Занятно размышлять о той роли, которую играет любопытство в нашей жизни. Бесспорно, что всякий из нас – раб этого всепобеждающего чувства, излишек которого может проявиться в человеке и как порок, и как величайшее достоинство. На протяжении всего существования рода людского именно оно помогало нам раскрывать темные тайны, коими полнился окружающий мир, но в то же время ставило перед нами всё новые загадки. Подобно слепому проводнику любопытство влечет нас вперед, сквозь лабиринт теней и миражей, из которого не существует выхода.
Та карта без дела провалялась на жестком диске моего ноутбука несколько месяцев. Я выпросил ее у одного знакомого, работающего в межевой конторе. Это была самая подробная карта Починковского района, какую только можно было найти, впечатляющий продукт труда советских еще геодезистов, отметивших на ней каждую деревню, каждое урочище, каждую дорогу – от вздувшихся толстыми венами шоссе до капиллярной сетки мелких проселков. Я полагал, что карта может пригодиться мне в деле преподавания географии, поскольку на тот момент работал учителем в сельской школе, но никакого применения ей так и не нашлось. А потом географию Смоленщины и вовсе изъяли из учебного курса.
И вот теперь карта случайно попалась мне на глаза, и я от нечего делать принялся разглядывать ее, лениво прокручивая ролик мышки. Это занятие оказалось неожиданно затягивающим. Оставалось только поражаться кропотливости безвестных геодезистов, сотворивших этот маленький топографический шедевр. Даже рассматривая хорошо знакомые места, я обнаруживал все новые и новые деревни, названия которых ровным счетом ничего не говорили моему уху. Очевидно, до наших дней они не сохранились. Легко можно было представить, как много лет назад их обитатели перебрались в города, оставив заброшенные домики гнить и разрушаться под гнетом непогоды. Заросли бурьяна поглотили расчерченные прямоугольники полей, хмуро накренились телеграфные столбы, как согбенные старики, сломленные судьбой, почернели крепкие бревна срубов... Тишина каменным пластом придавила улицы, и лишь ветер посвистывает в щелях заборов, да лениво перекликаются старые седые галки. Обычная история.
Внезапно взгляд мой замер, уставившись в одну точку. Зловещее название одного из урочищ буквально бросилось мне в глаза. «Чертова Церковь» - так оно звучало. Два слова, которые так непривычно было видеть вместе. На некоторое время я погрузился в размышления, пытаясь вообразить, что именно могло скрываться под столь загадочным топонимом. Урочищами называют небольшие, но приметные формы ландшафтов, как правило природного происхождения. Предположение о том, что там могли находиться развалины обыкновенной церкви, я отмел сразу. Урочище затерялось посреди лесной глуши, и лишь одна деревенька находилась в относительной близости от него – Черные Гари. Вот с названием деревни все было ясно сразу, потому как стояла она на краю болота, где, судя по всему, нередко случались торфяные пожары. Торфяники в нашем районе вообще горят регулярно, почти каждую осень – и даже на райцентр временами опускается плотный серый дым, как кисея, и едкий запах гари проникает во все дома, даже сквозь закрытые окна.
Откинувшись в кресле, я, поглощенный размышлениями, уронил взгляд на старую свою фотокамеру «Зенит». Фотография в последнее время сделалась моим главным увлечением, и, хотя профессионалом в этом деле я пока не стал, но некоторые снимки выходили на редкость удачно – это признавали все, кому я их показывал. Лучшей своей работой я считал фотографию пшеничного поля под чистым летним небом – внизу по центру снимка убегала вдаль слабо накатанная дорога, две колеи, а в небе параллельно им тянулись две косматые белые борозды – след пролетевшего самолета. Где-то за горизонтом они встречались и сходились в одну точку.
Местечко под названием «Чертова Церковь» наверняка обладает определенной живописностью, подумал я. Возможно, это холм причудливой формы, или даже несколько всхолмий, напоминающих церковные купола. Было бы неплохо запечатлеть это место на пленке. Да и само название, словно бы скрывающее некую тайну, манило меня, предлагая подобрать ключ и отыскать разгадку.
Я снова заработал мышкой и сдвинул карту чуть в сторону. Оказалось, что в паре километров от урочища находится озеро, к которому, пожалуй, вполне можно было подъехать на автомобиле. Сам я водить машину не умел, а автобусы в тот край давно уже перестали ходить. Однако имелся у меня один друг, заядлый рыбак, который вполне мог проявить интерес к этому озеру и добраться до него на своем внедорожнике, заодно захватив меня с собой. Друга звали Владислав, и работал он нынче в автосервисе, но интересы его выходили далеко за пределы копания под капотом. Одержимый внезапным порывом, я схватил мобильник и тут же набрал его номер.
После короткого приветствия я бегло обрисовал другу ситуацию и описал место, о котором говорил. Слава опознал это озеро, и заявил, что однажды ему уже доводилось на нем рыбачить. Клев там хороший, однако место непопулярно из-за своей удаленности. Впрочем, он не возражает против того, чтобы прокатиться туда на выходных.
Обговорив все детали, я отложил телефон и вновь с ликованием уставился на экран.
- Чертова Церковь, - пробормотал я. – Вот ведь выдумали название!
Все еще заинтригованный, я захлопнул ноутбук и отправился в чулан, перетряхивать свои старые рыбацкие снасти, к которым не прикасался уже несколько лет.
***
Пока внедорожник катил на юг по Рославльскому шоссе, я рассказывал Славе о таинственном месте, которое буквально приковало мое воображение. В противоположность мне, Слава был крепким парнем, одетым в камуфляж и тяжелые ботинки, жилистым, как поджарый лесной волк, с вечной волевой складкой между бровей, придававшей его лицу суровое выражение, противоречащее его веселой жизнерадостной натуре. Совершая всякую вылазку на природу, он брал с собой верную «Сайгу», пряча ее под задним сиденьем, а также не забывал прихватить здоровенный армейский нож, вроде того, с которым Рэмбо бегал по лесу в фильме «Первая кровь». Слава был неглуп и отличался феноменальной, хоть и крайне фрагментарной эрудицией, в основном касающейся военной истории и краеведения. Я знал, что мой друг в прошлом принадлежал к категории «черных копателей» и исколесил весь район в поисках ценных предметов, похороненных в земле, в особенности тех полулегендарных кладов, истории о которых во множестве ходят среди народа.
Вскоре нам пришлось свернуть на узкий, едва накатанный проселок, миновав одну из тех заброшенных деревень, целую россыпь которых я видел на карте. Низко осевшие кособокие домишки проводили нас взглядами черных пустых окон, да одинокий аист, угнездившийся на верхушке телеграфного столба, недовольно крикнул вслед нарушителям своего покоя. Тогда-то речь у нас зашла об опустевших деревнях, и Слава сказал:
- Люди жили на нашей земле испокон веков. Сам знаешь про древнее городище на речке Тушемля – одно из древнейших в России. Его обжили задолго до появления балтов, а уж тем более славян. Что это был за народ, сказать сложно – низкорослые люди каменного века, чьи поселения были раскиданы по всему району. Некоторые считают их предками финно-угров – легенды описывают их как маленьких агрессивных дикарей, получивших прозвище «чудь». Нахлынувшие впоследствии балто-славяне одолели их и изгнали прочь, но куда – об этом не знает никто. Возможно, истребили всех до единого, а возможно, просто ассимилировали. В течение многих столетий Смоленщина оставалась густо заселенным краем, и только Вторая мировая война сумела опустошить наши села и города. Ну и урбанизация, конечно… Все рвутся за лучшей долей в крупные города, оставляя былой уклад за спиной. Но знаешь, иногда мне кажется, что все эти деревеньки не мертвы – они просто ждут, терпеливо ждут своего часа, ждут великого возвращения – и оно неминуемо случится. Рано или поздно мы все вернемся туда, откуда увел нас прогресс.
***
К горлу моему уже начинала подступать тошнота от бесконечной тряски по ухабам да кочкам, когда впереди в разрывах зелени показалась голубая водная гладь.
- Вот оно, родимое, - констатировал Слава.
Вывернув руль, он подкатил к самому берегу, невысоким обрывом нависавшему над искристой поверхностью озера. Выбравшись из машины, я с упоением вдохнул теплый летний воздух и расправил затекшие конечности. День был солнечный, а воздух - прозрачный, как слюда. За спиной у нас перешептывался лес, впереди слабой рябью ходила под ветром озерная гладь. Кроме нас – ни души.
Хлопнув дверцей внедорожника – звук раскатился далеко окрест – Слава встал рядом со мной, опершись локтем на капот.
- Натуральный Эдемский сад. Вдыхай поглубже, полезно для здоровья.
Вняв совету, я втянул ноздрями сладкий аромат диких цветов. Казалось, вдыхал я не воздух, а само лето со всей его богатой палитрой запахов.
Открыв багажник, Слава принялся извлекать из него снасти, а я прошелся вдоль берега, любуясь суматошным мельтешением небесно-голубых стрекоз, похожих на маленькие коромысла. Пространство вокруг озера занимал густой клеверный луг, но в десятке метров от него уже тянул к небу свои макушки молодой березняк вперемешку с пышными зарослями крушины, напоминающими осевшие на траву зеленые тучи. Где-то там, за этими зарослями, если верить карте, ожидала моего визита таинственная Чертова Церковь. Я понял, что должен отправиться туда немедленно – я больше не мог и не хотел терять ни секунды. Приняв такое решение, я возвратился к Славе, который уже успел закинуть удочки, и всё ему объяснил.
- Не заплутаешь часом? – улыбнулся он.
- Как можно, я ведь географ. К тому же, предусмотрительно скинул карту себе на телефон. За час-полтора, пожалуй, обернусь.
Вытащив фотоаппарат из походной сумки, я повесил его себе на шею и зашагал в сторону березняка. На ходу обернулся и прокричал:
- Смотри, всю рыбу не вылови тут без меня!
- Не выловлю, - усмехнулся Слава. - Тем более что ты ее всю уже своим криком распугал.
Невысокая трава раздавалась передо мной словно сама собою, шагалось по ней легко, как по густому ковру. Местность просматривалась далеко окрест – зеленый прозрачный чертог, пронизанный золотыми копьями солнечных лучей. Выудив из кармана телефон, я еще раз сверился с картой и убедился, что стою на верном пути.
Густая, ватная тишина висела над зарослями. Лениво перекликались птицы, разморенные теплом и светом. Солнце нежно касалось кожи, будто лаская ее мягкими пальцами. Молодые березовые листочки сверкали в его лучах, словно выточенные из нефрита украшения восточных принцесс.
Обогнув очередную непролазную купу кустарника, я застыл в тишине и осмотрелся. Сквозь толщу безмятежного покоя, воцарившегося в моей душе, вдруг проклюнулось едва уловимое ощущение тревоги. Мне показалось, будто некто незримый украдкой подглядывает за мной, но сколько ни вертел я головой по сторонам, не смог заметить никаких признаков чьего-либо присутствия. Молодые березки, как смущенные девицы, стояли без движения, застыв в немом хороводе вокруг меня. Лишь острокрылый силуэт сокола двигался в ясных небесах, высоко-высоко, как плывущий по синим волнам кораблик.
Пронесся мимо спешащий по своим делам тяжелый неповоротливый шмель – и, едва не ударив меня в лицо, с басовитым гудением скрылся в зарослях. Я зашагал дальше, все еще с подозрением косясь по сторонам. Откуда бы тут взяться человеку? Место глухое, кругом ни тропинки, ни следа – за исключением тех, которые оставлял я сам. Тут я вспомнил, что где-то поблизости расположена деревенька под названием Черные Гари, однако я даже не был уверен, что она существует до сих пор. Уж больно тихими казались окрестности – травы стояли нехожены, деревья нетронуты.
Вдруг где-то поблизости приглушенно хрустнуло – не иначе, ветка под чьей-то неосторожной ногой. Звук был едва уловимый, однако царящая вокруг первобытная тишина позволила ему беспрепятственно достичь моих ушей. Я снова замер, ощущая, как сердце начинает учащенно биться в груди... Капля пота скользнула по щеке и сорвалась, упав за воротник. Кто-то крался за мною под прикрытием зарослей, не спуская с меня глаз. Но кто же? Каковы его намерения? Я знал, что Славе подобные шутки не свойственны. Это был кто-то чужой, и мысли его, возможно, были недобрыми. Некоторое время я размышлял, что делать дальше. Повернуть назад означало проявить малодушие. Судя по всему, цель, к которой я стремился, была уже близка – возможно, вот за этими самыми кустами. К тому же, я знал, что одиночество порой оказывает на человека странный эффект. Мерещатся вещи и звуки, которых нет, фантазмы, порожденные разгоряченным воображением. Скорее всего, я слышал вокруг себя обычные лесные звуки, и глаза, следившие за мной, были глазами обыкновенных лесных обитателей. Убедив себя, что так оно и есть, я продолжил путь – но пот все еще струился у меня между лопаток, и отнюдь не только летний зной был тому причиной.
Вскоре заросли плавно расступились, и я понял, что стою у цели. Чертова Церковь находилась прямо передо мной – я увидел холм, не слишком высокий, но крутобокий, как пасхальный кулич, густо поросший сочной зеленой травой. Высота его достигала, пожалуй, метров шести, и по форме он напоминал огромный каравай (возможно, на подобные «хлебные» сравнения меня толкал пробуждающийся голод, но сходство и в самом деле было велико). На склоне, примерно на высоте трех метров, имелась плоская площадка, на которой вкруг выстроились десятка полтора камней высотой в человечий рост. Все это напоминало некий Стоунхендж в миниатюре – разинув рот, как ворона из басни, я таращился на хоровод серых, покрытых мхом валунов, явно установленных тут руками людей. Действительно ли это было некое древнее капище? Если да, то кто же его возвел? Я точно знал, что ничего подобного на Смоленской земле не находили еще никогда. Примитивные святилища балто-славян представляли собой лишь группу вкопанных в землю палок, и ничем не напоминали зрелище, открывшееся моим глазам.
Стоя у подножия холма я сделал пару снимков, а потом начал карабкаться вверх по крутому склону. Достигнув пологой площадки, замер, невольно преисполнившись благоговения. Никаких следов обработки на таинственных монолитах заметно не было, однако природа не могла расставить их тут правильным кольцом. В центре площадки я заметил лежачий плоский валун, напоминающий примитивный алтарь. Верхушка холма возносилась над капищем еще метра на три, тут и там на склоне были видны валуны помельче, разбросанные в кажущемся беспорядке - но и они никак не могли оказаться тут сами собой.
Пару раз щелкнув затвором камеры, я вдруг резко оглянулся, почувствовав на себе чей-то тяжелый взгляд. В самом деле, у меня за спиной, между двумя вертикально врытыми глыбами, стоял человек. Судя по виду, это был молодой паренек из ближайшей деревни – простоватое веснушчатое лицо, выцветшая футболка с логотипом футбольного клуба, спортивные штаны и дешевые турецкие кроссовки. Однако выражение его лица неприятным образом поразило меня. Ненависть как будто лишила его черты всего человеческого, превратив в подобие грубой демонической маски. Крупные желтые зубы были оскалены, как у бешеного пса. Кроме того, в руке он сжимал какой-то предмет. Я поначалу даже не понял, что это было, и лишь позже сумел хорошенько рассмотреть – грубый кремневый топорик, миниатюрный, но увесистый, с рукоятью в виде ошлифованной сучковатой палки.
Все свои наблюдения я сделал буквально в пару мгновений, потому что подросток сразу же кинулся на меня с явным намерением размозжить мне череп своим допотопным орудием. Я, кажется, успел выкрикнуть что-то бессвязное, а потом завязалась потасовка. Ее я помню смутно. Мальчишка, хоть и был невысок ростом, оказался крепок, как дикий мангуст, к тому же неистовая – и, как мне казалось, беспричинная – ненависть наделила его силой безумца. Лишь каким-то чудом мне удалось выбить из его рук топорик, к тому времени успев получить пару болезненных ударов. Однако, лишившись оружия, ярость свою он ничуть не поумерил. Цепкие стальные пальцы впились мне в шею и начали сдавливать ее со страшной силой. Перед глазами у меня поплыли кривые разноцветные круги, в голове помутнело. Чувствуя, как силы стремительно покидают меня, я вцепился рукой в лицо врагу и, силясь отвратить неизбежное, надавил ему на правый глаз. Мальчишка глухо зарычал, но рук не разжал. А я все продолжал давить и давить, и палец мой вдруг погрузился во что-то мягкое и влажное. И тут мой соперник буквально взвыл от боли, смертельные тиски разжались. Я ощутил, как опьяняющий летний воздух хлынул в мои легкие, насыщая кровь кислородом. Темная пелена, застилающая взор, начала рассеиваться.
Я стоял, прижимаясь спиной к холодной поверхности одного из монолитов, и, хватая воздух ртом, созерцал, как мальчишка катается в траве, зажимая выдавленный глаз рукой. Сердце мое колотилось, сбиваясь с ритма, пот сплошным потоком струился по лицу, будто сверху меня поливали из лейки. Подчиняясь голосу инстинкта, я схватил топорик, валяющийся в траве у моих ног, и занес его над беспомощным врагом. Клянусь, был момент, когда я действительно готов был проломить ему череп. Пережитый страх и кипящий в крови адреналин превратили меня в дикого зверя. Я, гордо именующий себя пацифистом, готов был беспощадно оборвать человеческую жизнь. К счастью, рассудок в итоге возобладал – но эти короткие мгновения кровавой жажды показались мне целой вечностью.
Пошатываясь, я развернулся и побрел прочь, осторожно спускаясь по крутому склону холма. Самообладание и чувство собственного «я» возвращались ко мне, словно живительная влага, вливающаяся в пустой сосуд, но я все еще продолжал судорожно сжимать кремневый топорик в руке. И тут я подхожу к тому моменту, когда история моя – возможно, и без того не слишком убедительная для читателя – превращается в подлинную фантасмагорию, которую и сам я с радостью признал бы дурным сном или зыбким видением болезненного бреда. К несчастью, последующие события доказали, что я вовсе не повредился рассудком от пережитого напряжения.
Спускаясь по склону, густо заросшему осокой, я вдруг споткнулся и упал лицом в траву. В первый момент я подумал, что зацепился ногой за какой-нибудь выступающий корень, а когда оглянулся, увидел тонкую жилистую руку, которая держала меня чуть повыше щиколотки. Рука была бледной, покрытой коркой грязи – и высовывалась она из кротовины на склоне холма, как хищная рыба мурена из скальной расщелины. Вид живой руки, торчащей из-под земли, на некоторое время поверг меня в шок. Не знаю, как описать свои ощущения – было такое чувство, словно привычный мир разваливается на части, обнажая нечто злое и чужеродное, скрытое за покровом реальности. Противоестественная картина. Осколок ночного кошмара, по ошибке вправленный в привычную мозаику бытия.
Я завопил от ужаса во весь голос – так громко, что окажись поблизости какая-нибудь оперная дива, ей пришлось бы стыдливо отойти в сторонку. Затем, подчиняясь глубинному инстинкту, рубанул по руке кремневым топориком. Кровь брызнула на траву. Разжавшись, рука шмыгнула обратно в нору, исчезнув из глаз. Я кинулся прочь, как был, на четвереньках. Сознание мое затуманилось от ужаса, так что лишь некоторое время спустя я догадался подняться на ноги. Я не имел понятия, в какую сторону бегу – лишь бы оказаться подальше и от проклятого холма, и от жутких стоячих камней, застывших на страже неведомой тайны, и от бледной руки, подобно пауку скрывающейся в земляной норе.
Прозрачный березовый подлесок, еще недавно казавшийся идиллической обителью покоя, теперь превратился в обиталище незримых ужасов, грозивших мне со всех сторон. В сплетении ветвей мерещились затаившиеся враги, из тени за мной следили чьи-то злые глаза. Воображение, подстегнутое ужасом, населило рощицу мириадами лесных демонов. Мир каруселью вращался вокруг меня.
Не разбирая дороги, я с ходу влетел в объятия густого кустарника, и некоторое время барахтался в нем, пытаясь выбраться. Мерещилось, что вместо ветвей со всех сторон тянутся ко мне тонкие хваткие руки, намеревающиеся схватить и увлечь меня вслед за собою в глуби земные.
С упорством муравья преодолев заросли крушины, я скатился по склону безвестного оврага и замер, напрягая слух. Где-то поблизости, судя по звонкому плеску, подпрыгивала на перекатах небольшая речка. Возникла внезапная мысль, что речка эта, скорее всего, впадает в то самое озерцо, на берегу которого дожидается меня Слава. Там мы могли бы сесть в автомобиль и укатить прочь из этого тихого зеленого ада, где неведомо чьи руки выныривают из кротовьих нор.
Тяжело, с присвистом выдыхая воздух, я потащился на звук, обливаясь холодным потом. Долгий бег по бездорожью окончательно измотал меня. Горло мое, ко всему прочему, пересохло от жажды. Прямо перед собой я видел тенистые заросли явора, листву которых лениво перебирал вялый летний ветерок, а прямо за ними звонко пела текущая вода. Протиснувшись между тесно сомкнутыми стволами, я оказался на берегу. И, к собственному удивлению, обнаружил, что нахожусь тут не один.
На узком пляже, тянувшемся вдоль прозрачной, сияющей в солнечных лучах речки, подобно ундинам замерли в живописных позах несколько обнаженных девиц, а одна из них стояла по колено в воде прямо напротив меня. Мы встретились взглядами. Она была стройной, тонкой, как гибкое молодое деревце, длинные мокрые волосы – черные, как уголь – волнами спадали на округлые плечи цвета мрамора. При виде меня девица не проявила ни страха, ни смущения. Холодные карие глаза смотрели на меня, как фарфоровые глазки безжизненной куклы. Потом мой взгляд скользнул ниже, против воли наслаждаясь плавными изгибами молодого здорового тела, по которому неспешно сбегали капли речной воды. Я буквально глаз не мог отвести от незнакомки, за что тотчас же и поплатился.
Очевидно, одна из девиц успела обойти меня сзади, и на затылок мой вдруг с силой обрушилось что-то твердое. Стало ясно, что сравнивать этих купальщиц мне следовало не с кроткими ундинами из романтических легенд, а с коварными сиренами, описанными Гомером. Теряя сознание, я услышал всплеск и прямо напротив глаз увидел донные дюны золотистого песка. Потом со всех сторон хлынула тьма, принеся с собой сначала боль, а потом и лекарство от нее – забвение.
***
Едва придя в себя, я обнаружил, что по-прежнему пребываю в потемках – во всех смыслах этого выражения. Кругом сплошной стеной вставала непроглядная чернота, и я понятия не имел, где нахожусь. Глухо ныл затылок, пульсируя навязчивой болью. Все недавние события проступали в памяти робко, как полузабытый сон. Я попытался подняться, но не смог – руки и ноги мои, очевидно, были крепко связаны. Спиной я ощущал холодную поверхность камня. Где-то поблизости капала вода – кап, кап… Создавалось ощущение, что я сижу, прислонившись к стене в каком-то сыром подвале.
Догадка моя подтвердилась очень скоро – я даже не успел решить, что мне делать дальше в этой странной, и, безусловно, пугающей ситуации. Загрохотал тяжелый засов, где-то впереди и вверху наметился освещенный прямоугольник распахнувшейся двери. В проеме я увидел черную фигуру, безмолвно застывшую на границе света и тьмы. Вскоре послышался щелчок выключателя, и над головой у меня вспыхнула лампочка. Я болезненно поморщился от света, резко ударившего в глаза. Потом осмотрелся, и обнаружил, что действительно нахожусь в тесном подвале, заставленном гнилыми ящиками, мешками и размокшими картонными коробками. По влажным кирпичным стенам кое-где сбегала вода из проржавевших труб. Воздух был сырой и стылый, как на дне ямы. Тут я вспомнил руку, скрывающуюся в кротовой норе, и вздрогнул.
Между тем в дверях стояла немолодая уже дама заурядной наружности, одетая в безвкусную блузку с цветочным принтом и креповую юбку, полноватая, коротко остриженная. Глаза, под которыми залегали тяжелые синеватые мешки, были грубо подведены тушью, но смотрели жестко и внимательно, некрасивые тонкие губы – широкие, как у жабы – были плотно сжаты в линию. Было видно, что эта женщина привыкла отдавать приказы. В молчании спустившись по лестнице, она уселась на край одного из ящиков и посмотрела на меня – кажется, в ее долгом взгляде промелькнула даже тень сочувствия. На шее у нее я увидел массивную подвеску, напоминающую стилизованную женскую фигуру. Украшение было то ли вылеплено из обожженной глины, то ли выточено из камня. Лица у фигурки не было, зато имелись многочисленные жировые складки, тяжелые груди, спадающие на раздутый живот, и широко раскрытое лоно. Я мог бы поклясться, что где-то уже видел подобные изделия, но не мог вспомнить, где именно. Голова после удара соображала с трудом, проблески мыслей, как свет дальних фар, едва пробивались сквозь серый туман. Туман-дурман... Что же тут творится, черт побери?
- Нехорошо получилось, - наконец скорбно произнесла дама. – Васька, сорванец, погорячился. Но и вы хороши – выдавили мальчонке глаз!
- Если бы не выдавил, - произнес я, с трудом ворочая языком, - мы бы сейчас с вами не разговаривали.
- И то верно. Впрочем… Теперь все равно уже поздно. Вы слишком много видели.
- Где я?
- В деревеньке под названием Черные Гари. Слыхали про такую?
- Слыхал. Развяжите меня.
- Уж об этом и не мечтайте. Вам теперь одна дорога – прямиком на жертвенник. Сами виноваты, нечего было лезть, куда не просят.
Холодный пот выступил у меня на лбу при ее словах, но поскольку освободиться возможности не имелось, оставалось только одно – задавать вопросы.
- То место посреди леса… Чертова Церковь. Что оно такое?
- Капище. Древнее, как сами здешние леса, а, пожалуй, и того древней. Не мы возвели его – а те, кто были до нас. Мы лишь чтим древние традиции и оберегаем нашу веру от посторонних глаз.
- Выходит, паренек напал на меня потому, что я делал фото?
- Да. Васька приметил вас еще на опушке, и, поскольку шагали вы в сторону капища, решил на всякий случай пойти следом.
- Все это похоже на идиотский розыгрыш, - после короткого молчания заявил я, но потом все же добавил: - Если отпустите меня, обещаю, что сохраню вашу тайну.
- Не будьте дураком, и нас за дураков не считайте. Наша вера только потому и прошла сквозь века, что мы никому никогда не доверяли. Нынче близится особый день – макушка лета, один из двух важнейших праздников в году. Мы принесем вас в жертву сегодня в полночь, как поступали наши деды, их прадеды, и те, кто были до них. Думаете, они ушли? Ушли навсегда? Как бы не так! Они все еще здесь, следят за вами и слушают ваши шаги, эхо которых отдается в глубинах земли. И у холмов есть корни. Изгнанные со свету приучаются жить во тьме.
Поднявшись с ящика, женщина начала грузно взбираться по лестнице, не глядя больше в мою сторону, а я сидел, вздрагивая всем телом и пытаясь осмыслить услышанное. На верхней площадке она обернулась и бросила:
- Мы вернемся, как только стемнеет. К сожалению, это был ваш последний день под солнцем.
Щелкнул выключатель, и я снова погрузился во мрак.
***
Лежа в темноте на дне сырого подвала я с удивлением ощутил, как паника разжимает свою необоримую хватку, и мозг начинает лихорадочно работать подобно разгорающейся печи, в которую бросили охапку дров. Мне почему-то казалось жизненно важным докопаться до сути событий, происходящих со мной, так что именно этим я и занялся. Люди, в плену которых я пребывал, принадлежали к некоему забытому культу, пережившему долгие века. Был ли он действительно настолько древним, как уверяла моя визитерша? Возможно. Но если так, в какую бездну столетий уходят его корни? Я припомнил, что предки индоевропейцев, заселивших Смоленщину несколько тысяч лет назад, столкнулись здесь с примитивными племенами каменного века. Смешение кровей, как считается, привело в итоге к формированию древних балтов. Какие верования достались им в наследство от людей неолита – можно только гадать. Вспомнил я также и то, что обитателей здешних краев Геродот в своих трудах называл «андрофагами», то есть людоедами. Ведь даже сегодняшние историки поражаются тому, что для носителей той культуры характерно полное отсутствие захоронений и погребальных обрядов. Могло ли оказаться так, что традиции этих дикарей, вооруженных каменными топорами, сохранились до наших дней в глухих уголках Смоленщины? Такое предположение казалось невероятным, однако полностью объясняло ситуацию, в которой я оказался. Легче мне от этого, правда, не становилось.
Боль в затылке притихла, как усмиренный зверь, измотанный собственной яростью, но теперь нутро мое раздирали когти голода. Таинственные пленители, кем бы они ни были, не удосужились бросить своей жертве даже корку хлеба. Конечно, их прагматичная позиция была мне вполне ясна – зачем переводить продукты, подкармливая того, кому жить осталось считанные часы?
Мерная капель, источником которой служила проржавевшая труба, по временам начинала буквально сводить меня с ума. Иногда я отвлекался, погружаясь в размышления, и переставал ее замечать. Иногда, напротив, пытался прикинуть время между этими навязчивыми «кап-кап» и таким образом рассчитать, который теперь час. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем в подвале снова зажегся свет.
На этот раз по лестнице спустилась пара крепких мужиков, которые подхватили меня, как мешок картошки, и бесцеремонно поволокли наружу. Эти двое смотрелись типичными колхозниками, и ничто не выдавало в них приверженцев древнего культа, рукою провидения вычеркнутого из исторических анналов, составляемых трудолюбивой, но временами забывчивой Клио. У одного руки были перепачканы соляркой, а из кармана распахнутой спецовки торчал наружу кусок ветоши, покрытый темными пятнами. Этого я мысленно окрестил «механизатором». Второй получил от меня прозвище «агроном» - из-за того, что выглядел он чуть более интеллигентно, на длинном носу носил тяжелые роговые очки, и был одет в пиджак советского покроя, с приколотым на лацкане значком «Отличник сельского хозяйства». Лицо у него было землистое, морщинистое, но довольно молодое. Пиджачишко ему достался явно с чужого плеча.
Протопав по длинному неосвещенному коридору, меня выволокли на улицу, и я увидел над головой высокое темное небо, на котором робко проступали первые звезды. Покрутив головой, я не обнаружил на сельской улице ни единого человека, кроме нас. Окна кособоких домишек зияли чернотой, лишь пара накренившихся фонарей изливала на нас желтоватый дрожащий свет.
- Где же все? – поинтересовался я с деланным безразличием.
- Уже на месте, - буркнул «механизатор».
Потом меня грубо погрузили на телегу с соломой, запряженную старой облезлой лошадкой – «агроном» уселся рядом, а его спутник взобрался на козлы и подстегнул неказистую клячу. Тронулись.
- Мужики, отпустите! – горячо вдруг зашептал я. – Денег дам! Продам квартиру, все ваше будет! Скажете, что сбежал я по дороге, веревки перетер, и сбежал!
- Нельзя, - пожевывая соломинку, отмахнулся «агроном».
- Себе дороже, - подтвердил второй.
Стало ясно, что договориться с ними не выйдет. Для порядка я поизвивался немного на дне телеги, но только лишний раз убедился, что веревки держат крепко. Потом «агроном» поддал мне сапогом в бок, и я затих.
Поскрипывая, телега медленно катила сквозь темноту. Деревенька осталась позади, теперь мимо нас в сгущающихся сумерках проплывали черные купы деревьев и кустарника, густо покрывавшие невысокие призрачные холмы. По сколоченному из бревен мосту пересекли речку – очевидно, ту самую, на берегу которой прекрасная наяда огрела меня булыжником. Я был уверен, что воды реки в паре километров отсюда вливаются в озеро, на берегу которого я оставил Славу. Тут в душе моей проклюнулась надежда – дело шло к ночи, и поскольку я не вернулся, мой друг уже наверняка начал бить тревогу.
- Меня будут искать, - уверенно заявил я, - весь лес прочешут. Друзья знают, куда я отправился.
Мужики хмуро переглянулись, но ничего не сказали.
- Если отпустите, сохраню вашу тайну, - соврал я, - скажу, что в лесу заплутал. Слово даю.
Что может стоить дешевле, нежели слово приговоренного к смерти?
- Поздно уже, - вздохнул «агроном», выплевывая соломинку и отрешенно глядя куда-то в даль, - тут такое дело – уж коли обещано, так вынь да положь.
Его последняя фраза на тот момент показалась мне неясной, но размышлять над нею времени не оставалось. Выкрутив шею, я разглядел прямо по курсу алые отблески высоких трепещущих костров. Очевидно, мы приближались к капищу, где в предвкушении кровавой забавы собрались все жители Черных Гарей.
Я ощутил, как отступивший было ужас с новой силой сжимает когти на моем горле. Понукая старую клячу, «механизатор» подкатил к самому подножию холма, где и замерла наша телега. Кругом толпились люди – и дети, и взрослые, и даже совсем дряхлые старики. Никакой одежды на них не было, зато на теле многих были нарисованы грязью какие-то знаки – в основном концентрические кольца и кресты, складывающиеся в лабиринтообразный узор. Все глаза были прикованы ко мне. Некоторое время над холмом висела тишина, нарушаемая только треском пламени. Затем где-то наверху, возле самого алтаря, затянули странную гортанную песню, которую вскоре подхватили все собравшиеся. «Агроном» с «механизатором» тоже принялись стаскивать с себя одежду, на ходу подвывая в такт дикарскому напеву. Силы полностью оставили меня – я лежал как спеленатая мумия, блуждая взглядом по обезумевших крестьянским рожам, перекошенным порочной страстью и злобой. Крепкие руки схватили меня и потащили вверх по склону, чтобы уложить на серокаменный алтарь. Фантазия моя опережала события, так что я уже как наяву видел себя распластанным на холодном древнем камне. Каким образом оборвется моя жизнь? Удар ли каменного топора раздробит мне череп, или кремневый нож вонзится глубоко в сердце?
Вытоптанная площадка, окруженная хороводом монолитов, тоже была заполнена людьми. Подле самого алтаря я увидел ту самую даму, что любезно навестила меня в подвале некоторое время назад. Она тоже успела избавиться от своей одежды, и лишь украшение в виде стилизованной женской фигурки все еще висело на ее шее. Теперь-то я вспомнил, что это такое - типичная «палеолитическая Венера», изображение богини-матери, распространенное среди матриархальных племен каменного века.
Из горла женщины вырывались булькающие гортанные звуки, примитивный шаманский напев. От этого пения, словно доносящегося сквозь время из отдаленного прошлого, у меня морозом подирало по коже. Казалось, даже если бы не было кругом ликующей кровожадной толпы, услышь я где-нибудь эти звуки, сердце мое все равно преисполнилось бы ужасом.
Кремневый топорик, который женщина сжимала в руке, красноречиво намекал на неминуемый исход. Я почувствовал, будто стою на краешке собственной могилы. На ум пришли непрошенные строчки Лермонтова: «Боюсь не смерти я, о нет! Боюсь исчезнуть совершенно». К сожалению, я был не настолько силен духом, как великий классик – сама смерть, жестокая и болезненная, страшила меня не меньше, чем последующее небытие. Кривляющиеся голые люди, чьи тела отливали медью в свете многочисленных костров, напоминали красных демонов, пляшущих на дне глубочайшей адской каверны. Казалось, я уже умер и воочию созерцаю печальные пределы, описанные Данте.
Пока меня укладывали на алтарь, я находился почти в бессознательном состоянии. Мозг продолжал функционировать, но горячечные картины, которые он рисовал, явно были далеки от реальности. Звезды, которые я видел над собой, кружились, словно в калейдоскопе, и искры, взлетающие от костров, как будто стремились подняться в высь и смешаться с небесными светилами, но бесславно гасли на полпути, так и не сумев стать частью звездной мозаики.
Внезапно я понял, что над холмом снова повисла тишина – смолкли исступленные крики, смолкла песня. И тут до слуха моего донеслось нечто, напоминающее далекий барабанный бой. Это был не столько звук, сколько всепроникающая вибрация, которая вспыхивала и затухала, выдерживая определенный ритм. Я мог поклясться, что грохот этот рождается прямо под нами, в глубине земли.
Воображение мое нарисовало тонкие жилистые руки, мерно колотящие в барабан – в точности такие как та, что вынырнула из-под земли, схватив меня за ногу.
Кольцо людей, плотно обступавших меня со всех сторон, разомкнулось – приподняв голову, я увидел вершину холма, вознесенную к ночному небу, и валуны, тут и там разбросанные на ее склонах. Один из этих древних камней пришел в движение. Он был массивный, подобно булыжникам, которые яростный Полифем швырял вослед удирающему Одиссею. Поначалу я решил было, что зрение подводит меня, но нет – мгновение спустя тяжеловесная глыба откатилась в сторону, и на ее месте открылся черный проем подземного хода.
Я до боли вытаращил глаза, силясь рассмотреть хоть что-нибудь во тьме подземелья, и вскоре различил едва уловимое движение. А затем из тоннеля показался человек. Он ничем не походил на представителей рода людского, во множестве собравшихся вокруг меня – то был приземистый, коренастый карлик, с низким лбом и скошенным подбородком, со свисающими до колен узловатыми жилистыми руками. Он был совершенно голый, если не считать грубого ожерелья из костей и зубов, украшавших вытянутую морщинистую шею, как у грифа. Бледная кожа казалась красной в свете костров, грудь и плечи покрывала грубая татуировка с лабиринтообразным узором. В руках карлик сжимал короткое увесистое копье с кремневым наконечником. Ступал он плавно и мягко, как кошка – или как крадущийся во тьме убийца. Замерев, он понюхал воздух, поводя головой из стороны в сторону. Под выступающими надбровными дугами блеснули глубоко запавшие глаза, показавшиеся мне двумя смолисто-черными бусинами. Человек был не один – след в след за ним ступали его собратья, похожие друг на друга, как однояйцевые близнецы.
Бой подземного барабана стих. Карлик приблизился к алтарю и внимательно осмотрел собравшихся. Я вздрогнул, когда взгляды наши на короткий миг встретились. Меня оценивали, как оценивают овцу, приготовленную на убой. Затем один из дикарей выкрикнул неведомое слово – прозвучало оно примерно как «ар-рари» - и поселяне дружно попадали на колени, словно на сеансе у какого-нибудь Кашпировского.
Я, кажется, засмеялся – не знаю почему. Видимо, до сих пор не мог поверить в реальность происходящего. Уж не кошмарный ли сон все это? Не греза ли, навеянная славянским фольклором и сенсационными книжками Жака Валле о карликах, живущих в полых холмах? Ведь в реальности подобным персонажам места нет. Я цеплялся за это беспомощное заблуждение, как утопающий за спасительную соломинку, но ужас, разрастающийся внутри меня подобно черному урагану, готов был растерзать мой разум в лохмотья.
Внезапно дикари как по команде повернули головы ко входу в подземелье, и я, дрожа, вперил взгляд во тьму. Там, за плотной завесой мрака, вновь шевелилась какая-то неясная форма. Нечто неловкое выбиралось на свет, подобно гигантскому неповоротливому кроту. И вот алые сполохи озарили тяжелые складки жира, волны колышущейся плоти и кривые короткие конечности, как у пузатого азиатского божка. Далеко не сразу мне удалось опознать в этом существе крупную, невероятно жирную женщину, своей бесформенностью, своими жировыми складками напоминающую какого-то циклопического кольчатого червя. Лицо ее скрывала сплетенная из корней грубая маска, напоминающая корзинное дно – лишь злобные глазки поблескивали между прутьями. Выбравшись на свет, она в полнейшей тишине направилась в мою сторону, тяжело переставляя бочкообразные ноги. В руке она сжимала острый кремневый нож. Я понял, что это конец - один быстрый взмах, и зубчатое кривое лезвие с легкостью перережет мне горло. Чувства мои невероятно обострились – казалось, я мог расслышать, как в ближайших зарослях падает на землю лист, как трутся друг о друга хитиновые пластины полночных цикад. Я хотел кричать, но пересохшее горло свело судорогой. Вид этой доисторической матроны, напоминающей гигантскую жабу, был ужасен – особенно впечатляли огромные бородавчатые груди, свисающие на выпуклый живот, сплошь покрытый какими-то буграми, волдырями и коркой присохшей грязи. Рука с кинжалом вознеслась надо мной, готовясь обрушиться вниз и впиться в податливую плоть.
Затем над холмом грянул гром. Я с удивлением уставился в небо, на котором не было заметно ни облачка. Только тогда я осознал, что на самом деле это был выстрел. Точно между глаз у бесформенной королевы преисподней появилась дыра, из которой тут же хлынула кровь, заливая сплетенную из корней маску. Рука женщины разжалась, и кремневый нож упал в траву у алтаря. Затем и сама она тяжело повалилась на землю, замерев подобно брошенной кукле – и лишь складки жира на ее теле еще некоторое время ходили ходуном, как желе, которое официант случайно уронил с подноса. Я закашлялся, подавившись истерическим хохотом. Бахнуло еще раз – ближайший вооруженный карлик лишился нижней челюсти, горячая кровь хлынула мне прямо в лицо, заливая глаза. И вот тут началась настоящая паника. Ошалевшие поселяне заметались по капищу, исходя истошным криком. Карлики кинулись к спасительному входу в подземелье, но грянул еще один выстрел, и затылок последнего из них превратился в кровавое месиво.
Я вновь возобновил тщетные попытки разорвать путы, и снова не преуспел. Люди метались в панике вокруг алтаря, больше не обращая на меня внимания. Еще несколько раз громыхнул выстрел, а затем прямо над собой я увидел лицо Славы. Оно было напряженным и перемазанным грязью. В руке Слава сжимал свою верную «Сайгу». Потом мой друг поднял валяющийся в траве кремневый нож и быстрым движением разрезал веревки – по иронии судьбы грозное орудие, которое должно было оборвать мою жизнь, даровало мне свободу. Мы не говорили ни слова. Вцепившись мне в локоть, Слава потащил меня вниз по склону, изредка раздавая в стороны тычки прикладом. Бежать было трудно, конечности мои затекли и болезненно ныли, но вот алые сполохи костров остались за спиной, и у меня словно открылось второе дыхание. Мы неслись сквозь березняк в полной темноте, часто спотыкаясь и поддерживая друг друга. Потом меня будто прорвало, и я начал невнятно тараторить на бегу:
- Кого сжили со свету, тот приучается жить во тьме, понимаешь? Матриархат, люди каменного века… Древние, древние ритуалы… Прорыли свои тоннели повсюду, земля ископана под нашими ногами, а холмы – полые внутри… И та рука! Боже! Ушли, спрятались от посторонних глаз…
Слава прижал меня к дереву и хорошенько встряхнул.
- Кончай молоть чепуху и шустрей переставляй ноги. Они могут опомниться и выслать погоню.
- Так ты что, в одиночку меня вытащил?
- Ага. Скажи спасибо вот этой малышке, - Слава качнул «Сайгу» в руке.
- А помощь вызвал?
- Как? Связи тут нет. Я полдня на брюхе проползал, пытаясь выяснить, куда ты пропал. Нашел следы драки и кровь на траве. Потом взял след – он меня привел в Черные Гари. Несколько часов лежал в траве, наблюдая за деревней. Недоброе место, слыхал я о нем всякие сплетни… Когда народ толпой повалил в сторону Церкви – я понял, что-то затевается. Привести помощь я бы уже не успел. Оставалось только вернуться к машине, захватить ствол, и дальше уж надеяться на самого себя. Когда я вернулся к холму во всеоружии, та жирная уродина как раз приготовилась тебя ножичком пощекотать.
Ведя этот диалог, мы осторожно пробирались сквозь заросли лещины, а едва выбрались на открытое пространство, краем глаза я уловил движение в темноте.
- Слава, смотри!
Оказалось, среагировали мы как раз вовремя – шагах в десяти от нас земля раскрылась, как по волшебству, и наружу высунулся один из карликов, сжимающий в руках короткий лук. Резко пропела тетива, и стрела с кремневым наконечником свистнула в сантиметрах от моего уха. Тут же Слава вскинул ружье и надавил на спуск. Голова дикаря с чавканьем лопнула, как перезрелая дыня, ошметки разлетелись на все четыре стороны.
- Выследили, падлы! – прорычал Слава и потащил меня вперед. Мы снова мчались, не жалея ног. Относительно выбора пути я всецело положился на друга, потому что сам все еще соображал с большим трудом, и понятия не имел, в какой стороне находится озеро. Справа, между двумя кряжистыми березами, раскрылся еще один замаскированный вход в подземелье, откуда на свет появился карлик, воинственно потрясающий копьем. Пуля нашла его сердце раньше, чем уродец метнул орудие в нашу сторону. И вновь мы побежали, как два затравленных зверя. Во тьме под пологом леса трещали ветки и двигались неясные силуэты – упорству подземных жителей можно было только позавидовать.
Наконец тонкие березки расступились, и прямо перед собой я увидел озеро, мерцающее в звездном свете подобно полированному агату. Крик радости вырвался из моего горла. В тот же миг в нескольких шагах от нас очередной карлик показался из тайной норы и выпустил стрелу. Грозно просвистев в воздухе, она вонзилась Славе в бедро. Однако похвастаться своей меткостью перед собратьями дикарю было не суждено – «Сайга» выплюнула сноп пламени, и пуля раздробила маленькому человеку череп.
- Ты как? – поинтересовался я, осматривая рану.
- Ерунда, заживет. Полезай в машину, некогда время терять.
Несколько мгновений спустя мы уже забрались во внедорожник, и Слава, морщась от боли, принялся выруливать на ближайший проселок. Парочка стрел бессильно ткнулись в дверцу с моей стороны, подтвердив нерушимую аксиому, выведенную историей – не тягаться камню с металлом. Вскоре мы уже под рев мотора катили прочь, но я никогда не забуду, как бросил взгляд в зеркальце заднего вида и увидел берег озера, который, подобно крысам, запрудили маленькие скрюченные фигурки, чьи злобные глаза смотрели нам вслед, посылая немые проклятия – выдержанный годами яд столетий.
***
И вновь мы катили по Рославльскому шоссе, теперь уже в сторону города, и свет встречных фар ложился на наши измученные лица, перепачканные грязью и кровью. По обочине дороги тянулись обжитые места, обыкновенные деревни, населенные заурядными обитателями. Сейчас я любил их как никогда – именно за их обычность, за их всегдашнюю прозаичную скуку, за их принадлежность к двадцать первому веку.
- Сегодня же расскажем обо всем в полиции, - решил я, - ничего не утаим. Пусть свяжутся с армией, прочешут деревню, раскопают холмы. Сбросят пару бомб, если нужно. Необходимо вытравить эту доисторическую заразу, что угнездилась у нас под ногами.
- И о чем же ты расскажешь? – усмехнулся Слава. - О ритуалах каменного века? О человеческих жертвоприношениях? О страшных карликах, обитающих в норах под землей? Не будь дураком, тебя же засмеют. И это в лучшем случае – могут и в желтый дом упечь.
Да, все это я прекрасно понимал, но желание рассказать людям правду буквально распирало меня изнутри.
- И что же делать? – угрюмо пробормотал я.
- Поступим хитрее. На тебе несколько ушибов и следы от веревок, у меня дыра в ноге. Все это – реальные факты. Первым делом засвидетельствуем их, потом заявимся в полицию и скажем – так и так, мол, во время рыбалки несколько обормотов из деревеньки Черные Гари напали на нас, поколотили всей толпой, да еще расправой пригрозили. Укажем на Чертову Церковь – мол, именно там оно все и происходило. Полиция вынуждена будет начать расследование, а там уж бог знает, какие факты всплывут.
План был хорош, и именно его мы решили придерживаться – но никаких результатов он не принес. Дело о побоях действительно было заведено, однако, когда участковый заявился в Черные Гари, то с удивлением обнаружил деревеньку совершенно пустой. Очевидно, местные жители в спешке собрали весь свой скарб и сгинули в неизвестном направлении (боюсь, я догадываюсь, куда они ушли, но догадка эта нагоняет на меня оторопь). Так дело и завершилось.
Я, конечно, пытался настоять на том, чтобы древнее капище было раскопано, да только в полиции заявили, что не собираются заниматься подобной ерундой. Хотел было я рассказать им все без утайки, но потом взглянул в их пустые свинцовые глаза, лишенные малейшего проблеска мысли, на их обрюзгшие лица, несущие печать вечного безразличия, и только рукой махнул. Тем более, не хотелось создавать лишние проблемы Славе – ведь в ту жуткую ночь нескольких поселян он застрелил из своего ружья…
Это краткое повествование – первая моя попытка поведать миру правду. Правду настолько невероятную, что я и сам временами отказываюсь в нее верить. Но потом вспоминаю замершую толпу, провожающую взглядами наш внедорожник, и сердце мое охватывает паника.
Ведь они все еще там, внизу.
Те, кто были до нас.