Они остановились во дворе покурить.
Точнее, Алеся просто стояла рядом - и украдкой вдыхала ментоловый дым Карининых сигарет. Он смешивался с дурманным запахом черёмухи, растущей у подъезда.
А почему бы и не постоять рядом. Молча, скользя взглядом по выщербленному краю скамейки, по трещинам на асфальте, по начинающим увядать белым соцветиям на фоне серой кирпичной стены. С хорошим человеком всё приятно.
Они обе молча дивились, хотя каждая из них не могла знать, что думает другая. Но казалось, что они знакомы уже сто лет, прошли огонь и воду – а притом хорошо помнилось, что ещё недавно они совсем не были близки. Это немножко озадачивало и будоражило.
Карина ощущала неловкость, когда решилась нарушить молчание и осторожно заговорила:
- Алеся, ты человек служивый, явно в этом соображаешь. У меня вопрос есть.
- Ну?
- Как с документами быть?
- Хех! – усмехнулась Стамбровская.- Вопрос твой – риторический.
Она в своей характерной манере посмотрела вдаль, потом на Карину. И отчеканила, глядя ей в глаза:
- Сделаем! Завтра будет паспорт. Чуть позже трудовую намутим, то-сё.
- Обалдеть, Алеся! Завтра?! – воскликнула Карина. - Ты что, серьёзно?
- Ну, а чё нам, разведчикам, - засмеялась Алеся, обнажив зубы. – Это дело довольно нехитрое. Надо только связи иметь, а они у меня есть. Конечно, я не волшебник – точнее, волшебник, естественно, но... Ай! Ты поняла, короче. Всё, с Германа – фотка, с тебя шоколадка. Можешь не благодарить.
- Да как же «не благодарить», это всё ведь хлопоты, - растерянно возразила Карина.
- Я к ним изначально была готова, а это дело такое, отношение многое меняет, - философски заметила Алеся. - У меня к вам встречный вопрос, ребята. Интимного характера, но тоже неизбежный. Вам жить-то есть, на что?
Карина наморщила лоб, считая в уме.
- Ничего, справимся, - коротко ответила она, постаравшись придать голосу уверенность.
Картинно закатив глаза, Стамбровская вздохнула:
- Всё с вами ясно! – и полезла в свою плоскую сумку-планшет.
Она достала оттуда плотный голубой конверт и сунула окончательно сконфуженной Карине.
- Вот, бери. Возражения не принимаются. Во-первых, смею заверить, у меня оч-чень хорошее жалованье, во-вторых, к излишествам я не склонна. В-третьих, думаю о будущем, так что, в-четвёртых, чтоб ты не переживала – это всего лишь половина моего загашника. Наконец, в-пятых – извините, но это всё-таки в долг. А отдавать будешь, как получится. Я же знаю, что ты не лентяйка какая-то – будет день, будет и пища. Отдашь.
- Алесь... – растроганно проговорила Карина.
У неё даже слова кончились, она стояла и теребила в руках лазурный конверт – к слову, не такой уж тоненький.
- Ну, а что? Был один французский лётчик, так он мудрую вещь сказал.
- Какую?
- Мы в ответе за тех, кого приручили.
Карина рассмеялась, и они крепко обнялись.
- Классная ты, Алеся. Я даже не знаю, почему мы раньше не сошлись.
- Взаимно. Но у меня тоже к тебе просьба. Вспомните-с мои слова про шкурный, тире научный, интерес. Ты не против, если я буду вести дневник? Вроде отчёта. Общаться с тобой, расспрашивать и писать об адаптации.
- Да не вопрос! – живо согласилась Карина.
Идея показалась ей занятной: манера письма у Алеси была довольно остроумная. Притом нечто подсказывало, что с Рихтгофеном скучать не придётся.
После вчерашнего приступа Герман уже полностью оправился - более того, он выказывал явное нетерпение и жаждал заняться делом, неважно, каким. У них с Кариной обнаружилась похожая особенность: от беспокойства он во время завтрака не мог усидеть, расхаживал туда-сюда, жуя на ходу. Хотя кухня в сталинском доме была просторной, но даже она казалась не приспособленной для Рихтгофена - он метался, как лев по клетке и в итоге чуть не разбил два или три горшка с растениями.
- Гера, ну аккуратней! – укоризненно сказала Карина. – Ты сейчас всю хату разнесёшь, спокойнее.
- А ты меня не успокаивай! – запальчиво отозвался Рихтгофен. – Не могу я сложа руки сидеть. Надо что-то решать!
Он прекрасно понимал, что мечты и цели у него большие - скорее всего, даже слишком, - и отделяет от них очень много шагов, из которых пока он не успел сделать и простейших. Но это не расхолаживало, а наполняло решимостью и страстным желанием поскорее броситься в бой. Конечно же, здесь было не обойтись без надёжного союзника – майора Стамбровской. Поэтому, напомнив о словах про «любое время дня и ночи», Герман заставил Карину позвонить ей немедленно.
Алеся проявила неизменную оперативность и вскоре уже пила чай у них на кухне. Как оказалось, они с Кариной уже разобрались с финансами. Герману было не очень-то приятно, что все проблемы решают девушки. Изнутри остро кольнула досада, и он угрюмо подумал: «Скорей бы от меня уже был толк...». Но ничего не сказал и только вздохнул, кинув мрачноватый взгляд исподлобья. Алеся, видно, уловила, в чём причина перемены его настроения и деликатно сообщила:
- Завтра, барон, у вас уже будет паспорт, и вы сможете заниматься всем, чем захотите. Только фамилию и гражданство сменить придётся, да и титул нигде не укажешь, - предупредила Стамбровская.
- Да что уж тут поделать, - пожал плечами Герман. - А гражданство... Если так уж рассудить, то я вообще гражданин Вальхаллы. Как нужным посчитаете, так и делайте. Раз уж я сам тут как шпион какой-то.
- Ничего, легализуем всё и всех, - заверила Стамбровская с ободряющей улыбкой. – Мне только фотография ваша нужна.
- А какая? Нужно специально её делать или что-то подобное пойдёт? – спросил Герман и протянул ей Каринин телефон.
Вчерашний вечер был посвящён знакомству с технологиями и средствами связи: Карина показала, как пользоваться телефоном, продемонстрировала все его функции и рассказала об интернете. Всё это вызвало у Рихтгофена неподдельное восхищение. Естественно, ему хотелось тут же применить полученные знания, и он провёл с новой «игрушкой» весь вечер, и заявил, что хочет себе такой же аппарат. А ещё – наделал кучу селфи.
- Увы, но нет, верно первое ваше предположение, - улыбнулась Алеся. - Тем более, хм... в кителе вы хороши, но лучше, если на фото будете в гражданском.
- А у меня пристойного цивильного ничего нет, - огорчённо произнёс Герман. – Это пока мой единственный наряд. Притом что-то с ним не так, но Карина, зараза, ничего мне не говорит. Ну вот, стоит и смеётся! Опять!
Карина, действительно, не выдержала и прыснула.
- Не самый худший вариант, но вы одеты, как хулиган, - хихикнула Алеся. – Ну, такой, из рабочего квартала.
- Мдааа уж... – только и протянул он.
Cтало очевидно: надо срочно заняться гардеробом.
На улице Рихтгофен уже не глазел на людей так ошарашенно, как в первый день - скорее, рассматривал с интересом и явно прикидывал, что из одежды могло бы подойти ему. Карине тоже было любопытно, что ему приглянется, хотя ориентироваться она решила на классику, а инициативу в целом взять на себя. А Алеся, шагая рядом, поглядывала в сторону и всё что-то улыбалась, будто предчувствовала какой-то курьёз. На тихий Каринин вопрос она ответила так:
- Да я просто матчасть изучила: барон твой щёголь ещё тот был в своё время, вот и интересно, как его вкусы на современный лад трансформировались. Я тебе так скажу, кайзер его не только за боевые подвиги уважал, но и за стиль. Понимаешь, он же тоже по дизайнерской форме упарывался, а два дебила – это сила.
- Всё ясно, - усмехнулась Карина.
Между ними назревал заговор.
Конечно, первым делом были куплены туфли и классический костюм стального оттенка.
- Ну, вообще! – восхитилась Карина.
- Что, хорош? – довольным тоном спросил Герман. Самому ему отражение в зеркале явно доставляло удовольствие.
- У вас очень правильный типаж – классика вам к лицу, - с воодушевлением подтвердила женщина-консультант.
- Да хоть сейчас в парламент! – выпалила Стамбровская. - Депутатом в Палату представителей. Ай, да чё там мелочиться, сразу председателем!
Рихтгофен расплылся в улыбке.
- Так и пойду!
Импозантный вид и красивое фото на документы ему были обеспечены. Неподалёку как раз находилось фотоателье, и уже через несколько минут Алеся победно клала в сумку заветный конверт.
- Завтра в десять зайду! – объявила она.
Стамбровская сразу же отправилась по делам, но перед этим, когда Герман отвернулся, шёпотом попросила Карину задокументировать все «луки» и сбросить ей. Карина уже сама сгорала от любопытства, а Рихтгофен тем временем отметил, что большинство всё равно одето по-другому.
- Красивый у нас вид с тобой, - задумчиво проронил он, глядя на отражение в витрине, - но уж больно торжественный. А так, чтобы просто модно – это как?
Карина пожала плечами:
- Сложно объяснить. В магазин надо идти. А там смотри, что по душе.
В итоге они объехали весь город и домой вернулись лишь поздно вечером. Результат вышел довольно интересный.
Гардероб Рихтгофена пополнили: узкие тёмные джинсы (на которые он всё-таки согласился), лёгкие летние брюки, стильный светлый пиджак с заплатами на локтях, несколько рубашек и футболок, тонкий плащ на более прохладную погоду, ещё одни туфли - более неформального, полуспортивного дизайна. Всё - довольно нейтральных цветов: синего, голубого, серого, бежевого с добавлением белого и чёрного. В общем, обыкновенный набор стильного молодого горожанина.
Но это было далеко не всё. Сначала Герман заявил, что душа просит чего-то воинского – они отправились в магазин «Старший прапорщик», где были куплены берцы и полевые брюки цвета хаки. Притом потянулся Рихтгофен безошибочно к униформе бундесвера. Затем в одном из торговых центров взор его остановился на кожанке с шипами – и он решил, что куртка ему нужна позарез и срочно. Потом внезапно вспомнил, что видел у какого-то парня цепь на джинсах и захотел такую же, притом заметил, что вообще-то круто было бы навесить пару цепей на куртку, как аксельбанты.
- Без понятия, зачем мне это, - беззаботно признался Герман, - но вроде должно быть прикольно.
Карина впервые отметила, что он употребил современное словечко. Тем временем, с него слетела вся первоначальная серьёзность – Рихтгофен уже вошёл в азарт, то и дело похохатывал и приговаривал:
- Щас, щас...
Так были куплены зеркальные очки-авиаторы, три перстня, несколько цепей в андеграундном магазине «Подземка» на Проспекте, а также майка с орущими на фоне космоса котами.
Апофеозом всего стал момент, когда Герман увидел рекламу на билборде и произнёс:
- Постой-ка... Какая интересная рубашка с узорами! Какие-то северные, прямо рунические почти. Это что, у вас такой национальный костюм?
- Ну да, - смиренно отвечала Карина.
- А как что называется? Вот в Баварии, откуда мать моя родом, у каждого предмета одежды название своё...
- Такая рубашка по-нашему вышиванка называется.
- Круто! Мне нужна вышиванка! – решительно заявил Рихтгофен. – Я же натурализуюсь или как?
Пришлось ехать и за вышиванкой.
Когда назавтра Алеся слушала Каринины рассказы, точно так же стоя у подъезда, то кисла со смеху.
- Ахаха, вот это красава! Что я тебе говорила? Вооот! А главное, прирождённый металлюга. Возможно, он любит оперу, но в качестве эксперимента поставь ему как-нибудь Rammstein!
Карина обязалась посвятить рок-образованию Рихтгофена все необходимые силы и время.
- Так, шутки шутками, а вот и главное...
Алеся торжественно протянула новенькую синенькую книжицу с золотым гербом:
- Пр-рошу!
Та аккуратно, почти благоговейно раскрыла её.
- Ну, ты даёшь! – восхищённо воскликнула Карина и заливисто расхохоталась.
- Нет, ну а что? Герман Алексеевич Соколов – хорошо же звучит!
- И по-славянски так! Как Титов, только Соколов! – подхватила Карина.
- Ооой, нет, я такую возможность профукала, стоп! – заорала Алеся. – Надо было сразу по-максимуму валить – Герман Гагарин! Ваще твёрдо так, брутально!
- Иди ты в пень! – заорала Карина, уже чуть не плача от смеха, и кинула в Алесю своей свёрнутой кофтой.
- Ай! – взвизнула она.
- Хватит того, что ты его в Гродно на улице Гастелло прописала, сволочь!
- Хы-хы-хы! Заряжаю, так сказать, энергетикой!
- Да нет уж, хватит нам и так энергетики... Вон, через фотографию так и шибает. Я, кстати, не заметила вчера, что у него взгляд такой агрессорский получился. Ну, вот он или весёлый, или лютый – что за лицо?
- Эх, Карина, - похлопала её по плечу Алеся, - просто по человеку всегда видно, если он born to be wild!
- Да его б одомашнить и к мирной жизни приспособить, - с усмешкой покачала головой Карина, - но задачи надо решать поэтапно.
Новая фамилия Герману понравилась.
- По-нашему это звучало бы как Falke - вполне красиво! Эх, я своих бойцов так и называл. Что ж там с моими ребятами стало... – вздохнул он. – Я тут всё утро с этим чудом техники просидел, - Он повертел в руке купленный вчера телефон. – Тыкался, возился, разузнать о них что-то пытался, и что в итоге? Мне только вашу версию событий выдаёт!
- А так ты и не разузнаешь - интернет только наш мир охватывает. Это надо у Алеси спрашивать.
- Ладно, это уж как-нибудь потом. Мы же вещи перевозить собирались.
Действительно, на сегодня у них был назначен переезд. Вчера Карина договорилась со своей старой подругой Настей: та как раз недавно купила очередную потрёпанную «ласточку» - и пока машина у неё не сломалась, грех было не обратиться за помощью.
Вскоре их несло людским потоком вниз по ступеням, во мглу станции Купаловская, которая из-за серовато-зелёной плитки напоминала не то старый бассейн, не то аквариум с болотной водой. Карину охватило ощущение неестественности происходящего: будто прошло не два дня, а два года, и за всё это время она не бывала на Каменной Горке, а может, и вообще не ездила по красной ветке.
Ей всё показалось чужим: переход-лабиринт, утыканный разнокалиберными торговыми точками, перекрёсток, остановки с черёдами троллейбусов и лоскутами ободранных объявлений, стихийный рынок, где неказистые пенсионеры продавали неказистое добро, термитники-многоэтажки. Похожее чувство возникло после первой поездки во Франкфурт.
Всё происходящее далее напоминало водевиль с элементами артхауса.
Паша встретил Карину с изумлёнными глазами и возмущённым возгласом:
- Рин, я не понял, ты куда пропала, ещё и телефон не берёшь?!
Но, увидев за её спиной Рихтгофена, осёкся. Тот шагнул вперёд и, протянув руку, коротко представился:
- Герман.
- Павел, - на автомате ответил Паша.
И точно так же, на автомате, пожал ему руку.
- Приятно познакомиться, - лучезарно улыбнулся Рихтгофен.
- Взаимно... – уже совсем ошарашенным голосом отозвался Каринин, ныне уже бывший, парень.
Они в этот момент друг друга стоили: Паша в выношенных домашних джинсах и футболке с эмблемой World of Tanks – и Герман в камуфляжной майке, трениках, берцах и кожанке. Вчера он всё-таки решил, что образ, как деликатно выразилась Алеся, «хулигана» - это «прикольно».
- Ой, Наташ, привет! – радостно вскричала Карина.
За Пашиной спиной, посреди комнаты, застыла Каринина коллега из отдела рекламы.
- Привет, - выдавила она.
- Винду пришла переустановить?
Вид у Наташи был растерянный. Волосы – немного влажные, наверное, из-за погоды.
- Ага...
В комнате царил обычный творческий бардак: россыпь носков на полу, смятая постель, три немытых кружки на столе. Там же стоял вишнёвый ноутбук с пёстрыми стикерами.
- Короче, Паш, я съезжаю, - объявила Карина.
- Чё?
Он не нашёл спросить ничего лучше.
- Ружьё через плечо! – весело передразнила она и распахнула дверь в свою комнату.
Сборы оказались недолгими: вещей у Карины было не то, чтобы много, и в четыре руки дело шло быстро. Когда Герман относил вниз последние сумки, Паша просунул голову в комнату, чуть помедлив, зашёл и вполголоса спросил:
- Рина, что это за гопник?
- Он не гопник, он военный.
- Да одно и то же. Хрен редьки не слаще.
- Ну, не знаю, я лично хрен предпочитаю! – задорно заявила Карина. - Ядрёный! Чтоб в пот кидало!
Она выглянула в окно: Герман и Настя стояли у машины, курили и зубоскалили. Видно, Рихтгофен обаял её сразу – да и его нарочитый пацанский стиль она, уроженка Заводского района, явно оценила.
- Эх, Рина, - донёсся Пашин вздох, - вот вечно ты ищешь себе приключения на жопу.
В этот момент её царапнула совесть: вид у него был уж больно обалдевший. Может, не надо было так резко? Переговорить сначала, не падать как снег на голову, уж точно не сыпать шуточками. Паша ведь, по существу, ничего плохого ей не сделал. Заботился даже своеобразно, даже до самого последнего времени. И вообще, хороший был парень – разве что не орёл. А тут что уж поделать. Но Карина, обернувшись, лишь пожала плечами:
- Jedem das Seine.
- Чё? – повторил Паша.
- Каждому своё, говорю. Помнишь, когда мы ещё всякие восточные премудрости обсуждали на кухне под пуэр, ну, года два назад, ты одну фразу произнёс: что человеку важно следовать не по тому пути, что всеми считается хорошим, а по тому, который свой.
- Было, было такое дело, припоминаю... – рассеянно отозвался Паша, почёсывая в затылке и скользя взглядом по цветастым обоям.
- Вот я и нашла свой путь, - пожала плечами Карина. – А у тебя свой, и всё ты правильно делаешь. Ты... вообще хороший очень человек. Я, может, и не очень... Прости.
- Да ну, Рин, - смущённо и примирительно произнёс Паша, - у каждого свои загоны. Хотя ты, конечно, отжигаешь.
- Прости, - повторила Карина, тоже смутившись. – Так уж вышло. Спасибо тебе за всё, Паш.
Он усмехнулся.
- Ну, ты, это, заходи, если что, - процитировал он мультяшного персонажа. – Винду, там, переустановить.
Карина прыснула:
- Спасибо, учту!
- Удачи тебе.
- Взаимно.
Первый день они провели на чемоданах, потому что Настя деловито подрулила к магазину и спросила - серьёзно, почти драматично развернув свой профиль к сидящему впереди Рихтгофену:
- Герман Алексеевич, а вы что предпочитаете, пиво или водку?
- Я предпочитаю их сочетание, - с той же убийственной картинной серьёзностью ответил он.
Через пятнадцать минут Настя с пакетом шагала к машине вразвалочку.
Они потом смеялись, травили байки, пошли гулять на Свислочь, обсуждали всё, что видели и воспринимали. А что у них было в тот вечер? Пустынная, но всех манящая улица Октябрьская с мёртвыми трамвайными рельсами, полумёртвыми заводами и буйно цветущими муралами и граффити на стенах. Блины в забитой студентами столовке под названием «ДЭПО» - названной, конечно, в честь местного трамвайного депо (Настя с сожалением вспомнила, как она каталась на ныне отошедшей в небытие «двойке»). Чернеющая река – мелкая, по весне зацветающая блевотными кусками, но сейчас претендующая на загадочность и глубину. Прогулка по парку и нарядный отель «Пекин», белеющий своими линиями в полумраке. Птицы: сначала суетливые голуби с качающимися головами; потом неторопливо скользящие утки, которых Герман сразу определил как «дичь» и поклялся со временем поймать хотя бы одну и запечь в духовке; потом галдящая стая ворон, эскадрильей в беспорядочном строю отбывающая на ночлег. Одинокие велосипедисты, со стрёкотом вырывающиеся из сумерек и уносящиеся дальше по гладкой дорожке. Далёкие тоскливые гудки со станции Минск-Восточный. По определению вроде бы звёздное небо и световое загрязнение. Призрачный завод имени Кирова за забором, который Герман попытался перелезть (к счастью, по пьяни безуспешно). Не менее призрачные халупы на другом берегу – чёрный покосившийся массив с единственным светящимся окошком.
На прощание Настя как-то оценивающе, но по-доброму, весело смерила их взглядом и сказала:
- Ну что, ребят, или к себе зовите, или ко мне на Партизанский проспект заваливайте, милости прошу к нашему шалашу. Ну, и обживайтесь, в общем.
Здесь был старый, но старательно вычищенный паркет ёлочкой. Монументальная дубовая стенка в гостиной - со стандартным набором хрусталя и совсем не стандартным, наверное, чудом здесь оставленным сервизом синеузорного саксонского фарфора. Темноватые обои бирюзовых и коричневых тонов. Столь же тёмные, размашистые картины советской школы с изображениями леса. Пяти и трёхрожковые люстры везде, кроме санузла. На полах – толстые ковры, на окнах столь же плотные портьеры с кистями, из скользкой, чуть поблёскивающей ткани. Разумеется – переполненные потрёпанными томами книжные полки.
Подборка оказалась весьма неплоха. Там почти не было массово когда-то скупаемой (а теперь массово сдаваемой букинистам) макулатуры. Зато обнаружились, среди прочего, Фицджеральд, Дюморье, Вулф, Ремарк, Экзюпери и огромные толстые альбомы с живописью – настоящее богатство. От последних Герман едва оторвался – для этого потребовалось три или четыре оклика нарастающей эмоциональности, чтоб он наконец-то пошевелился и помог разбирать вещи.
В общем, здесь царил удивительный дух: старорежимность, но при этом солидная, без упадка. Этот «нафталиновый шик» в стиле Политбюро был гораздо ближе Алесе, но Карина, к своему удивлению, начала к нему привыкать и даже проникаться.
Отдельной роскошью был письменный стол размером с аэродром - как выразился Герман, «штабной». Сначала они по достоинству оценили его, когда праздновали новоселье с Настей. А теперь могли усесться за него оба по разные стороны и ничуть друг другу не мешать: Карина со своим новым ноутбуком, Герман – с её старым, или даже так: Герман с альбомами, Карина с листами и красками.
Последние дни он был плотно занят несколькими вещами: пролистыванием сайтов в поисках работы и штудированием учебников по языкам.
При этом он постоянно что-нибудь сосредоточенно и неторопливо жевал, с серьёзным видом замечая: «Так лучше материал усваивается!». В руках у него оказывались то яблоко, то печенье, но чаще кусок колбасы без хлеба, сосиску или стащенный со сковородки драник.
Об этом блюде белорусской кухни он узнал от Карины и загорелся любопытством. Для себя она готовила в основном овсянку и тушёные овощи из пакета. Но тут, хоть и пожав плечами, пошла навстречу и провела приличное количество времени на кухне, самозабвенно натирая картошку на грубой тёрке. Герман прохаживался рядом и скоро не вытерпел, вставив, что вот у них-де в армии чистили по-другому.
- Барон, да я не поверю, что вы занимались чисткой презренных корнеплодов! – насмешливо воскликнула Карина.
- Нет, ну а что! Всего пару раз, но занимался.
- Что это тебе в голову тогда стукнуло?!
- Да просто интересно стало, как оно делается. Ну, и я, это, захотел побыть ближе к народу.
Карина закатила глаза и расхохоталась. И тут же вскрикнула:
- Ай!
Она машинально сунула костяшку пальца в рот. На поверхности картофельной кашицы с водянистым соком миниатюрно изогнулись красноватые разводы.
- Ой, бедненькая! Ты что, поранилась?!
- Да ерунда, ну правда...
- Нет, не ерунда! Отойди, дай я!
Стоит ли говорить, что рука у него тоже потом соскочила и он точно так же потянул ссаженную костяшку ко рту.
- Была б тут Алеся, она б наверняка что-то да сказала, - задумчиво произнесла Карина, - и про сакральность крови, и про приготовление ритуального блюда, и про то, что в итоге мы это будем есть...
В общем, когда Герман и Карина взялись за жарку, то картошка успела изрядно потемнеть и набрякнуть соком. Они оба не удержались: начали целовать друг другу пораненные руки, касаясь всё смелее и смелее, облизывая, покусывая. Карина удивилась, насколько приятно обхватывать губами, сосать и ласкать языком чей-то палец, ощущая кожу слизистой, а потом едва не застонала, когда Герман проделал всё то же с нею - а потом она испытала запоздалое приятное удивление, насколько хорош стол на кухне, потому что вскоре оказалась прямо на нём, прижатая спиной к столешнице, и о готовке они забыли надолго. Но в итоге аппетит в тот вечер у обоих был отменный, а драники стали традиционным блюдом.
Правда, часто они бывали и покупными: терпением Рихтгофен не отличался.
Тем хуже были новости: оказалось, что ему будет не так-то легко снова расправить крылья.
Александр Иванович возился с починкой старого радиоприёмника. Рядом его жена Мария Павловна хлопотала у плиты. В негромко включённом телевизоре шёл очередной российский сериал. И тут его бормотание прервала страстная, стремительная классическая мелодия.
- О! Валькирия наша объявилась! – усмехнулся Александр Иванович.
- Да, а то что-то она совсем последнюю неделю замолчала, - поддакнула супруга.
В трубке раздался радостный, слегка взволнованный голос Карины:
- Дедушка, привет! Как дела?
Разговор вполне ожидаемо вышел долгим. Тем более, подключилась и бабушка – расспрашивала о работе, о здоровье, не забыла спросить и о том, что она последнее время рисует.
Карина вспыхнула от смущения. Она теперь только и делала, что эскизы Германа – как он стоит, как он сидит, как он ест, как он спит – и досадовала, насколько кривыми и ненатуральными (по её мнению) получались прежние рисунки.
Карина мысленно упрекала себя за то, что не звонила так долго и только теперь сообразила, насколько соскучилась. Хотя её родные уже привыкли к этой манере: кошка, которая гуляет сама по себе.
И всё-таки, хотя Карина увлеклась беседой, главную тему ввернуть не забыла.
- А ты в Минск в июле приедешь? Как «зачем», а Боровая (1)? Круто! Мне так жалко было, что в прошлом году не получилось. Слушай, а я вот ходила, да всё как-то не заморачивалась... А мне интересно, как вообще в Беларуси лётчиками становятся. В том числе «Белавиа», там, всякая, тыры-пыры.
Всё оказалось одновременно просто и сложно.
Спецкурсы в авиационном колледже длились примерно два месяца: сто шестьдесят восемь часов теории и сорок пять часов практики. После получения лицензии можно было переходить к следующему этапу: учиться пилотированию тяжёлых самолётов.
С другой стороны, Карина хоть и не знала, как проходит медкомиссия, но думала о ней с опаской: Герман выглядел полностью здоровым, но, в случае чего, следы ранений могли вызвать вопросы.
Но, самое обидное, львиная доля проблем упиралась в финансы: за практические занятия на начальном этапе нужно было заплатить пять тысяч долларов.
«Пять кусков за то, чтоб потом пилотировать сраный кукурузник...» - с тоской подумала Карина. Возмущаться ей не позволял здравый смысл: она хорошо понимала, что в стоимость обучения заложена и цена топлива, и неслабые эксплуатационные расходы. Но это нисколько не поднимало дух. Как и дедушкины заверения, что в России всё это обходится в три раза дороже.
Что было и говорить о следующей ступени. Карина кликнула по прейскуранту на сайте Уральского учебно-тренировочного центра гражданской авиации, и ей стало дурно – настолько, что рука даже не потянулась к калькулятору. Тем более, не хотелось лазить по сайту центра Airbus в Тулузе – она его как открыла, так и свернула.
Карина не выдержала и пожаловалась Алесе.
- Да уж, неприятно, - согласилась та. – А кредиты мерзость, но здесь без этого никак. Не смертельная, кстати, сумма – пять тысяч-то. А потом – обязательно в большую авиацию? Поработал бы твой сокол частным пилотом, нормально же.
- Ага, как кучером.
- Каким кучером, ты чё? А тот, кто руссо туристо в Анталию возит, не кучер?
- Нет! Это вроде как капитан!
- Ладно, - протянула Алеся. – Ну, а сельское хозяйство подымать, с колорадами воевать – чем не занятие...
- Леся! – взорвалась Карина. – Ты издеваешься?! Если я барону про это скажу, он мне башку откусит! И тебе, если узнает, что это ты идею озвучила!
Стамбровская фыркнула.
- Пусть в ДОСААФ идёт преподом.
- Ну, это уж куда ни шло! И всё равно, Хоботов, это мелко.
- Ну и аппетиты у вас, что ж мне с вами делать, - проворчала Алеся. – Ничего, что-нибудь придумаем. Но не сейчас. У меня сейчас котелок не варит. Мне отчёт на работе сдавать надо, пар из ушей идёт. Ты уж пока займи его чем-то там на днях, а потом думать будем.
Карина видела, как Рихтгофен мается от бездействия, и решила поговорить с ним начистоту.
- Давай определимся. Вот что ты умеешь? – спросила она.
Герман поднял взгляд к потолку и глубоко задумался.
- Ну, не знаю... Воевать умею. Летать могу. Бомбить могу. Объекты, там, зафоткать – святое дело. Врагов сбивать могу. Но могу и так по морде съездить. Короче, не знаю. Вроде многое умею, но оно в хозяйстве, наверное, не очень пригодится...
Его чуть полноватые щёки заалели от смущения. И это было бы смешно, когда бы не было так грустно.
Пожалуй, именно в тот момент прозвенел первый звоночек о том, что Германа мало встроить в структуру, называемую «двадцать первый век» и «современность» - его нужно встроить в структуру под названием «мирная жизнь».
Но она решила не падать духом и попыталась начать с того, что ей близко и знакомо. Хотя понимала, что шансы на успех у её затеи небольшие. Ей было известно, что Манфред фон Рихтгофен в кадетском корпусе учеником был просто аховым: интересовался только спортом, уроки пропускал, а преподавателей в грош не ставил.
Но как обстояло дело в параллельном мире, она не знала. И поэтому всё-таки спросила Германа, какими иностранными языками он владеет (немецкий и русский по умолчанию считались родными). Оказалось, он знает английский и французский, хотя он немедленно заверил, что французский и сольфеджио – худшее, что произошло с ним в жизни. Но он согласился попробовать себя в роли переводчика - а Карине как раз подкинули халтуру: материал для туристического сайта.
Заварив себе крепчайший кофе и усевшись за столом напротив Карины, Рихтгофен приступил к работе - с лицом таким решительно-суровым, словно собирался кого-то бить. Правда, скоро выражение его смягчилось и превратилось в сосредоточенно-увлечённое. Он стучал по клавишам три часа. Несколько раз Карина нарушала молчание и просила:
- Гера, не так жёстко. Легче. А то всю клавиатуру разбомбишь.
- Да что не так?!
- Ты печатаешь рукой.
- А как надо, не ногой же?
- Надо – пальцами, аккуратненько. А ты именно всей рукой лупишь.
Хотя при этом она догадывалась, откуда у него такая манера, и предположения оказались верны: Герман привык печатать на машинке. Он всегда питал любовь и интерес ко всевозможным техническим новинкам - и полётами тоже заинтересовался ещё в детстве, когда услышал об опытах братьев Райт в Америке. От руки писать не любил и почерк имел ужасный – но диктовать не любил одинаково сильно, поэтому секретарей не держал, а машинкой овладел сам. Даже на войне, когда Рихтгофен писал свои знаменитые фронтовые рассказы, его лучшим другом был чёрный “ундервуд”. Потому и печтатал он быстро и умело, вот только в манере весьма агрессивной.
Но оказалось, что технической стороной вопроса Герман владеет лучше, чем содержательной. Когда Карина вычитывала его перевод, то с огорчением увидела множество недочётов: если с разговорной речью у Германа уже практически всё было в порядке, то на письме обнаружилась целая куча архаизмов, устаревших грамматических форм и неестественных конструкций. По-хорошему, многие фразы стоило просто переписать заново.
- Ну как? – поинтересовался Рихтгофен.
Карина помедлила.
- Ммм, знаешь, а вполне нормально. И работаешь ты быстро, и объём такой серьёзный. Хотя есть там моменты с грамматикой и лексикой отдельные... над ними поработать бы надо. Вот.
- Короче, всё плохо! – рубанул шашкой Герман, и Карине ничего не оставалось, кроме как под требовательным взглядом его синих глаз подавленно произнести: «Да».
Тем временем Алеся прихорашивалась в углу своего небольшого опрятного кабинета: изогнутые, как крылья беркута, брови должны выражать рвение, глаза в обрамлении тёмных ресниц – ясность мысли, лоб – отсутствие сомнений, полоска губ - строгость, чуть подсвеченный хайлайтером тяжеловатый подбородок – упрямство, приглаженные платиновые волосы – педантизм.
В итоге она просто мрачновато и иронично посмотрела в зеркало, где отражалась ровная, до безупречности доведённая маска и чёрный мундир, и через череду длинных коридоров направилась к заветному кабинету, ступая по бордовым ковровым дорожкам.
Все жалюзи и шторы были опущены, царила антрацитовая темнота – было оставлено лишь минимум света, чтобы не натыкаться на предметы. На столике стоял проектор, на стене холодным светом мерцали слайды.
Генерал Можейко – темноволосый, коренастый, с усами жёсткой щёткой и резкой ямочкой на подбородке - удобно расположился на диване, вытянув ноги и сложив руки на груди. Полковник Курлович, худощавый мужчина средних лет с гладко выбритым бесцветным лицом, стоял, опершись о спинку дивана и поставив ногу за ногу. Алеся напряжённо склонилась над ноутбуком.
- Итак, вы утверждаете, что объект воссоздан полностью?
- Так точно, пан генерал. У меня есть основания утверждать, что это так. Объект воплощён в телесной форме. Нарушения психической деятельности отсутствуют. Травмы и физические повреждения при проведении транслокации отсутствуют. Искажения во внешности отсутствуют.
- Продемонстрируйте, - попросил полковник.
Алеся начала переключать слайды. На них поочерёдно мелькали фотографии Германа фон Рихтгофена. Изображения разных эпох были подобраны так, чтобы наглядно показать: на всех фотоснимках – один и тот же человек.
Одни были сделаны в начале двадцатого века, как до войны, так и во время. Фотографироваться барон всегда любил. Притом добился того, чтоб его слава в сочетании с самолюбованием приносили выгоду: посылал адъютанта в тыл за провизией, а предварительно выдавал ему собственное фото с подписью «На память моему уважаемому боевому товарищу...» - далее добавлялось нужное имя. У снабженцев эти фотокарточки чрезвычайно ценились - поэтому в группе Рихтгофена никогда не кончались запасы сосисок и ветчины.
Другие фото совсем недавно Алеся лично сняла на телефон, а некоторые по невинной просьбе прислала ей Карина. Хотя её даже и просить не надо было – она уже несколько раз кидала Алесе совместные фотки, потом смущённо извиняясь за такое «недержание».
Разумеется, Стамбровская не забыла и о демонстрации сходства Карины Корбут и Карин Хаммаршёльд.
Оба её начальника молча просматривали снимки, только Можейко иногда похмыкивал.
- Хэх! Ну что, майор, впечатляет! – крякнув, выдал он одобрительный вердикт.
- Благодарю, пан генерал, - сдержанно отозвалась Алеся.
Она сама испытывала наслаждение от созерцания проделанной работы. Поза к позе, ракурс к ракурсу. Особенный кайф ей доставляла одна пара фотографий: на первой, чёрно-белой, Рихтгофен был снят крупным планом после купания в озере, так что на волосах и коже были различимы капли воды; на другой он был снят так же крупно в нижней майке. Это фото будто бы случайно прилетело Алесе в личные сообщения со смущённым Карининым «ой». Главное, что эти фотографии чётко демонстрировали одинаковое расположение трёх маленьких тёмных родинок на гладкой белой шее Германа.
Однако расспросы только начинались. Полковник Курлович, тем временем, включил свет.
- Вернёмся вот к чему: физические повреждения! Вот вы сказали: при проведении транслокации отсутствуют. При проведении! – поднял палец генерал. – А в принципе?
- Имеются следы полученных ранений, согласно историческим сведениям. Слепое осколочное ранение правого бедра примерно в двадцати сантиметрах выше колена, а также сквозное пулевое ранение корпуса, фактически вызвавшее наступление смерти: входное отверстие в левом боку в области талии со смещением к спине, выходное отверстие – примерно в восьми сантиметрах под правой ключицей. Также имеются следы ранений, полученных во время дуэлей: глубокая колотая рана на левом плече, неглубокая колотая - примерно в трёх сантиметрах над левым коленом, неглубокая резаная - очевидно, нанесённая концом клинка рапиры по касательной - на животе, вправо наискось от пупка, длиной приблизительно тринадцать сантиметров.
- Это хуже, - проворчал Можейко.
- Кроме образований в виде рубцовой ткани, признаков физического ущерба не наблюдается, - ровным голосом доложила Алеся. - Самочувствие, аппетит, либидо и эмоциональное состояние хорошие. Дополнительная информация представлена в части два доклада.
- Звучит достаточно оптимистично, - осторожно произнёс Курлович. – А что с адаптацией?
- Адаптация по ускоренному типу, с немедленным освоением бытовых и технических приспособлений, лексики нового языка, зов – ярко выраженный. Дополнительная информация представлена в части три один и три два.
- Так. Да, кстати, сама-то процедура? Где изложено? – перескочил Можейко.
Алеся не поняла, зачем это ему нужно сейчас, но бесстрастно отрапортовала:
- Приложение номер два, на девяти листах.
- Ладно, посмотрим. Это интересно, ваша техника. Данные по второму объекту наблюдения? Которая практик?
- Приложение три.
- Энергетический фон, тип, инфа о практическом опыте?
- Так точно, всё имеется.
Казалось, что с ней играют в подкидного дурачка. Впрочем, Алеся вроде слышала и раньше об этой манере генерала Можейко. Казалось, что он ужасно нетерпелив, и у него не хватает сосредоточенности, чтоб ознакомиться с представленными документами. Но здесь угадывалась манера проверять – насколько сотрудник сам владеет материалом и насколько он уязвим для вопросов на засыпку.
- Хорошо, хорошо... Вернёмся к нашему соколу. Что в поведенческом плане? Насколько плотно наблюдали? Каков анализ?
- Мной были изучены различные материалы, - заговорила Стамбровская, - монографии, исследования, мемуары, в том числе самого барона фон Рихтгофена, газетные статьи, заметки... – Она запнулась. - ...интернет-мемы.
Генерал Можейко хохотнул, Курлович смущённо фыркнул.
- Нет, ну а что! – генерал хлопнул ладонью по колену. – Красный барон – это такой персонаж, ого! До сих пор про него германской малышне рассказывают - так хлопцы поголовно лётчиками стать мечтают, а девочки врачами – знаете ж эту историю про Карин на фронте? И то книги пишут, то кино снимают, то, вон, шуточки шутят. И что?
- По промежуточным результатам наблюдения могу утверждать: объект нашего наблюдения по поведению и типичным проявляемым чертам полностью подпадает под описания. В моём докладе материал представлен в разделах два и три, - отчеканила Алеся.
Она вкратце изложила основные, наиболее характерные моменты. Её начальники только ухмылялись: довольно и с одобрением.
Алеся, живя в Великом княжестве, в подробности не вдавалась, но слышала, что в Германской империи Рихтгофен – персонаж чрезвычайно популярный. Однако сейчас она всё-таки удивилась, насколько.
Его портреты были во всех учебниках, его образ использовался в коммерческих целях, и нынешнее семейство Рихтгофен имело от этого весьма неплохой доход. Впрочем, ничто не мешало желающим распечатать один из его портретов на майке или поставить на заставку телефона. И – конечно же! – художники «пилили» с ним бесчисленные арты, которыми был просто забит немецкоязычный сегмент таких сайтов, как тот же Девиантарт или Пинтерест. Его фронтовые рассказы и воспоминания о нём современников регулярно переиздавались. Его имя носил аэропорт во Франкфурте, множество улиц, переулков и площадей по всей Германии. Да, в конце концов, в честь него называли детей: после Великой войны имя Герман у мальчиков стало гораздо более распространённым, и до сих пор стабильно входило в топ-15.
В Берлине легендарному асу был поставлен памятник, выполненный в пронзительно-щемящей манере: Рихтгофен с раскинутыми руками, полуобморочным, мученическим лицом, бессильно склонённой набок головой – а сзади самолёт как крест. Аллюзия явная, более чем понятная. Естественно, вокруг памятника разгорелся не один скандал. Имперское историческое общество и Имперский союз скульпторов возмущались, что из всех предложенных был выбран именно этот вариант. Во-первых, придирались к недостоверности и несоблюдению контекстуального единства: герой был одет в полевой мундир, ещё и с фуражкой, а не в лётный костюм. Во-вторых, возмущались, что он изображён страдальчески, а не героически. Конечно же, протестовала и Церковь – и обвиняла правительство в стремлении сотворить кумира. Но в обоих случаях ни одна структура не выдержала под шквалом негодования простых берлинцев и лавиной их защитных петиций. Да, почему-то они хотели видеть такого Германа... У подножия памятника всегда лежал хотя бы один, хотя бы скромненький букетик живых цветов.
Другой интересный памятник находился во Франкфурте, рядом с университетом, который барон так и не успел окончить из-за войны. Точнее – находился он между alma mater легендарного лётчика и пивной, где он любил бывать. Скульптурная группа называлась «Три товарища», а входили в неё и два других известнейших аса, с которыми барон был очень дружен – Эрнст Удет и Бруно Лёрцер. Бронзовые вояки вольготно расположились на скамейке с кружками пива и вели какую-то весёлую, оживлённую беседу. Они многим напоминали охотников с картины Перова: Герман как заводила и известный любитель похвастаться явно описывал то ли очередной воздушный бой, то ли разбитое сердце какой-то дамы, то ли шикарное приобретение – а друзья его слушали, смеясь и поглядывая со смесью снисходительности и добродушия.
Стоило ли говорить, как этот памятник полюбился студентам! Они вечно фотографировались вместе с этой троицей, особенно вечерами пятницы, с банками пива в руках. Они садились на скамью, приобнимали славных лётчиков, обступали целой толпой, делая вид, что тоже слушают и обалдевают, чокались с ними, девчонки - целовали их в щёчку. Им то надевали шарфы и шапки, то вкладывали сигареты в руки, то выстраивали рядом целые батареи пивных бутылок. Однажды Алеся даже нашла косплей на бойцов эскадрильи, где участников засняли вместе со знаменитой троицей. А что уж говорить о студенческих приметах для сдачи экзаменов - наподобие того, чтоб погладить Рихтгофена по ляжке, отчего правая штанина у него сияла ослепительным блеском.
Апофеозом всего можно было считать, что потихоньку, каким-то естественным образом его частично лишили фамилии. То есть, если в определённом контексте человек называл его просто по имени, то собеседникам без вопросов было ясно, про какого Германа идёт речь.
Но напрашивалась ещё одна мысль. Красный Барон не был бы и вполовину так популярен, не будь у него красивой истории любви. Именно о ней вскользь упомянул генерал Можейко: он был человеком эрудированным, и его грубость не означала неотёсанности.
Карина, то есть Карин, тоже являлась культовым персонажем – особенно в родной Швеции. О ней тоже писали книги, девушки устраивали фотосессии «в стиле Карин», её милое, но решительное лицо тоже обожали художники всех мастей и стилей. Она одновременно служила символом женственности, верности, патриотизма и мужества.
Алеся снова подумала, что можно лишь подивиться. С одной стороны, нельзя было сказать, что эти двое «ни за чем не гнались», когда отыгрывали свои роли на благо имперской пропаганды - они оба получали огромное моральное удовольствие от того, что делают. С другой стороны, у них не было расчёта на какой-то особый статус, почитание. Им просто нравилось воодушевлять, увлекать людей за собой. И язык не поворачивался бросить Герману и Карин жёсткие обвинения: да, они догадывались, слышали, что их жизнь для миллионов немцев как увлекательный роман-газета, но больше поддавались личным побуждениям и действовали по зову сердца.
Поэтому Карин Хаммаршёльд однажды ощутила, что благотворительность ей больше не приносит удовлетворения. И посчитала, что это позор – отсиживаться в тылу, когда её возлюбленный то азартно расправляется с нарождающейся русской авиацией, то не менее азартно наносит урон ВВС Антанты. Карин прошла подготовительные курсы и отправилась сестрой милосердия на Западный фронт.
По фотографиям, да и по представлениям современников, она казалась нежным эдельвейсом. Но на войне она показала себя с совершенно другой стороны. Герман гордился количеством сбитых противников, Карин – числом выполненных перевязок. И тайно, в глубине души – тем, что она прошла испытание тем диким количеством крови, мяса, истошных криков, гноя, делирия, смертей, что ей пришлось повидать.
Тогда и произошло событие, что сблизило их ещё больше: Герман был тяжело ранен при бомбёжке аэродрома британцами.
Он истекал кровью и в ужасе задыхался под горящими обломками, прежде чем его вытащили. Когда Карин узнала об этом, то сразу подала прошение начальству перевести её в госпиталь на французской территории, где оказался её муж. Просьба была удовлетворена немедленно. И, хотя Карин старалась выполнять свои обязанности как любая другая сестра, не делая различия между ранеными, но она всё равно любой ценой стремилась проводить больше времени с любимым. Она могла не спать, не есть, лишь бы посидеть лишние полчаса у его койки: прошептать слова утешения, погладить влажные от пота волосы, сжать руку, положить ладонь на горящий лоб – или на бледное бедро, где хищным влажным зевом зияла рана. Взгляд у Германа был страшный: умоляющий, сломленный и безумный от боли. Им обоим становилось легче лишь тогда, когда он проваливался в тревожный, прерывистый сон.
Она только тогда ощутила всю двусмысленность своего поведения. Её вогнал в неописуемый, яростный стыд очередной снимок, на который она не выдержала и по душевной слабости согласилась. На нём Герман лежал с полузакрытыми глазами, обратив профиль к зрителю, а она нежно к нему склонялась, гладя его руку, лежащую на груди. Это была очень сомнительная фотография. Она была покрыта несколькими слоями ретуши и не передавала того, что творилось вокруг - стонов, горячечного бреда, резких запахов камфары, окровавленных бинтов и воспалённой раненой плоти. И из-за фальшивой этой приглаженности не сразу могло прийти в голову очевидное: что у Германа такое кроткое, умиротворённое лицо – после инъекции морфия, а её ласковый, спокойный взор – следствие пары хороших глотков коньяку из фляжки. Ведь как бы фрау Рихтгофен ни гордилась своей стойкостью, а нервные срывы, ощущение выжжености, опустошённости, обмороки от усталости – всё это случалось и у неё.
Но Карин доставляло горькую, запретную радость то, что они в такой момент были запечатлены вместе, и ей казалось, что сейчас Герман потрясающе, ангельски красив – прекрасен красотою мученика.
К счастью, тираж этого снимка был очень мал. Алеся узнала, что он стоит у коллекционеров огромных денег.
В какие-то моменты, во время работы с материалами, её погружала в задумчивость вся эта история. Она являлась правдой из серии «нарочно не придумаешь» и напоминала роман – и, несмотря на трагическую развязку, а может, как раз из-за неё, пленяла сердца. Вместо искристого, как свежий снежок, сосредоточенного воодушевления Алеся впервые ощутила теплоту. Ей захотелось участвовать в судьбе Германа и Карины уже не просто из спортивного интереса и не только ради себя – ради них самих.
- Ну что, майор, вы славно потрудились! - заговорил генерал Можейко и с хлопком потёр руки.
Алеся слегка вздрогнула от его резкого голоса.
- Но теперь надо убедиться в том, что это именно наш Рихтгофен, - подчеркнул он, – из нашего мира – вселенных-то много. Да, транслокация – это не хухры-мухры. Что результат имеется – уже хорошо. Но техника должна быть прицельной! Отработанной! А то как мы её будем внедрять? В сыром виде, что ли? Не вижу смысла. Стамбровская, вы офицер неглупый - сами знаете, что делать.
- Так точно, пан генерал! – отчеканила Алеся.
- Вот и славно. В Берлин, за вторым образцом, отправим другого сотрудника, - деловито произнёс Можейко. – Понадобится финансирование – служебная записка на моё имя, на гербовой с красным маркером. Докладывать – по средам и пятницам полковнику Курловичу, по пятницам – ещё и лично мне. А пока – продолжайте наблюдение.
1) На аэродроме Боровая под Минском ежегодно проводятся фестивали авиационного спорта (прим. авт.)