Джемма
В первый год учёбы в колледже я изучала этику. Это когда тебя сажают на стул и в течение часа рассказывают, где кончается хорошо и начинается плохо. Мистер Браун, наш преподаватель, говорил много и со страстью, особенно любил резко бросаться вопросами, словно играл в вышибалу, а если отвечали на них невпопад, он запрокидывал голову и завывал в потолок:
- Пресвятые угодники, я ведь не учу вас складывать и умножать. Для этого есть калькуляторы! Мы тренируемся здесь, в этой комнате, чтобы там, в большом мире, вы поломали как можно меньше жизней.
Я боялась, что однажды он разведёт костёр посреди кабинета, заставит нас раздеться и плясать вокруг него, весело скандируя «Этика мне мать и отец, всё остальное – тлен!». Такие, как мистер Браун, проповедуют в провинциальных церквушках и онанируют, зачитываясь собственно написанными молитвами, представляя, как обливают молоденьких девочек или мальчиков из прихода своей очищающей от грехов спермой. И, всё-таки, на его занятиях иногда было весело.
Однажды он предложил сыграть в игру:
- Выходим по одному, - сказал, - и описываем себя тремя словами. Каким вы себя видите, что считаете важным передать. Представьте, что у вас есть всего три слова, чтобы оставить о себе послание человечеству.
Я помню, как мои подмышки вспотели, и казалось, что вот-вот подача кислорода в лёгкие прекратится. К счастью, до меня очередь не дошла. Однако, мистер Браун не разделял моей радости:
- Тем, кого мы сегодня не выслушали, - заговорил он, тыча пальцем во всех подряд, - настоятельно рекомендую как следует подумать об этом на досуге. В писанине Кинга вы не найдёте ответа на вопрос о самоопределении, не познаете глубину заблуждений о самих себе, не научитесь отличать суть от шелухи.
Тогда я не последовала совету мистера Брауна. Большая часть студентов, выходя из кабинета, отключалась от прошлого и настраивалась на будущее с такой скоростью и успехом, каким позавидовали бы просветлённые монахи Тибета. Но вот, спустя годы, этическая карма настигла меня, доведя задание до конца.
Я никогда в глаза не видела Элизу Хорнби – книжного обозревателя Нью-Йорк Таймс. Селена договаривалась насчёт отзыва для моей книги, а я, честно говоря, даже не помню, чтобы пошевелила пальцем. Селена имеет отличную привычку отвечать за меня на вопросы и давать интервью, когда никто не видит, по переписке, например. Вот если бы она могла ходить за меня на депиляцию и раз в год перекрашивать стены в одной из комнат так, будто ей не плевать, я бы развелась с Тодом и женилась на ней.
- Всё, что скажешь ты или я, неважно, уже было сказано кем-то другим, - утверждает Селена, - если сейчас даже голые сиськи не выделят тебя из толпы, то слова уж тем более.
В общем, эта самая Элиза Хорнби, книжный обозреватель Нью-Йорк Таймс, написала весьма неплохую рецензию на мой роман, сопроводив её красивой картинкой. Своё фото я, то есть Селена, не предоставила. Она говорит, что у меня не лицо писателя, а адвоката или социального работника. Что я даже улыбаюсь так, будто беру за это почасовую плату или вот-вот собираюсь отправить чьего-то ребёнка в приют. Я понятия не имею, о чём она, но спорить не собираюсь. Главное, что Элиза Хорнби в своей рецензии с лёгкостью завершила задание профессора Брауна, написав:
«Джемма Шоу – писательница, жена и чудо-женщина».
Дальше профессор спросил бы что-то вроде:
- И как вы относитесь к этим определениям, Джемма? Какой смысл, по-вашему, в них вложен? Насколько они адекватно применимы к вашему собственному восприятию себя?
Применимы или нет, Элизе Хорнби было плевать. Ей, скорее всего, платят за количество слов. А мне платят за их качество. Я вот могу написать хоть сотни тысяч знаков, но меня никто не купит, а Элизу Хорнби с её десятью тысячами разберут, брызжа слюной. Потому что Нью-Йорк Таймс. У Нью-Йорк Таймс на всё есть своё мнение, такие вот они важные. У Джеммы Шоу обвисшая грудь – по версии Нью-Йорк Таймс. Хотя мне грех жаловаться, со мной они обошлись весьма щедро – писательница, жена, чудо-женщина. Пальцы загнулись сами собой: большой, указательный и средний – вот и все мои заслуги за тридцать три года в роли человека разумного. Если я посмотрю на свои загнутые пальцы и разожму их, возможно, выпущу жену, писательницу и чудо-женщину из плена своей ладони.
Иногда на меня накатывает тоска, меланхолия, если выражаться современным языком. А когда Элиза Хорнби сказала, что я – чудо-женщина, то и вовсе захотелось напиться и отправиться к ней домой. Она открывает дверь, а там я, нагнулась и спрашиваю:
- У меня что, следы криптонита в заднице?
Только нет их там, и в других местах тоже нет. Совершенно точно. А меланхолия напала от того, что чудесность моя вовсе не моя. Меня так окрестили не за особые заслуги, не потому, что я занимаюсь благотворительностью, борюсь с раком, усыновляю тайских сирот, получаю премию за премией, говорю на сорока иностранных языках. Меня так окрестили из-за романа. Любопытная история.
После выхода моей первой книги, ещё до того как она успела набрать обороты и разлететься по миру, мой старый добрый друг Зак предположил, что я - писатель будущего. Это случилось в пятницу, когда он в очередной раз вернулся в Штаты и приехал меня навестить.
Мы встретились в уютном местечке на Джассер-Авеню, где подают лучший кофе с корицей и воздушной пенкой в городе. Зак - единственный друг, который зацепился за меня ещё в колледже, словно краб, и перекочевал во взрослую жизнь. Когда-то я едва в него не влюбилась.
В тот день мы пили кофе на Джассер-Авеню. Внезапно Зак протянул руку над столом и коснулся пальцем моей губы:
- Пенка, - с улыбкой объяснил он.
У меня в паху разлилось тепло и приятная тяжесть. Вообще-то, я могу возбуждаться очень быстро, за считанные секунды, просто никто об этом не знает.
- У меня появилась новая теория! – бодро заявил он, поерзав на стуле. Возможно, тоже возбудился. На нём в тот день были слишком тесные джинсы. Я удивилась, увидев его в чём-то другом, кроме хлопковых шорт или брюк.
- Неужели? – ехидно спросила я.
- Ты дослушай. Теория половинок. Я её придумал специально для тебя. Так вот. Согласно моей теории у каждого есть своя половинка, как у тебя Тод, а у меня – Нина.
- Ага.
- И если бы не они… - Зак остановился, припав губами к своей чашке.
- Так в чём твоя теория – не выдержала я. Все эти хождения вокруг да около, все эти тяжести в паху и натянутые джинсы ещё ни одну дружбу не доводили до добра.
- Слушай, - он поставил чашку на стол и хитро прищурился, - а что, если мы с тобой тоже половинки? Только другие. Не такие, как Тод и Нина, а чего-то большего.
- Чего?
- Дружбы. Дружеская связь сильнее любви.
- Думаешь?
- Знаю, - твёрдо заявил Зак.
Мир его слов был нереальным, хрупким, как первый лёд на лужах. В нём было так хорошо и тепло, как в одном из старых фильмов.
- Тогда, как друг, скажи, что ты думаешь о моей книге? – больше всего на свете, больше разговорах о нашей с Заком несостоявшейся любви, я терпеть не могу разговоров о своей книге. Но иногда ситуация требует экстренных мер.
Зак поставил локти на стол и положил подбородок на сомкнутые пальцы:
- Как друг, буду предельно и безжалостно честен, – он манерно выдержал паузу - твоя книга, Джемма… просто чудесна! Герой войны воссоединяется со своей первой любовью. Беспроигрышный вариант!
- Значит, беспроигрышный вариант? – без энтузиазма повторила я, - а как же детали? Весь роман, к твоему сведению, состоит из деталей. Это не примитивная любовная история, Зак.
- Да брось, - он непринуждённо взял меня за руку. Его тепло производило расслабляющий эффект,- а чем плохи примитивные, как ты выражаешься, истории любви? Вообще-то, они продаются. Людям нужны сказки.
- В этом месте ты должен сравнить меня со Спарксом.
Зак рассмеялся, выпустив мою руку и откинувшись на спинку стула:
- Спаркс для девчонок. Хотя пишет он не так уж и плохо. Твой роман другой. Он как бы… ты… ты как бы умудрилась захватить всё, что только можно. Это здорово. Так и должны писать писатели будущего. Заявляю от имени мужской аудитории – нам тоже нравится! И мы будем читать вас и дальше, дорогая миссис Шоу. Выпьем за успех!
Он поднял чашку с кофе, я последовала его примеру, и наши чашки встретились в воздухе, скрепив встречу звонким керамическим поцелуем.
- Как отреагировал мистер Кирк? Он прочитал роман? – спросил Зак.
- Да. Я подарила ему авторский экземпляр ещё две недели назад. Знаешь, он сказал забавную вещь: Джемма, твой роман получился куда интереснее и ярче, чем моя собственная жизнь.
Зак расхохотался. Мне всегда казалось, что когда он смеётся, где-то звучит весенняя капель. Его смех заполняет всё пространство вокруг, растекается, как мёд. При этом он никогда не отворачивается и не закатывает глаза. Нет, он смотрит прямо на тебя и смеётся. У него ослепительно белые зубы. Свои, между прочим.
- Да ведь старик прав! Думаю, особое наслаждение он получил от сцены в оранжерее.
- Перестань.
- А что? Это моя любимая сцена!
- Ну, разумеется, - буркнула я. В оранжерее мистер Кирк и Бетти предавались плотским утехам, откровенно, самозабвенно и страстно.
- Серьёзно. Всё красиво и эротично, но без пошлости. Идеальное сочетание. Скажи, а мистер Кирк описывал тебе эту сцену в подробностях?
- Нет, Господи! Ну, как ты сам думаешь-то?
- Я думаю, - Зак постучал пальцами по столу, - я думаю, воображению старика очень далеко до твоего.
С Заком такие дела, он любит шутить. Однажды я застала его на кухне, травящего непристойные анекдоты официанткам на похоронах его деда.
- А что? – говорил он, как ни в чём не бывало, - дед любил пошлые анекдоты. Готов поспорить, что сопли-слёзы ему до лампочки. Сейчас он стоит здесь с нами, и надрывается от смеха. Я вчера весь вечер искал в интернете пошлые шутки, специально для него.
Селена считает, точнее, её психотерапевт, со временем становится всё сложнее отличать голос одной от другой, что смех – одна из наиболее распространённых масок. Что за смехом скрывается много подавленной боли и страхов. Я понятия не имею, чего на самом деле боится Зак. Выглядит он совершенно бесстрашным. Натуральный Индиана Джонс в своих хлопковых нарядах, с загорелым лицом и неизменным рюкзаком за плечами. Как будто ему плевать, ведь всего пару часов назад он разорвал пасть амазонскому кайману. На самом деле, если попросить моё воображение заткнуться, то всё станет куда прозаичнее. Зак – не Индиана Джонс, а фотограф. И вряд ли он будет нападать на несчастных кайманов. Ему без надобности.
Через пару недель после того разговора в уютном местечке на Джассер-Авеню я проснулась рано утром от телефонного звонка. На проводе был мистер Кирк, главный герой моего романа. Он задыхался и брызгал слюной так, что я намокла даже сквозь трубку. Он говорил про Бетти, про его дорогую и любимую Бетти, с которой их разлучила судьба. Но теперь спустя годы они вновь нашли друг друга. Спустя сорок лет, если быть точнее. Чудно, не правда ли? Я всерьёз думала, что такие штуки бывают только в кино или книгах. А в реальности, даже, если так случится, то встретившись через сорок лет, бывшие возлюбленные пожмут друг другу руки, спросят «Ну, как дела?», ответят «Да вот, артрит замучил», похвастаются фотографиями внуков и разойдутся по своим жизням.
Когда мистер Кирк появился у меня на пороге, его руки тряслись, а глаза были красные от слёз. Я никогда не видела, чтобы он плакал. По-настоящему плакал. Все наши разговоры, воспоминания о войне, о расставании с Бетти, всё это навевало на него грусть. Но он до последнего держал себя в руках. На этот же раз офицер в отставке рыдал так, словно ему прищемили яйца. Раскалёнными щипцами. Раздавили всмятку. Пожалуй, да.
Он протянул мне газету, где на первой полосе была обложка моей книги, а чуть ниже – старый снимок молодой пары, сделанный сорок лет назад. Высокий и статный мужчина, а рядом с ним - хрупкая девушка с круглым лицом и короткими волнистыми волосами. Я прочла заголовок: «Книги оживают».
- Это она, моя Бетти. Она нашла меня, - повторял мистер Кирк, тыча дрожащим пальцем в фото.
Я вцепилась в газету и начала читать.
«Дебютный роман молодой писательницы Деммы Шоу «Воссоединение» бла бла бла…» «Офицер в отставке, участник военных операций в Ираке 1964 года Патрик Кирк сорок лет назад был разлучён со своей возлюбленной Бетти Найт. Долгие годы он тщетно пытался разыскать её, однако, поиски не приносили успеха. Всю жизнь он оставался один, так и не сумев позабыть свою единственную. Но вот судьба свела их вновь. На страницах романа «Воссоединение», основанного на реальных рассказах офицера Кирка. В конце романа мисс Найт случайно натыкается на заметку в газете, составленную начинающей журналисткой. В этой статье Молли Хоуп рассказывает историю любви офицера и молодой девушки, которых разлучила война. Мисс Найт узнаёт в истории себя и своего возлюбленного, после чего незамедлительно разыскивает журналистку и просит отвезти её к Патрику. Спустя сорок лет пара воссоединяется. Казалось бы, искушённую публику уже не удивишь стандартными любовными сюжетами, однако, книга решила вырваться за пределы воображения. Совсем недавно, реальная Бетти Найт вышла на связь с нашей редакцией, опубликовавшей статью о романе Джеммы Шоу. Она призналась, что является той самой Бетти, которую потерял Патрик Кирк. Наши представители незамедлительно связались с мистером Кирком. И уже в эту субботу пару ожидает долгожданное «Воссоединение»».
- Вы встретитесь с Бетти? – взволнованно спросила я.
- Да, я встречусь с Бетти, - будто не веря своим словам, ответил мистер Кирк. Закрыл лицо руками и снова зарыдал.
Я решила больше ни о чём его не расспрашивать. Всё было предельно ясно - волшебная история, любовь побеждает всё, и никаких тебе артритов. Мистер Кирк заслужил своё чудо. Вряд ли ему захочется ковыряться в нём и выяснять, как именно всё произошло. Собственно, здесь его роль в этой истории благополучно завершилась, а вот моя только началась.
Вечером я проверила автоответчик: на нём было больше десятка звонков от журналистов, умоляющих об эксклюзивном интервью. Я открыла бутылку вина и устроилась на диване, чтобы спокойно прослушать их по второму кругу. Все эти люди, незнакомые мне голоса назвали свои имена, козыряли должностями, а я в это время успела осушить два бокала. Сообщение заканчивалось, и я нажимала на кнопку «удалить». Машина предупреждающе пищала, стирая следы всплеска аномальной активности в моей жизни. Сегодня ты женщина, писательница, жена. Но чёрт его знает, кем проснёшься уже завтра! Чудо-женщиной. Писателем будущего. Только женой осталась неизменной, вроде бы. Женой Тода, которому тут же и позвонила, когда все сообщения были успешно удалены.
- Он на совещании, - обычно отвечала своим писклявым голосом его секретарша Лоис. Каждый раз, поднимая трубку, она приветствовала звонившего так радостно, будто в этот самый момент получала оргазм. Но стоило мне назвать своё имя, волшебство рассеивалось. «Он на совещании» - говорила Лоис одинаково холодно. Я всё ждала, что она вот-вот добавит «и, вообще, прекратите названивать моему мужу!».
У Зака нет секретарши. У него и офиса нет. Он живёт в Нью-Йорке, но бывает там редко. В основном путешествует в поисках диковинных кадров. Поэтому мне больше нравится звонить Заку, чем Тоду. Даже если он не берёт трубку, я с удовольствием прослушиваю его запись голосовой почты:
«Сейчас я не могу ответить на ваш звонок. Я не мудак, просто здесь может не быть связи, или я мог попасть в плен, или, наконец, бросил всё и постригся в монахи. На всякий случай, свяжитесь с Ниной – 555-382-761. Возможно, я умер. Хорошего дня!»
Я столько раз представляла, как он говорит – свяжитесь с Джеммой. Этот вариант мне нравится больше. Но в тот день Зак ответил на мой звонок:
- И что ты об этом думаешь? – спросила я.
- Я думаю, что это охрененно! – признался он.
- А если серьёзно? Должно же быть хоть какое-то объяснение?
- Почему? Воспринимай это как чудо. Сама посуди. Мистер Кирк вернул любовь всей своей жизни. Ты получила мировое признание. Всем хорошо.
- Не знаю, - я действительно не знала.
- А я ведь говорил… чёрт побери, я говорил, что ты – писатель будущего!
Раньше я думала, что единственный писатель будущего живёт там, наверху, окружённый межгалактической тьмой. К нему выстраиваются очереди, его молят и проклинают. Он один решает, каким будет чужое завтра. Оказалось, нас как минимум двое.