводишь, как я погляжу?! Нисколько жизнь тебя не учит. Пора бы, уж, и поумнеть. Остепениться, понимаешь.
    – Как не признать, родного шефа. – обрадовался, до боли дорогому баритону Степа. – Как жив, здоров, Мирон Кузьмич? Давненько я тебя не слышал. Уже соскучиться успел.
    – Если бы вы не доставали, было б намного веселей. Намного лучше, понимаешь. – снова, вполоборота завелся Черкасов, и на полном серьезе сказал: – Чтоб больше, я ее не видел. Пришла с вопросами ко мне. Как будто, чем-то ей обязан. – и перейдя на крик, добавил: – Ты сам, похлебку заварил, сам и расхлебывай, собака. Как сунуть бабе, он герой, а как жене признаться в этом, струсил.
    – Кто пришла? – не понял Степка. – Какие вопросы? Спокойно можешь объяснить?
– Звони немедленно жене. – уже на всю катушку, визжал, как резаный начальник. – И чтобы седня, все решил.
    Степан, сообразив, что Черкасов общался с его бывшей женой, быстро сник, и чуть заикаясь, промямлил:
    – Я понял, понял все, Кузьмич. – прошептал вполголоса губами парень. – Прости, что получилось так. Что малость, я тебя подставил. – и в телефонной трубке, послышались частые гудки.
    Черкасов, налил из крана полный стакан холодной воды и, развалившись в кресле, задумался.
    – Эх молодежь. – осушив всю тару, прокряхтел Кузьмич. – Так наскребут на свой хребет, что в век потом не перелезешь. Раз жизнь дана тебе, дурак, живи ее по-божески, по-человечьи. По совести, ее живи. А то не ровен час, загнешься. И что после себя оставишь, ты? – и застегнув рубашку, он засобирался домой на обед.
    Время неумолимо бежало вперед. С того момента, как Степка уехал из дома, прошло пять лет, пять долгих лет его скитаний.
    Однажды, проезжая на своем мотоцикле по лесной дороге на покос, Кузьмич заприметил на опушке силуэт человека, медленно идущего навстречу ему. В одной руке, он крепко держал объемный рюкзак, во второй, что-то похожее на радиолу. В поступи незнакомца, читалась вялость и тоска.
    – Степка! – поравнявшись с мужиком, радостно закричал Черкасов. – Вернулся, сукин сын, братуха?! А я уж думал, что забыл. До самой смерти не увижу. – и резко надавил на педаль.
    Увидев бывшего шефа, Ребров бросил котомку и приемник на траву, и быстрым шагом подошел к мотоциклу.
    – Мирон Кузьмич?! Вот это да. – на всю округу, звонко прикрикнул Степан. – Смотри, где встретил я тебя. Сказали б раньше, не поверил. – и крепко обнял старика.
    – С концами прибыл, али на побывку? – искренне обрадовавшись встрече, с лету поинтересовался у Степки Мирон.
    – Смотря, как примут. Там посмотрим.
    – Да, Степка. Нагородил ты, брат, забор. Такой плетень, не перепрыгнешь с маху.
    – Да уж. Так просто, крепость Измаил не взять. – поумничал зачем-то Степа. – Пойдем под дерево, Кузьмич. А то макушка накалиться. – и положив свою широкую ладонь на бритый затылок, он вальяжно направился к лесу.
    – Ну, пойдем, раз зовешь. Как Сталин с Черчиллем, в тенечке потолкуем.
    Степка аккуратно достал из мешка бутылку водки, колбасу, и предложил немного закусить.
    – Жарко тут у вас. Не то, что за Полярным кругом.
    – У вас? – живо обиделся старик. – Давно ли ты, нездешним стал?
    – Почти, что пять годков здесь не был.
    – Пять? – задумчиво спросил Кузьмич, бросив взгляд на наполненный до половины стакан.
    – Ну.
    – И быстро время же прошло.
    – Быстро, не быстро. А пятилетка, пролетела, как фанера над Парижем. – осушив в три глотка содержимое, хрипло прокряхтел Степан.
    – Там год за два у вас идет. И отпуска с зарплатой больше наших.
    – Есть такое.
    – Тяжело?
    – Не то, что б очень тяжело. Скорее, я б сказал, накладно. – с какой-то досадой в голосе, произнес Степан. – Видишь, что север делает с людями? – и приоткрыв рот, ткнул в него пальцем. – Четыре зуба, как с куста. На севере, почти у всех вставные.
    – А как же? Климат там такой. Так просто, государство, хрен обманешь.
    – Не климат там, а лютый ад. Раздетым выйдешь, все, пропало.
    – Пропало, ему. Слабаки.
    Разговор между старых знакомых, отчего-то не клеился. Ребров понимал, что просто так, его на Родине не примут. Уж больно много, он за эти годы нагрешил.
    – Ну, давай еще за встречу, Степка. – начальник снова взял в руки стакан. – Что б по-путю, у вас все было. И что бы больше не сбежал.
    – За встречу, шеф. За встречу. – слегка тушуясь, промолвил мужик, и тут же выпил.
    – Оно видишь, как получается, Степка. Ты, парень, может, и хотел, как лучше, а получилось, как всегда. Судьба. Знать на роду твоем, начертано такое.
    Ребров, распластавшись в полный рост на траве, внимательно рассматривал голубое, бездонное небо и думал.
    – Ни че, ни че. Денек-другой, покочевряжится, отмякнет. – заметно захмелел от теплой водки Кузьмич. – Одной, дите, растить, не мед. Да и самой в постели, как без мужика-то?! Надо.
    – Одни живут? – с замиранием сердца, спросил Ребров.
    – А с кем им жить? Как угольки, одни кукуют.
    Степка закрыл глаза и нервно заходил желваками.
    – Это хорошо.
    – Как с молодухой-то жилось? – спросил с любопытством Черкасов. – Детишек, часом, не наделал?
    – Не получилось нам пожить. Не ладным, я для ней пришелся.
    – Характерами, что ли не сошлись?
    – Может и ими. Я не знаю. А только вместе год пожили. Подумали-подумали, и разошлись.
    – Хм. – ухмыльнулся Мирон.
    – В гостинице, как щас припомню, ласковой такой была. Как вместе стали жить, кайлою.
    – Эх. Степка ты, Степка. – с досадой выдохнул опьяневший Кузьмич. – В народе, есть пословица такая: – Знал бы, где упасть, соломки б подстелил. И не убавить, не прибавить. Судьбу насквозь, не разглядишь. И где ее схватить за хвост, не знаешь.
    Степан налил еще по стакану. Мужики, не чокаясь, выпили.
    – Локоть охота укусить. – вдруг заорал пьяным басом Ребров. – Да как его теперь достанешь? – и с силой зашвырнул стакан в кусты.
    Черкасов, не желая в этот страдный день напиваться, вытер ладонью свои жирные губы, встал с земли и, не прощаясь со Степаном, медленно пошел к мотоциклу.
    – Дома не примут, приходи. – на ходу, обмолвился Кузьмич. – Но попытать еще разок, судьбу-судьбину, все же надо. – и заведя мотор, он резко заскользил по траве.
    Немного не допив бутылку, Степан убрал ее в рюкзак. Аккуратно смахнув своей потной ладонью с приемника траву, он, слегка пошатываясь, свернул с дороги в лес, и через непролазную чащу, напрямки побрел в поселок.
    – И все-таки, не надо было уезжать. – страшно переживал за предстоящую встречу с родными Ребров. – Остался б дома я тогда, и ничего бы не было в помине. – и отмахиваясь руками от приставучей паутины на ветвях, он осторожно пробирался вперед.
    Ближе к полудню, когда на улице стояла неимоверная жарища, Степка, наконец-то, ступил ногами на свою долгожданную улицу.
    Увидев знакомый палисад, и окна с тюлевыми занавесками, в груди у мужика, тут же затрепетало сердчишко, и как-то странно, застучало в висках.
    Разглядев на воротах амбарный замок, Степан поставил поклажу на землю и, негромко включив радиолу, присел рядом на скамью.
    Прошел час. Степка дремал. И лишь иногда, когда ему на лицо садились мухи, он резко вздрагивал, и их отгонял.
    Стрелки часов, отсчитали еще полчаса, как из-за поворота, показалась женщина. Это была супруга Степана - Мария. Отведя сынишку к бабушке, она неторопливо возвращалась домой.
    Разглядев возле ворот своего бывшего мужа, женщина не говоря ни слова, развернулась в обратную сторону, и пошла проч.
    – Здравствуй Маша. Я вернулся. – виновато прохрипел ей в след Степан, и тут же упал на колени. – Давай с тобой поговорим. Ну, всякое бывает в жизни. Видать, этап судьбы у нас такой.
    От этакого неприятного сюрприза, лицо женщины в один миг побелело и ей тут же сделалось дурно.
    Взглянув на Степку равнодушными, холодными глазами, она занесла над собой сумку, и с лютой ненавистью, ударила ему по голове.
    – Бывает всякое, ты говоришь? Судьбы этап? – завизжала на всю улицу баба. – Да будь ты проклят, изверг ты дремучий. И больше у моих ворот, не карауль. – и заехав сумкой по лицу еще пару раз, она быстро отворила замок, и наглухо закрыла за собою ворота.
    – И что за баба ты, ей Богу. – с обидой, пробубнил Степан. – Ладно. Видать насильно мил не будешь. Живите, как хотите. А моей ноги, здесь больше нет. – и пошел за подмогой к тестю.
    Отец Марии, старый коммунист Демьян Лучинин, в поселке слыл мудрым и честным мужиком. Отбарабанив сорок лет в колхозе агрономом, он уже лет десять находился на пенсии, и занимался дома по хозяйству.
    С тех пор, как Степка бросил семью, Демьян его сначала люто ненавидел, а после, сжалился, и на веки вечные, забыл. Единственного же внука Константина, он до смерти любил, и постоянно баловал.
    Пока Степан шел по улице, в душе у него бушевала настоящая буря. Перед глазами, столбом стояла жена, и ее беспросветная, черная злоба.
    – Еще посмотрим, кто кого. – живо вышагивал мужик. – У тестя с головой порядок. Найдет словцо, как нам с его дочуркой дальше жить.
    Выйдя из-за поворота к демьяновой хате, Ребров сразу же увидел возле нее старика. Едва сгорбившись, он сидел на скамье, и о чем-то, только ему одному ведомом, думал.
    – Здорово, батя! Я вернулся. – разглядывая сутулую фигура деда, еле слышно промямлил Степан. – Теперь, надеюсь, навсегда. Набаловался вдоволь, хватит.
    Старик, узнав в детине зятя, вздрогнул, и не предлагая ему присесть рядом с собой, достал из кармана солдатских галифе портсигар.
    – Вернулся, значит, путешественник? – сплюнув на землю, недобро спросил Демьян. – Картина Репина, не ждали.
    – Да. – вздохнул Степан, и слегка робея, протянул ему зажигалку.
    – Не надо. У меня свои. – буркнул в бороденку старик, и вытащил из голенища спички.
    – От Христа, погодка-то! – через какое-то время, нарушил тишину Степан.
    Дед ехидно сверкнул на незваного гостя глазами, и мельком, обернулся на дом.
    – Ни че. В начале лета, было хуже.
    На минуту, между двух чуждых друг другу людей, снова возникло гробовое молчание.
    – Осуждаешь? – неожиданно надавил старику на больное Ребров.
    Демьян сощурил один глаз и смачно так, затянулся.
    – Спрашиваешь, осуждаю?
    – Ну.
    – Он, видите ли, спрашивает. Ответьте, вот он я. Нарисовался, хрен сотрешь. – вдруг заворчал дед, и матюгнулся. – Она ить дочь моя родная. Душа-то, знаешь, как за них болит?
    – Знаю, батя. Ох, и знаю. Не меньше твоего в беде.
    – Знает, видите ли, он. Знаток. А в прочем, че мне осуждать тебя? Накой рожон ты мне тут нужен? – выдохнул терпкий дым папироски старик, и с ехидцей, с какой-то злобной насмешкой, посмотрел на Степана. – Видать порода у тебя такая. Дед-то твой, Петруха Горностаев, ить тоже, не подарок был. Чуть ли не каждый год, женился. Раз семь, не меньше, под венец ходил. И русских в жены брал, и даже басурманок с гор Кавказа.
    – Даа. – мотнул головой Ребров. – Дедуля, тот еще, ходок.
    – Ходок! И дядька твой по материнской линии, твой тезка - Степка Колыван, раза четыре расходился. Ить как перчатки, помню, их менял. Думал, что, че-то новое отроет? Чего-то, посвежей, найдет?
    – Нашел, же, вспомнить че, Ильич.
    – Нашел, представь себе! – со злостью огрызнулся старик. – Не ладно, видно вам с одной живется. Все покрасивши, норовите ухватить. А женам брошенным, куда, прикажешь, ты податься?
    – Да ладно тебе. Начал - пошел. Завел свою шарманку. Женам.
    – Чего пошел? Не я уехал. Не я, козел, жену с дитем оставил, и к черту на кулички укатил.
    – Да знаю, знаю, что не прав. Мне застрелиться теперь, что ли?
    – Хочешь совет? – спокойно спросил старик. – Езжай-ка ты обратно, Степа. Не суждено вам вместе быть. – и послюнявил пальцами окурок.
    Степка, задумчиво посмотрел куда-то в бирюзовую даль, и жалобно так улыбнулся.
    – Эх. Зря только шел. Не получается, отец, у нас с тобой беседа. Не хочешь ты меня понять.
    – А ты че ждал? – резко осерчал старик. – Что наливать тебе тут будут? Как дембеля из армии встречать? Явился он, глядите на него, приехал. Опять собрался нервы, дочери моей трепать?
    – Все правильно ты говоришь, Демьян Ильич. Все по уму, отец, по делу.
    – Ну, по уму, не по уму, а я, пацан, свое прожил. Да так прожил, что помереть, хоть щас готов. Не страшно мне, в ее родимую ложиться, и перед Богом там держать ответ. – указал дед пальцем под ноги, и твердо встал со скамьи.
    Разморенный духотой и водкой парень, степенно опустился на лавку и, прислонившись сырой спиной к раскаленной ограде, задремал.
    – И все равно, не зря пришел. Хоть их, живыми, всех увидел. Осталось только Костю повидать. – в полузабытье, пробормотал Степан, как вдруг, к нему тихонько, подошла его Мария, и каким-то чуждым, мальчишеским голосом, стала его настойчиво звать.
    – Батя. Ээй. – женщина осторожно дотронулась своими тоненькими пальцами до мускулистого плеча. – Ээй. Ты слышишь? Батя.
    Степка с трудом приоткрыл глаза и, толком еще не проснувшись, разглядел возле себя белобрысого мальчугана. Он с интересом разглядывал спящего человека, и нервно руки потирал.
    Ребров, сообразив, что говорят с ним не во сне, а наяву, тут же пригладил свои взъерошенные волосы руками, и испуганно уставился на паренька.
    – Костя, ты? – пришел в растерянность Степа.
    – А кто ж еще-то? Я. – и родственники, заметно волнуясь, пожали друг другу руки, и крепко-накрепко обнялись.
    Простояв в таком положении с минуту, мужики опустились на скамью.
    – Вот ты, значит, стал, какой. – Степан все не мог, отвести от сына глаз. – Малюсеньким, таким, вот был, когда я уезжал на север.
    – Видать, в твою, пошел родню. – сердечно глядя на родного папашу, спокойно сказал Константин.
    – Точно люди говорят, что от осинки, не родятся апельсинки. Ха-ха!
    – Приехал, значит?
    – Да, сынок. Вернулся. Хватит.
    – Это хорошо. А мы в столицу с мамкой собрались махнуть. Пока каникулы, решили, прокатиться.
    Степка пристально рассматривал, повзрослевшего за эти годы сына, и видел в нем свои черты лица.
    – В столицу, говоришь?
    – Ага.
    – И правильно, сынок. Пока возможность есть, чего же не скататься.
    – Ага.
    – Ну, как вы тут? Ни че?
    – Ни че. Живем потихоньку себе и живем. Да и куда, отсюда нам деваться?
    – Дед-то, шибко обозлился на меня?
    – Так. Бухтит себе, сидит за печкой.
    – Ээх. – у Степана, как-то нехорошо застонало в груди, и он приложил к сердцу ладонь.
    Помолчали.
    – Болит? – жалобно спросил Константин.
    – Терпимо.
    – Может, каких, таблеток, вынести тебе?
    – Пройдет.
    – Сердце?
    – Оно, родное. Видать прошло то время, когда, как бык, здоровым был.
    Снова, наступило молчание. Степан, все смотрел на сына, и украдкой от него, переживал.
    – Гляжу, какой ты вымахал у нас. – слегка оживился родитель. – Кулак, как голова быка, с ведро.
    – Да ну тебя. С ведро. – немного застеснялся Костя.
    – Да уж, какой, тут, ну. – Степка обнял сына, и нежно так его потрепал. – Да об твой лоб, поросят можно бить. Гляди, сидишь, какой, холеный. Какие щеки, паря, накусал.
    – Скажешь тоже, поросят. – громко засмеялся мальчик, и неожиданно икнул.
    – Ну ладно, Костя. Ты не обижайся. – Степан сделал серьезным лицо, и снова его обнял.
    Парень, невесело посмотрел на отца и зажмурив глаза от солнца, ухмыльнулся.
    – Был, кто у мамки? Али нет? – обеспокоенно спросил Степан.
    – Да так.
    – Не хочешь говорить? Не надо.
    – А че мне от тебя скрывать? Сначала не было. Тебя ждала. Потом, Егорыч появился.
    – Беликов? Завгар?
    – Ага. С цветами, помню, к нам ходил. Все требовал от мамки пожениться.
    – Прям, пожениться? А она?
    – А что она? Ты думаешь, что он ей нужен?
    – Ну раз ходил. Наверно нужен. Еще и ночевал, поди, у вас?
    – Не угадал, отец. Ни разу он у нас не оставался. Напоит мамка чаем с медом, и привет. И до утра льет слезы в одеяло.
    – Ээх. – вздохнул Степка.
    – Она, лежит, не спит, а я все слышу и переживаю. Так жалко мне ее. Словами ведь не передать.
    – Ээх.
    – Любила до смерти тебя. – обреченно продолжал Константин. – Сколь раз, во сне тебя кричала. Сам слышал. Правду говорю. Проснется по средине ночи вся в поту, и как в подушку зарыдает. А я за стенкой слышу все, и вместе с ней, как маленький, реву.
    От такого разговора, у Степана помутнело в голове, и вновь заболело сердце.
    – Любила, бать, она тебя. Как света Божьего, любила.
    – Меня?
    – Тебя. Кого ж еще-то? Ты думаешь, Егорыча?
    Степка стиснул зубы, и влажными глазами, посмотрел на сынка.
    – Как ты думаешь? Простит?
    – Не знаю. Думаю, что вряд ли.
    – Вот и я не знаю. Хотя, по натуре ее, никогда. Не раз ведь, этим угрожала.
    Между отцом и сыном, снова наступило немое молчание. Константин, с замиранием сердца, жалобно смотрел на Степана и вздыхал.
    – Ты больше к нам не приходи. – вдруг в полголоса, промолвил парень.
    – Да, что ты, сын?
    – Не приходи.
    – Зачем, ты говоришь такое?
    – Не надо, сердце, резать мамки. – всхлипнул Костя. – Недавно, только, ведь, и зажила. – и моргнув мокрыми ресницами, он пулей побежал во двор.
    – Прости меня за все, сынок. – со слезами на глазах, прохрипел ему в след Степа. – Бог даст, когда-нибудь мы снова будем вместе. Обещаю. – и живо соскочив со скамьи, прошел прямиком на автобус.