Итак, единство и множество… На первый взгляд, это математические категории, место которых в мире количественных соотношений. Однако они существуют не в пустоте; следовательно, необходимо учитывать пространство и время, а также ту реальность, в которой они проявляют себя. Далее - движение; без него подобное различение не состоялось бы. И, наконец, сознание, вне которого процесс познания утрачивает свой смысл.
Как нам уже известно, сознание либо движется, либо покоится. Психическое существо, или движение сознания в пространстве-времени, можно трактовать по-разному: как подвижную поверхность одного моря или как бесконечное количество отдельных волн. Первое олицетворяет Вселенскую Душу. Второе - души индивидуумов. Мы - единственное в своем роде движение на поверхности общей для нас неподвижной глубины сознания.
Древняя китайская мудрость гласит: «Одно рождает два, два рождает одно; родители рождают ребёнка, ребёнок рождает своих родителей». Что означает выражение «два рождает три»? У него много смыслов. Мы не будем сейчас их рассматривать, нас интересует только следующее: родители вместе с ребёнком создают ТРИ. То есть ребёнок сам по себе и двое его родителей, которых он содержит в себе, все вместе они составляют три. Человек и два его родителя внутри него – это три. А три рождает всё остальное множество вещей
Уже говорилось о том, что для архаического сознания реально существовали числа 1, 2, 3; все, что более того, именовалось «много» или «множество. Триада
воспринималась как нечто естественное и абсолютно не разделенное в себе, как некая целостность, лишь предстающая в разных обликах.
Согласно учению Лао-цзы, между Единым и Многим, между единством и множественностью лежит ДВА, ДВОЙСТВЕННОСТЬ. Единое не может стать множеством, не разделившись, и не просто не разделившись, но став одно напротив другого и тем самым вступив в некие договорные взаимоотношения.
Единое ОПИРАЕТСЯ на двойственность, Единое ЕСТЬ двойственность одного. Однако два, произошедшие из одного, это двойственность особая. Ее трудно назвать истинным разделением, ибо в любой единице и явно, и скрыто присутствуют два мировых начала. Именно поэтому предпочтительнее говорить о рождении и продолжении, а не разделении и противопоставлении.
Подобное сочетание именуется комплементарным (от лат. «дополненность, дополнение»), т.е. любая комплементарная пара едина как в состоянии объединения, так и в состоянии оппозиции.
КОМПЛЕМЕНТАРНЫМИ называют также различающиеся или даже противоположные
теории, концепции, модели и точки зрения, отражающие различные взгляды на
действительность. Именно они совместно создают более полное представление и более истинны, чем каждое из них по отдельности. Например, материя и энергия, Бог и природа, разум и сознание, механистические и холистические представления, наука и религия и т.д. А конце ХХ века французский исследователь Жан Пиаже сформулировал новое направление в познании - междисциплинарность:
«После этапа междисциплинарных исследований, — писал он, - следует ожидать более высокого этапа — трансдисциплинарного, который не ограничится междисциплинарными отношениями, а разместит эти отношения внутри глобальной
системы без строгих границ между дисциплинами».
С этой точки зрения единое человечество необходимо изучать как множество, состоящее из отдельных человеческих элементов (мужчин и женщин), которые представляют собой мужское и женское начала как двуединость человечества. Однако понимание двойственности мира - всего лишь первый шаг к пониманию истины.
Общность как единство во множестве может иметь свое основание не во множестве как таковом, а только в единстве. Единство во множестве предполагает поэтому единство до множества, т. е. некое общее основание бытия. Оно должно быть основанием бытия конечного сущего, которое осуществляет и неуклонно обеспечивает множество и различность в единстве и общности существования.
Множество невозможно и немыслимо без единства, различность – без общности. Множество предполагает единство, но единство не предполагает множества. В этой паре единству принадлежит приоритет перед множеством; они не равноценны друг другу. Однако, если имеет место множество бытийных элементов, объединенных по какому-либо существенному показателю (научное направление, религия, общественное устройство, семья, народ и, наконец, человечество в целом), то они должны находиться в общности совместного бытия. Этим и определяется идея единства.
Как выявилось, единство есть сущностное определение бытия и, следовательно, для него в нашем восприятии должно быть соответствующее понятие. Это значит, что рождаться оно должно из своего собственного содержания и лишь затем как-то интерпретироваться нашим разумом и переживаться сознанием.
Именно здесь и возникают первые сложности, обусловленные двойственностью разума и сознания. Общее понимание разума, столь свойственное научному и философскому мышлению Х1Х и ХХ века, ныне существенно изменилось. Выявился целый ряд его аспектов. Единое стало множеством.
Один из этих аспектов - понимание разума как сложнейшей познавательно-аналитической системы, завершающей этап биологической эволюции материи. В этом смысле термин «биокомпьютер» вполне правомерен. Однако эта его составляющая никоим образом не определяет понятие более высокое и сложное - разумность.
Системология, синергетика и теория информации позволили многое понять и объяснить, в том числе и некоторые особенности, свойственные как биологическому, так и технологическому устройству. Программистам множество раз приходилось сталкиваться с ситуацией, когда в компьютерную систему уже что-то загружено, однако это «явно существующее» не воспринимается вообще либо трактуется как нечто чужеродное, подлежащее уничтожению или игнорированию. Тогда выход видят в улучшении технических характеристик, новом программном обеспечении и т.д.
Однако ни один, даже самый современный суперкомпьютер не гарантирован от подобных сбоев и еще более серьезных системных ошибок. Есть и такие, которые не поддаются вообще никакому объяснению, и тогда начинают говорить о «глюках» (галлюцинациях), легком, тяжелом и даже коварном характере той или иной модели, программы и т.д.
Сознание ведет себя несколько по-иному. То, что оно воспринимает или интуитивно чувствует, становится его частью и уже не может быть ни забыто, ни вытеснено. Далее начинается работа универсальной системы разума, у которого не так уж много стратегий поведения. В первую очередь, он ищет аналогии – сначала в своем опыте, а затем и в опыте других.
Найдя нечто заслуживающее внимания, берет за основу, а затем перестраивает по «своему образу и подобию». Или отбрасывает за ненужностью, или архивирует. Однако разум, находящийся на достаточно высоком уровне, достаточно быстро понимает свое несовершенство и начинает процесс трансформации «себя нынешнего» в «себя будущего».
Обязательным этапом этого действия становится освоение «позиции наблюдателя», могущей поддерживаться достаточно длительный период. Подобная остановка дискурсивного мышления в той или иной степени освобождает сознание от множества сдерживающих и во многом навязанных ограничений.
В результате достигается то, что мы именуем «измененным состоянием сознания» с выходом за границы эмпирической реальности и привычного нам пространства-времени. Несмотря на длительное и реальное существование, процесс этот во многом остается не просто не изученным, но и противоречащим общепринятой картине мира.
Кроме того, для его понимания необходимо вводить множество переменных, к чему человечество абсолютно не готово. Значительно проще принять постулат «не создавай дополнительных сущностей сверх необходимости» за непреложную истину и на этом успокоиться. Однако ключевым вопросом здесь является не вопрос о «сущностях», а вопрос о НЕОБХОДИМОСТЯХ.
Еще недавно саморазвитие, самообучение, самоуправление и самосовершенствование считались принадлежностью сферы программирования и опирались на теорию систем и теорию информации. Однако очень скоро эти реалии были распространены на биологические, психические и социальные процессы. И вот здесь и оказалось, что ничто САМО ПО СЕБЕ ни развиваться, ни обучаться, ни совершенствоваться не может. Не может даже «программировать себя», ибо необходимый для этого алгоритм создан кем-то другим. «КТО» это другое, или «ЧТО» это другое - ныне предмет самых ожесточенных споров.
И это еще не все. Есть некоторые наблюдения, позволяющие находить аналогии с устройством и существованием так называемых «тонких», «энергоинформационных», «квантовых» миров, их возможной связи не только с категориями сознания и разума, но и компьютерными реальностями. Возможно, мы имеем дело с первыми проблесками технологического самосознания - дамокловым мечом творцов искусственного интеллекта.
Страх этот вполне обоснован, ибо то, что создается подобным образом, никоим образом не соответствует ни энергоинформационному полю Земли, ни Сверхразуму любого уровня, ни лемовскому Солярису, ни даже феномену «мыслящей материи». Речь идет о МАШИНЕ, которой делегируются права разумного и сознательного. И если мы в определенной степени можем говорить об искусственном интеллекте, то о сознании утверждать подобное у нас нет оснований.
И когда приходится решать задачу уже собственного совершенствования - не «машинного», а человеческого, мы снова и снова сталкиваемся с тем же самым - сознанием и разумом, двойственностью и разделенностью, единством и борьбой противоположностей, противостоянием части и целого, власти и общества, личности и социума.
Мы вынуждены принять постулат о необходимости организации множества и управления им - тем множеством, которое разделено само в себе и неоднозначно самому себе. Однако и в самой управляющей структуре, по определению наиболее разумной и сознательной, нет ни единства, ни воли к объединению.
И потому мы просто вынуждены продвигаться от внешнего разъединения к внутреннему единству, от единства бытия – к единству индивидуальному, а далее – к единству всего сущего в бытии мира. Опыт пребывания в измененных состояниях сознания позволяет перевести идею единства и единства во множестве в прямое и непосредственное восприятие, в абсолютную и несомненную реальность.
Осознав это, мы неизбежно начинаем задумываться о том, КАК, ЧТО и ДЛЯ КАКОЙ ИМЕННО ЦЕЛИ ОБЪЕДИНЯТЬ. А для этого необходимо вводить какие-то общие критерии, свойственные как для «большого», так и для «малого». То есть освоить качественную и количественную сторону мироздания.
Качество и количество выражают противоположные и в то же время неразрывно связанные между собой характеристики объектов, процессов, фактов и явлений. Можно говорить и о «качестве качества», и «количестве количества», и о «качестве того или иного количества» либо «количества того или иного качества в том или ином количестве».
Это заставляет нас не просто создавать те или иные системы ценностей, но и постоянно изменять их. Причем изменять так, чтобы сохранялась качественная определяющая объекта в его количественном окружении. Иначе говоря, мы должны определить границы МЕРЫ. А она глубочайшим образом связана с сущностью, с законом, с закономерностью.
Обратим внимание на то, что смыслообразующими элементами понятия “закономерность” являются мера и закон. Это зона, в пределах которой данный объект (в том числе и человек) может изменяться, модифицироваться, трансформироваться как часть общего, сохраняя свою внутреннюю суть как единство, интегрированное во множестве. А это дает возможность сформулировать ЗАКОН ВСЕОБЩЕГО СУЩЕСТВОВАНИЯ, в котором человеку предлагается задача СТАНОВЛЕНИЯ СЕБЯ МЕРОЙ ВСЕХ ВЕЩЕЙ.
Ныне это признается всеми без исключения, однако от осознания и принятия до выполнения - дистанция огромного размера. Целостность как истинная сущность человека и единство как объединение множества людей до сих пор остаются труднейшей задачей. Почти неразрешимой, ибо в первую очередь предполагает полное изменение человеческой природы.
Среди множества серьезных проблем и цивилизационных вызовов эти две - важнейшие; без их решения никакого продвижения вперед не будет. Более того, на будущее может рассчитывать только объединенное человечество. Самое же страшное в том, что это, практически всеобщее понимание ни в чем не реализуется и ни во что не выливается. Вся нынешняя общечеловеческая деятельность может быть определена в нескольких словах: «Хотим как лучше, а выходит как всегда».
То же, что выходит, есть уродливый и противоестественный синтез интуитивного чувствования, неправильного понимания и ужасающего исполнения. Идея единства, абсолютно верная в своей сути, трансформируется в единство немногих ради владения многими и подавления многих; движение к объединению порождает глобализацию как отрицание многообразия и индивидуального различия.
Онтологические постулаты, о которых мы говорили выше, (множество невозможно и немыслимо без единства, различность – без общности; множество предполагает единство, но единство не предполагает множества; единству принадлежит приоритет перед множеством) в реальной жизни приобретают самые нелепые и чудовищные облики.
Маргинальное начинает считать себя элитарным, любые (даже самые патологические и опасные) потребности личности признаются ее неотъемлемыми правами и становятся выше общественных; достижение целостности понимается как право на абсолютную самореализацию.
Борьба женщин за свои права превратилась в агрессивный истерический феминизм, требование равенства заменилось нерассуждающей, патологической ненавистью ко всему, связанному с мужским полом. Этическая составляющая равенства породила лживую, анекдотичную и гротескную «политкорректность», призванную стать оправданием самого неприкрытого правового беззакония.
Провозглашение прав детства аннулирует права родителей, ювенальная юстиция противопоставляет себя юстиции гражданской. В международных отношениях право сильного лишает слабого вообще каких-либо прав. Правдивость, достоверность, доказательность, объективность суждений, гуманность и сострадательность отменяются за ненадобностью.
Договоры не исполняются, а декларации о намерениях отменяют сами намерения. Образование и воспитание построены на принципе функционального соответствия и машинной логики. Под искусством понимается абсолютно все, что есть простое отражение действительности и способно приносить прибыль.
Семья превратилась в некое совместное (и тоже почти механическое) проживание индивидуумов, а дети - в непродуманное, неэффективное и затратное производство. Религия остается престижной, но исполнение ее постулатов отнюдь не считается обязательным. Бог понимается как «солидный Господь для солидных господ».
То же самое происходит и внутри современного человека. Здесь стремление к независимости, полной и неограниченной свободе от всех и всего почти полностью заменило поиски цельности, а самосовершенствование понимается исключительно как движение к профессиональному, политическому, карьерному росту и материальному благосостоянию.
Удивительно, но противостояние части и целого затронуло даже самые интимные стороны человеческого существования. Достижение внутренней цельности ныне решается либо отказом от половой принадлежности как таковой, либо сменой пола, либо половой «многополярностью».
Да и само человеческое тело перестало устраивать, но не по причине его тленности и смертности, не по причине его старения, болезни, угасания личности и разума, а просто потому, что постоянное, данное от природы тело - это не модно, не престижно, не сексуально и не актуально. И это при том, что к использованию его истинных, но еще скрытых возможностей человечество даже не приступило.
Неизбежно возникает вопрос: с чем мы имеем дело? С обычным набором явлений, связанных с «временем перемен» и не раз наблюдавшимся в истории человечества? Болезнью роста, поразившей всех без исключения? Зловещим предзнаменованием апокалипсиса как бесславного конца нынешней человеческой цивилизации?
Балансированием на грани «точки невозврата» под всеобщим лозунгом «после нас хоть потоп»? Судорогами, болями, проклятиями и воплями рождения нового разумного вида, поставившего своей целью полный отказ от старой формы во имя нового содержания? Рождением, ради которого можно пожертвовать абсолютным большинством в пользу столь же абсолютного меньшинства?
Если это и так, то подобное предположение полностью противоречит всему человеческому опыту, как историческому, так и духовному. Не может столь тотальная трансформация начинаться с физического, телесного или витального уровня. Ни к чему позитивному это не приведет и никогда не приводило. Потому что математический, философский, религиозный, а позже и психологический аспекты проблемы единства и множества, так же как «единого во множестве» и «множества в едином» решены еще на заре человечества. Вопрос в другом - в ДОСТИЖЕНИИ ЕДИНСТВА.
Практически вся история человечества - это многочисленные и безуспешные его поиски. И именно эта безуспешность позволяет многим серьезным авторам (как в дне вчерашнем, так и в дне сегодняшнем) серьезно усомниться в том, что объединение это реально осуществимо. Парадокс именно в том, что все абсолютно правильное и вроде бы не такое уж трудное в теории на практике не работает либо работает плохо и недолго. Вот небольшой экскурс в историю вопроса.
У Платона идея сообщества всегда была связана с господством и иерархией, что являлось не актом произвола, но единственной идеей объединения в форме империи. Ибо в империи есть всего два статуса - господина и раба. Между ними невозможны ни сообщество, ни борьба, ни равноправие. Они как бы существовали в разных планах бытия: господство рождалось в борьбе за власть, рабство - в борьбе за выживание.
Раб подчинял свое человеческую сущность «природному, животному началу»; по Аристотелю, господин был способен предвидеть, тогда как раб был способен лишь удовлетворять свои физические потребности. Разумный был господином. Неразумный и непросвещенный варвар был самой природой обречен на рабство.
Гегель развивает эту дилемму по-своему. Реальность и стабильность власти господина всегда связана со степенью риска. Действия господина представляли собой «реализацию и манифестацию» прошлого и будущего в настоящем, оно осуществляется как действие, не останавливающееся перед риском полного уничтожения и своего, и не своего; это власть того, кто готов принять решение и идти на риск.
Ф. Ницше не находил гегелевского «господина» в политической жизни США, где на жизнь хоть и смотрят как на борьбу, но вознаграждают конечный результат. Поэтому победивший прав уже по определению.
Характерная черта равенства не столько в том, чтобы объединять, сколько в том, чтобы разрушать сложившуюся иерархию, заменив ее новой. Мощь анонимного множества Платон определил как «бунт количественного против порядкового». Демократия не ограничивается законодательным провозглашением равенства — необходима еще мощь народных масс, уничтожающих бывшее партнерство, иерархичность и порядковость.
Оппозиция всеобщего и единичного становится основополагающей; всеобщность «естественно» соответствует господству, а единичность — рабству. Человеческая значимость всеобща и безлична, поэтому государство господ признает в человеке гражданина вообще. Ее глава - лишь функция государства, олицетворяющего начало всеобщности).
Известный русский философ и социолог А. Кожев пишет об этом так: «Современное государство интересует лишь некое действование вообще, а утрата конкретности неизбежно отзывается в нем утратой законности и истинной справедливости. Подобная ирреальность или идеал всеобщего целого ведет к тому, что его сила и воля уже не имеют ничего общего с порядком, будучи лишь чистой властью.
Принцип единства, если он имеет внутренний характер, порождает структуру, если внешний — создает сумму. На своей границе структура заменяется суммой, за этой границей благое и разумное сменяются единым и позитивным, а рациональное отделено от разумного. Человеческий разум абстрагирован от человека; мир рационален, но бесчеловечен и неконкретен.
Поскольку смысл отсутствует, мир становится плоским, абстрактным и пустым. Существует не развитие в сторону упорядоченности, а кризис разумного, доброго и вечного, кризис добра и зла, управления и подчинения, единства и множества и, как следствие, фундаментальный хаос, затрагивающий сами основы человеческого существования».
Еще Гете утверждал: «Лучше несправедливость, нежели мир, оставшийся без всякого закона». «Порядок тяготит человека, а беспорядок заставляет его искать у полиции или смерти», — повторял П. Валери. А. Тойнби ставит идею универсального государства в один ряд с духом вселенских церквей и героических веков.
Момент их появления совпадает с временем глубокого социального кризиса, однако сами эти идеи и рожденные ими учреждения кажутся одержимыми почти «демоническим желанием продления себя любыми средствами». Они верят, что бессмертие их институтов гарантировано высшей силой и освящено вечным законом.
«Универсальное государство» всегда озабочено сохранением того, что еще уцелело, но при этом оно представляет собой последнюю фазу существования общества перед его полным исчезновение. Умиротворяющий «мираж бессмертия возникает только вследствие ошибочного восприятия “универсального государства” как цели всякого человеческого существования».
Тоталитарное государство воспринимается тогда как панацея от бед смутного времени. Высшая цель всех строителей империй — создание «всеобщего государства» на базе той единственной державы, которой удалось уцелеть в ходе взаимоуничтожения. Идея антинасилия и умиротворения принимается лишь наиболее развитым меньшинством.
Еще Платон породил ставшее устойчивым представление о том, что внешняя социальная иерархия структурно и семантически соответствует внутренней иерархии личностных сил, т. е. неких начал души, и что именно объективная и надличностная справедливость отвечает за оба эти порядка — социальный и душевный.
Сообщество тогда будет справедливым, если каждый его член добросовестно выполняет возложенную на него задачу. Аристотель дополняет это деление на «публичное — частное» своими универсалиями «общей справедливости», положившими начало понятия «политическая справедливость».
Душа человека - только часть природы, а значит, ее движения спонтанны и непредсказуемы. Врожденная справедливость может быть раскрыта в ней только «светом просвещения», и тогда соответствующие ее действия будут направляться уже всеобщим разумом. Внешнее и внутреннее, природа и разум соединяются только во всеобщем. Истинна только общая воля, частные воли грешат самомнением и ошибками.
Революция раскрыла «истинные» начала мира и природы, освобождая человека от «предрассудков и темноты». Но призыв «голосуйте сердцем» мог таить серьезную опасность: если тайна и ушла из политики, то это еще не значило, что она ушла окончательно из души.
Следствием теории «потаенности сердца» (выражение М. Робеспьера) становилось то, что внутреннее движение души омрачалось подозрениями, направленными против собственных тайных мотивов. Робеспьер перенес этот конфликт души в политику, и картезианское сомнение стало ее правилом: в жизненной действительности «быть» и «казаться» оказались тождественными.
Борьба с политическим лицемерием превратила диктатуру Робеспьера в «царство террора», который стал узаконенным механизмом, придающим ускорение революции. Целью «террора добродетели» всегда оставались скрытый враг и скрытый порок, в этом было заключено и предвосхищение «перманентной революции».
«Трибуналы и юридические процедуры созданы лишь для членов гражданского общества». Взбунтовавшись против несправедливости, массы ответили той же несправедливостью, убив своих хозяев: «Справедливость для них могла заключаться лишь в коллективном применении практики индивидуальной несправедливости».
«Правление, родившееся из убийства Бога и существующее лишь благодаря убийству, заведомо утратило право выносить смертный приговор. А следовательно, не способно осудить всякое другое преступление».
«Испорченный цивилизацией» человек должен был вернуться к природе, где его ожидал «добрый и благородный дикарь», «естественный человек». Политика стала сводиться к «естественным» процессам, как бы подчиняющимся законам природы.
Сама Декларация прав человека учреждала источник политической власти и создавала основу политической системы, опирающейся на «естественные права», понимаемые как «дополитические», но в то же время составляющие и конечную цель политической власти.
Для X. Плеснера политическая реальность есть «форма преломления» жизненных отношений личностей, ирреально противостоящих друг другу в публичной жизни, в ней они находят выход своим притязаниям на «близость и дистанцию».
Политика — состояние жизни, в которой та получает свою конституцию не только внешним юридическим образом, но и по существу, тем самым утверждая свои смысловые связи с миром. «Политика есть человеческое априори, общество и политика сущностно необходимо соразмерны человеческому существованию».
Везде, где демократическое общество вторгалось в сферу политики, оно навязывало свои стандарты, интриги и вероломство «высшего света», на которые «низы» отвечали насилием и жестокостью. «Срывание масок» могло происходить только в обществе, где лицо и гражданин различались наличием у этого последнего person’bi, он был правосубъектен, и за ним закон закреплял определенную роль.
В «Философии права» Гегель утверждал: «Воля, которая ничего не решает, не является действительной волей. Только принимая решения, человек вступает в действительность... Праздность не хочет идти дальше размышлений, так как в них сохраняет для себя неограниченные возможности. Но возможность — это не действительность. Поэтому и воля, которая уверена в себе, не теряется в том, что определяет».
А де Токвиль отмечал в постреволюционном обществе появление нового типа страха — растекающейся тревоги без определенного объекта опасения. Характерно, что такая тревога не была реакцией на репрессии государства, напротив, она к ним приводила: будучи переосмысленным как тревога, страх уже не воспринимался как инструмент власти — он становился перманентным душевным состоянием масс.
Реагируя на эту тревогу, правительство направляло свои репрессии уже не на акты противодействия. Их цель теперь заключалась в механическом сплочении людей путем «предоставления им чувства постоянства и структурности». Тревога стала политическим орудием тиранического большинства, получавшего свою силу от закона, идеологии и институтов.
«Новым агентом страха стало большинство, правящее посредством традиционных служб и средств государства, но при помощи механизмов народного мнения и коллективных верований. Множество стало признаком хаотичности, единство удовлетворялось механическим сцеплением частей. Только природа представлялась достойным противником, искусственно же создаваемая «природа» — союзником. Наконец-то государство явило себя «земным богом» (Г. Гегель).
Думается, что этого вполне достаточно… Однако вот какой парадокс - человечество по-прежнему больно идеей «Золотого века», справедливого государства и царствия небесного. Сегодня эти определения звучат гораздо чаще, чем в любой другой период человеческой истории. Откровение о начале строительства этого Нового Мира встречается еще в Ветхом Завете у Исайи и звучит так:
«Ибо вот, Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце. А вы будете веселиться и радоваться вовеки о том, что Я творю: ибо вот, Я творю Иерусалим как место веселия. Народ его будет источником радости. И буду Я радоваться о Иерусалиме и веселиться о народе Моем; и не услышится в нем более голос плача и голос вопля. Там не будет более умершего малолетнего и старца, который не достигал бы полноты дней своих;
И будут строить домы и жить в них, и насаждать виноградники и есть плоды их. Не будут строить, чтобы другой жил, не будут насаждать, чтобы другой ел; ибо дни народа Моего будут, как дни дерева, и избранные Мои долго будут пользоваться изделием рук своих. Не будут трудиться напрасно и рождать детей на горе; ибо будут семенем, благословенным от Господа, и потомки их с ними.
И будет, прежде нежели они воззовут, Я отвечу; они еще будут говорить, и Я уже услышу. Волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому, а для змея прах будет пищею: они не будут причинять зла и вреда на всей святой горе Моей». Почти то же самое мы видим и в Завете Новом: «И увидел я новое небо и новую землю: ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет». (Иоанн Богослов).
В чем же основная проблема всех горестей, бед и неудач человека? По мнению Бл. Августина, в следующем:
«Всякая разумная душа или разумный народ несчастны вследствие своих грехов или же блаженны вследствие своих праведных дел. А всякая неразумная душа и неразумный народ или уступают сильнейшему, или повинуются лучшему, или равны равному, или создают соперничающего, или вредят тем, кто уже превзошли. Даже тело служит своей душе настолько, насколько это допускается ее достоинствами и строем вещей. Ни в какой природе нет зла, а злом для каждой природы становится ее собственная виновность и неразумие».
Мы давным-давно поняли, что небо, земля и море - это не место, не какое-либо географическое пространство, не иная планета, а Новый Иерусалим столь же символичен, сколь и реален, подобно тибетской Шамбале и русскому Китеж-граду. Скорее, это внутреннее царство сознания, то, что есть надразумное, надсоциальное и надличностное, то, что является лишь первой остановкой на бесконечном пути совершенствования. Таково истинное значение этих понятий; именно к началу этого строительства приглашает нас Бог Отец; именно об этом говорил Иисус и множество святых людей.
В то же время Земля – это живое, явленное в форме; живое, которое всегда отражает внутреннее состояние отдельного человека и человечества в целом. Коллективное сознание человечества и жизнь на Земле неразрывно связаны. «Новое небо» – это возникновение преображённого состояния человеческого сознания, а «новая земля» – его отражение в физической сфере.
Поскольку человеческая жизнь, разум и сознание по сути едины с жизнью планеты, то разрушение старого неизбежно будет сопровождаться синхронными географическими, климатическими и социальными катаклизмами, которые мы сегодня наблюдаем в таком множестве…
***