"Вот, лестница стоит на земле, а верх её касается неба..."
Электронные часы, висевшие над главным входом, видимые почти со всех производственных участков, перешли за полночь. Сегодня они спешили на пять минут...
"Через час и пять минут мне, совершенно точно, будет семьдесят лет", подумал Яков Петрович. Он улыбнулся.
"Эй, Печкин, ты теперь у нас парень видный - пенсия плюс оклад..." К Якову Максимовичу подкралась, чуть дергаясь от детского восторга, Екатерина Петровна и игриво ущипнула его за задний карман рабочего комбинезона трясущейся, сухонькой ручонкой. Комбинезон висел на костлявой фигуре Якова Максимовича как знамя производственной победы - монументальными складками, и был многократно мастерски заштопан. "Пойдёмте ка, угостите даму кофе, хорош стаханить уже, сколько можно!" Увлекая его за собой, вечно юная от работы Екатерина Петровна мелко дрожала, кокетливо хихикала и непроизвольно трясла головой. Яков Максимович, превозмогая дрожащий по всему экрану тут и там курсор, отчаянно царапая мышью стол, закрыл свою учётную запись в рабочей программе.
Последние лет пятьдесят он ни разу не допускал брака, работал чётко по инструкциям, меняющимся ежемесячно и считал это значимым достижением. Ну или по крайней мере гарантом его рабочей занятости.
Его место тут же занял молодой, неаккуратный, торопливый и горячий напарник Кирил. Не обращая внимания на протестующие сигналы компьютера "Ошибка!" И "Нарушение!", он стремился, казалось, свернуть производственные горы. Объём работы, выполняемый Яковом Максимовичем за все двенадцать рабочий часов, он был способен выполнить часа за три. Штурмуя невиданные высоты количественных показателей, Кирил считал брак объективной издержкой, люто понося устаревшую уже лет как десять технику, медлительных коллег, тупое начальство и жадное правительство вслух, он вёл какую-то свою войну. Не принимая во внимание должностные инструкции, и даже их собатируя, он, тем не менее имел определённый результат...
Яков Максимович махнул рукой и, увлекаемый Екатериной Петровной, гордо прошёл через весь цех, широкие штанины его комбинезона, подхваченные сухим и жарким ветром вентиляторов, гордо реяли, навевая мысли о парусном флоте и дыме былых сражений. Словно щевствуя через триумфальную арку, прошёл Яков Максимович под рамкой металлодетектора. Рамка ехидно загудела... Однако спящий рядом на стуле мордатый охранник только свирепо взрыкнул во сне.
Столовая была пуста, где-то капала вода, гудела и мигала галогеновая лампа, истерило радио. За окном мягко шуршали, утопая в ночном мраке проезжающие машины. Ночь пятнадцатого июля две тысячи семьдесят девятого года постепенно переходила в утро шестнадцатого.
"Семьдесят лет, это весомый повод", решил Яков Максимович и заказал крепкой и хмурой от сна девице, бывшей тут одновременно поварихой, кассиршей и уборщицей два двойных чернейших кофе и плитку шоколада "Герои труда".
Екатерина Петровна встретила его за столиком несколько отстранённо. Неизвестно, что увидела она в окне, отражавшем тускло освещённую столовую, а только вид её был печален и свято-вдохновенен. Левая её ресница отклеилась и упала прямо в кофе, поставленный перед ними на ободранном подносе.
- Спасибо, Любаша! - Яков Максимович улыбнулся и поправил очки. Екатерина Петровна очнулась, ревниво подрагивая плечами, уставилась на него.
- Есть то будете брать?
_ Сама ешь за такие деньги! - Екатерина Петровна тряслась уже вся, расплёскивая кофе из чашки, взятой обеими руками.
- А я ем! И детям ношу! И котам! Обьедки! Неча тут, вобла крашенная! - залилась гневным румянцем Любаша и удалилась на кухню, свирепо громыхая от туда посудой.
Яков Максимович только улыбнулся, вдохнул щемящий сердце аромат мастерски сваренного кофе, взъерощил редкие седые волосы и смачно крякнул, - "Ээх, бабоньки!"
- Чем на пенсии займётесь то, Яков Максимыч?" - донеслось из кухни и тут же радио было переключенно Любашей с проникновенно-патриотичской, на другую - музыкальную волну.
Послышалось, - "На маленьком плоту..."
Яков Максимовичь счастливо рассмеялся, жадно втянул в себя, зажмурившись, без малого половину изрядной порции кофе... Тут он оторопело ощутил какую-то сердечную щекотку,
Какой-то, электрический что ли зуд на грани боли и наслаждения.
- Жить буду, Любашка! - крикнул он в сгущающуюся кофейного цвета тьму...