Часть 4.
Лиловый негр вам подает манто
1.
Мы с Митей Вертинским здорово напились в тот день.
Утолили жажду.
Совершили возлияние.
Принесли жертву Вакху (Бахусу, Дионису).
Залили зенки (бельмы, фары, шары, моргала, бельтюки).
Поймали градус.
Наклюкались.
Назюзюкались.
Налимонились.
Нахлестались.
Набарабанились.
Наглюкарились.
Хватили лишку.
Но не вдрызг, не через край, не вдрабадан.
Не до зеленого змия, не до поросячьего визга, не до чертей, не до пришельцев, не до положения риз, не до ай-ай-ай, не до "я - не я" – и так далее, всего 144 словарных синонима.
А с жаргонизмами и диалектизмами: 224.
Помянем новопреставленного раба божьего Георгия!
Легенду нашей фирмы.
Прославленного охотника за словами.
Ловца смыслов.
Обольстителя девственных лексем.
Г.Л. Козырева, доцента Института лингвистических проблем РАН (у Бога доцентов нет...)
Небытие нас всех ждет, с чем смирится невозможно – мы с Митей даже прослезились, вспомнив царевича Гаутаму, мальчика Будду.
И тут же прониклись, как это бывает на поминках, острой нежностью к насмешливой и неверной нашей жизни.
За столом, покрытым белой крахмальной скатертью, с тремя свечами в бронзовом шандале, кузнецовским фарфором и богемским хрусталем.
Люблю, грешным делом, скромное обаяние буржуазии.
Под песенки Вертинского, которые с коллекционных пластинок доносил до нас антикварный граммофон с декаденски изогнутым хоботом.
Брюзгливый, барски-грассирующий говорок.
Сентиментальность почти непристойная.
Снобисткая, любующаяся собой печаль.
Цеженая сквозь губу нежность.
Известный феномен – стихи, большей частью, слабенькие, музыка – "три аккорда, три аккорда я тебе сыграю гордо", голос - в хор не возьмут. А все все вместе – чудо.
Ваши пальцы пахнут ладаном...
Вспоминай, мон амур, это кладбище дальнее...
До свиданья, друг мой, до свиданья. Милый друг, ты у меня в груди...
Митя лунного Пьеро тоже почитает, несмотря на вечный шепот, ропот за спиной: "Нет, не родственник... даже не однофамилец... никакого отношения к тому Вертинскому..."
Впрочем, я ведь тоже "не тот Дуров", и даже не знаком с основателем «ВКонтактика».
Оба мы с Митей наследники имен великих, но только имен (сиречь, слов) - оттого, может, и подались в словари.
В полночь, уговорив вторую бутылку "Дербента", связались с Арагви и заказали себе еще сациви и ркацители.
И кувшинчик варенья кизилового.
Разговор, как это часто бывает, от смерти перешел на любовь.
Регина, где ты?
Где вы теперь, кто вам целует пальцы...
Я люблю вас, моя сероглазочка...
Слава тебе, безысходная боль...
2.
Да, задушить ее, порешить своими руками, чтоб ее, проклятой, совсем не было.
Потому что нельзя быть на свете красивой такой.
Потому что лучше ее никого все равно нет.
За что мне сие?
Неужто из-за песочных часов, из-за живой рюмочки, талия 48 см., грудь 100?
Из-за пустой этой детскости, доведенной до предела, до упора, до абсолюта?
Из-за наполненной самою собой красоты?
Регина, королева пошлости!
Принцесса грез.
Глупа.
Мудра.
Сильна.
Слаба.
Права.
Виновата.
Безбожна.
Божественна.
Что ни скажешь о ней – все верно, и все в превосходной степени.
Я вдруг понял, что это портрет России.
Милой родины.
Верхней Вольты с баллистическими ракетами.
Бензозаправки, о себе возомнившей.
Региональной державы, знай свое место.
Первой страны мира.
Святой Руси.
Жены моей.
Матери моей.
Доченьки.
И почему она зовется Региной?
Да еще Дольской.
Впрочем имечко (ник) гражданка сама себе сочинила.
Сменила паспорт.
На самом она Наташа или Таня, я читал, ее уж разоблачали в сетях бывшие одноклассники (две команды, из разных городов).
Танька, мол, какая ты, к лешему, Реджина, совсем, что ли, с глузду съехала.
Трекнулась девка.
Мура гламура, шиншиля за три рубля.
Все красивой жизни хочет.
Элоиза-Джульетта-Манон-Беатриче.
Дульцинея-Альдонса.
Помпадур, дура с помпой.
Огольцова ты Танька, из Бердичева.
Либо Пташкина Наташка,из порта Ванино.
Что она с негодованием отрицает.
3.
Через полчаса снизу позвонил охранник, доложил о прибытии курьера с судками.
- А в судках что?
Рында шуршал пакетами, смотрел в бумажки, открывал крышки.
- Все кетчупом залито... Хачи... пури... Какой-то харч в пурпуре.
- Пропусти.
Раздался стук в мою профессорской кожей обитую, с медным лбом дверь.
Вертинский пошел открывать.
Звяканье ключей.
Затянувшаяся, зловещая какая-то пауза.
И - дикий вопль из прихожей.
Я ринулся на помощь хмельному своему ассистенту.
Сам едва не завопил.
На пороге стоял покойный Гера Козырев.
Скончавшийся от затяжной пневмонии (от рака легких) палате интенсивной терапии нашей лучшей республиканской больницы три дня тому назад.
Замороженный в морге – с отсеченной, во славу науки, головой.
С головой под мышкой.
Умер-шмумер.
Но тело его живет.
Умер-шмумер, лишь бы здоров был.
- Платон Михайлович, Господи, помилуй, что ж это? – хрипло (связки сели) воззвал Митя.
Я собрался с духом.
- Бывает, Дмитрий Федорович.
- Бывает?! Никогда такого не было, и вот опять?!
- Проходи, Гера.
Что толку, стоять на пути у тени отца Гамлета. Не пропустишь – видение сквозь тебя пойдет.
Посторонимся.
Мертвец шагнул через порог.
Все-таки, не зря мы напились той ночью, иначе получил бы мой ассистент полноценный нервный шок с нехорошими для здоровья последствиями.
Впрочем, Митенька принадлежит к поколению, выросшему на компьютерных играх, а они на порядок стрессоустойчивей моих ровесников (у кота девять жизней).
Мы прошли в кабинет, заняли места за столом.
Голову кадавр нахлобучил на шею.
Да, это несомненно, был Козырев.
Он и только он – со своими холеными кавалерийскими усиками, косой челкой по бледному лбу и высокомерным, взыскующим взглядом.
Сухой, исчахший в последние полгода, но жилистый.
Жестоковыйный.
Старик, красавец.
70 с копейками, всего-ничего, еще ого-го.
На Гиркина-Стрелкова похожий, на Печорина, на Григория Мелехова.
С судками из "Арагви", (сациви, аджика, киндза, варенье кизиловое) которые тут же тут же начал расставлять на столе, бормоча:
- Курьеру заплатил, сам до квартиры донес...
- Ты Козырев? – выкрикнул Митя.
Гера развел руками.
- Не смею возражать.
Возражать тут – что воз рожать...
4.
Я вздохнул, собираясь с силами.
Мне предстояло пуститься в долгие и пространные объяснения.
- Да, Дмитрий Федорович, перед нами Козырев Георгий Лаченальдович, лучший агент нашей фирмы, фантастически удачливый охотник за словами, доцент ИЛП, автор монографий и так далее... Маленькое уточнение – с приставкой "триваго".
Триваго-субъект.
- Триваго-го? Что за дикое слово?!
Вспоминается название какого-то отеля, не то сайта или, может быть, слабительной микстуры?
Из культур-мультуры.
Озвученное сладкоголосыми сиренами коммерции.
Высвеченное софитами.
Освистанное софистами.
Обласканное голубым (в обоих смыслах) экраном.
Триваго-го.
Хоть слово дико, но мне ласкает слух оно.
Впрочем, это типично – термины охотников за словами просачиваются в людскую речь, усваиваются в ней, совершенно меняя свой смысл.
Наши остряки из Института лингвистических проблем шутили, что ТРИВАГО - это ТРИ ВАжных ГОсподина: дух, душа и тонкая сущность (аура, биополе, сияние, нимб, излучение, прабхамандала...)
Инкуб, суккуб, кадавр.
Бог, дьявол и ангел-посредник.
Но официально термин расшифровывался так:
Творческий российский интеллигент, всесторонне активированный Глоссарием Омния.
Определять одну абракадабру через другую абракадабру – занятие малопочтенное.
Но выбора-то у меня нет.
О Глоссарии Омниа, религиозно-научной, душеполезно-познавательной секретной организации даже мне мало что известно.
Хотя я много лет официально являюсь ее членом-корреспондентом.
Тайный орден.
Закрытая ложа.
Тоталитарная секта, в некотором роде.
Конспиралогия в цвету.
Во все тонкости дел, ведомых этой структурой, меня не вводят. Это прерогатива действительных членов ГЛО, или глоссов, как они сами себя называют
К таковым относятся прославленные наши словари - Ожегов, Виноградов, Евгеньева, Нечаева, Шведова, Ушаков, Захаренко, Добровольский, Галкина-Федорук, сам Даль Владимир Иванович с верным редактором своим Бодуэном де Куртене и так далее.
Элита российского языкознания.
Титаны.
Легенды.
Гении.
Как вы поняли, чтобы стать действительным членом ГЛО, вначале надо умереть.
Я же не стою полного доверия, потому что недвусмысленно, нагло жив.
Центральная резиденция ГЛО находится, по одним сведениям, в подмосковном Архангельском, имении графа Юсупова, в тех крыльях знаменитого дворца, куда посетителей не пускают. А по другим сведениям - в Тибете. А по третьим - в Крыму, в Ливадийском дворце (невозможность сдать этот Штаб Слова стратегическому противнику послужила одной из причин знаменитых политических событий).
Все прогрессивное человечество, даже коллег-филологов (в их числе и Митю Вертинского), организация и вовсе не считает нужным ставить в известность относительно своей деятельности.
Глоссы не дают интервью, не мелькают в сводках новостей, не устраивают публичных акций, разных там конгрессов, семинаров, школ для молодой смены, презентаций и барбекю.
Сведений в википедии или прочих открытых источниках вы о них не найдете.
Говорят (я верю), у организации имеется собственная сеть, подземная, или подковерная, если угодно, лишь посвященным доступный sub-net.
Секрет, тайна, молчание-золото, да и нет не говорите, тишина - ты лучшее, что я слышал, silentium, подписка о неразглашении, воды в рот набери, конспирация, Дзегжинский, конспирация, дгужочек, покойный слишком много знал, чок-чок, зубы на крючок, а язык на палочку и молчок.
Вопрос о большей открытости ГЛО только в последнее время дважды вставал на закрытых заседаниях РАН в Минске (Минск-1 и Минск-2). Были подписаны соглашения о поэтапной десакрализации закрытых сведений. Произнесены в очередной раз громкие слова о праве простого человека, рядового носителя языка, знать реальное положение дел. Об аморальности и деструктивности информационных войн, об абсолютной антинаучности так называемой post-truth.
О полном и всеобщем запрещении информационного оружия, наряду с химическим и бактериологическим.
Пост-труф. Бог – трус.
Боссы в отель лились. Господи, отелись.
Правда есть! Ее не может не быть. Правда всегда одна! Была даже составлена дорожная карта мероприятий.
Наши эксперты любят повторять, что альтернативы Минску нет. Но всем очевидно, что выполнить эти договоренности крайне затруднительно, если вообще возможно.
Элита едет, когда-то будет.
Игры "наших ведущих экспертов", похоже, вечны.
Полная прозрачность свойственна только полиэтилену.
Дорожные указатели приводят в тупик.
Кирпич.
Впрочем, широко известны в узких кругах прошлые заслуги организации.
Основанная в конце XII-го века, она немало поспособствовала становлению русского языка.
Российской государственности.
Военной мощи.
Культурной самобытности.
Чуду, диву, птице-тройке, вольному ветру, сполоху, протуберанцу.
По имени Россия.
Я патриот. Словарю нельзя не быть патриотом.
Достаточно сказать, что безымянный автор Слова о полку Игореве состоял в Глоссарии Омниа.
А ведь (кто еще не понял) именно его мемы сделали Русь Русью.
Боян вещий, если кому-то хотел сложить песнь, растекался мыслью по древу.
На самом деле, конечно, мысью - белкой, но словари решили оставить в силе провиденциальную ошибку переписчика.
Дух святой подтолкнул под локоть.
И все мы который век обречены растекаться по древу мыслью.
Серым волком по земле, сизым орлом под облака.
Слово золотое, со слезами смешанное.
На Дунае Ярославны плач слышен.
О, Русская земля, ты уж за холмом.
Испить шеломами из Дона.
Наши первые крылатые слова.
Зигзицы языка.
Сизые орлы речи.
Либерал прибавит еще:
- О, дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить! – но это уже позднее, и не из поэмы, а из оперы Бородина.
Либеральное либретто.
Глоссарий Омния славился умением дать имя врагу.
Так, Дмитрий-самозванец 2-й, с их подачи, стал Тушинским Вором.
Немцы - пруссаками.
Французы - лягушатниками.
Чего стоит только "шер ами" 812-го года - "шаромыжники".
Турки (у России 23 войны было с Турцией) - сарацинами: "сарацина подстрелить".
Пробовали называть их, было, их чурками и тараканами, но не прижилось. "Таракана (чурку) подстрелить" – не так красиво.
А Новороссия! Это уж на наших глазах. Укры, урки, орки – не прижилось, но укропы даже самими бывше-братьями не отрицаются. И как кстати бандерлоги пришлись – обезьянки, заключенные в объятия удавом...
И нам самим глоссарий дал правильное имя.
Что означает оно – Россия – никто не знает.
Но будьте уверены, другим оно быть не может.
Не было бы его, не было бы и нас.
5.
В нашем институте о Глоссарии Омниа ходили, ходят по сию пору разнообразнейшие слухи.
Что в силах глоссов, мол, восстановить из пепла любую сожженную книгу (если бы!), и даже есть у них под Кремлем, в тоннеле, целая тайная библиотека таких фолиантов, которые, не сожги их в свое время, могли бы направить человечество по другому пути.
Что вместо плоти у глоссов – пергамент, а вместо кожи – сафьяновые переплеты.
Что ежегодно, в день памяти Даля, 4 октября, они убивают новорожденное слово и пьют его кровь, дабы этим жертвоприношением умилостивить лингвистических богов...
Долготерпеливый читатель мой, боюсь, будет разочарован – все кончилось банальной
конспирологией.
Автор вздумал стилизовать масскульт.
Посягнул на его столпы.
Добро пожаловать в бестиарий бестселлеров.
И даже бюст-селлер вам предложу – грудь четвертого размера в нашем арсенале имеется.
Хлеб отбивать вздумал у Дэна Брауна и Бориса Акунина.
У самого Пелевина!
Что ж, в нашей словесной Вселенной первоэлементом является слово. Почему бы мне грешному не использовать литературные штампы (а они крепки удивительно), как строительный материал для текста?
Словесные клише.
Избитые приемчики.
Бродячие сюжеты.
Типические персонажи.
Ходульная, навязшая в зубах (но почему-то до сих пор пользующаяся коммерческим спросом) фабула.
Фундамент литературы.
Стальная арматура.
Сваи.
Железобетонные блоки.
Истинные скрепы.
Мне пришлось в тот день поминок по Гере Козыреву, плавно перешедших в его воскресение излагать все, что я знаю о Глоссарии Омниа – ранимому, тонко организованному, честолюбивому моему ассистенту.
Экспозиция, завязка, конфликт, развязка.
Домысел, вымысел, сгущение, типизация.
Первая часть Марлезианского балета И вторая часть Марлезианского балета.
Митя поник, осознав, в сколь многое непосвящен.
Я утешал его, как мог.
Пустяки, ерунда, мура, плевое дело, вздор, дребедень, чушь (собачья; на постном масле), сивой кобылы бред,сапоги всмятку, лабуда, где имение, а где вода, чепуха, черемша, чухортма, реникса...
Он еще молод.
Придет время, сам станет словарем.
И может быть даже, словом.
Даль - слово (дайте мне Даля), Ожегов - слово (сверим по Ожегову).
Будет, коли Бог даст, и слово – Вертинский.
Я поведал Мите о последней разработке ГЛО – триваго-субьектах.
Борясь с беспрецедентным нашествием вирусов, паразитирующих на русском языке, наши титаны создали новый тип охотника за лексемами, способного проникнуть в виртуальный мир.
И победить его.
С сачком наперевес и набором инсектицидов в рюкзаке.
Внешне они мало чем отличаются от людей, и воспринимаются всеми органами чувств – зрением, слухом, осязанием.
Являясь носителями шестого чувства.
Разве что, плоть их становится почти прозрачной в луче света, любого - солнечного, лунного ли, электрического.
Мите явно нездоровилось - он то и дело потирал кончиками пальцев виски и лоб.
В подтверждение моих слов, Гера взял в руку подсвечник со стола, максимально (чтобы не опалиться) приблизив к себе пламя трех свечей - и сделался полупрозрачным, как герой на экране кинотеатра.
Проекция на простыне.
Все тот же Гера, старый товарищ, коллега, хороший мужик.
Но слегка ненастоящий.
Чуточку целлофановый.
Жидковатый на просвет.
Да, что уж там скрывать, триваго-объекты мертвы.
Вернее, условно-живы (прошу прощения за циничность термина, принятого в ГЛО).
Ходят они по мукам.
Избывают наказание господне.
Такое им испытание - мертвыми жить.
Но что такое, собственно, жизнь и смерть?
6.
Инициация Вертинского происходила с полного (хотя и молчаливого) согласия Георгия
Лаченальдовича.
Он хмурился, кусал ус, но в пререкания не вступал.
Не обрывал.
Терпел мой тон школьного завуча.
По благословению, стало быть, Глоссария Омниа.
Если уж действительные члены послали Козырева к нам (а кто бы в этом сомневался) - значит, не имели ничего против разглашения их секретов перед непосвященным.
Самое интересное выяснилось не сразу.
Триваго-субьекты оказались способными проникать не только в виртуальные пространства соцсетей, но и в тексты художественной литературы.
В мир стихотворения.
В пир сказки.
В особую действительность рассказа, повести, романа.
В световые миражи кино.
В фото, музыкальные, живописные вселенные...
- Ну что, Георгий Лаченальдович. Времени, чтобы собраться с мыслями у тебя было достаточно. Отдувался за двоих профессор Дуров. Теперь ты расскажи нам, как это - быть триваго? – спрашивает Вертинский.
- Я не триваго. Я – тревога. Тревога мира, – гениально отвечает Козырев.
7.
Мы, совершенно к тому времени протрезвевшие, выпили еще по 50 грамм трехзвездочного.
Разогрели в микроволновке чахохбили.
Полили их жгучей аджикой.
Красный перец, черный перец, чеснок, томат, гранат,хмели-сунели.
И горяченький лаваш с топленым сулугуни.
Закусили.
Второй час ночи.
Спать совершенно не хотелось.
У меня прошла головная боль.
И Вертинский перестал с мученическим видом растирать виски.
И тогда Гера Козырев раскололся.
Саморазоблачился.
Почти разделся. Как Тарзан, звезда стриптиза.
Да, Тарзан – в джунглях словесности.
Мцыри.
Поведал нам все, добровольно сдавшийся агент.
Образумил, озадачил, очаровал его феномен пост-крымского патриотизма, разделивший общество на две касты, два фронта, два народа.
Жизнь разъявший на две реальности.
Мозги вынесший у многих.
Мир расколовший.
Искал он пароль, который (в этом сомнения не было) вызвал к жизни сей феномен.
Избороздил сотни словесных потоков.
Процедил десятки языковых сред.
Отсканировал нескольких родственников и друзей, и даже жену Соню на цифру перевел.
Собрал целую коллекцию первоклассных мемов.
Но философский камень, аленький цветочек, чашу Грааля, Платонов эликсир, молодильное яблочко, золотое руно, шпанскую мушку, рецепт Макропулуса не нашел.
Нет пароля!
Я взял у Геры его эхологос (тридцатая модель, не такая продвинутая, как у нас, но тоже класс), который он вертел в руках, и стал читать сохраненные на жестком диске варианты, подвижки, черновики:
Броня крепка и танки наши быстры.
Война все спишет.
Доктор знает, кого резать и как резать.
Шутим, шутим, товарищ майор (обращаясь к потолку на диссидентской кухне).
Петр I прорубил окно в Европу, да забыл дверь прорубить - так они в окно и лазили.
Если водка станет восемь, все равно мы пить не бросим. Передайте Ильичу - нам и десять по плечу.
По России мчится тройка - Мишка, Райка, перестройка.
Документы увели, под кроватью брюки – до чего нас довели коммунисты (демократы) суки!
Да, классика жанра.
Фирма веников не вяжет, а если вяжет, то фирменные.
Уснули в одной стране, проснулись в другой.
Поезд ушел, и рельсы разобрали.
Либо руку протягивай, либо ноги.
В кругу друзей коробочкой не щелкают.
У нас два союзника - распил и откат.
Нефть и газ.
Армия и флот?
Опера и балет.
На фига мне эти Канары, я белье замочила.
Хотели, как лучше, а получилось, как всегда.
Мы летим над всей Европой, ветер дует прямо в спину.
Кому война, а кому мать родна.
Не учите меня жить, лучше помогите материально.
Денег нет, но вы держитесь.
Гера, увлекшись, меж тем рассказывал, как гонялся он со старомодным сачком за бабочкой-лексемой по всей столице Нерезиновой, и таки поймал ее в студии "Дождя".
Усыпил эфиром. Эфир, как известно - сильнейший наркотик.
Лохокост колет кость.
Требуем ввести мифотворческие войска.
БУКи фэйсбука.
Жижа ЖЖ.
Телезомби с бритвой в зобе.
Пост-труф (post-truth) – Бог трус. В пост – труп ( мясо, т. е.)
Козырев подымался в кремлевские кабинеты, опускался и до уровня подворотни.
Расставлял сети на Рублевке и в хрущевках Усть-Пердищенска.
Ловил лепет невинных дошколят и злобный лай метро-бабок.
Читал стихи элитарных поэтов и графоманские пудовые романы.
Посты всезнающих, выжженных своим огненным ремеслом политологов и почеркушки диванных экспертов.
Но нужного"крылана" (мы меж собой так называем крылатые слова) так и не попалось.
8.
Единственное, что Герой нащупал – после Крыма изменились так называемые "неведомые сущности", иначе говоря многочисленные "кто" мемов (кто крайний? кто виноват? смотрите, кто пришел и т. д.)
70-е:
А кто не купит лотерейный билетик, у того отключим газ.
80-е:
Кто там? – Сто грамм. – Приходи, когда литром будешь.
90-е:
Кто? Конь в пальто, дед Пихто, бабка Тарахто.
Нулевые:
Кто не спрятался, я не виноват.
Десятые:
Кто первый встал, того и тапки.
Кто белый халат надел, тот и доктор.
1914-й, апрель:
Кто не рискует, тот не пьет шампанское (устар., но снова востребованное).
И:
- Мы не "что". Мы - кто!
Кто, если не мы! (абсолют. устар., но снова восстреб.)
Но и это не потянуло на пароль патриотизма.
Гера вкалывал по 20 часов в сутки.
Совершенно помешался на сверхзадаче своей.
Забросил все: тренажерный зал (Боккаччо с накачанными боками), барбекю в Серебряном бору, любовницу Регину Петровну, гламурную киссо, супер-котессу, кокотессу.
И брата ее сводного, Никандра Львовича, который все старался как-нибудь отписать на себя Герину недвижимость, а в итоге стал слышать в уме голоса, беседовать с египетскими богами и, по звонку соседей, был доставлен "Неотложкой" на Канатчикову дачу.
Регина от горя в буквальном смысле рвала на себе волосы – Гере пришлось заплатить салону красоты "Бельвю" 700 евро за восстановление ее драгоценной золотой гривы.
Но ничто уже не могло произвести на него выдающегося впечатления - он жил лишь эхоловитвой.
Жене сказал, что пошел к любовнице, а любовнице - что пошел к жене. А сам - сачок в руки, и на охоту.
Исхудал, приобрел фанатичный блеск в глазах.
Пошли слухи, что у него канцер...
И вот однажды к Козыреву явился эмиссар из Глоссария Омниа, предложивший ему стать Тревогой мира.
Триваго-отелем для мемов.
Умереть во плоти человеческой, но тут же воскреснуть, в образе летучем, прелестном, который одинаково легко проникает и в реалити, и в особую ткань искусства.
Сделаться связным двух миров.
Двойным агентом.
Своим среди чужих, чужим среди своих.
Евно Азефом.
Попом Гапоном.
Василием Васильевичем Авелем.
Дмитрием Богровым (Мордыхаем Гершковичем), знакомцем Столыпина.
Яковом Аграновым, другом Гумилева и Маяковского.
И Лилички Брик.
Борисом Гитмановичем Каплуном, другом Есенина и Спесивцевой.
Викданом – Владимиром Ильичом, другом Арманд и Наденьки.
Малиновским Романом Вацлавичем, другом Ленина.
Нет, собою! Только собой!
Героем.
Георгием!
И он согласился.
Что жизнь!
Слово выше жизни.
Из жизни, зыбкой и случайной, я сделал трепет без конца.
- Но как это происходило? – спросил Митя, – Каким образом ты сделался... тем, что ты есть сейчас? Неужели у глоссов есть такие технологии? Боги они, что ли?
- Этим технологиям тысячу лет, – с готовностью отвечал Козырев. - Ко мне прилетел Конек-Горбунок.
- ???
- !!!
- Пооригинальней ничего не мог выдумать?
- Не любо, не слушай. Окропил меня Конек мертвой водой. Потом живой. Прыснул, свистнул, все, как положено... В трех котлах я искупался. В молоке и двух водах.
9.
В этот момент снова раздался звонок в дверь.
Самостийный.
Неучтенный.
Левый.
Без посредничества консьержа со "Стечкиным" в кобуре.
Мы с Вертинским переглянулись.
Кто бы это мог пожаловать?
Кто-то, умеющий шагать сквозь стены.
Видеть цель, верить в себя, не замечать препятствий.
Даль Владимир Иванович, с того света. Пришел предложить нам великую миссию.
Или убийца-сектант, фанатик, засланный Глоссарием Омния по наши души.
Или районная полиция, насланная Региной и ее братцем.
- Георгий, тебе лучше пройти в спальню, – скомандовал я, по праву хозяина дома.
Тот повиновался, ушел, бросился там на кровать (заскрипели пружины).
Мы с Митей, крадучись, прошли в прихожую, заглянули в дверной глазок.
На пороге стояла Дольская.
Во фраке-лапсердаке с Черкизона и шиншилловой шлюшной шляпке, купленной на распродаже в подземном переходе.
Как Немезида.
Сапоги на 15-сантиметровых шпильках.
Сумка из кожи несуществующего в природе животного.
Все выхухоливается, кокотесса, на последние, небось, денежки.
Я открыл дверь, и она вошла, дыша весной.
Лучась.
Журча ручьем.
- Ну, что у нас плохого? Как вы судно назовете, так оно и поплывет. Эй, на "Беде", отдать концы!
- Почему же вы ждете неприменно плохого, дорогая Регина! - завел, было, Митя.
- Друзья познаются в биде!
- Послушайте, голубушка, я вам отвечу цитатой из вашего любимого мультфильма: казнить нельзя помиловать, - морализирует Митя.
- Казнить? Меня? А-а-а... за что же?!
- За невежество и незнание родного языка.
Красавица повернулась ко мне, беря в свидетели.
- Он не видит нас! Рисует на нас чертиков! Его трамвай переехал?
- Регина, уймитесь! Вспомнишь людоедку Эллочку, но вы и ее, признаюсь, переплюнули.
Перелюдоедили.
Она хохочет, как чудное дитя.
- Вы - полтора землекопа.
- Почему?
- Потому что если три землякопа разделить на два дня, получится полтора землекопа. Потому что Коля Перестукин решил задачу и записал в тетрадке ответ. Свободу честным попугаям!
В моем "эхе", все еще прилежно сканировавшим лексическое поле Геры, что-то щелкнуло.
Не так, как щелкает обычно.
С другим каким-то, обещающим неприятности щелчком.
Я нажал "Enter". Еще. И еще раз.
Эхологос не реагировал.
Restarting.
Никакой реакции.
Никакой эрекции.
CTRL, Alt, Delete.
Наконец, экран засветился.
Как-то призрачно, лунно.
Аппарат выключен или находится вне действия сети.
Произошла системная ошибка.
Приложение остановлено.
Подключение отсутствует.
Абонент находится за пределами зоны покрытия.
По вашему запросу ничего не найдено.
Невозможно воспроизвести veb-страницу.
Я нажимал и нажимал на все возможные кнопки.
Вслед за мною Митя.
Тщетно. Эхологос был мертв.
10.
Коллапс.
Эпик фэйл.
Апокалипсис.
Джихад.
Холивар.
Новый вирус накинулся на гаджеты.
Фокусы Фокусимы.
«Ни хера себе» Херосимы.
Черная быль Чернобыля.
Звезда-Полынь-3.
Четыре всадника взнуздали коней.
Купить десять ящиков сгущенки и двадцать тушенки.
И крупы. Пшенки.
Мыла хозяйственного, соли, сахара, свечей и спичек, керосина (откуда все это вспоминается, из каких глубин родовой памяти?)
Мы сидели в молчании.
Вертинский включил телеящик, бормоча: вот так, начнется, и не узнаешь...
На первом канале шло кулинарное шоу, на втором - танцы с пантерами, на третьем - «Гадюка в сиропе или Оргазм в горбу», поверх мутноватых кадров которого не наблюдалось никакой бегущей строки с пометкой "Срочно".
Где-то в Архангельском графа Юсупова, или в Ливадийском дворце в Крыму, или в пещере в Тибете несколько жилистых, жестоковыйных, жизнелюбивых стариков приняли некое решение.
Вершители судеб.
Пантократоры.
Провокаторы.
Агенты Рока.
Гапоны, твою маман.
Оставалась надежда на Эхологос-30, принадлежащий Козыреву.
Гера протянул мне аппарат.
Ослепший экран. Потерявшие чувствительность клавиши.
- Что это значит, вы не в курсе, Георгий Лаченальдович?
- У меня так уже было однажды... Перед смертью, в больнице.
- Нас отключили от Эхоловитвы?
- Полное переформатирование. Рестартинг. Требуется заново инсталировать програмное обеспечение.
- Кто этим будет заниматься? Когда?
- Они сообщат.
Он потупился. Видно, большего агент Козырев в настоящий момент разгласить не имел права.
Свой среди чужих, чужой среди своих.
Казачок засланный.
Лиса в барсучьей норе.
Штирлиц одинокий.
Азеф разоблаченный.
Сноуден невыданнный.
"Сообщат"!
"Они"!
Ждите, за вами приедут в чудной решетчатой карете.
Слово и дело!
Кесарю кесарево.
Слесарю слесарево.
Машина уже выехала.
Ордера подписаны.
Приговор тройки оглашен.
На выход, с вещами.
Нам все-таки подал манто лиловый негр, в тот вечер.
Наступили вечные сумерки.
11.
Метаморфоза.
Превращение.
Трансформация.
Феномен.
Волшебство.
Преображение.
Диво.
Чудо.
Истинные воспитатели – только чудеса.
Только под воздействием чуда человек может перемениться.
До неузнаваемости.
Новый облик принять, новое имя, новую жизнь.
Душу новую в себя вдохнуть.
Я решился (не без трепета в членах) навестить ее, притихшую что-то слишком надолго.
Зайдя в опочивальню, подошел поближе к ложу.
Лицо лежащей на моей кровати, поверх покрывала, Регины болезненно исказилось.
На лбу выступил пот.
Она закусила губы, чтобы не закричать.
Но смотрела она не на меня.
Я проследил за ее взглядом.
На пороге спальни стоял Гера Козырев.
Покойный хахаль.
Вечный любовник.
Замороженный в морге.
Воскресший минувшей ночью.
Смертию смерть поправ.
Что у нас плохого?
Эй, на "Беде", счастливого плавания!
До чего же мы несчастные, царевны!
Нет, все наоборот!
Пало Кащеево царство.
Серый волк доскакал.
Дракон пронзен копьем Георгия-победоносца.
- Ну да, Реджи, я жив, – сказал Гера.
Она заплакала.
Подбежала к нему, приникла.
Будто в обмороке.
Как при смерти.
В этот миг я понял, что любовь моя безответна, безнадежна...
Бессмысленна...
Бессмертна...
Мультяшная мадемуазель — адьо.
Она, таки, оказалась настоящей, дамы и господа.
Нет, это надо было запить.
Коньяку в моем доме больше не нашлось.
Оставалась хванчкара из Арагви.
Гера подал бутылку Вертинскому, как-то немного боком, стесняясь.
Митя выкрутил штопором пробку.
Наполнил бокалы баккара, искрившиеся.
Первой – налил даме.
Мне, Козыреву, себе.
- Ну... за бытие!
Мы встали.
- Ты можешь не волноваться, красавица. В ино-бытии своем я ничем не побеспокою тебя, – сказал Гера.
Красавица молча смотрела на него с каким-то новым выражением.
Человеческим, что ли.
Которое делало ее уже не такой красивой.
Но более родной.
- Травка зеленеет.
Солнышко блестит.
Ласточка с весною
В сени к нам летит, – произнесла Регина.
Трогательно, по-детски.
Я подумал, что лучшего эпиграфа к истории России не найти.
На нее, на ласточку, вся надежда.
- Еще! – попросил Гера.
- Девушка пела в церковном хоре
О всех уставших в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой гавани все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели… – читала Регина.
В этот момент она стала – Наташа.
Не Жасмина-Розамунда-Адель.
Некий луч, упав из-за облака на ее плечи, сжег на ней пантеровый принт, стразы и палевые (паленые) розочки.
Всю эту выхухолевую холеность.
Шиншиля - о-ля-ля.
Черкизовский чертов шик.
Все это в один миг слетело с нее.
Она стояла перед нами в белом простом платье, с золотым ободком в волосах.
Совсем другая.
Я подумал, что в итоге, мир спасают стихи.
Поэзия, а что еще?
Поэзию мы выбираем. Поэзия или смерть.
Мы подняли бокалы.
Хрустальный звон.
Я глотнул вина.
И свет померк в моих глазах.
Последнее, что я видел, погружаясь в тьму – как упал на ковер, стукнувшись, с неприятным звуком, затылком о плинтус, выпивший свой бокал залпом, до дна Вертинский.
12.
Ничего не меняет физическая гибель.
Самоубийцы, зря стараетесь.
Бежать от себя некуда.
Я и после смерти останусь тем, кем был.
Словофилом, словоманом, слово-фриком, слово-фреником.
Слово-маньяком.
Проспав ровно сутки, мы с Митей и Региной, успешно отравленные нашим Азефом, очнулись на бухарском (от слова бухать, вестимо) ковре в моем кабинете на Котельнической.
Wellcome to new reality, baby!
Подставив руку поближе к пламени единственной непогасшей в шандале свечи, я убедился, что плоть моя, на просвет, на пристальный взгляд, полупрозрачна.
Сквозь меня виден мир.
Я никогда больше не буду прежним.
Прежний, я умер.
И это меня не расстраивает.
Ничуть, право.
В глазах Вертинского больше нет элегической грусти.
Гера, кажется, вовсе не заметил ничего.
Ничего он не видит, кроме своей Наташи.
Она, отворачиваясь, промокает слезы салфеткой.
- Три метра над уровнем неба. Кто же, если не ты, будет считать звезды? Я уже веточек наготовил можжевеловых, – говорит ей Гера.
И:
- Все-таки хорошо, что мы опять вместе. Представь, ты сидишь дома и не с кем поговорить.
- А ты где?
- А меня нету.
- Так не бывает.
- Да, так не бывает. Вот мы с тобой все говорим, дни летят, а мы с тобою все говорим. Месяца проходят, деревья голенькие стоят, облака летят, а мы все беседуем.
13.
Она только что была мультяшкой.
С мятными карамельками во рту, вместо слов.
И внезапно стала человеком.
Любовница, инфернальница, объект страсти вдруг стала человеком!
Отчего? Пережив потрясение от смерти любовника – что случалось не раз на белом свете.
И от внезапного воскрешения любовника — чего на белом свете еще не случалось.
В ней выгорело все наносное, необязательное.
Осталась девушка из церковного хора.
Впрочем, эта перемена ничуть не удивляет.
В таких как Регина (ныне Наталья)роковых созданиях достаточно потенциала, чтобы быть кем угодно.
Именно быть, а не казаться.
Не притвориться, не обернуться, не играть.
И ведьмами с хвостом, на помеле верхом.
И святыми.
И изменницами коварными.
И преданными женами.
И премудрыми василисами.
И пошлейшими кокотессами.
Наши подруги и супруги проделывают подобные штуки (претерпевают подобные метаморфозы) по несколько раз на дню.
Таковы женщины.
В них – всё.
Когда они настоящие?
Когда искренне верят в такую - себя.
Он: Я обязательно, ты слышишь? Обязательно приду к тебе, что бы ни случилось. Я буду с тобой всегда. Ну, что ты молчишь?
Она: Я верю.
Он: А скажи, почему ты мне веришь?
Она: Ну, потому что... Ну смотри - за окном сирень цветет. Весна идет. Поэтому и верю.
Он: Да, вот и весна. А за ней лето, осень, зима. А потом все пройдет и мы с тобой только и останемся.
Она. И совсем не изменимся. Только очень постареем.
Раньше у Георгия с Натальей была любовь-ненависть.
Амбивалентная страсть.
Союз души с душой родной, их съединенье, сочетанье, и роковое их слиянье, и поединок роковой.
А теперь осталась только любовь.
Дафнис и Хлоя. Орфей и Эвридика. Ромео и Джульетта. Зигфрид и Кунигунда. Лейли и Меджнун. Валентин и Валентина. Петр и Феврония. Руслан и Людмила. Адам и Ева.
Выгорела ненависть, ревность, боль.
Осталась только нежность.
Может, при обращении их в триваго-персоны – исчезло все телесное, вместе с гормонами страха и силы?
Нет больше агрессии.
Тестостерона.
Зла.
Или же - идеальная любовь живет только в искусстве (сиречь, в фантазии автора текста)?
Может, ее нет в нашем мире, а есть она только в воображении.
Ты точно знаешь – в книгах сказки, а в жизни только правда есть.
Страшная мысль.
14.
Да, вот еще что – не забыть песни.
Советского времени.
И пост-советского.
И пост-пост-советского.
Я люблю тебя, жизнь, что само по себе и не ново.
Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек.
А годы летят, наши годы как птицы летят.
Первым делом, первым делом самолеты, ну а девушки? А девушки - потом.
Нам нет преград ни в море, ни на суше, нам не страшны ни льды, ни облака.
Зачем, зачем на белом свете есть безответная любовь?
Та заводская проходная, что в люди вывела меня.
И все вокруг колхозное, и все вокруг мое.
Выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой.
Эх, дороги! Пыль да туман. Холода, тревоги, да степной бурьян.
Издалека долго течет река Волга.
Жди меня, и я вернусь, всем смертям назло.
А значит, нам нужна одна победа, она на всех, мы за ценой не постоим.
До тебя мне дойти нелегко, а до смерти – четыре шага.
Русский с китайцем братья вовек.
Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я.
Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает.
Давайте-как ребята, закурим перед стартом, у нас еще в запасе 14 минут.
А я еду, а я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги.
Надежда – мой компас земной.
Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз.
Последний троллейбус, мне дверь отвори.
Хотят ли русские войны, спросите вы у тишины.
И в снег, и в ветер, и в звезд ночной полет меня мое сердце в тревожную даль зовет.
По Смоленской дороге леса, леса, леса...
Девочка плачет, шарик улетел...
Я жив, тобой и Господом храним...
На братских могилах не ставят крестов, и вдовы на них не рыдают...
Что-то кони мне попались привередливые...
Песни – тоже триваго-объекты, они, как и мы, тревога мира.
Извините, а вы как сюда попали? - беззвучно спросил кто-то.
Я в реке, пусть она сама несет меня на своих волнах, - решил он, вздохнул, как мог глубоко, и его понесло по течению.