Ночью снег мягко укутал окрестности, и на проселочной дороге передо мной - одинокий автомобильный след. Кто-то уже проехал между заглохшими хуторами. Совсем интересно стало, когда впереди обозначился пятачок остановки, где проехавшие передо мной вытоптали снег. Отсюда ведет одинокий след, в ту и обратную сторону, к забытому кладбищу. Но я опоздал, они уже уехали.
Останавливаюсь.
Кто бы это мог интересоваться покойниками? Здесь лет пятьдесят уже никого не хоронили. Интересный факт: когда хутор исчез, на кладбище засох вековой дуб. Вон его корявый остов - до сих пор с дороги виден.
Иду по следу. От кладбища остался один крест, обломки других скрыты снегом. Крест на могиле деда Семена, по уличному прозвания Бадада. Именно сюда и привел меня след.
Начинаю вспоминать. У деда был сын и четыре дочери. Небось - кто-то из внуков-правнуков навестил могилу. Могилу, оставшуюся единственным признаком некогда кипевшей здесь жизни. И крест этот - как сам дед Бадада - словно некорчуемый русский корень
Я помню этих стариков - детей еще крепостного права, обитателей бунинской деревни . Дед Семен был кряжист, красив, мастеровит , надежен и неразговорчив. Речь его звучала, как в бочку - с неким внутренним эхом, как будто буквы отражались друг в друге уже в его груди, а наружу выходил объемный звук. Это была не особенность организма, а школа старорусской речи, уже навсегда утраченной. Наверное, таким голосом надо читать "Слово о полку Игоревом".
Француз Астольф де Кюстин писал, что в России очень красивые старики. Так вот это о Бададе. Лик у него был, как у святого. И в руках горело любое дело. Печку сложить, колодец вычистить, гроб сколотить - всё он мог. Инструмент был именной. Если кто ненароком брал его топор - дед топор выбрасывал. "Как бабу, струмент в чужие руки не давай". Злой до работы, Бадада один заменял артель. В колхоз не вступал, единоличник, он и семью содержал на отхожих промыслах.
Жена его, баба Танюшка, была такая маленькая. что Бадада, казалось, мог спрятать её в карман. Она тоже нигде не работала, а любила ходить по дворам и спать на чужих печках. Она сокрушалась : "Сдурел старай. Я от греха дочке Полюшке козочку отвела. Так мой сивай дурак, как кочет, курей топтать начал".
Да, жила в Бададе немыслимая мужская сила. Как-то на престольный праздник вышел он, единственный трезвый на весь хутор, и прокричал ;
-Вот начнется война, мужиков заберут, и усе бабы мои, Бо да-да (Бог даст)!"
Так от неожиданности даже гармошки захлебнулись.
И вот теперь Бадада своим крестом сопротивляется забвению. И я понимаю, что он остается единственным свидетелем той цивилизации, что дала миру Ерофея Хабарова, Аввакума и Емельяна Пугачева , кто заселила Аляску и возвела русский народ в число великих народов. Я представил себе страну таких дедов Семенов и понял, почему мы были непобедимы.
...а уже сын его был, как баба. Тютя-тютей, другая цивилизация. От сына Бадады и могилки не осталось.
Правда, дочери отца не подвели, были упругими и краснощекими бабами - кровь с молоком. Хотя тоже могилок не осталось. Но, может быть, кто-то из их детей-внуков и приходил сегодня к деду Семену.
И я возвращаюсь к машине по тоненькой ниточке, связывающей наше ничтожное "сегодня" с великим "вчера" А снег идёт, и совсем скоро эта ниточка исчезнет...