Своеобразным видеофрагментом закрепилось в памяти на долгие годы уже событие далёкого-далёкого летнего дня…
Мне лет пять-шесть. Год, наверное, шестидесятый, шестьдесят первый… Мы, трое детей-погодков: старшая сестра и два брата (я средний) – выбегаем на двор на радостный мамин голос:
– Шарик. Шарик.
Это от бабушки, из деревни, что находится за 6 километров от города, прибежал в гости любимый Шарик. Оставив маму, Шарик бросается к нам, виляет хвостом и всем большим телом, лижет наши лица.
Шарик – чёрная, довольно крупная собака, которая нам тогда кажется вообще исполином. Этот его визит не первый и, должно быть, привычный. Но именно в этот день (почему он и запомнился) я спросил у мамы, что это за собака и откуда Шарик нас знает? Мама объясняла, немногословно, и не раз, но лишь позже, всё сопоставив, я окончательно понял эту семейную историю.
Дело в том, что давно раньше, когда мы жили в землянке посреди солончаковой степи, Шарик был нашей собакой. Не скажу: щенком он у нас появился или взрослого уже дали его нам бабушка с дедом, склоняюсь ко второму варианту, потому что собака была уже уж очень мудрой. Так вот, потом, когда мы переселились в подвал двухэтажного дома по улице Давыдова, его пришлось отдать в деревню, потому что на Давыдова был небольшой общий двор, и собак, наверное, не держали. А когда, примерно год назад, мы переехали уже в дом на два хозяина по Советской, Шарик однажды прибежал за конными санями с дедом и бабушкой, когда они приезжали к нам в гости. Вот с тех пор Шарик стал регулярно, почти каждую неделю наведываться к нам самостоятельно. То ли он как-то ухитрялся освободиться от цепи по собственной инициативе, то ли дед отпускал его, истосковавшегося – теперь не помню. Помню, что, как правило, надолго в гостях он не задерживался. Прибежав, шарик жадно пил воду, чем-то мы его угощали со стола, но – ел он или нет – не помню особенно, наверное, – разве что из уважения, ему ведь обратно бежать. Пообщавшись, Шарик часа через два решительно покидал нас, невзирая на все попытки его оставить.
Но вот однажды Шарик не появился в ожидаемый день. И снова не пришёл, и снова… Мы, ребятишки, все изволновались.
Наступил и миновал Покров. Вся земля укрылась снегом, и мимо домов вместо громыхавших ещё недавно по мёрзлым после ночи дорожным колдобинам колёсных телег заскользили санные повозки: наступила очередная морозная сибирская зима. Подходили Октябрьские праздники, и мы с нетерпением ждали в гости бабушку с дедом – на 7 ноября они должны были приехать. Надо ли объяснять, что нас, детей, больше всего волновала судьба Шарика!
И вот во двор въезжают санные дровни (дед выписывал коня в колхозе, где работал конюхом), в санях, в огромных овчинных тулупах с высокими, закуржавевшими инеем воротниками дед с бабушкой… А Шарика нет.
Мы напряженно молчим, ждём, пока дед, освободит с заиндевевшими боками рыжего мерина от холодной железки узды, опустит подпругу и бросит ему сена с саней и следом за бабушкой войдёт в дом.
Положив на пол кнут, сбросив на пол же тулуп и большую лисью шапку, не разуваясь и не снимая фуфайки, он усаживается на табурет у печки с видом уставшего с дороги человека и обводит всех взглядом – дед понимает, какого известия все ждут от него, особенно внуки.
Помедлив, он снимает с рук огромные чёрные меховые рукавицы. Я с ужасом слежу за ними, предчувствуя острым детским чутьём неладное, исходящее от варежек.
– Пристрелили Шарика, когда последний раз от вас возвращался. За волка, видать, приняли.
Дед положил одну рукавицу на другую у себя на колене, прихлопнул ладонью. Затем, осмотревшись, опустил их на пол рядом с кнутом и шапкой.
– Домой притащился весь в крови, и сдох ночью в будке.
Он машинально посмотрел на свои рукавицы, а я, поймав взгляд, выскочил в комнату.
– Из него сшил? – услышал я будничный деловой вопрос отца.
Скоро я притащил домой маленького беспородного щенка неопределённой масти и с чёрным прохладно-влажным носом, которого родители безо особого противления разрешили оставить. А трагедия с Шариком в моём богатом детском воображении разрослась до эпических масштабов в стиле приключений, описываемых Редьярдом Киплингом в его «Книге джунглей». Я насочинял себе и поверил в особые взаимоотношения храброго Шарика с волчьей стаей, постоянно встречающей его на пути домой через глухую лесополосу, и во всех подробностях представлял зримо его героический поступок, когда мой Шарик, жертвуя собой, прикрыл от рокового выстрела охотника-браконьера молодого волчонка.