Одетый по-праздничному – в новые серые брюки, ярко-зелёную блестящую рубаху, тоже в новёхонькую, ни разу не надёванную до этого дня, фуфайку – Егорыч с раннего утра толкался в правлении. Топил на славу, не жалея дров. Видимо, перестарался – дышать в помещение было нечем. Не спасала и рубашка с коротким рукавом – подарок Хромова на 23 февраля. Рубашку выбирал лично в районном магазине, да не доглядел, что она с короткими рукавами. Взяли моду теперь упаковывать всё в пакеты! Вот и не досмотрел. А коли бы и досмотрел, так всё равно отказаться бы не смог. Сроду таких рубах не нашивал! Цвет, что изумруд, в чёрную крапинку, блестит. Эх, не довелось ему смолоду-то пофорсить. Как в семь лет остался сиротой, так и пошёл батрачить. В четырнадцатом уже довелось немцев бить. До сих пор нет-нет и снятся ему нары в два яруса, на каких в гражданскую, такие как он, солдатушки, спали, да окопы, где вшей кормили досыта, а сами с голодухи пухли и мёрли. Пшено и просо неободранное в радость было. Растолкут старательно поочерёдно в ступе, распарят в котлах и только за ушами трещало! Там, на гражданской, и познакомился он с Анатолием Терентьевичем Полянским. Сколько ночей провели они с ним в беседах! Тогда ещё совсем молодой, восемнадцатилетний парнишка – Тимофей Рябчиков, осознал несправедливость общественного строя и твёрдо уверовал в то, что революция в стране неизбежна. «Долой царя! Долой богатеев-эксплуататоров! Вся власть рабочим и крестьянам!» - с этими лозунгами в семнадцатом году свершал он вместе со всеми революцию. Потом борьба с кулачьём в его родной деревне, сколько крови было пролито, что с одной, то и с другой стороны, но не сдались – и здесь одержали победу. Годы коллективизации, школа рабочей молодёжи, вступление в ряды Коммунистической партии, курсы механизаторов – не всю жизнь он лошадьми управлял, когда-то по всему району гремел, как лучший тракторист, в газетах о нём писали, так до сорока лет и строил социализм, не успевая думать о личной жизни. Уж за сорок ему было, когда Оксанушку свою встретил – молоденькую, с русой косой чуть ли не до колен девчушку, что приехала к ним с Украины преподавать в начальных классах. Через год, несмотря на большую разницу в возрасте, поженились, а ещё через год народился Сёма - вылитый в мать – русые волнистые волосёнки, голубые, что небо в летний погожий день, глаза, носик пуговкой… Перед самой войной, когда Сёмушке исполнилось четыре года, отправил их с Оксаной на её родную Украину, знакомиться с бабушкой и дедушкой. А здесь война началась, остались его родные на оккупированной немцами территории. От села того ничего не осталось, всё фашисты спалили начисто. Был он там уже после войны. Один мальчонка, случайно спасшийся в лесу, рассказал ему, что вначале фашисты убивали малолетних детей на глазах у матерей, а потом загнали всех в хату и подожгли. Дым к небу столбом поднимался вместе с плачем и воем людским, видимо, до самого Господа докричаться хотели, да не смогли... Его семнадцатилетнюю сестру Ганку прибили гвоздями к сараю, где она укрывала раненного красноармейца. Тела расстрелянных запретили хоронить жителям из соседних деревень. Так они и лежали, пока не сгнили, да вороньё не растрепало... Вернулся в родную деревню Егорыч белый, что лунь.
- Ого! Приветствую, Тимофей Егорович! По какому случаю при параде? – поинтересовался Добромыслов, войдя в правление.
- Так нынче же партейное собрание, Михал Антоныч! А энто для меня первостепенный праздник! – браво отрапортовал ему дед.
Улыбнувшись, Добромыслов прошёл в свой кабинет. Он всегда приходил первым. Через несколько минут стали подтягиваться другие члены правления. Как же любил Егорыч эти минуты, когда кабинет директора наполнялся народом! Сразу чувствовалось кипение жизни, ощущение своей причастности к ней. Не видя, кто вошёл, он безошибочно определял по звуку. Вот зоотехник Ольга Анатольевна – тихо и робко переступает порог, отряхивает от снега свои аккуратные ботики, переступая с ноги на ногу; неуклюже и шумно вваливается Илья Заботин, приступивший к исполнению своих обязанностей после длительного выздоровления, небрежно кидает в угол свой костыль; шаркает ногами бригадир птицефермы старая бабка Устинья; почти её ровесник - главный бухгалтер – совсем уже старенький Леонид Маркович, всегда проходит чуть слышно и сразу к своему столу, где начинает бойко стучать костяшками счетов. Друг его – Павел Васильевич Хромов заходит по-хозяйски, громко топая и раздвигая стулья. А после него уже торопливо бежит более молодое поколение механизаторов и бригадиров, которым не подняться с нагретой за ночь постели.
- А чего это Егорыч-то принарядился? – прошамкала своим беззубым ртом Устинья. – Отродясь его таким не видывала! А я уж пожила на этом свете…
- И что тебе на пензии дома не сидится, старая перечница! Носки бы внукам вязала лучше! – оборвал её Егорыч.
Все дружно рассмеялись. Серьёзным остался один Хромов. Не нравилось ему, когда подсмеивались над стариком прилюдно.
- К награде что ль приставили? – ехидно спросила Устинья, раздвигая в улыбке высохшие губы, за которыми поблёскивали розовые, что у младенца, дёсны.
Вышедший из своего кабинета Добромыслов с тревогой посмотрел на Хромова. Тот еле заметно отрицательно покачал головой. Они вдвоём знали о том, о чём им в райкоме партии велено было молчать до 9 мая. В день празднования Великой Победы Рябчикову Тимофею Егоровичу решено было вручить медаль «За отвагу», - награда, как говорится, нашла своего героя спустя столько лет после войны. Добромыслов попытался убедить райком вызвать старика до дня Победы и вручить награду, но тот и слушать не стал.
- Постановили, что вручение приобщим к празднованию дня Победы! Не так уж долго ждать осталось. Два месяца быстро пролетят, - сказал, как отрезал, первый секретарь райкома партии Чернов.
- Сдаёт Егорыч! На глазах сдаёт. Для него теперь месяц, что год жизни, - вздохнул тогда Хромов.
- Да ты что, Павел Васильевич! - удивлённо поднял брови Добромыслов. - Егорыч наш ещё ого-го!
- Да я больше не о том, Михал Антоныч... Праздник этот со слезами на глазах у нас. Переживаний и волнений хватает, бывает, аж у меня сердце останавливается. А здесь ещё радость такая. Выдюжил бы...
- Выдержит! Он у нас стойкий!
- Будем надеяться...
С тем и вернулись Добромыслов с Хромовым в деревню.
Продолжение:http://www.proza.ru/2018/12/28/188