Не думал, что когда-нибудь я буду торопиться. А вот, приходится. Тороплюсь рассказать, ведь завтрашний день для меня, скорее всего, не наступит.
Я раньше никогда не думал о смерти, как о чём-то близком, о том, что может произойти со мной. Нет, конечно, я знаю, что такое смерть. Это процесс постепенный, долгий. Медленное угасание в течение многих лет, в окружении друзей, родных и близких, которые и после смерти останутся рядом, будут помнить тебя еще очень долгое время. И даже те, кто не застал тебя живым, будут знать о тебе, слушать рассказы о тебе еще долгие годы.
Так всё и было, так мы жили тысячелетия до Вторжения. Пришельцы изменили всё. И самое ужасное, нам нечего противопоставить им. Я смотрю на безжизненное тело друга и сознаю нашу полную беспомощность. Он погиб вчера на моих глазах, и я ничего не мог сделать, не мог помочь ему, защитить. Мы росли с ним вместе с самого детства. Я помню его совсем маленьким, как он забавно негодовал, что его даже не видно в траве. Как годами позже мы, молодые и горячие, мечтали о дальних путешествиях, ловили потоки западного ветра и представляли, какие земли лежат там, куда он дует, на востоке, у сиреневых гор, едва различимых на горизонте. Помню, какими мы выросли непохожими и разными: я долговязый и худой, он грузный, невысокий, массивный, но в то же время переменчивый и чувствительный, добрый, отзывчивый. Зимой он впадал в тоску, но я знал, что лишь только сойдёт снег, его депрессия закончится, и он вновь будет общителен, весел и добродушен, как всегда. Я таким богатством эмоций не отличался, зима меня никогда особо не печалила, а тёплое время года не приносило сильной радости. И только когда прилетали птицы, мы с ним одинаково умилялись и веселились. Птицы умеют поднять настроение.
И вот он лежит рядом со мной, и я знаю, что сегодня моя очередь. С пришельцами невозможно договориться. Они нас не понимают. Думаю, они нас даже не слышат. Мы для них корм, строительный материал, биомасса. Что угодно, но не субъект для диалога. Я видел, они выращивают нас на нашей же земле, только для того чтобы съесть, или просто убить в самом расцвете. Мы не знаем, откуда они пришли, каковы их цели и мотивы. Мы не в силах им противиться.
Солнце всходит, и его лучи поблёскивают на чудовищных механизмах пришельцев, которые они оставили здесь вчера. Скоро они вернуться… скоро… уже…
***
- Петрович, а что тут будет?
- А тебе-то какое дело?
- Да так, интересно.
- Вроде председатель говорил, под картошку поля чистим.
- Понятно. – Саня долил бензина в бак, протёр горловину ветошью, и дёрнул стартер. Старенькая «Дружба» взревела и громко застрекотала на холостом ходу. Мелкие птицы резко снялись с вырубки и, трепеща крыльями, исчезли в глубине леса. Петрович уселся на спиленный вчера ствол дуба и закурил.
- Санька, сядь, покури, куда торопишься?
- А чего тянуть, раньше начнем, раньше кончим.
- Молодой ты, Санька. Не наработался еще. Ну что мы тут кончим, полтора километра леса впереди. Я вот думаю, - Петрович затянулся и прищурился от попавшего в глаза дыма, - как бы нам этот дубок, - он похлопал рукой по шершавой коре огромного дерева, - на мебельную фабрику продать? Смотри, какой красавец, жалко же, уйдёт на дрова. Съездил бы за Генкой, он трактором мог бы оттащить. Трелёвочник всё равно только послезавтра придёт. А мы бы на пиво заработали.
- Ладно. Давай и вот этот тополь тоже, хорош же!
- Да кому он нужен, его-то точно только на дрова.
- Ну, всё равно завалю, раз уж пилу завёл. Отойди лучше, Петрович, больно уж они близко росли. Даже странно, как друг другу не мешали.
Саня привычным движением повёл пилу чуть под углом к стволу. Дерево мелко задрожало и зашелестело листьями. Саня обошел ствол и сделал глубокий пропил с противоположной стороны. Тополь застонал и, ломая ветки, рухнул в подлесок.