Старая муха самоотверженно билась башкой о стекло. Наверно, часа полтора. Отлетала назад, разворачивалась и, свирепо жужжа, бесстрашно шла на таран.
По другую сторону окна, там, где улица, сидела молодая, зелёная ещё, муха и полтора часа, затаив дыхание, глядела на то, что делает старая. Молодая никак не могла взять в толк, зачем пробивать головой стекло, когда рядом открыто окно настежь!
Семён Альтов, Муха
ПРОЛОГ
Я шёл по гребню за Резановой. К пяти тысячам мы уже сделали пару коротких остановок. Солнце взошло. Его холодные, бледные лучи скользили по соседнему гребню. Мы всё ещё оставались в тени. Холодно и ветрено. И с каждой сотней метров холоднее и ветренее, но пока не так тяжело, слава Богу. В прошлом году, попав на Казбеке в грозу и удачно избежав последствий, я себе сказал: «Молись в горах, Юра, Гавриилу Самтаврийскому! Мама Габриэли молись». (По-грузински «отец» — «мама»). Думаете, я молился? Как бы не так! Я был занят земным, насущным — баффом, от дыхания он весь вымок, набряк и мешал нормально дышать, и я думал, как бы поменять бафф на балаклаву (хотя, казалось, что эта «труба» из тонкого трикотажа — универсальна!). А ещё куртку — на пуховку. И чайку бы попить. И хорошо бы передохнуть минут пятнадцать… И ещё лучше — без ветра.
— Khamid we need place without wind?! — кричу я.
— Here is no such place!.. — отвечает гид.
— Что он говорит? — переспрашивает Галя.
— Говорит, тут везде ветер.
— А подъём тут тоже везде будет?
Четыре года назад, рассказывая о своём первом восхождении на Эльбрус, я искренне, на голубом глазу врал, что местами угол подъёма доходит до пятидесяти градусов. «Вот так!» — показывал я. Знающие люди скромно хихикали и вежливо объясняли, что пятьдесят — это когда стоишь лицом к Горе, вытянув руки, а пальцы касаются горы. Я впечатлился и уменьшил показания до тридцати. Но в душе остался уверен, что там точно не меньше сорока. И чем выше, тем круче, а у вершины — так и вовсе вертикаль голимая!
— По описаниям, Резанова… средний угол здесь… — говорю я прерывисто, дышу часто, как и положено на такой высоте, — тридцать градусов…
— Да иди ты!
— Иду, Резанова, иду…
В некоторых местах взлетало, и правда, крутёхонько. Верёвки ещё не нужны, но палки задирать приходилось высоко. Может, ледоруб? А то тащим их… Килограмм целый. И кошки. Ещё килограмм! К тому же у меня резановский литровый термос. Не надо было брать этот дурацкий термос. Наш иранский повар поутру тихо ржал и обзывал его самоваром (В Иране очень популярны русские самовары). В общем, всё как всегда! И термос не тот, и ледоруб свой надо было, не в пример легче… Про кошки я вообще молчу. А всё из-за того, что на Демавенде оказалось слишком много снега. Слишком много.
2017-й выдался насыщенным.
В апреле мы с Галиной под руководством теперь уже суперзнаменитого Вовки Котляра успешно сходили к базовому лагерю Эвереста.
В июле попытались подняться на Казбек и попали в грозу и ливень на 4000 метрах, чего, по мнению старожилов («Мамой клянусь!»), вообще быть не могло — там снег и мороз даже в июле.
Два месяца после Казбека мы ничего не хотели слышать про горы, но ближе к октябрю снова начало чесаться, и Резанова взялась что-то бормотать про Орисабу. Есть такой самый высокий вулкан Северной Америки в Мексике, 5700 метров. Входит в программу «7 вулканов», куда включены восхождения на вершины высочайших вулканов семи континентов. (Кроме Орисабы в программе: Эльбрус, 5642 метра, Европа; Килиманджаро, 5895 метров, Африка; Охос-дель-Саладо, 6893 метра, Южная Америка (обалденные, говорят, места, одна пустыня Атакама чего стоит); Демавенд, 5671 метр, Азия; Гилуве, 4368, Австралия и Океания; Сидлей, 4181, Антарктида.) Мы с Галиной программу эту вроде пока не выполняли, хотя Эльбрус и Килиманджаро у меня уже в копилке, а у Галины только Эльбрус, но всё же…
Особо высоких гор, чтобы выше 6500, нам не хотелось. Вообще хотелось чего-то не очень сложного. Прогуляться, получить удовольствие, посмотреть мир, сачкануть! Орисаба, по нашему разумению, для этого вроде бы подходила. Сачкануть бы там, конечно, не получилось. Нет такой Горы, на которой не пришлось бы упираться, будь она хоть трижды невысокая, будь хоть гора Моисея на Синае, сам пробовал, знаю. Но! Орисаба нас напугала стоимостью перелёта. Центральная Америка, Мексика… Шестьдесят, а то и все восемьдесят тысяч туда и обратно. Однако…
Тогда родилась мысль о трекинге вокруг Аннапурны. Тут тебе и новая неизведанная страна — Непал, и высочайший горный комплекс — Гималаи, и близость к самому Эвересту… Почему бы не трекинг вокруг Аннапурны? Но! В Непале мы уже бывали, Гималаи, вроде как, видели. Мы приуныли.
Не помню, у кого первого, у меня или у Резановой, родилась мысль про Демавенд. Не исключено, у обоих сразу. Но именно на Демавенде, нам показалось, — сходится всё. И экзотика дальних стран. Что может быть экзотичнее Ирана, разве что Бутан или Мьянма. И относительно невысокий уровень сложности Горы, в июне Демавенд бесснежен, каменист, доступен и весь в красных маках. И билеты относительно дёшевы, «Аэрофлот» возит в Тегеран и обратно за двадцать пять-тридцать тысяч рублей. А ещё Демавенд входит в программу «7 вулканов».
Решено! Едем!
Ещё до Нового года забронировали тур на вторую декаду июня. (Организовывали поездку наши старые добрые знакомые из любимого и уже такого родного клуба «7 Вершин». ) Выкупили билеты: туда «Аэрофлотом», обратные «Азербайджанскими авиалиниями» через Баку.
Повторюсь! Поездка ожидалась несложная, и притом достаточно экзотичная. А что ещё офисному планктону нужно, когда он выплывает на прогулку в открытое море жизни? Правильно! а) отсутствие опасностей; б) сытая, вкусная пища; в) немного экзотики и новизны. Если бы Иран и Гору привезли прямо в Тушино или в Долгопрудный — было бы совсем хорошо.
Но!
Мы вдруг решили, что просто Демавенда нам мало.
Возле Тегерана есть своя «домашняя» горка, так… тысячи на четыре, не больше, Точал называется. И мы вознамерились сходить на нее, так сказать, для акклиматизации. (По сию пору не могу ответить себе на вопрос: зачем мы туда попёрлись? Нет, если просто посмотреть на Гору, на ночной Тегеран с высоты 2800 метров, то без сомнения это стоящее дополнение к туру. А если получить дополнительную акклиматизацию… Очень сомнительно. Акклиматизация может и появится, но и сил будет потрачено немало.)
В «7 Вершинах» наши пожелания выслушали, учли и предложили программу:
День первый. 10 июня. Прилёт в Тегеран. Трансфер в отель Diamond Tehran 3* (No.6, Razi Str., West Maryam Str.). Ночь в отеле.
День второй. 11 июня. Трансфер к Точалу. Переход до 2800 м по живописной долине с водопадиками и панорамными видами на столицу. Ночь в приюте Ширпала на склоне Точала с панорамой на Тегеран.
День третий. 12 июня. Восхождение на Точал (около 4000 м). Акклиматизация на вершине. Спуск в Тегеран. Ночь в отеле Diamond Tehran 3* (Тегеран).
День четвертый. 13 июня. Завтрак в отеле. Переезд к началу маршрута восхождения в деревню Полур (2,5–3 часа, 2200 м), расположенную у подножия Демавенда. Прогулки по окрестностям. Упаковка груза. Ночь в домике Федерации альпинизма Ирана.
День пятый. 14 июня. Переезд в лагерь Гусфанд Сара (Мечеть) (3200 м). Упаковка груза для мулов и переход в лагерь Баргах Севом (4150 м, 4–6 ч). Ночь в приюте.
День шестой. 15 июня. Акклиматизационный день. Подъём на высоту 5000 м до ледопада Абшар-э-Яхи, возвращение в лагерь Баргах Севом на 4150 м. Ночь в приюте. Подготовка к восхождению.
День седьмой. 16 июня. Штурмовой день. Подъём в 3–4 утра, завтрак и выход на восхождение на вершину Демавенда (5671 м, продолжительность 5–7 ч). Спуск в лагерь Баргах Севом (4150 м). Ночь в приюте.
День восьмой. 17 июня. Спуск в деревню Полур. Трансфер в Тегеран. Ночь в отеле Diamond Tehran 3*.
День девятый. 18 июня. Трансфер в аэропорт. Вылет.
Отлично! Только я ещё ни разу не видел, чтобы планы выполнялись на все сто процентов.
Демаве;нд, информация из «Википедии» (мы ведь ей все так доверяем, правда? Чуть что — сразу туда. Ну и я на неё буду ссылаться), так вот…
Демаве;нд (древнеперс. «дымящийся») — потухший стратовулкан в массиве Эльбурс, к северу от столицы Ирана города Тегеран. Находится на территории провинции Мазендеран и является самой высокой точкой страны (5 671 м над уровнем моря), высочайший вулкан Азии.
Форма — пологий конус, возвышающийся над хребтом на 1,5 км. Конус вулкана сложен в основном андезитовыми лавами, на склонах имеются ледники, видны проявления сольфатарообразной деятельности — выходы горячих газов, серных и грязевых источников.
Вулкан Демавенд популярен в Иране, это национальный символ свободы. Часто упоминается в иранских мифах и поэмах (ниже фрагмент из знаменитого эпоса «Шахнаме» Фирдоуси. XVII века, можно читать, а можно и не читать, а впрочем…).
Cхватили дракона, связали его…
С позором Зохака помчали, кляня,
привязанным накрепко к шее коня.
Как вихрь, устремились к Ширхану…
Решил он над пленником меч занести.
Но снова посланец небесных высот
ему сокровенное слово несет:
«Со связанным чудищем дальше скачи,
без рати его к Демавенду домчи.
С немногими в путь отправляйся людьми,
лишь стражей надежных с собою возьми».
Быстрее гонца доскакал властелин,
с Зохаком добрался до горных вершин,
связав ещё крепче, его поволок,
злодея на горькую участь обрек…
«Шахнаме» Фирдоуси. XVII век
Как там? «Эх ты, поганое чудище, не уловивши бела лебедя, да кушаешь!» Потом, естественно, — каленая стрела, все три головы долой, Иван вынимает три сердца и привозит, кретин, домой матери… Каков подарочек!» (А. и Б. Стругацкие. Понедельник начинается в субботу). Что-то в этом роде. Хотя, имеется подозрение, что в роли дракона тут выступают арабы, а поэма эта есть иносказательное переложение истории освобождения Персии от арабских захватчиков. У персов с арабами давняя «дружба». И тогда Демавенд — символ освобождения Ирана от арабских интервентов. О как!
А ещё во все времена горы считались местом обитания богов, духов и вообще высших сил. Что-то такое народ чувствовал…
— Алло, Резанова, мы когда в Шарик? К пяти?
— Наверное. Чемпионат же, в порту дурдом будет!.. У тебя с собой сколько весу?
— Как обычно. Двадцать в большом и пять в малом.
— Не много? А ты в ботинках летишь или кроссовках?
— В ботинках. Галь, я детские консервы беру, «Тёму». Откуда я знаю, чем они нас там кормить будут?
— Понятно. Я в кроссовках. У меня семнадцать в большом и сколько-то там в малом. Могу у тебя что-нибудь взять.
— А кошки?
— Ах, блин! Кошки… Сколько они хоть весят?
Перед самым отъездом менеджер «7 Вершин» Настя Кузнецова нас «обрадовала»: снег с обычно бесснежной в это время Горы не сошёл, нужны кошки и ледорубы. Ледорубы можно арендовать на месте, а вот кошки… Кошки. Надо решать, какие брать ботинки. Нормальные полужесткие и жесткие (правильные) кошки требуют правильного альпинистского ботинка с тяжелой, негнущейся подошвой и с рантами. То есть не только трекинговые, но ещё и альпинистские придётся тащить с собой, а это ещё плюс два с половиной, а то и три килограмма! Мягкие же кошки можно надевать на обычные трекинговые ботинки, хотя эффект, конечно, не тот…
А вдруг снег растает?
И мы уцепились за возможность аренды мягких кошек в «7 Вершинах».
ДЕНЬ #0
В аэропорт приехали часа за четыре до вылета. (Это мы перед отъездом вспомнили прошлогодний Тбилиси, тогда чуть не опоздали на самолёт, хоть и прибыли часа за три.) Выехали с запасом, но кроме пробок ничего сверхъестественного на дорогах не происходило. В аэропорту иностранцы с паспортами болельщиков шарахались, но было их немного, и были они тихие, организованные. Китайцев, как обычно, толклось много, но и китайцы оказались все транзитные и какие-то почти незаметные.
Упаковав большие рюкзаки в плёнку, пройдя регистрацию и сдав багаж, мы отправились в «Шоколадницу» ужинать и ждать.
В начале девятого объявили посадку. Народа в Тегеран летело немного, буквально на Airbus 320. Бродило несколько неприкаянных с рюкзаками, вроде нас, остальные по виду люди порядочные, восточные, верно, возвращались домой. Женщины без платков, но как только началась посадка, многие покрыли голову (в Иране хиджаб!). Ещё одна особенность обнаружилась на борту, рейс обслуживали исключительно парни (сексизм и шовинизм какой-то).
В девять с копейками, почти по расписанию, самолёт вылетел в Тегеран. В третий раз я ехал на Гору с Галей. Вроде бы, уже и привыкли друг к другу, да и так комфортнее получалось, всё-таки пара мужчина-женщина комплементарна. Селимся в один номер, живём в одном лодже и палатке, можем даже спать в одном спальнике, а на вопросы о… сами понимаете о чём, отшучиваемся, пусть думают что хотят. Друг другу в душу не лезем, хоть знакомы с 2015-го, обоих на первую Гору, на Эльбрус, сводили Кот (Игорь Котенков) и Полковник Рябинин.
На подлёте я перевёл часы вперёд на странные полтора часа (в Непале страньше — разница с Москвой два сорок пять), толкнул задремавшую Галину, мы полюбовались видом на ночной Каспий — Иран с севера омывает Каспийское море. В два сели, и… началось мытарство с визой.
Для визы нам в «Вершинах» выдали бумагу с референс-номером. Чтобы получить этот номер, мы за пару месяцев сдали анкету и фотографии. Там же, в «Вершинах», оформили страховку. Первым делом нас на входе в аэропорт об этой страховке и спросили (на приличном таком английском спросили). Заглянули в неё и стали из рук в руки передавать к визовому окошку.
Галина, кстати, перед вылетом пыталась оформить визу в посольстве, в Москве, но только потеряла несколько дней, наш вариант визы предусматривает исключительно оформление в аэропорту.
В визовом окне, глянув в страховку и сонно зевнув, нам объяснили: бумажка наша неправильная и никуда не годится. «Вот здесь… видите… здесь перечислены: США, Канада, Австралия, Новая Зеландия и все страны мира. А Ирана нет. Видите? Нет Ирана! Идите вон туда и купите правильную страховку».
2:30, глубокая ночь, и, если, конечно, хочется, то можно, конечно, поспорить и доказать, что Иран всходит в понятие «все страны мира», но чем это закончится? Я имел некоторое представление об Исламской Республике Иран: государство строгое, бюрократическое, шутить не любит. Да-да! Сработал инстинкт с советских времён.
Страховку оформили, паспорта и бумаги сдали, 70 евро заплатили и — зависли.
Нахохлившись, мы ждали. Пять человек: я, Галина, бабушка-туристка и двое полуофициальных мужчин в пиджаках. Когда уставали сидеть, начинали суетиться. Пробовали подключить бесплатный вайфай — не получилось. Тогда я освоил местную достопримечательность — туалет. И — оба! оказалось, не везде в нашем мире унитазы, на которых сидят. В Иране устройства как в наших доисторических вокзальных туалетах. Помню, на железнодорожном вокзале в Самаре такие были. Года до 85-го, если не изменяет память. Овальные, встроенные в бетонный пол, чтобы справляться на корточках. Но в женском, Резанова выяснила, стояли привычные, так называемые французские. Мы начали поглядывать на второй этаж — не узнать ли, что там? Уже почти четыре утра. Но тут наконец нам выдали паспорта, в которых мы ничегошеньки не обнаружили (Иран, как Израиль, старается не ставить явных визовых отметок. Щадят туристов, иначе потом не сможешь попасть в другие страны: с иранской отметкой — в США, с израильской — в Иран). Мы прошли пограничный контроль, разыскали в отложенном багаже свои большие рюкзаки, сели в такси, заказанное встречающей стороной (слава Богу, хоть тут никто нас не забыл, как когда-то в Африке), и уже через час выгружались в отеле. Ночной город, по которому мы ехали, был пуст и спокоен, хотя интернет уверял, что в Тегеране и по ночам тяжёлые пробки. Огромный город, тринадцать миллионов.
В отеле мы заполнили анкету, оставили паспорта (с этим строго!), получили ключи, и… Здравствуй, Иран! Мы прилетели…
Исла;мская Респу;блика Ира;н (перс. Джомхури;-йе Эслaми;-йе Ирaн), сокращенно — Ира;н), до 1935 года также Пе;рсия — государство в Передней Азии. Столица — город Тегеран.
На западе граничит с Ираком, на северо-западе — с Азербайджаном, Арменией, Турцией и непризнанной Нагорно-Карабахской Республикой, на севере — с Туркменией, на востоке — с Афганистаном и Пакистаном. С севера Иран омывается Каспийским морем, с юга — Персидским и Оманским заливами Индийского океана.
История Ирана по письменным источникам охватывает почти 5 тысяч лет. Первое государство на его территории — Элам — возникло в Хузестане в III тысячелетии до н. э. Персидская империя при Дарии I Ахемениде простиралась уже от Греции и Киренаики до рек Инд и Тарим. Иран, большую свою письменную историю известный как Персия, более 2 тысяч лет входил в число влиятельнейших политических и культурно-мировых центров. На протяжении многих веков господствующей религией был зороастризм. К XVI веку государственной религией Ирана становится ислам.
В 1979 году в Иране произошла Исламская революция под предводительством аятоллы Хомейни, в ходе которой была свергнута монархия и провозглашена исламская республика.
Иран обладает четвёртой по размеру ВВП (по ППС) экономикой в исламском мире и второй по размеру в Западной Азии (после Турции). Иран является одним из наиболее технологически развитых государств региона. Иран находится в стратегически важном регионе Евразии и располагает крупными запасами нефти и природного газа (информация из «Википедии»).
ДЕНЬ #1
Утром представитель принимающей Иранской фирмы с бодрым именем Майор выдал нам местные симки. (У Резановой сим-карта так и не включилась, у меня работал WhatsApp, Instаgram, Mail.ru, сам интернет отсутствовал напрочь, кроме того, аппарат всё время грелся, кажется, его постоянно сканировали.) Кроме симок Майор выписал нам по пять банковских карт на пять миллионов риалов каждая. Риал — это такая сильно девальвированная местная валюта. 100000 риалов = 133 рубля, почти два доллара. Фактически ещё дешевле. (Что интересно, цены в Иране указывают не в риалах, а в доисторических виртуальных туманах. Один туман — 10 риалов, но, в зависимости от контекста, может быть и 10 000.) Валюта — доллары и евро — свободного хождения не имеет. (Карты мы заказывали заранее, из Москвы.)
День решили отдать Тегерану. Чтобы держать контакт с прилетающими коллегами (народ прибывал разными рейсами), мы ещё в Москве договорились, что я на ресепшене оставлю лист со своими новыми координатами. Отписавшись в общую группу ватсапа с нового номера и оставив лист с информацией, мы позавтракали, накрутили платки на головы (хиджаб же) и уже совсем было собрались на прогулку… но тут Майор решил нам помочь: ну, хотя бы довезти до метро. Я знал: в это время дня в Тегеране пробки (там всегда пробки). А по пробкам лучше ходить пешком. Куда лучше, чем даже ехать в автомобиле с относительным комфортом, а уж тем более — на раздолбанном, постоянно глохнущем джипе без ремней, кондиционера и с незакреплёнными сиденьями. Но мы согласились принять помощь. Надо налаживать отношения. И до ближайшей станции добирались минут сорок, хотя по моим расчетам пешком можно было дойти за десять. Зато наш Майор подвёз всех знакомых девушек, всем про нас рассказал, и те на выходе жали нам руки и что-то долго и горячо говорили на фарси, а может, на английском, но температура окружающей среды повышалась, и переводящий блок в голове сбоил.
Вышло, как у них всегда на Востоке выходит: «Смотрите, люди добрые, смотрите, к нам приехал мой дядя Касым! Он вернулся из-за моря! Теперь он идёт встречаться со своим старым другом Рахимом, что живёт возле Большого базара!» — «Да что ты! Неужели сам Касым? Дай-ка гляну… Сколько же лет его не было в городе?» — «Да-да, это мой дядя Касым! Очень давно не было!» — «А к какому Рахиму он идёт? Уж не к тому ли, что горшечник? Или, может, он идёт к кузнецу?» — «Конечно, Рахиму-кузнецу! Стал бы он дружить с простым горшечником!» И если Аллах поможет, может Касым к вечеру до того Рахима-кузнеца и доберётся.
Когда мы с Галиной наконец оказались в прохладном метро, мы были счастливы!
Тегеранское метро. Как-то надо перевозить тринадцать миллионов жителей столицы. Метрополитен Тегерана один из самых молодых, открыт в 2008 году, но уже сейчас протяженность его более двухсот километров, и он имеет аж семь линий. Только в 2011 году годовой пассажиропоток составил почти полмиллиарда человек. За последующие годы статистику найти не удалось, видимо сбились со счёта.
Первый и последний вагоны в составе — женские, но дамам не возбраняется ездить и в других вагонах, хотя делать это лучше в сопровождении кавалеров. Когда мы зашли, мужчина подскочил и уступил Галине место, тут же другой — сидевший рядом — поднялся и уступил уже мне. Я взялся отпираться, но… Негоже женщине сидеть с чужим мужчиной (я так понял их мимику). «Восток — дело тонкое», — всплыло у меня в голове. Всегда в голове у меня всплывают всякие банальности. Голова, что ли, так устроена? Вместо гениальных мыслей, на худой конец, приличных рифм типа:
Дома новы, но предрассудки стары.
Порадуйтесь, не истребят
Ни годы их, ни моды, ни пожары…
Ну или:
А судьи кто? — За древностию лет
К свободной жизни их вражда непримирима,
Сужденья черпают из забытых газет
Времен Очаковских и покоренья Крыма!
(Крыма!)
Нет же! Всплывают одни глупые банальности. Парадокс.
Вот и скорость мыслей становится такой, как скорость составов тегеранского метрополитена. С северной окраины, где мы жили, до центра ехали целых 45 минут. Но и это лучше — ни пробок, ни жары.
Смотреть в Тегеране особо нечего. Столица как функция. Из достопримечательностей только: шахский дворец Гулистан; Национальная сокровищница при Государственном банке, мы его обозвали Алмазный Фонд; парк и мост Табият, где местные гуляют, отдыхают и едят; и Центральный базар.
Зеркальные кабинеты, «бриллиантовые» комнаты, сверкание стекла и зеркал. Гулистан. Ослепительный блеск былого величия Персидского царства, закат которого случился ещё в XVIII веке, чему не в малой степени способствовала, увы, Россия. И персы это помнят… Они многое помнят, эти персы. Во дворце том доживал последний из шахов, свергнутый в 1979 году, шах Пахлеви. Там же во дворце в сувенирной лавке я купил открытки. Отовсюду шлю их своим друзьям, а теперь ещё и внучке, обычные бумажные открытки. Традиция. Поинтересовался, где можно приобрести почтовые марки. Обычное дело, ответили — на почте, а ещё лучше на Главпочтамте, а расположен он — «да вот прям тут, недалеко», на площади Хомейни. Туда мы и отправились. Не всё ли равно, куда идти, если ещё ничего не видел и совсем не знаешь города? Чтобы определиться, в каком направлении двигаться, я включил в телефоне навигацию и, как водится, закрутился на месте.
«А вам куда?» — на не очень хорошем английском поинтересовался мужчина средних лет, прилично одетый, с портфелем. Я сказал. Он взял меня под руку и повёл, да так быстро, что Резанова едва поспевала. «Туда», — ткнул он пальцем на перекрёстке, и ещё что-то добавил, вроде, сколько кварталов нужно пройти. Очень внимательный и приятный попался нам иранец. Я читал, что персы весьма дружелюбны к иностранцам, хотя в целом, кажется, им до нас нет никакого дела. Приехали — хорошо, надоест — уедете.
Застройка в центре Тегерана напоминает застройку на Нахимовском проспекте в Москве, такой же стиль: тяжёлый, железобетонный, квадратный с претензией на архитектуру модерна. Надо полагать, и строилось в одно время. Мы шли, крутили головой, глазели, впечатлялись, и тут я заметил нашего друга, он топал по другой стороне улицы. Я приветливо махнул, и он тут же перебежал к нам.
«А куда вам на площади?»
Очень внимательный попался иранец.
«На Главпочтамт», — ответил я.
«О! А я как раз живу рядом!» — он явно желал довести нас до места. И, как бы между прочим, принялся рассказывать страшную историю про то, как сегодня по телевизору объявили о смене банкнот: «Представляете? Старые меняют на новые!» И он (никто другой, именно он, нам страшно повезло!) готов помочь. Я улыбался, мотал головой и изображал полный нихт ферштейн. Он улыбался в ответ, кивал и говорил, конечно, вы ничего не понимаете… Меня всё это настораживало, но и забавляло. Ограбить нас было трудно, основные деньги в валюте я оставил в номере, а с собой таскал мелочь и ту самую банковскую карту на пять лимонов, в сумме около 7000 рублей. Не самые большие деньги. Товарищ довёл нас до Главпочтамта (выглядел тот как логистический узел, таковым, впрочем, и являлся) и тут же вступил в переговоры с сотрудниками. По-английски те были ни бум-бум, и, кажется, они вообще не понимали, зачем нужно куда-то что-то отправлять обыкновенной почтой? Какой смешной иностранец, открытки хочет отправить… В конце концов нам удалось получить восемь марок, и мне предложили прямо здесь, прямо вот тут же, подписать открытки и оставить их. Я не соглашался, ссылаясь на то, что нет с собой адресов. «В гостинице подпишу», — пояснял я и лез в кошелек. Тут-то наш внимательный товарищ и сунул нос. Увы, мелочь! В кошельке была только мелочь! На том мы и расстались… Чего хотел наш добровольный помощник, был ли он помощником, а не мелким мошенником, например, — так нам узнать и не довелось. Бестолковая история. Ни о чём. И рассказывать бы не стал, да только связана она с открытками, а с ними вышло ещё интереснее, но об этом чуть позже.
Покинув почту, мы повздыхали и пошли искать: куда бы ещё заблудиться? Неспокойно было в пятой точке. И тут ожил телефон. Звонила Ирина Садыкова, свободный художник, фотограф-профессионал, восходитель на Килиманджаро и просто милая симпатичная девушка (мы с ней познакомились ещё до отъезда). Группа начала собираться. Ирина и Сергей, он прилетел чуть позже, нашли нас по записке на ресепшене (заработало!). Бросив всё, мы спустились в метро и направились в гостиницу. Пока были в пути, в игру вступил Майор, и сразу всем стало весело. Выяснилось, что наши товарищи тоже уже куда-то едут. А куда? А хрен его знает, на станцию метро. А на какую? А хрен его знает!.. Несмотря на гигантский творческий потенциал Майора, нам таки удалось поймать его джип на улице. Чудо какое-то!
«А вы на метро поедете на Табият или вас туда отвезти?» — загадочно улыбаясь, поинтересовался он, когда мы впихнулись к нему в машину. «Отвези!» — опрометчиво согласилась Ира, и мы тут же встали в длиннющую пробку минут на сорок.
О, если бы мы сразу пошли пешком. О, если бы… Честное слово, добрались бы быстрее. Но… И Касым когда-нибудь доходит до своего друга Рахима.
Вечер заканчивали в тоскливом ожидании ужина. На дворе Рамадан, и есть правоверному мусульманину в светлое время суток не полагается, значит все точки общепита в Исламской Республике закрыты до заката. Мы с Галиной сумели перехватить в музее, там нашего брата туриста кормили, а вот Ира и Серёга были голодны аки волки.
Наконец, в половине девятого, муэдзин пропел вечерний намаз, у нас приняли заказ, а ещё через полчаса мы вместе со всем Тегераном уплетали за обе щёки бараньи рёбрышки, кебаб и даже пасту, щедро угощая разномастных бродячих кошек.
ГРИБОЕДОВ #1
— …Что же мы знаем про Иран? — разглагольствовал я в ресторане перед девчонками, пока нам несли заказ. — Вроде бы, даже соседи. Вроде, даже как-то связаны друг с другом. Ну, там АЭС в Бушере. Война в Сирии. Персидские ковры…
А ещё?
А ещё «и за борт её бросает в набежавшую волну». Персидскую княжну, в смысле. Стенька Разин.
А ещё?
Алмаз «Шах» — как плата за убитого религиозными фанатиками русского посла А. С. Грибоедова. Конечно… Фанатики, они такие…
А вот, кстати… Что мы знаем про убийство Грибоедова? За что убили? Почему? А про самого Александра Сергеевича что знаем? Кто он? Поэт? Неудавшийся композитор? Дипломат?
Да, написал комедию «Горе от ума».
Ну, там: «Служить бы рад, прислуживаться тошно», «Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног», «Злые языки страшнее пистолета».
Сочинил «Грибоедовский вальс»…
Честно говоря, не помню, «не напою».
Жена — грузинка Нино Чавчавадзе…
Тут обычно вспоминают её эпитафию на надгробье мужа: «Для чего пережила тебя любовь моя?»
А ещё за него, за убитого, персидский шах царю действительно прислал огромный алмаз «Шах». Алмаз весьма ценный и историчный, но и там — целый убитый посол. Нормальные страны из-за этого войну начинают.
Вот…
А чего мы не знаем?
А ничего не знаем! В школе же не рассказывали. Там всё как всегда: «Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию!» (В. И. Ульянов-Ленин, «Памяти Герцена»). Где-то и как-то с декабристами оказались связны оба наши Александра Сергеевича. И оба за это чуть не святые. «И на обломках самовластья напишут наши имена!» Ага… напишут, если вспомнят.
Ну, про А. С. Пушкина не рассказывал только ленивый. Мы про другого. Рассказать? Хорошо!
Официально известно, что Александр Сергеевич Грибоедов родился в 1795 году в состоятельной дворянской семье древнего польского рода. Но также есть версия, что дата его рождения 1790-й, и рождён он не в браке, и у него бедная семья.
Хорошо бы опереться на официальную версию, но что тогда делать с такими фактами? Девичья фамилия матери тоже — Грибоедова. В семье Александра Сергеевича всегда были затруднения с деньгами, и это известно точно. А ещё, если принять версию рождения 1795 года, то получится, что поступил Саша в университет в 1803 году в восемь лет, а закончил — в 1808-м, в тринадцать. Всякое бывает, но, согласитесь, слишком. Впрочем, если закрыть глаза на всю эту неразбериху, то, начиная… э-э-э-э… с 1819 года — становится непринципиально, когда и в какой семье был рождён Александр.
Точно известно, что род Грибоедовых действительно восходит к древнему польскому дворянскому роду Грджибовски, а русская фамилия, по сути, — прямой перевод польской.
И, да, безусловно, Александр был талантлив. К 1812 году он, двадцатидвухлетний (или семнадцатилетний?… пусть двадцатидвухлетний), готовился стать доктором права и знал в совершенстве три языка. И при этом уже тогда у него был отвратительный характер. Самолюбивый, заносчивый, обидчивый, несдержанный (весьма характерно для бастардов) юноша доставлял матери (с отцом они не жили) немало хлопот.
Может, Александр и стал бы доктором права, но тут началась война с французом, и молодой Грибоедов, бросив всё, как тогда делали многие, и подался в гусары. Но на войну, куда так рвался наш герой, он не попал. Сначала заболел, потом просидел в резерве в Белоруссии, и там от нечего делать взялся куролесить, прослыл волокитой и бретёром. Развлекался.
После окончания войны он уволился из армии и продолжил развесёлую жизнь молодого повесы в Петербурге. Апофеозом разгула стала так называемая четверная дуэль.
В те времена в столице на сцене балета блистала Истомина. Вся столичная молодежь мужеского пола сходила по ней с ума, даже Пушкин посвятил ей несколько строк. И друг Грибоедова Завадовский тоже сошёл, да так, что увёл её у очередного любовника, у Василия Шереметева, кстати, ещё одного друга Александра Сергеевича. Шереметев вызвал Завадовского на дуэль. Секундантами тут же самоназначились Грибоедов и Якубович, причём сразу условились: они тоже будут драться. Стреляться договорились с шести шагов! Шесть шагов — это верная смерть одного из дуэлянтов. Вернейшая! Шпана столичная! Искатели приключений! Самооценку повышали… Перед дуэлью чуть было не произошло примирение, однако Грибоедов (кто тянул за язык!) вдруг брякнул: «Мы же дали слово!» — и всё покатилось-поехало к ужасному концу.
Первым стрелял Шереметев.
Промахнулся. Только воротник отстрелил Завадовскому.
Завадовский целился долго, Шереметев стал нервничать, кричать и оскорблять Завадовского, тот не выдержал и выстрелил.
Пуля угодила Шереметеву в живот. Через сутки в мучениях он скончался.
Дуэлянтов наказали, но вполне умеренно. Отец Шереметьева просил государя простить Завадовского, и тому позволили по-тихой уехать за границу.
Якубович отсидел на гауптвахте, потом его отправили на Кавказ.
А вот с Грибоедовым случились перемены. Настоящие, серьёзные. Никак он не мог простить себе смерть друга. Это же он (сам прекрасно осознавал), он своей нелепой фразой спровоцировал трагедию. И мать поняла, добра от великовозрастного сыночка ждать не приходится, и, задействовав семейные связи, отправила Александра по ведомству министерства иностранных дел куда подальше, в посольство (мы помним, что к языкам у Александра всегда был талант, да и университетское образование позволяло знаться сей службой). Выбор пал на два посольства: в Северо-Американских Соединенных Штатах, в совершенном по тем временам захолустье, и в Персии. Последний вариант казался более перспективным, там недавно окончилась война, и нужно было улаживать отношения.
Так… — о! наконец-то принесли… Вкусно как пахнет! — так, в 1819 году (проездом стреляясь с Якубовичем, дуэль окончилась ранением Грибоедова в левую руку) в возрасте двадцати девяти лет Александр Сергеевич Грибоедов впервые в жизни оказался при деле, секретарём при царском поверенном в делах Персии Симоне Мазаровиче, в Тегеране.
Вот и добрались до иранской столицы! Я тут ещё что вычитал… Грибоедов писал в своих путевых заметках по прибытии, сейчас попробую вспомнить точнее:
«Негиристанские горы влево. Демавенд за облаками, впереди равнина, справа развалины Рагов Мидийских и мечеть. Стены с башнями, ворота выложены изразцами, неуклюжие улицы (грязные и узкие) — это Тагирань».
Кстати, я пытался узнать, что такое Негиристанские горы. Вышло, что Точал.
Тегера;н — столица и крупнейший город Ирана и один из крупнейших городов Азии. Административный центр одноимённого остана, политический, экономический, транспортный, торгово-финансовый и культурный центр страны.
Тегеран расположен на севере страны у подножья горного хребта Эльбурс, в 90 км к югу от побережья Каспийского моря. Город растягивается на 40—50 км с запада на восток вдоль горного склона. Северные районы Тегерана (Шемиран, Дербенд) находятся на высоте до 2000 м над уровнем моря, а южные пригороды (Рей, Султанабад) вплотную подходят к территории каменистой пустыни Кавир.
Население с пригородами (Большой Тегеран) превышает 13 млн человек. Тегеран отличается чрезвычайным разнообразием национального и конфессионального состава. Основу населения города составляют персы, азербайджанцы и мазендеранцы. Основная религия — ислам. Кроме того, в Тегеране присутствуют крупные национальные и религиозные меньшинства — армяне, ассирийцы, курды, евреи, бахаи, зороастрийцы («Википедия»).
ДЕНЬ #2
Ночью прилетела Ольга. Тем же рейсом, что и мы с Галиной. Так же приехала в отель в четыре утра и оба! а на ресепшене ничего нет. Это я! Я обо всём забыл и оставил человека без вводной…
Вернувшись с ужина, тут же принялись собирать рюкзаки. Утром — на акклиматизацию. В Тегеране плюс тридцать один, а на вершине Точала — верный ноль, и укомплектовать малый штурмовой рюкзак с учетом таких перепадов — задача не из простых.
А я ещё продолжил свою эпопею с открытками. Выпросив на ресепшене ручку, я их аккуратно подписал, лизнул марку и… не приклеил. Клеящего слоя нет. Совсем. Вообще. И на ресепшене клея тоже не оказалось. Пока я думал, что бы такое изобрести, портье с кем-то созвонился и откуда-то с улицы принесли клей. Моментальный такой, если измажешь пальцы, нечаянно слепишь, через секунду уже не расцепишь, всю жизнь так ходить будешь. Чертыхаясь, измазавшись сам и перемазав всё вокруг, я таки наклеил злополучные марки, разлепил пальцы, полюбовался на результат, некоторые приклеились криво, но махнул, не переклеивать же! И так уже весь измучился. Днём на площади Хомейни я видел почтовый ящик, жёлтого цвета, с нарисованными крылышками. Но на дворе ночь, и бежать на площадь с открытками в руках ни то ни сё. Во всех отелях мира вы можете обратиться к портье (администратору) и попросить отправить открытки: «Не будет ли так любезен месье… открытки… бросить… ой, да хоть когда… когда вам будет удобно…»
Я подрулил к портье и, вежливо улыбаясь, принялся объяснять суть вопроса.
Портье этот всё время работал по ночам и немного понимал по-русски (видимо, русские прилетали в основном ночью), но тут его словно перемкнуло.
— Зачем?! — никак он не мог взять он в толк. — Вы что, не можете написать по электронной почте? У нас в отеле есть бесплатный вайфай.
— Традиция у меня! — втолковывал я ему. — Тра-ди-ци-я! Отправляю открытки друзьям и родственникам из всех точек мира.
— А что тут? — он ткнул ручкой в открытку, на которой размашисто было написано: «С приветом из Ирана».
— Hello from Iran.
Он помолчал, с кем-то снова созвонился, потом ещё раз внимательно перебрал стопку открыток, постучал пальцами по стойке и выдал:
— Завтра будет старший администратор, обратитесь к нему.
Обескураженный таким поворотом, я вернулся в номер и напрочь забыл написать Ольге вводную, что завтра в восемь завтрак и что уже в девять нужно всем стоять на ресепшене в полном обмундировании, с большими (мы их сдавали на хранение) и малыми рюкзаками в зубах.
Хорошо, Сергей не спал (или проснулся) и написал ответ на Ольгин крик о помощи в ватсапе.
— …Старый осёл, — ругал я себя утром, укладывая лишние вещи в большой рюкзак. — Сам придумал эту бумажку, и сам же про неё и забыл… Вот осёл!
Резанова успокаивала:
— Да ладно, всё же обошлось…
— …А вы своему гиду отдайте, — посоветовала мне симпатичная улыбчивая старшая администраторша, когда я предпринял очередную попытку всучить открытки. Майор тоже долго крутил их в руках, а потом ещё долго договаривался с кем-то по телефону… Грехи наши тяжкие… Никогда бы не подумал, что такое простое мероприятие может вызвать такой ажиотаж.
Пока мы разбирались с открытками, появился ещё один гид, очаровательная Париса. (В Троянской истории была Елена Прекрасная, а выбирал её Парис, а у нас была очаровательная Париса, армянка, между прочим). Трое на джипе Майора и трое на такси, мы — выехали в горы… И ехали аж целых двадцать минут, а может, даже полчаса. Гора-то «домашняя», почти городская.
Горы!
Этот момент всегда очень трогательный…
Вы мечтали. Вы готовились. Собирались. Тратились. Добирались. И… И вот они! Горы.
На Кавказе, на Эльбрусе это ощущается очень явственно. Высоченные, заснеженные, ослепительно-белые, они стоят, словно замерев по стойке смирно, будто приветствуют вас. И не важно, что впереди тяжелые дни акклиматизации и восхождения, не важно, что будет трудно, а местами очень, первый момент всегда праздничный. И всегда это сильное чувство.
Горы в районе Дербенда (северный пригород Тегерана) скалистые, бесснежные, даже обыкновенные, но эта дымка… эти размеры… Это, братцы, Горы!
Настроив палки по длине, мы нацепили рюкзаки и не спеша двинулись вверх. Около часа шли по пологим и тенистым улочкам Дербенда. Время раннее, да и Рамадан, потому всегда оживленный (по описаниям) район был тихим и сонным. Кстати, наши девушки прямо там, можно сказать ещё в городе, поснимали платки и шли теперь в бейсболках. Официально хиджаб, и в городе за этим следят, но стоит отъехать — и никакого хиджаба нет. Мне это живо напомнило времена Советского Союза. Тогда тоже официально декларировалось одно, а на деле, подальше от центра, делалось и говорилось другое. Восьмидесятые… Аж сердце защемило. Я ещё вчера вечером это ощутил, когда толпы народа сидели на Табияте, с нетерпением ожидая вечернего намаза. Есть охота. Религиозный пост превратился в официальный запрет. Сорок лет назад студенты выгнали американцев с шахом и провозгласили возврат к мусульманским и иранским ценностям. Спустя четыре десятка лет опять же студенты требуют отмены хиджаба, поста, требуют кока-колы, айфонов, свободного интернета и прочих «либеральных ценностей». Да и хрен бы с ними, с кока-колами и айфонами, но никто же, наверное, не задумывается, что перед ними ловушка — красивая, привлекательная, блестящая, как ёлочная игрушка. Следом за «демократией» в страну просочатся интернациональные корпорации, устанавливая свои правила, уничтожая местную промышленность, дискредитируя торговлю. И страна, вчера ещё совсем не отсталая, буквально за первый десяток лет превратится в сырьевой придаток. Такова цена либеральных преобразований. Сами проходили. А всего-то хотелось — избавиться от пережитков. Руководству Ирана нельзя этого допустить, никак нельзя. Нужно самим ослабить пружину, невозможно заставить людей верить. В Бога ли, в коммунизм ли… Невозможно.
Размышляя, я не заметил, как вышли из пригорода и ступили на каменистую тропу. Только в отчёте Ольги Румянцевой я находил описание этой тропы. Крутая, с длинными взлётами, обвешенная верёвками, железными перилами, скобами, лестницами, она взбиралась на Гору, словно взаправдашний альпинист. Навстречу нам попался Майор, он с ослами вышел на полчаса раньше и теперь, ругаясь, возвращался — этой тропой ослы подняться не смогли. Поражала сама смелость его мысли: взойти с ослами по таким крутым ступенькам! Впрочем, пес, который увязался с нами, вполне успешно преодолевал все преграды, находя какие-то свои тропы; и там, где мы лезли наверх, цепляясь за веревки (палки давно сложили в рюкзак), он бежал в обход и поспевал раньше нашего. Париса тоже шагала легко, и только мы интенсивно потели, дышали как загнанные лошади и, в общем, получали удовольствие.
— Париса, — приставал я к девушке, откашливаясь, — как… часто… ты… ходишь сюда?
— Раз в неделю, точно, — отвечала она, ровно дыша. — Мы с папой сюда часто ходим и зимой, и летом.
— А папа?..
— Альпинист.
Нет! Ну тогда всё понятно! Мы ж офисный планктон обыкновенный! Ofis plankton vulgaris. Мы только делаем вид, что тренируемся. Что такое час тренировки средней интенсивности, когда люди раз в неделю влёгкую взбираются на крутые козьи горки? Нет, ничто! Очковтирательство и самоуспокоение. Аутотренинг.
Ближе к полудню, покачиваясь от усталости, мы наконец выбрались к лагерю Ширпала (2800).
Все лагеря, что я видел в Иране, фундаментальны, как крепости. Выложенные из местных камней, двух-трёхэтажные, крепкие, не боящиеся ни гроз, ни снегопадов, они стоят, как памятники упрямству и упорству человечества. Рассказывают, что первый базовый лагерь на Демавенде смело снежной лавиной. А буквально через два года был отстроен новый, ещё крепче.
Ширпала нас поразила не только фундаментальностью. Электричество, тёплые спальни, горячая вода. И если электричество ещё как-то объяснялось солнечными батареями или генератором (мы его не слышали за шумом водопада), то горячая вода… Откуда?! Нет, понятно, можно согреть на электричестве воду из горной реки, но я такого еще не видел.
Переодевшись в сухое, мы напились чаю, и тут…
И тут Ольга просила не говорить при ней плохие слова.
Привет! В горах бытуют простые нравы… А она даже не про мат, а про, скажем так, более «мягкие» выражения, про, простите, «говно» и «жопу». В общем-то, вполне безобидные с моей, да и не только, точки зрения слова. Помните: «Место есть, а слова нет?!» И мы к ним так привыкли…
А если серьезно, то вот что получается.
Как-то так произошло, как-то так случилось, совсем незаметно, а местами наоборот, что мат вошёл в нашу повседневную жизнь. Как ещё говорят, в «нашу обыденность». Он и в Советском Союзе уже чувствовал себя вполне вольготно, но тогда ещё почему-то считалось, что ругаться при детях и женщинах неприлично. Помните такое слово — «неприлично»? Не помните? Я тоже стал забывать. Ругались, но считалось «неприлично». С исчезновением этого слова, этого понятия из нашей жизни мат вошёл в неё уверенно, твёрдо. Тогда же в нашу жизнь вошли слова «круто» и «брутально» в значении «ваще ништяк». «Он такой крутой мэн», «Он брутальный чувак!». Крутым мэнам и брутальным чувакам нужно было соответствующим образом изъясняться. Как? Ну, как-нибудь эпатировать. И они заговорили матом в прямом эфире.
И всё! Следом матом заговорили все слои населения, включая те, перед которыми ещё вчера произносить «это» было неприлично: женщины и дети.
Впрочем, о детях разговор особый. После Горы я написал своему другу: «Не понимаю, что происходит в горах, выше 4000 матом начинаешь говорить вполне естественным образом». А он мне: «Не выше 4000, Юр, а старше 10 лет». Точно! Мне ли не знать? В Советском Союзе дети некоторых особо пролетарских селений матерились как сапожники. Однако если попадались, бывали нещадно пороты, нравы в пролетарских селениях бытовали «брутальные».
Но в 90-е, когда слому подвергали все, абсолютно все устои, сформированные за семьдесят лет большевистской власти (сама власть, та тоже приложила руку к популяризации нецензурной брани, тогда начальство взяло моду разговаривать с подчинёнными исключительно короткими нецензурными репликами), так вот, в 90-е мат органично вошел в нашу «обыденную» жизнь. А если ты не разговариваешь на общем для всех языке? То тебя обвинят, о ужас, в ханжестве, и это точно не круто и совсем не брутально.
И всё!
Приговор свершился.
Кстати, Запад своей негритянской, изначально чёрной, рэперской культурой тоже приложил руку, там же fuck’и в каждой песне. Сначала это был вроде как протест, но потом просто стало фишкой.
И матом заговорила вся наша необъятная страна.
— Ну и что? — скажете вы. — Чего страшного-то? На Западе тоже говорят…
Да особо ничего! Но оскудение языка, уменьшение его словарных форм — признак дегенерации (вырождения) нации. «Я пошёл, на… пришёл, на… сказал ему, на… а он такой, ё!» Или бесконечное «бляканье». Парни — ведь это грядущий идиотизм. Девушки, вам нужны мужья-идиоты? Впрочем, вам, может быть, вообще не нужны никакие мужья, на дворе эмансипация, так её… разэдак. Да и вы заговорили!
И сегодня бессмысленно делать замечание: «Попридержи язык! Здесь женщины и дети!»
Нет-нет. Я не ханжа. Я и сам вдохновенно матерился и в семидесятые, и в восьмидесятые, и в девяностые, и в нулевые, да и сегодня бывает так заверну… Особенно в горах. Особенно там.
Но почему?!
Однажды я написал: «Там такая красота, что хочется разговаривать шёпотом».
А мы матом…
Нет, ну если кто-то встал в кошках на твою ногу… Или произошёл, не дай Бог, срыв… Или нужно поддержать… для настроения… например, про «хеликоптер нихт», помните? Наш русский гид на нытьё немецкого туриста в горах доходчиво объяснял ему «херикоптер нихт, попистофали!». Или… Да мало ли что! Или как у Баркова, современника того же Грибоедова. Но вот так… с утра… для разминки… Не-а, не комильфо, пацаны, не комильфо.
Но там и тогда я с Ольгой не согласился. Нравится так выражаться! Нравится. Знаем, плохо, но ничего поделать с собой не можем, стоит только отпустить вожжи — и пожалуйста! Это как с хиджабом в горах, вроде бы нельзя без него, а если никто не видит… Ладно, вернёмся к горам.
Сидеть на высоте не принято. Высоту переживать нужно активно, чтобы организм привык, чтобы ощутил недостаток кислорода, чтобы поболела голова, включились механизмы акклиматизации. И Майор нас повёл на прогулку. Так и сказал: «Пойдём, прогуляемся!» Я ещё поинтересовался: «А палки, а наколенники, а тяжелые ботинки?» Он улыбнулся и твёрдо ответил: «No».
Когда-то на эверестском треке Вовка Котляр так же вот повел нас на акклиматизацию и затащил на морену ледника Кхумбу. Семьдесят вертикальных метров по камням, булыжникам, гальке обошлись нам дорого. На обратном пути Резанова (а она пошла в одних кроссовках, без наколенников и палок) выбила себе на хрен (извини, Оля) коленки…
Ничему нас не учит жизнь. И в этот раз мы не надели наколенники. Хорошо еще палки взяли, да и то не все.
Майор повел нас по долине красивейшего горного ручья. «Равнинные» участки перемежались порогами и водопадами, буйная растительность цеплялась за ноги, камни предательски качались под ботинками, и всё вместе пыталось уронить нас в ручей. Мы шли уже полчаса, а я злился всё больше и больше. Иринка уже набрала полный кроссовок воды, Резанова начала поднывать про коленку, да и я сам не ожидал такой прыти от Майора.
Я наорал на этого глупого самонадеянного мальчишку (я же известный скандалист). Сказал ему, что работа гида — это ответственность, в первую очередь ответственность за здоровье и безопасность клиентов и что… и ещё… и ещё… и вот это тоже…
Он обиделся, этот маленький мальчик, глупый мальчик, и совсем перестал выполнять свои непосредственные обязанности. На обратном пути со скалы чуть не сорвался Сергей, трекинговые ботинки намокли, скользили, и он с трудом удержался на верёвке, едва не сверзившись в бурные воды водопада. Держали все, а Майор стоял в стороне и улыбался, скотина.
Я извинился за свою несдержанность. Сколько нам ещё вместе ходить. Мы даже руки пожали. Но всё равно, настроение у всех было подавленное. А тут ещё Оля снова отчебучила. «Прогулка как прогулка. Вы просто все слабо подготовлены, — сказала она. — Сейчас натянем верёвку вдоль стены, — глядя на Сергея, продолжила она, — и будем тренироваться». Я только руками развёл. Флаг, как говорится, в руки! Тренируйтесь!
Ольга занимается триатлоном: «Бегаю половинки, — рассказывала она. — Плыву два километра, девяносто километров еду на велосипеде и бегу двадцать километров». Я уже был знаком с одним молодым человеком, тот тоже на сорок километров носил семидесятикилограммовый рюкзак, знал турецкий и при этом был юрист, но на эверестском треке он не сильно отличался прытью, не в обиду ему будет сказано, а всё потому, что горы есть горы! Впрочем, Оля, и это она сама рассказывала, в горах эверестского трека тоже не показала чемпионских результатов. «Слабо подготовлены…» У того же Серёги в альпинистском списке и Эльбрус, и Килиманджаро, даром что профессия совершенно офисная. Сергей наш — аудитор.
После ужина мы со смотровой площадки фотографировали ночной Тегеран. С 2800 вид открывался фееричный. Резанова сидела рядом, пила чай и растирала рукой колено.
— Палыч, дай пообщаться с Викторией.
В который раз у Резановой не работают симки? Во второй или в третий? В Непале точно не работала. Её взрослая дочь тогда разыскала маму через Вовку Котляра. А в Грузии у неё работала или не работала местная симка? Не помню. Там у неё в Тбилиси не прилетел багаж. Мы тогда все переволновались: завтра в горы, а снаряга у Резановой где-то между небом и землёй. Обошлось. Ночью доставили прямо в Степанцминда. Всё равно не взошли на Казбек…
— Держи. Пусть только не пытается сразу звонить по ватсапу. Связь здесь… — я оглянулся на Олю, — не очень.
Над Тегераном собирались мощные грозовые тучи, временами небо озарялось молниями. Красота, да и только! Я даже видео снял. Хорошо, мы пока обходимся без такой красоты. Но уже глубокой ночью гроза пришла и в Ширпалу.
ДЕНЬ #3
Точал (перс.; — тучо;л) — гора в цепи Эльбурс на севере Ирана. Высота — 3964 м. Хребет горы растягивается на 12 км с северо-запада на юго-восток. На южном склоне Точала расположены самые северные районы Тегерана: Шемиран, Дербанд, Теджриш. Из Веленжака к вершине, где расположен популярный горнолыжный курорт, протянута канатная дорога («Википедия»).
Были в Москве разговоры про канатку, были… Ну хоть бы обратно. Ну хоть бы половину… Нет! Лето, Рамадан и ещё сто причин. А как бы хорошо было спуститься (хотя бы только спуститься!) на канатке.
Вышли в семь, наелись яиц (очень уж их много в Иране едят, даже по моим, большого любителя, меркам), взяли завернутый в лаваш некий продукт (что там, мы так и не определили, даже кто пробовал), и вышли на подъём.
Горы в тех краях какие-то сумасшедшие. Словно опрокинули их на бок, а потом нарезали, точно булку. Какие такие процессы всё переворачивали, какие такие нареза;ли? И какие мы всё же в сравнении с ними мелкие, незначительные, недолговечные, суетливые.
Шли по утоптанной каменистой тропе. Ещё вчера нам обещали пять часов восхождения и семь спуска. Вечером нужно быть в Тегеране: на Телебашне в ресторане. Там легендарные Алекс Абрамов и Люда Коробешко будут отмечать очередную победу Людмилы. Люда хочет стать первой женщиной, выполнившей программы восхождения на все семь высочайших вершин и на все семь высочайших вулканов семи континентов. Вчера они практически вслепую, в пургу поднялись на Демавенд. Плохо. Очень плохо. Нет! Что поднялись, хорошо! Плохо, что Настя оказалась категорически права, рекомендуя кошки, ледорубы и прочее снаряжение для снега. Снегоступов у них тут нет?
— Резанова, как ты думаешь, сдохнем мы сегодня?
— Палыч, у меня и вчера был тяжёлый день.
— А кто рвался погулять? Кто…
— Не ворчи!
Наша утренняя разминка. Ира никак не может разобраться, кто мы друг другу. Формат современных отношений не подразумевает дружбы, не только между мужчиной и женщиной, но и вообще. «Не пойму я вас… Мутные вы какие-то», — разглядывала Садыкова нас.
Меж тем Галина сама встала за Парисой — хороший признак, после вчерашних прогулок она пойдёт медленно, и дыхания мы не собьём. Майор только обозначил с нами подъём, а потом куда-то умотал. Беспокойный он больно. Вчера за ужином рассказывал, что в этих горах с пяти лет и знает Точал, как свою родную улицу. Теперь понятно… Не нужны ему ни страховки, ни палки, ни крючья, он как ящерица проползёт в любом месте.
Подниматься я начал в термухе и флиске, а уже через час надел гортексную ветровку, а ещё спустя два подумывал поддеть тонкую пуховку и сменить шляпу на вязаную шапку, но пока только подумывал.
— За той горкой будет небольшой приют, — показывает вверх Париса. — Минут сорок. Там передохнём.
На приюте у входа два пса, и больше ни души. Тоскливая, неестественная тишина. Входим в каменный дом. Париса рассказывает, что построила его супружеская пара, в снегопад они здесь потеряли сына. Теперь в доме можно пересидеть непогоду. Есть настил, есть аптечка, даже камин есть. В камине пусто, но аптечка заполнена.
— Попьём чаю? — Париса достает из рюкзака литровый термос. — Попьём и сразу пойдём, сидеть нельзя.
Сладкий чай в горах — драгоценность!
Ира кромсает свою «шаверму» и идёт угощать местных псов, я отдаю свою. Наша Ира готова сама остаться без еды, лишь бы накормить голодную скотину, позавчера она так же щедро делилась ужином с бродячими кошками. Учитывая моё трепетное отношение ко всем мяукающим тварям, Иринку я уже почти люблю. Человек, который так относится к животине, не может быть плохим по определению.
Оставляем псов сторожить домик и уходим. Впереди полтора часа подъёма, а снег уже поджимает, берёт в кольцо. Мы идём по гриве, по камням, но в кулуарах наметено по колено.
Полтора часа пробегают быстро. На самом деле они тягучи и мучительны, но мы их не замечаем. В горах всегда так. Время там течёт по-другому. Завидев вершину, Серёга ускоряется, вчера он хвастал, как «победил» своих коллег на восхождении на Килиманджаро.
«Это не ты взошёл, и это не я взошёл, это мы взошли!» — говорил наш десантный Полковник после Эльбруса в 2014-м, когда я первый раз стоял на вершине. Теперь везде проник этот дурацкий американский дух индивидуального соревновательства. Где совместные восхождения? Где: восходитель подает руку своему брату-восходителю… Где: «На руку друга и избитый крюк»? Канули в Лету. В 89-м Первая советская Гималайская экспедиция выполнила совершенно невозможную программу, взойдя на вершину Эвереста по контрфорсу юго-западной стены. Мир выдохнул: «Во русские дают!» Но больше такого не повторится. Там работал коллектив, некоторые в ущерб себе, отдавая силы и кислород, лишь бы товарищи сделали невозможное возможным (снова простите за банальность). То была командная работа. Теперь героем хочет стать каждый, особенно за деньги. Как там? «О времена, о нравы!»
— Резанова, пора завязывать с такими горами. Старый я стал. На пенсию пора… — Мы стоим на каких-то несуразных железобетонных конструкциях. Кто и зачем всё это приволок на вершину — непонятно. Домик понятно, а все эти железки зачем?
— Ага. Хочется теплого моря… — замученная Резанова дышит часто, она устала, но всё равно идёт фотографироваться «в прыжке». О, женщины!
Наспех перекусываем, кто-то осторожно пробует «шаверму», я обхожусь «Тёмой». В домик приходят итальянцы, кажется, они идут прям из Тегерана. Герои! За сколько же они поднялись? Сейчас почти полдень. Они что, в пять утра вышли? Мы со своих 2800 — часа за четыре дошлёпали, а они? С другой стороны, чего удивляться, на вершине мы повстречали скайранеров, бегунов по горам. В майках, спортивных трусах и кроссовках они взбежали на Точал, где царствовали твердый ноль и ледяной настильный ветер, взбежали и тут же умчались вниз. Встречая таких людей, всегда отчётливо осознаёшь свою ущербность.
— Холодно, — жалуется кто-то, глядя вслед убегающим полураздетым скайранерам. Мы пакуемся и начинаем спуск.
Семь часов! Семь часов идти нам вниз.
Снова приют. Собак нет, ушли. Не такие уж они и глупые, эти псы, движение здесь довольно оживлённое, за день обязательно у кого-нибудь перехватишь вкусненького. На приюте снова переодеваемся, теперь снимаем тёплые вещи: куртки, шапки, перчатки, заметно потеплело, да и разгар дня.
Ещё через час идём почти раздетые. У нас длинный сброс высоты, на одной из полуметровых ступеней (по ним мы топаем последние полчаса) разваливается ботинок Сергея. Я такое видел на Эльбрусе в 2016-м, так же у поляка на спуске с Чегета отвалилась подошва.
И почему мы тогда решили, что он поляк? Мы с ним не разговаривали даже, и флага у него не было. Он что, пел: «Еще польска не сгинела»? Вроде, нет, зато бодро приматывал подошву канализационным скотчем. О! Скотч! А где-то у меня был скотч. Брал же… Не-а, нет в рюкзаке скотча! Не взял. Снова старый осёл! Хорошо хоть взял ленточный пластырь.
Где пластырем, где резинками от рюкзаков — кое-как приделываем подошву Серёге.
— Можно вызвать вертолёт? — Оля задумчиво смотрит на ботинок Сергея.
Я с удивлением взираю на эту странную девушку, всё-таки откуда она такая?
— Наверняка, у нас в торговом представительстве есть свои люди… А у меня деньги… — продолжает бредить наяву она.
Из минэкономразвития, вспоминаю я, вот откуда. Хеликоптер нихт, Оля! В горах нельзя понтоваться! Погонами, родителями, мужьями, заслугами, даже своими альпинистскими достижениями, тем более деньгами. В прошлом году на Казбеке один тоже всё выпендривался: «Господа, а вы были в Шамони? Нет?! Вы не были в Шамони? О чём с вами разговаривать!» Он получил оценку и признание у парней из соседней группы: фингал под глаз и кличку Монтбланш. В горах ты или свой, или чужой, Оля.
С шумом выдыхаю, хочется материться, но я только дежурно спрашиваю Сергея:
— Дойдешь?
— Дойду… — отвечает он, но с каким-то сомнением. Не чувствуется в нём той уверенности, с которой он радостно взбежал на Точал, теперь ему нужен коллектив. Обычное дело. Дойдёт. Куда денется! Если второй не развалится. Господи, ещё же десять километров…
Через час нас встречает Майор, со скотчем! С канализационным! Благодетель! Пока Сергей мотает ботинки, я колю кеторол Галине. У Галины коленки — слабое место, а топать ещё не меньше пяти километров. У всех у нас есть слабое место.
Пока кололись, итальянцы нас обогнали, все-таки они лоси… А мы…
А мы дошли. Мы, конечно же, дошли. Куда бы мы делись? Вымотанные, измученные, хромые — и в отеле нос к носу столкнулись с Алексом и Людмилой, они только вернулись с Демавенда.
— Снега там — во! — ещё раз обрадовали нас Абрамовы. — Дважды хотели повернуть. Спасибо Хамиду, только благодаря ему и взошли!
Мда… Уж если они…
Съездили, значит, прогуляться. Сачканули.
Людмила Коробешко.
Родилась Людмила практически в горах, в Пятигорске. Профессиональный альпинист (1-й разряд), горный гид, организатор приключенческих программ. Директор клуба «7 Вершин». В 2009 году в составе экспедиции совершила переход к Северному полюсу: «Последний градус» — 111 км на лыжах через торосы и разводья ледового панциря Арктики. В 2012-м первой из российских женщин успешно завершила проект «7 вершин за 300 дней», установив мировой рекорд скорости. В 2014-м организовала первую российскую экспедицию к высочайшей точке Гренландии. В 2016-м возглавила первую в истории России женскую экспедицию на Эверест и стала единственной россиянкой, поднимавшейся на вершину мира трижды.
Замужем за Александром Абрамовым.
Из воспоминаний Л. Коробешко: «…после рождения сына стараюсь не ходить вместе с мужем в серьёзные экспедиции. Если с обоими что-то случится, будет совсем плохо. Кто-то должен оставаться на земле — так спокойнее…»
ДЕНЬ #4
Слава Богу, на восхождениях всегда есть такие дни. Подготовительные, дни переездов, организационные. И всегда это отдых и блаженство. А нам очень нужно отдохнуть. От нашей «простенькой» акклиматизации на Точале.
Вчера Абрамов, рассуждая на тему подобных акклиматизаций и поглядывая на меня («Юр, тебе сколько?.. А, ну мы ровесники!»), философствовал: «В наши пятьдесят четыре… лишний раз напрягаться не стоит. Жалеть себя надо… А то устанешь раньше времени».
Кто бы спорил, Александр Викторович, дорогой ты наш, кто бы спорил! Только ты-то сам себя жалеешь? Базовый лагерь Эвереста — тебе дом родной. Сам же говоришь, на 4200 чувствуешь себя лучше, чем на равнине. Так что…
В целом, встреча прошла, как сегодня говорят, в дружеской неформальной обстановке. Нам вручили: майки «7 Вершин» и Федерации альпинизма Ирана, рюкзаки и книгу Алекса Абрамова и Люды Коробешко. Потом ели. Потом знакомились с главным гидом — Хамидом. Потом была автограф-сессия, а потом к нам в лице неугомонной Ольги неожиданно нагрянула официальная часть. Встав посреди встречи и прервав всех, она предложила тост в честь Дня независимости России. «Ну да! От татар», — неловко пошутил Алекс после некоторой паузы. А я солидарен! Я тоже не понимаю все эти новомодные праздники. Одно хорошо, лишний выходной день. Возможно, когда-нибудь, возможно, много лет спустя, этот праздник станет привычным и понятным. Возможно, но не сегодня. Сегодня у России, слава Богу, хватает дней для праздников. Россия — она ого-го-го! Но чиновникам минэкономразвития так не кажется, и они официально (Оля особо подчеркнула «официально») попытались нам его организовать. А ещё Оля тут же принялась «ковать железо», решая с Алексом грядущие вселенские проблемы взаимодействия Минэкономразвития и клуба «7 Вершин». Всё это было, конечно, как нельзя «кстати». Зато повезло Сергею, в конце вечера он получил ботинки от Абрамова! От самого Алекса Абрамова! Я бы возгордился, ей-ей. Думаю, и Серёга был счастлив, а главное, не нужно завтра метаться в поисках обуви, тем более в Иране она дорогуща-я-я-я-я (виноваты санкции: и прошлые, и будущие). Нужна была ещё поилка для Иры… Как-то всё неожиданно у нас стало выходить из строя… Может, знак какой?
Закончилась встреча за полночь, некоторые особо ретивые (не умотал их Точал) всё рвались покурить кальян, но дорога от Телебашни до гостиницы в ночных пробках (Тегеран таки встал) заняла целый час и успокоила горячие головы, на подъезде все уже потихоньку дремали.
На следующий день выехали до деревни Полур на базу Федерации альпинизма Ирана. Там мы собирались переночевать, а на следующее утро выдвинуться на стартовую точку восхождения к Демавенду: Мечеть (3050).
Но по факту ночёвку Абрамовы нам организовали в другом месте. В Полуре мы только получили пермиты (разрешения) на восхождение, сфотографировались с президентом Федерации. Нас накормили, дали возможность сфотографироваться с маками — обалденными огромными красно-чёрными маками, пересадили на другой транспорт и повезли получать удовольствие. «Мы всё там с Хамидом объездили, — ещё на встрече рассказывал Алекс, главный гид согласно кивал. — В Лариджане вам понравится. Там всё. Номера люкс. Ванны с источниками. Ресторан…» Интересно, с чего вдруг такая щедрость? У нас коммерческое восхождение, и все деньги учтены-переучтены… Только потом мы поняли: местные «немного» слукавили, сыграв на разнице курса валют. Последние санкции обрушили риал аж в два раза, но официально курс оставался тем же, однако на чёрном рынке всё было куда подвижнее. А карточки и наличность нам выдали по официальному курсу. Разность курсов и позволила «расширить некоторые возможности». Кстати, на тот момент в России уже начинался чемпионат, и некоторые журналисты кинулись расследовать двойные расценки в торговле и обслуживании (одна цена для своих, другая для гостей). Но вдруг выяснилось, что гости не в обиде: «Пусть! — говорили они. — Люди хотят заработать, хорошо же!» И я говорю: «Пусть!» — и мы не обеднеем, тем более не так много денег было потрачено.
По дороге в Лариджан Хамид завёз нас к историческим пещерам в горах селения Кафарколи, показать, где ещё совсем недавно, буквально в XX веке, жили люди. Как они жили? Без электричества, без водопровода… Мы бодро взобрались на пригорок, но в сами пещеры полезли только Хамид и Париса, а из наших сумел взобраться один Юра. Попробовал, но ретировался наш самый молодой коллега Даниил. Даниил и Юра новые члены команды. Они присоединились к нам буквально вчера, на Точал угробляться не ходили и теперь свеженькие, чистенькие, со здоровыми коленками, голеностопами и прочими частями ног-рук ехали штурмовать Демавенд. Для моего тёзки Демавенд — экзотика. У него в копилке все семь высочайших вершин семи континентов, включая честную аляскинскую Денали. Даниил увидел Демавенд с борта самолета, возвращаясь с Килиманджаро. Жаль, Точала не увидел… Всегда хочется, чтобы не ты один влез в задницу. Так люди коллективно затаскивают в ипотеки и банковские кредиты своих друзей. «До сих пор не взял ипотеку?!! — изумляются они. — Что ты? Уже все взяли!» И ты, осознавая свою ущербность, идёшь, берёшь и попадаешь в кабалу, зато теперь всё как у всех. Вот и Даниила нам хотелось спросить: «Почему на Точал не приезжал, Даня? Все приехали… А ты?» Юру так спросить мы не могли, он мог бы и ответить: «А вы чего на Эверест-то не ходили? Все уже сходили… А вы?»
Юра выглянул из пещеры — держит марку семивершинника. Мы, как истинные бравые офисные планктоны, стояли, разинув рот, и подбадривали его криками, делая эпохальные кадры: «Юра в пещере», «Юра и Хамид в другой пещере», «Юра, Хамид и Париса в ещё одной пещере». Осталось дождаться, когда Юра станет исторической личностью, и тогда… Можно зажмуриться и представить, что тогда… Но продолжим.
Если вы путешествуете как обычный турист, на каком-нибудь простеньком «Ровере» или на этом, как его… на «Гелентвагене», то отель, в который нас поселили, вас не впечатлит. Но нам… Но мы… Мы же рассчитывали на общую комнату с двухъярусными кроватями в доме Федерации альпинизма, а тут номера в несколько комнат! Нам с Галиной досталась трёхкомнатная студия с двумя спальнями и двумя широченными кроватями. Был в номере и скольки-то десятков дюймов телевизор, но от телевизора в горных экспедициях отвыкаешь быстро, по-русски они не разговаривают, всё больше поют на местном наречии или рассказывают прогноз погоды на немецком, причём в Германии, в Баден-Бадене. Очень нужная информация. Поэтому телевизор мы не включали, зато нещадно эксплуатировали чайник. Чай в горах пьётся по любому поводу.
Источники подавали на цокольном этаже в купальне, оказались они воистину горячими. Не тёплыми, а горячими! Сорок градусов, не меньше. И с запахом сероводорода. Привет вулкану. В такой воде без предварительной подготовки можно сидеть минут пять, от силы десять. Но все, особенно те, кто уже вкусил радость общения с горами (за исключением Оли, она не пошла), тут же в «живой» воде захотели залатать пробоины в «скафандрах» и запарились аж минут на двадцать. Последствия не заставили себя ждать: по возвращении в номера народ отрубился до самого ужина.
Как назывался поселковый ресторан, на какой улице он находится, не спрашивайте, там всё вязью и кракозябами, у них и цифры-то хоть и считаются арабскими, но на самом деле ни разу не такие, врут. Нас усадили на два топчана с коврами, с ногами усадили, и еду подавали прямо под ноги. В несметных количествах подавали. Жареное мясо. Всякое. По-всякому. И я взбунтовался. «Я не ем жареного!» — вскричал я (я не только известный скандалист, но и известный привереда). И для меня лично принесли дизи! Это такое иранское жаркое в горшочках с картошкой, бобами и нутом. Я бы его так и съел, как у нас едят жаркое, но Хамид не позволил свершиться кощунству. Отобрав у меня шанцевый инструмент, он продемонстрировал, как правильно кушать, вкушать дизи.
О-о-о-о! Это целое искусство.
Блюдо подается в горшочке с металлическим ухватом, с пустой глиняной тарелкой и стальным пестиком. Жидкость из горшочка сливают в тарелку. Достают кость с мясом, отделяют мясо и возвращают в горшочек. Берут пестик и тщательно всё перемалывают в горшочке. Едят дизи ложкой, обязательно ложкой, исключительно ложкой, а в тарелку макают хлеб (тонкий лаваш). Вкусно-о-о-о!
И все остались сытыми. И никто не ушёл обиженным.
Иранская еда.
Иранская еда — штука вкусная и интересная. В отличие от своих соседей Иран не злоупотребляет специями, но очень любит кислое и везде сыплет щафран.
Главный национальный гарнир — рис.
Главное национальное блюдо — кебаб. Из говядины, из телятины, из баранины, из курятины. Свинину, понятное дело, в Иране не найти.
Мясо жарят на углях, иногда тушат со множеством овощей (с картошкой, бобами, нутом, помидорами), с грецкими орехами, гранатом, барбарисом и опять же шафраном.
Есть супы, самый распространённый — ячменный.
В горных ручьях водится форель, но нас ею не кормили.
Хлеб — исключительно тонкий пресный лаваш, другого не видел.
Есть прекрасное фисташковое мороженое. Много йогуртов, едят так и добавляют в салаты из свежих овощей: помидоров, цукини, латука.
Кажется, уже писал: одна из особенностей иранской кухни — любовь к кислому. Очень популярен салат из неспелых зеленых слив с солью. Или заправка к салату из сока незрелого винограда. Кисло-о-о-о! Вырвиглаз!
Всё перечисленное характерно не только для столичного региона, где мы жили и перемещались, но и для Ирана в целом. На северном Каспийском побережье и на южном побережье Персидского залива, конечно, рыбные блюда представлены ширше, но сами иранцы всё равно больше любят мясо!
А ещё Иран чуть не основной мировой поставщик сухофруктов и орехов. Большая страна, большая и многообразная.
Да! Пьют иранцы чай, кофе, шафрановый настой (вещь специфическая, пахнет «больницей»). Вина нет. Вина не пьют. Или прячутся.
ГРИБОЕДОВ #2
— Вина нет (вот как сейчас), — продолжал спонтанную лекцию я, тщательно выбирая грибы и курицу из пасты. Много макарон, много, да и перчёным всё оказалось, хоть и не перчат особо иранцы. — Вина нет, дам нет, друзей нет, общества нет, еда специфичная (хотя, вроде бы, даже ничего). Скучно было при шахском дворце. Боже, как скучно! И наш герой затосковал. Слава Богу, в Тегеране они пробыли недолго, буквально четыре месяца, и вместе с посланником вернулись в Тебриз, столицу провинции Восточный Азербайджан, ближе ко двору наследного принца Аббаса-Мирзы. Именно он в те времена фактически определял политику Персии. Там было поживее. Деятельная натура молодого секретаря наконец-то нашла точку приложения и погрузилась в рабочую суету. Благо дел у посольства хватало. Первой серьёзной работой Александра Сергеевича стало освобождение российских военнопленных с прошедшей войны и их четырёхмесячное мучительное конвоирование в Тифлис по недружественной территории.
В Тифлисе, куда он прибыл в конце 1819 года, Грибоедов знакомится со всесильным кавказским наместником, легендарным генералом Ермоловым — победителем Кавказа (кто не помнит). И уже через два года, в феврале 1822-го, Ермолов попросит министра иностранных дел Нессельроде перевести Грибоедова под его начало на должность секретаря по, так сказать, «иностранной части».
Закончилась первая служба в Персии. За короткое время (а впрочем, не такое уж и короткое) неспокойный секретарь посольства нажил себе кучу болезней и ещё больше врагов. Причём не только в лице английского посланника, что, учитывая взаимные претензии Британской и Российской корон, неудивительно, но и самого Аббаса-Мирзы. Хотя, кажется, именно принц уговорил отца наградить Грибоедова орденом Льва и Солнца II степени — может быть, надеялся больше никогда его не встретить. Кстати, общий характер взаимоотношений Персии и России, благодаря миссии Мазаровича, а значит и его секретаря, можно было охарактеризовать как «потепление». Как потом оказалось, временное.
В Тифлисе Грибоедов интенсивно лечился (сломана рука, кашель с кровью), Ермолов службой не обременял, а вскоре и вовсе благословил на длительный отпуск в Москву, заняться здоровьем.
О, счастье! Нет, конечно, Москва не Петербург, но ведь и не Тегеран и не Тебриз, и даже не Тифлис. И Александр Сергеевич спустя почти четыре года вновь с удовольствием погрузился в праздничную пучину светской жизни.
Он пишет свою знаменитую комедию, читает её в салонах, его принимают, его любят, его обожают, ему прощают несносный характер… Но он скучает. Как Чацкий, явившись «с корабля на бал», он мечтает вырваться из Москвы, ставшей ему «душной».
Государь, Александр Павлович, помня его персидские заслуги, даёт высочайшее соизволение покинуть страну для поездки на воды, тем более Грибоедову действительно нужно лечиться. Однако нужда заставляет его отложить поездку. Нет денег. Он даже пытался заложить свой орден. И тут… Пушки, грохот, всадники… Стреляли и убили Милорадовича… Декабрьское восстание!
Грибоедова арестовали в феврале 1826 года по показаниям Трубецкого, Оболенского и других участников мятежа.
Следствие по его делу велось полгода, до июля, но ничего предосудительного не сыскало, и Александра Сергеевича оправдали. Государь собственноручно постановил: «Выпустить с очистительным аттестатом».
Однако за время следствия с ним что-то такое произошло. Может, он испугался? Или нет, он снова изменился. Во всяком случае, на допросах он полностью открестился от каких бы то ни было связей и знакомств с мятежниками, хотя в действительности, как почти любой столичный либерально настроенный молодой человек (чего только стоит его комедия!), не мог не общаться с ними. Кажется, он даже несколько раз выполнял поручения тайных обществ.
Но за те полгода он всё для себя решил. Отныне он прилежный слуга царю и Отечеству. И в сентябре 1826 года Александр вновь отправляется на службу в Тифлис, тем более что чувство долга подкреплено настойчивыми просьбами матери: нужно выдавать сестру Александра замуж, а денег на приданое у Грибоедовых, увы, нет.
Тем временем события на Кавказе развивались стремительно. Аббас-Мирза, подбиваемый англичанами (а вы думаете, «Новичок» — это только сегодняшние тенденции?), решил воспользоваться (в который раз) временной слабостью империи (происходила весьма болезненная для государства смена императора). И в июле 1826 года без объявления войны десятитысячным корпусом перешёл границу. Началась очередная русско-персидская война.
Ближе к зиме генерал Паскевич наголову разбил персидские войска и даже вышел на новые территории, но потом боевые действия застопорились. На Кавказе начались перемены. Новый государь Ермолова не любил. Считал, что тот слишком вознёсся, слишком много у него власти на Кавказе, более того, с началом войны возникла нездоровая конкуренция между наместником и командующим армией. И в марте 1827 года Николай сменил Ермолова на всё того же Паскевича.
Казалось, вот и закончилась карьера Александра Сергеевича, снят его покровитель!
Однако новый наместник вдруг пишет приказ: «Принять в ваше заведывание все наши заграничные сношения с Турцией и Персией…», и далее, и всё в таком роде… Это он Грибоедову! Эдакий министр иностранных дел при новом кавказском наместнике получался.
Нет, не потерялся, совсем не потерялся, а ещё и подрос наш Александр Сергеевич!
И он заработал. Ух как заработал! Куда подевался легкомысленный повеса и бретёр!
Он мечется по всему фронту. То уговаривает коменданта сдать крепость, сохраняя тем самым жизни тысячам русских и персидских солдат. То едет на переговоры с самим Аббас-Мирзой в его ставку, что уже само по себе смертельно опасно, причём в это же время он переживает приступ лихорадки. И всё-таки он проводит тяжелейшие переговоры, которые длятся аж пять суток! Попробуйте с температурой 39 хотя бы просто посидеть на рабочем месте. А он слушал, писал, анализировал, размышлял, хитрил, даже шпионил.
Договориться не удалось, но это уже не имело существенного значения. В начале октября 1928 года русские войска заняли Эривань. В середине, перейдя границу, с боем взяли ставку Аббаса-Мирзы Тебриз, и война закончилась. Нужно было срочно составлять очередной мирный договор.
Если набраться наглости, если всё упростить, как обычно любят делать беллетристы, то после себя Александр Сергеевич оставил минимум три гениальные вещи: комедию «Горе от ума», «Грибоедовский вальс» и Туркманчайский мирный договор.
О! Туркманчайский мирный договор. По нему Персия не только лишалась всех своих кавказских владений, флота на Каспии, двадцати миллионов рублей серебром контрибуции (деньги по тем временам колоссальные!), но и, как писал Фридрих Энгельс (а почему нет? воспользуемся его авторитетом): «Туркманчайский договор превратил Персию в вассала России».
Кстати, по сию пору в Иране, если человек вдруг всё потерял: деньги, состояние, положение, говорят: «Вай-вай… Туркманчай!»
Докладывать государю о результатах мирных переговоров Паскевич послал Грибоедова, по сути автора мирного договора.
Безусловно, Александр Сергеевич мог гордиться столь выдающимся достижением. Но он был невесел, он справедливо полагал, что персы затаили к нему огромную личную неприязнь, причём Аббас-Мирза — более всех, принц считал условия договора неприемлемыми и унизительными. Грибоедов буквально бежал с Кавказа…
Не пойму я, зачем они столько перца-то набухали в пасту?.. В Иране же не едят перчёного!
ДЕНЬ #5
Маки… Маки… Всё подножие вулкана на высотах от 2000 до 3000 метров в маках. Изумрудная трава и кроваво-красные с чёрным маки, будто в помин всех убиенных на всех войнах.
Нас привезли на автомобильную стоянку сменить транспорт. На военно-полевых раздолбанных джипах (даже джип Майора мог бы показаться шикарным кабриолетом) по каменно-булыжной раздолбанной дороге подняли до 3050, к мечети. Перевалочный лагерь Гусфанд Сара. «Дом овец». Стартовая точка восхождения. Здесь тяжёлые вещи перекладывают на ослов, а сами идут пешком. С лагеря уже хорошо виден вулкан. Он одноглав, конусообразен и заснежен. Вершина закрыта облаком, и Хамид принимается пугать сернистыми газами. Рядом с кальдерой Демавенда (рядом с вулканическим кратером) выходы подземных горячих газов — фумаролы. Знаем… Читали. Они ещё попортят нам жизнь.
Но пока наслаждаемся пасторальными видами: овцы, пастухи в шароварах, кони и красивые холмики колючих розовых цветов. Не зная, как назвать, я окрестил их «иранский розовоцветный шарообраз» (по факту оказался горный чабрец, тоже мне «ботаник»). Красота! «Машала Ирин;! — кричит Хамид, приучая нас к дорожной перекличке. — Машала Юри! Машала Оли;! Машала Галин;! Машала Данииль! Машала Серги;й! Машала Юри-Эверест!» И все дружно: «Машала!» Он уже и петь принимался, этот наш беспокойный главный гид. Париса, ставшая почти родной, ему подпевала. Майора с нами нет, а мы по нему и не скучаем. Алаверды поём: «Если с другом вышел в путь, если с другом вышел в пусть», иранцам нравится припев, тот который: «лалалалала-ла-ла-ла, ла-ла-ла, лалааааалалала!», они с удовольствием орут его вместе с нами, пугая китайцев. И здесь туристы из Поднебесной, никуда от них не спрячешься.
Незаметно из живописных альпийских лугов выбираемся в коричневую сухую альпийскую тундру. Пейзаж становится грустным, осенним, неживым. Народ примолкает. На привале, чтобы поднять настроение, я рассказываю грузинский анекдот про помидоры: «Гиви, ты памидоры любишь?» — «Памидоры? Если кушат, то да! А так — нэт!». Смеются. Это не первый рассказанный мною анекдот, они нравятся Иринке, она записывает их на видео. «Готовишь компромат?» — шучу я. В горах нужно быть весёлым и задорным, иначе нужно всё бросить и копать, как жирафу Мелману из «Мадагаскара», «умиральную яму».
А вот и холодная каменистая «марсианская» пустыня. Всё! 4150. Баргах Севом. Базовый лагерь Демавенда. Двухэтажный каменный приют, со столовой, магазином и несколькими комнатами для ночлега. Обычно бесснежный в эту пору, он нас встречает «весёленькими» сугробами. Вот ёшки матрёшки! Справа от приюта каменный туалет. Слева площадки для палаток, там же вертолётная площадка, но, кажется, на нее никто никогда не садился, нечасто сюда прибывают чиновники российских министерств. Нас размещают в двух комнатах, в каждой по три двухъярусных лежанки: стальные стойки, доски, поролоновые коврики, обшитые дерматином, грубые шерстяные одеяла и тяжёлые, почти каменные подушки. Сыро, холодно, промозгло, стены-то каменные. А потолок и перекрытия — деревянные! Эх… Кабы и стены обшить… Но нас никто не спросил, да и ночевать нам тут от силы три ночи. Потерпим.
Поздний обед, или ранний ужин. Курица с рисом. Чай с вареньем. Делать больше нечего, достопримечательности лагеря изучили за первые полчаса, интернет заикался, и мы потихоньку начали отбиваться, между делом выясняя размеры спальников и меряясь ими. Чем бы не тешились… А ещё хулиганка и насмешница Иринка обозвала нас с Резановой (её — за худобу, высокий рост и хромоту, меня — за черные очки, шляпу и седую бороду) — котом Джурио и лисой Галиной. Кота Базилио и лису Алису из «Буратино» помните? Безусловно, сходство есть… Но всё равно, нахалка! Она вся, молодежь, такая. Равиль в прошлом году тоже острил… Интересно, и мы такими были?
«Подааааайте бедномуслепомукотунапропитание!»
— Ты знаешь что такое Эльбурс?
— Эльбрус, хочешь сказать?
— Нет! Именно Эльбурс.
— Не знаю. Хотя… Могу предположить, что это горы где-то в Иране.
— В Иране! А почему так подумал?
— Ну-у-у-у… «Эльбрус» — это вроде бы персидское слово, «сверкающий», здесь чередование гласных и согласных… Значит, горы в Персии, в Иране…
Случайно подслушанный умный разговор
Эльбу;рс (перс.; [Alborz]) — горная система на севере Ирана, у южного побережья Каспийского моря. Длина — около 900 км.
Очертания горной системы имеют форму латинской буквы S: окаймляя юго-западное и южное побережье Каспийского моря, Эльбурс заворачивает на северо-восток, а затем на юго-восток, оканчиваясь у границы с Афганистаном. Эльбурс состоит из трёх обособленных частей: на северо-западе Талышские горы, имеющие высоту от 2150 до 2450 метров; затем Центральный Эльбурс с отметками высот от 2450 до 3050 метров (отдельные вершины имеют высоту свыше 3650 метров); на востоке Туркмено-Хорасанские горы (высота 1500—1850 м). В горах Эльбурса, к северо-востоку от столицы Ирана — Тегерана, расположена высшая точка всего Среднего Востока — потухший вулкан Демавенд (5671 м), вершина его всегда покрыта ледниками («Википедия»).
ДЕНЬ #6
Утром порадовали иранских друзей выигрышем нашей сборной у саудитов. Кто знает отношения Ирана и Саудовской Аравии, основных мусульманских региональных центров, тот поймёт радость персов. Я им так и объявил: «Мы обыграли ваших „друзей“». Иранцы долго и с чувством жали нам руки. У них у самих сегодня первый матч с Марокко.
Поразительное явление — футбол. Игра себе и игра, есть хоккей, есть баскетбол, есть, наконец, родственник футбола — регби, но только футбол завоевал все сердца мира. Почему? Отчего? Как так произошло? Ужели потому, что Англия его родоначальница? Английский язык и английский футбол? Удивительное явление. Язык межнационального общения и игра межнационального общения. Так, что ли? Ох уж эти нам англичане…
А у нас день высотной акклиматизации. Снова разгильдяйство и ничегонеделанье. Всего-то и надо, привыкнуть к высоте. Устроить радиальный выход куда-нибудь — обычно его амбициозно планируют повыше и подальше, но по факту ходят недалеко и невысоко — и, конечно же, ледово-снежные учения… Они у меня уже третьи. Учат всегда одному и тому же: надевать (регулировать по размеру) кошки; ходить в них и пользоваться ледорубом. Последнее — самое важное, самое нужное, но и самое же бестолковое занятие. Нужное, потому что ледоруб — единственная, кроме гида, страховка в горах. Твоя жизнь. Правильно зарубиться при срыве — уникальный шанс остаться живым и относительно невредимым. Но занятий таких нужно не одно и даже не два. Поэтому, случись непредвиденное, никто (или почти никто) из «курсантов» не сможет зарубиться. Более того, ледоруб для неофита предоставляет серьезную опасность. Как-то Кот видел срыв девушки со второй косой полки на Эльбрусе, она летела, кувыркаясь, а ледоруб, закреплённый темляком на руке, описывал вокруг неё круги, и все, затаив дыхание, с ужасом ждали (сделать-то ничего нельзя), как она сейчас насадится на его остриё. Страх, да и только! Девушке тогда повезло, отделалась испугом и синяками. Но! Те, кто обучает, и те, кто ведёт новичков с ледорубами в горы, верят, что хотя бы в одном случае из ста, хотя бы в одном из тысячи — ледоруб сработает и спасёт человека, а может и всю связку, если идут в связке.
В десять вышли на снежную тренировку (снег у нас за приютом), буквально на сто метров и отошли. Настроили кошки, потопали гуськом, попадали с ледорубами, пофотографировались, поржали, даже сняли короткий ролик. Главное в тренировке — не вымокнуть (традиционно занятия проводятся на небольшой высоте, где снег предательски норовит превратиться в воду) и не выбить себе ненароком передние зубы. Такое тоже бывает.
Наигравшись, пошли на акклиматизацию. Шли недолго, поднялись на 4500. Для разработки дыхания Хамид устроил тренировку то ли по пилатесу, то ли по йоге, а то ли по всему сразу. Мы повторяли движения, опять ржали, падали, дурачились, в общем, вели себя расслабленно и безалаберно, как и полагается настоящим туристам на отдыхе. О завтрашнем дне старались не думать. Честно говоря, было страшно. Сразу подняться на полтора километра… на высотах выше 4000… это я вам скажу… А ещё снег! «Но это завтра. А сегодня… я его по-це-ло-ва-ла…»
На базе нас встретили шашлыком. Окончился месяц Рамадан, у иранцев праздник. В столовую набилась куча народа (на базу всё время прибывали новые группы), временами у кого-то начинала играть музыка, люди поднимались и танцевали. Праздник же, ё-моё! Потом ещё и пели (но не пили!).
А наша комната (я, тёзка, Ира и Галина) после обеда занялась обустройством спальных мест. Ночью Резанова мерзла, да и я чувствовал некоторый дискомфорт. Раздобыв дополнительные матрасы и одеяла, стали утепляться, одновременно готовясь к завтрашнему восхождению. Тёзка, разбирая вещи, опрометчиво принялся рассказывать о своём увлечении охотой, настоящей, взрослой охотой в Африке, на сафари.
— …И ты убил слона? — Ира, перманентно жалеющая всех кошек и собак в округе трёх с половиной миль, не могла определиться, как относиться к Юриному рассказу.
— Убил, — Юра внимательно посмотрел на Иру, и стало понятно: он уже раскаялся, что завёл этот разговор.
— У него такие умные глаза…
— Он был старый…
— А ты его убил…
— Он был старый и больной! А я заплатил деньги. Если бы не убил его я, его бы убил кто-то другой!
В африканских заповедниках практикуется такой способ получения денег. От государства помощи не дождёшься, а тут живые деньги, наличность! Лев — двенадцать тысяч долларов. Слон — тридцать. Учитывая всеобщую африканскую бедность — бешеные деньги. На них можно и нанять дополнительных смотрителей, и купить оружие (как-то надо с браконьерами бороться), и даже что-то выделить на профилактику и развитие. Так смерть одного животного даёт возможность жить относительно комфортно остальным. Но сам я не охотник. И не рыбак. Хотя убивать живность приходилось, тех же уток на Севере. Всё банально — кушать очень хотелось (я — великий кладезь банальностей!).
— Юр, а какая гора самая трудная? — глядя на возмущённую Иринку, я пытаюсь «незаметно» сменить тему. — Денали?
Юра забирается на свою верхнюю полку и ложится.
— Наверное. Хотя спуск с Эвереста до лагеря на 6400 — трудный. Наверное, самый трудный.
— А ты молился?
— Ну началось… — Ира очнулась от задумчивости. — Палыч! Вы с Олей уже исповедовались?
Сама носит крест с ладанкой, но православнутыми считает меня и Олю. Интересно, правда? Может, мы с Олей всё-таки не так уж далеки друг от друга? Хотя она что-то такое про карму говорила… Тогда ей к Лазареву.
— Отвали! — машу я на Иринку. — Молился?
Тёзка не молился. И тут началось!
Нас же, неофитов (таких как я), за километр видно. Мы же кого хочешь готовы обратить в веру истинную и только делаем вид, что толерантны и уважаем свободу совести, а сами действуем как великие инквизиторы, как величайшие… А ещё, и это безусловно, мы — провокаторы! Кто разговор-то завёл? (А то бы пришлось спасать тёзку.)
На фоне традиционных вероисповеданий (в моём лице) обнаружился: и (условно его назовём) атеизм моего тёзки, и доморощенное, «своё собственное», христианство у Иры («Мой Бог! Как хочу, так и верю»), были и воздержавшиеся. Резанова сосредоточенно возилась со спальником, не отвлекаясь на вечность. Точно, спальник ей мал! Я глядел на них и переживал, спальник-то — мой подарок. Тем временем на меня наседали. Всех раздражает Русская православная церковь. Римско-католическая не раздражает, немецкая лютеранская тоже, эти из Юты, которые шатались по улицам в 90-е «Братья;, увьеруем во Христа», слава Богу, исчезли. А Русская православная раздражает. Вот раздражает, и всё тут!
А я знаю ответ. Знаете почему? Потому что чужой — он завсегда толще! И вкуснее. Бутерброд, я имею в виду. И ещё всё русское, почему-то у нас, у русских, вызывает чувство вины и ущербности. Мы даже если чего хорошего сделаем (сотворим, организуем, проведём, напишем, снимем, запустим, сбацаем), супер-пуперского такого, клёвого, мы всё равно пойдём на Запад спрашивать: «А вам понравилось? А? Или не очень? Нет? Мы же ничего хорошего сделать не можем, мы же варвары, совки, скифы, „сарматы с раскосыми и жадными очами“. Но, может, хоть в этот раз у нас случайно получилось?» И когда Йохан (Джон, Жан, Хуан, Ян), поморщившись, снисходительно кивнет, у нас наступает национальный праздник! Как сейчас, на чемпионате. Уж мы так старались им всём угодить, так старались… И вот с верой нашей, русской, православной, та же история… Мы её просто стесняемся. И, кстати, бутербродов своих — тоже! А ещё…
Все спальники уже были разложены, и мы даже забрались в них (так теплее), и я удобно устроился и уже собрался поведать товарищам о тернистом неофитском пути, о семнадцати годах Севера, о трудных девяностых (ох, трудных), о невоздержанном употреблении алкоголя (ох, невоздержанном…), о болезни и даже о вере русской… Как вдруг явился Хамид и всё обломал.
«Пришло много новых людей, — грустно сообщил он. — Их надо разместить. Мы решили вашу группу объединить в одну комнату».
«Что он сказал?» — насторожилась Галина. А кто-то изумился: «Семерых?»
«Нет, — мотнул головой Хамид, — шестерых, одного мы возьмём к себе, к гидам. Но это ничего, это предусмотрено… Там, в программе…» Он продолжил ещё что-то бормотать про «7 Вершин», про «Анестезию», так он на свой лад называл Настю Кузнецову, но мы его уже не слушали, нам было важно другое! Кто перейдёт к нам?
— Пусть пацаны переходят! — горячилась Иринка. — Пусть они! Оля — лицо официальное, вот пусть и идёт… к гидам. А мы вообще тут матом ругаемся! Вон Палыч анекдоты матерные рассказывает. Мы — плохие…
Вот зараза! Ну рассказал я пару анекдотов, для поддержания, так сказать, общего тонуса: про мышь, что приходила в хор на басы устраиваться; про всё тот же хеликоптер нихт. А она: «Палыч тут матерные анекдоты»…
Судьба, однако, распорядилась по-своему, как она это делает всегда. К гидам ушёл Даниил (самый загадочный член команды, мы с ним так и не познакомились), а Серёга и Оля перебрались к нам, так сказать, по старой памяти. На том дискуссия исчерпалась, спорить с официальным лицом минэкономразвития никому не хотелось. Правда, и лицо это само тоже ушло в столовую… Обиделось. Ну почему всегда так криво получается?
Уже после ужина случилось ещё два знаменательных события.
Париса принесла свои ботинки Ире: те, что были у Садыковой, под кошки не годились. «Я их по цвету выбирала!» — возмущалась Иринка. Какие вы, девочки, всё-таки, девочки! Галя её утешала.
Второе произошло, когда мы уже легли спать (а улеглись довольно рано, делать нечего, говорить не о чем, завтра вставать в три). Иран обыграл Марокко 1:0. Кричали, пели и плясали персы целых полчаса, а может быть, даже сорок минут. Потом весь приют затих и погрузился в ночь, только ветер иногда задувал в двери да где-то далеко в соседних горах глухо ворчал гром. А у нас за окном тихо шёл снег…
ДЕНЬ #7
…Я шагал по гребню за Резановой. К пяти тысячам мы уже сделали пару коротких остановок. Солнце взошло, но его холодные, бледные лучи лишь скользили по соседнему гребню, мы всё ещё оставались в тени. Холодно и ветрено. И с каждой сотней метров холоднее и ветренее, но пока не так тяжело, слава Богу.
Последние полтора часа я был занят баффом, от дыхания он вымок и мешал нормально дышать. Идти без него я не решался, и так сопли не проходили уже третий месяц. Какие-то привязчивые в этом году сопли. Вирус я подхватил ещё в апреле, и всё время до Горы думал: «Пройдут! Куда денутся.» Не прошли. Теперь на восхождении я с ними боролся и всё чаще думал, как бы поменять бафф на балаклаву.
И куртку на пуховку.
И чайку бы попить.
И ещё хорошо бы остановку минут на пятнадцать…
И ещё лучше — без ветра.
— Khamid we need place without wind! — кричу я.
— Here is no such place… — отвечает гид.
— Что он говорит? — переспрашивает Галя.
— Говорит, тут везде ветер.
— А подъём тут тоже будет везде?
— По описаниям, Резанова… Средний угол здесь… — говорю я прерывисто, дышу часто, как и положено на такой высоте, — тридцать градусов…
— Да иди ты!
— Иду, Резанова, иду…
В некоторых местах взлетало, и правда, крутёхонько. Жумары и верёвки не нужны, но палки задирать приходилось высоко. Может, ледоруб? А то тащим их…
Ночь провели беспокойно. Спать вшестером в маленькой комнатёнке оказалось хлопотно. Кто-то храпел, кто-то, не выдержав, вставал, пытался найти этого первого кого-то, душил, потом они в обнимку шли в туалет, за ними поднимался кто-то третий, и так всю ночь. В три часа сработал будильник, следом запел ещё один. Я включил свет. Хмурые, невыспанные коллеги-восходители молча поднимались. Двое зацепились (нервы, нервы!), кто-то рыкнул, и снова все замолчали.
— …Палыч, я чёрный термос беру? — Ира уже почти одетая стояла на выходе.
— Палыч, коленки… — Резанова смотрела на меня тревожным тёмным взглядом.
— Совсем хреново?
— Совсем…
— Может, не пойдёшь?
— Коли давай! «Не пойдёшь»…
— Доставай давай!
Спасенье всем болящим в горах — кеторол. Продаётся по рецепту, но кто знает о своих проблемах, правдами и неправдами достаёт и везёт, бережно упаковав в аптечке. Несколько ампул и шприцы.
— Ты садист! — шипела Резанова, растирая уколотое место. — Кто так колет!
— Как могу. Извини…
— Ладно. Айда чай в термос наливать.
На завтрак снова варёное яйцо, лепёшка и чай.
В четыре вышли на снег, включили фонарики и…
— Машала, Оли;-а-а?
— Машала!
— Машала, Парис;-а-а?
— Машала!
— Машала, Галин;-а-а? Машала Юри;-и-и? Машала Данииль? Машала Ирин;-а-а? Машала Серги;й? Машала Юри;-и-и?
— Машала! Машала! Машала!
На 4700 Ольга скисла. Она и раньше жаловалась, что у неё проблемы с высотой. Эльбрус получился, а базовый лагерь Эвереста — нет. «Мне не понравились Гималаи, — рассказывала она. — Слишком они грандиозны». Кажется, Оле там было просто трудно. Хамид поставил её за собой. Ольге тяжело, но она идёт.
С нами четверо гидов: Хамид, неразлучная с нами Париса, двое мужчин — молодой и пожилой. Молодому лет под тридцать, пожилому под шестьдесят. Нужно было только два гида, но из-за снега Хамид подстраховался. Теперь их хватит, даже если кто-то решит повернуть.
Под горячими лучами солнца (лучи горячие, снег на ботинках тает, но вокруг всё равно холод), уже около восьми, наконец сделали длинную остановку: переодеться и подкрепиться.
Одной рукой я кручу термос, другой достаю куртку, третьей — печенье, четвертой меняю бафф на балаклаву. Всё надо успеть.
— Резанова, ты как? Колено как? — Я наливаю ей чай. — Давай гортекс свой отдам, наденешь, и мне легче, не нести.
— Давай… Нормально я…
— Юрий… — внезапно Оля очутилась рядом, — а вот здесь, — она тычет себя в грудь, в центр слева, — что колет? У вас там не колет?
У меня там не колет, во мне глюкозы нет. Гипогликемия. Олю отправляю к Хамиду. Вдвоём с Резановой допиваем пол-литровый термос, я с чаем съедаю небольшую пачку печения. Зря! Аукнется мне…
— Wake up! — тормошит всех Хамид. — Wake up!
Поднимаемся, собираем пожитки, надеваем рюкзаки, перчатки, берём палки, выстраиваемся, у Оли забрали рюкзак…
— Машала Оли;-а-а?
— Машала!
— Машала Парис;-а-а?
— Машала!
— Машала Галин;-а-а? Машала Юри;-и-и? Машала Данииль? Машала Ирин;-а-а? Машала Серги;й? Машала Юри;-и-и?
— Машала! Машала! Машала!
Пошли…
И тут я увидел «стену».
Говорят, её видят марафонцы после 35 километров. Организм отказывается двигаться напрочь. Невозможно стащить ногу, пошевелить рукой, пальцем! Мотивация падает до нуля, а может, даже в минус. Ничего не хочется, только сесть и неподвижно сидеть. И чтобы не трогали. Это значит, что сахар в крови совсем упал, от сладкого чая ещё не поднялся, а другого — жира или белков — организм отдавать не желает. А ещё в желудке тяжесть от печенья…
«Хоть раз без кандибоберов ты позволишь дойти до вершины? — злюсь я на „скафандр“. — Каждый раз пытаешься доказать, что ты тут главный? Я — главный! Я! А ну, встал — пошёл! Давай, вставай! Потом выделываться будешь, дома…»
И тяжело, неровно, я пошёл… пошёл… И группа, раскачиваясь, кто быстрее, кто медленнее, тоже.
Следующие полтора часа до 5400 поднимались растянутым строем. Погода выправилась, тучи ушли, солнце поднялось, ветер только не утихал, ну так горы же.
На восхождении всё время смотришь вниз, на пятки впередиидущего. Бывает спрашивают: «Чего ты не снимаешь фильм? Сегодня же просто. Повесил себе на голову гоупрошку, включил и…» И получишь шесть часов идущих впереди ботинок. Редко поднимаешь голову и оглядываешься, очень редко, но тут я поднял. И обомлел: на камнях цвели безумной красоты цветы-перья из снега, из льдинок, из снега и льдинок вперемешку с солнцем.
Всё. Приехали. Галлюцинации… Я осторожно огляделся. Нет… Все восхищаются и ахают! Значит, правда перья! Видел я такое впервые. И что интересно, как ни сильна усталость, как ни страдает мозг от недостатка кислорода, изумлению, оказывается, ещё есть место. В плохо работающей голове маячила некая математическая ассоциация, метод, принцип, но как он называется — вспомнить не мог, хоть убей! По этому принципу растут снежинки. В микромире — снежинки, а тут гигантские «страусиные перья». Красота! Красотища! Обалденная, сумасшедшая…
— Фумаролы! — кричит впереди Хамид.
Дошли, значит, итить, полюбовались… Ну, теперь держись…
— Трое, самые быстрые: Юри; Эверест, Данииль, Серги;й со мной, — командует гид. — Быстро! Очень. Остальные с Парисой. Быстро, как можете. Дышите через шаг… Много не дышать!
Я прошу забрать у меня ледоруб, нет больше сил его волочь… Тем более — «быстро и не дышать». Я бы ещё и кошки отдал… Отцепляя ледоруб, всё никак не мог справиться с петлёй на рюкзаке, и тут на меня налетела Иринка с камерой: «Ой, это кто? Палыч! Это ты?» «Да, Ира, — спокойно ответил я. — Это я. Палыч. Не видишь разве? Смотри под ноги и береги себя». Ну, примерный смысл ответа такой… За точность выражений не ручаюсь, там, на высоте, знаете ли… Опять же Оли рядом не было… Может, я даже какого «коня в пальто» помянул… Или ещё кого похлеще… (Уже потом я понял, меня невозможно было узнать — куртку сменил, балаклаву надел, очки чёрные. Но тогда мне было не до того. Тогда впереди нас ждали фумаролы.)
…Клочья желтоватого тумана налетали, принося запах серы, оставляя кислый вкус на губах, и улетали. Налетали… И улетали… давая короткую возможность передохнуть… Идти надо быстро. Быстро. И не дышать. Не дышать. Кисло… Бе-е-е-е… Вонь. Ветер. Господи, первый раз нужен сильный ветер. Дуй. Пусть дует. Отраву сносит. А то и впрямь околеть можно… Я читал, но не думал, не знал, что будет так хреново… Преддверие ада…
Шли недолго, шли быстро. И я совсем выдохся. Ходить на высоте быстро — плохо. Совсем плохо. До вершины рукой подать, а сил нет. И я опустился на снег. В голове плыло, даже молитва не складывалась: «Святый Боже…» — начинал, застревал, и через секунду снова: «Святый Боже»… Она ещё в фумаролах не складывалась… Торможу. Совсем торможу. «Ты что?» — на фарси спрашивает меня пожилой гид. «Сил нет», — отвечаю по-русски и вяло улыбаюсь. Он снимает с меня рюкзак, закидывает за плечо и подаёт руку: «Пошли, вершина близко».
Я взошёл, ей-ей, взошёл на вершину. А там праздник! Братание! Группы перемешались. Все обнимаются, целуются, пьют чай, делятся печеньем, конфетами, фотографируются, кричат, свистят, размахивают разноцветными флагами. Я вспомнил про свой, потоптался, потупил, поискал взглядом рюкзак. Ага, вон у камня он. Флаг однако доставать не стал, только термос. Пить! Сначала пить. Руки дрожат, как… а в голове: «кур воровал», причём здесь куры? Бред! Но дошёл. Дошёл! А не должен был. Не-а. Главного не было — мотивации. Потерял ещё в прошлом году, на Казбеке, сюда ехал по инерции, сачкануть. Вопрос: «Зачем мы ходим в горы?» — ел меня поедом весь год, а ответа я так и не сыскал. Хотя любой начинающий «альпинизд» знает его, ответ этот, и не задумываясь брякнет: «Повышаю самооценку!» Сам после первого Эльбруса брякал.
— Ага, а Кот ходил на Эльбрус аж восемь раз…
(О, нет… Это снова во мне оппонент заговорил, ну, тот, который всегда лезет не в свои дела, возражает, умничает, его ещё обычно «здравым смыслом» называют. Хотя именно он чаще всего и порет всякую чушь. Ишь, зараза, и высота ему нипочём.)
— …И все восемь раз он повышал самооценку? На одной и той же горе, да?
— У Кота традиция, — терпеливо объясняю я, — ходить с друзьями в горы. Пока были друзья — была команда, ходил. Команды не стало, и горы закончились. Что не понятно?
Я прихлёбываю чай. Сладкий чай, хороший чай, не зря термос тащил. А команды и у нас нет. Чего-чего, а команды точно нет. Фотограф есть, охотник есть, аудитор, чиновник минэкономразвития… А команды нет. Мимо меня промчался незнакомый иранец с фотоаппаратом, за ним ещё один, с флагом. Первый раз вижу, чтобы так эмоционально отмечали вершину.
— Ладно, давай ещё раз про «повышаю свою самооценку», — вновь подначивает оппонент.
— Давай. Влез, значит, ты после Эльбруса на пик Ленина, после 5642 метра на 7134 — круто? Круто! Есть что рассказать. Друзья руку пожмут, поцокают уважительно. И семья опять же…
— Конечно… А то! Кто не знает Ленина…
— Не ёрничай! Тебе не идёт. Но 7000 многовато…
— И страшновато.
— И страшновато. Тогда можно подняться не так высоко, на Сток-Кангри, например, на 6130. И тоже рассказать друзьям…
— Ага. И прочитать в их глазах скуку смертную или вежливое рассеянное невнимание: «А где это?».
— Ты думаешь? Хотя, прав ты, прав… Локальная самооценка получается. Даже семья не оценит, рассказать соседям не о чем. Хорошо… А что говорит наш великий вождь и учитель, могиканин Алекс Абрамов? Девять раз на Эвересте стоял, водит туда таких же (ну или почти), как ты, как мы, как я?
— А что говорит? Помнишь в «7 Вершинах» он как-то сказал: «Безусловно, мы все честолюбивы, господа!»?
— Замечательно! Прекрасно! Честолюбие! Вавилонские башни. Не коллективные, а персональные, свои собственные. В пику всем. Вы не можете, а я — да! Вы нет, а я — вот! И ещё! А потом ещё! И выше! И уже не «вам», а «себе». А то с кем бороться? Только с собой… Даже если больной. Даже если без ноги.
— И вот стоишь ты на Эвересте, без ноги… И что дальше?
— Дальше… Помнишь, Вовка Котляр рассказывал, как после своего первого Эвереста рухнул в депрессняк? Его тогда тоже мучил вопрос: что дальше?
— Но через полгода-то он вернулся в горы. И Алекс всегда возвращается.
— Интересно, а они кому и что доказывают? Кому возводят «башни»? Или к кому возвращаются? А главное, почему я сегодня попал на Гору, если самого главного — мотивации — у меня не было? Все мои «башни» давно (ну ладно-ладно, недавно, совсем недавно) рухнули. Вера православная камня на камне не оставила…
Я закрутил термос и сунул в рюкзак…
Вера, говоришь… Вера… И тут я со всей очевидностью осознал, что если бы Он не помог, я бы ни за что сегодня здесь не стоял. Я это так явственно почувствовал… будто кто-то заглянул, вот так, в глаза, улыбнулся и покачал головой: «Не-а, Юра, не стоял бы»… Я вдохнул-выдохнул и нечаянно всхлипнул. Старый становлюсь, сентиментальный, хорошо под очками слёз не видно.
— Палыч! — услышал я. — Пойдем фотографироваться.
Я достал флаг, сунул в карман и пошёл к основной группе.
Посреди толпы прямо на снегу сидела Иринка, размахивая руками и рукавицами, я подошёл, наклонился и поцеловал: «Люблю тебя, зараза ты противная…» «Почему противная?!» — возмутилась Иринка. «Хорошо, не противная, — поправился я, — просто зараза», — и пошёл к Резановой: «Ты как?» Мы обнялись. Постояли. «Нормально. Ты говорил, что больше в горы не пойдёшь. И сейчас скажешь?» «Ага, — кивнул я. — Не пойду». И, поцеловав её, пошёл жать руки и обниматься дальше.
— А вот, кстати, на Горе тут у нас все друг друга любят, целуются… — продолжил я мысленную дискуссию с собой (Непалыч vs кот Джурио).
— Ты давай не соскакивай с темы! Ты вон давеча про «веру», мол, столпы она твои порушила. Но ты же перед поездкой жаловался духовнику, мало её в тебе, веры этой.
— Мало. И он сказал, что это «сытое мясо» не позволяет. Сказал, что только аскеза помогает обрести веру настоящую и способность рассуждать о ней. Молитва и пост… Настоящий пост. Правильный! Как у монахов. С умерщвлением плоти. С истончением «кожаных риз». С истончением «скафандра». С истончением защиты от «того» мира, от духовного.
— Вот! Вот! «Пост»! А мы тут с жиру бесимся!
— Нет, погоди! Мы тут тоже… консервным ножом себя, со скрежетом, с рваными краями. Грузим себя сверх меры; едим что попало; спим как попало; в холоде, в сырости; а по ночам штурмуем. Взяли моду по ночам штурмовать, не спится нам. А здесь ещё и отрава. Так что мы тоже истончаем «скафандр», будь здоровчик! Как в болезни, как при смерти. Кстати, на высоте, ты же знаешь, клетки головного мозга мрут как мухи! А ещё Оля с сердцем.
— Ну да, ну да. Клетки умирают… Сердце… Господа искушаем… Монахи-то плоть умерщвляют правильно! Вдумчиво, с молитвой и под руководством учителей опытных и под их же неусыпным контролем. А мы?
— «А мы»… А мы — «зайцы»! Безбилетники. Заскочили без спросу… Глянули одним глазком — и обратно. «Тот» мир нас всё равно влечёт, душа-то к нему рвётся. Она же тоскует. Она же родом оттуда. Может оттого и тянет сюда? Почувствовали «это», и идём повторить… «это». Неосознанно. Инстинктивно. «Ты зачем ходишь в горы?» — «Нравится!» А что нравится? «Небо становится ближе!»
— Ага. Только каждый раз подниматься надо всё выше и выше, иначе «скафандр» пообвыкнет и адаптируется. Хотя, помнится, тот же Абрамов рассказывал про своего друга, ну, того, который всегда ходит на одну и ту же гору. И, кстати, носит туда цветы. Вот кому он носит?!
— Да! Кому? А ещё рассказывают, выше семи тысяч у каждого альпиниста появляется «собеседник». Невидимый. Может и молчать, но присутствие ощущается явственно. А, кстати, может, потому в горах не бывает атеистов? Прямо не знаю, как мой тёзка обходится без молитв, даже без тайных, даже без неграмотных, без неуклюжих…
— Это типа твоей любимой: «Господи, помоги дуракам грешным, не дай в трату», что ли?
— Типа того. Много в горах странностей… Много…
Народ потихоньку начинает спускаться. Праздник заканчивается.
«Ты мне здорово помог! — говорю я по-русски своему пожилому гиду, присаживаясь рядом. Мы уже привыкли так — я на своём, а он на своём, эдакий обратный вавилонский эффект. — Без тебя я бы не поднялся». «Да ладно… — отмахивается он. — Всё нормально. Ты же хорошо шёл».
Я гляжу на него, не пьяные ведь, а друг друга понимаем. Понимаем и не удивляемся.
— Кислородное голодание, — визави никак не угомонится.
— Ну да, от атмосферы тут ровно половина. Высоко здесь. Очень. 5671 метр.
— «Выше в горы, ближе к Богу», — помнишь, десантский Полковник повторял?
— Стоп! — Я замер. — Погоди… Погоди… «Ближе к Богу», говоришь. Храм? А может быть, тут тоже Храм? Высокий-превысокий, огромный, до самых до Небес?
— Ага! Высокий. С Демавенда в хорошую погоду, говорят, можно Каспий увидеть. С Эльбруса — Чёрное море. Интересно, что видно с Эвереста, не знаешь?
— Да погоди ты! Не то главное. Человека, человека с Горы «увидеть» можно? Кто он? Какой изнутри? Что у него на сердце? Настоящий или так? На что способен? И… и…
Я вскинул голову, и мне вдруг показалось: вижу звезду… Взбрело из Бродского:
…Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях Ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.
— Видишь купол над головой? — шизофренически вслух вопрошаю я. — Бездонный, почти чёрный, почти космический?
— Вижу. Глядя на него, понимаешь, как же, блин, ты высоко забрался. Даже звезду днём увидел.
— И это не главное! А главное, — я оглядываюсь и тайком крещусь, — здесь и есть самое Главное. Здесь Он, здесь Бог!
И замотал, замотал головой… Во нагородил! А? Колбасит-то как. Рассказать кому, не поверят… Засмеют. Да и сложно, слишком сложно, Юра.
— Да уж, люди любют попроще, — снова начинает ёрничать визави. — Людя;м надо отвечать чётко, без всяких этих… Вон великий Месснер что сказал?
— А что сказал великий Месснер? Наш великий Райнхольд Месснер? На все четырнадцать восьмитысячников как к себе домой заходил, без кислорода. Небось он-то знает.
— Сказал, нету Бога в горах. Нету, и всё!
— «А зачем ходим в горы?»
— «А нравится!» И всё! И хорош! А то развёл тут контрреволюцию… Аж голова пухнет. И ещё… Помнишь, племянница наша, Машка, рассказывала про пациента с последствиями после инсульта? Ну, про того, который так «истончил» «скафандр» свой, что к нему каждый вечер умершие приходят? Помнишь? Так вот, смерть клеток мозга — это инсульт и есть! И тогда ты здесь глюки вылавливаешь! И ходишь сюда за глюками! Нравятся они тебе. Вот так. Ой, да ладно… Не начинай. Можешь думать, как тебе хочется.
— А я и думаю как хочется! И буду думать! Буду! А что ты хотел от меня, от православнутого на все пять тысяч шестьсот семьдесят один метр? У меня тут вон ангелы летают. Только что один пролетел… Не веришь? Да «шутю я, сынок… шутю…»
Я снял фотоаппарат:
— Юр! Нас с флагом сфотографируешь?
Когда идёшь наверх, всегда есть цель. Высокая, даже возвышенная, настоящая. Осознаёшь ты её или нет.
Когда идёшь вниз, цель — самая что ни на есть шкурная — побыстрее доставить усталый «скафандр» в безопасное, относительно уютное место. В базовый лагерь. В BC (base camp) или в ABC (advanced base camp), да хоть просто в палатку со спальником! Романтика заканчивается. А с ней и силы.
Хамид вёл нас не по гребню, как поднимались, а по кулуару, и мы тонули в снегу. Мы то надевали кошки, то снимали, то ехали по снегу на задницах (что категорически воспрещается), то снова брели… Потом Хамид привязал нас с Резановой к себе и вёл, как кочевник пленников, на верёвке. А Садыкова кричала вслед: «Эй, пенсы, вы ещё собираетесь на Аконкагуа?!» — и хохотала.
Нет, мы не обиделись. Её тоже понять можно. Она про нас выдумала невесть что. А мы обыкновенные, из мяса и костей, из не очень молодого мяса и не очень молодых костей. А ещё она тоже устала. Она потом извинится перед Галиной. Наша Ира — хорошая, добрая девочка, жалеет и кормит всех собак и кошек на планете, но почему-то иногда становится жёсткой и даже грубой. Может, потому что, как фотограф, слишком хорошо знает людей? Знает, как беззастенчиво просят они «сделать» себя в фотошопе, а потом сами верят, что такие. Как на картинке. А может, она обижается на себя? Или на своих родителей? «Я не могу дозвониться до них, Палыч! Они меня не слышат! Я, может, и в горы пошла, чтобы они меня услышали!» А как они тебя услышат, Ира, как? Если ты прямо из школы взяла свою жизнь в свои руки. Ты, может, уже опытнее своих родителей, своего отца-десантника, ты же уже поработала помощником депутата, а крысиная возня в тех «кулуарах» хуже, гаже, жесточе, чем, может быть, даже война в Афганистане? Или ты так прячешься? А, Ира? В броне из грубости и цинизма? Как в танке? Тук-тук-тук! Есть кто? Открывай люк! Открывай!
(Не злись на меня, Ира, я всё равно тебя люблю, даже если ты мне скажешь, что всё написанное выше нужно непременно зачеркнуть.)
Мы дошли. Несмотря и вопреки. Туда за семь часов, обратно за три.
Я всё думаю, если бы обед был нормальный, а не этот кислый-перекислый «национальный» суп из пакетиков и плов из изюма, остались бы мы там ещё на ночь или всё-таки ушли?
Наверное, ушли бы.
Ещё вчера Оля всех пытала, собирается ли кто-нибудь после восхождения сразу вниз? Я возмущался, как можно что-то планировать, когда главное не выполнено? Оля фыркала. У Оли в министерстве важное совещание… И тут я немного теряюсь. Её желание срочно попасть в Тегеран могу объяснить только стремлением получить доступ к ширококанальному интернету. Потому как улетала Оля ночным рейсом 18-го и на совещание 17-го никак не успевала. Но суетилась, суетилась. Говорят, на Горе предлагала кому-то выкупить ослов и уехать (это пока я там Храм искал, шопенгауэр хренов), этот кто-то отмахнулся. На Горе отмахнулся. А уже в базовом лагере, сидя за столом, он, этот кто-то, вдруг выдал: «Вы меня, конечно, извините, но ждать я никого не буду, я иду вниз».
Ипона мать… Эверест… Денали… Фок-грот-брамсель мне в левое ухо! Я ещё ни разу не встречал такой говённой команды, старина Флинт!
Хотя, чего вру? В июле 16-го, на Эльбрусе, в пурге, когда мы по очереди, не дожидаясь, разворачивались и шли вниз, бросая друг друга, мы тоже были такой говённой командой, а может, даже ещё говённее. Тут-то хоть в тепле и безопасности, а там пурга, снег, ветер…
Однако надо было принимать решение. Ослы ждать не будут, у них расписание.
За час мы свернули спальники, собрали и упаковали рюкзаки, денежно отблагодарили гидов и ушли. Двумя командами. «Быстрые» и «минэкономразвитие» — первыми, с ними Хамид и Париса. А мы: старый очкарик кот Джурио, лиса Галина с больной коленкой и Ира в роли хромого Буратино (после Горы у неё что-то приключилось со связкой) — следом…
— Ир, ты зачем ходишь в горы?
— А я только здесь могу отвечать только за себя. Я тут так занята своим «геройством», что могу послать все «земные дела» куда подальше. Вами-то, «неземными», заниматься не надо, вы сами с усами.
Потом, отстав от «быстрых», к нам присоединился тёзка. «С вами веселее», — сказал он. Он хороший мужик, этот Юра Эверест, этот Юра Денали…
Через три часа в крутом джипе Хамида под крутую музыку Кипелова (Хамид — большой любитель «Арии», бывает же такое), под музыкальные импровизации Резановой (Кипелов и её кумир, сойдутся же так звёзды) мы мчались в Тегеран, и между «Я с тобоюууууу, я с тобоюууууу» как гром с ясного неба рвануло: «Аконка-а-а-а-агуа-а-а-а!»
Голодные!
Усталые!
Гря-а-а-азные!
Впору ямы умиральные копать, а тут: «Аконка-а-а-а-агуа-а-а-а-а!»
Девочки, вы — замечательные, заразы! Я вас так люблю. И ещё… «пенсия», кажется, откладывается. Да, Алекс?
Александр Викторович Абрамов (родился 16 января 1964 в Москве) — советский и российский альпинист, тренер и спортивный функционер. Президент российского клуба «7 Вершин», член Русского географического общества. Начал заниматься альпинизмом в Альпклубе МЭИ в 1981 году. Мастер спорта СССР по альпинизму. Чемпион СССР по альпинизму в 1991 году. Организатор экспедиций и восхождений на протяжении более двадцати лет. В активе Абрамова более 200 восхождений различной сложности в десятках стран, в том числе более 50 — на Эльбрус в роли гида, 18 гималайских экспедиций и девять восхождений на Эверест. 15 декабря 2005 года Абрамов вошёл в клуб «7 Вершин», выполнив программу по восхождению на семь высочайших точек планеты на разных континентах (взойдя на массив Винсон в Антарктиде).
В 2017 году совместно с российским альпинистом Олегом Савченко организовал экспедицию «Эверест. 8300. Точка невозврата» по капсулированию оставшихся тел альпинистов, погибших на Эвересте.
На вопрос: «Зачем вы ходите в горы?» — Алекс шутит: «Там, на высоте, когда накрывает горная болезнь: голова болит, тошнит — там от гипоксии умирают клетки головного мозга… У меня все клетки, которым не нравилось ходить в горы, — давным-давно умерли. Остались только те, которым в горах нравится. Они и водят меня…»
А может, не шутит…
ГРИБОЕДОВ #3
— …Он устал! Ему всё надоело! Хотелось в отставку… Хотелось вернуться к литературе, было ещё столько планов… И он справедливо полагал, что уже послужил Отечеству. В конце концов, он болен! Вы что, не видите? Он же тяжело болен! И, Боже… как он устал от этого Востока. Он смертельно устал. И он думал, он верил, что служба окончена. Орден. Статский советник. Четыре тысячи рублей наградных. Всё!
Его вызвал сам Нессельроде и предложил вернуться в Персию. Кем вернуться? Полномочным послом. Как полномочным? Кто полномочным? Он? Это же министерская должность! А он? Он только статский советник. Не-е-е-ет… Это положительно невозможно! А что скажут англичане?
Он ещё надеялся выкрутиться. Сейчас он напишет, встретится и скажет…
На следующий день всё рухнуло.
Нессельроде вновь вызвал и показал подписанное государем назначение. А ещё снова мама…
Он ехал туда как на казнь. Он чувствовал…
По дороге его снова свалила лихорадка. В Тифлисе, у Паскевича. Александр Сергеевич метался в бреду, а маленькая Нино ухаживала за ним. Всё получилось в Шекспировском стиле. «Она меня за муки полюбила, а я её — за состраданье к ним!» Едва придя в себя, Александр просил руки юной княжны Чавчавадзе. Ему официально тридцать три, ей шестнадцать. Венчались в главном храме Тифлиса (в том самом, в котором потом начнет службу святой Гавриил Самтаврийский, «мама Габриэли»), в Сионском. До конца таинства Грибоедов выстоять не смог, потерял сознание, был ещё слаб.
Но женитьба женитьбой, а служба службой. Через несколько дней караван полномочного посла выехал в Персию. Кажется, было большой ошибкой включить в него новых грузинских родственников. У грузин с персами отношения непростые, совсем непростые, грузины хорошо помнили резню 1795 года в Тифлисе.
В октябре караван прибыл в Тебриз и задержался аж до декабря. Аббас-Мирза уговаривал полномочного отложить сроки выплаты контрибуции (по договору — 1830 год), мотивируя тем, что денег нет. В какой-то момент он даже срезал золотые пуговицы со своего халата и с халатов жён в гареме, принёс послу и бросил на стол. «Забери! — крикнул мирза. — Забери наши деньги! Забирай последнее!» Но у Грибоедова было предписание императора: «Никаких отсрочек!» — и Александр Сергеевич давил.
Не договорились и поехали к шаху в Тегеран. Снова Тегеран, снова Негиристанские горы, снова Демавенд на горизонте. Нино свою Александр Сергеевич оставил в Тебризе, была она беременна.
Приехали в канун нового 1829-го. На первую же аудиенцию Грибоедов, презрев церемониальные правила, явился в Зеркальный дворец в сапогах (правда, перед входом сняв колоши), а по коврам (Персия же!) разрешалось ходить только в носках. Более того, посол сам придвинул себе кресло и без разрешения шаха сел напротив. У английского посланника глаза на лоб полезли и бульдожья челюсть отвисла. Они тоже здесь не гости… Но чтобы так! Грибоедов хорошо понимал, что делает, не мог не понимать, в Петербург из Тифлиса кроме текста Туркманчайского мирного договора он ещё привёз и письменные наставления будущему посланнику (получилось, себе). Никто лучше него не знал придворный этикет Гулистана. Никто! И всё-таки он нанёс оскорбление шаху. Дал ему почувствовать: ни шах, ни англичане, ни кто другой, а именно Россия в лице своего посла — главная на этой «свадьбе».
А через несколько дней из дворца, из гарема сбежали две армянские наложницы и просили посланника об убежище. По новым правилам мирного договора, любой подданный Российской империи в Персии имел право вернуться в пределы империи. Армянки были родом из Эриванского ханства, теперь уже Эриванской губернии и, по убеждению посла, законно претендовали на убежище и возвращение на родину. Следом за наложницами прибежал смотритель гарема, евнух-армянин. Сначала он горячо убеждал господина посла одуматься и вернуть беглянок, а потом махнул рукой и сам просил убежища.
Тем временем английский посланник который день накручивал Аббаса-Мирзу, а муллы на Базаре напевали правоверным о том, как собаки-кяфиры оскорбили любимого Аллахом и народом шаха. А на Базаре гуляли и веселились грузины из посольского каравана. Можно представить, как они себя вели, памятуя, как вели себя персы в Тифлисе.
Дальше вообще начинается какое-то полное сумасшествие.
На следующий день, с утра, беглянок везут в баню. Зачем? По дороге те вдруг начинают кричать, что собаки-кяфиры их изнасиловали. Почему? Провокация? Толпа взъярилась и тут же растерзала евнуха и грузин (эти снова шатались по Тегерану), а потом, вооружившись камнями, двинулась к посольству. В посольстве на тот момент оставалось тридцать семь человек. Грибоедов, видя настроение толпы, приказал отогнать её холостыми выстрелами. Грянуло! Один из персов рухнул окровавленный. «Кяфиры убили правоверного!» — взвыла толпа, но всё же отхлынула. Кто убил того несчастного, выяснить так и не удалось. Возможно, всё происходило, как со снайперами в Киеве. А вы думаете, сценарии меняются? Щас!
Вернулись «возмущённые правоверные» на следующий день (шах так и не прислал солдат для охраны посольства), и вернулось их много, куда больше, чем убегало вчера. И действовали они теперь слаженно и умело. Были растерзаны и убиты тридцать шесть сотрудников посольства, включая полномочного посла. Спасся только курьер, который успел спрятаться, он и привёз страшную весть о разгроме посольства.
Грибоедов дрался до последнего. Спина к спине с казачьим урядником, он держал оборону, надеясь, что шах опамятуется и пришлёт кого-нибудь на защиту. Не дождались. Их изрубили в куски. (Откуда у толпы, у простого народа, абсолютно бесправного, забитого, а в восточных монархиях именно так, откуда у него боевое холодное оружие?) Тела вытащили, отрубили головы, проволокли по улицам, хохоча и улюлюкая, а натешившись, бросили в выгребную яму.
Когда английский посланник узнал, что произошло (а узнал он сразу — некоторых русских добивали у него во дворе), он так испугался! — а вдруг толпа и его… И помчался к шаху и Аббасу-Мирзе.
Гулистан был в истерике. Дело пахло новой полномасштабной войной с Россией. «Это вы нас спровоцировали!» — сунул палец к носу посланника шах, но тот всё равно ничего умного придумать не мог. И тогда Аббас-Мирза решил пожертвовать сыном, Хозрев-Мирзой, отправив его с богатыми дарами в Петербург. Шаху казалось, что русские обязательно убьют Хозрева. Он бы убил.
Посольство молодого принца прибыло в столицу Российской империи в августе 1829-го. Получив аудиенцию, Хозрев-Мирза явился к царю, выхватил кинжал (как охрана-то пропустила?), пал ниц и заявил, что зарежет себя прямо здесь, прямо на глазах его величества, если русский царь не примет извинения шаха… ну и — богатые подарки.
Николай Павлович оказался, мягко говоря, в весьма сложном положении. С одной стороны за убийство посла нужно было наказать, а с другой — на плечах висела война с Турцией, бесконечная война с Турцией. И государь решил пожертвовать гордостью: принять извинения и дары. Он даже уменьшил размер контрибуции на два миллиона рублей и увеличил срок выплаты до пяти лет. Ещё один враг на юге ему был не нужен.
Среди даров был алмаз «Шах». Знаменитый «Шах». Так родилась легенда, что за убийство Грибоедова персидский правитель расплатился алмазом. Всего лишь алмазом. И в общем, да, расплатился…
Информация из «Википедии». Алмаз «Шах» — безукоризненно чистый драгоценный камень массой 88,7 карат, имеет желтовато-бурый оттенок; он не огранён, а лишь отполирован. Форма алмаза — вытянутый природный кристалл-октаэдр, напоминает скошенную ромбическую призму. Один из всемирно известных исторически драгоценных камней, второй по ценности в России после бриллианта «Орлов».
ДЕНЬ #8
Чуть не проспали завтрак.
Ой, да вру я! Вру! Не проспали бы! Никогда бы не проспали! Ни за чтобы не проспали! Жрать хотелось ещё с вечера, как из пушки… Неделю теперь так: есть и спать, спать и есть.
Вчера ночью мы втроём заморили червячка кашей из пакетиков и чаем, другие-некоторые нашли в себе силы и уковыляли в ближайшее ночное кафе, благо в Тегеране их хватает.
— …Юр, — неугомонная Иринка пытала за завтраком тёзку, — ты как думаешь, вот мы… — она обвела взглядом нашу маленькую команду, — сможем взойти на Аконкагуа?
— Вы?! — Юра с улыбкой посмотрел на нас. — С вашей мотивацией и настроем? Да вы хоть до Эвереста дойдёте!
Ну это ты, брат, хватил… У нас, брат, и пяти тысяч долларов на Аконкагуа нет, а уж шестидесяти для Эвереста… Но мы учтём, мы подумаем…
После завтрака группа уже традиционно разделилась. Стало навевать: а не мы ли трое сепаратисты? Они уехали в Гулистан, в шахский дворец, а мы — на Базар и в местный Алмазный фонд. Надо день выгуливать, улетать только ночью.
Как описать маленькую вселенную? Как описать толпы покупателей, зевак, зазывал, бесконечно выкрикивающих товар и цену? Как описать азарт торгующихся ради того, чтобы поторговаться? Как описать изобилие ковров, платков, горшков? Как? Базар! Восточный базар. В той безумной сутолоке, в той неразберихе, выбирая платки в подарок, я отвлёкся на многоцветное великолепие и оставил фотоаппарат. Положил на стойку в бутике — и оставил! Дырявая голова! Не бог весть какой, но там все снимки нашей иранской эпопеи. Хватился через полчаса, а помнил только, что у девушки, стоявшей за прилавком, нос заклеен пластырем. (В Иране фишка, они там все исправляют себе горбинку на носу. Пластика. Мода.) Хватился и заметался… Нос! Заклеенный нос! Где же ты, мой нос? Где… Тут нет! Там нет! Нигде нет…
Мы нашли с Резановой тот бутик. Девушка, завидев нас, радостно затараторила на фарси, но я уже утратил дар всепонимания и только как заведённый повторял: «Photo, I lost my photo!». Она достала из-под прилавка фотоаппарат и призывно покачала им. Нельзя в Иране обнимать чужую девушку. Совсем нельзя. Там и свою-то обнимать запрещают. И со своим уставом в чужой монастырь не ходят… Но мне, как бестолковому иностранцу, всё простили. А я ведь только что её не расцеловал. И ничего же особенного, просто один человек вернул другому вещь, которую тот забыл. Но! В европейской, цивилизованной Италии, в Римском аэропорту, где я так же забыл бокс с фотоаппаратурой, мне никто ничего не вернул. А здесь, в подсанкционном, не либеральном, не демократичном Иране — вернули. «И какая отсюда мораль?» — спросила бы Герцогиня. А такая: все эти режимы, все эти социальные строи — суть полная и абсолютная ерунда. Человек — он всегда человек. И я готов побиться о заклад, что процент «человека» на Востоке сегодня выше, куда выше, чем на Западе. Ведь человек, он тогда Человек, когда для другого человек. Но если он живёт только для себя, ест для себя, пьёт для себя, любит только себя, что рьяно культивируется на Западе, — тогда он так… прыщ, недоразумение. Кстати, это и сгубило нашу команду.
Алмазный фонд оказался безумно и бездумно алмазным. Сразу столько бриллиантов размером с перепелиное яйцо я ещё никогда не видел. И выглядело сие полным безобразием. Пятилитровое ведерко бриллиантов, представляете? Прямо страшно становится. А ещё здесь мог быть «Шах», тот самый «Шах», если бы… если бы…
После Фонда мы проголодались (на самом деле всё время хотелось есть, и мы заедали голод мороженым, обалденным фисташковым мороженым, которое так классно идёт в тридцатипятиградусную жару) и пошли в ресторан, его выбрала Ира, там подавали кальян. И тут же вокруг нас в чёрно-белом параде выстроилось целое отделение официантов, они вышколенно тянулись, натужно улыбались, и вид у них был такой торжественный, будто их посетил сам опальный шах. По-английски, однако, говорила только одна девушка.
В кальянах я ничего не смыслю, но Ира, попробовав, показала большой палец. А пока ждали заказ, а потом и ели (девчонки — баранину, а я — свою вечную пасту), я рассказывал им про алмаз «Шах», был же повод, и про Александра Сергеевича: «…и среди тех даров был алмаз «Шах». Знаменитый «Шах». Так и родилась легенда, что за убийство Грибоедова персидский шах расплатился алмазом. Всего лишь алмазом. И в общем, да, расплатился…», — закончил я.
«Спасибо, Палыч. Не знала этой истории, — вздыхает Ира и вдруг делает неожиданный вывод: — А хорошая команда была у Александра Сергеевича! Не то что у некоторых… А ты знаешь, Палыч…»
Что я должен знать, я так и не узнал, вдруг все засуетились, и нас отвлекли процедурой заваривания чая. Такого я точно никогда и нигде не видел, чисто эксперимент из уроков физики: две колбы, спиртовая горелка и разность давлений. Как только люди не извращаются, пытаясь привлечь внимание. Кажется, китайцы и японцы давно доказали всему миру, что их способ заваривания чая в глиняных чайниках самый правильный, но…
Ближе к шести усталые, потные, измученные жарой, пробравшись через пробки, пару раз едва успев выскочить из-под колес безумных водителей и водительниц (государство полицейское, и люди хорошие, а правила на дорогах по-восточному не соблюдаются), мы вернулись в отель. Голова тихо гудела. Как трансформатор. И ноги. Заканчивался наш Иран, наш Тегеран, наш Демавенд. Ночью нам с Галей улетать. Ира ещё оставалась, к ней ехал молодой человек. А нам пора.
Уже немолодая (но ещё весьма и весьма!) стюардесса «Азербайджанских авиалиний», безошибочно распознав в нас русских, бодро, несмотря на глубокую ночь, приветствовала нас на языке Александров Сергеевичей, и я ей чуть не кинулся на шею… Угадав моё намерение, она отстранилась, но тут же пообещала: «Мы ещё и нормальным хлебом вас накормим»…
Всё. Домой! Домой-домой-домой. Сейчас в Баку залетим ненадолго, и домой! В дождливую, холодную, но такую родную Москву. В любимое Гадюкино! В Россию!
Когда ж постранствуешь, воротишься домой,
И дым отечества нам сладок и приятен.
Правы Вы, Александр Сергеевич, ой как правы!
И, конечно, Ваши творения, Ваш труд, Ваша жизнь — бесценное наследие для России. Какой уж там, к собакам, «Шах»… Да хоть все алмазы мира!
ГРИБОЕДОВ #4
…В начале июля 1829 года на границе империи встречали тело полномочного посла. Наместник выделил Тифлисский батальон при пушках и знамёнах. Гроб вскрыли, тело опознали (по искалеченной в дуэли с Якубовичем руке) и с похоронным конвоем отправились в Тифлис. Историю другого Александра Сергеевича (Пушкина) о том, как он повстречал на кавказской тропе одинокую арбу с гробом Грибоедова, видимо, следует признать художественным вымыслом. Везли Александра Сергеевича торжественно, с достоинством, встречая гроб молитвами и цветами в каждом селе, в каждой деревне, в каждом ауле. Многие жители: армяне, грузины, татары, русские — были лично обязаны Грибоедову своей свободой.
Бытует мнение, что персы передали не останки полномочного посла — прошло полгода, и что-либо различить в захоронении было невозможно. Это сейчас: экспертиза, микроскопы, генетический анализ… А тогда всё было проще.
Однако следствие проводилось со всей тщательностью. Шах был так напуган, персидская элита была так напугана, что копали и за страх, и за совесть. Попутно казнив более тысячи участников и подстрекателей расправы, они перерыли всю яму, извлекли останки, отыскали простреленный Якубовичем палец, собрали тело полномочного и отправили в Россию. Остальных торжественно похоронили на единственном христианском кладбище возле армянской церкви в Тегеране, после чего уселись ждать, что привезёт Хозрев-Мирза.
А Нино ничего не знала. Всё это время, все эти полгода. Ей не говорили. Ей врали, мол, болеет, мол, далеко, мол, уехал… Боялись, не выносит ребёнка. Она всё равно подслушала чей-то разговор и узнала. И тут же у неё случились преждевременные роды. Ребёнок, мальчик, прожил всего лишь час. «Он ушёл к своему отцу», — сказала княжна.
Тело прибыло в Тифлис 18 июля 1829 года. На следующий день раба Божьего Александра всё в том же Сионском соборе отпели и похоронили, где он завещал, в монастыре Святого Давида, на горе Мтацминда, откуда открывается такой прекрасный вид на закатный Тбилиси.
Ещё перед отъездом Александр Сергеевич, предчувствуя скорую гибель, сказал Нино: «Не оставляй костей моих в Персии, если умру там. Похорони меня в Тифлисе, в монастыре Святого Давида». На надгробье одного из величайших и славнейших сынов России высечено кратко:
АЛЕКСАНДРЪ СЕРГЕ;;ВИЧЪ
ГРИБО;;ДОВЪ
РОДИЛСЯ 1795 ГОДА ГЕНВАРЯ 4 ДНЯ
УБИТЪ ВЪ ТЕГЕРАН;; 1829 Г.
ГЕНВАРЯ 30 Д.
А сбоку постамента другие слова:
УМЪ И Д;;ЛА ТВОИ БЕЗСМЕРТНЫ
ВЪ ПАМЯТИ РУССКОЙ,
НО ДЛЯ ЧЕГО ПЕРЕЖИЛА ТЕБЯ
ЛЮБОВЬ МОЯ!
Больше Нино замуж не вышла. До самой смерти она носила траур по покойному мужу, отвергая любые ухаживания. Чёрной розой Тифлиса прозвали её. Княжну это не смущало, она только всё время повторяла: «На всё воля Божия! На всё воля Его!» Хорошо бы и нам помнить это.
ЭПИЛОГ
«Фракталы!» — хлопнул я себя по лбу. Фрактальная геометрия, вот как называется принцип, по которому строит природа снежные перья, что мы видели на Демавенде. Она, эта геометрия, ещё и не такое может…
— Резанова!
— А!
— Спишь?
— Уже нет.
— Скажи, ты зачем ходишь в горы?
— Ты позвал, я пошла…
— Я серьёзно спрашиваю!
— Лето перезимовать! Откуда я знаю? Хожу, и всё. Сам-то ещё пойдёшь?..
Я смотрел в иллюминатор. На востоке уже светлеет. Рассвет. Новый день. «Будет день — будет пища». «На всё воля Божья, на всё воля Его».
— Чего молчишь-то? Разбудил, а теперь молчит… Пойдёшь, спрашиваю?
— Давай, Резанова, доедем до дома. Там видно будет.
В суету городов и в потоки машин
Возвращаемся мы — просто некуда деться!
И спускаемся вниз с покорённых вершин
Оставляя в горах, оставляя в горах своё сердце.
Кто захочет в беде оставаться один?
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?
Но спускаемся мы с покорённых вершин —
Что же делать, и боги спускались на землю.
Сколько слов и надежд, сколько песен и тем
Горы будят у нас и зовут нас остаться.
Но спускаемся мы — кто на год, кто совсем
Потому что всегда, потому что всегда мы должны возвращаться.
Так оставьте ненужные споры!
Я себе уже все доказал —
Лучше гор могут быть только горы
На которых никто не бывал.
В. Высоцкий
ПРИМЕЧАНИЕ:
В рассказе об Александре Сергеевиче ни на исключительную документальность изложения, ни на какие-либо открытия не претендую… Ничего нового. Всё давно известно. Просто компиляция. Просто рассказ. Много информации почерпнул из книги С. Дмитриева «Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара». Возможно, кто-то, глянув, крикнет: «Нет! Всё было не так!» Что ж. Может, и не так. Я только старался никого не обидеть. Никого, кроме англичан.
Мои благодарности:
Александру Абрамову, Людмиле Коробешко, Анастасии Кузнецовой, Ольге Румянцевой, Хамиду, Парисе, Майору, всей принимающей иранской стороне, Валерию, Юлии, Кириллу, Михаилу, особая благодарность Ирине Абдыевой, отдельная Галине Рязановой, всегда моей любимой супруге Валентине.
И мои искренние извинения всем, если всё-таки кого-то обидел вольно или невольно, всем, кроме англичан.