Бродяги Большой игры

Генерал-лейтенант ОКПС  С.Ф.Янковский вспоминает.






Вместо пролога.


23 марта 1872 года, Петербург.

Удар внезапно обрушился на голову семилетнего Никитки. В одно мгновение в его сознании вспыхнул   рассыпающийся сноп искр, поднятых ветром от костра в небо и навсегда гаснущих в темноте. Малец так ничего и не успел понять. Давно уже свыкся он с суетой городской столичной жизни, давно перестал бояться пролетавших по улицам извозчиков. И сейчас, посланный управляющим за свечами, уверенно нёс их охапку, не обратив внимания на показавшиеся из-за угла бешенно несущихся лошадей. И лишь оглянулся в тот миг, когда лошади, вильнув под пьяной рукой возницы, едва успели отвернуть, а летевшие за ними сани ударили его со всего размаху и откинули на десяток саженей в сторону.
Произошедшее заставило возницу саней остановиться. Обернувшись, он бросил тяжёлый взгляд на бившееся в предсмертных судорогах на мостовой тельце, на разбрызгавшуюся из пробитой головы и порванной щеки кровь на снегу. На разбросанные по улице свечи. Затем грязно выругался, повернулся обратно и стегнул лошадей, оставив Никитку трепыхаться, замерзая на мостовой, пока тот окончательно не затих.
Запряжённые двойкой сани бешенно помчались дальше по заснеженным улицам столицы. Возница – высокий, молодой хорошо одетый человек, лихо стоял на них во весь рост и гнал таким свирепым галлопом, словно в этой гонке для него решалась судьба жизни и смерти. Воротник его шубы был распахнут, шапка на голове съехала набок, шарф трепался на ветру. Длинные волосы возницы торчали из-под шапки во все стороны, маленькая бородка заиндевела и торчала на ветру белым клином. А в самом виде возницы проступало что-то цыганское, хотя и был он светловолос и светел лицом.


Калвертон – высокий сухопарый человек лет тридцати с прозрачными зелёными глазами – нацепил лисью шубу и основательно застегнулся. Оглядел себя с ног до головы и поправил одежду. Из угла комнаты вышел ещё один так же тепло одетый коренастый верзила с серым глазами, того же примерно возраста, и встал рядом.
– Нам точно нужна эта встреча? – недоверчиво повернулся Калвертон к полноватому, но подтянутому мужчине за пятьдесят, стояшему в проёме двери в соседнюю комнату и провожавшему их.
– Приходится пойти на поводу у господина Фр-р-анцузова, – недовольно прокаркал провожавший. –Вынуждены перед ним теперь кла-а-аняться.
Провожавший презрительно изобразил что-то вроде подобострастного поклона и продолжил:
– Да, Калвертон. То, что должен нам принести Французов, заставляет всех нас быть покла-а-адистыми! Соглашайтесь на все его условия, эти бумаги стоят целой выигранной военной комании!
– И всё же какого чёрта!.. – подал недовольный голос второй одетый человек.
– Я – не Французов, господин Мюррей! – огрызнулся на него провожавший. – Думаю, у нашего агента сдали нервы. Или же разыгрался денежный аппетит. Идите и успокойте его. Сейчас нельзя, чтобы он что-нибудь выкинул – сорвался или запил. И он, и его дружки-бандиты. Идите, господа, идите и сделайте всё, что нужно!


Возница, прискакав в назначенное место, ждал уже с полчаса. Не желая садиться, он стоял на козлах и буравил глазами окрестности тускло освещённой газовыми фонарями улицы, бывшей в этот час почти безлюдной. С досады он в очередной раз грязно выругался.
Калвертон подошёл к нему так внезапно, что ожидавший не успел заметить даже того, с какой стороны вынырнул из темноты англичанин. Попутчик Калвертона остался незаметно наблюдать за происходящим со стороны, готовый при случае немедленно прийти на помощь.
– Что за кровь у вас на облучке, господин Французов? – полюбопытствовал Калвертон.
– Да, пустое, – отмахнулся возница. – Пока ехал к вам, одного щенка на улице зацепил. А вы заставили себя ждать, господа!
Ничто в лице Калвертона не выдало отвращения к собеседнику.
– Мы наблюдали за вами и окрестностями, господин Французов. Так что за срочность привела нас сюда в это время?
– Неспокойно мне на сердце, мусье заморские. Раз уж, по вашим словам, золота или камней в сейфе на сей раз не будет… Не могу додуматься, как объяснить своим фалалеям, почему на этот раз сейф окажется пуст и из него следует брать не золото, а какие-то бумаги.
– Вы все получите за них деньги. Да ещё столько, как если б принесли нам ларец, доверху набитый алмазами. Чем вам не объяснение?
– Как я объясню остальным, за что получены эти деньги?
– Ай, что вы за лапоть, Французов, а ещё дворянин! Скажите, например, что какой-нибудь граф Воронцов, Воронин, как вас ешё там… Воронов... платит за письма… которые ему крайне важны… для шантажа какой-то высокой особы… и его любовницы... В конце концов, чего вы боитесь? Что ваши подельники после вас бросят? Так больше они вам всё равно не понадобятся. Их дело – залезть в особняк, открыть сейф и получить за это свой куш.
– Выручить куш, да погубить сорок душ…
– А ваше дело, – невозмутимо продолжил Калвертон, –  взять из сейфа бумаги и передать их нам. Выгребете оттуда всё содержимое и получите пятьдеся тысяч рублей.
Колоссальность названной суммы не произвела на Французова никакого впечатления. Он слез с саней и скорчил недовольное лицо:
– И хозяин наверняка будет вечером дома.
– Теперь вас это тревожит? С вами ведь, кажется, это уже обговаривали?
– Ни в коей мере не тревожит. Лишь бы товарищи мои о том не узнали раньше времени. Так-с...
– Итак, завтра? – Калвертон решил закругляться.
Французов ничего не сказал, а только снова залез в сани и взялся за вожжи, намереваясь уезжать.
– Не исключено, что в его сейфе будут и какие-то ценности. И вам не прийдётся никому ничего объяснять, – попытался напоследок ободрить его Калвертон.
Французов молча стегнул лошадей.
– Не забудьте оставить на месте прокламации! – прикрикнул Калвертон вослед отъезжающему,
после чего вновь растворился в темноте.


25 марта 1872 года, Петербург.

Запыхавшийся упитанный розовощёкий господин лет тридцати пяти в пенсне суетливо семенил по бездорожью Итальянской улицы, машинально обходя своими начищенными ботинками наледи и лужи. Второй, молодой невысокий крепыш лет двадцати пяти, семенил вслед, пытаясь ловить слова старшего:
– Извольте ознакомить меня с произошедшим подробнее! –  было уже одиннадцать, но розовощёкий, судя по его виду привыкший в данный час по воскресеньям пить кофей, всё ещё никак не мог прийти в себя. –  Меня подняли с постели, можно сказать, ни свет, ни заря!
А рассказать младшему было о чём. Убийство в особняке случилось ночью. Наутро прохожие обнаружили открытой входную дверь одного из домов на Итальянской улице, в богатом предместье Петербурга, а на пороге дома капли крови. Подоспевший на место околоточный надзиратель в сопровождении городового и дворника вошли в дом, где наткнулись на тело темноволосого невысокого мужчины лет тридцати с небольшим. Голова мужчины была сильно рассечена так, будто по ней с размаху стукнули тяжёлой железной дубинкой. Сразу стало ясно – дело не в несчастном случае.

Небольшая кучка зевак, негромко переговариваясь, стояла перед особняком. На входе на ведущую к особняку дорожку маячила фигура высокого, дородного и добродушного мужчины в форме городового с кокардой на шапке – типичного петербургского городового тех лет. Городовой повернулся навстречу быстро шедшим к дому крепышу и розовощёкому и весьма ловким для его телосложения едва уловимым движением преградил проход, вынудив тех остановиться.
– Следователь сыскной части Стасевич, капитан-лейтенант в отставке, – представился на это городовому шедший первым запыхавшийся розовощёкий.
– Городовой Игнатенко, – уважительно взял под козырёк добродушный служака. В руке у господина Стасевича городовой заметил морскую плётку-кошку , весьма странно смотревшуюся в руках столь розового и миролюбиво выглядевшего человека.
– Следователь Лунин, коллежский секретарь , – в унисон старшему произнёс крепыш.
– Игнатенко, – ещё раз повторил лично Стасевичу городовой, подчёркнуто вежливо пропуская его в дом.
– Скажите… Афанасий Петрович? – вопросительно произнёс имя-отчество городового следователь Стасевич.
– Так точно! Афанасий Петрович, – ещё раз взял под козырёк городовой. Розовощёкий следователь, оказывается, знал его имя-отчество.
– А сколько же вам лет?
– Тридцать два, ваше высокоблагородие, – Игнатенко был несколько удивлён таким вопросом.
– Заметил у вас на руке наколку, которую делали себе моряки, учавствовавшие в нашей обороне Севастополя. А вам тогда было, получается, всего четырнадцать?
– Так точно-с! – с улыбкой отчеканил Игнатенко, очарованный, как казалось, своим собеседником. – Участвовал в кампании, будучи юнгой на корвете "Пилад", до затопления оного на рейде. Был ранен, в тот самый злополучный день, когда был смертельно ранен адмирал Нахимов, светлая ему память.
– А дальше?
– После запрещения нам держать военный флот на Чёрном море, переведён на Балтийский Флот, где и закончил службу в звании мичмана.
Старый служака Игнатенко был явно польщён вниманием к себе старшего морского офицера, пусть и бывшего. Которого, как показалось Игнатенко, пока больше тянуло на воспоминания о былом, чем на расследование преступления.
– Выходит, мы с вами оба в Кронштадте служили, – задумчиво заключил Стасевич и не спеша прошёл в приоткрытую дверь особняка.
Игнатенко в ответ на это лишь ещё раз молча козырнул и проводил взглядом следователей, входивших в охраняемый им особняк.

Внезапно Стасевич остановился на самом пороге дома и, обернувшись, недовольно огляделся. Затем сморщился с неприязнью избалованного барчука и вновь обратился к Игнатенко:
– Да, милейший, и потрудитесь распорядиться, чтобы через десять минут вокруг дома стало чисто. Объявите всем: зевакам, репортёрам газет, окрестным жильцам, что кто-то залез в дом, однако ничего ценного не взяли. Ибо ничего не было. А кровь перед домом – это кровь одного из неудачливых воришек. Ну а тело вынесете, когда стемнеет. И чтобы ни одна живая душа...
– Так нужно поступить? – для Лунина было загадкой, зачем следует принимать столь необычные меры.
– Будет нелишним, будет нелишним... – пробурчал Стасевич и, словно чего-то испугавшись, быстро прошмыгнул в дом.


Калвертон шёл по Итальянской. На сей раз на нём не было ни его тёплой лисьей шубы, ни дорогих сапог, и выглядел он больше похожим на разнорабочего или служащего портерной лавки. Шагая как бы по делу, Калвертон подошёл к тому самому злополучному особняку и, не останавливаясь и не поворачивая головы, незаметно для возможно наблюдавших за ним стал пристально изучать местность. Вокруг особняка было пусто, да и сам особняк выглядел как обычно безлюдным и почти заброшенным. Полицейские чины уже успели исчезнуть из вида, а зеваки постепенно разошлись. И ничто не указывало на происходившие здесь какие-либо события. Не было видно даже следов перед входом – в конце марта весь город был покрыт промёрзшим слоем старого снега: днём снег оттаивал, а ночью замерзал, и потому никаких отпечатков на нём не оставалось. Да и дворник, судя по всему, совсем недавно подмёл вокруг. И всё же, внимательно осмотревшись, Калвертон удовлетворённо улыбнулся. Чистота свежеподметённых дорожек его не обманула – события, которых ждали они накануне, здесь уже произошли.


После первого осмотра особняка сыщики расположились в комнате с развороченным сейфом и лежащим на полу телом убитого и делали первые выводы.
– Тот же почерк, что при ограблении особняков на Мойке. И на Рождественской, – приговаривал, осматривая дверцу развороченного сейфа следователь Лунин.
– Шестое ограбление сейфа за последние два месяца, – добавил из-под пенсне Стасевич.
– И вот это тоже, – Лунин протянул старшему найденный им отпечатанный на гектографе лист бумаги.
– Что это? – спросил Стасевич, в ответ на что Лунин стал бегло читать:
– Ценности, награбленные у народа, будут возвращены их настоящему хозяину – народу... Ни один кровопийца не сможет более безнаказанно эксплоатировать народ, зная, что и до него дотянется рука справедливого правосудия... Ну и всё в том же духе, как и в прошлый раз.
Младший сыщик протянул бумагу старшему.
– Лунин, вы думаете, это убийство совершили те же люди? – Спросил, скорее не ради вопроса, а ради попытки порассуждать, Стасевич. – Дом не производит впечатления дома, где могут хранится особо большие богатства. А именно драгоценности привлекали грабителей во всех прежних случаях. И, кроме того, ранее всё всегда ограничивалось взломом сейфа. Здесь же мы видим убийство.
Стасевич рассеянно прошёлся по комнате.
– Ну это, впрочем, скорее всего объясняется тем, что преступник – или преступники – неожиданно застали хозяина дома. А хозяин, – Стасевич наклонился к трупу и что-то подобрал с пола возле лежащего, – будучи неробкого десятка, вступил в драку.
– Да, неробкого, – Лунин также внимательно оглядел лежащий на полу труп и место вокруг него.
– Узнать бы теперь, кто он. А что, дворник не ведает, кто живёт в доме? – разговаривавший до этого с Луниным Стасевич обратился к присутствовавшему здесь же околоточном надзирателю. – Или убитый проживал без паспорта?
– Околоточный надзиратель Вощинов! – вытянулся в по струнке и представился околоточный, довольно молодой человек с детскими чертами лица. – Паспорт имеется, как же без паспорта, без паспорта нельзя, без паспорта – кандалы и высылка . Вот.
Вощинов протянул Стасевичу паспорт, который успел изъять в доме убитого ещё до прихода сыщиков.
– Только он, ваш высокоблагородие, фальшивый.


Гладко выбритый, ровно причёсанный и явно довольный после чашки обеденного кофе господин пятидесяти лет, провожавший накануне Калвертона и Мюррея на встречу с Французовым, бодро глядел на двух своих подручных, почтительно стоявших перед ним.
– Когда вы собираетесь идти на всречу, сэр? – спросил его Мюррей.
– Бумаги уже у него, – со знанием дела произнёс Калвертон.
– Да. Осталось только их забрать, – ответил, наконец, пятидесятилетний.
– Пойдёте один, как всегда? – Калвертон был готов прийти на помощь своему шефу по малейшему его намёку. – Вы говорили, что встретитесь с ним сразу же?
– И с деньгами, – добавил Мюррей.
– Нет, нарушать правил мы не будем, – успокоил их пятидесятилетний. – Завтра, как и положено, вы, Джейкоб, приобретёте газету и принесёте её мне. Я, как все мы надеемся, прочту там объявление. И уже вечером встречусь с Французовым и заберу у него бумаги. Вы с Калвертоном должны будете, как всегда, незаметно присутствовать неподалёку.
– Всё как всегда, господин Доуи, – отчеканил Калвертон. – Будем неподалёку...


– Когда вы обнаружили, что паспорт – поддельный? – сев на стул, Стасевич продолжал пытать околоточного, внимательно разглядывая бланк паспорта, который держал в руках.
– Да вот только что и обнаружил. Паспорт ведь с виду как паспорт, подделку так просто не заподозришь.
– Да и господин из благородных, на разбойника не похож, – вставил своё слово, стоявший тут же дворник.
– Новоспасский Матвей Михеевич, Итальянская улица дом четырнадцать, живописец. Из мещан , – повернувшись, чтобы получше разглядеть паспорт, к окну, прочитал Стасевич. – Значит, живописец? Что скажете?
– Этот живописей если что и рисовал, так это искусные копии банковских векселей, – раздался за спиной Стасевича голос Лунина, продолжавшего осматривать дом.
Стасевич, дворник и околоточный, как один, повернулись к Лунину, ожидая его дальнейших пояснений.
– Красок да холстов в доме достаточно, – ползая по полу на коленях, продолжил Лунин, – да вот только никакой он не живописец.
Все трое продолжали смотреть вниз на молодого сыщика вопросительными взглядами.
– Я сам, господа, недурно рисую акварелью, уверяю вас, всё что вы видели в доме на предмет занятия хозяина живописью – бутафория. Причём бутафор сознательно старался придать своей бутафории достоверный вид. Хотя бы для несведущего человека.
Лунин встал с пола, отряхнулся и распрямился во весь свой небольшой рост.
– Да и не может в наше время кто-то выручить себе живописью столько, чтобы оплачивать проживание в таком доме, – Лунин обвёл глазами потолок и стены особняка.
– Значит, у господина живописца имеется капитал, – сделал вывод Стасевич. – Следовательно, надо проверять в банках. А что же тогда взяли грабители из сейфа?
– Может тот самый капитал и взяли? – вставил свои пять копеек околоточный.
– Тогда другой вопрос: тот, кто полез в особняк – с виду, признаемся, довольно скромный, должен был наверняка знать, что данный господин хранит этот свой капитал именно здесь.
Стасевич прошёлся по комнате и встал прямо посреди неё.
– Итак, надо выяснить: имел ли, либо имеет ли, убиенный господин Новоспасский, живописец, какие-либо сбережения в каком-либо банке? Не довелось ли ему снять крупной суммы как раз накануне ограбления? Если да, кто мог знать о такой сумме? И вообще, Башмачников, – повернулся Стасевич к дворнику, – с кем общался господин, компании у него бывали?
– Не могу знать, ваше высокоблагородие, никогда никого не видел. Жилец-то и сам попадался мне на глаза больно редко, да в основном под вечер.
– Под вечер приходил к себе или наоборот, уходил? – быстро спросил Стасевич.
– Может где по ночам промышлял? – добавил от себя Лунин.
– Да нет, ваш благородие, приходил.
– А женщины у него бывали? – продолжил Стасевич.
– Тоже никогда не встречал. По ночам господин живописец изволили работать.
– И до какого часа?
– Точно сказать не смогу, самому мне с утра рано подыматься, так я и ложусь рано. Но, бывало, если за полночь случалась какая нужда мне выйти на улицу, огонёк в окне этого дома видал.
– А вы здесь сколько дворником служите?
Стасевич внимательно и незаметно для того смотрел на дворника, за которым заметил некую неуверенность в ответах.
– Семь лет уж. А господин сей изволили снимать особняк от силы месяцев пять. Так что всё при мне было.
– И выправка у господина военная, насколько можно судить по телу покойного, – добавил Лунин, по-прежнему ходивший как ищейка и внимательно осматривавший комнату.
– Так точно-с, ваше высокблагородие, когда господин был ещё живой, выправка была не хуже вашей, – ответил дворник Стасевичу.
– Да, совсем необычный господин был покойный, совсем даже необычный, – Стасевич ещё раз внимательно оглядел паспорт покойного и неспешно убрал его в папку, заведённую им несколько часов назад для нового уголовного дела.


– Теперь главное: выполнить вторую часть операции и переправить добытые документы в Лондон, – от прежнего самоуспокоенного вида Доуи не осталось и следа. – После того, как я заберу бумаги у Французова, надо будет незамедлительно сделать с них минимум три копии. В Лондон мы отправим две, каждую отдельно двумя разными путями. Вы, Калвертон, обеспечите доставку первой из них дипломатической почтой.
Калвертон слегка кивнул головой.
– Вам, Мюррей, – Доуи повернул голову в его сторону, – предстоит работа более тонкая. Торговое судно "Палладин", прибывшее с грузом сахара в порт Петербурга, должно будет отплыть домой через полторы недели. Обеспечьте тайную пересылку второй копии бумаг на нём.
Мюррей также кивком дал понять, что уяснил свою задачу.
– Ну а мы здесь будем расшифровать русские бумаги сами. Наше посольство тоже не должно работать вслепую. И, обращаю ваше особое внимание! Время на переправку документов и расшифровку их у нас есть, но мы всё равно должны действовать быстро! Поскольку русской полиции уже стало известно об ограблении, кто знает, сколько им потребуется времени, чтобы догадаться об истинном мысле произошедшего? Наш замысел придать всем случаям вид охоты за драгоценностями хорош, но рано или поздно истинная цель их может открыться не только нам. Особенно последнего из них.
– Смогут ли русские детективы вообще когда-нибудь о ней догадаться?
– Давайте исходить из того, что смогут. И сообщат о пропаже настоящим хозяевам бумаг. И тогда русские власти перекроют границы, и задача доставить их в Лондон станет крайне сложной.
– Всё зависит от расторопности и быстроты русских детективов… – попытался пошутить Калвертон.
– Да, Калвертон, – каркнул Доуи, – от их расторопности!


Стасевич, присев, не спеша рассматривал следы на полу комнаты, соседней с той, где лежал убитый, когда туда вошли Лунин и околоточный:
– На наше счастье кто-то из нападавших поранил себя, открывая сейф. Либо в борьбе с убитым, так сказать, живописцем, – сыщик кивнул головой на дверь:
– Уходя, преступники прикрыли дверь, на ручке двери остались пятна крови. И следы на полу – следы крови – говорят о том же: они оставлены теми, кто уходил из дома...
– И если среди близких знакомых убитого – а именно кто-то из них мог знать о содержимом сейфа – обнаружится некто, у кого поранена рука, нам будет кого подозревать, – закончил предложение Лунин.
Лунин и околоточный также подошли к двери и некоторое время осматривали её и пол комнаты рядом, после чего околоточный, смущаясь, обратился к Стасевичу:
– Ваше высокоблагородие, разрешите мне отбыть? Я вам тут помощи больше не окажу, а если что, вызовите меня в части.
– Да, идите, можете быть свободны. Если что – докладывайте. Нам докладывайте. А остальным – соседям, сослуживцам, жене – не докладывайте. Ни звука. Вам понятно?
– Так точно-с! – околоточный козырнул и вышел.
– Ну-с, Пётр Ильич, что ещё? – спросил, оставшись наедине с Луниным, Стасевич.
– Пока больше ничего.
– Больше ничего... – повторил задумчиво Стасевич. – Ну, что ж, будем искать, так сказать, по всем правилам. Вы допросите хозяйку особняка, сдававшую дом убитому, а я зайду поговорить к одному знакомому. Пора бы этих грабителей остановить – слишком уж часто они стали захаживать за добычей. На это с завтрашнего дня и направим все наши старания.


26 марта 1872 года, Петербург.

Никто из осматривавших накакнуне особняк не знал: всего днём позже в здании Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии на Фонтанке 16, где размещался мозг секретных служб Российской Империи, её политическая разведка и контразведка, за плотно закрытыми дверьми собрались высшие офицерские чины, занимающиеся разведработой по Туркестанскому направлению.
– Господа! Нисколько не сомневаясь в вашей порядочности, честности, преданности России и государю нашему императору, всё же ещё раз смею сделать вам напоминание о чрезвычайной важности сохранения в полной секретности всего того, что вы услышите в этих стенах.
Докладчик – высокий человек лет тридцати пяти в штатском, но с военной выправкой – обведя зал взглядом из-под пенсне, взял со стола указку и подошёл к стене, где сдвинул в сторону занавеску, прикрывавшую карту с изображением местности в течении рек Аму, Сырдарьи и Атрека. Затем, будто передумав иллюстрировать свои слова на карте, сделал два шага к сидевшим в зале и начал со вступления.
– Как известно, поражение России в Крымской войне  выявило уязвимость нашей страны при нападении британского флота, притом что сама Британия оставалась для русских войск недосягаемой. Поэтому после унизительного для нас Парижского мира , по которому мы лишились права держать свой военный флот на Чёрном море и вмешиваться в турецкие дела, началось планомерное продвижение наших сил в Туркестан. Безусловно, главной выгодой от приобретения земель в Средней Азии является возможность обеспечить русскую промышленность хлопком , однако все мы понимаем, что закрепление России в Туркестане также позволяет "приставить дуло к виску" Британской империи, угрожая отсюда её главной жемчужине – Индии и, тем самым, нейтрализуя Британию в случае, если она надумает затеять с нами новую войну.
С этими словами докладчик вернулся к карте, обвёл указкой область Туркестана, а затем провёл указкой сверху вниз, показывая в общих чертах направление на Индию.
– Здесь, – докладчик опять показал на Туркестан, – после покорения нами Коканда и Бухары, а также области Красноводска, осталось сделать последний шаг – присоединить Хивинское ханство, тем самым овладев всем течением реки Аму – главной речной артерии края.
Свои слова докладчик иллюстрировал, указывая на карте соответствующие области.
– Овладение Хивой резко изменит обстановку в пользу России, а также позволит прекратить там рабовладение и освободить десятки тысяч русских, персидских и прочих рабов, томящихся в хивинской неволе. Обстановка в ханстве неспокойная, с подачи англичан хивинцы не только укрепляют свои военные силы против нас, но и открыто нас провоцируют. Военный губернатор Уральской области докладывает оренбургскому генерал-губернатору о распространении среди местных киргиз области посланий хивинского хана Мухаммед Рахима, призывающего их к вооруженным выступлениям против Российской империи и угрожающего в случае отказа уничтожать киргизские  селения.
Естественно, что наши намеренья покончить с Хивой вызывает со стороны британцев всяческое противодействие. Поэтому нами разработана операция "Клещи", смысл которой заключается в том, чтобы подбросить англичанам, особенно тем деловым кругам, которые верят в возможность вторжения в Индию русских войск, информацию, значительно преувеличивающую русские силы в Туркестане, и убедить эти круги в возможности такого вторжения. А также в имеющихся в российском Главном штабе  планах такого вторжения.
Докладчик сделал короткий перерыв, во время которого с первого ряда сидящих привстал черноволосый высокий генерал-лейтенант и, повернувшись в полоборота к залу, сделал замечание:
– Как вы знаете, господа, на самом деле Россия такой возможностью не обладает.
Генерал сел, а докладчик продолжил.
– Также необходимо убедить англичан в существовании в самой Индии влиятельных дружественных нам сил, готовых поднять там восстание.
Генерал вновь вмешался, уже не вставая:
– На самом деле такие силы если и есть, то раздроблены и весьма слабы, а на связь с нашими представителями отдельные посланники их если и выходят, то редко и от случая к случаю.
– Таким образом, – продолжил докладчик, – мы сможем оказать давление на британскую корону и предотвратить её вмешательство в действия России по овладению Хивинским ханством. Но главнейшая цель, преследуемая нами, в ином.
В зале, и так слушавшем докладчика с гробовым молчанием, по произнесении последних слов установилась такая тишина, что звенело в ушах. Все понимали, что наступила самая важная часть доклада.
– Чем Британия, не располагающая сильной сухопуной армией, может угрожать России? Основная опасность возникнет, если британцы добьются создания в Европе объединённой против нас коалиции, готовой развязать с нами войну. Опасной такая коалиция станет лишь в том случае, если к ней присоединится Германская империя, провозглашение которой год назад прусским канцлером Бисмарком  создало на нашей западной границе новое сильное государство, объединившее под собой сорок миллионов душ. В такой коалиции Германия может стать направленным против нас сухопутным тараном. Этого не случится, если в Берлине будут уверены в нашей способности быстро разгромить британские силы в Индии и лишить тем самым британскую корону её основного источника доходов. В таком случае Британия не сможет далее вести войну сама и оплачивать военные расходы союзников, а один на один, да ещё без британских денег, Германская империя воевать с Россией не станет. Именно поэтому так важно сохранить в тайне истинное положение дел в Туркестане и не дать англичанам раскрыть в Индии тех, кто готов там выступить против британского владычества. Это – два наших основных козыря в предстоящей игре. Убедим британцев и германцев в наших возможностях в Индии – избежим войны. На этом, господа, всё.

По окончании доклада не было ни обсуждения, ни обмена мнениями, только генерал, высказывавшийся по ходу выступления докладчика с места, встал, повернулся и кратко подвёл итог:
– Доклад окончен, господа. Прошу всех разойтись и заняться каждый ввереным ему делом.
Слушавшие доклад стали подниматься и идти на выход.
– Майор Переверзев, подполковник Паде, жду вас в своём кабинете, – обратился напоследок генерал к присутствующим в зале и тоже пошёл на выход.

Совещание продолжилось в кабинете генерала.
– Давайте вы, Паде, – кивнул генерал одному из приглашённых – человеку нордической внешности в форме жандармского подполковника . Второй приглашённый – русый человек со злыми глазами и носом картошкой, сел тут же, чуть далее в углу.
– Разрешите, ваше высокоблагородие, начать первым майору Переверзеву, – кивнув на второго сидевшего, попросил Паде.
Генерал обернулся к Переверзеву. Тот не возражал.
– Ну-с, как пожелаете, – генерал был тоже не против. – Как у вас идёт работа с подготовкой новых порций искажённой информации о состоянии наших войск в Туркестане?
– Наши сотрудники работают. К концу недели будет составлен фальшивый "верноподданейший доклад", якобы направляемый генералом Кауфманом  государю императору, из которого можно будет узнать о подготовке нашего марша через Афганистан и Персию на Инд.
– А вы, Паде, готовы немеденно начать работу по подбрасыванию информации этой британцам, – утвердительно заметил генерал.
– Безусловно, – с достоинством подтвердил подполковник Паде.
– Обстановка, господа, крайне тревожная. После занятия нами Кульджи , в случае успешного продвижения переговоров о дружбе с Якуб-беком в Кашгаре , мы сможем обеспечить себе левый фланг и вплотную заняться Хивой. Занятие Хивы обеспечит нам и правый фланг, тогда мы сможем развернуть наши силы прямо на Герат. Британцы сделают всё возможное, чтобы не допустить этого.
– Иван Казимирыч, – обратился генерал к Переверзеву, – не упускайте из виду ни единой мелочи, и особенно, в свете ранее изложенного, берегите данные о наших военных силах в Туркестане. Как зеницу ока! Даже если наши противники будут точно знать, что никто в их Британской Индии против них бунтовать не готов, это не так важно. Всё равно среди их деловых кругов останутся те, кто в такую возможность будет верить и её опасаться. Но если англичане точно установят, что у нас нет войск в Туркестане кроме как для обороны, тогда новая война и возможно ещё худшее поражение России, чем в Крымскую, становятся крайне вероятными. Вы уверены, что все данные хранятся у вас вполне надёжно?
– Уверен, ваше превосходительство. О том, где мы храним документы и работаем с ними, знают лишь несколько доверенных особ в руководстве жандармерии и здесь в Третьем отделении.
– И, тем не менее, нельзя быть уверенным, что место хранения бумаг так надёжно, что о нём никто никогда не узнает. До сей поры, слава богу, никто не узнал, но я настаиваю на изменении правил работы. Доложите, как ведётся эта работа в мелочах?
– Документы, как вам известно, хранятся в неприметном небольшом особняке, расположенном на Итальянской улице. Доступ к сейфу имеет только наш сотрудник Енот. Он же ведёт всю работу с ними. Раз в неделю Енот мне докладывает. Однако мы решили, что впредь нет необходимости нам встречаться так часто – мы спрятали документы от любопытных глаз и не хотелось бы, чтобы кто-то выследил бы наш особняк на Итальянской, следя за нашими передвижениями.
– Всё же, считаю, опрометчиво хранить столь ценные бумаги в неохраняемом особняке.
– Я тоже так считаю. И поэтому, как только будет закончен упомянутый мной фальшивый доклад, собираюсь разделить документы на несколько частей, дабы хранить их в разных местах. Разделить таком образом, чтобы противник, если и сумеет завладеть какой-то одной их частью, не смог бы понять из неё всей картины в целом.
– Когда вы намерены осуществить это разделение?
– Мы встречались с Енотом третьего дня. Следующая встреча должна состояться примерно через три недели. Тогда и осуществим раздел. А пока мы подготовим места для хранения остальных частей.
– Добро, Иван Казимирыч, только прошу вас – не затягивайте с этим. Бережённого бог бережёт!
– Так точно! Сделаем всё необходимое.

– Ну а теперь об индусах, – совещание генерала с Переверзевым и Паде продолжалось. – Что нового по переговорам в Персии?
– Направленный нами в Тегеран Пётр Васильчиков и его сопровождающий, – продолжил докладывать Переверзев, – должен на днях встретиться в городе с очередными посланниками, пробравшимися туда тайно из британской Индии. Вскоре следует ожидать от него вестей.
– Вряд ли Васильчиков сообщит нам нечно важное, – хмыкнув, заметил генерал.
– Безусловно, – кивнул головой Переверзев. – Подобные встречи хороши только тем, что лишний раз нервируют наших добрых друзей англичан. Мы нарочно направили в Персию таких людей – чтобы британские господа основательно поволновались, размышляя о важности этих переговоров. Ну а в том, что на встречу из Индии прибудут очередные петрушки, особых сомнений не имеется.
– Да уж... сколько уже пробиралось к нам этих гонцов со всех концов, сколько раз обещали они там взбунтоваться. Всё – пустые слова. И мы это понимаем, и британцы.
– Но на этот раз... – возразил Переверзев. – Все индийские князьки, присылающие нам своих ходоков, обещают бунтовать при условии нашей им военной помощи. И если теперь, согласно операции "Клещи", уверить британцев в нашей силе и возможности оказания такой помощи в случае бунта... Они станут смотреть на опасность всех своих туземных бунтарей уже совсем иначе.
– Да, если уверуют, то станут. Что вы предпринимаете, чтобы факт этих переговоров стал известен британской разведке? А, Паде? – генерал обратился к подполковнику.
Паде был невозмутим:
– Действуем как обычно: даём нужную нам информацию по тем каналам, по которым информировали англичан всегда, нужным образом искажая нужные нам данные. На сей раз попытаемся подбросить информацию о готовящемся крупном мятеже в Раджа-стане, с представителями которого должен встретиться в Тегеране Васильчиков. О самой поездке к нам индуса англичанам, как мы знаем, известно, остаётся только раздуть из мухи слона.
– То есть британцы теперь узнают о встрече в Тегеране также и от нас? Неплохо придумано.
Генерал снова обратился к Переверзеву:
– Как только поступят какие-либо данные оттуда – сразу ко мне. Прибудет сам Васильчиков, я безотлагательно же хочу переговорить с ним лично! Действуйте!
Генерал ещё раз хмыкнул:
– Водить за нос наших старых друзей с Альбиона – не самое скучное занятие!


Мюррей и Доуи остались в комнате одни.
– Сэр, нам ведь важно не только быстро расшифровать и отправить русские документы в Лондон? Нам ведь нужно вообще не допустить, чтобы русские узнали о том, что мы знаем содержание их бумаг? До того, как настанет время выложить эти наши козыри им на стол.
Доуи слегка напрягся:
– Не думайте об этом, Джейкоб. Ваша копия документов должна уплыть на "Палладине" в бочке из-под сахара, и никто, кроме нас и капитана судна, не должен об этом узнать. Вот ваша задача. Да, Джейкоб.
– Я про другое, сэр. Меня волнует сохранность нашей дипломатической почты.
– Беспокоитесь о второй копии? Да, вы правы, желательно, чтобы русские до времени не знали, что их бумаги попали к нам. Я уже думал о том, что, пожалуй, вторую копию стоит дополнительно зашифровать и переслать под видом каких-то малозначительных писем. Безусловно, если они до поры не узнают о нашей посвящённости в их тайны...
Доуи запнулся.
– Но даже если и узнают!.. Главное, если подтвердится, что у русских в Туркестане войск нет – а об этом нам станет известно из расшифровки этих бумаг наверняка – царю Александру  прийдётся выбросить белый флаг! И пойдёт прахом вся его чёртова азиатская политика! Нам бы только знать, что в этих документах! Действительно ли они готовы к маршу через Афганистан, или всё это – блеф господина Кауфмана и их разведки?
– Вы же и так всегда были убеждены, что это блеф, сэр?
– Моя убеждённость основана на анализе всей той информации, которую доставляют нам наши агенты по всему русскому Туркестану. О числе караванов, задействованных русскими для перевозок оружия и продовольствия, о численности и чинах офицеров, замеченных в тех местах, где стоят русские гарнизоны. Ведь если где-то, как пытаются нас уверить в Петербурге, у них стоит полк, то и еды его солдатам нужно на тысячу ртов, и командовать этим полком должны не штабс-капитаны. Не так ли, Джейкоб? А по этим данным выходит, что у русских нет там таких сил, которыми они нас пытаются пугать. Но подобные вещи невозможно доказать тем тупицам, которые видят русскую угрозу даже в медведях из клеток Ридженс-парка !
Доуи тяжело выдохнул.
– Поэтому нам и нужны окончательные доказательства нашей правоты – прямо из секретных русских документов. Сначала для наших тупиц, а затем и для господ с Мойки . Чтобы у них не оставалось ложных надежд. Поэтому переправить копии в Лондон так важно!
Доуи расслабился, улыбнулся с хищныи огоньком в глазах и оглядел неподвижно сидевшего Калвертона.
– А ведь кроме кроме как угрожать нам военным походом в Индию, русские пытаются убедить нас, что наши индийские колонии вот-вот потрясёт новый сипайский бунт . Жалкие паяцы! Затеяли игру с каким-то магараджей, который должен на днях явиться к ним на встречу в Тегеран, послали туда одного из лучших своих офицеров разведки, чтобы мы думали об этой встрече как о каком-то совете в Филях .
Доуи торжествующе посмеялся:
– Неужели после пятьдесят девятого года кто-то ещё думает, что какой-то из этих чёрных чертей  может причинить нам хоть какие-то неприятности?


26 марта 1872 года, Тегеран.

Почти на другом конце Земли, в столице Персии, где Россия в те годы оспаривала влияние у Британии, в одном из глинобитных ничем не примечательных домов проходила любопытная беседа. Высокий и светлый индиец-мусульманин, высокопоставленный приближённый одного из влиятельных туземных князей Раджа-стана, тайно посланный в Тегеран к выполнявшим особые поручения русским дипломатам, стоял, прижимая руки к сердцу: 
– Уверяю вас, в Раджа-стане  есть немалые силы, готовые сбросить английское ярмо и перейти в подданство России. Достаточно лишь небольшого вмешательства русских войск, и не только Раджа-стан, вся Индия восстанет против английских собак!
С этими словами мусульманин достал спрятанное в трубке из тростника послание и протянул его русским. Один из русских, помладше возрастом, взял листок и стал читать про себя. Второй русский, постарше, видимо наперёд зная содержание подобных посланий, невозмутимо смотрел на подобострастно стоявшего индуса и читающего русского помладше и курил. Однако, по мере чтения, выражение лица читавшего тревожно менялось. Пробежав глазами послание до конца, младший русский молча протянул листок своему товарищу.
– Есть над чем подумать, – только и сказал русский помладше, наблюдая, как по мере чтения, ползут вверх брови у старшего. Окончив читать, русский постарше сглотнул, пытаясь смочить пересохшее горло и подобрать для индуса хоть какие-то слова:
– Я и не предполагал, что вы принесёте нам это!
Русский постарше надолго замолчал, пока наконец ни нашёл в себе силы как-то завершить разговор:
– Вашу записку и то, что вы передавали на словах, мы немедленно переправим... – русский показал пальцем вверх, объясняя, куда будет переправлена информация раджастанца. – Теперь же, дабы избежать ненужного риска, вам следует как можно скорее вернуться к себе. Если будет необходимость, вы знаете, как нас найти.
Мусульманин, молча почтительно откланявшись, вышел. Следом, не мешкая, по одному из дома вышли русский помладше, а затем и его товарищ.

Через два часа, поплутав по городу, оба русских с перерывом в десять минут зашли в помещение посольства и уединились в одной из его комнат.
– Ну как, не слишком ли приукрасил Рамазан-хан обстановку? – русский помладше достал из кармана переданное раджастханцем письмо и положил его на стол.
– Пожалуй... – русский постарше задумался. – Но, тем не менее, это, – русский постарше ткнул пальцем в лежавшее на столе письмо, – вы должны передать в Петербург немедленно. Вести, которые принёс нам индус... это же шах и мат Британии на Востоке на длижайшие годы! Всё! Alles! Отыгрались!
Русский постарше встал и прошёлся по комнате.
– Вы отправляетесь послезавтра?
– Так точно, – удивился русский помладше. – До Астрабада на лошадях, далее пароходом, идущим до Астрахани , в Баку. А разве вы...
– Не нужно говорить, я думаю, как это крайне необходимо для успеха всего нашего дела в Туркестане?
– Так точно, ваше превос ... – русский помладше замолчал, увидев недовольное выражение на лице собеседника. Немой вопрос всё ещё стоял в его глазах.
– Я последую вслед за вами, – успокоил его собеседник. – У меня есть ещё здесь некоторые дела. Не волнуйтесь, я постараюсь прибыть на пароход не более, чем на три часа позже вас.


27 марта 1872 года, Тегеран.

Движение на этой пыльной улице персидской столицы даже в вечерние часы было невелико, лишь какие-то люди везли свои товары на запряжённых ослами арбах, да отдельные нечастые прохожие быстро шли куда-то по своим делам. Именно такую безлюдную улицу в безлюдное время после полуденного намаза выбрал для визита к своему британскому знакомому кашгарец Мирза Али. Тем не менее, несмотря на безлюдность, Мирза Али шёл, постоянно оглядываясь. И надо же такому случиться, именно здесь, именно при таких обстоятельствах и именно сейчас навстречу ему попался господин европейской внешности. Да ладно бы это был просто какой-то европеец – Мирза Али был точно уверен, что знает этого человека! Хуже того, и в этом Мирза Али также был почти что уверен, попавшийся навстречу европеец также его узнал. А это совсем скверно.

Человек европейской наружности, узнанный Мирзой Али, тот самый русский постарше, что совсем недавно беседовал с посланцем из Индии, пройдя мимо кашгарца, также задумался. Где он видел это лицо? Бухарский купец, сопровождавший его в поездке в священный город  за год до его завоевания? Нет, не тот. Туркменский сердар, с отрядом которого они столкнулись под Красноводском? Нет, ни на туркмена, ни на бухарца встреченный не похож. Один из мирз кокандского правителя? Нет, нет, всё не то.
"Но кого же он напоминает? – думал русский генерал. – Если я знаком с этим человеком, кто из виденных мной за все годы моих приключений в Азии мог оказаться передо мной в Тегеране? В Тегеране мог оказаться только кто-то, кто попал сюда не просто так. Наверняка это чиновник. Но чиновник какого из всех этих многочисленных разбойничьих ханств?"
И тут русский генерал вспомнил: попавшийся ему навстречу был действительно чиновником – чиновником из Кашгара. Один из тех, в чьём присутствии проводились секретные переговоры о союзе их правителя Якуб-бека с Россией. Он был тогда так любезен... И звали его Мирза Али. Но зачем этот человек оказался здесь, в Персии?
И русский генерал понял зачем.

Мирза Али дошёл до приземистого дома и постучал. Его впустили. Окончательно испуганный Мирза Али прошёл вглубь дома, где и увидел в комнате сидящего, ожидая его, англичанина.
– Плохие новости, господин Мамфорд!
– Вы чем-то прогневали аллаха? – спокойно спросил англичанин.
– Только что – будь он проклят – я встретил, я уверен, того самого русского, что присутствовал при переговорах правителя нашего Якуб-бека с российскими посланниками в Кашгаре.
– Тот самый русский, да ещё возле этого дома? Любопытно, любопытно. А вы... уверены?
Мирза был так озабочен, что будто не слышал англичанина, и вспылил даже не в ответ на слова Мамфорда, а в ответ своим мыслям:
– Да шайтан меня раздери и выброси мой труп на поругание собакам! Ведь он меня узнал! А значит, теперь они знают, что вам известно от меня всё, что происходило на тех переговорах! И примут меры противодействия вашим планам!
– Успокойтесь, достопочтенный. Ну, предположим, он действительно увидел в вас человека, похожего на одного из чиновников Якуб-бека. Но чиновник тот – то есть вы – должен находиться в Кашгаре, а не здесь в Тегеране. Это раз. Ну, допустим, господин... – Мамфорд сделал впоросительный жест, предлагая сказать кашгарцу имя русского господина.
– Супруновский. – глухо произнёс Мирза Али.
– Супруновский? Это любопытно... – теперь уже англичанин основательно задумался, замерев в прежней позе. – Я хотел возразить вам, что даже если этот русский уверен, что вы – это вы, почему бы ему думать, что вы идёте к нам, а не по каким-либо другим своим делам... Но фамилия Супруновский... фамилия Супруновский произнесённая вами... – англичанин, было видно, основательно думал над случившимся, – даёт и мне уверенность, что ваши опасения не беспочвенны.
Снова последовало долгое молчание. Мирза Али почтително стоял у входа в комнату, а Мамфорд усиленно думал.
– Скажу больше, теперь я уверен, что вы правы, – наконец снова заговорил Мамфорд. – И даже если господин Супруновский вас не узнал, вероятность вашего разоблачения столь велика, что не принять меры было бы... преступно.
На лице Мирзы Али отразилось выражение полного согласия со сказанным Мамфордом.
– На месте русских, я бы убил вас, достопочтенный Мирза Али. Сделал бы так, чтобы вы исчезли. Где-то здесь в Тегеране. Главное, чтобы не вернулись к себе Кашгар.
– Мы сами должны убить этого Супруновского! И всех, кого он успеет поставить в известность о нашей встрече! – немного испуганно вспылил кашгарец.
– Разумно, но вряд ли исполнимо. По нашим сведеньям некие русские разведчики, фамилия одного из которых Васильчиков, имели тайную встречу где-то здесь в городе с неким посланником, о котором мы мало что знаем, тайно прибывшим в миссией в Тегеран из Индии. Теперь я, кажется, догадываюсь, кто был этим вторым русским разведчиком.
– Супруновский? – переспросил Мирза Али.
– Он всегда появляется там, где для нас пахнет жареным! – теперь уже не сдержался Мамфорд.
– Что же делать, господин Мамфорд? Нельзя же просто так сидеть и ждать!
– Судно с русской миссией, с которым, по всей видимости и пошлют все данные о прошедшей встрече, отправляется прямо через Каспий в Астрахань, и перехватить его по дороге не представляется возможным. Думаю, Супруновский тоже отбудет этим судном к себе на родину – своё дело он тут сделал.
– Что же делать, господин Мамфорд?
– Вам, достопочтимый Мирза Али, я бы советовал остаться здесь, в этих стенах, по крайней мере на несколько дней. Иначе мои головные боли по поводу вашей безопасности будут, боюсь, не беспочвенны. Мы можем лишь молиться, что Супруновский вас не узнал, – по лицу Мамфорда было понятно, какой провал их постиг.
– Неужели вы ничего не можете сделать? – Мирза Али совсем скис.
– Давайте возьмём себя в руки и будем надеяться на всевышнего, – Мамфорд действительно не знал, что делать.


Генерал Супруновский вернулся в посольство перед закатом. Васильчиков, словно каким-то шестым чувством почувствовав возвращение своего товарища, оказался в этом миг прямо перед дверью, где и столкнулся с генералом лицом к лицу.
– Слава богу, вы вернулись! – поприветствовал он Супруновского и, увидев напряжённое выражение его лица, насторожился, – Что-то случилось?
– Пожалуй, да, – проговорил генерал. – На улице я встретил одного человека, который должен находиться совсем в другом месте.
– Кто он?
– Я намерен точно проверить, он ли это, и лишь тогда скажу вам. Если это он, мы с вами привезём в Петербург ещё одну важнейшую новость.
Супруновский усмехнулся:
– Вот так прогулочная поездка получилась!
– Когда вы проверите? Может быть следует телеграфировать обо всём в Петербург?
– Нет, дорогой, такие вещи доверять телеграфу совершенно недопустимо. То, что мы узнали здесь столь ценно, что доставить его мы должны лично. Так что, повторяю, наша поездка прогулочной быть давно перестала.
– К счастью, об этом знаем только мы с вами. Ради нашего безопасного возвращения на родину это немаловажно.
– Вы отправитесь завтра, как условлено, с отрядом казаков. Я, как и предупреждал, присоединюсь к вам уже на пароходе.
– А когда вы намерены получить подтверждение той новости, о которой только что мне рассказали?
– Надеюсь сообщить вам обо всём уже сегодня к вечеру.


Рано утром, когда Тегеран ещё спал, Мирза Али вылезал из окна дома Мамфорда, где ему было предоставлено убежище со строжайшим указанием находиться в нём неотлучно. Ещё днём он приказал приехавшему с ним из Кашгара слуге ждать его рано на рассвете у дома, с людьми, оружием, лошадьми и всем необходимым для совершения задуманного.
Нельзя было просто так сидеть и ждать. Быть может этому англичанину кажется, что разоблачение его, Мирзы Али, в глазах русских как английского агента – это пустяки, но сам Мирза Али думает об этом иначе. И если вдруг предоставится даже малейшая возможность убить того, кто узнал о его пребывании здесь, в Тегеране – а кашгарец был полностью уверен, что такой матёрый волк как генерал Супруновский его узнал и всё правильно понял – её нельзя упустить, сидя за стенами дома Мамфорда.
Мирза Али, преодолев наконец-то узкое окно дома, почти плашмя свалился на землю, но быстро встал и отряхнулся. Прислушался – в доме никто ничего не заметил. Затем кашгарец тихо перешёл в дальний угол двора – теперь ему предстояло ещё перелезть окружавший дом глухой глинобитный забор. Это удалось не в пример лучше. Не успел он спуститься вниз, как услышал рядом с собой дыхание своего слуги.
– Мы готовы, господин. Русские в сопровождении казаков отправятся в Астрабад через час. Мы успеем как раз к их отъезду.
– Вперёд, Алхан, будем следить за ними.
– А что вы намерены делать?
– День покажет. Да пошлёт нам аллах удачу!

Спустя три часа, когда рассвет уже поднимался над городом, Мирза Али с Алханом и ещё четырьмя джигитами, следившими за движением русского отряда, оказались на границе города. Сопровождать русских далее было небезопасно, да и бессмысленно. Русский отряд, как было прекрасно известно Мирзе Али, направлялся в порт Астрабада для отправки на родину, и никакой возможности помешать его движению у кашгарца и его людей не было.

С упавшим сердцем Мирза Али вынужден был возвращаться обратно. Нельзя допустить, чтобы ещё и Мамфорд узнал о его ночном побеге и попытке самодеятельной вылазки. Скоро совсем рассветёт, и надо вернуться в дом Мамфорда как можно быстрее.
В этот миг на пустынной улице ещё спавшего города джигиты увидели всадника, ехавшего им навстречу. И чем ближе приближался всадник, тем сильнее пересыхало в горле у Мирзы Али. В конце концов кашгарец остановился, стараясь не смотреть на всадника прямо. Вслед за Мирзой Али остановили коней и джигиты.
– Что случилось, господин? – понимая, что нужно всё делать незаметно, вполголоса спросил Алхан.
– Это, кажется, тот самый кто нам нужен, – Мирза Али также вполголоса кивнул в сторону приблизившегося к ним уже совсем близко всадника. – Супруновский!
По своему обыкновению действовать в одиночку, не привлекая внимания, генерал Супруновский выехал в Астрабад вслед за отрядом казаков, задержавшись буквально на четверть часа. Это и решило его судьбу.

Тегеран ещё не проснулся, когда Мирза Али возвращался в сопровождении своих джигитов к приютившему его дому Мамфорда.
– Никому ни слова, Алхан, особенно Мамфорду! – наставлял слугу Мирза Али, когда они подъезжали к дому британца. – Он не простит мне этого.
– Он узнает, – скупо заметил Алхан.
– В доме ещё спят. Если я проберусь обратно незаметно, и никто не будет знать, что я покидал дом, никто не свяжет произошедшее с нами.
– Я не пойму, почему столь угодное дело надо скрывать?
– У них это называется рыцарство, Алхан. Для господина Мамфорда господин Супруновский – это как соперник в борьбе чэлищ , с которым нужно сражаться благородно и по всем правилам. А поступок, подобный нашему, нарушает правила благородной игры этих господ.
Мирза Али презрительно плюнул на землю и продолжил.
– Приходи сегодня как всегда в обед, если будут новости, принесёшь их с собой. И будем надеяться, что господин Супруновский никому не рассказал о нашей с ним встрече.
С этими словами Мирза Али спешился и тихими мелкими шагами стал пробираться к дому Мамфорда, намереваясь незаметно вернуться в своё обиталище последних дней.


– Господин Васильчиков, судно должно отходить! – капитан парохода нетерпеливо стоял над душой русского посланника, всё ещё выжидавшего появления своего товарища.
– Да, да, ещё пять минут, с вашего позволения, – отмахнулся от капитана Васильчиков, продолжая неотрывно смотреть на дорогу, ведущую из города к порту. Затем Васильчиков, уже потерявший надежду, оглянулся и жестами подозвал к себе есаула, командовавшего сопровождавшим его в дороге казачьим отрядом. Есаул кинулся к Васильчикову.
– Какие-то пожелания напоследок? По поводу его превосходительства?
– Да, судну пора отходить. Прошу вас, сделайте всё возможное, чтобы генерал был найден. Проверьте всё вдоль нашего маршрута из Тегерана сюда, пошлите уведомить наше посольство, пусть они уведомят персов...
– Господин Васильчиков! – перебил его криком капитан парохода, – отходим!
– Помните, есаул, – проговорил на прощание Васильчиков, – в ваших руках теперь не только жизнь генерала, в ваших руках судьба всего нашего дела!
Есаул понимающе кивнул в спину Васильчикову, быстро спешившему на отходящий пароход. Спустя несколько минут пароход отчалил, увозя русского посланника прочь от персидского берега.
 
Уже через день он, Васильчиков, прибудет в Баку, где передаст полученные от индуса важнейшие данные в надёжные руки жандармов. И всё благополучно закончится. А задержавшийся где-то Супруновский – что уж поделать! – привезёт свою новость сам. Конечно, будь Васильчиков человеком суеверным, он не стал бы так уверенно думать об этом, а даже подумав, трижды бы плюнул через левое плечо. Но Васильчиков не был суеверен. Он плыл в сторону России в полном убеждении, что ничто не сможет теперь помешать ему закончить начатое.

;

1.

Небо над Азией было в те ночи по-особому звёздным. И я, Янковский Станислав Францевич, некогда прапорщик блестящего Лейб-гвардии Литовского полка, а ныне офицер русской пограничной стражи захолустной заставы Сретенка Семиреченской области Туркестана ,  словно звездочёт смотрел сквозь него вверх, пытясь найти в его звёздных сочетаниях предначертания грядущего. В одна тысяча восемьсот семьдесят втором году я буднично нёс свою службу за тысячи вёрст от столицы, там, где заканчивались киргизские степи и за горами начинался Китай. Казалось, не было тогда во всей бурлящей событиями Азии места более спокойного и умиротворённого. Каждый день службы тянулся для меня так же, как все предыдущие: рассылка дозоров, проверка секретов, слежение за той стороной – всё, что делал я обычно и к чему давно привык. Каждый день проходил, не принося ничего нового.

Неожиданно до меня донеслись слабый запах дыма и какие-то звуки. Я прислушался. Звуки ли это выстрелов, доносящихся с той стороны границы? Запах пожаров из-за перевала? Нет, просто почудилось... Там, за горным перевалом, в бывшем западном Китае уже более десятка лет полыхает кровавое дунганское восстание . Много лет как истреблены войска цинского императора , казнены его чиновники и вырезаны все китайские деревни. Занесло пылью и песком обугленные остовы уничтоженных крестьянских домов. Давно прожито когда-то награбленное, а потому снова и снова вспыхивают новые войны, теперь уже между самими мусульманскими беками. А где-то далеко в горах Ляньсяня и Сазанза, как уверяют редкие очевидцы с той стороны, ещё ведут с мусульманами партизанскую войну уцелевшие китайцы-туаньляни.
Отголоски тамошних событий чувствуются и в нашем степном "парадизе" – нет-нет, да и переходят, спасаясь от преследователей, на нашу сторону остатки разбитых в очередной схватке разбойничьих отрядов. Нет-нет, да и бегут на нашу сторону от ужасов очередной резни остатки кочевых родов.

А в этот день на заставе как обычно царило спокойствие. Разворачивались события в Петербурге, плыл через Каспийской море пароход с Васильчиковым, и всё это было где-то очень далеко от меня. И, конечно же, думая по вечерам о будущем, я даже не подозревал, как скоро всем этим событиям суждено будет ворваться в мою безмятежную жизнь, покончив с её спокойствием и размеренностью. Ворваться, чтобы, не раз поставив меня на грань жизни и смерти, в конце концов заставить заплатить немалую цену, потеряв дорогую мне женщину, своей смелостью спасшую меня и всё дело, которому я служил. Всё, о чём я собираюсь здесь рассказать.


Наутро нового дня с севера к заставе Сретенка приближался караван. Несколько казаков верхом сопровождали вереницу навьюченных верблюдов, на одном из которых покачивалась в такт шагам животного девушка двадцати трёх лет. Рядом с девушкой ехал на непонятной масти жеребце бородатый казачий урядник лет сорока.
– Вот, Елена Игнальевна, почти прибыли. Тут ныне кончается Россия.
– А за теми горами Китай? – махнула рукой девушка в направлении границы.
– Был Китай, да весь вышел, – недобро усмехнулся урядник. – Лет десять, почитай, как нет на той стороне никакой власти, с тех самых пор как бывшие подданные китайского императора дунгане подняли мятеж.
– Дунгане? Это кто-то вроде сипаев? Бунтовщики?
– Дунгане, барышня, – те же китайцы, только по вере мусульмане. Как наши татары. Или тутошние киргизы. Там на той стороне их теперь сам чёрт не разберёт: дунгане режут китайцев, кашгарцы режут дунган, китайцы – те, которые выжили после резни – ушли в горы и мстят мусульманам. А недавно, как рассказывал господин подполковник, некто Якуб-бек из Коканда бежал в Кашгар и провозгласил там своё государство Йеттишар. Слово-то какое, тьфу! – казак показательно изобразил плевок. – Затем этот Якуб заключил союз с халифом дунган – так они своего царя зовут – с Хазрет-Даудом. Чтобы, значит, совместными силами разгромить китайских партизан. А затем Якуб поссорился с дунганами и теперь уже вовсю воюет с ними. Ещё и с нами Якуб переговоры ведёт о союзе против китайского императора. И с англичанами – за нашей спиной.
Елена наморщила лоб.
– А разве китайский император – наш враг? – наконец спросила девушка, пытаясь на ходу разобраться в вопросах внешней политики.
– Вот и я говорю, на что нам этот Якуб да вся его банда? Без хорошей охраны в его владения ни один наш купец не сунется, даже магометанского исповедания. А попробуй кто из наших, из христиан, в одиночку в Кашгар проникнуть! У... Прознают, кто такой – смерти лютой не миновать! В позапрошлом году, сказывали, там в Кашгарии вырезали почти всех иностранцев! Да лишь потому что прошел слух будто французские сестрицы милосердия брали к себе на воспитание детей, выкалывали им глаза и получали из них жидкость для изготовления фотографических портретов. Вон оно как! Эти халатники даже своих друзей-англичан не щадят. Путешествовал года два назад по их владениям некий учёный Гаярда , так один из беков приказал забить того камнями. А русскому человеку там вовсе делать нечего. Эх, да что говорить, даже в Бухаре, покорившейся недавно нашему государю-императору, и то до сих пор русскому появиться опасно.
– А здесь не опасно? – девушка окинула взглядом степь.
– Здесь, в степях, тоже бывает неспокойно, хотя всё ж не так. Бывает кто с той стороны границу нарушит, бывает на мужиков наших на покосе нападение совершат. А бывает и наши киргизы шалят, скот у своих же соседей захватят и с ним на ту сторону драпают. Там власти нет, там и затеряться с награбленным недолго.


Шума приближающегося каравана я не слышал. Окончив по своему утреннему обычаю бритьё и обливание водой, я вышел в сени. С улицы до меня донёсся лишь женский голос, показавшийся мне где-то слышанным и потому смутно знакомым. Женщина – а я всё никак не мог вспомнить, откуда мне кажется знакомым её голос – спрашивала у нашего урядника Григория Калачёва, также узнанного мною по голосу, о поручике Янковском. Что за барышня любопытствует обо мне? Барышня та явно прибыла с караваном из Верного – Григорий со своими казаками должен был сопровождать этот караван, а то, что, судя по обращению, это был разговор между людьми уже знакомыми, свидетельствовало, что ехали они вместе не первый день.
Я не стал одеваться по форме, решил выйти как есть, в белой рубахе. Но, едва я успел открыть дверь и сделать шаг из сеней на воздух, как оказавшаяся уже на пороге моего дома незнакомка со знакомым голосом издала пронзительный радостный крик и, до того, как я успел опомниться, повисла у меня на шее.
– Стан;слав, родной, как долго я до тебя добиралась! – шептала она мне на ухо, крепко обнимая. Затем слегка отстранилась, провела взглядом по моему лицу. – Как же ты изменился!
И вновь прижалась лицом к груди.
Внезапность её появления подействовала на меня так, будто в меня влили живительный бальзам, который стремительно и приятно растекался теперь по всему телу. Растворилось, ушло чувство одиночества, месяцами сопровождавшее меня в этой бескрайней степи, где был я одиноким робинзоном на необитаемом острове посреди безлюдного океана. Я забыл и про окружающие горы, и про опасности службы, и будто окунулся в тёплое море, словно волнами обволакивавшее меня её волосами, теплом тела и дыханием...


– Чёртов душегуб!  – раздражению зашедшего в комнату Доуи не было предела.
– Объявления в газете не появилось, сэр, – виновато поднялся с кресла поприветствовать шефа сидевший Мюррей. – Я не могу понять, почему. Французов так спешил получить свои деньги...
– Знаю, знаю, – махнул рукой Доуи. – Тем не менее, не стоит пока впадать в панику. Наш человек с Фонтанки передал нам, что в Третьем отделении по-прежнему не знают о пропаже своих бумаг. Этим делом занимается пока только полиция.
– Так что, будем ждать объявления ещё день? Или два?
– Нет, Джейкоб. Вам с Калвертоном придётся идти к нему самим.
– Сделаем! – Мюррей распрямился как пружина. – И сделаем быстро.
– Надеюсь на вас, – голос Доуи сменился с повелительного на отеческий. – В самом деле, сделайте всё в ближайшие часы.


30 марта 1872 года, Петербург.

– По личности убитого ничего нового, – неспешно зашедший в кабинет Стасевича Лунин, небрежно положив фуражку на стол, докладывал об успехах, а точнее об их отсутствии, хозяину кабинета.
– Домовая хозяйка, Марфа Ильинична Боссе, уехала из города в своё имение куда-то в район Гатчины и будет обратно к четвергу. Служанка, зовут её Глафира, говорить без разрешения хозяйки отказывается. Проверенные мною на данный момент банки убитый господин с Итальянской не посещал, денег там не держал. Околоточный надзиратель Вощинов, которого мы обязали наблюдать за домом, ничего подозрительного за эти дни не заметил. Так что, можно сказать, пока никаких плодов поиски не дали.
– Ну, что ж, продолжайте проверять остальные банки, – Стасевич был обыкновенно спокоен. – А также ещё раз пройдитесь по ломбардам и прочим скупщикам, может какие вещи за это время кто в скупку отдал.
Лунин взял со стола фуражку и подался на выход.
– Дождёмся приезда домовладелицы, поговорим с ней, – лениво заметил вслед ему Стасевич. – А пока я попробую сам что-нибудь выведать о наших грабителях от знающих людей.


Парадная дома, где проживал Французов, тускло светилась в темноте. Наблюдавшему со стороны Мюррею было видно, как в проёме открытой двери беседовали меж собою двое: один, судя по его движениям, что-то объяснял, а другой, судя по его сдержанности, что-то у того ловко выспрашивал. Наконец разговор завершился, выспрашивающий откланялся и вышел на улицу. Дверь за ним закрылась.
Вскоре вышедший, пройдя сквозь темноту к месту, с которого за ним наблюдал Мюррей, подошёл и слегка покашлял. Это был Калвертон.
– Ну, что сказал дворник? – коротко спросил Мюррей.
– Нет его дома. Где-то в загуле со своей бабой. Ушёл точно к ней, но адреса этот болван не знает.
– Слава богу! Запил. Да, господин Французов, нервы у вас ни к чёрту!
– Думаешь, он запил из-за того, что пришлось убить?
– Скорее от осознания того, что всё закончилось.
– С радости даже не получив денег за работу?
– Он уверен, от него не убежит. А деньги-то что? Как вода сквозь пальцы… Всё одно прогуляет…


2 апреля 1872 года, Петербург.

– Запомните адрес, – Доуи протянул кусок исписанной бумажки Калвертону и Мюррею. – Человек, познакомивший нас с господином Французовым сообщил, где проживает его пассия.
Калвертон приподнялся, словно собака, почуявшая дичь.
– Не спешите, – охладил его пыл Доуи. – По словам того же человека, узнать что-то у служащих дома вам не удасться. Вышколены держать язык за зубами даже прачки. Поэтому – у вас целых три дня на то, чтобы найти Французова и забрать у него бумаги. Придумывайте как.
Доуи замолк, а затем кинул вослед уходящим:
– И благодарите нерасторопную рускую полицию, что эти три дня у нас ещё есть!


В кабаке "Фиалка" стоял смрад из запаха дешёвого пойла, овчины и приносимого сквозняком с улицы запаха оттаявших в эти первые апрельские дни накопившихся за зиму городских нечистот. За столом в углу кабака, удачно скрытым от большинства других посетителей подпиравшим крышу деревянным столбом с прибитой к нему деревянной перегородкой, за рюмкой водки беседовали два мужика в крестьянской одежде.
– Поговорил я тут меж приятелями своими, – негромко произнёс мужик, причёсанный "горшком", – и вот что скажу вам, господин хороший, по поводу вашего вопроса. Есть одна шайка мазуриков. Похожи на тех, что вам нужны. С Выборгской. Ходят, как слышал, всё по домам да берут золото и камни. Драгоценные. Сколько их врать не буду, но за главного там, это точно вам говорю, какой-то господин из благородных. Грамоте обучен, с высокими особами общается.
– Может, студент? – спросил второй мужик, одетый в крестьянский тулуп и валенки, с торчащими на голове непослушными растрёпанными вихрами.
– А может и студент, возраста не знаю.
– Куда идти за золотом подельникам своим он сообщает?
– А вот этого знать не могу – не видел, не слышал. А чего не знаю, того говорить не стану. Про благородного слыхал, а про остальное... – собеседник развёл руками.
– Ну, Филимон, спасибо и на том, – патлатый мужик встал, положил деньги за водку на стол, пододвинув их к своему собеседнику. – Теперь смотри в оба, и как чего про ту шайку услышишь – дай знать.
– И тебе, товарищ, спасибо.
Мужик с "горшком" на голове сгрёб деньги со стола и спрятал их за пазуху.
– Доброго здоровья и тебе, и Матвей Григоричу! – уже в полный голос проговорил он вслед уходящему из кабака вихрастому.

Через полтора часа вихрастый крестьянин зашёл в здание сыскной полиции на Гороховой 2 и уверенно проследовал в один из кабинетов, напоминавших парикмахерскую и гримёрную одновременно. Раскланявшись с человеком, заведовавшим гримёрной, вихрастый встал на место перед зераклом, снял с себя тулуп и валенки, затем нижнюю одежду, оставшись в одном исподнем. После этого вихрастый с помощью стоявшего на столике раствора отклеил парик с непослушными торчащими вихрами и бороду. И таким образом превратился в следователя сыскной полиции, капитан-лейтенанта в отставке Стасевича Василия Фомича.


Несмотря на особую важность задачи, Доуи не мог привлечь к поискам загулявшего Французова других людей, помимо Калвертона и Мюррея. Один из этих двоих числился мелким служащим британского посольства и не вызывал подозрения у властей, второй и вовсе работал при лавке жившего в российской столице соотечественника. На деле это были хорошо обученные опытные агенты, привлекавшиеся Доуи для особых поручений. Но их было у него сейчас всего двое.
Для начала Мюррею и Калвертону следовало проследить за домом любовницы Французова и попытаться понять, там ли находится тот, кого они ищут. Следить было необходимо круглые сутки, а потому агенты вынужденно разделились. Первым к дому пошёл Калвертон.

Было около пяти вечера, на город надвигались сумерки. На счастье следящего, ясное небо отсрочило наступление темноты. Фонари на улицах ещё только зажигались, и отблески их огней ещё не слепили глаза и мешали обзору улиц.
Первая неудача ждала Калвертона на Лиговке. Извозчика Митрони, когда-то выкупленного англичанином за долги и служившего ему с тех пор при необходимости, не оказалось на месте. Безусловно, позаимствовать у Митрони сани и следить за домом, выдавая себя за извозчика, было намного разумнее, чем слоняться под окнами на своих двоих. Но спешность дела вынудила Калвертона не ждать, а поторопиться к месту наблюдения пешком.
Cледующей неприятной неожиданностью стал сам дом, где жила любовница Французова. Он совершенно не походил на место для пьянствования и гульбы. Если где и пьянствовали Французов со своей мамзелью, то только не здесь. А значит, место его пребывания ещё предстояло найти. Пока же Калвертону оставалось попытаться подкараулить девушку, когда та выйдет из дома, и пойти за ней. Возможно, она приведёт его прямо к разыскиваемому.

Рассчитывая на долгое ожидание, Калвертон начал, было, искать место поудобнее. Но, не успело стукнуть на часах семь, как из дома вышли двое. Первой была та самая девица, узнанная Калвертом по описанию Доуи, а вторым… кажется это был сам Французов! Боясь спугнуть удачу, англичанин двинулся за ними на отдалении, стараясь, как и положено, не упустить из вида ни единой мелочи.
И тут Калвертон пожалел, что не стал дожидаться Митроню. В мгновение ока рядом с молодыми будто из-под земли откуда-то взялся извозчик, девица и её сопровождающий быстро сообразили сесть в сани и быстро поехали куда-то в сторону Вознесенского моста. Калвертон сорвался в погоню бегом, но сил бежать за лошадьми вскоре не осталось. После пяти минут погони он безнадёжно отстал, а сани скрылись вдалеке за очередным поворотом.

Поздно вечером барышня вернулась домой одна.


3 апреля 1872 года, Петербург.

В доме петербургского градоначальства на Гороховой 2, где располагалась с некоторых пор следственная часть перебургского сыска, Стасевич и Лунин обыденно докладывали по начальству об итогах расследования убийства.
– Счетов в банке у убитого не было. Можно с уверенностью сказать, что убитый на Итальянской, действуя под фамилией Новоспасский, не имел дела с банками и прочими официальными заведениями, где держат свои сбережения обычные добропорядочные люди. То есть, – рассуждал Стасевич, ходя по начальственному кабинету перед сидящим здесь же Луниным и несколькими высшими полицейским чинами, – проверка банков столицы никаких данных о Новоспасском не принесла. Вероятно, господин держал все свои деньги при себе. Если они у него были. А они у него были – на какие-то же средства он снимал особняк. Это первый вывод.
Стасевич прошёлся взглядом по кабинету.
– Далее. Среди грабителей, как говорит наш осведомитель Филимон, состоял некий человек из благородных. До особняка на Итальянской шайка грабила исключительно дома богатых семейств, у которых в сейфах было чем поживиться. И всегда удачно. Отсюда можно сделать вывод, что кто-то осведомлял грабителей о том, что и когда можно взять. И можно предположить, именно соучастник из благородного сословия, каким-то образом знавший, что хранится в сейфах жертв, и был тем самым осведомителем. При нашей второй встрече с Филимоном, тот сообщил, что благородный из шайки куда-то пропал.
Стасевич повернул голову и посмотрел в окно.
– Далее. Убитый на Итальянской, как мы полагаем, и есть тот самый благородный господин, снабжавший шайку информацией о сейфах с драгоценностями. Особняк не принадлежал никакому богатому владельцу и, тем самым, его ограбление не похоже на предыдущие случаи. Но по всем признакам совершили его те же самые преступники.
Стасевич вновь повернулся к слушателям.
– Делаем предположение: убийство на Итальянской могло произойти потому, что лицо, уведомлявшее грабителей о ценностях, было заодно и одним из главарей шайки, тайно хранившем в своём сейфе свою часть награбленного. На которое и покусились его бывшие подельники.
– Барыши не поделили, – заметил присутствовавший на совещании частный пристав  в мундире тайного советника.
– Возможно. Или попросту под конец решили обчистить бывшего товарища. Тем более, что он из благородных.
– И что в итоге? – спросил присутствоваший тут же на совещании другой частный пристав, без мундира.
– Если наши предположения верны, ограбления отныне прекратятся. Тот, кто сообщал о драгоценностях, мёртв, ещё один из грабителей ранен, пусть и легко – мы об этом судим по оставленным им следам крови на полу комнаты и на ручке двери. Стало быть, наше дело теперь – найти других членов шайки и попытаться вернуть награбленное хозяевам.
– Что именно собираетесь предпринять, господа? – спросил частный пристав без мундира.
– Во-первых, – стал отвечать Лунин, – будем ждать ещё сведений от осведомителя Филимона. Во-вторых, дождёмся приезда домовладелицы. Может быть она укажет на кого-то, с кем общался убитый. Попробуем по почерку совершения преступления найти шниффера – сейфы вскрывали в высшей степени умело, надо признать. Действовал специалист.
– Неплохо было бы установить личность убитого да полюбопытствовать, где он мог подобрать себе такую компанию специалистов, – подал голос внимательно слушавший Стасевича присутствовавший на совещании человек в летах.
– Господин Лунин, вы, кажется не знакомы? – обратился к молодому сыщику частный пристав без мундира и поспешил представить задававшего вопрос: – Бывший следователь Веденеев, Аристарх Петрович. Приглашён лично мной в качестве по данному делу советника. Надеюсь, его прошлый опыт поможет нам раскрыть и это преступление.
Веденеев и Лунин, оба чуть привстав, слегка поклонились друг другу.
– Ну, где благородный господин мог найти профессиональных воров, понятно... – продолжл прерванный разговор Лунин.
– Не скажите! – Веденеев покачал в задумчивости головой. – Если ваш убитый был, как говорится, белой костью да с белыми ручками, каким образом он мог выйти на уголовников, мастеров своего дела, больших умельцев? Причём дела весьма тонкого – ломать замки у сейфов, это вам не топором башку проломить, тут сноровка нужна. И опыт.
– Значит, господин Веденеев, вы считаете, что убитый... – начал задавать вопрос частный пристав без мундира.
– Был как-то вхож в среду воров, – закончил его мысль Веденеев.
– Поэтому мы и займёмся теперь в первую очередь установлением личности этго лже-живописца, – вновь заговорил Стасевич. – Надо будет выяснить, кто мог знать о нахождении драгоценностей в сейфах обворованных, предъявить фотокарточки убитого на опознание владельцам ранее вскрытых сейфов и так далее. Работа предстоит длительная и кропотливая.
Оба частных пристава, как и все остальные, молча согласились с этим.
– Да, и ещё, – добавил Стасевич, сообщая уже лично Веденееву, – при осмотре особняка мы обнаружили, что убитый не только проживал по поддельному паспорту живописца, но и пытался усиленно сделать вид, что он и есть живописец на самом деле. Причём делал это весьма искуссно. Весьма странная манера конспирации для обычного вора, хотя бы и из благородного сословия.
– Хм, на эту странность я бы обратил особое внимание, – заметил Стасевичу частный пристав без мундира. – Но, на мой взгляд, господа, это лишь лишний раз подтверждает предположение о том, что убитый господин был связан с преступным миром. А, стало быть, приступайте!


Мюррею в этот день повезло. После того, как накануне Калвертон упустил Французова и его барышню, оба они решили плюнуть на всякий сон и искать пропавших и днём, и ночью, не переставая. При этом не снимая наблюдения с особняка.
Уже с самого утра Калвертон вновь оказался на посту возле дома, только теперь он был на санях, а Мюррей принялся делать обход квартала, где скрылись те, кто был им нужен. Целый день прочёсывал он улицы, заходил в кабаки и иные присутственные места, опрашивал дворников и привратников, описывая им внешность господина Французова и его дамы.
И всё было без толку, пока удача не улыбнулась ему такой широчайшей улыбкой, какой только может улыбаться удача. Мюррей шёл по очередной улице, как вдруг из какой-то парадной прямо на него вышли оба – и барышня, и Французов. Деваться им теперь было некуда.

***

Жизнь на нашей заставе шла своим неспешным чередом. Все свободные от службы часы я старался проводить с Еленой, а когда был занят по службе, перепоручал заботу о ней своему командиру и другу, начальнику заставы Александру Тюрикову.
В один из тогдашних весенних, всё ещё пасмурных, хотя и с просветами солнца, дней, Елена и Саша поехали любоваться цветущей степью. Несколько казаков с заставы, свободных от службы, сопровождали их, чуть поотстав сзади.
– Сейчас, Елена Игнатьевна, во-о-он за тем холмом! – крикнул, показывая рукой в направлении холма, сопровождавший барышню подъесаул, когда та, вырвавшись вперёд, остановилась, разглядывая в нерешительности степь впереди. В ответ на слова молодого казака барышня вновь припустила коня и остановилась, только забравшись на вершину холма. И тут ей открылось море. Степное море цветущих тюльпанов. Солнце то светило, то скрывалось за облаками, и каждый раз, когда оно проглядывало сквозь тучи, цветы словно начинали светиться изнутри. Елена была так поражена увиденной красотой, что не заметила, как к ней подъехал неотступно следовавший чуть позади Тюриков. Немного погодя подъехали и сопровождавшие их казаки, с улыбками бывалых людей смотревшими на нескрываемый восторг девушки.
– Я не могу поверить! Вы, Саша, живёте среди такой красоты!
– Эта красота ненадолго. Каких-нибудь десять дней и цветы завянут, а солнце превратит степь в высохшую... унылую... жётлую... равнину.
Задумавшись, Елена проехала чуть вперёд.
– И всё равно, даже две недели такой красоты стоят, чтобы жить здесь целый год. Давно вы живёте в этих краях?
– Да уж, почитай, двадцать четыре года, – смеясь, ответил подъесаул. – Местные мы, Елена Игнатьевна. Я здесь родился, в станице Абрикосовка. И отец мой родился здесь же. А вот дед мой, Тюриков Илья Матвеевич, родом с Дона. Мы – потомственные казаки, когда-то донские, а теперь вот семиреченские.
– Знаете, Саша, я вам завидую. Никогда не видела ничего подобного. А вы любуетесь этим с самого детства.
– Было бы чему завидовать, – засмеялся подъесаул. – Вы-то, поди, видали и не такое?
Елена пожала плечами, а Саша продолжал.
– А вы, Елена Игнатьевна, в Петербурге бывали?
– Бывала, Саша, и не раз.
– И как оно там? Красиво, наверное?
– Погоды обычно такие вот стоят, – засмеялась Елена, показывая на хмурое с просветами небо над степью.
– Дома там, наверное, большие... – мечтательно продолжил подъесаул. – А вы государя императора видели?
– Только издали, Саша. Правда, несколько раз.
– Это ж надо, несколько раз видели государя императора! Вот что чудно! А тут – цветы...
– Каждому своё, Саша.
– Эх, вот взять бы, да поскакать прямо туда, скакать, скакать, пока не прискакать прямо в Петербург, на Марсово поле. Подъехать к государю императору прямо посреди парада и доложить...
– Что доложить-то? – засмеялась Елена, которую развеселили мечтания молодого подъесаула.
– А не важно что! Что-нибудь значимое, радостное!
– Мечтатель вы, Саша. Впрочем, это и неудивительно, когда живёшь среди такого великолепия!


Не узнать походку человека со свирепой цыганской рожей было невозможно. Мюррей, хотя никогда и не сталкивался с Французовым лицом к лицу, ни на минуту не сомневалася – это он. Разыскиваемый шёл под руку со своей девицей, один в один подходившей под описание, данное им Доуи. Вообще-то Мюррею не следовало сейчас попадаться Французову на глаза, но эти двое вынырнули из парадной так внезапно, что англичанин не придумал ничего иного, как, не подавая вида, продолжать идти им навстречу. Он опустил глаза, слегка поднял воротник и, не давая возможности себя разглядеть, прошёл мимо.
И тут он услышал шум за спиной. А обернувшись, увидел, как судьба-злодейка вновь повторяет свою злую шутку: возле Французова и барышни стоял внезапно подкативший к ним извозчик на санях, и те так же, как это было проделано накануне перед Калвертоном, резко сели в сани и помчали прочь. Пытаться догнать извозчика было бесполезно.


– Что я говорил?! – довольный Стасевич уверенно шагал по улице, подходя вместе с Луниным к дому владелицы особняка на Итальянской Марфы Боссе. – После убийства нашего псевдо-живописца благородный господин, он же осведомитель шайки, исчез, а ограблений сейфов не было вот уже полторы недели.
– Всего полторы недели, – осторожно заметил Лунин.
– Остаётся только понять, – не обращал на него внимания Стасевич, – почему этот убитый господин не знаком никому из ограбленных? Каким образом он мог узнавать о ценностях в сейфах, если никто из опрошенных никогда его не видел? Кто вообще этот господин, не привидение же он, проникающее по ночам в дома богатых людей и осматривающее содержимое их спален?

Беседуя, сыщики подошли к дому Марфы Боссе, владелицы дома на Итальянской.
– Это здесь? – спросил Стасевич, подойдя к калитке.
– Да, здесь.
– Стучите, коллега!
С этими словами Лунин хотел, было, постучать в дверь, но та открылась сама и на пороге показалась служащая Глафира.
– Нам надо поговорить в Марфой Ильиничной, – властно начал разговор Стасевич.
– Добрый день, вы меня помните? – скромно поздоровался с девушкой Лунин, ранее уже посещавший дом хозяйки и опрашивавший его жителей.
– Как же, помню, господин полицейский. Только опять поспешили вы – барыня с утра уехали и ещё не вернулись, через час будут.
– А может быть как раз ты нам и поможешь? – Стасевич, знавший от Лунина о нежелании девушки разговаривать без разрешения хозяйки, решил всё же попытать счастья.
– Ну, вот уж нет! Один господин полицейский выспрашивает, второй выспрашивает. Я вот вам чего вдруг скажу, а потом меня же за это и спровадят... в Литовский замок , – Глафира показал скрещённые решёткой пальцы.
– Ну так если утаишь что-то важное, скорее туда попадёшь? – продолжил гнуть своё Стасевич.
– Во! И прошлый раз господин полицейский так же грозил за молчание меня наказать. А я ничего и не знаю всё равно, хоть режте меня! Вот приедет барыня, может чего и вспомню.
– Не бойся Глафира, это мой коллега, – Стасевич кивнул на Лунина, стоявшего чуть сзади, – он тебе ничего плохого не сделает. А если он и грозил, так это от отчаянья. Господина-то, съемщика вашего, убили.
Глафира испуганно прикрыла рукой рот.
– А душегубов, сие убийство сотворивших, мы никак найти не можем. Вот и не знаем, что теперь делать, а нам ведь каждую мелочь важно знать. Иначе-то душегубов никак не поймаем.
– Да этого господина я и не боюсь, – со смешком кивнула Глафира в сторону Лунина. – Вот тот, что третьего дня приходил, ух и страшный! – служанка перекрестилась. – От такого всего жди.
При словах о страшном господине Лунин тревожно посмотрел на Стасевича, однако тот не подал и вида, а продолжал всё так же спокойно расспрашивать девушку.
– Да что ты, Глафира, это он только с виду такой, а внутри добрый. Как строгий пономарь в воскресной школе. Только я вот не понял, о ком ты говоришь: у нас их – злых на лицо – несколько. Этот-то как выглядел? Скажи, а я уж с ним поговорю, распеку, чтоб не пугал добропорядочных девушек!
– Как же, распекёте, – Глафира презрительно улыбнулась краем рта. – Тот господин-то, чай, в звании повыше вас будет. Вы-то из сыскного?
Стасевич и Лунин легко переглянулись, при этом Лунин продолжал настороженно упираться взглядом в по-прежнему не подававшего признаков какого-либо волнения Стасевича.
– Из сыскного, – спокойно смотря на девушку подтвердил Стасевич.
– А тот, я полагаю, из жандармов будет. И в чине не ниже подполковника.
Лунин буквально икнул от неожиданности, а Стасевич лишь запнулся на миг, но, опять не подав вида, продолжил.
– С чего ты это взяла? Он что, в голубом мундире  был? При погонах?
– Да был-то господин в штатском, как и вы, – Глафира несколько подозрительно смерила взглядом Стасевича, – только он не один был, а с помощником.
– И что из того?
– А то, что раз обратился он к помощнику и назвал того по званию: штаб-ротмистр. Выходит это либо кавалерист, либо жандармский . А зачем, скажите, кавалеристу искать убитого, да ещё вести себя так, будто он из полиции?


Провожая взглядом уезжавшие сани, Мюррей замешкался лишь на мгновение. Парадная, откуда только что вышли Французов и его спутница, находилась прямо перед ним. Англичанин, снова не подавая вида, спокойно прошёл до двери и, будто именно сюда и направлялся, как ни в чём не бывало вошёл во внутрь.

– Эй, любезный, скажи-ка мне, от кого сейчас вышли те молодые птички? – небрежно протянув бородатому привратнику между пальцев пятак, панибратски спросил англичанин. Говоривший на чистейшем русском языке, он намеренно разговаривал сейчас с сильным английским произношением – так было проще располагать обывателей к себе.
– Да ведь известно, от Тамары Армандской. Гадалки, – кладя пятак в карман, пояснил привратник.
– Экселенц! Замечательно! – англичанин просиял так, будто у него родилась долгожданная двойня. – Это-то я и хотел узнать! Могу ли и я спросить её о судьбе своей?
– Да кто ж вам не даёт, милости просим, – привратник смотрел на забавного заморского гостя, усмехаясь в бороду и, видимо, думая: чего ж только не бывает.
Улыбающийся же в пол-лица Мюррей уверенно двинулся к двери квартиры гадалки. Англичанин не сомневался – он уйдёт отсюда не с пустыми руками.


Глафира проводила не на шутку озадаченных сыщиков в гостинную, оставив их ожидать хозяйку, и удалилась.
– Предполагаете, что дело – политическое? – прервал молчание задумавшегося Стасевича Лунин. – Зачем иначе жандармам расспрашивать про уголовного? Да и прокламации, оставляемые на месте взломов, тоже, видать, неспроста.
– Подождите, коллега. Я думаю, что девка всё же ошиблась. А может даже и так: пришли какие-то старые знакомцы нашего убитого, навели на девку страху, нарочно обращаясь друг к другу по уставу, будто они жандармские. Чтобы, убоявшись, прикусила язык и не болтала лишнего.
– Но служанка уверяла нас, что этим "жандармам" ничего не сказала. Как и нам.
– Может быть.
– Но если приходили настоящие жандармы, да ещё в столь высоком звании, стало быть тут нечто важное?
– Вы опять торопитесь в своих выводах. Среди ограбленных – несколько весьма известных и даже высочайших фамилий. Не допускаете, что господа голубые мундиры просто выполняют чьё-то высокое распоряжение во что бы то ни стало отыскать похищенное колье с рубинами графини N либо золотой крест с брильянтами протоиерея сами знаете какого?
– И, если Глафира им ничего не сказала, значит, они тоже, как и мы, придут ещё раз. Дождавшись прибытия барыни.
– В таком случае мы их опередили, – Стасевич привстал, услышав шум в прихожей, где Глафира докладывала женщине с низким томным голосом о том, что её ожидают в гостинной господа из полиции.


В квартире гадалки было пусто, только стол посреди гостинной и разбросанные по нему карты говорили о занятиях жилицы. Вскоре показалась и она сама. Мюррей не стал медлить. Широкая улыбка на его лице в мгновение застыла мёртвой гримасой, а дуло его пистолета мгновенно уткнулось гадалке в рот.
– О чём тебя спрашивали те, кто приходил только что? – прорычал англичанин, на сей раз безо всякого английского акцента.
– О судьбе, – процедила гадалка: дуло пистолета мешало её говорить.
Мюррей ударом запястья сбил женщину с ног.
– Ты говори со мной по-человечески, грымза! –  прошипел англичанин, склонившись над упавшей.
– Спрашивала, будет ли ей добрая дорога, – простонала оглушённая падением женщина.
– Куда? Куда дорога? – англичанин не сводил с Армандской дула.
– Далёко… Столицу барышня решили покинуть.
– И что ты ей нагадала?
– Обещала ей всё разузнать. Она придёт ещё.
– У загробных сил?
Тамара промолчала.
– Значит, слушай. Когда она придёт заново, скажешь, что силы твои потусторонние показали тебе, что ей ни в коем случае не стоит куда-либо ездить. Ни в коем, поняла?! Видение тебе было, скажешь: скачут кони под упряжью, нога одного подворачивается, и все падают в реку. А это знак верный, поняла?
Тамара испуганно кивнула.
– Когда она придёт снова?
– Завтра. В то же время обещалась.
– Я буду неподалёку. Очень, очень близко, поняла?
Мюррей распрямился, бросил гадалку и вышел вон.

Среди черт характера любовницы Французова, бывших известными Мюррею, значилась её поистине суеверная вера в гадания, предсказания и прочую хиромантию. И англичанин быстро сообразил, каким способом можно предотвратить отъезд девушки из столицы. Сейчас любовница Французова нужна была здесь – до тех пор, пока Французов не отдаст им, наконец, добытые его шайкой бумаги Третьего отделения.


– Марфа Ильинична, кто снимал у вас особняк на Итальянкой? – Стасевич и Лунин расположились на диване в комнате для приёма гостей напротив любезно пригласившей их хозяйки дома.
– Офицер, весьма важный мужчина, – томно ответила госпожа Боссе.
– Откуда вы знаете, что он офицер? Вы паспорт его смотрели?
– А зачем мне паспорт его, я – генерала от инфантерии Аристарха Кузьмича Боссе вдова, неужто я офицера от штатского не отличу?
– А паспорт? По паспотру он кто?
– А коль ему надо было в паспорте себя мещанином написать, так на то у него, может, основания были.
– Какие же?
– А какие ему надо, я того не знаю.
– Ну, хорошо, а что рассказать об этом офицере можете? Были у него посетители, с кем общался, друзья в дом приходили, девиц может к себе водил?
– Этого я не знаю, потому как иначе чем раз в месяц в день, когда он мне приносил оплату, с ним не общалась. Вовремя приносил, кстати, одним и тем же числом, вероятно после получения жалования.
– И никаких знакомых его не знаете?
– Не знаю. Разве что Тимоху.
– Какого Тимоху?
– Кучер с Лиговской. Родственник нашего дворника.
– Офицер и приятельствовал с кучером?
– Да не приятельствовали оне, держал он Тимоху на посылках, чуть что – или поручение ему давал, или сам на нём ездил. Вы бы дворника нашего самого про Тимоху расспросили, они ведь обязаны вам докладывать .
– Значит вы точно уверены, что погибший был офицером?
– И не просто мелким офицериком, а офицером в звании! – слова "в звании" Марфа Ильинична произнесла с выражением подчёркнутого значения. – Уж мне-то вы можете поверить!


Мюррей уже основательно замёрз. Выйдя из дома гадалки, он и не думал сразу уходить. Англичанин перешёл на другую сторону улицы и, отойдя на некоторое расстояние, стал наблюдать. Кто её знает, эту Армандскую? Не побежит ли она жаловаться в полицию? А может ещё кому-нибудь? И не пожалуют ли к ней на квартиру городовые? Прийти завтра к гадалке и попасть там в засаду в планы англичанина не входило. Поэтому Мюррей не торопился.
Однако беспокоился англичанин совершенно напрасно: Тамара не покидала своего жилища в течение всего вечера. А, значит, завтра, ещё раз внимательно осмотревшись, он спокойно зайдёт к гадалке и своим присутствием поможет ей не наделать глупостей и нагадать девице то, что было нужно английской разведке. Девица должна оставаться в столице до тех пор, пока Французов не отдаст бумаги. И тогда может ехать со своим Французовым на все четыре стороны. Если к тому времени оба будут ещё живы, в чём англичанин уже сомневался.
Встреча жандармов с человеком, которого Французов пришиб в особянке, должна была состояться, по словам Доуи, ещё только через неделю. Этого времени было вполне достаточно, чтобы забрать документы и успеть отправить их в Британию на "Палладине". Судну и так уже пришлось задержаться с отплытием. Хотя, конечно же, эта задержка не вызвала подозрений у портовых чиновников. Просто не успели вовремя пополнить запасы угля.


– Что же вы, Башмачников, ничего про Тимоху не сказали? Вы ведь дворник, лицо ответственное!
– Каюсь, ваше благородие, думал не нужен вам будет Тимоня. Он ведь... в общем без паспорта проживает.
– Башмачников, Башмачников... вы ещё и законы нарушаете. Лишитесь вы места, я вам говорю.
– Помилосердствуйте, господа, родня Тимоня мне как-никак.
– Да, Башмачников... Где нам найти вашего родственника?
– На Лиговской в доме Собачникова проживает. Только... давайте я уж сам вам его выведу, а то испугается полиции и даст дёру.
– Ну, ведите.
– Так рано ещё, в это время Тимоня господ возит, а дома ранее вечера его застать и не надейтесь.
– Вот вечером прямо и пойдём. А пока идите.
Дворник пошёл, было, в свою каморку, но остановился.
– Я, господа... когда узнал об убийстве постояльца...
– Вам кажется ещё есть что сказать? – оживился Стасевич.
– Извиняюсь, сразу не доложил, – дворник всё более смущался и говорил неуверенно. – Есть что сказать. По поводу убитого господина.
Следователи внимательно посмотрели на дворника.
– Тимоня, я говорил с ним после убийства... – дворник всё ещё никак не мог решиться заговорить.
– Ну, Башмачников, не тяните кота за хвост – докладывайте! Что там рассказывал ваш ямщик?
Башмачников пришёл в себя и успокоился.
– Так вот, встретил он однажды убитого господина здесь, когда ко мне приходил.
– И что дальше?
– Подрядился его господин убитый нанимать.
– Это мы знаем уже. Дальше.
– Вёз как-то Тимоха пассажира на Невском и увидал этого, ныне убитого. Затем... возвращался с другим пассажиром, свернул на набережную Фонтанки, опять увидал этого... живописца.
– И дальше?
– И всё.
– Что ж, это всё? Живописец имел случай один раз прогуливаться по Невскому и набережной Фонтанки?
– Нет, ваше благородие. Ещё раз видел Тимоха этого, – дворник недоверчиво усмехнулся, – живописца. Видел, когда тот выходил из известного дома...
– Какого дома?
– Из дома у Цепного моста . По-нонешнему по набережной реки Фонтанки шестнадцать .
– Из здания Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии... – как бы продолжил слова дворника Лунин. Следователи многозначительно переглянулись.
– А дело-то, Пётр Ильич, может быть действительно государственное. Политическое. Теперь я, пожалуй, догадываюсь, по какому ведомству служил наш "живописец".

***

Вечера у нас на заставе и во всём в нашем Семиречье становились всё теплее, а дни всё жарче. Степь постепенно меняла свой цвет с зелёного на жёлтый. Впервые после приезда Елены в Сретенку выдался по-настоящему солнечный день.

Подъесаул Тюриков ехал по главной и единственной сельской улице. Самолично отправив с утра на границу разъезды и лично же проверив все посты по левому берегу протекавшей мимо села речки Змейки, он по-хозяйски высматривал теперь всяческие недостатки, могущие, по его мнению, нарушить порядок на вверенном ему участке границы. Вскоре дорога вывела его к дому Янковского, на крыльце которого копошилась убирающаяся в доме Елена. Завидев девушку, Тюриков решил поприветствовать её прямо через ограду, не слезая с лошади.
– Вы снова одна, Елена Игнатьевна?
– Да, Станислав Францевич на службе.
– Я знаю – сам с утра отправлял его на кордон, – Тюриков помолчал, гарцуя на месте. – Тяжело вам, наверное, у нас, Елена Игнатьевна? Ни на раут сходить, ни в общество. Даже булочной, и той нет. А всех занятий – только по дому работать.
Елена улыбнулась, ополоснула руки и подошла к ограде, за которой гарцевал Тюриков.
– Не переживайте, Саша, важно не как жить, а с кем. А хлеб я с детства печь умею. Хотите, вас угощу?
– Благодарствую. Станислав Францевичу свезло. Раньше-то ему Евдокия стирала да готовила, а она женщина старая, задел уже не тот.
– Давно вы со Станиславом Францевичем знакомы?
– Года уж четыре вместе. Вот, видите, – подъесаул показал отсутствующий мизинец на левой руке, – это меня гюрза цапнула. Если б не Станислав Францевич, жизни бы лишился.
– А что он с вами сделал?
– Палец отрезал. Если гюрза укусит, надо рубить палец. Если промедлишь минуту – придётся рубить руку. А промедлишь полчаса – всё, смерть. Вот так он мне жизнь спас.
Елене, видимо, стало не по себе от рассказа казака, она поморщилась и закрыла на миг глаза.
– А ещё было дело, столкнулись мы с киргизами. Я их языка-то не знаю, вот и принял за конокрадов. Нас в разъезде трое, а их с десяток, и все вооружены. А Станислав Францевич, как оказалось, случайно рядом был, гербарии в степи собирал. Он-то нас и рассудил. Он их язык знает так, как будто сам киргиз и с детства среди киргизов рос. В общем, я для господина поручика ежели что жизни не пожалею, век служить буду.
Елена подняла голову, засмотревшись на солнце и на вершины гор вдали.
– Вам, Елена Игнатьевна, на закате бы туда смотреть. День сегодня выдался ясный, когда солнце садиться будет, вы посмотрите туда, – подъесаул показал рукой на снежные вершины вдали. – Вот где красота! Смотришь на те горы, вроде горы как горы. Смотришь, над их вершинами – небо. А потом задираешь голову, устремляешь взгляд совсем наверх, а там, прямо над головой ещё вершины на синем небе проступают! Это ж какая у них высота должна быть, чтобы над самой головой проступать! Да... Ну, до свидания, Елена Игнатьевна! Ещё свидимся!
Подъесаул тронул коня и небыстрой рысью отправился восвояси, а Елена всё ещё стояла и смотрела, пытаясь представить себе картину, когда вершины гор столь высоки, что синеют над самой головой, и ни одна птица, ни, тем более человек, не могут до них добраться...


Необходимости убивать гадалку не было. Дуло пистолета Мюррея смотрело Тамаре прямо в лицо. Только та ничего этого не видела – спрятавшийся за ширмой Мюррей наставлял на неё пистолет просто так, для успокоения собственной души. Необходимости её убивать не было – из-за ширмы было слышно, как Армандская загробным голосом наставляла посетившую её девушку ни в коем случае не держать дальней дороги, повторяя почти слово в слово придуманную Мюрреем притчу про коня и его подвёрнутую ногу. Спустя некоторое время гадание закончилось, девушка попрощалась и ушла. Чуть погодя вслед за ней пошёл и Мюррей. Сегодня девушка была одна, а Мюррей мог располагать извозчиком. Так просто скрыться у неё на сей раз не получится.


Стасевич и Лунин вышли из дома на Гороховой 2 и двинулись в сторону Фонтанки.
– Вы полагаете, что жандармский офицер в высоком чине возглавлял шайку взломщиков сейфов?
– А вот это мы у господ жандармов и спросим. Есть у меня подозрение, что дело гораздо хуже.
– Что вы имеете ввиду?
– Посудите сами, жандармский офицер проживает в тихом особняке в предместье города вдали от любопытных глаз по поддельному паспорту. При этом умело выдаёт себя за живописца. Зачем? Если бы вы, коллега, решили использовать своё служебное положение с целью обогащения да наняли бы себе подручных из уголовных для грязной работы, стали бы вы такой огород городить? Вряд ли! Вам было бы достаточно просто встречаться со своими подельниками в укромном месте, где-нибудь за городом. Или, переодевшись, в дешёвом кабаке, примерно как я встречаюсь с Филимоном. И проще, и ваши подельники не будут знать, где вы храните свою долю.
– Зачем же по-вашему всё это?
– Я думаю, господин жандармский, если наши предположения верны, и он действительно "голубой мундир", занимался какой-то своей деятельностью по своему ведомству. И был просто ограблен, как и все другие ограбленные это шайкой. Но, как мы предполагали с самого начала, случайно оказался во время ограбления дома и, оказав сопротивление грабителям, был убит.
– А что же тогда они взяли в сейфе убитого?
– Драгоценности. Или деньги. Те, которыми господин живописец расплачивался со своими посетителями.
Стасевич повернулся на ходу к Лунину и многозначительно смотрел на него, пока тот не понял смысла сказанного.
– Ну, конечно! – дошло до Лунина, – некто, из числа служащих одного из посольств некой враждебной нам державы под видом покупателя картин посещал живописца Новоспасского и получал в обмен на свою информацию оплату тем, что хранилось в сейфе!
– Именно! Вот только вопрос, кто и откуда мог узнать, что в сейфе заурядного живописца хранятся такие ценности?
– Только сами господа из Третьего отделения.


К идущему по коридору здания на Фонтанке жандармскому штаб-ротмистру подошёл посыльный и остановился, щелкнув каблуками и отдавая честь.
– Ваше благородие, разрешите обратиться!
В левой руке посылного штаб-ротмистр заметил пакет.
– Слушаю вас, – молодцеватого вида, с маленькими усиками и пренебрежительно-презрительным взглядом штаб-ротмистр производил неприятное впечатление.
– У меня донесение для майора Переверзева.
– Я его заместитель, штаб-ротмистр Бунько.
– Лично в руки, – посыльный дал понять, что отдаст пакет только самому Переверзеву.
– Пойдёмте со мной, – Бунько пригласил посыльного следовать за собой в кабинет, где с минуты на минуту должен был появиться Переверзев.

Майор Переверзев внимательно рассматривал переданный ему посыльным конверт с печатаями.
– Можете идти.
– Четь имею! – отдал честь посыльный и вышел.
– Ну-с, милостливый государь, какие будут соображения относительно услышанного? – распечатывающий печати на конверте Переверзев посмотрел на Бунько. – Думаю, в целях конспирации недостаточно только лишь хранить документы в тайном месте. Их ещё следует разделить. Хотя бы на три части.
– И работать с ними по частям? Достойная мысль.
– Это я и хотел предложить Еноту третьего дня. Не понимаю, куда он запропастился.
– Енот поступает правильно. Назначили ранее встречу в три недели, так и нечего лишний раз себя показывать. Особенно глупо было начинать разыскивать его у домохозяйки.
Майор в ответ только поморщился. Дерзость Бунько была общеизвестна.
– Подумай, в каких местах можно расположить новые тайники… чёрт побери! – выругался Переверзев, который никак не мог распечатать печати на врученном ему посыльным конверте.
– Надёжно закрыто, – успокоил его Бунько. – Надеюсь, документы, которые ты держишь в руках как раз и есть сообщение из Тифлиса от Васильчикова? И, надеюсь, нас не ожидают неприятные сюрпризы?
Переверзев, наконец, разодрал конверт и достал листы его содержимого.
– Отправлено из Тифлиса, – ответил он, проглядывая заголовки на донесении. Однако прочитав часть донесения, Переверзев помрачнел.
– Какие-то неприятности? – заметив перемену в лице майора, спросил Бунько.
– Судно, на котором плыл в Баку Васильчиков и его сопровождающие, попало в шторм на Каспии и было отнесено к берегу севернее Красноводска, где потерпело крушение, – Переверзев протянул Бунько письмо. – Васильчиков, скорее всего, погиб.
– Лучше им погибнуть, чем попасться в руки тамошних туркмен. Надеюсь, это всё? Или нас обрадуют ещё чем-нибудь?
Переверзев поднял со стола конверт и оттуда выпало ещё одно письмо. Прочитав и его, майор поднял глаза на вопросительно глядящего Бунько.
– Ты оказался прав. Чёрт побери, как некстати прав!
– Что ещё случилось? – Бунько, "накаркавший" только что сразу два неприятных сюрприза, казалось, сам уже испугался своих пророчеств.
– Генерал-майор Супруновский...
– Что?
– Убит в Тегеране.Тело найдено персами и передано нашей стороне.
В этот миг мрачное затишье, установившееся после последних слов, внезапно прервал стук в дверь.
– Алёша, вы что-то хотели? – обращаясь к вошедшему молодому человеку, Переверзев всячески постарался скрыть досаду в голосе.
– Господин майор, с вами хотят переговорить двое следователей из полиции.
Лица обоих жандармов вытянулись в недоумении.
– Что-то подсказывает мне, что неприятные сюрпризы на сегодня ещё не кончились, – голосом, пророчащим новое несчастье, произнёс Бунько.


Вошедшие Стасевич и Лунин стояли посреди кабинете Переверзева. Секретарь Алексей Цветочников, впустив сыщиков, тихо выскользнул за дверь.
– С кем имеем честь господа? – спросил майор.
– Нас привело к вам... вот... – Стасевич протянул документы, касающиеся дела убитого на Итальянской и фотографии самого убитого. – Полагаю вам этот господин знаком?
Переверзев уставился на фотокарточки, губы его сжались, и по выражению его лица всем присутствующим – и Стасевичу с Луниным, и Бунько – стало понятно, что господин с фотокарточки Переверзеву знаком. Бунько также приподнялся с места, глянул на карточку и так же, как и его начальник, сжал губы.
– Вижу, господа, что вы с ним знакомы. Однако это, как я полагаю, ещё не самая плохая для вас новость.
Переверзев и Бунько внимательно посмотрели на следователя.
– Вскрыт сейф убитого. Вскрыт и полностью вычищен.
 Стасевич достал из дела и положил на стол ещё несколько карточек со снимками взлома.
– С чего вы решили, что для нас это важно? – осторожно осведомился Переверзев.
– Мы полагаем, убитый держал в своём сейфе нечто, представляющее особую ценность для вашего заведения.
– Продолжайте, – Переверзев как бы молчаливо согласился с выводами сыщиков.
– У меня пока всё, – с достоинством закончил Стасевич.
Жандармы переглянулись, Переверзев встал и молча прошёлся по комнате к окну и обратно.
– Вы правы, господа, в сейфе нашего сотрудника – и тут вы тоже правы – действительно хранились... как бы это сказать... большие ценности. Вы их, судя по вашим словам, не нашли?
– Никак нет, увы. Сейф оказался чист как первый снег.
– Тогда извините нас, господа, нам нужно обсудить это дело с глазу на глаз. Как только мы примем решение, мы непременно вас уведомим. И решим, что следует предпринять. Обязательно решим. И очень скоро.
Стасевич и Лунин начали подниматься со своих мест.
– Единственное, о чём я вас пока попрошу, до нашего решения, а скорее всего и после, не разглашать никому ничего из всего известного вам по этому делу. Ничего, что связано с работой нашего человека и вообще всех нас.
Переверзев медленно подбирал нужные слова.
– Не буду скрывать, дело это для нас очень важное, ущерб, как я уже вижу, нанесён существенный, и любая огласка может навредить ему ещё больше. Ещё раз извините, чем быстрее мы приступим к обсуждению, тем быстрее дадим вам знать.
Стасевич и Лунин понимающе поклонились и пошли к выходу.
– Честь имеем, господа! – попрощался за двоих Лунин.


– Вот так, Василий Фомич, нас, изволите ли, выставили! – негодовал Лунин, выйдя из дома на набережной Фонтанки и направившись к себе на Гороховую. – Выставили! Видали, какова важность! Как только господа жандармские изволят принять решение, нам изволят дать знать!
– Не переживайте так, коллега, на то они и жандармские, чтобы строить завесу секретности вокруг каждого выеденного яйца.
– Голубые мундиры, чтоб их! Вот точно знаю, они ещё не раз попросят нашей помощи!
– Да, коллега, дело, я полагаю, ещё важнее, чем я думал изначально.
Лунин замолчал и внимательно посмотрел в лицо Стасевичу. В этот миг он спиным хребтом почувствовал, что дело с ограблением сейфов не только не заканчивается, а ещё, можно сказать, даже не началось.


– Я проследил её до самого дома, – едва войдя в комнату, Мюррей докладывал, не раздеваясь.
– Она приходила к гадалке одна? – Доуи был отчего-то подавлен.
– Да, на этот раз одна. Французова с ней не было.
Доуи долго молчал, измеряя шагами комнату. Было видно – что-то не даёт ему покоя.
– Как вы думаете, Джейкоб, почему мы бегаем за ними по всему Петребургу? Вас это не удивляет? Да, Джейкоб. Почему Французов не спешит отдавать нам бумаги? – в голосе Доуи чувствовалась тревога. Мюррей, похоже, только сейчас, немного отойдя от погони, задался этим вопросом:
– Может быть решил вернуть их русской контразведке? Совесть, патриотизм, честь дворянина? 
– Но русские жандармы всё ещё не знают о пропаже… Да и откуда у него совесть?
После некоторого замешательства Доуи наконец-то решился произнести то, что его мучило:
– А не кажется ли вам, что Французов нашёл способ использовать эти документы как-то иначе? Вместо того, чтобы передать их нам? И этого нам стоит бояться больше всего.
– И как же, сэр?
– Французов был связан с нечаевцами . Для этих людей возможность использовать документы такой важности против правительства может быть куда важнее денег, которые мы посулили им за работу.
– Они хотят предать эти документы огласке? Но это можно сделать лишь за пределами России.
– А не в Европу ли собрались поехать наши голубки, столь страстно возжелавшие узнать свою судьбу у гадалки?
Доуи был крайне взволнован.
– У нас почти нет времени. Мы должны забрать документы у Французова в ближайшие дни. До встречи жандармов со своим офицером с Итальянской также осталось меньше недели. Да и эти чёртовы народнички  могут выкинуть неизвестно какие коленца.
– Не успеют. Теперь мы знаем, где их найти и знаем что с ними делать.
– Я жду от вас этих действий сегодня.


– Ну-с, что я тебе говорил о неприятных сюрпризах? – лицо Переверзева было бледным, как у человека, узнавшего о сметри близкого родственника.
– А Енот не мог никуда их перепрятать?
– Я вижу ты пытаешься схватиться за соломинку. Нет, дорогой мой, давай не будем, начистоту, пусть самое худшее, а оно, как всегда, самое худшее происходит-то. Документы были в его сейфе и были похищены. И не стоит тешить себя мыслью, что это было не так. Я немного слышал об этом следователе Стасевиче, крайне способный сыщик. Имеет большое уважение в глазах своего начальника господина Путилина . Как видишь, ему уже удалось понять, кем был на самом деле наш коллега Енот. Уверен, ещё немного, и он также поймёт, что в сейфе лежали не какие-то драгоценные цацки, а важнейшие документы.
– Волнение вызывает вопрос, куда они делись? Воры прихватили их с собой? Зачем? Может пора уже принять меры по их розыску? Дело-то нешуточное!
– Дело не нешуточное, дело наиважнейшее. Мы слишком поторопились распрощаться с господами сыщиками, не расспросив подробно всего, что им известно.
– Внезапная новость о смерти Енота не позволила нам мыслить трезво.
– Завтра же следует пригласить их к нам и выведать все подробности. И по поводу документов принимать самые решительные меры!


Калвертон и Мюррей замерли в ожидании возле дома любовницы господина Французова. Наступил уже поздний вечер, положение складывалось лучше не придумаешь. Уже днём Калвертон выяснил: сразу двое слуг в доме заболели и не вышли на службу, а дворник дома отбыл в Гатчину по какому-то распоряжению хозяина. Прачки ночью спят. Так что задача проникнуть в дом незамеченными становилась им двоим вполне по силам.
Придётся допросить девицу с пристрастием. Медлить было больше нельзя. Бумаги должны покинуть Россию на "Палладине" не позже среды. И Французову и его барышне придётся их отдать. Документы следует забрать в первую очередь. А далее можно будет занятся Французовым. Ни он, ни его девица не должны никогда никому более ничего рассказать.
Погасли огни в правом крыле дома. Несколько дней следившие за домом англичане знали – это всегда происходит примерно в девять и означает, что прислуга дома пошла спать. Теперь должно зажечься окошко барышни, имеющей привычку читать по вечерам. Где-то в одиннадцать вечера барышня погасит свет, и в это время они пойдут в дом. Окошко барышни почему-то ещё не зажглось, видимо барышня задержалась в зале. Но скоро оно, без сомнения, зажгётся. А затем погаснет, и всё, наконец, решится.


5 апреля 1872 года, Петербург.

– Итак: наш посланник Васильчиков... – начал Бунько.
– Кот, – перебил его Переверзев, – Кот, милостивый государь, и не надо отныне употреблять никаких других имён.
– Так вот, наш посланн... Кот, мог спастись от бури и высадиться на туркменский берег севернее Красноводска. Кот, безусловно, знаком с содержанием послания, переданного ему индусами и может быть допрошен на сей счёт в случае своей поимки местными туркменами, направляемыми англичанами.
– Это в том случае, если англичане узнают о катастрофе, – заметил Переверзев.
– Кроме того, – продолжил Бунько, – Кот может иметь при себе эти самые документы, если всё-таки надеется добраться до России и передать их нам.
– Как должен действовать Кот и те, кто его споровождает, в случае непредвиденных осложнений вроде произошедшего крушения?
В ответ на это Бунько достал карту и расстелил её на столе.
– Самое простое – это если им удалось высадиться на берег неподалёку от Красноводска. Тут или тут, –Бунько провёл рукой по берегу Каспийского моря к северу и югу от города на карте. – Тогда они двинутся в Красноводск.
Переверзев рассматривал карту и ждал продолжения рассказа, который и сам прекрасно знал.
– Если они высадятся гораздо севернее, где-то далеко за Кара-бугазом или даже у залива Цесаревича , то двинутся на север. А вот если им доведётся оказаться на берегу в окрестностях Кара-бугаза, тогда, согласно предписанию, они двинутся в самом неожиданном для возможных преследователей направлении – в Хиву. Враждебную нам, следует напомнить.
– В самое логово, – усмехнулся Переверзев.
– В этом вся соль.
– Однако всё это видится мне больше из области неуёмного воображения. Вернее всего, Кот погиб, а все его документы утонули. Мы должны быть озабочены ныне потерей документов, с которыми работал Енот. Я пригласил господ сыщиков сегодня к нам на двенадцать часов пополудни для встречи и обсуждения всех волнующих нас вопросов.
– А почему бы не передать дело из полиции нам, жандармам? Мы же теперь имеем право вести розыск и дознание по делам государставенной важности.
– Нет. Следователь сказал нам, что ограбление – дело рук уголовной шайки. А много ли мы с тобой разбираемся в уголовных делах? Я думаю, как раз помощь обычной полиции сослужит нам ту службу, которая тут необходима. Но, конечно же, мы станем взаимодействовать с господами сыщиками весьма плотно. Надеюсь и плодотворно. Что ты сам-то думаешь?
– Если воры вытащили документы из сейфа, то должны были их выбросить – зачем они им?
– Но документов не нашли.
– А кто их искал? Эти сыщики были заняты лишь убийством и поиском, как они считают, пропавших из сейфа драгоценностей. К чему им какие-то документы? – рот Бунько скривился в презрительной усмешке.
– Тогда хорошо, если выбросили куда-нибудь в реку – затянуло в промоину, унесло течением…
– А если не в реку? Если не в реку, то их могли найти прохожие. И догадаться об их важности.
– И что, сразу после этого понести в английское посольство? Далеко не все вокруг негодяи – честных людей гораздо больше. А они передали бы эти документы властям.
– А ты уверен, что папка с искомыми нами документами не была действительно найдена и не пылится сейчас где-нибудь в дальнем полицейском отделении?
– Это тоже надо проверить. Впрочем, я думаю, – Переверзев посмотрел на часы, показывавшие без пяти двенадцать, – сейчас мы узнаем от господ сыщиков много нового.


– Милости просим, господа, садитесь! – Переверзев на правах хозяина кабинета пригласил к разговору вошедших Стасевича и Лунина. Как и было условлено, ровно в двенадцать.
– Желаете ли чаю, господа? Настоящий, индийский.
– Благодарю вас... – сказал, присаживаясь, Лунин.
– Что, плоды успехов нашей политики в Индии? – кивая на чай, съёрничал Стасевич.
– Штаб-ротмистр Бунько Константин Павлович, – не обращая на сыщика внимания, представился жандарм куда-то в пустоту.
– Майор Переверзев, Иван Казимирович. Впрочем, вы уже знаете.
– Как и вы нас. – ответил Стасевич.
– Безусловно.
– В таком случае нам хотелось бы всё-таки узнать имя вашего сотрудника, чьё тело обнаружено нами в особняке на Итальянской. Полагаю, живописцем его сделали здесь?
– Увы, – по-детски развёл руками Переверзев, – блестящий, умный офицер, к сожалению совершенно не умел рисовать. Слава богу разбирался в живописи как знаток. А для дела требовалось создать ему образ живописца.
– К сожалению, ваш сотрудник не доработал. – огорчил майора Стасевич, – То, что он не живописец, мы увидели ещё при первом осмотре дома. Хотя бутафория была качественная. Сразу и не догадаешься. Так всё-таки, не соизволите ли сказать его настоящее имя?
– В этом сейчас нет никакой нужды. Мы дадим вам его личное дело – за исключением данных, касающихся нашей работы и являющихся государственной тайной. Там вы всё сами и прочитаете. Нас же сейчас волнует содержимое сейфа, – Переверзев был крайне напряжён и сильно волновался. – Вы что-нибудь об этом узнали?
Стасевич, не торопясь, откинулся на спинку стула и приготовился буквально мстить жандармам за проявленное высокомерие.
– Изначально мы полагали, что в сейфе хранилось золото или деньги, которыми ваш человек расплачивался со своими агентами, продававшими ему государственные секреты своих стран, – лениво начал Стасевич. Услышав это, Переверзев ухмыльнулся, а щеголеватый Бунько разве что из вежливости попытался скрыть появившуюся на лице презрительную улыбку.
– Однако всё оказывается намного хуже.
– Отчего же хуже? – насторожился Переверзев.
– В сейфе хранились секретные документы? – внезапно заданный в лоб вопрос мигом заставил жандармов прекратить всякие улыбки.
– Откуда вам сие стало известно? – холодно спросил Переверзев.
Видя, что Стасевич молча ждёт ответа на свой вопрос, Переверзев сдался.
– Да, господа, вы даром свой хлеб не едите. В сейфе действительно хранились важные документы. Но как вы об этом узнали?
– Это оттуда? – продолжал задавать вопросы Стасевич, вытащив из папки с делом лист бумаги с машинописным текстом. Переверзев пробежал глазами по листку.
– Да, это оттуда. Вы нашли остальное?
– Нет. Мы обнаружили этот лист завалившимся под комодом. В документе нет ничего важного, на вид обычная канцелярская бумажка. Поэтому поначалу ей не придали большого значения, просто подшили в дело. Но когда мы узнали о личности убитого, то возник вопрос, что мог хранить у себя в сейфе жандармский офицер, скрытно проживающий по поддельному паспорту и выдающий себя за акварелиста? И тут нам помогла эта бумага.
Стасевич кивнул на лист документа, вынутый сыщиками из-под комода.
– Под комодом, где мы её нашли, скопился слой пыли. А бумага лежала сверху и была совершенно чистой. Вывод – её уронили примерно в то время, когда грабители влезли в дом. Тогда, спрашивается, где другие бумаги? Ведь эта бумага явно представляет собой начало какого-то большого документа, судя по тексту. А судя по оборванному краю, эта бумага как раз и была подшита вместе с другими листами в один общий документ.
– Вероятно она лежала наверху стопки, поэтому и улетела под комод, – добавил Лунин.
Переверзев и Бунько внимательно слушали сыщиков.
– Тогда, – продолжил Стасевич, – мы перепроверили все случаи предыдущих ограблений. Дело в том, что ограбление сейфа на Итальянской – не первое. До того имели место сразу несколько подобных дерзких преступлений. Так вот, мы проверили все случаи предыдущих ограблений. Брали ли воры какие-либо документы ранее? Оказалось, что в ранее ограбленных сейфах, случалось, тоже иногда хранились какие-то, иногда важные для их хозяев, бумаги. Но ни разу преступники не пытались ими завладеть. Один раз даже вынесли из дома, а потом выкинули прямо на улице.
– Использовали в качестве кулька, – пояснил Лунин, – свернули в трубочку и ссыпали в него взятые золотые вещи.
– Здесь же все документы забрали полностью, – продолжил Стасевич. – И это – первое.
Стасевич вновь открыл папку с уголовным делом и протянул Переверзеву тексты революционных прокламаций, оставленные ворами.
– Посмотрите ещё вот это.
Переверзев пробежал листки глазами и передал их Бунько.
– Это что, революционная агитация?
– Это была вторая загадка, которая сейчас, думаю, уже разгадана. Во всех ограблениях сейфов преступники оставляли на память о себе нечто подобное. Будто бы хотели придать делу намёк на политическую борьбу.
– Вроде робин гудов, грабящих богатых ради помощи бедным?
– С виду да. Однако преступления чисто уголовные, можете быть спокойны. Так умело вскрыть сейфы не смог бы никакой бомбист и прокламатор. Посему мы и не передавали дело жандармским. Но возникает вопрос: зачем воры навлекали на себя большее наказание, пытаясь придать своим преступлениям политическую окраску? Ведь за обычные уголовные преступления у нас теперь суд присяжных судит, а присяжные – добрые обыватели, готовые к снисхождению даже для тринадцатого ученика Христа. Особенно ежели ещё нанять ему хорошего поверенного .
– С адвокатом и вовсе могут оправдать, – вздохнул Бунько.
– За уголовное дадут несколько лет тюрьмы, – продолжил Стасевич. – А вот за политическое дело присяжного суда не назначат. Военный суд и – голову с плеч за милую душу.
– Или лет двадцать каторги, – добавил Переверзев.
– За умышленное убийство тоже двадцать лет каторги полагается, – заметил Бунько.
– Убийство произошло только в последнем случае. До этого были сплошь обычные взломы сейфов. А ложные революционные прокламации воры подкидывали с самого первого раза.
– Воры пытались этими листовками увести вас в сторону, сбить со следа, так я понимаю? – догадался Переверзев.
– Да, и задумано это было с самого начала. С самого начала преступники задумали ограбить несколько сейфов, и тоже для отвлечения внимания полиции! А главной их целью был этот, последний сейф на Итальянской. Они ограбили пять сейфов с драгоценностями, подбрасывали каждый раз революционные прокламации, чтобы убедить, что и последнее ограбление было произведено с целью взять драгоценности. А на самом деле они пришли на Итальянскую за документами. И задумано это всё было с самого начала.
Стасевич взял со стола прокламации и бережно положил их обратно в папку. Жандармы траурно молчали.
– Ну и кроме того, – продолжил Стасевич, – дворник дома утверждал, что хозяин особняка как правило по ночам был дома и работал – свет в окне горел допоздна. А воры всегда были очень хорошо осведомлены о том, что происходило в ограбляемых ими домах: где какие лежат драгоценности, где на момент кражи будут находится хозяева, как лучше проникнуть туда, где раположен сейф. Здесь же, получается, они не удосужились узнать то, о чём знал даже дворник – что хозяин по ночам всегда находится дома и не спит, как правило, а работает.
– И о чём это говорит? – спросил для порядка Бунько, уже зная ответ.
– На самом деле воры прекрасно знали распорядок дня хозяина особняка и пришли к нему ночью намеренно, чтобы убить.
После этих слов в кабинете на некоторое время повисло тягостное напряжение.
– Убить, господа, и забрать из сейфа его документы. А чтобы пустить полицию по ложному следу, подбросили эту вот политическую прокламацию об изъятии награбленных у народа ценностей. В итоге полиция должна, – Стасевич стал загибать пальцы, – однозначно связать это преступление с предыдущими, где нам оставляли такие же прокламации, раз. Считать, что в сейфе похищены очередные драгоценности, два. И три – считать, что убийство было случайностью, эксцессом.
– Так мы поначалу и считали, – заметил Лунин.
– По вашим словам выходит, что и все предыдущие ограбления затевались лишь для того, чтобы выдать последнее из них – похищение документов – за такое же обычное ограбление с целью наживы? То есть изначально было задумано похищение документов? – переспросил Переверзев.
– Именно так. Целью всей этой затеи с ограблением множества сейфов было похищение документов из последнего. Полицию следовало ввести в заблуждение всеми этими прокламациями и предыдущими ограблениями. Вы – хозяева документов, должны были узнать о происшедшем спустя время, когда преступники уже сумеют распорядиться похищенными бумагами. Вашего сотрудника убили лишь для того, чтобы он не раньше времени не сообщил о пропаже. Ну или заодно решили под эту сурдинку избавиться от опасного врага. Но главное, преступникам нужно было выиграть время.
– Коли так, – упавшим голосом заключил Переверзев, – то эти документы давно уже читают в посольстве на Миллионной...  Никому другому они в Петербурге более не нужны.
Майор встал и глубоко вздохнул.
– Накануне, получив известие об ограблении сейфа, мы отдали распоряжение перекрыть границы. Вывезти похищенные бумаги теперь будет невозможно. Но прошло столько времени… Если их хотели вывезти изначально, то наверняка уже…


Доуи встречал Калвертона с особым торжеством:
– И теперь вы мне говорите, что не смогли найти ни девицу, ни документов? О, я чувствовал, что вся эта наша возня была не к добру! Нам следовало брать их за горло тут же, как только мы их нашли! Не надо было тянуть с этим несколько дней. Что вы предложите делать теперь?
– Мы оставили её без присмотра всего на три часа, сэр. Днём, когда обсуждали здесь план проникновения в её дом. За это время она успела отъехать. Вечером, когда мы подошли к её дому, она уже покинула Петербург. Джейкоб сейчас пытается выяснить, куда она скрылась, а я поспешил сообщить об этом вам.
– Благодарю вас, Калвертон! – на Доуи не было лица.
– Но это ещё не всё.
– Да? Что вы говорите! И что же ещё?
– Русские власти знают о пропаже документов. Перекрыты границы, проверяются все почтовые отправления. Со вчерашнего вечера ни одно судно не может выйти из порта без самого тщательного досмотра.
Доуи разобрал смех:
– Великолепно… Границы перекрыты. Женщина покинула столицу и скрылась. Затея с гадалкой тоже не сработала. – старый разведчик, всегда веривший в своих агентов, горько усмехнулся.
– Не совсем так, сэр! – Мюррей появился как нельзя кстати. Делать разнос подчинённому за глаза было не по-джентльменски, а потому Доуи обрадовался его появлению как сладкому пудингу. Но Мюррей успел всё же произнести свои оправдания до конца:
– Не совсем так. Я приказал гадалке упредить девицу от поездки на лошадях. А она отправилась морем.
Доуи уже набрал воздуха в лёгкие, намереваясь высказать всё, что он думает, но вдруг до него дошёл смысл слов Мюррея:
– Морем? Куда?
Калвертон вслед за Доуи, всё ещё не понимая до конца смысла сказанного, уставился на вошедшего.
– В Любек, сэр.
Калвертон всё ещё не осознавал, что для них означает это известие. Зато всё понимал Доуи:
– Она села на корабль вчера днём?
Мюррей немного постоял молча, пока не улыбнулся уголками рта и согласно качнул головой.
– И, судя по всему, вывезла наши документы ещё до карантина русских властей? – Доуи не мог поверить новой удаче.
Мюррей снова качнул головой и снова улыбнулся уголками рта. Калвертон тоже, наконец, всё понял:
– Через три дня устроим им встречу в Любеке, сэр! – мгновенно воспрянувший духом англичанин был готов к продолжению охоты. – Нужные нам бумаги, судя по всему, благополучно плывут в сторону Лондона!


7 апреля 1872 года, Тегеран.

– Разрешите, господин Мамфорд?
– Входите, Мидоуз, – потирая руки от удовольствия, Мамфорд был буквально нежен в своём приглашении. – По вашему лицу вижу, вам есть что сообщить важное?
– Думаю, да, сэр, – вид Мидоуза был не менее довольным. – Только что нам сообщили из Петербурга. Судно, перевозившее их посланника Васильчикова, попало в шторм и, очевидно, потерпело крушение на Каспии. Есть вероятность, что часть команды и пассажиры могли высадиться на берег.
– Почему русские решили, что их судно пропало?
– Судно вышло двадцать шестого марта из Астрабада на Астрахань и должно было через день прибыть на место промежуточной остановки в Баку. В Баку судно не прибыло. А от жителей побережья русским известно, что как раз двадцать шестого марта по маршруту следования судна разыгралась буря.
– В каком месте могли высадиться на берег возможно спасшиеся русские?
– На туркменском берегу, предположительно на этом вот, – Мидоуз провёл пальцами по карте, висевшей на стене, – участке берега.
– Нужно немедленно направить людей к нашим друзьям среди туркмен, – Мамфорд посмотрел на карту, в углу которой красовалась изящно вырисованная роза ветров. – Если русские спаслись, они должны быть найдены, и найдены именно нашими друзьями! Васильчиков, возможно, вёз с собой данные, важность которых для Британии переоценить невозможно! Ни эти данные, ни Васильчиков в Петербург попасть не должны.

***

Пасхальное воскресенье православной пасхи на заставе Сретенка встречали все за исключением бывших в этот день на постах и в разъездах. Мы с Еленой также не стали уклоняться от всеобщего праздника, пригласив к себе в гости нашего друга Сашу Тюрикова.
– Стан;слав, и как только такого мечтателя сделали начальником пограничной заставы? – смеясь, спрашивала меня Елена, когда мы, похристовавшись по православному обычаю с соседями, собрались за праздничным столом.
– За доблесть и отвагу, – не раздумывая, ответил я. – Не каждый в двадцать четыре года имеет погоны подъесаула и два ордена.
– Но он такой несерьёзный...
– В это время обсуждаемый нами подъесаул Тюриков, всё ещё кричавший кому-то во дворе "Христос воскресе", вернулся в дом, неся с собой огромный собственноручно выпеченный кулич.
– Мы тут как раз рассуждали: до каких чинов дослужится наш приятель Александр Тюриков? – встретил я подъесаула, принимая от него кулич. – Не иначе, как будет генерал-губернатором одной из наших губерний. И добьётся своей мечты – проложить железнодорожный путь от Москвы до Семиречья.
– Уверяю вас, друзья, – живо откликнулся наш друг, – даже если Александр Тюриков не дослужится до высоких чинов и не проложит железнодорожного пути, всё равно пришедшие после нас сделают это! И наш городишко Верный из тихой провинциальной деревни превратится в крупный город, столицу богатейшего края. А железные дороги соединят его не только с Москвой, но и Сибирью, и с Персией, и с Китаем. И будут наши потомки путешествовать во все эти стороны так же легко, как мы сейчас путешествуем до Пишпека или любой здешней станицы.
– Я склоняюсь к тому, что в будущем люди будут путешествовать больше по воздуху, на быстроходных воздушных шарах, – решила поспорить с ним Елена.
– Нам бы не мешало обзавестись такими шарами для наблюдения за границей, – деловито вставил я свои пять копеек, – на наших открытых просторах это было бы более чем уместно.
– А представьте себе, господа, что именно эти просторы вдохновят человека на постройку такого аппарата, который сможет подняться вверх и долететь до Луны!
– До Луны? Берите, Саша, смелее! Сразу до Солнца! – розовощёкий мечтатель привёл Елену в восторженное состояние.
– А что, и до звёзд полетим! Вот теперь, Елена Игнатьевна, я точно уверен, что первый полёт человека к звёздам состоится здесь, у нас, в этом самом степном краю! Хотите – верьте, хотите – нет!
– А управлять аппаратом будет наверняка такой же молодой розовощёкий офицер, мечтатель вроде вас, Саша! – Елена продолжала смеяться над Тюриковым, а я тем временем вышел на воздух.
Небо в этот поздний час было сплошь покрыто звёздами, большими звёздами, спустившимися, казалось, к самой земле. Звёздами, которые бывают видны только тут, на юге. О полётах к этим звёздам, наверное, и мечтал за столом мой молодой приятель, начальник заставы Тюриков. До них отсюда, казалось, совсем близко – рукой подать. Пылкий юноша, совсем ещё мальчик в душе! Что ж, пожалуй, кто-нибудь действительно изобретёт такой воздухолёт, который сможет помчаться вверх к звёздам и Луне. Так же, как отправляются ныне от перронов поезда, как отчаливают от причалов пароходы. И может быть полетит он не один, а возьмёт с собой барышню, свою возлюбленную. Чтобы, долетев до тех звёзд, подарить ей их так, будто это всего лишь белые цветы, расыпанные по чёрному ночному лугу.


– Так чья кровь была на полу, убитого или его убийцы? – полюбопытствовал Аристарх Петрович Веденеев, зашедший к своим более молодым коллегам ознакомиться с новостями. Сейчас он сидел в плетённом кресле-каталке, невесть зачем стоявшем в кабинете Стасевича, и листал уголовное дело. Второй раз на своём веку пришлось столкнуться старому следователю с уголовниками, используемыми английской разведкой. Совсем как тогда, двадцать лет назад, в деле о сибирском золоте.
– Уверен, что кровь убийц, – ответил Стасевич. – Точнее одного из грабителей. Следы крови мы нашли на остром краю дверцы сейфа, видимо грабитель о неё порезался, когда лез за содержимым. Уже уходя, он наследил на полу и испачкал ручку двери комнаты.
– А документы, как утверждают наши друзья жандармские, к заказчику их похищения ещё не попали? – продолжил вопросы Веденеев.
– Так точно, уверяют. И просят всеми силами сделать всё, чтобы пресечь возможность такой передачи, – ответил ему уже Лунин.
– А вы подумали над тем, почему документы до сих пор не переданы заказчикам ограбления? – снова спросил Веденеев. – Если вы, конечно, правы в своих предположениях по поводу англичан.
– Что-то им помешало. Может быть в цене не сошлись. Жандармские агенты сейчас скрытно следят за всеми подходами к посольству, за каждым их служащим. В случае необходимости готовы пресечь возможную встречу. А мы пробуем найти шайку со своей стороны, по-своему.
– Был у меня в практике случай, я полагаю вам следует проверить и эту версию, – Веденеев поёрзал в кресле, повернулся в нём на левый бок и продолжил:
– Так вот, случай был самый заурядный. Один биндюжник в одном из наших южных портов после хорошей попойки напал в кабаке на посетителя. А тот решил отбиваться тростью. Склока вышла короткая, не стоило бы и говорить. Однако сей несчастный поцарапался о трость посетителя, когда тот его ею охаживал. К утру рука проспавшегося возчика на месте пореза сильно распухла и посинела, к обеду он был уже в бреду, а к вечеру следующего дня его нашли мёртвым. В комнате покойного стояла резкая вонь.
Взоры сыщиков устремились на старого следователя.
– Газовая гангрена, господа. Достаточно одного пореза и шести часов времени. Обратите внимание, на месте преступления вы обнаружили следы крови одного из преступников. А что, если это кровь того самого, который держал связь с покупателями? Господина из благородных, как назвал его Филимон. Не ходил же сам приезжий англичанин по кабакам, выискивая лихих людей, готовых взяться за такое дело.
Веденеев снова поёрзал в кресле и перевернулся на другой бок.
– Заказавший хищение документов, – продолжил он, – возможно, некий англичанин, поначалу имел сношения, велика вероятность, с кем-то из образованных людей нашего подданства: студентом, мещанином, а может быть и особой дворянского звания. Сволочи, готовой продаться, везде хватает. И, могло так статься, что этот самый благородный разбойник после ограбления сейфа на Итальянской выбыл из игры. И теперь у воров просто нет связи с покупателем. Среди всех других версий, я бы проверил и такую.


17 апреля 1872 года, Петербург.

В здании главного жандармского управления было жарко. Словно Зевес метал тут свои громы и молнии, или Иегова палил огнём Содом и Гоморру. Но не Зевс и не Иегова, а генерал от инфантерии разносил своих подчинённых так, что испарина выступала на их лбах. 
– И что, господа офицеры, я должен буду теперь доложить на Государственном Совете ? Что вся наша политика последних лет пошла прахом? Что нам, России, следует забыть о самостоятельной позиции в европейских делах, подчиниться воле Лондона и заниматься лишь снабжением Европы зерном и яйцами ? Что нам нужно отказаться от наших планов в Туркестане, а то и вовсе уйти оттуда? А может быть, ещё более того, закрыться в границах времён Иоанна Грозного, о чём мечтали наши заграничные "друзья" во время Крымской кампании? И всё из-за того, что несколько ротозеев изволили позволить похитить у себя из-под носа документы, обладая которыми англичане знают теперь состав каждого нашего туркестанского гарнизона вплоть до последнего пограничного поста?
– Виноваты, ваше превосходительство, что тут ещё скажешь, – тихо произнёс Переверзев.
– Когда, по-вашему, документы попали в руки англичан? – строго спросил генерал Переверзева.
– Ваше превосходительство, разрешите? – вмешался в разговор господин в форме чиновника МИДа.
– Слушаю вас, – с раздражением ответил вмешавшемуся не к месту в разговор чиновнику перебитый на полуслове генерал.
– Мы предполагаем, что документы до англичан ещё не дошли.
Все присутствующие с надеждой повернулись к дипломату.
– Отчего такая уверенность? – раздражённо спросил генерал. Дипломат поднялся со своего места:
– По нашей линии министерства иностранных дел не замечено никаких изменений британской позиции. Политические круги Британской Империи по-прежнему уверены в возможности нашего вторжения в Афганистан с возможностью дальнейшего продвижения в Индию. Окажись такие документы в их руках, их позиция в Европе по отношению к нам стала бы гораздо жёстче.
– Ну, допустим, – генерал немного смягчился и ненадолго задумался. – И, тем не менее, если документы похищены, они могут оказаться в их руках в любой день. И нам нужно этого не допустить любой ценой. Майор Переверзев, вы готовы исправить это почти погубленное вами дело?
– Так точно, – с места кивнул головой Переверзев.
– Тогда сегодня же вечером будьте готовы доложить, что собираетесь предпринимать.
– Есть.
– И на этом всё!


– Ну вот, пожалуй, и пришло наше время подать в отставку… Согласен, Константин Павлович? – после разноса генерала Переверзев и Бунько вырвались, наконец, на волю – вышли на улицу. Теперь они брели по Петербургу не спеша, стараясь отдышаться свежим воздухом. Оба сняли с себя более ненужные им мундиры и были однты реперь как самые простые обыватели. Они медленно прошли по набережной, свернули на канал и прошли по мосту, наблюдая за вздыбившимися на реке льдинами. Затем, так же не спеша, вернулись обратно, оглядели зеленщика, что торговал в лавке овощами, бросили взгляд на маячившего на пересечении улиц квартального, проводили взглядом нескольких барышень.
– Да-с, весна, – мечтательно произнёс Переверзев, вдыхая свежий воздух, принесённый с залива. – Самое время сейчас выйти на покой да обзавестись дачей за городом, у леса, с видом на море.
– Я вот тоже решил подумать о приобретении домика. С мансардой и мезонином. И, обязательно, садом из яблонь. До чего ж люблю яблоки! – у замечтавшегося Бунко даже надменное лицо, раздражавшее многих, с кем он имел дело, стало сейчас ангельски-красивым.
Так, занятые разговорами о загородных домах и огородах, оба жандарма незаметно для себя подошли к зданию, на котором висела табличка "Землемерный институт".
– Пожалуй, это здесь.
Жандармы зашли вовнутрь и направились прямо к столу секретаря, стоявшего прямо неподалёку от входа. Стены заведения были завешаны картами лесных участков, на стоявших тут же столах так же располагались землемерные карты.
– Чем могу помочь, господа? – поприветствовал посетителей принимающий. – Можем предоставить вам любую справку по лесоводству в пределах нескольких губерний империи.
– Благодарим вас, но нам нужен господин Иванов-Никодимов.
Служащий внимательно посмотрел на вошедших и, со знанием дела, без слов повёл их в соседнюю комнату.
– Господа изволят видеть господина Иванова-Никодимова, – обратился принимающий к ещё одному служащему института, сидевшему в другой комнате.
– Извольте, господа, это сюда, – первый чиновник вернулся к себе, а второй плотно закрыл за вошедшими жандармами дверь и подвёл их к стоявшему в комнате большому шкафу. Встав перед шкафом, чиновник наступил одновременно на две дощечки на паркетном полу перед ним и нажал при этом на одно из украшений на его двери. Дверь отворилась, а за ней Переверзеву и Бунько открылась ещё одна тайная комната, наполненная людьми в форме. Чиновник пригласил жандармов проследовать туда. Дверь за ними автоматически закрылась.

Переверзев огляделся, увидел того, кто ему был нужен, и направился к его столу.
– Рад приветствовать дорогих служащих чёрного кабинета!  Знакомьтесь, мой коллега Бунько. Поручик Гербер, – Переверзев представил офицеров друг другу.
– Добрый день, господа, – ответно поприветствовал пришедших Гербер. – Сразу к делу. По вашему запросу мы внимательно следили за телеграфными сообщениями, передаваемыми английскими дипломатами, военными агентами и прочими лицами подобного рода на предмет посылки ими каких-либо данных, касающихся вашего вопроса.
– Ничего, свидетельсвующего о попадании наших документов англичанам?
– Пока ничего. Но вот что нам попалось. По телеграфу в Тегеран было передано любопытное сообщение, в котором говориться, что британскими агентами в Персии предпринимаются усилия по поиску русского посланника, фамилию которого они не сообщают, вёзшего важные материалы из Тегерана и судно которого потерпело крушение на Каспии.
– А англичане уверены, что русский посланник не погиб?
– Прочтите сами, из текста расшифровки напрямую этого не следует. Однако, как можно судить по некоторым выражениям, они полагают это весьма вероятным и собираются установить его местоположение.
– А откуда было передано сообщение? Из Лондона?
– Сообщение было передано отсюда, из Петербурга.
Бунько от неожиданности аж икнул.
– Затем, – продолжил Гербер, – оно было должно пройти по проложенной двумя годами ранее телеграфной линии Лондон-Калькутта , проходящей, как вы, полагаю, знаете, через Тегеран.
– А неплохо работают их рыцари плаща и кинжала в нашей столице! – Перверзев не менее своего коллеги был поражён адресатом отправки телеграммы.
– У меня пока всё. И извините, у меня ещё очень много дел.
– Да, да. Не будем тебя задерживать, – поблагодарил Переверзев поручика. – Спасибо за всё!
– Честь имею!
Гербер направился к выходной двери проводить жандармов, которые вышли из "шкафа" и, по-военному козырнув служащим заведения в штатском, покинули так называемый Землемерный институт тем же путём, что и вошли.

– Кто этот поручик Гербер? – выйдя на улицу, спросил Бунько.
– Думаю, один из лучших шифровальщиков военного ведомства. Насколько я могу судить, стоило только Зименсу  проложить телеграф из Лондона до Калькутты через наши южные губернии, как наши умельцы шифровального дела, как военные, так и из МИДа, оседлали эту линию, словно кровососы скотину. И теперь перехватывают почти всю без исключений корреспонденцию, в том числе и ту, которую посылают отсюда из столицы послы иностранных держав.
– Хм, то, что в британском посольстве в Петербурге знают о судьбе Кота, настораживает и радует. Настораживает оттого что, по всей видимости, черпают свои сведения из каких-то источников здесь, в Петербурге. Радует потому, что мы можем теперь отслеживать каждый шаг, предпринимаемый нашими друзьями с Альбиона в Персии и Туркестане.
– А наши "друзья" предполагают о спасении Кота и предпринимают все усилия к его поиску. Прискорбно, но наши возможности в тех краях пока что несоизмеримо меньшие. Мы не можем послать целый военный отряд для розыска спасшихся. Увы! – Переверзев помолчал и тихо добавил, – Но сделаем всё, что в наших силах.
– В наших силах сейчас в первую очередь спасать похищенные документы! Если МИД подтверждает, что они не отданы тем, кто заказал их похитить, у нас появляется шанс.
Бунько заметил во взгляде Переверзева осуждение и смягчился.
– Но, конечно, заняться Котом тоже необходимо.
– Да. И для этого нам нужен человек, способный незаметно проникнуть в Хиву, связаться с нашими сторонниками в ханстве и попытаться устроить судьбу Кота. Это должен быть подготовленный человек, прекрасно знающий Туркестан, владеющий местными языками и способный внешне сойти за местного жителя. И, главное, он должен знать Кота в лицо и быть знакомым с ним лично – никаких паролей для связи по понятным причинам мы использовать не можем. Твоя задача, Константин Павлович, – найти такого человека. И побыстрее! Потому что нам, действительно, нужно браться за главное – поиск документов.


Поиск документов занимал мысли Доуи все последние дни. Каждый день он просыпался, чтобы проверить приходящую сегодняшнюю почту, и каждый вечер засыпал лишь с мыслями о почте завтрашней. Наконец пришло то, что он ждал больше всего – сообщение из Европы.
– Судно пришвартовалось в Любекском порту, сэр, – Калвертон зачитывал отчёт, только что полученный из Лондона. – Нужная нам девица сошла на берег и поселилась в гостинице Фрёлиха в Травемюнде. Наши люди сопровождали её с самого прибытия. Она прожила в городе три дня. На второй день наши агенты тайно проникли в её комнату в гостинице, где досмотрели её вещи. Нужных нам бумаг не обнаружено. Судя по всему, они остались в России.
– А может быть на судне? – Доуи был сосредоточен.
– Об этом сразу не подумали, сэр. Лишь в Гамбурге один из наших агентов сел на него в качестве пассажира с целью выследить среди остальных пассажиров того, у кого могли остаться документы.
– Французова на судне, выходит, не было?
– Либо он сошёл на берег в другом порту. Установить, садился ли он на корабль в России, не представляется пока возможным.
– А что девица?
– Отправилась в Гёттинген. Двое наших едут за ней, однако ничего любопытного на их пути пока не произошло. Обычное путешествие.
– Полагаете? Да, Калвертон. Наши бумаги либо оказались где-нибудь в Копенгагене, где мог по пути сойти тот, кто их вёз в Европу, либо остаются где-то здесь, в России.
– Что делать с барышней, сэр? Продолжать за ней следить? Или допросить с пристрастием, как говорят русские?
– Она может попросту ничего не знать. А может и знать. Будет разумнее, если кто-то из наших сведёт с ней знакомство. Она путешествует одна?
– Одна.
– Замечательно. А кто из наших следует за ней?
– Двое. Первый Нери. Второго я не знаю.
– Нери? Это же прирождённый итальянский ловелас! Ему бы и карты в руки?
– Да, сэр, я отправлю Себастьяну распоряжение свести с ней знакомство, – Калвертон понимающе заулыбался. – Боюсь, нашему итальянцу предстоит не самое неприятное приключение.

***

Моя служба на заставе Сретенка всё ещё тянулась по-прежнему буднично, когда в Петербурге уже было принято решение отправить на поиски затерявшегося в туркменских песках русского посланника Васильчикова офицера, хорошо знакомого с Востоком, знающего местные языки и знакомого с Васильчиковым лично. Кандидатура была найдена, рассмотрена и одобрена, распоряжение об отправке было в несколько часов переслано по не так давно проложенной от Петербурга до Хабаровска телеграфной линии на телеграфную станцию в Барнаул . Ещё неделю пакет с посыльным добирался от Барнаула сначала до Верного, а затем до нашей заставы, пока, наконец, не был вручён начальнику заставы подъесаулу Тюрикову и далее мне для ознакомления.
Согласно приказу, мне надлежало немедля отправиться под видом странствующего мусульманского монаха – дервиша через Кашгарию, далее пройти с попутными караванами через владения эмира Бухарского и до Хивы и попытаться найти в этом обширном крае следы пропавшего Васильчикова. Столь длинный окружной путь объяснялся напряжённостью, возникшей в последнее время на границах владений Хивинского хана с Россией, вызванных справедливыми опасениями хивинцев о грядущем военном столкновении наших военных сил. А также, как я узнал после, опасениями жандармов, что о моём походе в Хиву могло стать известно британской разведке в Петербурге. Так же, как стало ей известно о крушении судна, везшего Васильчикова.
Была и ещё одна причина, по которой мне следовало сперва пройти через Кашгар. Однако в силу её секретности даже сейчас, по прошествии четырёх с половиной десятилетий, об этой причине я предпочёл бы не распространятся.
Итак, дервиш должен был пройти через Кашгар, пристать там к торговому каравану и двинуться с ним на Хиву через Бухару, то есть через государство, признавшее уже зависимость от России. Хивинцы могли заподозрить русского разведчика в любом, кто двигался к ним через любые границы их ханства, но менее всего они могли предположить, что русский разведчик постарается проникнуть в их страну с "главного входа" – со стороны Бухары. А чтобы окончательно развеять подозрения, русский разведчик пойдёт к ним из самого Кашгара. Мне предстояло идти одному и действовать по своему усмотрению.
Знал ли я Васильчикова? Впервые мы столкнулись с ним ещё во время моего недолгого служения в гвардии, он поступил на службу в наш полк двумя годами ранее. Сдружились же мы с ним много пожзе, когда Васильчиков, прекрасно владевший к тому времени персидским и турецким языками, готовясь к отправленю в экспедицию, брал у меня уроки киргизского и уйгурского – языков, знание которых в его миссии было необходимо. Что он, что я относились к офицерам, неоднократно тайно проникавшим в сопредельные с нами страны на востоке и юге, изучая их быт, пути сообщения, а также размеры и состояние их вооружённых сил, могущих быть направленными против нас. Подобные нам не снискали себе той славы, что снискал себе Чокан Валиханов  или же известные путешесвенники Семёнов и Пржевальский. Нас словно не было – вместо книг мы писали по возвращении скупые отчёты в Главный штаб Русской Императорской Армии. Тем не менее наши имена были так же хорошо известны нашим главным противникам в Азии – англичанам, как и имена наших прославленных соотечественников. По этой причине приходилось без особой нужды не раскрывать лишний раз мест, где проходила наша служба.
Теперь мне предстояло отправиться на ту сторону на много месяцев, перевоплотившись на всё это время в дервиша. От природы я имел тёмные волосы и тёмные немного раскосые глаза – внешность нехарактерная для уроженцев Гродненской губернии, однако вполне для неё заурядная. (Могу со смехом отметить, что в те годы я чем-то напоминал в лице одного из нынешних комиссаров большевиков, совсем недавно захвативших власть в Петрограде – Дзержинского. По происхожденю такого же литовского шляхтича и тоже уроженца почти тех же мест, что и я). В общем, переодевшись, я вполне мог сойти за азиата. На сей раз мне оставалось сделать лишь одно новое перевоплощение, в связи с длительностью моего похода – мне предстояло сделать обрезание по мусульманскому обычаю.

Доктор, производивший мне операцию, вышел из здания заставы во двор, где я сидел на солнце, стараясь загореть под ним, дабы ещё больше походить на местного туземца. Вид у меня был отвлечённо-философский.
– Ну-с, голубчик, теперь вы точно ничем не отличаетесь от мусульманина и не рискуете быть разоблачённым, не приведи господь вам где-нибудь раздеться, – доктор оглядел меня с ног до головы.
– Теперь мне не следует появляться в русской бане – неспешно ответил я.
– Зато среди них, мусульман, будете как свой.
– И я могу проникнуть в мусульманскую баню. Если бы в мусульманских банях таилось бы столько секретов, сколько их таилось когда-то в гаремах падишаха, я стал бы самым ценным разведчиком империи.
– Ваш караван пройдёт мимо нас завтра, – оборвал балагурство доктор. – Караван идёт из Джаркента в Кашгар. Караван-баши  – наш человек, однако кто вы на самом деле, и, тем более остальных деталей операции, он не знает. В караване – только лица магометанского вероисповедания, наши татары и купцы из местных киргиз.
Мне не хотелось очередной раз слушать повторение и так мне известного, и я вежливо перебил:
– Скажите, доктор, что заставляет европейцев-христиан пробираться в эти запрещённые для нас страны? Зачем туда поехал Адольф Шлагинтвейт, к примеру? Ведь их жители к нам не пробираются.
– Шлагинтвейт, это тот, которому эмир Кашгара отрубил голову ? Не знаю, милейший, есть в нас тяга к познанию. Возможно потому, что наша Европа мала, и манит нас простор. А у них простор – каждый день вокруг. Возможно, найдись страна, ещё боле простоная, чем эта, жители Азии также стремились бы проникнуть в неё, как стремимся проникнуть к ним мы.
Доктор ушёл в дом, а я посидел ещё некоторое время на открытом азиатском солнце, пытаясь смотреть на него, за прищуривая глаз. Говорят, так мог смотреть на солнце герой местных анекдотов Ходжа Насреддин. У меня же ничего не получилось. Поразмышляв немного на темы проникновения Азии в Европу и Европы в Азию, а более всего, обмыслив то дело, которое мне отныне предстояло совершить, я решил, что следует уподобиться их восточным мудрецам, воспринимающим свою судьбу фаталистически. Назавтра мне предстояло идти в путь.

Перед самым уходом на заре ко мне зашёл Саша Тюриков. Пора. Мы отправились с ним на заставу, где и попрощались окончательно – доведётся ли нам ещё раз встретиться, не знал никто из нас. Саша клятвенно обещал мне на прощание беречь Елену и позаботиться о ней в случае, если я не вернусь.

Елена, разумеется, тоже знала о моём походе, и даже, каюсь, больше, чем ей следовало знать. Когда караван, взявший меня до Кашгара, проходил невдалеке от нашей заставы, она стояла и смотрела ему вслед, пока он совсем не скрылся за степными холмами.

События, развернувшиеся на заставе сразу после моего ухода, стали мне известны лишь много после. Не зная о них во время всего своего путешествия, я, конечно, даже и не мог предположить, по какому краю обрыва буду ходить всё время моих странствий и чем в итоге это для меня закончится.
К вечеру дня, утром которого состоялось моё отбытие с караваном в Кашгар, на заставу прискакал с донесением урядник, сообщивший, что накануне порядка пятиста семей кочевых киргизов Старшего Жуза  во главе со старшиной – прапорщиком русской службы Тазабековым – бежали из Верненского уезда в сторону Илийского края, разграбив по пути аулы других родов и угнав большое количество скота. И, поскольку наша застава находилась недалеко от предполагаемого пути их бегства, следовало быть особо осторожным, поскольку по степи гуляют отдельные ватаги всадников, отрывающиеся от основных сил и налетающие пограбить то, что можно легко ограбить по пути.

Урядник прискакал перед самым заходом солнца, как раз в тот час, когда Елена, погоревав по поводу расставания со мной, собрала кое-какое бельё и отправилась стирать его на берег речки Змейки, протекавшей рядом с селением. В начинающихся сумерках откуда-то из темноты внезапно почти без шума появились трое всадников в папахах и, не успела девушка даже повернуться на приближающийся шум копыт, как один из них ловко подхватил её за талию и перекинул через седло, вовремя оборвав попытку вскрикнуть, зажав ей рот рукой. Так же быстро как появились, всадники исчезли в сумерках с добычей, направляясь куда-то в сторону китайской границы.

;

2.

1 мая 1872 года, Баден.

Она сидела за столиком кафе "У Эммы" в тени платана. На ней было лёгкое летнее платье кремового цвета, её шляпка лежала у неё на коленях, а волосы свободно развевались на ветру. Единственное, что заранее смущало разглядывавшего её Себастьяна Нери, это грустное выражение её глаз. Чрезмерно грустное для такого прекрасного весеннего дня.
Он подсел к ней так внезапно, что она просто не успела ответить на его вопрос, не против ли она его присутствия. Он не оставил ей выбора. Его обезоруживающая улыбка окончательно убила всякий намёк на её сопротивление.
Они проговорили почти час. Целый час увлекательной – а как могло быть иначе с таким собеседником – беседы о погоде, спаниелях и том, как изменилась Германия и Баден после установления империи. Однако лицо её так и осталось грустным до неприветливости. Как ни пытался пылкий итальянский жиголо внести нотки веселья в её душу, она осталась всё так же холодна. Тем не менее, знакомство состоялось, и Нери мог быть доволен. У него будет ещё возможность разговорить это неприветливое создание, а разговорив, выведать у неё всё то, что так страстно желал знать господин Доуи.


2 мая 1872 года, Тегеран.

– Что, достопочтенный Мирза Али, не напрасно мы взывали к аллаху? Ваш старый знакомый, как вы уже знаете, не доплыл до Баку.
– Аллах помогает тому, кто нуждается! – кашгарец понял, что Мамфор ничего не знает об убийстве русского генерала.
– Да. Так вот сегодня от наших агентов в Туркмении стало известно, что господин Супруновский не погиб, а высадился с разбитого корабля на туркменском берегу к северу от Красноводска. Очевидно, теперь он постарается добраться до своих, идя на юг. И ваша задача – послужить нам... ну и всевышнему, конечно, и доказать ему свою способность не только лишь произносить речи.
Взволнованный известием Мирза Али покорно поклонился. Теперь он покинет Тегеран, не испытав гнева Мамфорда.
– Вы возьмёте троих людей, Мидоуз снабдит вас всем необходимым. Доберётесь до Горгана, там к вам присоединятся ещё люди. Во главе отряда Алтыбек, вы поедете в качестве его советника. Я отдал приказ перекрыть ему все возможные пути на юг, но ведь он может пойти и на север, и даже на восток, в Хиву. Вы это также должны учитывать. Скорее всего, Супруновский и сопровождающие его люди были захвачены туркменами. Может быть проданы в рабство в Хиву. Может быть туркмены их держат у себя. Ваша задача – найти Супруновского и узнать у него всё, – Мамфорд многозначительно помолчал, – до того, как он умрёт.


Караван, с которым шёл я в Кашгар, медленно тянулся на юго-восток. Впереди на лучшем верблюде в белой одежде и белой чалме ехал караван-баши – начальник каравана. На передних верблюдах висели ковровые шлеи и множество колокольчиков, посреди шли верблюды хорошие, но без украшений. Сзади же каравана, где путешествовал и я, шли верблюды самые захудалые. Вот уже несколько дней мы поднимались всё выше и выше в горы. Все участники похода были так напряжены, что не спрашивали, кто я такой и куда держу свой путь. Лишь раз я услышал, как погонщики говорят о дервише между собой.
На третий день мы забрались на самую высоту, где нам предстояло пройти по самому краю обрыва. Обрыва в преисподнюю: если кто-то из шедших отважился бы взглянуть вниз, он не увидел бы дна ущелья – только бесконечная чёрная пустота внизу. В этом месте все спешились и шли, ведя верблюдов и лошадей на поводу. Внизу на головокружительной глубине пенилась река, а между камней мы хорошо различали валяющиеся скелеты лошадей и верблюдов и разбитые вьюки, оставшиеся от наших не столь удачливых предшественников. Над ущельем воцарилась тишина – никто не произносил ни слова, только было заметно, что многие молются про себя всевышнему. Пройдя это место, мы все вздохнули с небывалым облегчением.
Караван стал спускаться вниз, карванщики немного перевели дух. Тут и там стали слышаться разговоры. Тогда-то и услышал я старые предания о жизни этих гор. Особенно мне запомнилось одно из них. Говаривали, что на горных перевалах очень часты орлы-бородачи, об уме и сметливости которых ходит много рассказов. Например, эти бородачи, увидев табун лошадей, выжидают, пока лошади не взойдут на узкий уступ. Тогда они стремительно бросаются на табун и ударами крыльев по голове пугают молодых лошадей, которые срываются в пропасть, убиваются и становятся их добычей. Затем рассказывали, что бородачи большие любители костяного мозга. И чтобы добыть это лакомство, поднимают кости на страшную высоту и бросают их на скалы, причем, конечно, кости разбиваются вдребезги, а орлы пользуются мозгом.
Я слушал рассказы моих попутчиков, находя их весьма удачным способом коротать время. Так мы и спустились с перевала.

– Кто такой этот дервиш? – явственно услышал я, наконец, разговоры о себе, когда шедшие с караваном погонщики, миновав самые опасные места, сделали вечерний привал и позволили себе слегка расслабиться.
– Не знаю, – ответил на вопрос один из купцов. – Пристал к нам перед перевалом, идёт в Кашгар, а далее в священную Бухару.
– Может совершает хадж по святым местам?
– А ты у него и спроси!
Любопытствовавший караванщик не стал ничего у меня спрашивать, а стал лишь более рьяно разводить костёр.

Пока караванщики, готовясь к ужину, раскладывали свои пожитки и разжигали костёр, я невозмутимо молился в стороне.
– Эй, дервиш. может ты и не дервиш вовсе, а переодетый русский купец с мешком золота, спрятанным за пазухой? – обратились, наконец, и ко мне.
– Он хочет скупить всех наложниц бека!
Караванщики дружно заржали. А мне пришлось вступить в разговор.
– Я дервиш, и денег у меня не более, чем воды в окрестной пустыне.
– В пустыне воды нет наверху, а под землёй целые озёра, – просветил окружающих кто-то из татарских купцов, ехавших с нами в Кашгар.
– Ты прав, уважаемый, истинное сокровище всегда скрыто внутри, – ответил ему я.
Несколько купцов поцокали языками, а один из них, киргиз из местных, вновь обратился ко мне.
– Эй, дервиш, ты собираешься питаться святым духом? У тебя с собой нет и куска чёрствого хлеба.
– Аллах милостлив к тому, чья рука накормит дервиша... – начал отвечать я.
– Так иди к нам!
– И неумолим к тому, чья рука его обидит, – произнёс я уже не так громко, но караващики, уверен, меня услышали. Я подошёл и сел к костру.
– Кусок лепёшки для святого человека у нас всегда найдётся.
– А большего дервишу и не надо, – ответил я, с благодарностью принимая лепёшку с рисом из рук купца-киргиза.


– Зачем ты привёз сюда эту русскую катын?  Тебе мало своих трёх жён? Или хочешь, чтобы русские стали твоими окончательными врагами? – старший из двух джигитов в папахах, будучи крайне недоволен самоуправством младшего, строго выговаривал ему, стоя на пороге дома-мазанки, в которой, очевидно, и проживал этот второй джигит.
– Кто же знал, что она русская госпожа? Захватили у реки, а не посмотрели кого.
– Наверное жена кого-то из русских офицеров, сразу видно – благородная.
– Врач она. Точнее не врач, а почти как врач. Говорила, зовут её фельшер. Лечить умеет. Моя Ботагоз совсем после родов слаба. Русская ей помогает.
– Надо её отдать русским назад. Нам враги среди русских стражей на границе не нужны. Послушай моего совета.
– Я тоже думаю об этом. Но пускай она ещё немного поухаживает за моей женой. Как только Ботагоз станет лучше, я отправлю русскую домой.
Успокоившись, киргиз разрешил себе пошутить.
– Может быть русские пограничники будут за это ко мне более снисходительны в будущем, – киргиз хитро улыбнулся. – А пока покажу её одному господину.
– Тому, рыжему? Зачем?
– Его снисходительность мне тоже не помешает. Сегодня русские поставили свои войска повсюду вокруг Кульджи, а завтра… один аллах ведает, что будет завтра. Может быть им на смену прийдут соотечественники рыжего.


– Её точно схватили у реки? И увезли на восток? – в здании, где собрался совет казаков заставы, обсуждалось последнее происшествие – похищение Елены. Тюриков, лично обещавший позаботиться о ней, выглядел мрачнее тучи в горах.
– Нет сомнений! Следы, их направление – мы проверили всё. Она на той стороне, – ещё раз подтвердил свои выводы урядник, высланный накануне Тюриковым искать пропавшую девушку.
– Надо и на той стороне проверять! – заявил кто-то из казаков, после чего остальные с одобрением загалдели.
– Как, переходить на ту сторону? Не позволено! – ответил ему другой.
– Позволено, не позволено. Ты где служишь? – налетел на него предлагавший нарушить границу. – В парадной гвардии или на границе? Да тут каракши шастают как на проходном дворе! И пропала не отара овец, пропала... сами знаете. Иль кишка тонка?
– Тихо, тихо! – угомонил спорщиков Тюриков. – Все понимают, что нужно искать её там, – Тюриков махнул куда-то рукой, видимо в сторону Китая. – Сейчас мы обсуждаем, где и как её там искать.
– Всех, кто есть на той стороне и может нам помочь, всех оповестить немедля, пусть ищут! – неспешно вставил слово урядник Калачёв. – Мы обязались беречь эту женщину, обязались перед нашим товарищем, перед нашим офицером.
– И сделаем всё, чтобы вернуть её обратно в целости и невредимости, – успокоил всех Тюриков.
– Будем делать всё, ваше благородие, оно понятно, – вновь за всех ответил кто-то один из казаков. – Тут вот что погано, она знает о походе Янковского.
– Всё знает? – недоумённо спросил Тюрикова казак, бывший не до конца посвящённый в подробности происходящего.
– Он не мог ей не сказать, – коротко пояснил Тюриков.
– Её захватили беглые киргизы, им эти дела без надобности, – снова подал голос первый казак. – Она им нужна разве что как баба.
– Тем боле, надо узнать, куда её повезли, где поместили. Может вернут за деньги, – ответил ему второй.
– Узнаем. Быстро узнаем, скорей всего, – чинно пообещал первый. – Баба – не пуд золота, прятать никто не будет. Наверняка кто-то из местных её увидит и нам доложит.
– Ну, дай-то бог, – Тюриков и сам несколько успокоился. – С этого дня наша главная служба – найти и вернуть Елену на заставу.


– Сюда, господин Мэттисон, вы должны на неё посмотреть, – киргиз, захвативший в плен Елену, вёл за собой рыжего господина к тому самому саманному дому, где держал девушку.
Рыжий постучал в дверь и затем вошёл. Елена приподнялась со своего сенника.
– Добрый вечер, – обратился рыжий к Елене по-французски. – Госпожа Мироненко?
Елена недоверчиво переводила взгляды с киргиза на рыжего, те коротко переглянулись, киргиз кивнул ей головой в знак того, что она может говорить. Елена, уже привыкшая доверять киргизу, согласилась.
– Да. С кем имею честь?
– Позже об этом, – бросил рыжий. – Мироненко Елена Игнатьевна, фельдшер с заставы Сретенка, дочь отставного унтера Мироненко из Харьковской губернии?
– Да. Но что вам нужно?
– Благодарю, ничего. Пока достаточно. Мы с вами ещё увидимся позже, – Рыжий вышел из дома тем же спокойным шагом, каким и вошёл, и так же задумчиво качая при этом головой. Елена опять осталась в своём жилище одна.


– Слушайте, а может дервиш не купец, а разбойник, промышляющий грабежом на дорогах? Вот сейчас достанет он из-за пазухи свой новый "смит-вессон"  и заберёт себе всё наше имущество? – наш караван остановился на очередной ночлег, и все караванщики собрались вокруг костра.
– Я бы поспорил с тобой, купец, хотя бы на этого верблюда. Но не пристало дервишу обогащаться, пользуясь глупостью ближнего.
Среди сидевших раздались многочисленные смешки.
– Вы можете обыскать меня, – я встал, чтобы все меня видели, и показал им свою походную палку, – кроме этого вот посоха вы не найдёте у меня никакого оружия.
– Да этой палкой можно разве что отогнать от себя степного шакала, – раздался голос кого-то из киргизов.
– А ты не боишься, дервиш, идти через Кашгарию? – спросил второй. – Дороги здесь теперь небезопасны.
– У меня нечего взять, мне бояться нечего, – я снова сел к костру. – А аллах проклянёт всякого, кто убьёт святого человека ради забавы.
– Скажи это неверным китайским собакам, для которых воли алаха не существует.
– На всё его воля, – смиренно ответил ему я. – К тому же, дойдя до Кашгара, я пристану к каравану, идущему в Коканд, а дальше пойду до Бухары. А там русские. Они хоть и такие же неверные собаки, но своих мусульман не притесняют.
– А если и Якуб-бек, правитель Кашгара, договорится с русскими и примет их покровительство, может и здесь воцарится наконец порядок, – заметил один из сидевших у костра.
– Как только не зарастёт твой рот, говорящий такое! Мало того, что русские теперь установили свои порядки в Коканде, ты призываешь их и сюда?
– Сам эмир священной Бухары принял русское покровительство, – невозмутимо заметил один из татар. – Если Якуба прижмёт, он будет договариваться с самим шайтаном, – татарин невозмутимо кинул себе в рот кусок мяса.
– Якуб ненавидит русских, он бежал от них, когда их войска заняли Коканд, – вмешался в спор куривший чубук старый купец-кашгарец. – К тому же русские тайно поставляют оружие и продовольствие китайскому императору, чтобы тот подавил бунт во владениях, которые он считает своими. В том числе и в Кашгарии.
– Откуда ты это взял? – уставились на старого кашгарца почти все сидевшие у костра.
– Ходил с караваном в Монголию, сам видел, – кашгарец сделал паузу и затянулся, – русские отправляют китайцам зерно и шкуры для выделки обуви. Слышал, что тем же путём идут в Китай и их новейшие ружья, и порох, и свинец.
– Да, чего только не бывает под этим небом, – произнёс чей-то голос, после чего вокруг костра воцарилось молчание.


12 мая 1872 года, Петербург.

– У Нери ничего не вышло, сэр. Девица отказывается от сведения знакомства, –  Калвертон привычно уже зачитывал письмо для Доуи. – Возможно, она слишком утомлена.
– Или ждёт, что к ней вскоре присоединятся её друзья, может быть лично Французов… И не хочет привязать к себе человека, который может стать рядом ей помехой.
– Она заявила Нери, что причина её меланхолии в недавней потере возлюбленного.
Доуи раздражённо поморщился:
– С ней нужно разговаривать не так. С ней нужно говорить языком плети. И вы, Калвертон, должны немедленно отправиться в Баден. Во-первых, вы знаете в тонкостях русскую жизнь и все закоулки русской столицы. Если эта птаха начнёт описывать местонахожение наших бумаг, только вы сможете её понять. Да, Калвертон. Вы сможете, а Нери – нет. Во-вторых, около неё может появиться сам Французов. И, опять же, только вы сможете его узнать. И только вы сможете поговорить с этой мадмуазелью так, как того требует дело. Я не доверяю Нери и не знаю, на что способен его спутник. Ну а если к вашему прибытию что-то выгорит у Нери… что ж, не будем загадывать, случится то, что случится.


Майор Переверзев был радостно взволнован и потирал руки.
– Ну что-с, господа, имеются кое-какие новости! – бодро начал он встречу, на которую пригласил Стасевича и Лунина. – Итак.
Жандарм взял с полки шкафа кипу бумаг, готовясь раскладывать их на столе для иллюстрации своему рассказу, а также подвинул к себе канделябр и пепельницу, стоявшие на столе. Затем он счистил рукой со стола все лежавшие на нём предметы.
– Как следует из ваших розысков, некий господин, – Переверзев поднял и со стуком положил на середину стола пепельницу, обозначая ей господина, – по всей видимости из благородного сословия, задумал и осуществил план с конечной целью завладения секретными документами, хранившимися в сейфе нашего сотрудника, – Переверзев положил на стол лист бумаги, должный обозначать похищенные документы.
– Для этого этот самый господин, имевший какие-то связи в преступном мире, сколотил шайку опытных уголовников и те приступили к своему чёрному делу, – Переверзев ещё раз поднял пепельницу и снова со стуком опустил её на стол.
– План негодяев был таков. Для начала очистить несколько сейфов богатых обывателей, чтобы создать у полиции мнение, что кто-то один за другим грабит сейфы ради изъятия драгоценностей, – Переверзев разложил по столу ещё пять листов бумаги, поставил на один из них пепельницу, а по остальным по-очереди хлопнул рукой.
– Затем, когда полиция в это поверит, прийти к нашему сотруднику, убить его, выдав убийство за якобы случайное, и отобрать в его сейфе те самые документы, которые и были изначальной целью этого дьявольского плана, – жандарм вновь поднял пепельницу и переставил её на первый лист, олицетворявший содержимое сейфа на Итальянской. – Да так, чтобы полиция продолжала думать, что имеет дело с очередным ограблением ради денег.
Переверзев распрямился и немного отошёл от стола.
– К счастью, дело поручили расследовать вам, – кивнул он к сыщикам, – а вы умело разоблачили умысел и поняли истинные намерения грабителей.
Стасевич и Лунин одновременно учтиво поклонились в ответ на признание своих заслуг.
– Следом, – продолжил Переверзев, – преступники должны были сдать похищенные документы тому, кто их заказывал украсть. А это могли быть – с наибольшей вероятностью – тайные службы британской империи, ведущие разведку наших секретов. – С этими словами Переверзев поднял канделябр и поставил его ближе к бумагам.
– Но – и это для нас во благо – до сих пор британцы этих документов не получили, – майор положил руку на пепельницу и резко отодвинул её и лежавший под ней лист бумаги чуть в сторону от канделябра, нагнувшись при этом над столом. – Это подтверждает и МИД, и иные службы, имеющие отношение к нашей внешней политике, называть которых здесь нет нужды.
Переверзев снова распрямился и обратился к сыщикам.
– Как вы полагаете, какова была, так сказать, техника всех этих ограблений? Механизм их, так сказать? Как действовали преступники в мелочах?
– А вы что об этом думаете? – Стасевич предложил Переверзеву, не отвлекаясь, самому ответить на свой вопрос.
– Мы думаем так: негодяй, затеявший весь этот план, – Переверзев окинул рукой предметы на столе, – узнавал каким-то образом, где хранятся драгоценности, и посылал туда своих подручных-уголовников. После удачного завершения дела они делили награбленное, и львиная доля доставалась его подручным. А в последнем случае – непохожем на те, что были ранее – руководитель шайки просто мог сообщить подельникам, что на сей раз следует вынуть из сейфа документы, за которые некто даст хорошую цену.
– А мы думаем, что тот негодяй, который это всё замыслил, вообще не делил добычу с исполнителями, – возразил Стасевич. – Он просто забирал всё похищенное себе, выдавая взамен ворам деньги. Скорее всего, кредитками . Поэтому нигде в скупках и ломбардах и не обнаружилось ни одной украденной вещи.
– Но для этого негодяй должен быть очень состоятельным человеком, – заметил Бунько.
– Или работать на состоятельное государство, – ответил ему Лунин. – Что, господа, как раз по вашей части. Если этим негодяем был представитель британских служб, которые вы подозреваете в краже бумаг...
Все поняли и согласно кивнули.
– И тогда именно этот англичанин был тем лицом, которое вызнавало о нахождении больших ценностей в сейфах ограбленных впоследствии особ, – добавил Стасевич. – Это должен быть некий человек, посещавший приёмы, балы, он мог узнавать что-то и из других источников, близких к вышеназванным особам. Тёрся господин, одним словом, среди высокой публики, мог быть вхожим в дома обворованных впоследствии господ.
– Тут и надо искать, – добавил Лунин.
– Поскольку среди особ нашего подданства, как мы ни искали, никого подходящего под данное описание нет, – согласился Стасевич.

– Мы тоже так подумали, – довольный своей удачей, согласился с ними Переверзев. Глаза майора при этом разгорелись особым блеском. – И вот что сделали. Итак. По долгу службы наши шпики , бывает, следят за перемещениями лиц, подозреваемых нами в разведовательной деятельности на нашей территории. Записывают их пути передвижения по городу, места, где эти господа имеют привычку останавливаться, отдыхать, встречаться с другими персонами, с проститутками и ещё бог знает что делать. Имея такую картотеку наблюдений, мы со штаб-ротмистром просмотрели все отчёты о подобных наблюдениях за прошедшие месяцы. С тех пор как начались ограбления сейфов. И выпало любопытное.
Переверзев вновь обратился к предметам, расставленныи им на столе, намереваясь продолжить свой "рассказ с иллюстрациями".
– Некто сотрудник британского посольства Доуи, – Переверзев поискал по кабинету предмет, которым можно было бы обозначить Доуи, но, поскольку кроме полной чернилами чернильницы ничего подходящего не обнаружилось, нехотя взял и положил на стол ещё один лист бумаги, – взял привычку посещать квартиру в мебилированных комнатах Грига, – Переверзев положил неподалёку от "Доуи" второй лист. – Делал он это каждый раз после очередного ограбления либо прямо на следующий день после совершения оного, либо в течение двух-трёх дней.
– Да! – воскликнул вдруг Переверзев, будучи полностью поглощён своим рассказом. – Тринадцатого декабря были похищены ордена князя... на Малой Морской, – майор поднял пепельницу и бахнул ей по одному из листов бумаги на столе, – а пятнадцатого декабря Доуи встречался с кем-то в доме Грига. С кем? – поднял голову Переверзев, оглядывая окружающих. – С кем-то из преступников, посетивших его на квартире!
Жандарм в очередной раз поднял многострадальную пепельницу и поставил её на "дом Грига".
– Третьего января взломан сейф протоиерея, а шестого января в доме Грига состоялась новая встреча, – пепельница вновь перекочевала с листа на лист. – Тридцать первого января ограблен особняк княгини, а третьего февраля – новая встреча. И далее так же, всё это можете почитать в отчёте. Можем ли мы быть уверены в связи? Абсолютно!
Переверзев оглядел присутствующих и спокойно подвёл черту под рассказом.
– Так что, господа, дело сделано! Мы знаем, кто приказал выкрасть наши бумаги из сейфа на Итальянской.
– Скажите, Иван Казимирыч, а мог ли этот Доуи знать о нахождении ценностей у ограбленных богатых особ? – задал вопрос Лунин. – Мог ли именно он сообщать ворам адреса сейфов? Какой образ жизни вёл мистер Доуи, какие имел знакомства?
– Думаю, для этих дел он мог прибегнуть к агентуре, – Переверзев не слишком верил в удачу поисков в данном направлении. – Он мог нанять кого-то за деньги, дабы тот сообщал ему такую информацию. При наличии больших сумм это не кажется особо сложным делом.
– Я тоже думаю, что этот путь поиска бессмысленен, – поддержал жандарма Стасевич.
– Гораздо любопытнее вот что, – продолжил Переверзев, – я встретился с наблюдавшими за Доуи шпиками и лично поговорил с ними. И вот что выяснил. В обязанности шпиков не входило отмечать тех, с кем встречаются их подопечные. Да и как это установишь? В доме с большим числом квартир сделать такие наблюдения архисложно, а порой и невозможно. Но вообще посетителей дома агенты, наблюдающие за входами и выходами, конечно же, замечают. Поэтому если к Доуи заявилась бы однажды целая компания, это было бы замечено. Однако ничего подобного никто не заметил. Ни разу. Ни один. Поэтому можно быть уверенным, что на квартиру к Доуи – на встречу с ним – приходил один человек. Это был человек самого обычного вида и прилично одетый.
– Другие в тот дом и не вхожи, – добавил Бунько.
– То есть на встречу с этим Доуи всегда являлся один и тот же человек? – уточнил ещё раз Стасевич.
– Выходит, что так, – ответил за жандармов Лунин.
– А после ограбления на Итальянской встреча не состоялась?
– Да, и знать бы теперь почему! – чрезвычайно довольный проделанной работой Переверзев, озирая заставленный предметами стол, сиял, стоя с видом победителя.

– Я думаю, мы можем пролить свет на это, – тихо произнёс Стасевич, и слова его вернули майора на землю.
Стасевич встал и далее говорил стоя, как бы сменив Переверзева в качестве главного докладчика.
– Мы задались имено этим вопросом: почему пропал связной между шайкой и заказчиком похищений, и куда он пропал. С целью найти этого человека, я разослал циркуляр по всем полицейским отделениям города на предмет того, чтобы нам немеделенно сообщали обо всех случаях обнаружения неопознанных трупов, особенно прилично одетых господ. И особенно просил обращать внимание на трупы с признаками гангрены.
– Гангрены? – удивился Бунько.
– Да, гангрены. – кивнул Стасевич. – Могло так сложиться, что человек умер вследствие гангрены, начавшейся из-за заурядного пореза руки. Вы ведь помните, что один из преступников оставил свой кровавый след на дверце развороченного сейфа? Мысль проверить всех неопознанных мертвяков, покинувших этот мир по причине гангрены, подсказал нам один старый работник полиции. И, как оказалось, попал в точку!
Все собравшиеся внимательно слушали Стасевича.
– Двадцать четвёртого апреля в реке Неве выловили труп мужчины не старше тридцати лет, рука которого была отрезана по самое плечо. Причиной смерти мужчины, как было установлено сведующими людьми , стала распространившаяся далее гангрена. Вот фотокарточка этого покойника.
Стасевич выложил на стол снимок трупа: раздутое лицо, домашняя одежда, пришедшая в негодность от влаги.
– Опознать такого по этому, – кивнул на карточку Переверзев, – будет крайне сложно.
– Да. Но мы знаем, что перед смертью, когда гангрена ещё, видимо, поразила только руку умершего, его пытались спасти, эту самую руку отрезав. Умело отрезав, – отметил Стасевич. – Можем предполагать, что постарался доктор. Или фельдшер. Лицо медицинской профессии. А отсутствие на трупе верхней одежды позволяет предположить, что умер мужчина в помещении.
– А снять с него одежду не могли? После смерти?
– Мы думаем, что в реку умершего бросили его подельники. Если бы они выбросили труп – либо умирающего – просто на улицу, его бы подобрали наутро какие-нибудь городские обыватели. Кто бы стал тащить и выбрасывать в реку тело неизвестного покойника? Да и зачем? Нет, выбросили его в реку с целью сокрытия следов. У нас в городе, как вы знаете, часто находят трупы в воде. Обычно полиция грешит списывать все подобные смерти на несчастные случаи. Так что для сокрытия следов утопить тело в реке – вернейший способ.
– Да, всё может быть, – задумчиво произнёс Переверзев.
– И теперь, господа, нам надо искать доктора. Того, который ампутировал руку гангренозному.


Путь Калвертона в Баден был недолог. Прошли те времена, когда этот город стоял на границе с Францией и слыл меккой для русской знати и французских любителей рулетки. После 1871 года граница сместилась далеко на запад, рулетка закрылась, а оскорблённые пруссаками французы перестали приезжать в это место, несмотря даже на его целебные источники.
– Разговорим её силой? –  это было первое после приветствия, что спросил у Нери Калвертон.
– Ты ещё не знаешь… Три дня назад её посетил господин, очень похожий на ваше описание.
– Французов? – Калвертон нисколько не удивился.
– Весьма вероятно. Они проговорили с три часа, после чего он уехал. Я смотрел за ней в одиночку и не смог бросить её и отправиться вслед за ним.
– Если это он, нам придётся ждать его возможного появления, – Калвертон был всё так же сосредоточен и угрюм.
Нери, напротив, пребывал в приподнятом настроении:
– Сидеть и ждать в этом тихом уголке – не самое паршивое занятие! Сочувствую себе лишь в том, что она дала мне от ворот поворот. Проводить время в её обществе было бы куда приятней!
– Мне будет приятней, если я вызнаю у неё где бумаги и принесу их Доуи. И отправлюсь домой в Рочестер, чтобы сидеть на морском берегу и следить лишь за чайками.
– Он может появится завтра. А может через месяц. Зачем переживать по поводу того, когда он появится? Будем сидеть и любоваться этой красоткой. Будем любоваться другими красотками! Будем угощаться местными пирожными и... Да просто будем жить!
Калвертон ещё раз тяжело взгянул на беззаботного итальянца.
– Если Французов не появится в течение трёх недель, пойдём к ней, никого больше не дожидаясь.

Калвертон увидел его сидящим за столиком её любимого кафе и заказывающего её любимые пирожные. Это был тот самый человек, который несколько раз улизнул у них с Мюрреем из-под носа в Петербурге в апреле месяце. Человек с лицом и походкой так похожими на лицо и походку Николая Французова. Человек, от которого они хотели забрать бумаги. Но это был не Французов… И сейчас Калвертон очень хорошо это видел.
Тот, кто появился в Бадене, был действительно похож на Французова. Кем был этот человек, англичанам ещё предстояло узнать. Пока же Калвертону пришлось принимать решение – выполняя приказ Доуи, проникнуть к девице и силой вызнать у неё всё силой. Уже через час после их встречи Нери отправился изучать подходы к номеру гостиницы, где проживала девушка.


– Ты не находишь странным этого господина? – прикрыв дверь в её комнату, тихо спросил у девушки человек, похожий на Французова. – Поначалу он будто не находил себе места, когда столкнулся со мной взглядом. Затем пристально рассматривал тебя.
– Ты считаешь странным то, что мужчина меня разглядывает?
– Мы с тобой никогда не появлялись вместе. Отчего он проявил внимание именно к нам? Будто знает, что мы знакомы, будто знает нас.
Девушка не смогла ничего ответить.
– И ещё мне не нравится тот, второй. Его приятель с пёстрым бантом.
Девушка явно испугалась.
– С бантом? Покажи мне его!
Человек, похожий на Французова, молча позвал девушку за собой. Незаметно он провёл её к месту, откуда можно было прекрасно рассмотреть террасу. Нери, тот самый с пёстрым бантом, привычно для себя сидел за столиком. Казалось, вся его жизнь в Бадене заключается в сидении за этим столиком.
– Да ведь это тот, что настойчиво пытался за мной ухаживать с месяц назад.
Человек, похожий на Французова, тут же сделал свои выводы:
– Этим господам явно от нас что-то нужно. Я даже предполагаю, какое ведомство наняло их следить за нами.
– Они уже знают?
Похожий на Французова решил действовать:
– Слушай меня. Веди себя так, как ни в чём не бывало. После обеда как всегда прогуляйся к источнику. Вечером отобедай у Эммы. Затем иди к себе в гостиницу. Но не раздевайся и не ложись спать. Я буду у тебя в одиннадцать.
Похожий на Французова так же незаметно покинул место наблюдения за Нери и заспешил по своим делам. До одиннадцати вечера оставалось не так много времени.


Киргиз, захвативший Елену в плен и державший её в своём доме, привел свою пленницу в один из домов-мазанок на окраине кишлака.
– Добрый день, мадмуазель! Так, кажется, принято обращаться к женщине у вас на родине? – поприветствовал по-французски вошедшую девушку сидевший в помещение мазанки уже знакомый ей рыжий господин. – Имею честь представиться, Джонатан Мэттисон.
– Добрый день, – так же по-французски ответила Елена. – Что вы намерены со мной делать? И вообще, откуда в этом диком краю я вижу английского джентльмена?
– Наука, мадмуазель! Страсть к изучению диких стран привела меня в эти отнюдь не райские места. Но это, впрочем, не относится к делу. Я же хочу ещё раз спросить вас о том, о чём спрашивал в нашу первую встречу. Вы – фельдшер, приехавший на заставу Сретенка для помощи больным? Елена Мироненко, уроженка Харьковской губернии?
– Вы прекрасно всё помните, господин Мэттисон.
– Вы, как я вижу, тоже хорошо запомнили моё имя.
– Длительное затворничество положительно влияет на память, господин Мэттисон. Что вы намерены теперь делать?
– Я намерен помочь вам выбраться отсюда.
– Весьма благородно с вашей стороны.
– Если вы мне скажете ваше настоящее имя.
– Какое же вам имя ещё нужно? Вы полагаете, я вам назвалась чужим именем? Зачем?
– Этого я пока не знаю. Но вот что забавно. Я решил – ради простого любопытства – проверить, правда ли на заставу Сретенка прислали фельдшера. Мне это, кстати, стоило денег.
– Но, конечно, ради науки, мистер Меттисон, вы расстались с ними без особого сожаления.
– Безусловно, – улыбнулся Мэттисон. – Деньги в этих краях не имею того значения, к которому мы привыкли у себя дома. Но вернёмся к нашим баранам. Итак, к моему величайшему удивлению оказалось, что никакого фельдшера на заставе Сретенка нет и не было.
Елена сидела и внимательно слушала, что скажет Мэттисон дальше.
– К сожалению, человек, сообщивший мне это, имеет ограниченные возможности узнавать о происходящем на русской заставе. Как видите, я с вами откровенен и не приписываю себе возможностей сверх имеющихся.
– Благодарю за доверие. Спросите своих киргизов, где они меня схватили.
– Я уже спросил. Безусловно, вы жили на заставе. Однако в каком качестве?
Мэттисон выразительно посмотрел на Елену.
– Далее. При нашей первой встрече, как и сейчас, я заметил некоторые... – и тут Мэттисон внезапно перешёл на чистый русский язык, – странности вашего произношения. На лёгкое "дзеньканье", характерное скорее уроженцев западных губерний России и совсем не характеное для южнорусских губерний, где, как известно, в ходу мягкое произношение звука "г". К коим, несомненно, относится и Харьковская губерния, уроженкой которой вы себя назвали.
– Прекрасное знание особенностей русского произношения, господин Мэттисон!
– Ну и, наконец, сделаю вам комплимент: вы не похожи на дочь отставного унтера – в вас видна невооружённым глазом дворянская порода. Так что все эти соображения наводят меня на мысль, что вы – не та, за кого себя выдаёте.
– А вам-то какое до того дело?
– Как уже говорил, я собираюсь вам помочь. Но для этого я должен точно знать, с кем меня свела судьба. Иначе, моя дорогая, вы сгинете в этой пустыне, и никакой чёрт не узнает, где лежат ваши кости.
Елена молчала.
– Ну так что, вы изволите говорить?
– Ваша взяла, господин разведчик, – Елена сжимала губы от гнева. – Хорошо, я расскажу вам всё. Я – Елена Сташевская, дочь генерала Сташевского, служившего во время войны на Кавказе. По этой причине я не хотела никому говорить свою настоящую фамилию.
– Но ваш род занятий тоже... – начал было Мэттисон.
– Я работала сестрой милосердия в военном госпитале! – резко перебила его Елена. – И имею непосредственное отношение к медицине. Оттого и назвалась фельдшером.
– А генерал Сташевский, ваш батюшка, откуда родом?
– Из Вильны.
– Поляк?
– Русский. Православный. Литвин. Белорус, если вам так понятнее.
– Не беспокойтесь, пани, я прекрасно разбираюсь в тонкостях населения западного края России. Мне было нетрудно определить вас по вашему выговору. Как говорится в пословице, только мёртвый литвин не дзенькает.
– Вы – большой учёный, мистер Мэттисон! – зло огрызнулась Елена.
– А с какой целью вы появились в здешних краях? – резко спросил Мэттисон.
Елена опустила голову и с отчаяньем тихо произнесла:
– Приехала к своему жениху...


В Бадене настала ночь.
– Как здорово, – размышлял Калветрон, – что в Германии почти не осталось лесов и ступеньки в домах делают из камня. В России ступеньки гостиницы наверняка были бы деревянными и безбожно бы скрипели под ногами.
Англичанин и итальянец неслышно поднимались на цыпочках на второй этаж гостиницы к двери комнаты, где жила девица. Остановившись перед нужной дверью, Нери полез в карман. Пока итальянец, не дыша, ворочал отмывчкой в замке, Калвертон изучал роспись на потолке – нужно было как-то успокоиться. Вскоре дверь была отперта. Оба агента тихо вошли…
Постель девицы была прибрана, подушки стояли на кровати горкой. Нигде не было никаких следов беспорядка. Ни оплавленных огарков свечей, ни смятых покрывал. Нигде не было видно и вещей девушки. Нигде не было видно также и самой постоялицы. Комната девушки была пуста. И только оставленная второпях воткнутая в обои шпилька свидетельствовала о спешности, с которой постоялица покинула свою комнату. На часах было 12.30 ночи.

Через два дня Доуи узнает о том, что девица со своим спутником скрылись, и отыскать их невозможно. След их был англичанами утерян, а сами они затаились в одной из горных деревушек Шварцвальда. Своё умение уходить от полицейской слежки русские революционеры начали отттачивать ещё в те годы…


В Кашгар мы прибыли ближе к полудню. Караван-баши уладил все вопросы со стражей, после чего нас впустили в город. Попали мы, можно сказать, с корабля на бал. Именно в день нашего прибытия воякам кашгарского правителя Якуб-бека улыбнулась удача захватить в окрестностях нескольких китайцев и повести их через город на потеху толпе. О том, что это китайцы, я узнал, спросив горожан в толпе, собравшейся на площади и готовой собственными руками растерзать несчастных. Видимо это были китайцы из числа тех местных, что партизанами воевали с дунганами и уйгурами, прячась в горах. Воины, захватившие "добычу" – это были несколько ободранных, избитых мужчин молодого возраста – охотно показывали их толпе, отпуская в сторону пленных злые шутки. Затем появился человек с корзиной, содержания которой я пока не видел. Человек подошёл к вырытой тут же яме метров двух глубиной, и тут стало понятно назначение корзины. Человек брезгливо открыл крышку и перевернул корзину над ямой – из корзины в яму посыпались скорпионы. Как скорпионы не сожрали друг друга, пребывая вместе в корзине, я не понимаю до сих пор. Следом один из вояк схватил за волосы китайца и потащил его к яме. Китаец хранил молчание до тех пор, пока не был столкнут и не упал на дно ямы. И тут все, стоявшие на площади, услышали душераздирающий вопль человека, кусаемого многочисленными членистоногими. Толпа радостно загудела. Я не стал ожидать продолжения экзекуции, а, пользуясь всеобщим отвлечение внимания, осторожно покинул площадь и направился в чайхану уважаемого Асалбека, которого здесь знал почти весь город.


Зайдя в чайхану Асалбека, я попросил принести себе чая и сел на самое отдалённое место в глубине помещения. Вскоре появился хозяин заведения с чайником и пиалой в руках. Хозяин поставил чайник рядом со мной и хотел, было, уйти.
– Не соблаговолите ли выпить чая со святым человеком, достопочтимый Асалбек? Молитва аллаху очистит душу, беседа с дервишем наполнит сердце.
– Сердце – не скатерть, перед каждым не расстелишь. Только доброе слово может открыть путь к нему, – несколько недоверчиво, но по-восточному благочинно ответил чайханщик.
– Доброе слово – ловчий сердец, – отозвался я.
– Я вас понял, достопочтенный. Чем я могу помочь? – чайханщик, услышав пароль и отзыв на него, переменил тон.
– Нужно заплатить караващикам, которые возьмут меня с собой до Коканда, а лучше сразу до Бухары, – негромко произнёс я своё пожелание.
Асалбек скептически почесал бороду. Чайханщик старался рассмотреть меня и, видимо, понять, с каким человеком имеет дело.
– Огорчу вас, уважаемый. В ближайшие недели караванов туда не будет. Если вы хотите попасть в Бухару, вам следует одному добраться до Кызылсуу-базара. Через две недели оттуда отойдёт караван на Бухару.
– Значит, так и сделаем, – быстро смирился я с неизбежным.
– Нужны ли вам деньги? – Асалбек всё ещё не мог понять, что за человек пришёл к нему.
– У дервиша не должно быть богатства.
– Тогда возьмите их для раздачи беднякам. Аллах милостлив к тем, кто помогает немущим.
– Благодарю вас, это хорошая мысль. А сейчас мне нужно хорошо отдохнуть, чтобы завтра двинуться в дорогу.
Чайханщик рассказал мне как пройти к месту, где он сможет устроить мне ночлег, и мы расстались. Со стороны наша беседа выглядела не более чем разговор вежливости и не могла привлечь ничьего лишнего внимания.

На самом деле я чайханщика обманул. Прежде чем направиться в сторону Бухары, мне предстояло решить ещё одно небольшое дело, о котором я упоминал уже вскользь ранее, и которое не стоит того, чтобы говорить о нём слишком подробно. Это небольшое, хотя и важное, дело задержало меня в Кашгаре всего на два дня – я управился с ним на удивление быстро.

На третий день рано утром я покинул Кашгар. С собой у меня была некоторая сумма денег, собранная мне мелкой монетой чайханщиком. Однако моё намеренье раздать часть этих денег в качестве милостыни нищим, оправдав тем самым наличие их у себя, осталось не осуществлённым ввиду слишком раннего часа. Это была первая и, к сожалению, не последняя моя неудача с тех пор, как я покинул пределы России. Я ушёл из Кашгара с рассветом, как только были открыты городские ворота. Проходя по улице, ведущей из города в сторону Кызылсуу-Базара, мне довелось пройти мимо ряда воткнутых в землю кольев. Высоких, метра в три тонких деревянных кольев, на которые были насажены сверху отрубленные головы, как я понял, тех самых пленённых китайцев. Моя дорога лежала на запад.


29 мая 1872 года, Тегеран.

– Докладывайте, Мидоуз. Вижу, у вас есть новости, касающиеся поисков наших друзей Супруновского и Васильчикова? Надеюсь эти новости меня обрадуют?
– Не уверен, сэр.
– Вот как? Что же случилось?
– Нам сообщили из Петербурга: русские каким-то образом допускают, что Васильчиков спасся, и послали на его поиски в Хивинское ханство фалангу.
– Что послали? – несказанно удивился Мамфорд.
– По всей видимости вооружённый отряд.
– Что ж, хорошо, что не легион. Каким путём эта фаланга намерена прорваться в Хиву?
– Путей у них несколько: из Красноводска, из Самарканда, ну и напрямую через Мангышлак.
– Ну-ну, они же не самоубийцы.
– Тем не менее как всем нашим людям в ханстве, так и подданным хана предписано внимательно следить за всеми тремя направлениями возможного прорыва русского отряда на территорию Хивы.
– А когда был послан отряд?
– С месяц назад.
Мамфорд крайне удивлённо поднял брови:
– И вы мне сообщаете об этом только сейчас???
– Информация дошла до нас с запозданием, – пояснил Мидоуз. – Умники в главной конторе решили, что здесь в Тегеране предупреждать нас сразу не имеет особого смысла. Первым делом им нужно было предупредить людей на границах, а уж потом...
Пока Мидоуз произносил эти слова, Мамфорд закипал внутри. Он медленно приподнялся в кресле и прошипел:
– Когда я вернусь в Лондон, я поясню мистеру Грегсону, кто должен решать такие вопросы, я или он! Меньше двух десятилетий назад русские, вдрызг проигравшие нам войну в Крыму, охраняли отары баранов где-то в безлюдных степях в верховьях Сырдарьи, а завтра они намереваются войти в Хиву! А послезавтра мы увидим русских казаков, марширующих по улицам Тегерана! А там недалеко и до того, как последний пароход эвакуирует остатки наших частей из Бомбея в виду входящих в город русских войск! И всё потому, что такие, как Грегсон, относятся к подобным сообщениям как к новостям о парусной регате на Темзе. Ну, подумаешь, послали русские какой-то отряд! А подобные отряды здесь в Средней Азии – так, между делом – захватывают город за городом, ханство за ханством, эмират за эмиратом!
Высказавшись, Мамфор смягчился.
– Хорошо, Мидоуз, можете идти. И, пожалуйста, докладывайте мне любые вести, даже слухи с базара, касающиеся этой русской... как вы сказали? Фаланги!


Облавы шли по всему Петербургу. Городовые, участковые, прочие нижние чины в мундирах, а также лица в штатском окружали портерные лавки, кабаки, гостиницы сомнителльной репутации и проводили проверку паспортов, задерживая подозрительных и незаконно пребывающих в столице. При этом, по негласному распоряжению Стасевича, отводимым в участок нарушителям как бы невзначай предлагалась сделка. Дабы избежать законного наказания, назвать, если известно, знакомого доктора или иного, промышляющего незаконной медицинской деятельностью, и уйти с миром. В итоге после недели облав в руки полиции попалось некоторое число лиц разного звания, так или иначе занимавшихся сомнительной медицинской практикой – как имевших на то разрешение, так и без оного. Всех задержанных допрашивал лично Стасевич.

– Не валяйте ваньку, Пчёлкин! Вы же попались. Это ведь вы отрезали руку вот этому господину? – Стасевич бросил на стол фотокарточку выловленного в Неве. – А ведь дело-то не уголовное, дело – государственное!
– Помилуйте, господин следователь, да откуда ж мне... я ведь первый раз его вижу.
– Даже виселица вас не пугает, Пчёлкин? Продолжаете запираться в очевидном для всех деле? Ну-ну, суд – военный, – Стасевич намеренно сделал ударение на слове "военный", – это учтёт, будьте уверены.
– Да ведь я никогда... – пытался что-то лепетать Пчёлкин в своё оправдание.
– Ладно, идите, – равнодушно махнул рукой Стасевич, делая вид, что ему всё ясно. – Будем передавать вас жандармскому управлению. Ждёт вас, господин бывший доктор, не Литовский замок, ждёт вас Шлиссельбург .
– Да за что, господин следователь, помилосердствуйте! – совсем опешивший от подобной перспективы Пчёлкин упал на колени.
– За что вас лишили права медицинской практики? – внезапно переменил разговор Стасевич.
– Пьянствовал я, – всё ещё ползая на коленях, убитым голосом ответил Пчёлкин.
– Всё, Пчёлкин, идите. Там разберутся, – Стасевич дал знак конвоиру, и тот поднял и выволок полуживого от страха бывшего доктора Пчёлкина из кабинета.

– Думаете не виноват? – Лунин протянул Стасевичу перо, которое тот в запале допроса бросил на своё соломенное кресло, а теперь искал на столе, заглядывая подо все бумаги. – Эдак каждый их них будет в ножки бросаться и умолять, что он ни в чём не виновен.
– Да посмотрите на этих курят! – скептически махнул рукой Стасевич. – Вы думаете они способны на такой артистизм? Да у него – этого пьяницы Пчёлкина – сейчас печёнка от страха к затылку прилипла. Нет, этот точно никого не резал. Кто там следующий?
– Некто Корнаухов, бывший ротный фельдшер. Самовольно присвоил себе звание доктора и промышлял подпольными абортами, – зачитал дело Лунин.
– Давайте его сюда, коллега. И прошу вас, оставьте нас наедине.
Лунин вопросительно посмотрел на Стасевича.
– С нашими курятами требуется разнообразить репертуар, – Стасевич показательно положил свою плётку-кошку на самое видное место на столе и стал закатывать рукава рубашки. – А у меня фантазия разыгралась, – и заговорщически подмигнул Лунину. По лицу и всему настроению Стасевича было понятно, что тот не верит в успех очередного допроса ни на грош.

Через пятнадцать минут после того, как Корнаухова – худощавого человека с разбитой во время задержания и оттого опухшей левой стороной лица – ввели в кабинет, Стасевич открыл дверь и неожиданно сухо пригласил ожидавшего в коридоре чем все закончится Лунина войти.
– Ну вот-с, добрый молодец Корнаухов, Порфирий, – "представил" Корнаухова Лунину внезапно ставший предельно собранным Стасевич. – Сидит и жаждет рассказать нам всё до последнего, питая наджежду на избавление себя от тяжких душевных мук совести и не менее тяжких телесных мук в камере. Принести, так сказать, повинную в содеянном. Ибо содеянное было ужасно. Так, Корнаухов? Расскажите-ка нам, Корнаухов, как там всё было с гангренозным-то?
Услышав слова про гангренозного, Лунин понял, что им, наконец, улыбнулась удача.
– Как я уже сказал, пришла ко мне девица, – удивительно спокойно начал Корнаухов. – Пришла и говорит, спасите, хороший человек умирает. Я согласился помочь – денег мне целых три красненьких за то дали. Ну вот, пришёл я к умирающему, у него тогда гангрена была – пальцы господин где-то поранил, а уже вся рука по локоть вздулась. Ну, достал я инструмент и по плечо ему руку и оттяпал.
– А господин что, голоса не подавал при этом?
– А те, что с ним были, напоили его до беспамятства, он и лежал у них тихий. Да ещё когда резал на всякий случай рот подушкой закрыли, чтобы не шумел если что вдруг.
– А дальше?
– Отрезал руку, наложил повязки и всё, ушёл восвояси.
– О здоровье пациента больше не спрашивали?
– Да чего об нём спрашивать, видно было – не жилец он. Гангрена у него выше пошла.
– А вы, значит, деньги получили и сбежали?
Корнаухов виновато опустил голову.
– А как девица объяснила ранение господина?
– Сказала, что поранился на пивоваренном заводе. А более я и не вникал. Назвала его Французорвым, фамилия, мол, такая.
– Кем по-вашему являлась сия девица пострадавшему?
– Невеста, может. Кольца обручального на пальце не было. Значит не жена.
– А девица приходила не одна?
– Ну да, те-то, что с ней приходили, они-то про меня ей и сказали. Откуда этой девице было знать обо мне?
– Что о них скажете? Сколько из было, двое, трое, четверо?
– Двое. Они со мной не говорили, сопроводили свою барышню и только. А когда я операцию делал, в другой комнате сидели. А она, невеста, из квартиры ушла. Чтобы в обморок не упасть. Ранее я их не видал.
– Как выглядели все трое?
– Помилосердстуйте, ваше благородие, описать не смогу – не имею такой памяти, чтобы людей запоминать. Да и темно было – резал я господина при свете лучин.
– А этого-то хоть узнаёте? – Лунин показал на лежавшую на столе карточку с умершим.
– Да вроде он, изменился уж больно, до полной неузнаваемости.
– Надо думать. Проплавал в Неве с месяц.
– Хорошо, Корнаухов. Дом, куда ходили оперировать, покажете? – спросил Стасевич.
– Покажу, будьте уверены.
– Ну, ступайте с миром.
Караульный вывел Корнаухова, а сыщики стали одеваться, собираясь отправиться смотреть место последнего пристанища убитого гангерной грабителя.


В кишлаке неподалёку от места, где держали Елену, в тени своей любимой старой чинары  Мэттисон принимал гостя – прибывшего издалека, а потому уставшего и в пыли, джигита.
– Вот что, Шер, спасибо за новости. Но тебе придётся сразу же отправляться обратно в Россию.
Шер пил чай и лишь скривил едва заметную недовольную гримасу.
– Дело важное. Перейдёшь, как обычно границу, доберешься до Барнаула, до телеграфной станции. По известному тебе адресу устроишь отправку телеграммы, всё как обычно. Содержание телеграммы на этот раз такое, запоминай: "Прошу проверить подлинность следующей персоны. Женщина, лет старше двадцати, волосы тёмные, глаза тёмные, рост выше среднего, худощавая. Назвалась Еленой Сташевской, дочерью некоего генерала Сташевского, служившего на Кавказе в войну русских с горцами. Утверждает, что работала в Ставрополе сестрой милосердия в военном госпитале и обучалась там же в женском училище святой Екатерины. Уроженка Вильны. Говорит по-русски, по-польски, по-французски и по-немецки". Всё. Думаю, они пошлют человека, который точно разузнает об этой девице все подробности.
– Важная птица?
– По её словам – нет, по моим предчувствиям – да.
– Так почему бы вам её не попробовать просто пытать? Зачем такие сложности с телеграммой?
– Ты видел её, Шер? Эта девка – огонь. Отчаянная бестия. Ты уверен, что, применив к ней силу, мы чего-либо добьёмся? Ты думаешь после этого она нам что-то скажет? Она отправилась сюда, на край Азии, добровольно ради своего жениха. У русских это вообще принято. Когда-то давно в Сибирь за попытку свергнуть их предыдущего царя отправили часть бунтовщиков. Так их жёны добровольно поехали вслед за своими сосланными мужьями! Такая женщина, примени мы к ней силу, станет молчать как камень. А вот если я буду вести с ней беседы чисто дружесткие, задушевные, можно рассчитывать, что она нет-нет, да и проговориться, скажет что-то лишнее, обмолвится о чём-то важном. Нет, с этой кралей надо работать вежливо, тонко, без резких шагов.
– Я вас понял, господин. И вот что ещё. Кроме уже сказанного вам, меня просили передать ещё одну весть: русские послали в Хиву вооружённый отряд, названный ими "фаланга". Хотя нас это вряд ли касается, там решили, что на всякий случай стоит уведомить об этом всех, кто находится в Туркестане и вокруг него.
– Фаланга? Почему фаланга? Неужели они послали отряд в десять тысяч – столько, сколько было в фаланге Александра Великого? Этого не может быть!
– А что, если отряд назвали так потому, что он должен действовать ночью, как охотится фаланга-паук?
– В любом случае, нас это действительно мало касается, как ты заметил. Когда будешь готов выехать?
– Завтра с утра, господин.
– Пусть будет тебе удача!


Я шёл в Кызылсуу-базар уже несколько дней, поднимаясь на перевалы и спускаясь в долины, пересекая пустыню и иногда заходя в редкие селения на пути. Несмотря на опасность нахождения путника, тем более одинокого, в этом краю, мой путь проходил пока без происшествий. Скорее всего я так и добрался бы до своей конечной цели, но никогда нельзя радоваться удаче прежде времени.
Делая очередной привал, я пустился к мутной реке охладить от жары свои руки и лицо. (Пить такую воду строго воспрещено: именно так, случайно глотнув воды из арыка , заразился брюшным тифом и умер великий путешественник Пржевальский). Вернувшись же на дорогу, я натолкнулся на нескольких людей: два всадника верхом помогали третьему, который спешившись, держал вырывающегося из рук маленького человека. Скорее всего подростка или даже ребёнка.
– Не быркайся, китайская шалава! – громко выругался спешившийся, и тут я различил, что у схавченного были длинные волосы. Это был девушка, вернее девушка-подросток.
– Уважаемые, невежливо оскорблять святого человека, надругаясь в его присутствии над женщиной, – мне стало жалко несчастную, и я попытался хитростью вмешаться, расчитывая на религиозные чувства всадников и их почтение к дервишу. Этим поступком я грубейшим образом нарушил правила: разведчик не должен влезать в подобные истории, а должен вести себя так, как полагается поступать тому, в чьём облике он пребывает. Дервишу не должно быть дела до мирских дел. Меня заметили, и один всадник резко скакнул в мою сторону.
– Заткнись, пёс! – всадник не просто налетел на меня, а поднял на ходу плётку, пытаясь со всей силы стегануть меня по лицу. Дела мои поворачивались худо, и мне пришлось раскрыть себя окончательно. В мгновение ока я поднял перед собой свою дорожную палку и быстрым движением освободил запрятанное внутри неё острое как бритва длинное лезвие. Не успел всадник опустить на меня свою плеть, как лезвие прошло через его шею насквозь. Он издал клокочущий звук и завалился в седле набок. Другие двое не ожидали ничего подобного и даже не обратили в этот миг на нас внимания. Они заметили случившееся, когда было уже поздно – жить им оставалось не более нескольких секунд. Кажется тот, что был занят девушкой, даже не осознал, почему вдруг девушка осталась на земле, а сам он полетел на небо. Второй же успел всё понять, но это знание ему ничем помочь не смогло. Он также вслед за товарищем взлетел к гуриям , хотя, я уверен, оба провалились в преисподнюю к иблису . А я уже точно провалился как разведчик.

Я оглядел "поле битвы". Мгновенно пришло понимание: стоит кому-то найти убитых и полюбопытствовать, кто мог это сделать, как меня найдут в самое короткое время. Надо было что-то предпринять, и с убитыми, и с девушкой. Девушка сидела на краю дороги и смотрела на меня недоверчиво, размазывая по лицу слёзы. Я быстро схватил первого из убитых и отволок его с дороги так, чтобы тело его не нашли, по крайней мере в ближайшие часы. Затем я вернулся за вторым и проделал с ним то же самое. Когда я вернулся за третьим, то увидел, что девушка пытается тащить его так, как делал это я, прилагая к этому все силы. У неё мало что получалось, пока я не пришёл ей на помощь.
– А теперь надо отсюда уходить, – сказал я девушке по-уйгурски, и она поняла. Однако лишь остановилась как вкопанная и жалостливо посмотрела на меня. Она не знала, куда ей идти. Я взглянул на её испачканное смешанной с растёртыми слезами пылью лицо. Не являясь большим физиономистом народов Восточного Туркестана, я всё же понял, что девушка не уйгурка, а, скорее дунганка либо китаянка. Ах, да! Конечно! Я и забыл, что один из нападавших крикнул ей "китайская шалава". Вероятно, она одна из тех местных жительниц-китаянок, которых не дорезали местные фанатики. (По милости местных ханов, китайцам всё же разрешалось жить в Кашгаре, но на бесправном положении).
– Надо быстро уходить отсюда, – повторил я ей ещё раз по-уйгурски – китайским я не владел. Кони моих недавних "визави" спокойно стояли на обочине дороги. Я взял под уздцы одного из них, а второго пустил по дороге. Третий увязался за ним. Затем я оглянулся. Девушка всё так же стояла и смотрела на меня.
– Уходи, здесь оставаться опасно! – крикнул я ей и пошёл, ведя коня за собой. Сделав несколько шагов, я оглянулся снова. Девушка всё ещё стояла и смотрела на меня. Я ничего не сказал и пошёл своей дорогой дальше. Шагов через тридцать я остановился опять и вновь оглянулся на девушку. Она всё ещё стояла, провожая меня своим растерянным взглядом. Мне стало её жалко и тогда я посмотрел на неё так, что она поняла – я пригласил её следовать за мной. Девушка улыбнулась от радости и быстро догнала меня, пристроившись рядом. Я вскочил на коня и подал руку девушке, она села на седло впереди.
– Проедем немного верхом, а потом опять спешимся, – сказал я будто бы сам себе и пустил коня вперёд.

Вскоре я заметил слева от дороги небольшое озерцо, возможно солёное, и решил остановиться и на всякий случай привести себя в порядок. Поверхность водной глади издали выглядела как хорошее зеркало, куда после произошедшего нелишне было посмотреться. Мой внешний вид оставил меня удовлетворённым – нигде не было ни брызг крови, ни прочих следов недавней стычки. Я достал свою палку и на всякий случай вымыл и её.
Девушка тем временем умыла лицо и, когда я окончил свой моцион, повернулась ко мне... Нет, такой заметной спутнице решительно нельзя было идти вместе со мной! Лицо моей случайной незнакомки будет привлекать взгляды каждого встречного и выдаст меня ещё на подходе к Кызылсуу-базару. Разведчик должен быть невзрачным и незаметным. Но не бросать же её теперь! Решение пришло быстро.
– Если хочешь идти со мной, ты должна изменить лицо.
– Я не понимаю вас, – впервые девушка что-то мне сказала – всё время после нашей встречи мы ехали молча.
"А у ней низкий голос, и это хорошо", – подумал я.
– Иди сюда, – девушка подошла ко мне, сидящему на берегу озерца, вплотную. Я знаком приказал девушке сесть рядом, вынул лезвие из палки – всё равно ничего другого у меня не было – взял прядь её волос и начал достаточно мучительную процедуру их обрезки. Девушка сморщилась от боли, изо всех сил стараясь молчать – было видно, что происходящее требует от неё больших усилий. Наконец первый клок волос её был отрезан. Я взял другой и повторил с ним то же самое. На глазах у девушки выступили слёзы.
– Придётся потерпеть, – заметил я ей, беря в руку следующий локон. Она лишь согласно опустила ресницы.
– Как твоё имя и кто ты? – я сделал небольшой перерыв в экзекуции её головы, дав ей прийти в себя.
– Нин. Я – дочка башмачника Цзэвэя.
– Где сейчас твой... – я не успел закончить вопрос.
– Он в городе, – быстро ответила девушка с, как мне показалось, презрением в голосе.
– Нин? Буду звать тебя просто Нина, – проговорил я себе под нос, но тут же спохватился и обрадовался, что девушка этого не услышала: надо было совсем сойти с ума, чтобы начать называть её по-русски. Видимо, волнение после стычки повлияло на мои мыслительные способности не лучшим образом. Я не стал я расспрашивать девушку дальше о ней самой, а принялся за её стрижку.
– Почему они пытались тебя схватить?
– Я украла лепёшки у одного из жителей кишлака, – ответила девушка и я сделал вид, что ей поверил, хотя было очевидно, что она говорит неправду.

Спустя полчаса работа по острижке моей новой спутницы была закончена, я осмотрел её причёску, а затем слегка испачкал ей лицо.
– Ну вот, теперь сойдёшь за мальчика. Теперь ты – мой помощник Мансур. Запомнил?
Нин весело улыбнулась, когда я обратился к ней как к мужчине.
– Я запомнил, господин, – сдерживая улыбку ответила она мне так, как будто в самом деле всю жизнь была мальчиком Мансуром. – Как мне обращаться к вам?
– Я – Музаффар, дервиш, – сказал я, вставая, – я иду в Кызылсуу-базар, там будет караван, который возьмёт меня в Бухару. Ты идёшь со мной и учишься всему, чему я считаю нужным тебя научить.
– Я буду хорошим учеником, господин Музаффар! – Нин пристроилась рядом со мной, и мы зашагали по дороге вперёд.


В доме, указанном лжедоктором Корнауховым как место проведения им операции по отсечению руки, жильцов не пропадало, квартиры не пустовали и вообще не было никаких признаков, что с месяц назад в нём кто-то оперировал гангренозного больного, который спустя сутки скончался. Корнаухов ошибся адресом, скорее всего просто не запомнил дороги, по которой его вели подельники умершего во главе с девицей. Стасевич и Лунин снова оказались в тупике. Оставалось теперь попробовать найти нужный дом, расспросив окрестных дворников, не пропадал ли у них месяц назад жилец. На это могла уйти уйма времени.


Я проснулся рано утром. Нин рядом со мной не было. Ночи летом в пустыне в этой части Азии столь же прохладны, сколь жарки дни, поэтому мы спали, прижавшись друг другу и согревая друг друга своим теплом. Накануне мы заночевали на окраине какого-то селения, через которое протекал ручей, на берегу которого и решли сделать привал. Я встал и тихо пошёл осмотреться.
Я обнаружил Нин сидящей на берегу ручья в том месте, где ручей растекался и образовывал небольшое озерцо со стоячей водой. Нин меня не замечала. Она сидела и внимательно разглядывала свою новую "причёску", так и сяк поворачиваясь к воде своими грубо и неровно остриженными локонами. Каждый раз она делала какое-то новое выражение лица, значение которого я никак не мог растолковать. Но было понятно, что новая стрижка не приносила ей радости. В конце концов она скорчила ужасно смешную гримасу отвращения и показала в воду своему отражению язык, буквально так, как это делают наши гимназистки. Этим она решила закончить своё самобичевание, встала и тут заметила меня.
– Доброе утро, Музаффар! Ты никогда не учился на брадобрея?
Я недовольно едва улыбнулся в ответ.
– Когда мы прийдём в Бухару, я тоже научу тебя этому ремеслу, – несколько раздражённо ответил я.
– Конечно, – кокетливо ответила Нин, – и когда ты выучишь меня этому ремеслу, я возьму топор мясника и в благодарность сделаю и тебе причёску, которой позавидует вся Бухара!


В середине июня месяца тысяча восемьсот семьдесят второго года от рождества Христова мы наконец добрались до Кызылсуу-базара. Мне не стоило большого труда разыскать дом будущего караван-баши, отправляющегося со своим караваном в Бухару. Мы прибыли как раз вовремя – караван отправлялся через два дня. Довольный тем, что удалось договориться о дальнейшем пути, я вышел на улицу, где меня ожидала Нин.

Мы решили пройтись по городу. Город был теперь чисто мусульманский, население его составляли в основном уйгуры. Когда-то тут существовал китайский квартал, найденный нами полностью сожжённым и в развалинах. Единственная китаянка, которую мы к своему удивлению встретили, сидела на камнях на входе на городской базар и просила подаяние. Удивление наше вызвал вид китаянки – сидела она босая и было хорошо заметно, что ноги её были изуродованы бинтованием – обычаем, принятым в благородных маньчжурских семьях . Скорее всего дама была захвачена в ходе погромов, отчего-то ей сохранили жизнь, и теперь эта бывшая представительница аристократии стала нищенкой на рынке.

Мы с Нин вернулись к себе в своё жилище, всю дорогу обсуждая виденную нами женшину.
– А что, у вас ступни девушкам не бинтуют? – спросил я у Нин, когда та опустила ноги в холодный арык, протекавший через улицу, на которой мы остановились на ночлег.
– Этим занимаются в основном только в благородных семействах, а у меня ножки вполне обычные, – Нин весело вытащила ступни из воды и показала, смеясь, ровные пальцы. – Это было нарочно сделано для того, чтобы я смогла идти за тобой, Музаффар! По всем дорогам, куда тебе надо…


4 июля 1872 года, Петербург.

– Ищите да обрящете! – радость удачи светилась на лице широкоплечего крепыша Лунина, когда он, обойдя очередные дома, усталый ввалился под вечер в кабинет Стасевича. Радоваться было чему: Лунин нашёл дом, где делал свою операцию, ставшую для утопленного последней, мошенник Корнаухов. Стояли белые ночи, и в городе было довольно светло, поэтому сыщики, не мешкая, отправились на разговор к дворнику дома.
Дворник сразу же сообщил им, что доложил о пропаже жильца в местный полицейский участок ещё позапрошлым месяцем, а также уверенно подтвердил большое сходство сфотографированного умершего гангренозного утопленника с пропавшим жильцом.
– А что за девица приходила к покойному? Его невеста? – сразу взял быка за рога Стасевич: найти девицу, приходившую к доктору, было теперь важнейшей задачей.
– Невеста, – иронично процедил дворник, – таких невест в "Розе"  по пяти алтын за штуку.
– Что, из швеек?
– Да не то, чтобы. По жёлтому билету , пожалуй, не проживает, а так... Приходила к нему барынька, на ночь оставалась. Девка из простых, мещанка или купеческая дочка. Дура, одним словом. Скандалы вот часто любила своему Коленьке закатывать.
– А померший, значит, Николаем звался?
– Точно так, Николаем.
– А данные паспорта его у вас имеются?
– Из паспорта? А куда ж им деваться. Ежели изволите, пройдёмте.
Паспорт, как и предполагали сыщики, у Николая был поддельный – это выяснилось при проверке. А вот местожительство девицы, сообщённое дворником, оказалось настоящим.


Караван, с которым я и Нин вышли из Кызылсуу-базара, покинул пределы Кашгарии и пересёк границы Кокандского ханства, несколько лет назад подчинившегося русскому оружию. Я вновь возвращался в Россию, только теперь уже, можно сказать, с заднего двора. Большая часть нашего пути лежала через горы и двигались мы потому медленно. Я и Нин часто шли поодаль от остального каравана, что позволяло нам разговаривать, не боясь, что наши беседы станут достоянием чужих ушей.
Чтобы скрасить себе долгий однообразный путь, Нин учила меня китайскому языку. Зная с детства польский, русский и немецкий, после нескольких лет пребывания на службе в Туркестане я выучил также сартский, уйгурский, киргизский и ещё несколько тюркских языков, которые, как известно, очень похожи друг на друга так, что зная один, можно понимать какой-либо другой. Совсем иным делом оказался китайский. Мне стоило больших трудов запоминать все эти почти одинаковые слова, имеющие тем не менее совершенно разное значение в зависимости от интонаций, с которыми их следует произносить.
Самым же трудным уроком для меня оказался тот, когда Нин принялась толковать мне произношение слова, звучащего по-русски совершенно непечатно – когда милая пятнадцатилетняя девушка произносила целые фразы с его использованием, я непроизвольно смущался как юная барышня, густо краснея до кончиков ушей. В эти минуты мне казалось, что девичьими устами выражается наш сельский кузнец, служивший некогда боцманом на старой шняве русского императорского флота. В свою очередь я никак не мог повторять этого вслед за ней – мне, дворянину, благородному литовскому шляхтичу, потомку самого княза Гедимина упражнение сие было совершенно неподъёмно. Язык мой прилипал к нёбу не потому, что было сложно запомнить и произнести нужные слова, а потому что я никак не мог произнести такое при даме. Как бы ни была похожа Нин в своём обличии на моего ученика Мансура, для меня это была всё та же весёлая беззаботная юная барышня, почти ребёнок, какой я её увидел в первый раз.


Любовницу умершего от гангрены Николая звали Серафимой. Уже на следующий после допроса дворника день она была разыскана и сидела в кабинете Стасевича. Сообщив с самого начала, что ничего и слышать об этом мерзавце, бросившим её и куда-то пропавшем, не хочет, Серафима, узнав о смерти сожителя, съёжилась и притихла. Теперь она охотно отвечала на все вопросы, первое время не успев ещё переварить свалившуюся на голову новость и прийти в себя.
– Не Французов он, а Непеня. Французовым звался в литературных кругах, – прошептала девушка.
– Николай был литератором?
– Был.
– И что же он сочинил?
– Ай, не знаю я! Пьесы, что ли. Я книг не читаю, в театры не хожу.
– А чем ещё занимался ваш Коля?
– Днями сидел дома, сочинял. А вечерами в кабаки ходил, меня с собой водил.
– В какие кабаки, назовёте?
– Я их не помню, всё в разные. В "Эльдорадо" бывали вот, кажется.
– Да, хорошее местечко... – процедил Стасевич: ресторан был известен в Петербурге тем, что всегда предлагал посетителям обилие проституток на любой вкус.
– А ещё куда ходил Коля? Друзей его знаете?
– Мало куда ходил. Говорил, писателю нужен покой. Сам он из Костромы родом, приехал в столицу искать службы.
– И нашёл её на литературном поприще?
– Не знаю...
– Ну может случайно кого-то видели, с кем он приятельствовал?
Девушка с сомнением пожала плечами.
– Да не было у него приятелей-то, говорю ж, приезжий он. Не успел обзавестись. И в гости ходить ему было не к кому. Хотя...
– Что-то вспомнила, да?
– Один раз вечером было. Сказал, день будет сочинительством заниматься, а после рано ляжет спать. Надо ему, мол, выспаться. А я чтоб в тот день не приходила... А сам из дома вышел и куда-то пошёл, да так, будто хоронился прохожих.
– А ты что же, следила за ним?
Серафима опустила глаза.
– Ревновала я. Думала, мне говорит, что отдыхать будет, а меж делом к какой-нибудь барыньке навострится.
– И куда же он ходил?
– Не знаю, по делу видимо. Пошла я за ним следить, сдуру. Он по Кирочной прошёл, свернул на Воскресенскую, потом на Фурштатскую... А далее я его потеряла из виду.
– А почему уверена, что по делу, а не к любовнице?
– А, заревела я с горя, и что обманывает меня, и что упустила его. Так и просидела на улице целый час. Вдруг вижу, идёт обратно. И прямёхонько к себе домой.
Стасевич нарисовал себе на карте маршрут вечерней прогулки Николая.
– Ну а вместе ещё куда ходили? Кроме кабаков?
– А вместе... – Серафима задумалась, положив в рот палец, – ещё как-то в газету ходили, в редакцию. Коленька зашёл туда, а меня на улице оставил ждать.
– А зачем не говорил?
– Зачем? Наверное свои пьесы отдавать ходил.
– Название газеты, адрес?
– На Литейном, дом такой голубой.
Лунин посмотрел на Стасевича и спросил Серафиму.
– Вестник?
– Ой, не знаю! Я его обождала, гуляла по улице, а потом и к себе обратно пошли.
– А ещё?
– Ещё... – лицо Серафимы вдруг прояснилось, – ещё в парк ходили на аттракционы! Там силачи прямо из Парижа друг другу гири кидали. И ловили, как будто то не гири, а картофелины!
– А сие когда было?
– А вот где-то дня за три до того... как вечером ушёл, – Серафима, видимо вспомнив, что Николая нет в живых, снова помрачнела и притихла. – Вот, пожалуй, и всё.


Путь, по которому Серафима следила за Коленькой, вёл прямо к дому Грига, где английский агент Доуи встречался с неким невыявленным лицом.
– Только что нам это даст? – вопрошал Стасевич в ходе очередной встречи с жандармами.
– Лишнее доказательство правоты наших предположений, – не разделял душевных сомнений сыщика Переверзев.
– И только?
– Уже немало.
– И всё же у нас до сих пор нет ничего, что указало бы, где искать то, что мы ищем, – продолжал Стасевич.
– Не торопитесь, господа, не торопитесь, – открывший в этот миг дверь в кабинет Бунько, по всей видимости услышавший слова Стасевича, бодро вошёл, готовясь порадовать гостей чем-то новеньким.
– Скажите, вы нанесли визит в редакцию Вестника, куда ходил Николай со своей девицей? – как бы предваряя своё сообщение спросил он у Стасевича.
– Я самолично ходил, – ответил тот, – в Вестнике не принимают к печатанью пьесы. В Вестнике печатаются статьи, а также даются разного рода объявления. Статей господина Французова я не обнаружил. Видимо он давал какое-то объявление.
– А найти его объявление среди остальных вам не удалось? – задал следующий вопрос Бунько. – Может быть в этом объявлении был указан адрес Французова-Непени или ещё какие признаки того, что объявление давал именно он, наш ситный Коля-Николай?
– Нет, я просмотрел множество номеров за все последние месяцы, ничего, что содержало бы такие признаки, – сухо ответил сыщик, которого заметно раздражало показное высокомерие жандарма.
– А вот мне удалось кое-что найти! – Бунько торжествовал так, будто только что, обставив всех этих несчастных недотёп из сыскного, внёс и положил на стол похищенную и ныне всеми искомую пачку с документами.
– Господа, я не искал в объявлениях перечисленных мною признаков. Я подумал об ином. Что, если дача объявления в газете являлась сигналом для встречи Николая нашего Непени и господина англичанина? Приём весьма распространённый, учень удобный и безопасный.
– И что же вы обнаружили в своём поиске?
– Для начала я на всякий случай лишний раз подтвердил своё предположение, что господин Доуи читает Вестник.
– Его выписывают в английском посольстве?
– Как раз наоборот, его там не выписывают. Было бы нелепо привлекать лишнее внимание к газете, которой пользуешься при нелегальных операциях. Вообще иностранные послы вряд ли должны проявлять любопытство к тем вещам, что печатают в Вестнике. Но не это главное. Мне пришлось просидеть довольно много времени, читая вновь и вновь даваемые в газете объявления, чтобы найти то, что нужно. И вот, – Бунько вытащил из портфеля листок бумаги и зачитал, – "Господина, утерявшего медный портсигар с ангелами у конногвардейских казарм, буду ожидать у монумента Румянцеву в воскресенье такого-то числа с двенадцати до двенадцати тридцати пополудни". Это объявление повторяется в газете ровно пять раз!
– Как раз столько, сколько было ограблений, – задумчиво отметил Стасевич.
– Кроме последнего, разумеется, – поправил его Лунин.
– Думаете, это был сигнал к встрече для Доуи? – не ради вопроса, а ради рассуждения спросил Переверзев и сам же ответил, – пожалуй.
– Да-а-а, сколько же вам пришлось перечитать объявлений, – с уважением к проделанной работе протянул Лунин.
– Это было не так сложно, – Бунько поднял руки, показывая, что напрасно ему приписывают совершение подвига. – Я ведь читал в первую очередь те выпуски, что выходили сразу после ограблений. Спустя день, два, три, большее неделю. Затем, вычленив изо всего материала то самое объявление, просто просмотрел бегло остальные выпуски. Где не нашёл никаких его повторений.
– Разумно, что-то я даже не подумал об этом, – почесал затылок Стасевич. – Только поможет ли нам эта ваша удача? Я полагаю, вы хотите дать такое же объявление и вызвать тем самым англичанина на встречу? Однако, во-первых, прошло уже два месяца после последнего такого объявления, слишком длительный перерыв...
– А во-вторых, – закончил его мысль Переверзев, – и это главное, мы не знаем, как прочитавший объявление Доуи уведомлял Непеню о месте и времени встречи.
– Ну место-то мы знаем, – возразил Бунько. – А время... можно следить за Доуи и застигнуть его в тот час, когда он появится в доме Грига и будет ждать гостя.
– Этим мы изобличим Доуи, – ответил Переверзев, – но документы – наша главная цель поиска – находятся у тех, кто ограбил сейф. А их-то мы найти пока никак не можем!


Наш караван миновал горную часть дороги, вышел на равнину и направился к конечной точке нашего пути – к Бухаре. Местность здесь была уже более пустнынная. Единственным исключением являлась долина Зеравшан-дарьи – единственной полноводной реки, протекавшей на нашем пути. По словам караван-баши Ахмеда непрерывный ряд садов, видимых нами, тянулся по всей долине Зеравшана на пятьсот верст. Рядом с садами на террасах располагались столь же непрерывные поля: рисовые, хлебные, хлопковые. Всё это местное изобилие питалось водами реки, бравшей начало в горах и протекавшей по владениям эмира бухарского, постепенно полностью исчезая в арыках.
Днём мы прошли мимо развалин неплохо сохранившегося обширного здания из обожжённого кирпича. Здание запомнилось тем, что на каждой стороне его простиралось по коридору с готическими сводами, поддерживаемыми с наружной стороны пятью арками. Затем мы миновали другое здание, куполообразное шестью сажень в диаметре, служившее для стока атмосферных вод. Говорят, это были путевые дворы, построенные одним из владетелей Средней Азии.

Вскоре с нами приключилось несчастье. На одном из переходов верблюд, нагруженный бурдюками с водой, подвернул ногу, упал на бок и стал сползать под гору, по которой шла дорога. Караванщики бросились спасать запасы воды. Я тоже принялся работать наравне со всеми, присоединилась к нам и Нин. Она схватила один из бурдюков, но для её юных женских рук он оказался слишком тяжёлой ношей, и она его не удержала. Бурдюк упал, и вода полилась из него на землю потоком.
– Бездельник немощный, зачем ты только нужен! – тут же увидевший это караванбаши кинулся на Нин с кулаками, вероятно, собираясь её побить.
– Прекрати, иначе будешь иметь дело со мной! – я вовремся увидел происходящее и встал между ними, загородив девушку собой.
– Я брал вас с собой не для того, чтобы терпеть подобное!
– Я плачу тебе за то, чтобы ты доставил нас куда нужно.
– Ты платишь за себя, а терпеть больше этого ублюдка я не собираюсь.
– Он мой ученик и дёт в город со мной, – с холодным упрямством тихо ответил я.
Караван-баши, казалось, выйдет из себя и бросится на меня. Я собирался дать отпор. Так мы чуть было не схватились, но тут на помощь караван-баши пришли другие караванщики. Меня оттеснили в сторону. К этому времени все бурдюки были подняты, а искалеченный верблюд из милости был прирезан одним из погонщиков. Караван-баши осмотрел караван, а после решил заняться и нами.
– Проваливайте отсюда оба, сдохните в этой пустыне. А деньги я заберу в счёт потерянного мешка с водой. Если не уберётесь, я скажу моим людям избить вас. И ты позавидуешь тогда этому верблюду, – караван-баши показал на труп павшего животного.
Караванщики пошли по своим местам и караван двинулся в путь, оставляя нас с Нин одних, без воды в пустыне на верную погибель.
– Проклят будет тот, кто обидит дервиша! – крикнул я в спину караван-баши. – И ты будешь вскоре проклят, Ахмед! Да пошлёт аллах песчаную бурю на твою голову и на головы твоих лизоблюдов-прислужников!
Но караван-баши Ахмед только издевательски посмеивался себе в бороду и не обращал больше на меня внимания. Я стоял и грозил им вслед посохом, чтобы те, кто на меня оборачивался, видели, что я посылаю им проклятия. Когда же караван ушёл вперёд, я пошёл за ним, изрыгая дальнейшие ругательства на их голову. Затем я шёл за караваном ещё с полчаса молча, лишь изредка вскидывая палку, давая понять, что всё ещё их проклинаю.
Наканец началось то, чего я ждал. Небо стало быстро темнеть, поднялся ветер. Он дул всё сильнее и сильнее, а носимый им песок начал больно бить по лицу. Стоявшая рядом со мной с виноватым видом Нин, стала смотреть на меня, поражённая, как на истинного колдуна. Я схватил её за руку и быстро потащил к выступающей неподалёку скале, где укрылся сам и укрыл её, укутав нас в свой халат. Через полчаса песчаная буря уже выла вовсю, закрыв небо.

Буря уже стихла, а мы всё ещё лежали под халатом, на который ветром нанесло целую гору песка. Немного пошевелившись и стряхнув часть песка над головой, я услышал шаги. Караванщики вернулись за нами.
– Ахмед просит твоего прощения, дервиш! – покорно сказал один из них, помогая нам откопаться от песка. – И просит следовать дальше вместе с нами. Ни одна собака не посмеет больше обидеть ни тебя, ни твоего ученика.
Весь оставшийся путь до Бухары мы с Нин проделали на личном верблюде караван-баши Ахмеда, уступленного нам хозяином в знак искупления своей вины.

– Учитель, ты в самом деле святой дервиш? И мусульманский бог покарал их за плохое к тебе отношение? – Нин, казалось, тоже поверила в мои способности творить чудеса.
– Нет, дорогой Мансур, аллах здесь не при чём. Впрочем, если считать, что аллах – это природа, которая нас окружает, со всеми её законами, то конечно бурю наслал он. Я же всего лишь правильно понял его волю – я знал, что будет буря и стал грозить этим Ахмеду.
– Ты умеешь предсказывать бури?
– Это не так сложно. Буря происходит тогда, когда падает давление воздуха. А когда меняется погода, когда падает давление, начинает "стрелять" моя старая пулевая рана в ноге. Я почувствовал это, и моя примета, как видишь, меня не подвела.
– Скажи, Музаффар, ты – вроде бы дервиш, бродяга. Тебя боятся обижать все, кто верит в аллаха, а в него тут верят все. Откуда у тебя взялась пулевая рана?
– Всякое бывает в жизни, – буркнул в ответ я, дав понять, что не хочу продолжать этот разговор.
Как я уже говорил, весь оставшийся путь до Бухары мы с Нин проделали на личном верблюде караван-баши Ахмеда – откажись я от такого подарка, мой поступок был бы, пожалуй, неверно истолкован. В этом было и своё неудобство – мне и Нин пришлось ограничить наши занятия китайским, поскольку возможности путешествовать на отдалении от каравана у нас больше не было.


21 июля 1872 года, Петербург.

– С чем пожаловали, господа сыщики? Аль изловили разбойников? – устало спросил Переверзев, увидев на пороге открывшейся двери кабинета в здании на Фонтанке 16 Стасевича и Лунина.
– Пытались найти вас в жандармском управлении, а нас вот отослали сюда, – пояснил, входя в дверь, Лунин.
Оба жандармских офицера сидели за столом, лениво просматривая какие-то бумаги. Отсутствие каких-либо итогов розыска за время, прошедшее со дня, когда Бунько выискал служившие паролем к встрече объявления в газете, подействовало на жандармов не лучшим образом. Оба контразведчика заметно сникли, видимо потеряв надежду на благополучный исход дела. Поприветствовав полицейских, Переверзев зевнул и снова зарылся в бумагах. От его взгляда явно ускользнуло воодушевление на лицах сыщиков, предвещавшее новый поворот в деле.
– Увы, господа хорошие, мы не волшебники. Но кое-какие новости у нас есть, – Стасевич снял китель и бросил его на стул.
– Хорошие или плохие? – всё так же устало спросил Переверзев.
– На наш взгляд замечательные. Мы разыскали персону, руки которой скрывали сейфы.
Переверзев и Бунько оторвались от бумаг и внимательно посмотрели на сыскарей.
– То есть вашего шниффера?
– И всю его шайку! – торжественно объявил Стасевич.
– Это как, их оказалось несколько?
– Шниффер работает не один. Сам шниффер, взломщик сейфа, проникает в дом и орудует непосредственно на месте. Но вот чтобы проникнуть в дом ему может потребоваться помощник, который сломает замки в дверях. Ещё несколько подельников в это время окружают дом и стоят пока шниффер ломает сейф, на карауле. Такую шайку и нанял наш англичанин, судя по всему, воспользовавшись услугнами посредника – Николеньки со Шпалерной. Но судя по вашему виду, господа жандармы, вы не прочитали посланного мною с курьером сообщения?
– Никак нет, – удивлённо покачал головой Переверзев, а затем встал и направился куда-то из кабинета, вероятно узнать, где это самое сообщение запропастилось. В дверях он столкнулся с секретарём Алексеем Цветочниковым, как раз и нёсшим послание.
– Господин майор, вам письмо, – как всегда предельно вежливо обратился к майору молодой человек.
– Знаю, знаю, почему так долго несли?
– Не могу знать, только что было доставлено. Зачитать?
– Давайте, Алёша, читайте.
Цветочников открыл папку и, окинув недоверчивым взглядом Стасевича и Лунина, вопросительно посмотрел на Переверзева.
– Зачитайте нам всем, – разрешил сомнения секретаря Переверзев.
Цветочников развернул документы, выпрямился в полный рост и начал читать:
– Господа офицеры. Настоящим письмом уведомляем вас, что нами выявлен человек, вскрывавший вместе со своей шайкой сейфы в известных вам случаях.
Прочитав глазами, но ещё не успев произнести следующее предложение, Цветочников сделался красным в лице – было видно, что он едва сдерживает смех, неуместный в присутствии офицеров. Однако он всё же не выдержал и прыснул, а затем стал смеяться, не в силах сдержать себя.
– Что такое, Алексей? – недоумённо спросил Переверзев, также заулыбавшийся при виде смеющегося секретаря. Цветочников едва успокоился.
– Извините, господа, ради бога, извините! – смущённо попросил прощения Цветочников и вновь попытался вернуться к тексту.
– Человек, вскрывавший сейфы, – повторил Цветочников и, прочтя глазами далее, снова хихикнул, но всё же нашёл в себе силы сдержаться и произнёс:
– Это Михаил Потапов  Косолапов, по кличке Медведь. Из тамбовских крестьян.
Тут уже засмеялись все.
– Ещё смешнее при такой натуре носить такую кличку, – добавил Стасевич.
– А в этом-то что смешного? – спросил Переверзев. – Он что, ещё и маленького роста и щуплого телосложения?
– Да нет, – ответил сквозь смех Лунин, – как раз наоборот.
– Взломщики сейфов, – начал объяснять Стасевич, – на уголовном жаргоне шнифферы и медвежатники – люди большие и сильные. Есть даже поверье, что прозвище воровской профессии медвежатник произошло как раз по причине крупного телосложения этих её представителей. Хотя бы потому, что таскать множество отмычек и другого инструмента требует определённых усилий. А шнифферу сила нужна ещё и в работе: если медвежатник проникает в сейф хитростью, пытаясь открыть замки, то у шнифферов подход иной – они ломают у сейфов стенки или двери.
– Так в чём же смешное? – попытался-таки узнать Переверзев.
– Ну как же, кличка у него Медведь, а сам он шниффер. Ему бы быть медвежатником с такой-то кличкой, а он шниффер.
– Был бы медвежатником, носил бы фамилию какой-нибудь Шнифферовский, – засмеялся Переверзев.
– А как здорово бы было розыску, если б все преступники звались по роду деятельности, – посмеивался Бунько, – карманники носили бы имена Сумкин, Мешочников, Брюкин...
– Панталоне, – добавил скромно стоявший Цветочников.
– И что вы теперь думаете на счёт вашего шниффера, этого Медведя? – перебил весёлые словесные упражнения Переверзев.
– Что думаем? Прежде всего ещё добавлю, что мы знаем не только того, кто ломал сейфы. Мы знаем где его можно найти. Ну и также знаем, что по сыскным данным, Медведь последнее время выполнял работу для какого-то важного хозяина.
– Полагаете, на того самого?
– Полагаем, да. И теперь у нас есть план.


– Вот ты, Сима, убиваешься по своему Коленьке, а помочь нам не хочешь. – Стасевич задушевно уговаривал Серафиму, до сих пор носившую траур по своему жениху, услужливо наливая ей кружку чая из самовара.
– Не в чем мне вам помогать. Про Коленьку я вам всё рассказала, а больше – извините.
– А вот, Серафима, как ты думаешь, если твой Коля помер от заражения гангреной, каким образом его выловили в реке?
Серафима удивлённо подняла глаза на Стасевича.
– А я тебе скажу. Коля твой мог бы жить, хотя бы и безруким. Доктор-то ему операцию сделал. Стало ему после отхода доктора хуже, верно. Но, лежи он дома, непременно поправился бы. И доктор к нему был не прочь ещё раз прийти. Отчего же тогда твой Коля умер?
Серафима, явно заинтригованная вопросом следователя, подняла на него полные слёз глаза.
– А я тебе скажу, отчего. Были у твоего Коли кое-какие дела. И делал их Коля не один. А дела были скверные, за которые каторга полагается. Но сейчас не о том. Сходил последний раз Коля на дело, а там руку себе сильно порезал, гангрена у него началась, в беспамятство он впал. Испугались тогда его подельнички, да и выкинули его в реку, и концы в воду, в самом прямом значении. Понимаешь?
– Что вы такое говорите, его убили? – Серафима начала плакать.
– А вот ты сама думай, ежели живого человека, которого ещё можно вылечить, выкинуть в реку под лёд, это как называется?
Серафима совсем разрыдалась. Трюк следователя удался.
– А теперь, – продолжил Стасевич, – те, кто это сделал гуляют, по кабакам да ресторациям, а ты тут сидишь и ревёшь одна. И нет ни от кого тебе сострадания и помощи. Иди подумай теперь, хорошо ли это? Правильно ли то, что Коля твой умер, ты одна-одинёшенька, а те, кто убил твоего Колю, живут себе сладко и вольготно? Если так правильно, то пусть оно так и будет.


На следующий день Серафима была готова помогать розыску. Она сняла траур и обрядилась в обычное платье, годное для осуществления операции, задуманной полицейскими и жандармами. Следы горя на её лице не исчезли, но были не так заметны – девушка изо всех сил старалась придать себе бодрый вид. Она снова сидела в кабинете Стасевича, где обсуждали предстоящее дело.
– Прошлый раз ты сказала, что немного знакома с друзьями Николая. В общем так, вспомни. Не было ли среди дружков такого большого рыжего?
– Был, как же, такой с оспинами.
Сыщики удовлетворённо переглянулись между собой – рыжеватый детина с лицом, покрытым следами от оспы, был подручным Медведя, с которым тот в последнее время проворачивал все свои дела. Месяц розысков петербургской полиции не прошёл даром: не напрасно обходили свои околотки городовые, не зря пыхтели дворники – сыщики не только смогли узнать место, где ошивалась шайка Медведя, удалось получить им и описание некоторых её участников.
– Да только я не знаю где он живёт, – добавила девушка.
– А вот это предоставь нам. От тебя же потребуется вот что. Будешь как бы невзначай прогуливаться по Лиговской, как раз там, где сейчас обитается их шайка. Будешь прогуливаться там, встретишь этого оспенного, узнает тебя – хорошо, не узнает – кинешься к нему, скажешь кто такая, попросишь помощи. Коленька, мол пропал, и ты не знаешь где он. Денег у тебя нет, и что делать теперь ты не знаешь, хоть жёлтый билет получай. В отчаяньи полном. Запомнила?
Серафима уверенно кивнула.
– Важно передать им следующее. Николай говорил тебе, если не будет денег, разыскать одного человека, который всегда выручит. Господин не жадный, с капиталом. Ему Коля разные вещицы продавал, и тот всегда давал хорошую цену. Да вот незадача, читать и писать ты не умеешь, а господину тому надо написать прежде, чем встретиться. Объявление дать в газете. А доверить написать объявление кому-то постороннему ты не можешь. Что именно писать и адрес Коля тебе оставил. Хорошо, что вот встретила друга Николая, может он поможет. Запомнила?
Серафима снова кивнула, уже не так уверенно.
– Ну ничего, сейчас ещё раз повторим, чтобы было естественно и доходчиво.
– Скажите, а это он Николеньку...
– В реку? Думаю, что не он, – Стасевичу надо было убедить Серафиму, что оспенный не причастен к убийству Коли. В противном случае полная ненависти к убийце своего жениха девушка могла не сдержаться и тем самым испортить всё задуманное. – Но один из их шайки. Если сумеешь передать им всё как сказано, мы их всех разом и накроем. И ответят они за всё.
– Я постараюсь, господа сыщики, клянусь, – Серафима отвернулась к окну.


– А почему вы не хотите накрыть сразу всю шайку, раз знаете об их местонахождении? – частный пристав после доклада Стасевича о намеченной операции уточнял разные мелочи.
– Во-первых, мы не знаем места обитания всех членов шайки, только рыжего и его дружка, – пояснил Стасевич. – Во-вторых, в чём мы их обвиним? Документов они нам нужных с собой не носят. Упрутся, знать не знаем, ничего не ведаем, и попробуй тогда искать клопа в обоях. Без тех документов какие у нас доказательства того, что они чистили сейфы?
– Посадить в Алексеевский равелин  в компанию к крысам, – зло процедил Бунько.
– И много вам выдали своих тайн террористы-революционеры, которые побывали там? – вежливо осведомился у жандарма частный пристав.
– Воры – не революционеры.
– А вы не думали о том, что этот с оспинами попросту не знает где документы? И при всём желании ничего нам не расскажет?
– Пусть выдаст где искать Медведя.
– Если мы заловим только оспенного, – вмешался в спор Стасевич, – то Медведь поймёт, что оспенный у нас в руках. И пока тот будет сидеть в равелине... – по тону Стасевича было понятно, насколько неправильным выглядит мысль ловить оспенного и выбивать из него показания о Медведе.
– Слишком это всё сложно, господа, – сказал Переверзев. – А потом, никто не помешает нам произвести все эти действия в случае неудачи задуманного с Серафимой. Если ей не поверят, либо она не сможет сыграть отведённую ей роль, схватим оспенного и – тогда уж точно в равелин.


Жандармы и сыщики остались одни.
– Будет ли эта встреча... – с сомнением покачал головой Переверзев. – Мы не знаем, есть ли у них какой-то отзыв на пароль в виде объявления. Без отзыва Доуи может на встречу не пойти. Тем более, что прошло столько времени. Может быть Доуи и газету ту уже не читает боле.
– Вполне вероятно, что Доуи использует Вестник и для других операций, и если появится наше объявление...
– Встречи не будет, это очевидно, – приподнялся со стула Бунько с выражением человека, весьма удивлённого, что подобные истины требуется объяснять столь умным господам. – И она нам не нужна. Нам нужно, чтобы грабители принесли документы для передачи их Доуи. Для этого мы и делаем с ними нашу провокацию.
– На встречу из них придёт кто-то один. Придёт, чтобы удостовериться в возможности сделки. Если Доуи со своей стороны на встречу не явится, то и этот один уйдёт восвояси ни с чем, – не согласился с ним Лунин.
– А может прийти и с документами. Есть такая вероятность, её нужно испробовать, – Переверзев был настроен более оптимистично.
– Попробуем, что нам ещё остаётся, – отозвался Стасевич.
– Я думаю, Доуи может пойти на риск, – поддержал его Переверзев. – Эти документы приобрели ныне в глазах англичан такую ценность, что рискнуть своей карьерой здесь, в России, для него сейчас вопрос не ставится.
– Господа, для нас главное, чтобы пришли грабители. И не с пустыми руками. Для их встречи и отрядим все наши силы, – Стасевич посмотрел на Переверзева и успокоил его:
– Конечно, кто-то должен будет присмотреть и за англичанином.
А затем продолжил:
– Но таких обстоятельствах Доуи будет более чем уверен, что это объявление – дело рук полиции. И первым делом станет отслеживать, нет ли за ним слежки. И только если убедится, что за ним никто не наблюдает, только тогда может быть поверит, что объявление дали не мы.
– А посему, – закончил речь Бунько, – за посольством и лично за Доуи присмотрит не более двух сотрудников. Они будут весьма на расстоянии, и их задача будет заключаться лишь в уведомлении нас, если англичанин всё-таки решится выйти на эту встречу. Я, как и вы, полагаю, что Доуи на объявление не клюнет. А вот Медведь и его люди придут. Если сразу с бумагами – возьмём на месте. Если нет – по обстоятельствам. Либо следим, либо там же хватаем и отправляем в Петропавловку.
Все согласно закивали. Переверзев встал:
– Положение очень непростое, господа. Британцы всячески пытаются склонить германские политические круги, их некоторую влиятельную часть, к союзу с Британской Империей и к войне с нами. Аргументы у британцев, надо сказать, весомые и убедительные. Объединение Германии не завершено – наши Прибалтийские провинции, так называемый Остзейский край, многие немцы считают своими и самое время после блестящей кампании против Франции заняться так же и их присоединением. Франция, униженная в прошлом году Версальским договором , в настоящее время не представляет для Германии никакой военной опасности. Германская армия, устроившая Седан  французам, с лёгкостью устроит хоть три седана куда более слабой армии России. А главное, на стороне немцев будет теперь воевать сама Британия. Королевский флот готов обеспечить нам вторую Крымскую войну, о чём только и мечтает королева Виктория . Все карты, как говорится, германцам в руки.
– Извините моё невежество в вопросах политики, но разве Британия хочет усиления Германии? – полюбопытствовал Лунин.
– Британцы, – пояснил Переверзев, – по своему обыкновению расчитывают, что германцы, наоборот, выдохнуться в войне с нами. Как было в Семилетнюю войну, когда Фридрих Великий, блестяще громивший французов при Росбахе и Крефельде, в итоге выдохся так, что едва не потерял для себя саму Пруссию. Англичане же тем временем прибрали к своим рукам Канаду и Индию. И сейчас они хотят провести тот же приём, вовлечь германцев в войну с нами в Европе, а на деле выкинуть нас из Туркестана. И угроза нашего наступления на Индию пока что отрезвляет их головы лучше всякой дипломатии.
– В пропавших документах есть что-то важное, относительно наших планов вторжения в Индию? – сообразил Лунин.
– Там полностью указанно расположение и численность всех наших войск в Туркестане. А главное в этих документах то, что из них ясно: мы не сможем в случае войны ударить в Индии. Наше возможное, якобы планируемое в случае военного столкновения с Британией вторжение в Индию – блеф, умело разыгранный нашей разведкой. Блеф, в который британцы пока что верят. И если они узнают истину, да если об этом уведомят ещё и немцев... Сами понимаете, чем это грозит всем нам.
– Придётся делать засаду, – сухо заметил Стасевич. – Чтобы перекрыть все дороги вокруг дома Грига и по пути к нему, понадобятся также и ваши люди.



На счастье сыщиков Сима оказалась отменной артисткой. На третий день своих до того бесплодных прогулок в окрестностях дома на Лиговке, где обитал подручный Медведя с оспенным лицом, она заметила, как тот самый оспенный беззаботно идёт по проспекту. Девушка так же беззаботно пошла ему навстречу. Перед самым носом оспенного она отвернулась в сторону, как бы разглядывая птиц на другой стороне улицы, и намеренно сделала неверный шаг, чтобы попасться оспенному под ноги. Произошло неизбежное столкновение. Наткнувшаяся на оспенного Сима некоторое время пристально разглядывая его в упор, после чего дико обрадовалась и разве что только не бросилась к нему на шею.
Следившим за ней жандармским и полицейским шпикам было видно, как скорбно она жаловалась на судьбу, как начала лить слёзы в три ручья, а потом невзначай сообщила оспенному всё то, что должна была сообщить по уговору со Стасевичем.
Как можно было понять по дальнейшему ходу событий, оспенный назначил Серафиме встречу спустя пару часов у её дома. Он явился туда ещё с одним мазуриком, после чего все трое вошли в дом. Спустя полчаса преступники вышли и отправились обратно к себе. Спустя ещё минут десять вышла на улицу и Сима.
Убедившись, что никто из преступников их не видит, полицейские подкатили в крытой бричке к девушке и отвезли её на Гороховую. Всё прошло великолепно, Сима передала преступникам написанные полицейскими листки, где Николай якобы оставлял инструкции, как найти Доуи. Оспенный и его дружок пообещали девушке, по её словам, скорой помощи в поиске того самого богатого господина и решении её финансовых затруднений. Итак, если документы были у преступников, они должны были попытаться передать их Доуи. Оставалось только ждать.


Объявление, служившее паролем для встречи с англичанином, появилось в Вестнике спустя всего два дня после "случайного" разговора на Лиговке. Давать его в Вестник пришёл какой-то юноша в студенческой форме  – вероятно нанятый для этого покусившийся на лёгкую деньгу настоящий студент. Среди преступников, по всей видимости, вообще не было грамотных. На всякий случай за студентом установили наблюдение, однако основное внимание было уделено, конечно же, самому оспенному и всей их шайке.


После долгого путешествия по пустыне наш караван вошёл в Бухару. Город Бухара был обнесён высокой стеной. Внутри города можно было увидеть множество старинных красивых мечетей, превратившихся за долгие годы в развалины. Всё остальное пространство было застроено паршивыми глинобитными домами, улицы города были узки, а садов почти не было. Там и тут на улицах можно было увидать едущих на конях верхом важных лиц в широких халатах и белых чалмах. В основном же улицы были запружены бедным народом, частично передвигающимся на ослах. Женщины сплошь закрывали руки и лицо чёрными сетчатыми паранджами. В таких обстоятельствах никому не могло и в голову прийти, что Нин, руки и лицо которой были открыты любым взорам, на деле является женщиной.
Главная площадь города была до краёв заполнена народом. Здесь располагался базар. В глубине площади было видно большое здание с воротами и часами – дворец эмира. На воротах висела огромных размеров плеть – символ власти эмира. Во время нашего приезда толпа как раз собиралась ради того, чтобы посмотреть местное зрелище – верблюжьи бои.
Я попросил караван-баши о последней услуге – показать мне, где найти почтенного муллу Ибрагима-ходжу. Моё пожелание повстречаться со столь уважаемым среди правоверных человеком вызвало у Ахмеда особое почтение, и он бросился помогать мне с особым рвением.
– Проводи дервиша куда он просит, – послал мне Ахмед на помощь мальчика-подручного, и мы с Нин двинулись по пыльной улице вслед за нашим юным проводником.

На самом деле мне был нужен не мулла, а его помощник Мансур, в честь которого я и "назвал" Нин. Этот человек стал агентом русской разведки ещё задолго до того, как Бухара была присоединена к России. И, поскольку пока наши позиции в эмирате оставались ещё не так прочны, а англичане всё ещё имели здесь свою агентуру, Мансур продолжал свою деятельность по-прежнему скрытно, оказывая нашим людям особые услуги.
Сейчас мне требовалосаь помощь Мансура в нашей отправке в Хиву – конечную точку моего пути. Караван до Хивы выходил через два дня, поэтому за эту часть своего пути я мог быть вполне спокоен.
Также нам требовались деньги. Тайник с деньгами был устроен на выезде из города в старом мазаре .

Я ещё раз зашёл попрощаться с караван-баши Ахмедом – его караван собирался отправляться в обратный путь через два месяца, и Ахмед с радостью готов был взять нас с Нин с собой. Меня это полностью удовлетворило и, пожелав Ахмеду хорошей торговли, мы с Нин отправились устраиваться на ночлег. Наутро, как я расчитывал, мы должны были выйти к старому мазару, взять в тайнике деньги и присоединиться к каравану до Хивы.


31 июля 1872 года, Петербург.

Уже на следующий после печати объявления в Вестнике день дом Грига – место, где ранее проходили встречи Доуи с Николаем Непеней – а также все улицы в его окрестностях были плотно обложены переодетыми полицейскими и жандармскими агентами. Первый день не принёс ничего. Событий ждали на второй.
– Бульдог прибыл на место, – вполголоса бросил схоронившемуся за открытой дверью парадной Переверзеву мирно прогуливающийся в парке господин в цилиндре и с комнатной собачкой – умело переодетый шпик. Дом, где прятался Переверзев, стоял от дома Грига наискосок, отчего майору открывался отсюда хороший обзор.
Этого мало кто ожидал. Сообщение шпика означало, что Доуи вышел из посольства и прибыл на квартиру. Выходило, англичанин поверил в правдивость данного объявления? Для старого разведчика, а никто не сомневался в наличии у Доуи бурного прошлого, такое поведение было странно. И это Переверзева настораживало. Но пока оставалось лишь следить в оба.

Ожидание затянулось на долгие часы. Наконец, наблюдавшие за улицей на подходе к дому шпики из охранного увидели, как со стороны сада появились двое высоких мужчин, направлявшихся к месту, где ожидал посетителей Доуи. Шли мужчины уверенно, но от опытногно взгляда шпиков не ускользнуло, что идущие напряжены более, чем надо, и более часто, чем следует, оглядываются по сторонам. Тем не менее пока что мужчины не делали ничего, что могло бы заподозрить в них тех, кого ждала здесь полиция.
– Кажется, наши, – едва слышно процедил своему коллеге один из наблюдавших, шпик с усами и в котелке. Коллега был весьма молод и потому, как казалось, выглядел несколько неуверенно.
– Идут, голубчики, прямо волку в разинутую пасть, – вполголоса ответил он старшему, скорее для поднятия боевого духа.
Оба шпика, не суетясь, незаметно провожали шедших взглядами. До дома, идя прямо по улице, предполагаемым преступникам оставалось пройти не более двухсот шагов. На входе в дом их должны были "перехватить" коллеги шпиков, засевшие внутри здания. Пока всё развивалось так, как и предполагали в жандармерии: преступники должны были зайти в комнату к Доуи, отдать ему документы и выйти, после чего полиция должна была хватать воров, а жандармские накрывать с поличным сотрудника британского посольства с похищенными секретными документами на руках.
– А это ещё что!? – шпик в цилиндре от удивления аж приподнялся со своего места наблюдения. Его молодой коллега не менее удивлённо уставился на действо, разыгрывавшееся прямо перед ними. Дорогу наблюдаемым мужчинам преградили двое одетых по форме полицейских, видимо из числа привлечённых к операции. Остановив шедших, полицейские стали им что-то говорить.
– Полиця что-то задумала? – недоумевал молодой шпик, первым придумавший какое-то объяснение происходящему.
– Кто же так делает, дуболомы! – отозвался с досадой второй, бывший явно не в восторге от действий коллег. – Дай бог, они ничего не испортят.
Не отрывая глаз от происходящего, оба шпика принялись напряжённо ждать развязки.


– Ваши паспорта, господа, – городовой, остановивший мужчин – оспенного и ещё одного, доселе полиции незнакомого – вежливо обратился к преступникам, беря под козырёк. Воры спокойно вытащили свои паспорта и предъявили полицейским. Городовой, казалось, даже в них не посмотрел, лишь взял в руки и, вновь козырнув, вежливо протянул обратно.
– Прошу вас пройти другой дорогой, – городовой показал рукой направление в сторону от дома Грига, – полиция и жандамы проводят здесь операцию, и вы можете ей помешать.
Преступники удивлённо переглянулись и согласно закивали.
– Ожидаем здесь разбойников, идущих на встречу к своему товарищу в тот вон дом, – зачем-то стал объяснять оспенному и его дружку суть полицейской операции городовой. – Так что, прошу!
Городовой ещё раз показал рукой направление по переулку, куда предлагал проследовать оспенному и его дружку. Совсем в другую сторону от дома, где ожидал Доуи. Преступники не стали возражать и послушно направились туда, куда им было предложено.


– Что за дьявол? – проворчал шпик в цилиндре, не понимавший происходящего. – Полиция что-то задумала? Или это не те, кого мы ждём?
В это время преступники, шедшие сначала, сдерживая себя, тем же средним шагом, зашагали всё быстрее и быстрее, ускоряясь почти до бега. Однако ещё сильнее удивляться шпикам пришлось далее. Городовой, встретивший преступников и проверявший их паспорта, так же пошёл вслед ворам, так же ускоряя при этом шаг. И тут шпик в цилиндре понял, что происходит что-то не то.
– Останься здесь, зови наших! – только успел крикнуть он молодому, поспешив в погоню за удиравшими по переулку. Оставшися на месте молодой шпик явно растерялся и, смотря в спину удаляющимся беглецам и своему товарищу, некоторое время стоял, не зная что делать. И лишь через минуту-другую, подёргавшись в сомнениях на месте, решил свистнуть. Услышав свист у себя за спиной, преступники и шедший за ними городовой припустили бежать. Второго из двух останавливавших на улице преступников полицейского уже не было видно – за происходившими событиями он незаметно для всех скрылся из вида.
На свист к месту событий сбежались другие участники операции. Однако было поздно. Сбежавшимся оставалось лишь наблюдать издали, как бросившийся преследовать преступников и городового шпик в цилиндре некоторое время гнался за ними вдоль по переулку, пока городовой, быстро уходивший поначалу вслед за оспенным и его другом, завидев погоню, не был вынужден свернуть в сторону и резко ускорить бег. Это позволило ему в последнюю секунду оторваться от своего преследователя, почти его догнавшего. Шпик в цилиндре, чуть притормозив и подумав на ходу, всё же решил устремиться за преступниками. Однако те ушли уже столь далеко, что им не составило труда ещё более ускорить свой бег и окончательно исчезнуть из поля зрения преследователей, скрывшись во дворах.
Побежавшие на помощь шпику в цилиндре жандармы и полицейские натолкнулись лишь на своего запыхавшегося коллегу, окончательно упустившего и оспенного с дружком, и непонятно откуда взявшегося городового.


Провал был полным. В доме на Лиговском проспекте, где обитал до сей поры оспенный, никто из преступной шайки Медведя больше не появился. Полицейские, остановившие и предупредившие об опасности оспенного и его друга, в городской полиции не значились – описание внешности, данное шпиками, не подходило ни одному из петербургских городовых. Господин Доуи спокойно провёл ночь в своей квартире в доме Грига и в десять часов поутру покинул дом, направившись в британское посольство на Милионную. Операция закончилась полным фиаско – единственная возможность захватить преступников с документами сорвалась, а сами они затерялись где-то на просторах большого города.

– Городовой намеренно предупредил воров о засаде? – мрачно вопрошал на совещании по итогам проваленной оперции Переверзева частный пристав. Все присутствующие были столь подавлены провалом, что вопрос статского советника повис в пустоте.
Надежда жандармов была на то, что воры, поняв сколь опасно хранить похищенные документы, не станут более рисковать и избавятся от них, предпочтя вернуться к более спокойным и привычным для себя занятиям – дальнейшим взломом сейфов богатых граждан. И майор Переверзев многое бы дал сейчас за то, чтобы Медведь и его шайка стали бы ломать сейфы десятками, лишь бы уничтожили документы. Однако шестым чувством чувствовал, что именно здесь найдёт коса на камень, и, вопреки здравому смыслу, воры документов не уничтожат. А значит сохранится вероятность, что рано или поздно произойдёт их встреча с англичанами, даже если сами воры и не будут отныне так уж сильно стремиться найти господина Доуи. Искать воров теперь станет англичанин.
– А вы думаете, это был городовой? – вопрос Стасевича был произнесён так же в пустоту и тоже остался без ответа.
– Но это был кто-то, кто знал об операции, – новое высказывание частного пристава будто бы сняло с присутствовавших оцепенение.
– Это были не полицейские, – быстро отчитался Лунин. – Мы проверили всех, кого могли, и проверяем далее, но уже понятно, что среди полицейских мы этих господ не найдём. Очевидно, что эти люди намеренно появились у дома Грига в полицейской форме, дабы предудпредить шедших на встречу об опасности.
– Однозначно англичане всё знали и предупредили воров таким образом, – заметил Бунько.
– Да и Доуи пришёл на встречу по объявлению, данному после такого большого перерыва – почитай пять месяцев минуло – тоже не случайно, – Стасевич, изначально сомневавшийся, что Доуи пойдёт на свидание спустя столько времени, напомнил всем присутсвующим, что был прав. – Англичанин знал, что это засада, и был вынужден прийти на встречу, дабы, на самом деле, перехватить своих уголовных друзей на подходе к дому и сорвать таким образом все наши планы. До этого он создал у нас впечатление, что, как ни в чём ни бывало, пришёл в свою квартиру и принялся там ждать посетителей. Кроме того, Доуи, очевидно, надеялся и на то, что его люди сумеют встретить наших грабителей и не только предупредить их, но и установить с ними связь. Как докладывал сотрудник, попытавшийся задержать убегавших воров, лже-городовой пытался этих воров догнать, лишь начавшаяся погоня сорвала его замысел.
– Это единственная удача, которую мы имеем в этом деле на сегодняшний день. Люди Доуи не смогли познакомиться с ворами, – добавил ложку мёда в общую бочку дёгтя Лунин. И благодарить за это следует исключительно этого сотрудника.
– Молодец, кто таков? – похвалил смышлённого шпика частный пристав.
– Служит у нас уже восемь лет, – ответил Стасевич.
– Следовало бы наградить, но сами понимаете, награждать сейчас... – на этой грустной ноте частный пристав совещание и закрыл.


Мазар, расположенный за городом, мы с Нин нашли довольно скоро. Место для тайника было выбрано превосходно – достаточно было взглянуть на это сооружение, чтобы понять, что никому не придёт в голову лезть внутрь его: ни детям ради какой-нибудь игры, ни бродягам ради ночлега. Подойдя к узкому входу в мазар, я оглянулся по сторонам и, не увидев никого вокруг, проскользнул внутрь. Нин, понимавшая лишь то, что надо следовать за мной, быстро проскользнула вслед.
Из щели наверху во внутреннее помещение проникал свет, и внутри мазара было относительно светло. Я сразу увидел камень и лаз, под которым, по описанию помощника муллы, находился тайник с предназначенными мне "гостинцами". Я уверенно сунул руку, чтобы достать содержимое тайника. Слишком уверенно, как оказалось самоуверенно. Я почувствовал лёгкий удар в безымянный палец и лишь тогда услышал шипение. Одёрнув руку, я увидел два пятнышка крови на пальце и змею, извивающуюся на полу тайника. Гюрза! Надо рубить палец!
Не помня себя, я схватил свою дорожную "палку", извлёк из неё лезвие клинка, положил укушенный палец на первый подходящий камень, схватил второй и, приставив лезвие к пальцу, ударил камнем сверху. Я видел ещё, как лицо Нин исказилось сперва от недоумения, а потом от ужаса происходящего. Куда отлетел отрубленный палец, я не заметил. Перед глазами маячил лишь обрубок, из которого текла кровь. От боли я потерял связь с окружающим миром, стены мазара и проглядывающее в отверстие голубое жаркое небо поплыли, закружились будто я оказался на детской карусели, а затем всё пропало, провалившись в темноту.


;

3.


Длинный тарантас, скромно запряжённый единственной лошадью, остановился неподалёку от входа в военный госпиталь города Ставрополя – классической постройки двухэтажного здания, обсаженного деревьями. Из тарантаса неловко вылез человек духовного звания в рясе и, перекрестившись и всмотревшись в надпись на входе, направился внутрь.
– Исповедать явились, батюшка? Говорят, во второй палате офицерик совсем плох, – едва увидев священника, запричитала одна из служительниц заведения, занимавшаяся до того каким-то своими делами.
– Простите, сестра, однако я хотел бы осведомиться у вас об одной особе, – "окая", священник достал завёрнутую в платок вещь и стал её разворачивать.

– Кто это, – полушёпотом спросил стоявшего рядом смотрителя госпиталя младший ординатор, – никак исповедать прибыл нашего из второй? А отчего ж не прибыл наш поп?
– А кто знает, заболел може. Чи ещё что ему сделалось. Пойду узнаю сам, – смотритель зашагал к беседовавшим священнику и работнице.

– Волей крёстной матери ея поручено мне передать этот крестик госпоже Сташевской Елене Игнатьевне, служащей у вас сестрой милосердия, – "проокал" батюшка.
– Сташевской? Елене? – служительница удивилась, – так ведь нема тут такой.
– Как же это "нема"? Не могла же крёстная ошибиться? Вот и госпиталь военный, я вижу, стоит – всё как описывала умершая. Может быть госпожа Сташевская служила здесь ранее?
– Клим, знал ли ты Елену Сташевскую, шо у нас служила? – крикнула работница непонятного рода занятий подошедшему смотрителю.
– Сташевская? Елена? – недоумённо спросил смотритель, силясь вспомнить о таковой. А затем повернулся к попу.
– Отец Иеремия, к вашим услугам, – с поклоном представился смотрителю священник.
– Извините, отец, такой не припомню.
– Не припомните? – упал голос священника. – Где же мне можно узнать о госпоже Сташевской?
– Може сам доктор Скоковский знает? Кем служит ваша Елена?
– Сестрой милосердия. Ежели женщина, передавшая мне крест, ничего не напутала.
– Та нет, нету зараз здесь таковой, – недоумевала работница.
– А мож колы раньше была? – призадумался смотритель. – Батюшка, вы попробуйте к Скоковскому, он всех сестёр, здесь пребывавших, должен знать.
– Скоковский Николай Игнатьевич?  Главный доктор госпиталя?
– Он, он. Изволите ли обождать, я узнаю, когда он сможет вас принять?
– Благодарю вас, сестра.
Служительница непонятного рода занятий пошла узнавать, когда сможет принять посетителя доктор Скоковский. Минут через семь она появилась обратно.
– Зараз доктор занят, изволите с полчаса обождать?
– Нет, коль сразу принять доктор меня не сможет, не буду затруднять вас своим присутствием. Полагаю, ежели я зайду завтра, дело, мне порученное, не пострадает.
– Всегда милости просим, святой отец, – раскланялся смотритель.
– Храни вас господь, – перекрестил отец Иеремия смотрителя и работницу и вышел, чтобы сесть с тарантас и уехать прочь.

Через некоторое время тарантас подкатил к зданию местного управления Общества попечения о раненых и больных воинах. Священник снова неуклюже слез с него на землю – по-видимому, это упражнение было для него каждый раз в тягость – и, слегка прихрамывая, вошёл в здание общества.

– Нет, никакой Сташевской Елены сестрой милосердия в городе не значится и не значилось, – ответил батюшке примерно теми же словами привратник, поседевший человек без одной ноги лет сорока пяти.
– Да разве может быть никому не известна дочь генерала Сташевского, имя которого хорошо знакомо самому государю императору? – недоумённо повысил голос батюшка. Было заметно, как глубоко к сердцу принял порученное ему дело отец Иеремия и как искренне досадует он на отсутствие каких-либо итогов своего поиска.
– А чем известен цей генерал? – спросил привратник.
– Как же, сказывают, доблестно воевал на Кавказе. Разве и вы о нём не слышали?
– Извольте, но имя генерала Сташевского мне тоже неизвестно, отец, – сочувственно произнёс одноногий привратник, – а я уж в каких только кампаниях не побывал, половину войны с горцами прошёл. А о генерале Сташевском не слыхал ни единого разу.
– Спасибо тебе, старый солдат, век буду благодарен, – священник положил в руку инвалида монетку.
– Да за шо ж, я ведь ничем вам не помог, отец.
– Доброе слово и участие иногда помогает не хуже доброго поступка.
– Ну, как знаете, дело ваше, – разглядывая монету, произнёс в спину уходящему отцу Иеремии привратник.
А батюшка, качая головой и причитая про себя, вышел, снова неуклюже сел в тарантас и уехал.


– Эй, хозяева! Есть кто? – застучал в ворота дома Янковского в Сретенке приезжий – одетый скромно, но весьма важного вида, по виду похожий на посыльного. – Али нет никого? – Приезжий попытался заглянуть во двор дома, выискивая взглядом хозяев.
– Нет никого, зазря не стучи! – послышался за его спиной старый женский голос.
– А где ж все? – повернулся посыльный к выходившей из ворот соседнего дома старой Евдокии, той самой, что когда-то вела дом Янковского.
– Никого нет, – прокряхтела женщина, – ни барышни, ни…
– А будут когда? – перебил её посыльный, молодцевато похлопав при этом по карманам штанов.
– Так кто ж знает, може и никогда. Как с весны оне кудысь уехали, так и пустой дом стоит.
– А когда то было?
– Да сразу после Пасхи, поди…
Женщине снова не дали договорить.
– Евдокия, кто там? – донёсся голос из-за палисада соседнего дома.
– Да тут один хозяев дома спрашивает, – обернулась на голос Евдокия.
Из-за палисада выехали двое одетых по-военному казаков. Приезжий, всё ещё стоявший у ворот дома Янковских, внезапно изменился в лице, попятился назад, а затем развернулся и стал быстро уходить в сторону соседнего проулка. Почуяв неладное, казаки тронули коней и поехали за приезжим, который, всё более ускоряясь, шёл к проулку, судорожно оглядываясь на своих преследователей. Почти дойдя до проулка, приезжий резко бросился бежать. Казаки также бросились в погоню, но, завернув в проулок, увидели лишь как приезжий, вскочивший на ждавшего его здесь коня, дал дёру и вскоре скрылся из вида, оставляя за собой тучи пыли.


– Слава богу, Шер, ты вернулся! – Мэттисон действительно искренне радовался возвращению своего курьера. Он был откровенно измучен каждодневной необходимостью проживать в антисанитарных условиях кишлака, опасностью заразиться от грязной воды и просто поражён общим утомлением. Каждый раз Мэттисону казалось, что на этот раз Шер привезёт некие данные, которые помогут ему, наконец, удачно завершить здесь свою миссию и вернуться в места более благоприятные для проживания европейца. – Как всё прошло на этот раз?
– Всё хорошо, господин. Новостей, правда, не очень много.
Шер и Мэттисон пошли в дом, где обитал англичанин.
– Есть ли что-то по русской мадмуазель? – на ходу полюбопытствовал Мэттисон.
Шедший первым Шер отрицательно покачал головой.
– Ну да, конечно, об этом ещё слишком рано.
– Ваши послали человека на Кавказ проверить тот госпиталь, где она работала. Если всё так, как она сказала, нам сообщат.
– Мой человек тоже сумел поговорить с людьми на заставе. Всё подтверждается. Девушка приехала сюда в начале апреля. К одному из офицеров, видимо в самом деле к жениху. Её часто с ним видели – прогулки верхом и всё остальное.
– Видимо зря вы посылали запрос о ней в Петербург.
– Может быть я действительно поторопился, – Мэттисон с сожалением развёл руками. – Но больше о ней вспоминать незачем. А что из важного?
Шер резко оживился:
– Русские отправили новую партию ружей китайцам – армия Цзо Цзунтана  в шаге от захвата Шаньчжоу! Когда это произойдёт, можно будет считать, что правительство богдыхана  восстановило свою власть над дунганами.
Шер пристально, словно хотел этим пробудить у англичанина совесть, с упрёком посмотрел на Мэттисона:
– А вслед за дунганами придёт очередь Кашгара! Если Британия не признает Якуб-бека и его государство и не поможет ему оружием, войска Цзо уничтожат и его!
Мэттисон не хотел обсуждать подобные вопросы и выслушивать жалобы Шера.
– Что-нибудь известно про фалангу? – попытался он перевести разговор в другое русло.
– Тоже ничего, господин, – недовольно погрустнел Шер, оборванный англичанином на полуслове. – Никакие вооружённые отряды русских не пересекали никаких границ.
Шер помолчал.
– Не наше это дело, господин.
– Да, пожалуй.
Мэттисон тоже помолчал.
– Когда снова будешь готов отправиться в Россию?
– Через неделю, как всегда, – равнодушно произнёс Шер. Джигит был раздосадован не получившимся разговором, как будто от Мэттисона зависело, признать британскому правительсву Кашгар или не признавать.
– Надеюсь к твоему прибытию нам подбросят действительно важных новостей, – Мэттисон и недовольный и растерянный Шер вошли, наконец, в дом.


2 августа 1872 года, Петербург.

– Доктору Скоковскому, главному доктору ставропольского военного госпиталя, сестра милосердия Сташевская Елена незнакома. – Прочитал принесённое ему сообщение Доуи. – Итак, Елена Сташевская в госпитале не работала, генерала Сташевского, якобы её батюшку, в городе не знают. Чего и можно было ожидать.
Доуи снял очки и задумчиво посмотрел в окно. Да, Россия... искать тут человека совсем не то, что где-нибудь в Германии или во Франции. Даже в Северо-Американских Штатах проще найти кого-то, о ком ничего не знаешь, кроме совсем уж хлипких примет. А ведь самого его когда-то давно, двадцать лет назад, русские сумели разыскать даже в Сибири, где работал он под личиной простого русского служащего... Доуи отбросил воспоминания и вернулся к делу:
– А военный госпиталь в Ставрополе всё-таки существует. И описание госпиталя соответствует в общих чертах тому, что рассказала нам эта женщина. Любопытно, не правда ли, Том? – обратился, рассуждая, Доуи к собеседнику – высокому светлому молодому человеку чисто британской аристократической внешности. Мюррею, после того как он разыграл русского полицейского у дома Грига, пришлось надолго скрыться от лишних глаз в своей лавке, и смекалистый молодой аристократ подрядился помогать старому разведчику.
– Это нам было известно и без него, сэр. Ставрополь – почти что столица Кавказа, по крайней мере военная. И главный военный госпиталь там не мог остаться без нашего внимания, – ответил Том.
– Вы нашли что-либо об их главном враче?
– Да, сэр, – Том затянулся сигарой, а затем стал читать наизусть. – Главный доктор госпиталя – статский советник Скоковский Николай Игнатьевич. Дворянин – в России это важно. Уроженец одного из местечек недалеко от Гродно. Католического вероисповедания. Все данные о нём есть.
– Замечательно, Том, – Доуи также закурил сигару. – Знаете какие выводы я сделал? Сташевская-Мироненко, или как её на самом деле, так точно описала госпиталь, как мог описать его человек, в нём бывавший не раз. Возможно, она действительно там работала, но под другой фамилией.
Доуи немного подумал и продолжил.
– Отправьте нашему агенту на Кавказ телеграмму с указанием ещё раз посетить госпиталь и попробовать узнать, под какой фамилией работала в нём женщина, подходящая под описание Сташевской. Может быть её в самом деле зовут Еленой, это тоже важно. И ещё, – Доуи улыбнулся, – пусть господин Печка снимет рясу – образ обаятельного сердцееда, например, ему подходит куда больше.
– Да, мистер Доуи, – улыбнулся в ответ молодой человек, – всё будет отправлено тотчас же.
– Постой, Том. Ещё кое-что. Направь все данные, что откопали наши агенты об этой Сташевской Мамфорду в Тегеран. Прошлый раз ему не сообщили о посланном в Хиву русском отряде, так этот малый готов был разнести наш новый Форин-офис  по камешкам.
– А что общего между девушкой, которую держат в кишлаке рядом с Кульджой, и отрядом, посланным в Хиву?
Доуи замер с сигарой в руке.
– А тебе не кажется, Том, что в этом что-то есть? – старый разведчик бросил загадочный взгляд на собеседника. – Два странных события, которые происходят одновременно в столь напряжённый момент истории, вполне могут быть взаимосвязанны, не так ли?


3 августа 1872 года, Петербург.

Сыщики, пришедшие по приглашению Переверзева в главное жандармское управление, молча и с некоторым удивлением наблюдали как майор на правах хозяина разливал чай. После провала у дома Грига прошло не так много времени, и спокойствие, с которым встретили их жандармы, вызывало не меньшее удивление, чем выбор напитка . Переверзев тщательно, не пророрнив ни слова, налил сначала в чашку Стасевичу, затем Лунину, а затем Бунько.
– Сразу пристпим к делу, господа, – Переверзев налил, наконец, чай и себе и уселся за свой стол. – Нас всех волнует сейчас вопрос, откуда Доуи узнал о намечаемой нами операции. Как можно предположить, информацию он мог получить либо из стен вашего ведомства, либо из нашего.
– Либо из государственного совета, – едва слышно съязвил Стасевич, поигрывая в руках своей неизменной плёткой-кошкой.
– В связи с этим я вспомнил ещё один случай, произошедший ещё в самом начале нашего с вами совместного расследования. Помнишь наш визит к Корнелиусу Герберу? – повернулся Переверзев к Бунько.
– Прекрасно помню, – наливая горячий чай на блюдце, прокряхтел тот.
– Тогда тебя удивило, что сообщение особой важности, доставленное нам в Петербург курьером лично из рук в руки, тут же стало известно британцам, причём здесь, в нашей столице. А содержание его было передано по телеграфу из Петербурга в Персию.
– Сообщение касалось пропажи нашего посланника, везшего важные документы из персидского Астрабада в Баку, – пояснил для сыщиков Бунько. – Впрочем, это не так важно.
– Важно то, что знали о несчастье только в Третьем отделении, – добавил Переверзев.
– Не забывай, мы допускали, что сообщение о пропаже Кота могло быть перехвачено ещё на Кавказе. И лишь затем передано в Петербург, а из Петербурга обратно в Персию.
– Да, могло случиться и так.
– Кота? – недоумённо посмотрел на жандармов Лунин.
– Это прозвище. Так мы обозначаем своих сотрудников, настоящие имена которых лишний раз упоминать не стоит.
– Но теперь, когда пропажа важной информации произошла второй раз... – Переверзев вернулся к тому, с чего начал.
– Могу подтвердить ваши подозрения, – поддержал его Стасевич. – Предположим, что господин Доуи добыл информацию о засаде у нас в полиции. Тогда ему ничего не стоило заодно узнать и адрес, по которому мы наблюдали за дружком Медведя. Тем рыжим оспенным, что ушёл от нас при их непосредственной помощи. Делали мы это, то есть следили, довольно долго. Так что англичанам ничего не стоило послать по тому адресу своего человека и перехватить документы прямо из рук Медведя и его друзей. Однако они так не поступили, а вынуждены были идти на такое вот рисковое предприятие с розыгрышем встречи у дома Грига.
– Пожалуй, это действительно доказывает, что протечку следует искать где-то у нас, – попивая чай из блюдца, согласился Переверзев.
– Будем искать протечку! – разражённо тряхнул рукой Бунько, нечаянно проливший свой чай себе на руку и пытавшийся неловкими судорожными движениями стряхнуть капли с себя.
– Теперь никаких бумажных отчётов. Всё, что станет известно об этом деле, знать будем только мы с тобой, – Переверзев кивнул Бунько, – ну и вы, господа сыщики. И будем искать протечку, Константин Павлович прав.
– Ну что ж, мы тоже, как всегда, пойдём что-нибудь искать. Спасибо за чай, господа, – Стасевич, а за ним и Лунин, поднялись со стульев и пошли на выход. – Хотя что искать и где искать совершенно неясно…
Перед тем как закрыть дверь Стасевич на мгновение задержался.
– Скажите, вы говориле о посланнике, пропавшем по пути из Персии в Россию. Он нашёлся?
Переверзев лишь грустно покачал головой.
– Мы отправили на его поиски своего человека. Удалось ли ему что-либо узнать о пропавшем, добрался ли он до места назначения, где он сейчас находится и жив ли, нам, увы, неведомо...


Я открыл глаза и увидел на собой улыбающееся доброй улыбкой лицо Нин.
– Как долго ты спал, встава-а-ай!
Я пошевелился, тело немного ныло, но в целом всё было в порядке, только укушенный палец постреливал толчками боли. Я вновь прикрыл глаза.
– Под-ни-май-ся! – пропела Нин, и я почувствовал как на лицо мне льётся струйка холодной воды. Пытаясь защититься от неё, я брыкнулся и услышал весёлый смех девушки. – Хва-а-атит спать! – и под весёлый смех на меня полился новый холодный поток из пиалы , которую девушка держала над моим лицом. Я, наконец, окончательно открыл глаза и приподнялся на локте. Пальца, который "стрелял" на руке не было – вместо него я увидел лишь постепенно зарастающий молодой розовой кожей обрубок. Нин перестала смеяться и сказала вполне серьёзно:
– Хозяин дома недоволен, ты лежишь у него уже почти неделю, а мне нечем ему заплатить за гостеприимство.
Мгновенно я вспомнил всё, что произошло с нами перед тем, как потерял сознание. Выходит, я пролежал в беспамятстве несколько дней. Караван, который должен был нас доставить в Хиву, давно уже ушёл. Надо было срочно подниматься и искать новые способы добраться до города. Караван Ахмеда, с которым мы пришли в Бухару, отправится обратно менее, чем через два месяца, и нам надо будет обязательно успеть вернуться из Хивы к его отходу. Если, конечно, в Хиве нам улыбнётся удача. Время поджимало, а ведь впереди нам предстояла неизвестность. Никто не мог сказать, сколько времени придётся потратить на поиски Васильчикова, и чем вообще они закончатся. Но сейчас следовало расплатиться с приютившим нас хозяином дома.
– Помнишь мазар, где меня цапнула змея? Иди туда, найдёшь треугольный лаз, закрытый камнем – тот, куда я пытался залезть. В нём ты найдёшь деньги, – я почувствовал усталость и откинулся обратно на лежанку, закрыв глаза. – Нужно расплатиться с хозяином и оставить ещё немного себе. Иди!
Нин стала вставать, собираясь пойти за деньгами.
– Только змей берегись! – пожелал я ей вослед.


15 августа 1872 года, Петербург.

"Милостивый государь!

Пишу вам, дабы расказать презабавнейшую историю поиска следов моей бывшей возлюбленной Елены Игнатьевны Сташевской – а именно под таким именем в своё время мне представилась эта особа – среди сестёр милосердия военного госпиталя с городе С., коей она называлась в дни нашего знакомства. Ради выяснения следов этой женщины, столь непорядочно поступившей со мной в недавнем прошлом, мне пришлось воспользоваться вашим советом и, сменив свою старую поношенную одежду, в которой я никак не походил на молодого человека с сердцем, разбитым предательством ветренной кокотки, предстать перед служителями госпиталя элегантным господином, знающим себе цену и со средствами.
В поисках моей бывшей возлюбленной мне пришлось познакомиться с одной из женщин, служащих в госпитале по медицинской части. Особа эта, надо сказать, не первой молодости, лет тридцати с небольшим, так и не вышедшая замуж и живущая в одиночестве. Хотя внешности приятной, воспитанная и с хорошими манерами. Разумеется мне, без ложной скромности красавцу, сердце которого было разбито обманом, такая женщина отказать в помощи не могла. И вы бы могли порадоваться за меня в постигшей меня удаче, если бы с помощью данной женщины мне действительно удалось найти хоть какие-то следы моей неверной пассии. Однако как я ни пытался вызвать в памяти моей добровольной сострадательной помощницы воспоминаня о девушке с внешностью той, что называла себя Сташевской, никого даже отдалённо похожего на неё моя помощница не вспомнила. Из чего я имел возможность утвердится в мысли, что моя бывшая возлюбленная никогда не только не работала в упомянутом мною госпитале, но и не проживала в городе С.
(В скобках замечу, что моя помощница, которой я сумел внушить к себе определённые чувства, любезно согласилась сопровождать меня в наших поисках по городу, из-за чего мы ни у кого не вызвали подозрений. Так мы посетили женское училище св. Александры, где якобы должна была обучаться в прошлом Елена Сташевская, а также ряд других мест, с которыми её жизненный путь непременно должен был бы пересечься, будь она жительницей города С.). В общем, старания мои не увенчались каким-либо успехом.
Однако, пребывая в компании моей спутницы, я имел честь познакомиться с доктором Скоковским, главным доктором госпиталя, где моя новая знакомая служит уже несколько лет. И я подумал тогда, а не здесь ли спрятан кончик той нити, потянув которую я мог бы расчитывать на успех своих поисков в дальнейшем? Как вам очевидно известно, особа, назвавшаяся Еленой Сташевской, происхорждения из одной из западных российских губерний. Но и доктор Скоковский ведь тоже родом с запада России – из города Гродно. По отчеству господин Скоковский зовётся Игнатьевич, и Сташевская также называла себя тем же отчеством. Уж нет ли в этом какой-либо связи?
Не теряя присущего мне присутствия духа и с надеждой на удачный исход своих поисков, направляюсь в Гродно самым быстрым транспортом, который только предоставится. Засим прощаюсь с вами, надеясь уже через неделю-другую телеграфировать вам из Гродно последние данные о новых шагах, предпринятых мною в моём поиске.

Искренне ваш, Владислав Печка".

Доуи, довольный как вылизавший чугунок из-под сметаны кот, будто всё ещё облизываясь, смотрел как Том читает письмо. Письмо пришло только что по одному из адресов, которым английский разведчик пользовался для переписки с нужными ему людьми. Письмо было написано по-русски, а его текст, попадись оно на глаза перлюстраторам из чёрного кабинета, вряд ли мог хоть чем-нибудь привлечь их внимание.
– Но ведь здесь нет ничего такого, что продвинуло бы наши поиски вперёд? – вопросительно глядя на Доуи проговорил Том.
– Ты полагаешь? – в глазах Доуи блестели лукавые искорки. – Тогда почитай расшифровку: пришло недавно по телеграфу из Гродно.
Доуи протянул Тому ещё один листок.
– Наш человек добрался в Гродно, как и обещал в письме?
– И не просто добрался, а успел уже весьма плодотворно пообщаться с местными обывателями! Читай, Том, читай. Особенно вот это место, – Доуи указал через стол на часть текста, особенно важную по своему содержанию.
– Среди знакомых, – начал чтение Том, – с кем близко общался господин Скоковский, я бы обратил внимание на семью Янковских – небогатых дворян из Гродно, его соседей. Семья католического вероисповедания. Глава семьи – Игнатий Янковский. В семье Янковских имеется четверо детей, среди которых дочь Хелена. Незамужняя, обучалась на фельдшерских курсах в Петербурге, затем служила при окружной лечебнице города Гродно. У Хелены есть сестра и двое братьев, род занятий и возраст которых пока прояснить не удалось...
– Всё, что далее, не представляет ценности, – оборвал чтение Доуи, – обычные словесные выверты, которыми так славится наш обаятельный пан Печка.
– Хелена и Елена Игнатьевна? – вопросительно процедил Том. – Похоже, сэр, мы имеем в его лице весьма способного сотрудника. Он прекрасно понимает местную специфику.
– Так он ведь из местных – поляк! – воскликнул на радостях Доуи и, помолчав немного, продолжил:
– Русские цари подложили под свою империю большу-у-ую мину, принудительно держа в ней целый народ – поляков. Все поляки ненавидят своих угнетателей из России и готовы помогать нам в наших играх против Петербурга всегда и везде. Уж я-то прошёл через это ещё в Иркутске!
– Если та женщина в Туркестане есть Хелена Янковская, следы которой раскопал пан Печка в Гродно, и если она так упорно скрывает себя, значит почему-то не хочет, чтобы мы знали её настоящую фамилию? Может быть её разыскивают полицейские власти России?
– Не забывайте, Том, она открыто жила на русской пограничной заставе. Там её могли видеть многие, в том числе и официальные лица военной администрации края.
– Да и Мэттисон – не русский чиновник. Зачем же ей скрываться от него?
– Фамилия "Янковский", не тут ли кроется разгадка? Надо смотреть, не встречалась ли нам эта фамилия среди лиц, особенно военных и чиновников, представляющих для нас особое значение. И нужно окончательно выяснить, действительно ли верны наши предположения по поводу этой женщины. В самом ли деле она Хелена Янковская, как предположил господин Печка?
Том слегка поклонился, готовясь идти выполнять данное ему задание:
– Я вот что подумал. сэр. Как вовремя пан Печка снял с себя рясу православного священника! Было бы весьма странно, чтобы крёстная-католичка решила передать крестик своей крестнице-католичке, обратившись с просьбой об этом к православному попу.
– Да, мой дорогой, из-за таких мелочей чаще всего и можешь оказаться разоблачённым. К счастью, всё обошлось. Как говорится, удача идёт к удаче: и у пана Печки дело выгорело, и у нас после представления у дома Грига русская контразведка, кажется, окончательно потеряла наш след.


Поручик Корнелиус Гербер сидел на своём рабочем месте в "чёрном кабинете", скрывавшимся под вывеской Землемерного института. Как обычно он читал расшифровки сообщений иностранных послов и прочей публики, пытавшейся тайно отправить какие-то сообщения из столицы России. Так уж вышло, что в те годы шифровальщики русского военного ведомства перехватывали почти всю без исключений корреспонденцию высокопоставленных иностранных подданных, как враждебных, так и дружественных России держав. Письма, посланные даже самой надёжной дипломатической почтой, и запечатанные с самой большой тщательностью, не спасало от вскрытия и прочтения ничего – ни заделывание в печать нитки или волоса, ни царапанье печати каким-то хитрым узором. После вскрытия и прочтения, все письма запечатывались обратно так, что и нитки, и царапины, и бог весть что ещё оказывалось на том же месте ровно так, как их туда пристроил сам хозяин письма .
В этот день большая часть сообщений, как обычно, по-отдельности сама по себе не представляла ценности, и Герберу надо было уметь собрать эти разрозненные телеграммы и письма воедино, чтобы получить общую картину происходящего. Этим поручик, прославившийся своим математичеким складом ума ещё в кадетском корпусе, ныне и занимался. Однако сообщение, расшифрованное Гербером только что, заставило его насторожиться.


– Что за срочность, поручик? Вы вырвали меня буквально из постели! – громогласно возмущался Переверзев, войдя в "чёрный" кабинет, где работал Гербер. Но, понимая, что у Гербера есть для него нечто по-настоящему важное, возмущался просто ради того, чтобы возмущаться.
– Здравия желаю! – не обращая внимания на возмущения майора, Гербер без церемоний махнул рукой на стул, предлагая жандарму сесть. – Дело, Иван Казимирыч, такое. По каналу, по которому когда-то была передана телеграмма о крушении нашего судна на Каспии и возможной гибели на нём нашего посланника, две недели назад было передано вот это. Читайте.
Переверзев прочитал бумагу, протянутую ему Гербером.
– Тут говорится, что некий агент послан в Ставрополь узнать о женщине, которая работала в местном госпитале сестрой милосердия. Полагате это важным?
– Сообщения, передаваемые по этой линии, не могут быть не важными. Это секретный канал британского посольства. И, скорее всего, сообщение касается того дела, которым занимаетесь вы.
Переверзев вопросительно посмотрел на поручика.
– Всё это никак не укладывается в остальные переговоры, которые обсуждаются, используя данный канал передачи, – объяснил тот. – Конечно, это может быть что-то совершенно новое – новое дело, не связанное с предыдущим. Но всё же советовал бы вам насторожиться и проверить, что означают эти поиски женщины.
– А куда было послано?
– В Тегеран. Из Петербурга. Как и в прошлый раз.
– Спасибо, поручик. Если что-то будет ещё, сообщайте так же, немедленно, – задумчивый Переверзев встал и не спеша направился на выход.
– Теперь буду уделять таким вещам особое внимание, – пообещал Гербер вслед жандарму и вновь принялся изучать свои телеграммы.


Том ожидал Доуи уже больше часа. Наконец, увидев входящего в комнату шефа, он поднялся навстречу и поднял перед собой стопку газет со стола:
– В русской прессе стали появляться статьи о бедственном положении рабов в Хиве и о жестокостях, творимых по отношению к ним местными рабовладельцами. Они явно готовят общественное мнение к необходимости завоевания ханства!
– Это потому, Том, что они уверены в надежности свого тыла, – на ходу ответил Доуи. – Русские провели несколько тайных переговоров с владетелем Джеты-шара Якуб-беком и теперь убеждены, что Якуб-бек не ударит им в спину, когда они бросят все силы на завоевание Хивы. Так бы и случилось, не узнай мы об этих переговорах. Но мы о них знаем. И не сидим сложа руки, а договариваемся с Якуб-беком сами. Поэтому, как только русские войска изготовятся для наступления, и ни днём раньше, Якуб-бек заявит, что дальнейшая агрессия Петербурга в Азии недопустима, и призовёт к священной войне против России всех мусульман Туркестана. И Кауфман не посмеет даже двинуться с места. Да, Том, правительство её величества сделает всё, чтобы отстоять независимость Хивы.
Доуи разговаривал каким-то поистинне особо благодушным тоном, а лицо его по-прежнему выражало крайнюю степень удовольствия.
– Что-то ещё сэр, о чём я не знаю? – вопросительно посмотрел на Доуи Том и улыбнулся. – Кажется, вам есть что сказать ещё?
Доуи посмотрел на Тома с тем же благостным выражением и тоже улыбнулся.
– Мне кажется, мы сможем скоро найти тех людей, что хранят у себя документы, похищение которых я оплатил ещё пять месяцев назад.
– Вам удалось что-то о них узнать?
– Не только пан Печка умеет вести дела! – самодовольно заметил Доуи.
– Новость так новость... – Том не знал, что и сказать.
– Эти документы будут весьма, весьма кстати на идущих сейчас переговорах с германцами, – Доуи с наслаждением закурил сигару, – которые и так склоняются в нашу пользу!


– Вы сегодня один, господин сыщик? – Переверзев равнодушно приветствовал вошедшего в гости к жандармам на Фонтанку 16 Стасевича.
– Мой коллега предложил одну любопытную идею и сам же занялся её осуществлением.
– Хороша идея?
– Посмотрим по итогу. Цыплят по осени, как говорится.
– А осень у нас через две недели… Одним словом, никаких следов взломщиков сейфов вам обнаружить так и не удалось? – охладил майор оптимизм сыщика.
– После того, что случилось недавно, надеяться на это было бы крайне неблагоразумно с нашей стороны, не находите? Теперь мы их встретим не скоро, если вообще встретим.
– Получается тупик, – сухо признал очевидное Переверзев.
– А как ваши дела, господин майор?
Лицо Переверзева приняло выражение, говорившее, что дела у него ещё хуже, чем у сыщиков, и он не может сделать ничего, кроме упования на милость всевышнего.
– Германские деловые круги, некоторая влиятельная их часть, склоняются к сюзу с Британской Империей. И, возможно, к войне с нами, – произнёс майор так равнодушно, будто речь шла о драке в припортовом кабаке.
– Ваши документы всё-таки попали к англичанам?
– Всё может быть. По крайней мере англичане больше не опасаются нашего удара из Туркестана, – Переверзев оживился. – Иначе как вы объясните это: наша разведка в Персии добыла сведения о разрешении, данном англичанам шахом, на строительство железной дороги от Персидского залива до Каспия и обустройстве ими на Каспии порта. Так нагло лезть к нам они давно не решались.
– А это значит для нас...
– Имея железнодорожную колею прямо к нашим пределам, британцам ничего не стоит в кратчайшие сроки перебросить к ним свои войска в любом количестве! А построй они на Каспии порт, мы вскоре увидим английские канонерки вдоль всей нашей южной морской границы. К настоящему времени Британия и так полновластно хозяйничает на протяжении всех южных персидских провинций, от Месопотамии до Индии. А теперь, стало быть, господа британцы влезают и в северную Персию, бывшую до сей поры под нашим влиянием.
– Насколько я знаю, их иранские и туркменские агенты давно уже проникают с британскими контрабандными товарами к нам на Каваказ и Среднюю Азию?
– Да, но строительство железнодорожного пути – это совсем иной уровень проникновения. По сути, вся Персия становится британской колонией. А потеряв каспийскую торговлю, следом мы можем потерять все наши завоевания в Туркестане. А с ними и хлопок. И свою независимость от его поставок из всё той же Британии. А сама Россия станет напоминать распростёртое с запада на восток тело, в живот которого из Азии упирается британский штык.
Переверзев глотнул из стоявшего на столе стакана воды и продолжил:
– Буквально в эти дни англичане на правах арбитров проводят разграничение владений между Афганистаном и Персией в Систане. И, несмотря на недовольство персов итогами арбитража, шах всё одно согласен на строительство дороги.
– Крепко они, видимо, держат шаха в своих руках.
– А ещё эмир Афганистана Шер-Али-хан с подачи тех же британцев пытается сколотить союз магометанских государств Средней Азии против нас, – продолжил перечислять обрушившиеся беды Переверзев. – И Хива, конечно же, в этом – первый его союзник. Немало сторонников такого союза зашевелилось и в нашей уже Бухаре. В Кашгарии англичане непрерывно снабжают кашгарского аталыка оружием. Посылают ему офицеров из индийской армии, разных военных инженеров, телеграфистов, полицейских инструкторов. И всё это происходит на наших глазах... Такая наглость не могла бы случиться, будь они уверены в наличии у нас военных сил, способных выступлением своим прекратить все эти упражнения .
– Но самая большая опасность, как я понимаю – из Европы? Неужели германцы действительно пойдут на войну против нас?
– Вполне возможно, вполне возможно… Надеемся на твёрдую позицию канцлера Бисмарка и то, что он сумеет отговорить от такого союза императора Вильгельма. Слабая позиция, надо сказать.
Оба, сыщик и жандарм, беспомощно посмотрели друг на друга.
– А кроме Бисмарка... ну и господа бога… есть нам ещё на кого надеяться? – вопрос Стасевича без ответа безнадёжно повис в воздухе.


Мы с Нин ничего этого не знали и упорно шли своей дорогой в Хиву... Караван доставил нас до Ургенча, и мы, чтобы не тратить времени даром, дожидаясь каравана до столицы ханства, пустились в путь, решив преодолеть оставшиеся тридцать вёрст пешком.

***

Солнце раскалило пески добела. До горизонта тянулись, словно застывшие морские волны, гряды барханов. Во все стороны, сколько видел глаз, горбились одни безжизненные рыжие холмы песка – ни человека, ни зверя, ни птицы. Лишь на вершине одного из барханов можно было заметить выступавший предмет круглой формы – голову человека, по шею закопанного в песок. У подножья бархана несколько спешившихся всадников, укрываясь от солнца в тени растущих здесь саксаулов, сидели по-турецки, негромко обсуждая какие-то свои дела.
Видимо решив, что пора, по приказу старшего отряда трое джигитов встали и начали карабкаться на вершину бархана, к закопанному. Через несколько минут джигиты окружили голову пленника. Один из них полил её из кувшина. Закопанный пошевелился.
– Так скажешь нам что-нибудь, пёс? Где прячется твой хозяин?
– Не знаю, я больше ничего не знаю, – еле простонала голова, – я сказал всё.
– Предпочитаешь остаться тут навсегда? Где твой хозяин спрятал бумаги? Говори! – джигит замахнулся ногой, собираясь ударить по торчащей голове, но вовремя сообразил, что может убить закопанного и лишь саданул ей с размаху по песку. Песок полетел на голову.
– Не было бумаг, – промычала голова.
– А что было? – присев, ласково спросил джигит, вызывая закопанного на откровенность.
– Не бумаги... рисунок, – еле пробубнил пленный.
– Рисунок? Какой рисунок? Где хозяин хранил рисунок? – вожак джигитов быстро опустился на колени и приблизился правым ухом ко рту головы.
– Рисунок на коже. Красивый как цветок, – закопанный в песок и проведший на открытом солнце несколько часов явно начинал бредить.
Джигиты по немому знаку поднявшегося с колен предводителя стали откапывать пленника и, закончив это занятие, поволокли его вниз к месту своей стоянки у саксаулов. Здесь несчастного ещё раз полили водой, чтобы привести в сознание, а затем привязали к стволу одного из деревьев.
Пока двое джигитов занимались пленником, третий направился к располагавшемуся рядом с их стоянкой солёному озерцу и зачерпнул из него полный котелок солёно-горькой воды. Затем он стал собирать с земли куски выкристаллизовавшейся на солнце соли и бросать их в котелок с водой. Сам котелок джигит поставил на угли почти погасшего костра – для лучшего растворения соли. Когда перенасыщенный соляной раствор был готов, джигит взял котелок, подошёл к привязанному пленнику, посмотрел на предводителя отряда и, получив его негласное согласие, принялся заливать раствор несчастному в рот.
– Через несколько часов соль разъест твой желудок, и ты умрёшь в диких мучениях, – пренебрежительно сказал напоследок пленнику предводитель отряда и вскочил на коня. Вслед за ним сели на коней и остальные джигиты.
– Поедешь в Учкалу, передашь Алиму всё, что рассказал русский, – отдал приказ предводитель одному из джигитов. – Догонишь нас у Сары-ута.
– Что будем делать дальше, Алтыбек? – подошёл спросить стоявший во время казни пленного на почтительном расстоянии Мирза Али.
– Русский сказал, что их посланник двинулся в Хиву. Мы едем в Хиву, Мирза Али!
– Зачем Васильчикову идти в Хиву? Почему ему не идти к своим в Красноводск?
– Отсюда до Хивы – самая простая дорога. И мало кто будет ждать, что русский пойдёт в Хиву. Наверное, там у него есть сообщник. Вперёд! – крикнул Алтыбек отряду джигитов и весь отряд двинулся на север. Мирза Али также сел на коня и последовал за отрядом.


Путь от Ургенча до Хивы, которвый нам с Нин пришлось проделать пешком, мы прошли без приключений, достигнув к концу августа столицы ханства. В городе мы оказались уже под ночь и заночевали в первом же караван-сарае, который попался на пути.
С утра нас разбудило истошное козлиное блеянье. Словно в ответ на него за воротами затарахтела арба, в ответ на что дурными голосами заревели все окрестные ишаки. Эти крики знаменовали начало нового дня – дня, который мог решить для нас исход всего дела.
– Мансур, тебе следует остаться дожидаться меня в караван-сарае, – сообщил я проснувшейся Нин, – а я тем временем схожу поищу для нас место ночлега на следующую ночь.
Нин резко приподнялась с лежанки.
– Скажи, Музаффар, зачем мы пришли в этот город? Это ведь не твоя родина?
– Нет, Мансур, я родом из другого места.
– Зачем же тебе нужен ночлег? Ты хочешь с кем-то встретиться, как тогда, в Бухаре? С кем-то для тебя важным?
– Да, Мансур, мне нужно посетить местного муллу.
– Зачем тебе мулла, Музаффар, ты ведь никакой не дервиш? И даже не мусульманин! Ты просто нарядился дервишем, чтобы прийти сюда с каким-то своим делом, да?
Я посмотрел на Нин. В самом деле, после стольких месяцев, проведённых вместе, после того как она спасла мне жизнь в старом мазаре, не имело большого смысла темнить с ней и её обманывать. Тем более, что девушка неплохо соображала и уже почти успела понять кем я являюсь на самом деле. По крайней мере не стоило врать ей про муллу.
– Хорошо. Мансур, мы пойдём вместе.
С этими словами я молча пошёл на выход из караван-сарая. Нин молча последовала за мной.


– Янковский Станислав Францевич, ныне поручик, бывший служащий лейб-гвардии Литовского полка, в шестьдесят четвёртом году направлен служить… а, по сути, сослан в Туркестан… – Доуи читал вслух только что полученный им ответ на свой запрос. – Фамилия Янковский, как мы справедливо полагали, действительно очень хорошо известна нашему МИДу. Да, Том. Теперь я понимаю, отчего эта мадмуазель два месяца водила Мэттисона за нос!
– Честно говоря, я не совсем понимаю вас, сэр. Что такого нам может дать факт родства той женщины с русским офицером, пусть даже так хорошо известным нашему ведомству?
Доуи поморщился:
– Том, мне не нравится, как туго ты сегодня соображаешь. Не понимаешь? Смотри. Если в самом деле подтвердится, что та женщина имеет родственную связь с тем самым офицером Янковским, можем ли мы быть уверены, что офицер Янковский служит где-то там же, где была похищена его родственница? Иначе какого чёрта она оказалась на той заставе в Туркестане?
– Это крайне вероятно, но что это даст?
– Что даст. Задай себе вопрос, Том, что должны предпринять русские власти в случае похищения родственницы такого офицера?
Том хотел что-то сказать, но Доуи продолжил:
– Русские пограничники давно были должны начать разыскивать её, не скрываясь! А они, как доложил Мэттисон, её не ищут, вот что странно! Не посылают на поиски людей, не делают объявлений среди местных кочевников. Выходит, либо по каким-то причинам вовсе не ищут, либо ищут, но тайно!
– Скорее всего последнее – ищут, но тайно, – согласился Том.
– Смотри дальше. Зачем эта женщина всеми способами скрывала своё имя?
– Очевидно, чтобы не привлечь внимания к своему родственнику с такой же фамилией... – начал отвечать Том, но Доуи сам закончил его мысль:
– Для того, чтобы мы не узнали, что Янковский находится в том месте, откуда её похитили!
Доуи посмотрел на Тома так, будто очередной раз сказал своё "Да, Том". И продолжил:
– Так для чего нужно так тщательно скрывать его местонахождение? Зачем им всем скрывать, что Янковский находится в той чёртовой дыре, где мы наткнулись на его родственницу?
– Русские опасаются за жизнь Янковского, зная наше, так сказать, неравнодушное к нему отношение?
Доуи остался недоволен: Том сегодня явно не хотел соображать.
– Думаешь, они боятся, что мы подошлём к нему наёмных убийц? Это глупо. Нет, Том, тут другое. Само знание нами факта пребывания Янковского в определённом месте может дать в наши руки очень важную информацию. Понимаешь?
– Сэр, честно скажу – я боюсь показаться дураком, высказывая свои догадки.
Доуи усмехнулся.
– Смотри, Том. Это будет тебе подсказкой. Когда из России через границу вглубь Азии идёт с экспедицией отряд, возглавляемый господином Пржевальским , это событие сразу становится известным всем и каждому. И в Туркестане, и в Индии, и в самой Европе. Ну, как?
– Всё ещё предпочитаю помолчать.
– Господин Пржевальский – известный путешественник. А также офицер, занимающийся в сопредельных с Россией странах Востока разведкой. Следовательно, если из России вглубь Азии идёт некий отряд, и возглавляет этот отряд господин Пржевальский, мы все понимаем, что русские затеяли очередную разведовательную экспедицию. Само имя Пржевальского говорит нам об этом. А если где-то всплывает господин Янковский? О чём нам это может говорить?
– Если я вас правильно понял, это говорит о том, что русские затевают что-то такое… какую-то операцию, в которой этот Янковский может сыграть ключевую роль. При этом они не хотят, чтобы об их замыслах кто-то что-то узнал.
Доуи облегчённо вздохнул – Том начал, наконец-таки, соображать – и продолжил растолковывать свою мысль:
– Значит, русские в том месте, где находится Янковский, возможно, действительно задумали тайную операцию, в которой принимает участие Янковский. А раз он принимает в ней участие, то, зная об операции и месте проведения операции, можем мы ли понять, что за операцию затевают русские?
– И какую же операцию они затевают?
– А какую операцию с участием Янковского ты мог бы предположить, зная его биографию?! – рявкнул Доуи.


Город Хива мало чем отличался от Бухары и всех остальных пройденных нами ранее городов. Те же полуразвалины величественных когда-то строений, мечетей и медресе, покрытых кое-где сохранившейся разноцветной глазурью. Те же женщины в чадрах, те же простые люди в поношенных халатах. Основное население здесь, как и в Бухаре, составляли сарты. Отличие же было в том, что повсюду на улицах Хивы встречались невольники-персы. Когда-то нечто подобное можно было наблюдать и в других городах Средней Азии. Однако после подчинения их России, рабство там было запрещено русскими властями, а все невольники отпущены на волю.
На самом деле в этом городе мне нужен был не мулла, а уважаемый купец Мохаммед Керим, из числа довольно многочисленных в ханстве прорусски настроенных купцов. К Мохаммед Кериму мне и следовало, прибыв в Хиву, обратиться за поддержкой в поисках Васильчикова и его товарищей по несчастью.
После обмена паролями, я взял быка за рога.
– Я пришёл узнать всё, что касается судьбы русского посланника Васильчикова, потерпевшего крушение на Каспии и, возможно, скрывшегося где-то в Хиве. Есть ли у вас какие-то вести о нём? Если Васильчикову повезло попасть в Хиву, он должен был обратиться к вам за помощью.
Мохаммед Керим лишь отрицательно покачал головой, как мне показалось, с сожалением.
– У меня есть для вас кое-что другое, – внезапно сказал купец, – прошу быть моим гостем. То, о чём я говорю, находится в моём доме.
Мы с Нин, представленной мной купцу как мой помощник и ученик Мансур родом из Кашгарии, последовали вслед за позвавшим нас к себе хозяином дома.


Не дожидаясь на этот раз новых вопросов Тома, Доуи решил разложить всё окончательно по полочкам:
– Этот Янковский – профессиональный убийца. По крайней мере мы имеем все основания так полагать.
– Так считают наши специалисты в Лондоне?
– Так считаю я.
Том с вниманием посмортел на старого разведчика.
– Надеюсь, Том, ты не откажешь мне, чтобы и меня считать специалистом?
– Ну, с вашим опытом... Не поделитесь, почему вы считаете Янковского убийцей?
– Нам точно известно о двух его вылазках. В шестьдесят девятом году в сентябре Янковский отправляется через границу в Кульджу, а в октябре к востоку от Кульджи погибает Эмин Яседи – турецкий резидент, пытавшийся, и небезуспешно, объединить мусульманские силы Восточного Туркестана для совместного противостояния русским и китайцам. В конце следующего, семидесятого года Янковский снова тайно отбывает через границу в сторону Кашгара, и тогда же от рук неустановленного убийцы погибает Ма Сян – один из лидеров дунган, пытавшийся проводить ту же политику объединения.
Доуи посмотрел на Тома, пытаясь понять, убедил ли он молодого человека. И, будто стремясь поставить точку, выложил последнее:
– А в прошлом году попал в засаду и был тяжело ранен Али Рахим-бек – правая рука мистера Форсайта , как раз в это время прибывшего в Кашгарию и развернувшего там плодотворную работу. Кто это сделал – неизвестно, но я склоняюсь к тому, что это мог быть тот же самый человек – Янковский.
– А убийство Рахим-бека не могло быть делом местных? Уж очень как-то складно, по вашим словам, у него это получается – что ни год, то удачно завершённое дело.
– Возможно, возможно. Угу. Особенно если учесть, что в итоге Кульджийский султанат прекратил своё существование и был вскоре занят русскими войсками.
– Из того, что вы сказали, сэр, я полагаю, следует, что вы уже знаете, что затевают русские на этот раз?
– Вполне возможно. Как я тебе уже говорил, у нашей разведки есть уверенность, что в настоящее время русские ведут тайные переговоры с Якуб-беком. Они пытаются заключить с этим сукиным сыном, пока ещё правителем Кашгара, договор о дружбе и выставить наших представителей из его владений в Кашгаре вон.
– И это после всего того, что мы там сделали... – сокрушённо произнёс Том.
– Вот именно. Якуб обязан нам всем, даже самим существованием своего вонючего Джетышара.
Доуи что-то вспомнил и усмехнулся:
– Господин Кауфман, как нам известно, даже называет государство Якуба нашим "излюбленным детищем".
Затем улыбка сошла с уст старого разведчика.
– Не составляет большого труда предположить, что Янковского готовят для устранения кого-то из тех, кто может помешать русским заключить такой договор с Якубом.
– Кого-то из преданных нам людей?
– Ну не своего же они пошлют его устранять…


Дом Мохаммеда Керима мало чем отличался от таких же домов местных зажиточных горожан – те же белые стены с побелкой и отсутствующими окнами. Тот же закрытый двор, обсаженный деревьями, и колодец посреди него. Как оказалось, есть в доме Мохаммеда Керима и зиндан – яма, где местные жители держали рабов.
Поймав взгляд купца, давшего понять, что не желает, чтобы кто-то кроме меня шёл с ним, я велел моему помощнику Мансуру остаться в доме. Мохаммед Керим повёл меня в зиндан.
– Вы держите рабов, достопочтенный? – удивился я такому поступку прорусски настроенного купца – в случае присоединения Хивы к России, к чему всё шло, русские власти первым делом потребуют освободить всех невольников.
– Я приобрёл их совсем недавно, до этого обходился без них, – такой ответ вызвал у меня ещё большее недоумение.
– И когда вы приобрели своих невольников, уважаемый?
– Меньше чем полгода назад, – в этот миг мы спустились в зиндан и я увидел в темноте блеск глаз нескольких человек.
– Мне без невольников теперь никак не обойтись, – с этими словами Мохаммед Керим выделил из кучки людей одного раба и отвёл нас двоих в сторону. В стоявшем передо мной человеке сквозь темноту и грязь на лице я узнал Васильчикова.


28 августа 1872 года, Петербург.

– Сегодня было расшифровано ещё одно сообщение, – с порога сообщил Переверзев. – Некто снова телеграфировал в Тегеран, что агент, разыскивавший ту самую Сташевскую в Ставрополе, отбыл в Гродну. Где и узнал, что мнимая Елена Сташевская – не Сташевская вовсе, а, вероятно некто Хелена Янковская. Что скажешь?
– Хелена и Елена? Подходит, – Бунько равнодушно встретил новость, не находя в ней ничего любопытного. Однако не прошло и минуты, как он замер, оторвался от бумаг и крепко задумался.
– Янковская, Янковская... – в голове штаб-ротмистра шевельнулось что-то смутно знакомое. – Постой, а не имеет ли она отношения к офицеру Янковскому, выполняющему наше задание в Туркестане? Он, кажется, как раз родом из Гродны?
Жандармы испуганно переглянулись, а Бунько от неожиданности непроизвольно встал.
– Не может быть! Неужели они как-то узнали о походе Янковского и стали разыскивать его родню? – выпалил Переверзев первое, что пришло ему в голову.
Жандармы снова молча переглянулись, после чего Переверзев немного пришёл в себя:
– Нет, они выясняют личность женщины по фамилии Янковская. Которая назвалась чужой фамилией. То, что она – Янковская, они выяснили только после длительных поисков. Если бы её искали как родственницу офицера Янковского, они бы знали её фамилию изначально.
Бунько после первого испуга тоже пришёл в себя:
– А также знали бы изначально, что она из Гродны и не искали бы её в Ставрополе.
Переверзев согласно кивнул головой, но тут же задался новым вопросом:
– Так что же тогда получается, разыскивая какую-то случайную женщину, британцы выходят на нашего секретного офицера?
Бунько совсем успокоился и сел обратно:
– Постой, постой! Не надо так сразу. Сначала нам следует убедиться, что разыскиваемая ими женщина точно имеет отношение к офицеру Янковскому, тому самому, нашему.
– Я полагаю, не стоит даже обсуждать, – грустно ухмыльнулся Переверзев. – Сообщения о крушении судна с Котом на борту и сообщения о поиске женщины, носящей ту же фамилию, что и человек, посланный нами на поиски Кота, были переданы по одному каналу. Это не может быть совпадением. Таких совпадений не бывает.
– Ну да, в общем-то, конечно... но что тогда? – Бунько вопросительно поднял глаза.
– Эта женщина как-то попала на глаза английской разведки. Причём таким образом, будто как-то замешана в данном деле. Деле, которым занят её родственник-офицер.
– Как попала?
– И в самом деле как-то в этом замешала? Кто она, эта Хелена, его мать, жена, сестра?
– Янковский не женат, – вспомнил Бунько.
– А в первом их сообщении говорилось о молодой женщине. Она не старая.
– Значит, сестра?
– Выяснят жандармы в Гродне – мы их об этом попросим.
– Не откажут? – грустно пошутил Бунько.
– Пожалуй, не откажут, – в тон ответил Переверзев. – Надо срочно передать в жандармское отделение в Гродну: найти Янковскую Хелену, и вообще всех родственников Янковского. И обеспечить им надёжную охрану! Если упоминаемая в телеграмме Хелена Янковская – родственница того самого Янковского, а британцы это установят... Я не знаю ещё, чем это нам грозит, но точно чем-то не самым приятным.
Бунько сделал себе какие-то пометки на листке бумаги.
– Давай попробуем понять, чем эти розыски грозят Янковскому? – продолжил Перверзев.
Бунько оторвался от своих записей:
– Янковский сейчас должен находится в одном из среднеазиатских ханств – если с ним не произошло по дороге ничего, что могло сорвать наши планы, по расчётам он должен уже добраться до Хивы...
¬– А, значит, – перебил штаб-ротмистра Переверзев, – единственная опасность для Янковского происходит в том случае, если его родственница каким-то образом извещена о его походе в Хиву.
– Разве что он мог написать ей об этом в письме...
– Тогда его будут искать в Хиве. Или на дороге в Хиву. Если сейчас в Гродне узнают фамилию...
– Уже узнали. Их агент уже наткнулся на фамилию Янковские. И, думаю, пока мы с Гербером читали их телеграммы, успел уже установить личность нашего офицера. А англичанам наверняка известно, что это за человек и насколько он для них опасен.
– Янковский направлен в Хиву, чтобы, как опытный офицер, устроить на месте поиски Кота. Если таковые увенчаются успехом, и Кот будет найден, живым или мёртвым, Янковскому предписано сидеть в Хиве и дожидаться лучших времён. И ежели Янковский не дурак – а он не дурак – то никакая глупость не заставит его не выполнить приказа.
– Если он уже добрался до Хивы и устроил судьбу Кота, ему ничего больше не угрожает.


– Как видите, достопочтенный, без рабов мне в моём хозяйстве теперь не справиться – слишком много дел, рук не хватает, – хитро сказал Мохаммед Керим и добавил, ещё дальше отведя нас с Васильчиковым в сторону, туда, где нас не было слышно остальным, находящимся в яме:
– Где ещё можно так хорошо спрятать человека? Но, думаю, вам самое время поговорить наедине.
Сказав это, хозяин слегка поклонился мне и ушёл наверх, оставив нас вдвоём.
– Добрый день, Пётр Семёнович, – впервые за многие месяцы я перешёл на русский язык.
– Здравствуйте, Янковский. Какая неожиданная встреча, не находите? – голос Васильчикова звучал как из могилы.
– Я пришёл за вами, господин поручик. В Петербурге решили вас найти и справиться о вашем здоровье.
– Бросьте шутки, поручик. Вам, когда вас сюда посылали, сообщили что-нибудь о том, нашёлся ли генерал Супруновский?
– Нашли вашего товарища. Тело его персы передали родственникам для захоронения.
Васильчиков горько усмехнулся.
– Значит кроме меня никому это больше не известно. Супруновский единственный, кто кроме меня знал о бумагах раджи.
– Вы про ваши письма? Вряд ли они стоят ли они того, чтобы совершать такой путь, какой проделал я. К тому же мне приказано лишь найти вас, а не тащить с собой в Россию. Ваши документы, как я полагаю, нашему МИДу нужны не более, чем прошлогодний снег.
Васильчиков долго смотрел на меня так, что я начал подозревать недоброе. После долгой паузы поручик сказал своим могильным голосом.
– Они там думают, что раджа передал мне лишь намеренья и заверения, обычные глупости, которые передают нам все, кто прибывает из Индии.
Васильчиков немного походил по кругу и воскликнул:
– Никто не знает, что передал мне раджа!
Походив ещё немного, Васильчиков успокоился и продолжил:
– Для начала, это был не раджа. Это был не Рамазан-хан, как о том думают англичане, не мелкий индийский князёк, это был его доверенный человек. Зная, что англичанам частично известно о наших переговорах, мы сделали вид, что встречались с самим раджой.
– Зачем всё это вам было нужно? Что ценного мог передать вам слуга мелкого князька?
Васильчиков ещё раз прошёлся по кругу.
– Данные, собранные австрийской разведкой. Рамазан-хан подкупил австрийского атташе в Бомбее, и тот передал ему копии своих отчётов в Вену.
– Что в отчётах? – сухо спросил я, начиная понимать, что моё дело с нахождением Васильчикова далеко не окончено и, возможно, даже наоборот, ещё только начинается.
– Сведения обо всех воинских частях, о полном состоянии войск Британии в Индии. Но не это главное! Из этого отчёта нам известно не только обо всех расквартированных в Индии британских войсках, мы знаем в каком они находятся состоянии. А состояние это более чем плачевное! На сегодняшний день британцы ничего не могут противопоставить нам в случае, если мы решим вторгнуться в их индийские владения через Персию или Афганистан. Индия сейчас фактически беззащитна! Если об этом будут знать в Петербурге, Британия никогда не решится вмешаться в наши восточные дела!
Теперь надолго задумался я сам. Если Васильчиков располагает документами такой ценности, данными, способными коренным образом повлиять на всю нашу и британскую политику в Европе и Азии, ограничиться тем, что я уже сделал, у меня не получится. Но что я должен теперь делать? Вытащить Васильчикова из его нынешнего неуютного, но весьма надёжного укрытия, означает подвергнуть его опасности. Оставаться же в качестве его охраны здесь и дожидаться прихода наших, как я поступил бы в случае его обнаружения, следуя первоначальным замыслам, теперь невозможно. Теперь я должен идти обратно. Идти, чтобы передать австрийские отчёты раджи в Петербург.
– Вы правы, это меняет дело, – наконец сказал я. – И где вы храните свои документы?
В ответ Васильчиков повернулся ко мне левым боком и оголил плечо, стянув с него рубаху. На левом плече у посланника красовалась татуировка, напоминающая своим очертанием розу ветров.
– А ключ к расшифровке я расскажу вам лично сам, – добавил посланник, повернувшись ко мне лицом и натянув рубаху обратно.


28 августа 1872 года, Тегеран.

– Господин Мамфорд, прибыл гонец от Алтыбека. Они нашли, наконец, у туркмен одного из попутчиков Васильчикова и вытрясли из него всё.
– Где тот прятался?
– Туркмены приютили его в кишлаке, поселили в доме у хозяина, дали работу. И это хорошо.
– Хорошо?
– Так нам стало легче его найти – достаточно было просто расспросить у местных, не появлялся ли среди них какой-нибудь новый человек.
– А что этот человек сказал важного? Где Васильчиков?
– Про Васильчикова – ничего. Он не знает.
– Очень ценный допрос!
– Попутчик сказал одну ценную вещь – на теле Васильчикова он видел большую татуировку. Возможно, информация, которую вёз русский, зашифрована в ней.
Мэмфорд восхищённо причмокнул губами.
– Чего только не бывало в нашем деле! За многие столетия разведки информацию прятали в тайнописи, внутри деверянных дощечек и статуэток, зашифровывали тексты, передавали в пирожных. Но в татуировке? Пожалуй, это случилось впервые. И как она расшифровывается?
– Допрошенный сказал, что ключ знает только Васильчиков.
– Что собой представляет татуировка?
– По словам присланного Мирзой Али, татуировка похожа на картину на вашей стене, полагаю что на эту, – Мидоуз показал на стену, где на карте Туркестана и Персии была нарисована роза ветров.
– Ну, что ж, люди Алтыбека уже должны быть в Хиве. Там им будут помогать все наши агенты и вообще все стражники хана. Алтыбеку и Мирзе Али следует – я полагаю, они и сами это понимают – перерыть весь город и найти человека с татуировкой. По крайней мере обыскивать всех, кто покидает город.
– Думаю, Алтыбек и Мирза Али уже приступили к делу.
– Да поможет этим людям их аллах!


В яме, где мы беседовали с Васильчиковым, послышался шум – кто-то, торопясь, спускался вниз. Мы повернули головы и увидели в темноте лицо запыхавшегося Мохаммеда Керима.
– Господа, я только что узнал: в городе люди хана осматривают подозрительных – ищут человека с рисунком на коже. Или того, у кого найдут бумагу с таким вот цветком, – и Мохаммед Керим начертил на глиняном полу ямы нечто, похожее на розу ветров.
– Думаю, в этой яме они искать точно не станут, – спокойно заметил Васильчиков. – Придётся нам, дорогой мой, пользоваться гостеприимством уважаемого купца Мохаммеда ещё некоторое время.
– Не придётся. Данные нужно доставить в Петербург, – словно отрезал я и пошёл наверх думать, как выбраться за стены этого проклятого города. Мне нужно было пройти незамеченным сквозь стражу хана, покинуть Хиву и также безопасно выбраться из пределов Бухары – до бухарско-русской границы.


– Итак, Хелена Янковская каким-то образом попала на глаза англичанам и теперь они почему-то пытаются добыть о ней всю возможную информацию. А это грозит тем, что они могут как-то подобраться и к нашему офицеру. Надо понять: где, когда... – Переверзев на миг задумался, – и почему британцы обратили на неё своё внимание.
– Для начала попробуем понять "где".
– Понятно, что она не в Гродне. Она находится где-то в другом месте. На Гродну их агент вышел, только побывав в Ставрополе. А в Ставрополь он поехал потому, что она утверждала, что служила там в госпитале. Откуда поехал?
– Это мы и пытаемся сейчас выяснить.
– Мы знаем, что Хелена Янковская где-то столкнулась с англичанами, назвалась им другой фамилией и соврала им про свой род занятий. Значит, она им врёт, и врёт намеренно. Почему?
– Может быть потому, что похищена находится у них плену?
– Зачем кому-то, тем более англичанам похищать какую-то случайную женщину? И где, посреди России?
– Это мы и пытаемся сейчас выяснить.
Переверзев задумался:
– Мне вот что непонятно. Коль англичане имеют возможность говорить с этой женщиной, зачем тогда посылают агентов через всю Россию узнавать о её прошлой жизни?
– Значит они не могут с ней говорить. Уже не могут – ведь изначально-то они с ней говорили. Назвалась же она им Сташевской. Скорее всего, пытаясь скрыть своё настоящее имя. Возможно, ощущая какую-то для себя опасность. А раз так, то она может быть уже мертва.
– Не исключено. Даже весьма вероятно. В этих телеграммах сквозит что-то такое, что говорит о её смерти. Её могли пытать ради того, чтобы узнать кто она такая. И она могла умереть от пыток. Могли и просто убить по недосмотру. И теперь вынуждены разыскивать её родственные связи таким вот способом, – Переверзев постучал пальцем по лежащей на столе расшифровке телеграммы в Тегеран.
– Но проявлять такое внимание к этой девушке англичане будут только в том случае, если уверены, что Хелена представляет для них какую-то ценность. Или знает что-то важное. Как из этого понять, как и где они с ней встретились?
Оба жандарма втечение пяти минут смотрели друг на друга, перебирая в голове все возможные исходы рассуждений. Наконец, Бунько, грустно усмехнувшись, сдела свой вывод:
–  Я полагаю, – выдавил из себя штаб-ротмистр, – они с ней встретились в Петербурге.


Нин встретила меня встревоженным взглядом:
– Где ты пропадал, Музаффар? Хозяин дома сказал, что ты спускался в яму к его рабам.
– Да, там томится в неволе один русский.
– Человек, которого ты искал и за которым шёл сюда?
– Ты догадлив, мой мальчик, – я потрепал Нин по щеке. Девушке это не понравилось.
– Даже больше, чем ты думаешь, Музаффар! – вскипела Нин. Моей спутнице явно надоело, что я вожу её за нос. – И ты ведь тоже русский, да? – спросила она, тихо затем добавив: – Где твоя родина, Музаффар?
– Родина, мой дорогой Мансур – это то, чему ты служишь. По крайней мере, тогда у тебя нет сомнений в том, что ты делаешь.
– А ты служишь России?
Я промолчал.
– Я слышала всю дорогу ото всех, кто нас окружал, что скоро русские придут в Хиву. Ты будешь их дожидаться? Тебя послали что-то сделать к их приходу? Может быть тебя послали открыть городские ворота русским войскам? За этим тебя послали сюда?
Я усмехнулся.
– Нет, дорогой ученик, теперь мне как раз нужно идти обратно.
– А этот русский в яме?
– Он останется и дождётся, когда придут русские войска, и его освободят как обычного раба. До тех пор никто не должен знать, кто он такой.
– А я и не знаю кто он. Значит, нам нужно идти обратно, чтобы рассказать в России что-то, что сообщил тебе этот раб?
– Ты слишком догадлив, Мансур. И это плохо. Ты слишком много стал знать. Обратно пойду я один. Тебе идти со мной опасно. Если тебя поймают, тебя будут пытать, и ты скажешь им про раба.
– А ты не скажешь?
– Я тоже скажу, наверное, если спросят. Но меня они об этом не спросят. Если меня поймают, их будет волновать совсем другое.
– И что же?
– То, что передал мне этот человек в яме.

Наш с Нин разговор прервал неожиданно появившийся в комнате взволнованный Мохаммед Керим.
– Опасно идти, Музаффар. Они обыскивают у ворот всех, кто покидает город! – купец сглотнул слюну, чтобы смочить пересохшее горло. – Заставляют раздеваться, не смотрят ни на звания, ни на положение. Раздевают даже самых уважаемых людей.
Мохаммед Керим перевёл дух и, увидев наше молчание, снова направился обратно.
– Я пойду ещё узнаю, как обстоят дела.

– И почему раньше ты не боялся за меня, а теперь боишься? – Нин вернулась к прерванному разговору. – Что передал тебе человек из ямы?
– Да, Нин, теперь я за тебя боюсь. Боюсь... – впервые за многие месяцы нашего совместного пути я обратился к Нин как к девушке, назвав её по имени. По её настоящему имени.
– Не оставляй меня, я тебе помогу, – голос девушки изменился и, кажется, в глазах мелькнули слёзы.
– Нин, если хочешь мне помочь, сохрани у себя копию послания, которое передал мне человек из ямы, – немного подумав, предложил я. – Если и я, и тот русский в яме не сможем добраться до своих и передать им это послание, сделай это вместо нас.
Я повернул девушку за плечи лицом к себе и посмотрел ей в глаза.
– Дождись в городе прихода русских войск и передай кому-нибудь то, что я тебе оставлю.
– А как же ты, Музаффар? – Нин подняла глаза на меня, – ведь ты не сможешь покинуть город, если они обыскивают всех.
– У меня нет иного выхода, я должен постараться. Я что-нибудь придумаю.
Нин уже поняла, что меня не переубедить.
– Что это за послание? – тихо спросила девушка.
– Это рисунок на коже того русского раба, в нём зашифрованны очень важные данные. Я должен как-то перерисовать его себе, чтобы он сохранился в целости, – тут я задумался и стал рассуждать вслух:
–  Бумага может промокнуть, порваться или просто потеряться во время погони, например.
Сказав это, я снова задумался. В том, чтобы придумать, как сохранить рисунок и незаметно пронести его сквозь стражу, и заключался успех задуманного.
– Хотя про рисунок на коже они знают, – продолжил я рассуждения вслух. – Возможно перерисовать его на что-то ещё будет единственным решением. На что-то такое, что не найдут, если станут меня обыскивать.
Лицо Нин просветлело, она едва улыбнулась:
– Музаффар, или как тебя зовут по-настоящему!
Я оставил свои радумья и обратил внимание на Нин.
– Наше жаркое солнце совсем вытопило тебе мозги!
По выражению её глаз я понял, что сейчас девушка предложит какой-нибудь выход. Но она замолчала.
– Что ты хотела сказать? – нетерпеливо спросил я.
Нин не спеша пошла по комнате, взяла со стола маленькое зеркало и стала в него смотреться с разных сторон. Я ждал.
– Скажи, Музаффар, – кокетничала перед зеркалом Нин, – я, твой помощник Мансур, мог бы переодеться девушкой?
– Зачем? – спросил я, с одной стороны раздражённый поведением Нин, намеренно тянувшей кота за хвост, и вместе с тем одновременно нетерпеливо ожидающий её ответа. Нин по-прежнему спокойно молча посмотрелась в зеркало.
– Женщину, Музаффар, обыскивать не будут!
Я понял, что в голову Нин пришло изумительное решение. Единственное, пожалуй, дававшее нам шанс выйти из города.
– Почему ты в этом уверена? – пытаясь окончательно развеять свои сомнения, спросил я.
– Ну ты ведь не допустишь, чтобы стражники-мужчины обыскали женщину, которая путешествует с тобой?


– Отчего же в Петербурге? – Переверзев уставил руки в боки и продолжал пристально смотреть на штаб-ромистра. 
– Англичане могли познакомиться с Янковской, только если Янковская сама пришла познакомиться с англичанами, – ещё немного поразмыслив, Бунько уже не сомневался в правоте своей версии. – Ну не могли они просто так ткнуть пальцем в небо и среди сорока миллионов российских подданных женского пола случайно выловть именно ту женщину, которая может сообщить им столь важную информацию.
– То есть Янковская явилась к ним с предложением? Сама?
– Явилась, чтобы рассказать о службе братца. А проверяют они её сейчас всего лишь для того, чтобы убедиться в том, что она пришла к ним не от нас. И на самом деле она жива и неплохо здравствует, сидя в каком-нибудь уютном местечке под присмотром своих новых друзей.
Переверзев в ответ ненадолго задумался.
– Зачем же тогда она назвала себя перед ними чужой фамилией?
– А по глупости да неопытности. Решила выдать им тайну, а себя при этом не называть. Сыграть инкогнито.
– И про брата тоже ничего не сказала?
– Не сказала до поры. Пообещала сообщить важную информацию, но никаких имён – до поры же – решила не сообщать. Пока не выполнят её условий.
– А те решили её… для начала удостовериться, что за сорока к ним прилетела?
– Либо не стали ждать и сразу приступили её пытать. В итоге чего она отдала богу душу. И теперь у этих господ нет другого выхода, как только отыскивать её концы таким вот способом, – Бунько постучал пальцем по лежавшей на столе расшифровке телеграммы. – Это, пожалуй, единственное объяснение, которое всё ставит на свои места.


Мысль Нин была замечательная! Не дать обыскать женщину, путешествующую со мной, под предлогом защиты свей чести, своего имущества, под предлогом того, что мужчина-мусульманин не должен видеть чужую женщину раздетой. Это могло получиться. Это решение давало нам прекрасную возможность пройти свозь посты у ворот и вывезти из города рисунок Васильчикова. Но ведь для того, чтобы никто не смел обыскивать путешествующую со мной женщину, мне надо быть не нищим дервишем, а уважаемым богатым человеком? Значит, нам обоим нужно переодеться и в кого-то перевоплотиться, найти для себя какой-то другой образ. Впрочем, это уже не было большого ума загадкой.

Снова послышался шорох за стеной. Я подумал, что Мухаммед Керим вновь возвращается с какой-нибудь очередной плохой новостью. Однако мне просто показалось, никто нас не потревожил. Тем не менее, я придвинулся к Нин, будто испугавшись за неё и пытась её защитить. Девушка ответила мне тем же. Вслушиваясь в шорохи, она сидела рядом, и я буквально кожей чувствовал её волнение.
– Музаффар, – проникновенно прошептала Нин, – мы с тобой давно вместе. А завтра мы можем расстаться навсегда.
Я ощутил, как сильно Нин волнуется.
– Не кажется ли тебе, Музаффар, что глупо будет расстаться вот так, как сейчас?
Я не понимал, что Нин имела ввиду.
– Расстаться, может быть погибнуть вот так, оставшись чужими людьми.
– О чём ты, Нин? – в ответ прошептал я.
– Теперь, когда так всё оборачивается... Ну, понимаешь... Ты хотел бы, чтобы я стала твоей... ну... наложницей? – наконец-то решилась произнести это слово Нин.
Я только икнул и уставился на неё как баран на новые ворота. Нин увидела моё смущение и решила, видимо, резко отбросить все условности.
– Сейчас самое время подумать об этом, Музаффар! – для убедительности со страстью актрисы на сцене кинулась она ко мне. – Мы с тобой в опасности. Никто не знает, чем всё закончится! – произнесла девушка с надрывом. – Будет ли у нас с тобой ещё возможность стать близкими людьми? Решайся, Музаффар!
После всего услышанного у меня был, очевидно, такой ошарашенный вид, что Нин не выдержала и расхохоталась в голос.
– Музаффар, – смеялась она, ¬– кем ты собираешься представить меня, свою спутницу, когда тебя остановят для досмотра на выезде?
Нин дурачилась, а я попался на её крючок. Я резко попытался сделать вид, что с самого начала считал её предложение стать моей наложницей нелепой шуткой.
– Что за дурацкий вопрос! Ты можешь быть моей дочерью.
В ответ на эти слова Нин залилась смехом так, что я забеспокоился, не услышит ли нас кто-нибудь на улице.
– Музаффар, ты на себя посмотри!
Мне стало казаться, что девушка меня оскорбляет. Я невольно оглядел себя. Нин всё смеялась, а затем сквозь смех протянула мне зеркало, расположив его прямо перед моим лицом. Я глянул на себя. Хотя я и был "загриммирован", если можно так сказать, под жителя Средней Азии, но всё же имел ярко выраженные европейские черты лица.
– А посмотри на меня, – Нин, всё ещё смеясь, кокетливо посмотрелась в зеркальце и подставила под мой взгляд свою моську. – Какая я тебе дочь?!
Изящные разводы глаз юной китаянки совершенно не сочетались с моей внешностью. Нин была права – в "дочери" она мне никак не годилась. Выдать её за свою наложницу, было самым разумным решением.
– Многие мужчины в Туркестане имеют гаремы, пользуйся этим, Музаффар! Я теперь буду твоим гаремом! – Нин ещё немного покрасовалась перед зеркальцем в руке.
– Гаремом из одного человека, – недовольно пробурчал я.
– Музаффар! – с наигранным упрёком возмущённо произнесла Нин, – до того, как мы покинем город ты можешь успеть найти себе ещё одну-двух жён! Русская разведка оплатит тебе всё! И калым  и кишмиш !


Дверь кабинета Переверзева закрылась за вышедшим курьером, только что доставившим майору очередной запечатанный пакет.
– Из Гродны? – прорицательски спросил Бунько.
Переверзев молча вскрыл пакет с таким видом, будто пакеты сейчас и могут приходить только из Гродны. Майор пробежал содержимое глазами – пакет был из Гродны.
¬– Хелена Янковская – двоюродная сестра поручика Янковского, посланного нами с заданием – оглашённая майором новость также была воспринята обоими как нечто давно ожидаемое. Он продолжил:
– Она дочь Игнатия Янковского, родного брата Франца Янковского, отца Станислава.
Бунько снова ничему не удивился.
– Что же заставило её пойти служить нашим дорогим британским друзьям? – задался Переверзев вопросом, дочитав письмо до конца.
– Может быть она хотела таким образом вернуть брата домой? Он ведь попал в Туркестан не по доброй воле, а за участие в восстании.
– Но он службой доказал свою преданность и России, и государю.
– Он – да, а она? Она – полька. А ещё и женщина.
– Нет-нет, не похоже, чтобы женщина пустилась в такое ради возврашения домой двоюродного брата. Жениха – это другое дело, а брата, да ещё двоюродного...
– Так может в этом и вся суть? – улыбнулся Бунько своей слащавой улыбочкой. – Может она ему не только двоюродная сестра, а одновременно – невеста? Принято ли у наших католиков по примеру Франции женится на своих кузинах?
Переверзев не знал ответа на данный вопрос, но отчего-то решил, что принято. И помрачнел:
– Да-с, любовь… Романы, припадки, меланхолия. Дуэли, пропитые жизни, промотанные состояния. Женщины… Главное благо разведки и главное зло разведчиков. Продажные кокотки, надменные девицы света, истеричные польки. Весь, как говорится, букет.


Смешливую болтовню Нин снова перебило появление Мохаммед Керима. Я оторвался от разговора и посмотрел на него, ожидая новостей.
– Ничего нового, господин Музаффар, я не узнал.
– Можете ли вы достать богатое платье для меня и женское платье для моего помощника? – быстро спросил я, заставив купца удивиться.
– Женское? Смогу.
– Мы выедем из города как богатый купец и его наложница. Как вы считаете, Мансур сойдёт за девушку?
– Мохаммед Керим стал пристально разглядывать Нин, которая едва смогла при этом удержаться, чтобы не взорваться от смеха.
– А что, мысль хорошая, – оценив внешность моего "помощника", заключил Мохаммед Керим. – Ваш юноша, пожалуй, сойдёт за того, кого вы сказали.
Мохаммед Керим ещё раз посмотрел на Нин.
– Мне понадобтся немного времени. Завтра у вас будут подходящие платья и верблюды.

Купец вышел, и мы с Нин снова остались одни.
– Нин, а ты не боишься? – уже без шуток спросил я, опустившись на лежанку в углу комнаты.
– Я давно не боюсь, Музаффар. – Нин положила зеркальце на стоявшее в комнате подобие стола и села рядом со мной. – С детства. С тех пор как уйгурские живодёры ворвались в нашу деревню, убивая всех, кто был похож на китайца.
Девушка тяжело вздохнула.
– Сначала убили почти всех взрослых мужчин, потом старых женщин. А потом устроили пиршество, растаскивая вещи из наших домов и передавая друг другу восьмилетних девочек. Моим братьям повезло быть на охоте, и уйгуры их не застали. А я спряталась в куче ивовых прутьев, которые отец приготовил для изготовления ограды. Хотя меня, конечно, видели. Но я была слишком маленькой и мной пренебрегли.
Я невольно обнял девушку и прижал её к себе, словно тем самым пряча от новых невзгод. Внезапно я почувствовал, как стала она мне дорога за эти месяцы. И сразу же меня охватил страх. Предчувствие того, что могу потерять этого ставшего мне дорогим человека, едва его обретя. Нет, надо выбросить это из головы – она просто моя случайная попутчица. Как малознакомый солдат, с которым давно служил в одной роте, а тут вот вдруг предстоит пойти с ним вдвоём в разведку.
– Братья нашли меня, когда вернулись в разграбленную деревню. Почти год после этого я не могла говорить. Братья ушли в горы и стали жить охотой, не забывая при этом убивать уйгурских собак, если те попадались в их руки. Я выросла и тоже стала помогать братьям. Потом я узнала, что наш отец жив, живёт в городе и прислуживает мусульманам. Он изготавливает для них обувь. Уйгуры сохраняли жизнь китайцам в Кашгаре, если те присягали на верность их беку.
– А что случилось тогда, на дороге, когда джигиты пытались тебя схватить?
Нин поёжилась и продолжила.
– С тех пор как мне исполнилось тринадцать, я стала связной между отрядом Сян Бо и отрядом, где воевали мои два брата. В тот раз я снова пошла через горы с сообщением для Сян Бо. Но нашла лишь разгромленный лагерь – мусульмане разбили отряд и уничтожили всех. Я пыталась вернуться обратно, но меня заметили... А затем появился ты.


Переверзев не спеша наливал себе чай:
– Итак, Хелена Янковская, двоюродная сестра Станислава Янковского, пишет брату письмо Туркестан, по месту его службы…
– Которое, кстати, тоже не особенно-то и разглашается.
– Вот именно. Янковский вообще не имел права сообщать ей своё точное местонахождение.
– В письме она требует бросить службу, вернуться в Россию и решить, наконец, вопрос с их браком, то есть со своим замужеством. Ей всё же уже двадцать три года.
– Брат Станислав отвечает ей отказом, и она, понимая, что это разрыв, решает ему таким образом отомстить.
– Скорее всё-таки заставить поступить по-своему. Бросить службу и вернуться к ней.
– Осознав, какой степени важности информацией обладает, Хелена решает выйти на людей, которым данная информация на вес золота.
– На англичан.
– Да. На что она рассчитывала, обратившись к англичанам? Что, раскрыв им тайну, сорвёт поход брата в Хиву? А в качестве поощрения получит возможность бежать с ним и далее беспрепятственно жить с ним в Европе?
– И безбедно, надо полагать.
Тут лицо Переверзева приобрело выражение искреннего, детского недоумения:
– Она в самом деле думает, что если расскажет англичанам о брате, те ему ничего не сделают? – спросил он изумлённым голосом.
– А что, ты впервые встречаешься с такой дурой? Да не только глупые бабы – сиятельные господа с университетским образованием не раз – и не два – в подобное верили. Как говорил его высокопревосходительство генерал Мальцев: разведка держится на дураках.
– А что же Янковский? Тоже дурак и поддастся на подобный шантаж своей глупой кузины?
– А ты вообще уверен в нём как в офицере?
– За десять лет службы он показал себя с лучшей стороны.
– Да, но тогда в деле не была замешана женщина.
Услышав вновь слово "женщина", Переверзев поморщился:
– И эта женщина наверняка напомнила ему, как он был сослан из гвардии в туркестанское захолустье… Д кто его знает, не держал ли он все эти годы камня за пазухой?


Мохаммед Керим вновь вошёл в комнату, снова прервав наш разговор.
– Я распорядился приготовить вам одежду и верблюдов, уважаемые.
Купец стоял, переминаясь с ноги на ногу. Было видно, что его гложут сомнения.
– Вы чего-то опасаетесь, достопочтенный Мохаммед Керим? – спросил его я.
– Вы уверены, что должны ехать? – наконец осмелился задать вопрос наш покровитель. – Хан отрядил искать вас лучших людей. И кроме стражников хана этим занимаются ещё какие-то люди. Кажется они нарочно приехали в город на ваши поиски.
– Что за люди?
– Разъезжают по городу на дорогих аргамаках , ведут себя грубо. Только и высматривают подозрительных.
– Да, мы должны ехать, – коротко ответил я, и Мохаммед Керим, поняв, что спорить не стоит, вновь удалился.

После его ухода мы долго молчали.
– А как ты стал разведчиком, Музаффар? – заговорила, наконец, Нин. – И каково твоё настоящее имя?
– Тебе не нужно знать моего имени. До тех пор, пока мы не выберемся туда, где за его знание тебе не будет ничего угрожать.
– Ты – известный для них человек? И, надо думать, опасный?
– Тот, кто знает десять тайн своих врагов, во сто крат опаснее того, кто убил их сотню.
– Значит ты русский, – утвердительно произнесла Нин.
– Меня можно назвать русским. Можно назвать поляком. А можно и литвином.
– Русским потому, что ты служишь русскому государству. Поляк – твоё происхождение. Так? А литвин что?
Я улыбнулся.
– Не совсем так. Когда-то давно мои предки основали государство под названием Литва. И звались они литвинами. Но и русскими тоже. Говорили они на русском языке и верили в русского бога. Потом другая часть русских создала своё государство – Россия. И Россия стала воевать с Литвой, и Литва с Россией.
– За что они воевали?
– Каждое их этих государств хотело объединить под своей властью всех русских. Постепенно Россия стала побеждать. Тогда мои предки заключили союз с поляками, создали с ними общее государство, стали говорить по-польски и перешли в польскую веру. Но Россия всё равно оказалась сильнее. Она завоевала и Литву, и поляков. После этого многие поляки стали служить России.
– И ты поехал на границу, чтобы служить разведчиком?
– Нет. Сначала я поехал в столицу России Петербург и окончил там одно из лучших военных учебных заведений империи для того, чтобы служить в гвардии – самых лучших русских войсках.
– Значит, ты – из благородной семьи? Иначе бы тебя не приняли учиться в таком заведении.
– Да, в моём роду были прямые потомки правителей Литвы и Польши.
– А что было потом? С тобой?
– Сразу после окончания учёбы меня зачислили в гвардейский Литовский полк. И почти сразу наш полк направили из Петербурга в Польшу. Совсем близко к моему дому.
– И ты что, не выдержал и сбежал домой? И тебя сослали за это сюда?
Я невольно рассмеялся.
– Нет, Нин. Случилось так, что в тот год поляки в России подняли восстание за свою независимость . Многие офицеры-поляки, служившие в русских войсках, стали поддерживать восстание и переходить на сторону восставших. Наш полк, как я уже говорил, волей случая оказался как раз в восставших землях . Я остался верен присяге. Но всё же был обвинён в оказании помощи повстанцам. Доказать ничего не смогли, но... Меня не судили, а просто отослали служить на самые задворки России – в Туркестан. Здесь я и стал разведчиком.
– Да, Музаффар. Сложно быть одновременно и русским, и поляком. И литвином. Я правильно запомнила это слово?
– Правильно.
– А ещё быть уйгуром. И мусульманином, которым на самом деле не являешься, А ещё дервишем Музаффаром.
– Не труднее, чем быть помощником дервиша Мансуром, – засмеялся я
– А завтра, – задумчиво произнесла Нин, не обращая на мои слова внимания, – ещё и богатым хаджи  с его наложницей.


Переверзев сделал очередной глоток чая из чашки и замер, наслаждаясь вкусом напитка:
– Полагаешь, Янковский все эти годы лишь изображал из себя преданного честного офицера, под овечьей шкурой скрывая волка? –  майор выдохнул. – Меня терзает и следующий вопрос: отчего телеграммы из Петербурга идут в Тегеран? Как те, где говорится о крушении нашего судна и спасении Кота, так и те, где обсуждаются поиски женщины? Выходит, англичане давно уже связали Кота с Янковским и пытаются выяснять их судьбу, действуя из Тегерана?
– Как наиболее удобного места, откуда можно действовать. Да, трудно было бы себе представить, что донесения в Тегеран из Перебурга по секретному дипломатическому каналу посылаются по какой-то прихоти.
– А это значит, что девица могла сообщить им о походе Янковского в Хиву на поиски Кота.
Майор поставил чашку на стол.
– Только имён не назвала.
– А ей самой об этом мог сообщить только сам Янковский. Так же, в письме.
– Что же, получается, поручик не в меру болтлив?
– А может быть это мы не в меру доверчивы? – по выражению лица Бунько стало понятно, что его озарила какая-то новая мысль. Он поднялся со стула с явным намерением куда-то пойти.
– Мне понадобится два часа, чтобы кое-что выяснить. Через два часа буду обратно и доложу.
Переверзев, делая очередной глоток чая, в знак согласия моргнул глазами поверх ободка чашки. Бунько откланялся и вышел.


Жара, иссушавшая Хиву весь день, к вечеру немного спала, и цикады завели свой вечерний концерт. В этот поздний час я, наконец, закончил труды по перерисовке изображения розы ветров с плеча Васильчикова на голову Нин. Предварительно я чисто выбрил на голове моей спутницы небольшой пятачок кожи, куда и перенёс рисунок. Затем зачесал волосы девушки так, что они плотно скрыли выбритую на голове площадку – за месяцы, прошедшие после памятной "стрижки" ножом в горах, волосы основательно отросли и длина их позволила скрыть рисунок как нельзя лучше. Даже если стражники настоят на досмотре Нин, им вряд ли прийдёт в голову так тщательно копошиться в её причёске, чтобы возникла опасность обнаружить выбритое место и розу ветров на нём. А большего мы всё равно сделать ничего не могли.
Сам я тщательно вымылся "добела", одел на себя приготовленный для меня роскошный богатый халат и туфли, а затем, стоя перед зеркалом в комнате купца, с помощью добытого Мохаммед Керимом коллоидного раствора нанёс себе на щёку небольшой, но заметный шрам. Нин также приоделась в красивое шёлковое платье, поверх которого накинула паранджу.
– Ну как? – спросила Нин вошедшего в комнату Мохаммед Керима, откинув сетку паранджи со своего лица. Купец бросил взгляд на девушку, но быстро повернулся в мою сторону и принялся рассматривать меня. Поправив после тщательного осмотра мою одежду в нескольких местах, купец, наконец-то, молча выразил мне своё удовлетворение.
– А Мансур? – кивнул я на Нин, так и стоявшей в ожидании его оценки.
Купец, наконец, оглядел и её, сухо процедив:
– Ничего. Сойдёт за девушку.
Мохаммед Керим, повёл нас во двор дома осмотреть предоставленных нам верблюдов. Назавтра утром нам предстояло двинуться в путь.


Штаб-ротмистр Бунько вернулся в кабинет Переверзева, как и обещал, спустя два часа.
– Хочу сказать, что поручик Янковский уже, должно быть, служит не нам.
Чего-то подобного Переверзев и ожидал. Бунько продолжил:
– Он отправился в Кашгар в апреле. Сейчас уже конец августа. А о выполнении им задания в Кашгаре до сих пор ничего не слышно. Если бы с человеком, к которому посылали Янковского, что-то случилось, кашгарцы не смогли бы этого скрыть. Я намеренно только что проверил все сообщения, которые приходили к нам за это время, и ни нашёл ничего подтверждающего выполнения Янковским приказа.
– Что ж, это ещё одна капля в чашу наших подозрений.
– В чашу наших убеждений. О нём и его сестрице.
– А мог он написать в письме своей сестре, возможно, невесте, также и о своём задании в Кашгаре? И попросить её передать эту информацию нашим противникам? – Переверзев снова задумался. – Хотя зачем ему сообщать об этом через неё?
– Безусловно. Он добрался до Кашгара и сам вполне мог рассказать британцам о своей миссии.
– Мне, кажется, понятна и роль его сестры. Янковский идёт в Кашгар, где переходит на сторону англичан. Поверят ли ему англичане? Тут у него могли возникнуть сомнения, всё же послужил он нам немало и им крови попортил предостаточно. Но вот перед его приходом к англичанам является также и его сестра. Она предупреждает их о желании брата переметнуться на их сторону, и после её обращения в истинности его намерений предательстваэтого уже ни у кого нет сомнений. Он, по сути, отправил сестру к британцам послужить заложницей.
– А называется она им чужим именем. Зачем ей называть своё? Она же просто-напросто должна сообщить, что некий русский офицер в Кашгаре намерен передаться в их руки.
Переверзев не видел в этих выводах ничего ложного.
– Эх, где сейчас этот Янковский и что делает?
– Затаился, видимо, в каком-нибудь безопасном месте Кашгарии и ждёт. С главным намерением остаться целым и невредимым. И мыслями, надо полагать, о Париже.


Досмотр меня и всего моего скарба, неизбежность которого при выезде из Хивы была для нас очевидна, продолжался уже полчаса. Стражники обыскали все мои (предоставленные Мохаммедом Керимом) вещи, раздели меня догола и осмотрели с ног до головы. Я был спокоен и смотрел на них с достоинством уважаемого человека, равнодушно относящегося к творимым над ним унижениям. Мысленно же я ещё раз поблагодарил доктора, сделавшего мне перед отходом обрезание, и вообще всех, кто, отправляя меня в этот поход, дальновидно предусмотрел подобную мелочь. В нашем деле мелочей не бывает.
Нин во время моего досмотра сидела в сторонке, отвернув прикрытое паранджой лицо. Не найдя ничего меня порочащего, стражники вернули мне одежду, а начальник их отряда почтительно поклонился, будто извиняясь.
– Дела службы, уважаемый Хайдар-ходжа. Мы проверяем всех покидающих наш город. Слава аллаху, вы, как я вижу, чисты.
Я, не отвечая ему, с достоинством же надевал на себя обратно свой богатый халат.
– А теперь мы досмотрим также вашу спутницу.
Не успел я ещё даже сообразить, о чём сказал предводитель стражников, как внимание отряда переключилось на Нин, а стоявший рядом со мной вооружённый пикой халатник быстро двинулся к девушке. И я, ещё не успев до конца одеться, в мгновение ока оказался у него на пути и крепко схватил его за древко пики.
– Я не позволю никому видеть лицо моей женщины! И, тем более, её тело!
Халатник попытался вырвать пику у меня из рук, но тщетно. Увидев это, другие стражники и начальник отряда кинулись к нему на помощь. Не выпуская пики из рук, я сделал два шага, загородив им собой путь к Нин. Сражники приблизились ко мне вплотную, но я стоял непоколебимо, цепко не выпуская из рук древко пики их товарища.
Назревала стычка, но тут обстановку разрядил появившийся невесть откуда всадник. Гордо восседавший на дорогом коне ахалтекинской породы, всадник явно не принаджлежал к остановившему меня отряду. Попона на коне всадника, а также накидка на нём отддавали малиновым цветом – таких попон у служащих хивинского хана не было. Видимо это был человек из числа тех всадников, о которых предупреждал накануне Мохаммед Керим.
– Что здесь происходит? Кто этот человек? – громко крикнул всадник замершим при его появлении стражникам.  Было заметно, что всадник имеет над ними власть.
– Это Хайдар-ходжа, чиновник из Бухары. Он следует к себе на родину в Бухару.
Всадник подъехал к нам вплотную и повернул коня к Нин.
– А это его наложница, – пояснил далее начальник стражи.
– Если вам так угодно обыскать мою женшшину, так и быть! Но пусть её обыскивает тоже женщина! – крикнул я всаднику, как бы подсказывая ему и всем остальным, как следует поступить. Среди стражи хана женщин не было – это я знал достоверно – поэтому столь разумное решение было невыполнимо.
– Я понимаю ваши опасения быть обесчещенным, уважаемый. Но у нас нет женщин, способных обыскать вашу девушку, – всадник на богатом коне вновь повернулся ко мне. Я отпустил пику халатника, и тот, освободившись, отошёл от меня, смотря в мою сторону со злостью.
– Послушайте, уважаемый, – наполнив елем свой голос, обратился я полушёпотом к всаднику, – мы и так задержались, уже скоро дневной зной станет невыносимым. Зачем отнимать время и у нас, и у вас? С благословения моего владыки достопочтенного эмира, я мог бы предложить вам некоторое количество золотых вещей... которые могли бы стать залогом эмира, отданным вам за душу его преданного раба.
Всадник прищурил глаза и резко отъехал от меня в сторону.
– Ты полагаешь, бухарец, что мы откажемся от выполнения своей службы ради золота, которым ты хочешь откупиться? Уж не потому ли ты предлагаешь нам его, что чего-то опасаешься?
– Стражники и так уже осмотрели меня, – быстро отступился я от своего предложения, приняв извинительный вид, – но, понимаете сами, честь моей женщины...
– Мы не имеем права оскорблять тех, в чьей душе цветёт вера в великого аллаха и его пророка Мухаммеда, да святится его имя во веки веков, – проговорил всадник. – Но есть выход. Вы же не будете против, если её осмотрит евнух?
Предложение всадника было именно тем, чего я опасался больше всего. Если евнух будет расторопен, он найдёт на голове Нин то, чего ему не следует находить. Да и кто поручится, что вместо евнуха не приведут такого же всадника из того же отряда, выдающего себя за евнуха? Надо было что-то предпринимать.
– Мудрое решение, достопочтенный! – крикнул я всаднику. – Если её осмотрит настоящий евнух, ничья честь никак не пострадает. Полагаю, мы с вами можем тотчас же отправиться в гарем какого-нибудь достойного человека и попросить его уступить нам на время своего евнуха?
– Сейчас приедут мои люди и дадут вам коня. Я знаю одного достойного человека, который не откажет нам в такой просьбе. Поедем к нему.
Через некоторое время действительно появились другие всадники на таких же дорогих конях с малиновыми попонами. Один из них по приказанию старшего спешился и уступил мне место в седле, другой также спешился и передал повод своего жеребца товарищу – чтобы тот взял коня для евнуха. Затем мы – четыре человека – пустились вскачь по известной всадникам хивинской улице и вскоре оказались у дома какого-то местного богача. Мы вошли в дом. Всадник на ахалтекинце переговорил с управляющим хозяйством (самого хозяина дома не было) и, спустя некоторое время, к нам вышел крупный мужчина в тёмной одежде. По виду это был действительно евнух. Все вместе мы вернулись к воротам города, где нас с Нин остановили для досмотра. Всадник на ахалтекинце что-то сказал евнуху, и тот, взяв Нин за рукав платья, проследовал с ней в шатёр. Это был шатёр, где стоявшие на посту у ворот стражники обычно прятались от солнца. Евнух и Нин скрылись внутри шатра.

Пока шёл осмотр Нин, я соображал, что делать, если они обнаружат рисунок. Всадник на ахалтекинце, по моему мнению самый ловкий и сильный боец из всего их отряда, в это время слез с коня и находился ближе всего ко мне. В случае нашего провала, я должен буду успеть подскочить к нему, вынуть у него из ножен саблю и отправить его на небо к гуриям. Затем нужно будет попробовать сразить ещё одного, того, который сейчас отвлёкся на осмотр ног своего коня и стоит, нагнувшись, спиной ко мне. Далее я захвачу оддного из жеребцов, вскочу на него и верхом постараюсь подхватить у шатра Нин и посадить её в седло. Вместе мы можем попытаться оторваться от погони и скрыться где-нибудь в городе. По нам могут стрелять. И если обычные хивинские стражники вооружены допотопными кремниевыми ружьями и вряд ли смогут причинить нам какой-то вред, то всадники, как я успел заметить, имеют при себе современные револьверы неизвестной мне марки. Это уже опасно. Любопытно, откуда взялись в Хиве эти вышколенные головорезы? Не иначе как нарочно прибыли искать Васильчикова. А откуда им вообще известно про Васильчикова, и тем более про розу ветров? Захватили кого-то из спасшихся наших людей с парохода? Но откуда им известно о крушении парохода? Кто пустил этих псов в погоню за нами? На этом мои мысли были прерваны.

Полог шатра распахнулся, и из шатра вышел евнух. Нин оставалсь внутри. Это плохо: если всё обнаружилось и нам придётся бежать, вытащить Нин из шатра потребует некоторого времени, за которое стражники могут успеть меня настигнуть.
Евнух посмотрел на всадника на ахалтекинце и подал ему какой-то знак глазами. Я весь превратился в предельно натянутую струну. Сейчас станет понятно, что означает этот знак, нашёл евнух рисунок или нет. И тогда я должен буду немедленно действовать – сделать попытку спастись. Но не раньше. Главное – не сорваться раньше вермени.
А всадник на ахалтекинце молчал. Затем он небыстро сел на коня и спокойно кивнул нам:
– Проезжайте!
Мой халат к этому времени от напряжения стал мокрым. Всё. Евнух ничего не нашёл. Остальные всадники так же сели на своих коней, ожидая распоряжений старшего. Мы с Нин могли ехать.

Моё лицо вновь приняло выражение оскорблённого самолюбия. Глядя на стражников сверху вниз, как подобает глядеть на жалких холопов, я помог вышедшей из шатра Нин взобраться на верблюда, а затем пошёл к всаднику на ахалтекинце. В руке моей вновь возник кошель с золотом, которым я хотел откупиться от досмотра.
– Я не знаю твоего имени, и пусть будет так. Но возьми всё же вот это.
– Зачем ты даёшь мне золото? Ты же свободен и можешь ехать?
– Имущество даётся правоверному в качестве испытаний! Ты, я вижу, оказался достойным человеком. Я не хочу, чтобы такой человек, как ты, обижался на меня. Я вижу, ты – чесный слуга всевышнего и честно делаешь своё дело.
– Так зачем ты мне даёшь золото сейчас?
– Если оно не нужно тебе, потрать его на борьбу с неверными. Особенно русскими. Хиву не должна постигнуть участь Бухары! Да поможет аллах тому, кто сражается за веру!
Всадник подъехал ко мне и почтительно взял у меня из рук кошель. Я, ничего больше не сказав, быстро повернулся и пошёл к своему верблюду. Было слышно, что всадники некоторое время смотрели мне в спину, а затем развернулись и ускакали прочь по одной из глинобитных улиц вглубь города.
Стражники выпустили нас с Нин из городских ворот. Теперь мы были действительно свободны! И вся наша задача отныне, как нам казалось в тот миг, состояла лишь в том, чтобы успеть добраться в Бухару до отправления каравана караван-баши Ахмеда.


– Вот, милейший, всё и разъяснилось! – почти вбежав в кабинет жандармского управления, Переверзев бросил на стол перед Бунько пачку бумаг. – Только что пришло известие Гродны. Хелена Янковская – двоюродная сестра поручика Янковского, ещё в феврале сего года уехала к брату в Туркестан.
– Ты называешь это разъяснилось? Отбыла-то она в Туркестан. А прибыла по итогу куда?
Запыхавшийся Переверзев всё ещё никак не мог успокоиться:
– Она уехала в Туркестан! Это же меняет дело!
– Меняет? Ничуть не меняет. Задание Янковского в Кашгаре не выполнено. Британцам известно, что Янковский послан в Хиву искать Кота. Об этом свидетельствуют посылаемые ими телеграммы в Тегеран. Наконец женщина эта, Янковская, каким-то образом вышла на них. Да так, что они разыскивают её концы по всей империи.
Переверзев всё ещё тяжело дышал, не говоря ни слова.
– А сообщила она всем, что едет к брату в Туркестан затем, чтобы спокойно покинуть Россию, – закончил Бунько. – После того как они с братом отдадут британцам все известные им секреты.
Всё ещё тяжело дышащий Переверзев решил, очевидно, прекратить умствования не в меру разошедшегося помощника:
– Запроси заставу Сретенка, секретно, по телеграфу, курьером, срочно! Пусть сообщат всё, что знают о Хелене Янковской. Известна ли им эта женщина? Приезжала ли таковая на заставу? Имеются ли какие-то данные о её местопребывании в настоящее время? Если покинула заставу, то когда и в каком направлении? И срочно!
Бунько встал, собираясь идти выполнять приказ:
– Ответ всё равно прийдёт самое раннее через три недели. И если она сейчас где-то в Петербурге, её нужно начинать разыскивать. А также начинать уже выяснять, каким путём намерен идти дальше сам Янковский.


Вечером того же напряжённого, изматывающего для нас и наших преследователей дня Мирза Али в сообществе Алтыбека и его джигитов расположились, наконец, в стоявшей в тени под чинарами чайхане. Теперь, когда очередной день поисков русского посланца подошёл к концу, можно было перевести дух. Этот день так и не принёс им радости удачи. Никто из досмотренных по всей Хиве выезжающих из города не оказался тем русским разведчиком, на теле которого красовалось бы известное изображение.
А здесь в чайхане собрались многие уважаемые люди, которым было что рассказать. Каждый, кто заходил сюда и располагался на коврах на полу заведения, по обычаю, задавал своему собеседнику вопросы о том, здорова ли семья, и как идут у того дела. В ответ собеседники также спрашивали о делах и здоровье родни. Затем очередной посетитель принимал от чайханщика пиалу с зелёным чаем и принимался тянуть пахучий напиток.
– Ваши дела сегодня были не столь удачны, как хотелось бы, – заметил Мирзе Али его сосед.
– Вы правы. К сожалению, тот, кого мы ищем, не попался сегодня к нам в руки.
– Я слышал, стражники хана обыскивают всех подозрительных и тех, кто покидает город. Их даже раздевают догола и что-то ищут на теле.
– Да, враги хана столь коварны, что готовы унести его секреты даже под одеждой.
– Неужели и мне завтра прийдётся подвергнуться такому унижению? И только лишь потому, что в город проник какой-то лазутчик!
– Вы тоже собираетесь покинуть город?
– Да, как подданному его высочества эмира бухарского мне надлежит в срок прибыть на родину.
– Вы, почтеннейший, из Бухары? Вы на самом деле проживаете в священной Бухаре?
– С самого рождения. А отчего вас так увлекло моё происхождение?
– Оттого, что завтра нам, похоже, придётся осматривать ещё одного бухарца, – засмеялся Мирза Али. – И тоже чиновника.
– А что, сегодня Хиву покинул какой-то бухарский чиновник?
– Да. И нашим людям пришлось потратить на него уйму времени.
– Уж не знаю ли я этого человека?
– Сегодня из Хивы выехал ваш соотечественник, Хайдар-ходжа.
– Я много слышал об этом человеке. Но лично с ним не знаком. Отчего же его досмотр занял у вас так много времени?
– Его досмотр не занял много времени. Но когда мы собирались обыскать ехавшую с ним женщину, он не дал этого сделать, настояв на том, что женщину не может обыскивать посторонний мужчина.
– Неужели Хайдар-ходжа пребывал в Хиве с женщиной?
– Да. Сегодня утром он отправился домой вместе со своей наложницей.
– С наложницей? – бухарец засмеялся.
– Да. Я потому и запомнил вашего земляка, что, поскольку приказ был обыскивать всех, пришлось обыскивать и её. А для этого пришлось даже евнуха привести. Хайдар-ходжа, и это понятно, никак не хотел, чтобы его женщину обыскали мужчины.
– Его женщину? – бухарец опять засмеялся, на этот раз громко в голос.
Мирза Али непонимающе посмотрел на своего собеседника. Сидевший рядом и всё слышавший Алтыбек, словно шестым чувством почувствов неладное, резко насторожился.
– Я понимаю ваше состояние, – пояснил свой смех бухарец. – Но, скажу вам, между нами. Об этом знает вся Бухара. Хайдар-ходжа равнодушен к женщинам. Его привлекают, да простит меня аллах, только молодые мальчики.
Произнеся это, бухарец продолжал мелко смеяться, лица же Алтыбека и Мирзы Али побагровели. Оба они разом вскочили и уставились, взволнованные, друг на друга, как бы спрашивая один у другого, что делать. У обоих был вид людей, которых обвели вокруг пальца.
– Вы думаете это тот, кто нам нужен? – первым заговорил Мирза Али.
– Почему с ним была женщина?
– Может быть с ним был мальчик под паранджой?
– Нет!!! – почти прокричал Алтыбек, – Евнух точно сказал мне, что там была девица! Я это уточнял!
– Тогда надо срочно скакать за ними в погоню!
Алтыбек, хорошо понимавший, что придётся ждать утра, со всей силы до боли сжал в руке полог своего халата и прошипел.
– Завтра. Как только начнётся рассвет.

С рассветом, едва стало возможно различать дорогу, отряд Алтыбека сорвался в погоню, вылетев из ворот Хивы по дороге, ведшей на Бухару. Всадники гнали без устали, лишь изредка заглядывая в придорожные постоялые дворы, если таковые попадались на пути, чтобы напоить коней и, главное, проверить, не остановились ли там богатый бухарский чиновник и его наложница. За несколько часов скачки им не попалось никого даже отдалённо похожего на разыскиваемых.

Мы с Нин успели удалиться от Хивы на весьма приличное расстояние и спокойно двигались, даже не подозревая, что наши преследователи находятся в четверти часа езды от нас. До нашей последней встречи оставалось совсем немного времени...

После целого дня бешеной скачки, уже почти под вечер, отряд Алтыбека настиг на дороге шедшего пешком нищего дервиша, которого сопровождал мальчик, его помощник. Тщательно расспросив дервиша и его помощника, обо всех, кто встречался им на дороге, и не получив никаких обнадёживающих ответов, Алтыбек понял, что погоня на сегодня окончилась ничем. Наступали сумерки, и джигитам пора было позаботиться о себе и своих конях. Скорее всего, искать далее в направлении Бухары не имело смысла – верблюды не могли пройти за два дня такого расстояния и уйти настолько далеко, что их не смогли догнать скакавшие во весь опор всадники на быстрых конях. Очевидно, чиновник и его наложница свернули с дороги и скрылись в одном из придорожных селений. Назавтра следовало вновь проехать по всему пути и попытаться отыскать их где-то там.

Алтыбек и Мирза Али, как и их джигиты, конечно же не знали, что в обед предыдущего дня, через несколько часов после того, как мы вышли из Хивы, нас нагнали верхом на конях Мохаммед Керим со своим слугой Рахимом. Они привезли нам нашу одежду дервиша и его помощника, в которую мы и переоделись, не мешкая. А я стёр с лица свой заметный "шрам". Забрав у нас верблюдов и наше богатое одеяние, Мохаммед Керим попрощался с нами и отправился домой, свернув, однако, на некоторое время в сторону с дороги в одно из селений. Там он и переждал погоню всадников Алтыбека. А мы – дервиш и его помощник – ничего не смогли сказать Алтыбеку и его всадникам полезного, чтобы помочь им в их поисках. Мы шли обратной дорогой на Ургенч, откуда рассчитывали отправиться в Бухару с одним из караванов.


Майор Переверзев буквально вбежал в здание Землемерного института. Полчаса назад он получил уведомление о имеющемся для него срочном сообщении от Гербера, и, не мешкая, сразу же помчался за ним самыми быстрыми видами транспорта:
– Мне нужен Иванов-Никодимов, немедленно!
– Господин Иванов-Никодимов изволят пить кофе. – Полным спокойствия голосом заметил в ответ на столь шумное появление жандарма сидевший в парадной человек, встречавший посетителей. Человек этот спокойно размачивал сушку в чашке с напитком, которую держал в руке.
– Не изволите ли и вы кофею, милостивый государь?
Запыхавшемуся Переверзеву сделалось бкувально дурно от охватившего его негодования. Ещё миг, и он готов был наорать на встретившего его, расчехвостив того и в хвост, и гриву. Но... Жандармский офицер, перевидевший на своём веку всякое, поймал во взгляде сидевшего то самое выдержанное спокойствие, каким полон взгляд любого бывалого служаки, что военного, что жандармского. Взгляд, заставивший Переверзева замолчать и мигом взять себя в руки.
"А ведь в самом деле, майор, вам здесь не ярмарка!" – подумал про себя Переверзев, понимая, что в таком заведении даже посетителей встречают не петрушки из кукольного театра, а многократно проверенные делом люди.
– Извините, милейший, – Переверзев уже успел успокоиться, – но мне очень нужен господин Иванов-Никодимов.
– Раз нужен, так и скажите. Зачем же кричать?
– Прошу прощения ещё раз.
Человек поставил чашку с кофе на стол, встал и спокойно проводил майора в комнату с тайной дверью, где его ожидал шифровальщик Гербер со срочным сообщением.

– Из Петербурга передано, – сев напротив Переверзева, привычно отчеканил поручик Гербер своим "машинным" голосом: казалось, что в силу долгой работы поручика с вечно стучащим телеграфным оборудованием, сам голос его сделался похожим на стук пишущей машинки, – Хелена Янковская отбыла к брату в Туркестан.
Переверзев нервно встал. Теперь о её отъезде в Туркестан сообщали англичане. Выходит, их с Бунько предположения, что Хелена сообщила окружающим о цели своей поездки лишь для вида, оказались неверными. Она действительно отправилась в Туркестан.
– Передано в Тегеран? – майор не сомневался в ответе.
– Так точно, в Тегеран. Но служащий, передавший телеграмму в Персию, после этого отправил ещё одну.
– Куда?
– В Гродну.
– В Гродну? – этого Переверзев никак не ожидал. Неужели британцы совсем лишились страха и так открыто теперь общаются с агентами в Гродне по телеграфу?
Майор приподнялся со стула и произнёс тоном, не терпящим возражений:
– Надо поставить шпиков вокруг гродненского телеграфа и захватить того, кто получает эти телеграммы. От него мы узнаем всё, что нам требуется по делу этой самой Хелены Янковской. И зачем она им нужна, и почему они её ищут, и так далее.
Тут уже приподнялся со стула Гербер.
– Вы что, господин майор? Хотите раскрыть перед англичанами, что мы прочитываем их секретный канал посылки телеграмм? Вы хотите лишить нас возможности читать их дипломатическую переписку?
На лице Гербера в этот миг застыл вопрос – в своём ли уме находится жандармский?
– Но кто-то передаёт им данные из Гродны!
– Так ищите его! – будто школьный учитель нерадивому ученику ответил Гербер. – Только своими средствами.
– Но ведь это – дело небыстрое! А сейчас речь идёт о жизни нашего офицера и его сестры.  Возможно, даже не одного офицера!
– Могу вам посочувствовать, майор, но раскрываться перед противником ради спасения нескольких человек... Вас за это отдадут под суд. Обещаю вам, как только они пошлют телеграмму в Тегеран, тотчас же уведомлю срочным курьером.
Гербер сложил бумаги на своём столе.
– Да и неизвестно ещё, спасёт ли это кого.


Доуи, поднятый с постели посреди ночи, прочитал документы, принесённые ему служащими посольства:
– Это надо срочно телеграфировать для Мэттисона в Барнаул, – старый разведчик пытался окончательно проснуться и обрести ясность ума. – Да, Том.
Том, пришедший в этот ранний час в посольство вместе со своим шефом, также пытался сосредоточиться, чтобы не упустить ничего важного:
– А в Тегеран? –
– Не надо, – отрезал Доуи. – Мы и так послали туда несколько телеграмм, которые вообще не следовало посылать. И всё из-за склочного характера Мамфорда!
– Это именно та Янковская, сэр, – бегло просмотрев бумаги, повторил Том. –  Та, что скрывала своё имя, выдумывая себе разные имена и биографии. Та самая, брат которой устраняет верных нам людей по всему Туркестану. Мистер Печка не ошибается. Это именно она.
– Ради этого, безусловно, стоило поднять меня с постели в такую рань, – якобы недовольно проворчал на самом деле до смерти довольный Доуи. – Но главное в том, что наш обаятельный Печка сумел втереться в доверие к людям, лично знакомым с Янковским Станиславом и узнать об одной его важной примете – за левым ухом у Янковского имеется большая родинка. Пойдя на задание, Янковский наверняка перейдёт границу под видом купца или какого-то другого местного жителя. В кого он будет переодет на этот раз, нам неизвестно. Но тех, кто пересекает русско-кашгарскую границу, и тех, кто движется по дорогам Кашгарии, не так много. Досмотреть подозрительных и найти среди них с родинкой за ухом – задача выполнимая.
– Может всё-таки сообщить о его примете в Тегеран, сэр?
– Том, Янковский что, в Хиву пойдёт? На свидание к Васильчикову? Это ерунда. Не надо ничего посылать в Тегеран.
– Боюсь, мы не успеем уже сообщить об этом Мэттисону. Его курьер уже должен был покинуть Барнаул. Следующий его приезд состоится не раньше конца октября.
– Мы сообщили Мэттисону о Янковском, – успокоил подчинённого Доуи, – и это важнее всего. Теперь они будут начеку. Главное – уберечь от рук Янковского жизни преданных нам людей. Пока русские не предпринимали никаких операций по устранению кого-либо из наших. Возможно, им это попросту не удалось. Как раз ввиду предпринятых мер. Полагаю, что Мэттисон и вся наша резидентура в Кашгарии сумеет самостоятельно найти и опознать Янковского, когда тот появится. И воздать ему по заслугам. Если же Янковский появится в Кашгарии позже, Мэттисон успеет получить от нас его особые приметы, тогда отыскать его станет ещё проще.
Доуи бросил бумаги на стол.
– Да, Том. И рассчитаться за всё.


;

4.


1 сентября 1872 г. Петербург.

– Дамы-господа-мещане, а также лица духовного звания! Приходите посмотреть небывалые состязания! Ибрагим Турецкий к вашему вниманию! Силач приезжий с дальнего расстояния! Пудовые гири бросает как горошины, гнёт пятаки и делает ещё много чего хорошего! – молодой человек, эдакий уличный конферансье, голосил на всю Сенную площадь, созывая народ на небывалое, по его словам, представление. На огороженной посреди площади подобно цирковому рингу небольшой территории стоял широкоплечий силач невысокого роста, чёрный как смоль – по-видимому действительно заезжий артист откуда-то с южных пределов. Силач приготовился кидать гири, а мальчишка-подросток, также видимо из состава гастролирующей труппы, снял с себя картуз и, протянув его в руке, побежал между собравшихся посмотреть представление зевак, выкрикивая глупую присказку:
– Эх судьба-судьбина, кр;вая колеечка, путь мне на чужбину, пожертвуйте ж копеечку!
Серафима, потерявшая после гибели своего Николеньки вкус к жизни, не могла как прежде радоваться и восхищаться, наблюдая за когда-то любимыми ей представлениями силачей. И всё же пируэты, которые творил чернявый артист Ибрагим Турецкий, заставили улыбнуться и её. Она остановилась и даже немного протиснулась в базарной толпе вперёд, пытаясь получше рассмотреть даваемое представление. И, конечно же, не замечала, как из толпы напротив наблюдает за ней мужчина. Мужчина, которого она когда-то, можно сказать, отдала прямо в руки полиции – рыжий подручный шниффера Медведя с оспинами на лице. И уж совсем не могла знать Серафима, что одновременно с другой стороны за ней наблюдают ещё одни внимательные глаза.


– Мы нашли эту женщину, Том! – мистер Доуи не скрывал своего счастливого возбуждения.
– Сэр, почему вы уверены, что она знает то, что нужно нам?
– Том, я много раз разговаривал с Николаем Французовым и, надеюсь, достаточно хорошо сумел его изучить. При этом, заметь, сам Николай ничего даже не заметил! Так вот этот Николай, упокой господь его душу, не умел лишний раз держать язык за зубами. И ещё Николай был неравнодушен к женщинам. Такой человек просто не смог бы не похвастать перед своей любовницей чем-то, что представляет собой тайну! Женщинам ведь нравится, когда мужчины доверяют им тайны. Да, Том. Поэтому я уверен, что любовница Николая должна знать о этих документах, должна! И теперь, когда мы её наконец-то нашли, нам нужно лишь заставить её пойти нам навстречу.
Доуи остановился и сокрушённо покачал головой:
– И как только его пустили в свою организацию революционеры-террористы?
– Николай был ещё и террористом? – удивился Том.
– Скорее артистом, любил красивые позы, красивые жесты. А меж тем не гнушался и местной уголовной среды. Да, Том. И нас он тоже не гнушался.
– Он не гнушался, а его женщина? Даже если она что-то знает и может нам помочь. Станет ли она помогать? Скажу вам прямо, сэр, мне эта затея не нравится.
– А именно?
– Ваше желание говорить с этой женщиной означает опять повторять старые ошибки.
Доуи с любопытством уставился на молодого человека, решившего, кажется, учить его работать.
– С ней уже пытались поговорить в Бадене, – продолжил Том. – Чем это закончилось, известно. Надо бы придумать что-то новое.
– А что бы ты предложил? Ничего не делать?
– Я бы предложил всё-таки основательно её изучить. Места, которые посещает, людей, с которыми общается. Её слабости. Теперь, когда у нас есть такая возможность…
– Время, дорогой Том! Его запасы у нас небезграничны. Мы накануне успеха, да, но ещё ничего не предрешено! А эти документы как раз и могут стать той соломинкой, что переломит хребет верблюду. К тому же, не забывай, русская контразведка тоже не лежит на печи, как говорят тут, в России.
– И всё же если эта женщина окажется, например, идеалисткой, она нам ничего не скажет. У нас уже была одна пленница в Туркестане, которая так ничего и не сказала.
Доуи молча походил по комнате.
– Мне не нравится это, Том, но ты меня убеждаешь. Что ж, попробуем сделать так, как предлагаешь ты. Только надо смотреть в оба! Как бы не случилось так, что кто-то тем временем стал следить за вами. Ты понимаешь, о ком я.
– Да сэр. Раз русская контразведка потеряла наш след, мы, пожалуй, не станем возвращать его им обратно.


В это раннее утро Иван Казимирыч Переверзев пришёл на службу первым из всего жандармского управления. Спеша снова приступить к оставленному им поздним вечером расследованию, он прошёл к своему кабинету, собираясь, было, отпереть дверь ключом, и тут заметил пробивавшуюся из-за двери полоску света. Майор насторожился, шаги его стали пружинистыми и неслышными. Осторожно достав из кобуры свой новенький револьвер Лефоше, майор приоткрыл незапертую дверь.
За столом при свете непогашенной керосиновой лампы спал, облокотясь на руки, штаб-ротмистр Бунько. Его подчинённый, очевидно, так и не ушёл вчера домой и всю ночь просидел, читая материалы по делу Янковской. Переверзев спрятал револьвер, спокойно снял шинель, повесил её на вешалку, после чего нарочно громко стукнул этой вешалкой об стену. От громкого звука Бунько взрогнул и поднял голову.
– Твоё счастье, что у нас здесь керосинка. Иначе свечей бы не напасся. Всю ночь, поди, пробыл тут?
Бунько спросонья согласно кивнул.
– Рассказывай, зачем столько керосина сжёг? – Переверзев поднял лампу, оценивая, сколько ещё осталось в ней горючей жидкости.
Бунько зевнул, затем отряхнулся, после чего принял свой обычный молодцеватый вид.
– Тегеран – не то место, где находятся те, кто охотится за Янковским.
– Почему же? – спокойно спросил Переверезев, видя на столе перед штаб-ротмистром листки с текстами перехваченных телеграмм. Бунько кивнул на эти листки:
– Я решил прочитать телеграммы как они есть, на английском. На что мы не обратили внимания: Гербер перевёл вот это предложение как "вы спросили сообщить вам". Скорее всего, не придал этому значения. В первоисточнике же здесь написано "вы просили сообщать". Понимаешь, он просит ему сообщать. Как если бы происходят где-то события, а он хочет, если они происходят, просто знать о происходящем.
Бунько потряс головой, чтобы окончательно проснуться, и заключил:
– Британцы, скорее всего, никак не связывают Васильчикова и Янковского между собой.
Теперь Переверзев, пожалуй, был готов с этим согласиться:
– А невыполненное Янковским задание в Кашгаре тоже может быть не выполнено по какой-угодно причине. Возможно, весьма далёкой от сделанных нами предположений… И всё же, однако… Поехала она в Туркестан зачем? И как попала к англичанам?
– Просто поехала. К жениху-кузену.
– Выходит, могла быть там похищена? Похитители решили – и справедливо – что девушка является родственницей одного из офицеров заставы, и похитили.
Переверзев напрягся.
– Тогда её необходимо срочно спасать! Если это ещё возможно. Задействовать все силы пограничной стражи, казачьего войска Семиречья, всей тамошней жандармерии и даже военных в Кульдже. Подняв всех на ноги, мы найдём её в самые короткие сроки – для этого наших сил крае сейчас более чем достаточно.
– Если жива – найдётся. Только вот когда её похитили? Уехала из Гродны она в феврале, розыск британцы начали в июле. Если её похитили с заставы, – Бунько снова зевнул, – о её похищении давно бы уже были уведомлены местные власти. И, если жива, уже должна бы быть найдена.
– А если похитили тогда, когда она уже покинула заставу? В самом деле, Янковский ушёл через границу с заданием, зачем ей там оставаться? Собрала вещи и отбыла обратно домой. Тут-то её и выследили похитители. И никто о её похищении до сих пор не знает. Искать её следует начинать немедленно!
– Может стоит всё же поначалу дождаться ответа с заставы?
Как по мановению свыше тот же час раздался стук в дверь, и вошедший секретарь Цветочников протянул Переверзеву сообщение. Майор дождался, пока секретарь вышел, и зачитал:
"На ваш запрос о судьбе госпожи Янковской сообщить ничего не имеем. Никакими данными о пребывании запрашиваемой особы на заставе не располагаем. Начальник заставы подъесаул Тюриков."


После того как мы с Нин счастливо выскользнули из Хивы, а затем так же счастливо ушли от нагнавших нас преследователей, я ни на миг не сомневался, что дело этим так просто не окончится, и нам ещё придётся столкнуться с всадниками на малиновых попонах. Произошло это совсем скоро, во время нашего пути из Ургенча в Бухару. Караванов, которые бы шли в те дни до Бухары не было, и я договорился, что нас доставит в Бухару за небольшую плату один из местных извозчиков. Безусловно, несколько одиноких всадников на дороге являлись весьма заметной целью, которую наши преследователи вскоре и заметили.
Они нагнали нас во время одного из привалов в одном из придорожных кишлаков. Узнать во мне прежнего бухарского чиновника было трудно, а вот раскрыть Нин, если б возникло такое подозрение, могли весьма легко. Достаточно было её раздеть и обнаружить под одеждой ученика дервиша девушку. Посему, во избежание даже самого возникновения любых подозрений к нам, я решил всех опередить и предложить всадникам свою помощь.
– Салам алейкум! Вы всё ещё не нашли тех, кого ищете? – крикнул я подъехавшим, и наши преследователи тут же узнали во мне встреченного ими на дороге в Ургенч дервиша. Один из всадников подъехал ко мне. Это был тот, на чьём коне я ездил в Хиве за евнухом. Он же стоял рядом со мной во время нашей встречи на дороге. Он узнал меня первым.
– А ты можешь нам что-то сообщить?
– К сожалению, помочь вам не могу, – я развёл руками. – Моя задача – призывать правоверных к священной войне против русских.
Всадник, видимо, всё не мог решиться, стоит ли продолжать этот разговор – раскрывать свои намеренья малознакомому дервишу было опрометчиво. Наконец он придумал, что сказать:
– А не встречал ли ты кого-то, кто показался тебе переодетым русским?
Я прищурил глаз и спросил его напрямик:
– Вы ищете русского лазутчика?
Всадник снова никак не мог отважиться продолжить разговор, и я вновь его опередил:
– Русский лазутчик, если он на пути в Бухару, должен будет пробираться в Самарканд. Там и следует его искать.
Всаднику, кажется, понравился мой совет.
– А куда идёшь ты?
– Я иду в Кашгар. Там моё слово сейчас нужнее всего.
После нашей предыдущей встречи нашим преследователям было уже известно, что по паспорту я являлся подданным султана. Ещё одним дервишем с турецким паспортом, шедшим возбуждать народ против русских .
– Не присоединитесь ли к нам в пути, уважаемые? – я решил окончательно расположить наших преследователей к себе. – Не могу обещать, что буду вам полезен, но всячески постараюсь помочь в ваших поисках.
В ответ на приглашение всадники начали подъезжать к нашему расположению и по одному спешиваться и садиться возле разведённого нами костра.


Вид у штаб-ротмистра Бунько был торжествующий:
– Вот теперь действительно всё прояснилось!
Все загадки, казалось бы, разрешились. Коль Янковская не приезжала на заставу, и думать было нечего – она разыграла представление со своим отъездом в Туркестан, а сама тем временем направилась в некое гораздо более близкое к Гродне место. Вероятнее всего всё-таки в Петербург. И Бунько в этом не сомневался:
– Здорово же они всё замыслили. Янковская говорит, что уезжает в Туркестан, сама едет совсем в другом направлении, после расчитывая, очевидно, отъехать за границу по фальшивому паспорту. И никто её не хватится меньшее год.
Переверзеву не оставалось ничего иного, как снова согласиться. Чувствуя, что предстоит долгий вечер, и надо как-то взбодриться, он достал коробочку с леденцами, открыл её и протянул угоститься Бунько. Затем и сам взял леденец и положил его под язык.
– И всё-таки её могли похитить! По дороге на заставу, до того, как она до заставы добралась.
– А зачем похищали? – удивлённо спросил Бунько.
– Узнали, что едет к брату, который у неё важный офицер. Об этом она могла случайно проговориться кому-то по дороге.
– Кому она могла проговориться, счастливо оказавшемуся рядом английскому агенту? И этот всевидящий агент сначала зачем-то устраивает похищение барышни, а затем шлёт распоряжение в британское посольство в Петербурге, чтобы те бросили все дела и выяснили, кого это он похитил? Нелепо.
– А если похитили её местные лихие люди: конокрады, контрабандиры, кто там ещё может быть? Узнали, что девушка – сестра важного офицера. Решили похитить и получить за неё выкуп. Не выкуп деньгами, разумеется, а что-то взамен за освобождение девушки. Помощь в переходе границы, провозе контрабанды – да бог знает что ещё!
Бунько, так и быть, решил поддержать рассуждения начальника:
– Но у них с этим ничего не вышло, поскольку брат-офицер в это время уже ушёл с заданием в Хиву, – сам ротмистр не верил в эти слова ни на йоту. – Тогда, поняв, что дело не выгорело, от девушки избавились. Но после спохватились...
– Отчего ж сразу "избавились"? Допросили, поняли, что выгоды, связанной с их преступными намереньями, не получат, поскольку офицера на заставе нет. Но поняли также, что офицер этот представляет ценность для британцев, и нашли возможность как-то связаться с английскими агентами на другой стороне границы.
– Тогда бы англичанам сразу бы было известно про офицера. А они разыскивают данные только на девушку.
– Всё могло произойти иначе. Контрабандиры, похитив и допросив Хелену и узнав про её брата, поняли, что она представляет для англичан известную ценность. Вышли на английских агентов, но не стали до поры сообщать им о брате. Просто сообщили про девушку и намекнули, что та может рассказать кое-что чрезвычайно важное.
– А поскольку девушки уже нет в живых, англичанам приходится расследовать, что же кроется за появлением её в Туркестане.
– Опять ты за своё! Может быть контрабандиры держат её у себя, ожидая, что англичане заплатят им? А англичане пытаются убедиться, стоит ли им доверять контрабандирам. В самом ли деле девушка представляет ценность, или это всё обман с целью получения лёгких денег? Вот узнают они всё о предъявленной им девушке и тогда...
– И тогда зачем платить?
– Ну, чтобы выведать у неё всё до конца.
Бунько надоело проверять нелепые версии:
– Уехала она из дома зимой. Добраться до заставы должна была самое позднее в марте. А разузнавать о ней британцы послали своего агента только в середине лета. Где же она пребывала всё это время? Неужели контрабандиры держали её несколько месяцев в плену и кормили просто так? Или пользовали как женщину? Пока не приелась?
– Вполне вероятно и такое, что Хелена действительно ездила к брату в Туркестан. Не показываясь при этом на заставе. Встретились тайно, переговорили, наметили дальнейшие действия. Тогда-то она и узнала про его задание в Хиве. Вернее, в Кашгаре. Затем она вернулась, чтобы пойти к нашим заморским друзьям. Как тебе?
Бунько устало не возражал. Переверзев бросил в рот ещё один леденец и тоже решил, что с этим пора прекращать:
– Что мы можем сейчас сделать? Установить, как именно Янковская собиралась добраться до Сретенки. Это раз. Возможно, она туда действительно поехала. Хотя бы часть пути. Возможно, её запомнили. Всё-таки в глубинах Азии появление одинокой белой женщины – достаточно заметное событие. Может быть тот, кто помогал ей добраться туда, также помогал ей добраться и оттуда. А если так, он расскажет нам об этом, и тогда мы будем точно уверены, что мадмуазель Хелена вернулась из Туркестана и пребывает где-то в европейской России.
Переверзеву явно хотелось закончить побыстрей. Леденцы не помогали.
– Я понял одно: как бы там ни было, мы не сможем обнаружить её местонахождение исключительно путём умственных рассуждений. А потому следует объявлять розыск. Необходимо разослать циркуляр всем жандармским управлениям: губернским, уездным, управлениям на железной дороге. Имеет ли кто-нибудь какие-то сведенья о женщине, приметы которой прилагаются. Отправить подробное описание внешности Янковской. Сообщить, что эта особа может путешествовать под именем Сташевской. И ждать. Ждать, ждать, ждать.
Бунько встал из-за стола, слегка размял затёкшее тело и собрался идти к телеграфистам.
– Второе, – остановил его у двери майор. – Необходимо также пресечь посылку телеграмм английскими агентами.
Бунько замер на месте и повернулся.
– Но ведь военные запретили это делать!
– Запретили они делать это с перепиской между Петербургом и Гродной, – Переверзев кинул в рот ещё леденец. – Но никто не запрещал нам прекращать их переписку по другим линиям. Например, по сибирской.
Бунько равнодушно пожал плечами, видимо согласился.
– Толку от этого всего мало, но всё, что можно сделать, нужно сделать. Чтобы совесть после не мучила.
Передай по всем управлениям по возможному пути следования Янковской в Туркестан приказ узнавать о ней, а также приказ следить за всеми телеграфными станциями. Возможно, где-то на одной из них появится подозрительный человек для получения либо отправки подозрительной телеграммы.
– Хочешь пострелять из пушки по воробьям?
– На всякий случай. Я прекрасно понимаю, что об этом распоряжении забудут через неделю. Но не отдать его я не могу.
– Разве что ради того, чтобы совесть после не мучила, – проговорил Бунько и отправился, наконец, отдавать распоряжения.
– Третье, – Переверзев перевернул языком леденец во рту. Бунько вновь замер. – Может случиться, что Янковский, по сговору с англичанами, явится к нам и принесёт какие-нибудь якобы сверхважные сведенья, которые на деле будут являться подарком нам от Управления топографии и статистики . Янковского следует задержать. Негласно. До особого распоряжения. Не ограничивая явно его свободы, лишь ограничивая возможность передвижения.
Штаб-ротмистр , уже почти вышедший, со вздохом зашёл обратно и прикрыл за собой дверь, готовясь записывать остальные приказания майора.
– На этом всё, – майор был краток.
– Знаешь, – добавил Бунько, – напрасно мы не запросили заставу о самом Янковском. Как вёл себя последнее время перед уходом в Кашгар, не имел ли подозрительных встреч. Не отлучался ли куда надолго. Ведь как помогло нам во всём разобраться их сообщение об отсутствии на заставе Янковской!
– И то верно. Хорошо хотя бы не обмишурились и не бросились приказывать её спасать всеми силами жандармерии и туркестанского военного округа!


За полночь в ставню дома Тюрикова постучали. Спросонья подъесаул даже не сообразил, что это за стук. А был это условный стук, которым извещал о своём появлении степной разведчик Заир – человек из киргизов, ходивший на другую сторону границы с особыми поручениями. В последние месяцы у Заира было лишь одно поручение, самое важное – найти, где похитители прячут девушку, Елену Янковскую, ту, что была похищена с заставы. А потому и не признал сразу стука Тюриков – слишком уж долго не было от Заира вестей.
– Начальник, вставай, пусти в дом! – уставший Заир нетерпеливо продолжал стучать в ставню.
Услышав голос Заира, Тюриков спрыгнул с топчана, быстро натянул порты, зажёг лучину и босиком побежал открывать дверь. Заир вошёл в избу и, проследовав до лавки у стены, и плюхнулся на неё, переводя дух. На шум из своей спальни вышла женщина, ведшая хозяйство в доме подъесаула.
– Ступай быстро за урядником! Скажи гость с той стороны прибыл. А я тут сам, – Тюриков торопливо махнул рукой, показывая женщине на дверь.
Женщина неслышно что-то прошептала, перекрестилась и нырнула в спальню одеваться. Через несколько минут она шмыгнула обратно из спальни в сени и вышла во двор.
– Годи, я разом! – Тюриков бросился зажечь ещё несколько лучин. В комнате стало совсем светло. – Есть будешь?
Заир ничего не ответил, хотя по выражению лица его было понятно, что он голоден. Тюриков без слов откинул рушник, прикрывавший стоявшую на столе соломенную тарелку с кусками нарезанного хлеба, затем взял со стола миску и половник, залез прихватом в печь, вытащил оттуда чугунок с горячим ещё борщом и налил борща Заиру.
– Привёз что-нибудь? Какие вести?
Заир взял ложку, зачерпнул ею борща и пригубил его, вдохнув при этом запах хлеба от взятого со стола куска.
– Только знаю, в Каркале её нет, в Акдале нет, в Джелан-коле нет. Нигде нет. Семьсот вёрст проехал, по всем аулам южнее хребта искал, спрашивал. Нигде нет.
– А людей, ушедших с Тазабековым, встречал?
– Встречал, много. В разных аулах встречал. Но девушки с ними нет нигде.
– Нерадостные вести.
– Надежды мало. Мало кишлаков осталось, где я не был.
Не успел Заир изложить всё это и съесть несколько ложек борща, как входная дверь открылась и в избу ввалился урядник Калачёв.
– С прибытием! – осторожно поприветствовал разведчика урядник. – Ну, что нового?
– Ничего он не нашёл, – с досадой ответил за киргиза Тюриков. – Надо искать, Заир! Дальше искать. За хребтом тоже есть аулы. Мы должны её найти и привезти обратно. Это дело чести, понимаешь?
– Мы тут... – начал говорить Калачёв, но тут же осёкся.
– Мы даже в Петербург сообщили, что её здесь на заставе не было никогда. А они нарочно спрашивали, видать, неспроста, – сказал за него Тюриков.
– Уже знают, поди, в столице о нашей пропаже, – недобро нахмурился Калачёв.
– Почему наврали, что она не была? – стал недоумевать Заир. – В столице лучше знают, что делать. Им совсем легко её найти. В Кульдже сейчас русские стоят, весь край войсками заняли. Зачем не сказали?
Тюриков вскочил и нервно прошёлся по комнате.
– Заир, я слово дал поручику, что сберегу его сестру! Я должен сам её найти и спасти. Мы сами должны, сами!
– Эх, ваше благородие, – с упрёком произнёс Калачёв. – а если за это из Петербурга нам голову снесут? Надо бы сообщить. Они и в самом деле смогут найти её лучше нас. Упустим девку, что потом Янковскому скажете? Как в глаза посмотрите?
– А никак не посмотрю! Не найду Елену – пулю себе в голову пущу. И из Петербурга... пусть сносят, пан или пропал! Это моё личное дело, личное!
– Пустое это всё, – с сожалением пробурчал Калачёв.
– Завтра, Заир, готовься ехать. Как только рассвет, поезжай снова. Её надо найти!
Очистивший уже тарелку, промокав её куском хлеба, Заир понимающе кивнул головой.
– Пойду спать, начальник. Завтра дорога длинная.


Мы уже были на подходе к Бухаре, когда ко мне подъехал один из наших преследователей.
– Эй, дервиш, а сам-то ты откуда родом, если держишь путь в Кашгар? – человек, задавший этот вопрос, не был похож на остальных всадников. Он был явно старше, все два дня, что мы ехали совместно, он и его слуга держались особняком. Попона его коня не была малиновой, а лицом он походил, скорее, на уйгура, нежели на туркмена, коими являлись джигиты отряда Алтыбека. Он решился заговорить со мной только на третий день нашего совместного пути, и я сразу спиной почувствовал опасность и особое волнение.
– А откуда родом твой ученик Мансур? – задал он ещё один вопрос.
– А зачем тебе это знать? Там, куда мы идём, наше происхождение может стоить нам многих неприятностей.
– Ты говоришь о Кашгарии? На волнуйся, я сам родом из Ясина и прекрасно знаю царящие на моей родине порядки.
– Тогда тебе, возможно, будет неприятно узнать, что Мансур – твой земляк. Он дунганин.
Ясинец взглянул на Нин, виновато опустившую при этом глаза. Выдав моего лжеученика за дунганина, я добился дополнительного доверия со стороны всадника – уйгуры и дунгане резали друг друга не менее ожесточённо, чем вместе до этого резали китайцев, и доверить кому-то такую тайну означало предаться в его руки.
– Для аллаха нет ни кашгарцев, ни дунган. Мы все служим…
– Ты всё прекрасно понимаешь! – перебил я ясинца. – А потому, надеюсь, не станешь рассказывать о его происхождении на каждом углу. Ты ведь прекрасно знаешь царящие на твоей родине порядки.
– И ты не боишься идти в Кашгар?
– Меня спрашивают об этом всю дорогу, ясинец. А я, как видишь, до сих пор иду.
Всадник засмеялся.
– Хочу представится. Я – Мирза Али, чиновник при дворе великого Якуб-бека.
Я почтительно поклонился, стремясь при этом хорошо разглядеть и запомнить лицо представившегося. Его имя мне было хорошо известно. Это был в прошлом главарь одной из разбойничьих шаек, сделавший своё богатство на грабеже синьцзянских китацев, да и всех, кто невовремя попался его аскерам на их разбойничьей дороге. Немало заработал он и продаже захваченых в уничтожаемых селениях китайских девушек. Достигнув определённого положения и влияния, Мирза Али стал чиновником правителя Кашгара Якуб-бека, одним из его приближённых. А также большим тайным другом англичан. Именно этого человека я должен был устранить, прийдя в Кашгар в начале своего пути…
Я посмотрел на Нин, наши взгляды встетились. Теперь нам точно придётся возвращаться в Россию через Кашгар. Не только для того, чтобы не вызвать подозрений у наших преследователей, но и для выполнения главного приказа, с которым я был послан в это своё далёкое путешествие. Моё желание сбросить с себя лохмтья дервиша и вновь стать русским офицером где-нибудь в Самарканде откладывалось теперь на несколько месяцев.

Наши преследователи покинули нас, как только вдалеке показалась Бухара. Был вечер, и мы решили заночевать, не доходя до города. Всадников Алтыбека это не устраивало, и они ринулись вперёд, дабы успеть въехать в городские ворота до наступления темноты.

Мирза Али не спал уже которую ночь. Их отряд в поисках сбежавшего из Хивы лжебухарца уже достиг Бухары, всё дальше удаляясь от Тегерана. А Мамфорд до сих пор не знает о том, как Алтыбек упустил этого русского шпиона. Достоинство Алтыбека не позволяло ему рассказать кому-либо ещё о своём позорном промахе, и потому их предводитель вслух поклялся убить всякого, кто проболтается об этом до того, как сам Алтыбек сможет исправить свою ошибку. Но ведь чем дольше не знает об посещении Хивы этим русским шпионом Мамфорд, тем больше вероятность, что русский скроется, и никто так и не узнает, зачем он приходил в Хиву. И Мирза Али решился.

Уведомив накануне слугу Алхана о том, что намерен бежать и лично сообщить Мамфорду о русском, и приказав ему быть готовым к утру, Мирза Али, как только запели первые петухи, тихонько встал, пробрался к выходу и тихо вышел во двор. Алхан уже ждал его с лошадьми. Тихо открыв ворота, оба кашгарца вывели коней и без шума стали пробираться вдоль дувала, намереваясь ускользнуть из города, как только откроются его ворота.

Прошли те времена, когда Мирза Али был лихим джигитом, ловко совершавшим набеги на кашгарские деревни, уводя с собой коней и красавиц. За прошедшие годы он отъелся, погрузнел, и не мог уже так же легко, как раньше, выбраться из дома и сесть на коня, не наделав шума. У Алтыбека в ту ночь был тоже плохой сон, и, услышав подозрительный шорох, главарь отряда решил лично посмотреть на вызвавшую его причину. Не обнаружив в стойле двух коней, а на лежанке двух кашгарцев, Алтыбек быстро понял всё.

Они нагнали беглецов в пяти верстах от Бухары. Алхан, завидев погоню, бросился скакать во всю прыть, а Мирза Али, мало того, что замешкался, но даже тогда, когда припустил от преследователей, не смог скакать так быстро, как они, отстал и тем самым облегчил Алтыбеку и его джигитам задачу. Его догнали и зарубили спустя минуту. Однако тем самым он дал отсрочку Алхану: время, потраченное преследователями на Мирзу Али, позволило его слуге ещё более вырваться вперёд и скрыться с глаз за высокими барханами. Теперь отряд нёсся по барханам за слугой – нельзя было допустить, чтобы кто-то, особенно Мамфорд, узнал не только об упущенном русском шпионе, но и о том, что случилось с Мирзой Али. К счастью для преследователей, спасаясь бегством, Алхан вынужден был ускакать в сторону, противоположную той, где находится Тегеран. Не дать ему попасть к Мамфорду теперь было намного проще.


Я ничего об этом не знал и продолжал двигаться в Кашгар, проходя через русские владения мимо русских гарнизонов в Самарканде и Джизаке и не подавая вида, что я не идущий поднимать правоверных на священную войну с Россией дервиш, а простой русский офицер.

***

Лето в столице давно уже закончилось, весь сентябрь как обычно шли дожди. Наступившая осень вновь напомнила Серафиме о Коленьке. Именно в такую же дождливую с прояснениями погоду ровно год назад произошло их знакомство. И теперь с наступлением осени её снова охватила хандра. Словно нося траур по убиенному, одета она была в простое, неприметное платье, а голова её была постоянно повязана тёмным платком. Не радовали её даже выступления силача Ибрагима Турецкого, по-прежнему поражавшего зевак, ловя в полёте огромные гири и проделывая всяческие иные трюки на силу и ловкость.
Мрачная ходила Сима по улицам города, по его набережным и по полощадям. А город жил по-прежнему. По-прежнему ровно в полдень стреляла пушка Петропавловской крепости. По-прежнему катили по улицам повозки ямшиков, а по Невскому со Знаменской до Васильевского ездила конка . По-прежнему кипела торговля на Толкучке и на Сенной: хозяйки ходили по рядам и набирали для дома в корзины хлеб, сметану, яйца и рыбу. По-прежнему в богатые дома покупали стерлядь или сёмгу, а бедный люд довольствовался ряпушкой или корюшкой. Всё шло своим чередом, как и в прошлый год и во все предыдущие. И так же по-прежнему, уже несколько дней подряд, следил за ней зоркий взгляд, наблюдавший с расстояния каждый её шаг.


В этот день Турецкий свернул своё выступление рано. Прохладная погода не располагала к просмотрам его трюков торопившимися побыстрей домой обывателями, а пошедший мелкий дождь и вовсе распугал последних зрителей. Зря бегал и надрывался мальчик-подручный – копеек никто ему не кидал. Собрав свой реквизит, Турецкий, мальчик и второй помощник погрузили его на тележку и отправились восвояси, туда, где квартировали последние два месяца.
Доходный дом, служившим им пристанищем, скорее можно было назвать притоном. Тут коротали ночи и девицы, живущие "от себя", и бродяги, и карманники, и "хипесные", и множество всякого иного люда разных чинов и званий. По вечерам обитатели дома собирались в комнатах и до полуночи играли в карты, подогревая себя крепкими напитками.
– Скоро совсем похолодает. Пора сворачивать гастроли. Финита ля комедия! – помощник Турецкого, едва вся компания переступила порог комнаты, быстро зажёг керосинку и поспешил поставить самовар.
– Пагодим, паглядим, – Турецкий сосредоточенно разбирал принесённый в дом реквизит, дабы потом не было путаницы.
В этот самый миг раздался лёгкий удар в дверь, скорее для порядка, затем дверь отворилась и в комнату заглянул мазурик с рыжими волосами и лицом изрытым оспой:
– Господа комедианты, в долг беленькой не найдётся? Или дайте пятачок!
– Отчего ж не найдётся, – охотно отозвался помощник Турецкого. – Ежели к себе в компанию возьмёте, так найдётся и более того.
– Прошу сердечно! – осклабился оспенный и картинно показал рукой на выход, приглашая всю компанию к себе.
Ибрагим с помощником поднялись и пошли за оспенным, захватив из комода бутылку наливки. Пошёл за ними, было, и мальчик.
– А ты куда? – остановил мальца помощник. – Твоё время ишшо не настало, годами не вышел!
– А чё не вышел? – возмутился мальчишка. – Как ночами на Знаменку бегать, так горазд, а как угостить беленькой, так мал!
– Сиди, сиди тут, – отмахнулся от него помощник. – Вона за самоваром смотри. Чаю попей, да лучше спать ложись.
– Ми скоро, нэ скучай! – подбодрил мальчишку Турецкий, и оба они вышли, закрыв за собой дверь на ключ.
Оспенный и его гости прошли по корридору и вошли в такую же замызганную каморку, освещаемую лучиной. Несмотря на полутьму каморки, на топчане кипела нешуточная игра в карты.
– О, и в картышки можно пэрекинуться! – потёр в предвкушении руки Турецкий.
Играющие недобро взглянули на артиста, а один даже прижал карты к себе, будто защищаясь.
– С такими ухарями как ты, токо и играть! – зло сказал другой игрок. – Небось мулявить научен не хуже, чем гири кидать?
– Поди-ка, мил человек, вина те нальём, а в карты с тобой играть не будем. Лучше иди на Сенной дальше мухотров лопош.
– Да какой там заработок-та тэперя! – махнул рукой Турецкий, садясь рядом с играющими. – Не сэзон-с.
Кабы кто чего предложил... с уважением да вниманием к моэму мастэрству.
Сказав это, Турецкий как бы невзначай сел к обитателям каморки боком, так, чтобы бугры его мышц выгодно выступили из-под рубахи. Особенно старался он попасть на глаза двум приятелям оспенного парня, что заходил к ним за беленькой.
– Слыхай, Медведь, а ведь паря может нам и с пользой послужить, – вполголоса откликнулся на намёк Турецкого долговязый детина со светлыми волосами.
– А язык распускать любишь? – в ответ на предложения дружка задал вопрос Турецкому Медведь.
– А я, чай, на площади нэ языком работаю, – с вызовом ответил Турецкий.
– Медведь, у парня сила. Нам такие нужны.
– Добро. Коль есть охота к хорошему делу приставиться, так приходь третьего дня в пять в Феникс, на Офицерской. Там лясы и поточим, да всё и решим. Придёшь?
– Так вэдь сам напрасился! – Турецкий глянул на сидевшего рядом своего помощника, будто спрашивая его одобрения. Тот показал жестом, что ему всё равно.
– Пойду я, соколики, спать, – только и сказал помощник, вставая от картёжников с намереньем уйти. – Ты как?
– А я останусь, нэ ровен час и за стол пригласят пэрекинуться.
Турецкий с ехидцей посмотрел на картёжников, двое из которых бросили на него косые взгляды.
– Ну, тода бывайте, – помощник Турецкого пошёл вон из каморки.
– Завтра мэня нэ будить! – крикнул ему во след Турецкий. – А ты с утра, пока спать буду, пошли мальца к Февронье за маслом, да пусь предупрэдит, что на второй день занят я к вэчеру буду, пусть нэ ждёт, –Ибрагим кивнул на сидящих рядом воров, как бы напоминая помощнику, с кем и чем будет занят. – Или пусть ждёт поздно.
Помощник что-то пробурчал и прикрыл за собой дверь.
– Может всё-таки пэрекинемся? – повернулся Турецкий к Медведю и двум его дружкам, увидев, что игравшие в карты закончили кон.
Выпив по чарке, Медведь, оспенный, их третий да Ибрагим Турецкий раскинули карты на четверых и приступили к игре.


– Ну, наконец-то ты, Алёша, появился. Без тебя тут совсем туго! – словно сына родного, вернувшегося после долгих скитаний на чужбине, поприветствовал Переверзев выздоровевшего секретаря Цветочникова.
– Болезнь, Иван Казимирыч, уж не обессудьте. Но уже готов приступить.
– Дела, Алёша, сейчас у нас важные, много дел. Приступай-ка поскорее, а то мы тут с Константин Палычем совсем в этих бумагах запутались.
– Всё сделаю, не извольте беспокоиться! – секретарь Цветочников задорно и с видом мастера своего дела приступил к разгребанию накопившихся за время его отсутствия бумаг.
Того, что произошло вслед за этим, не ожидал никто из находящихся в кабинете. Неожиданно дверь распахнулась, и в кабинет вломился давно забытый здесь, на Фонтанке, старший следователь Стасевич. В осеннем пальто, весь взъерошенный и не находящий себе места от волнения. Сидящие в комнате уставились на него, как бы стараясь сообразить, кто это к ним пожаловал. На некоторое время в кабинете повисла тишина.
– Давно вас не было, Василий Фомич! Что у вас, что-то по делу? – ехидно усмехнувшись в усики, первым прервал молчание Бунько. Появление сыщика смотрелось неуместно и некстати.
– Отчего вы так взволнованы? – задав второй свой вопрос, Бунько равнодушно отвернулся к бумагам на столе, где они с Переверзевым чертили какие-то схемы.
– Дела у нас обычные уголовные, – Стасевич плюхнулся отдышаться на первый попавшийся стул и снял, чтобы протереть, запотевшее при входе в помещение своё пенсне. – Только сами мы не справляемся, Иван Казимирыч. Пришёл вот, прибежал помощи у вас просить.
Оба жандарма одновременно подняли головы и уставились на Стасевича.
– Засаду надо делать, накрыть в кабаке нескольких тёмных личностей, – пояснил сыщик.
– Хм, занятно, – Переверзев повернулся к секретарю. – Ты, Алёша, пока разбирайся в бумагах, иди. А мы поговорим тут с Василием Фомичом.
Никогда не проявлявший никакого любопытства к делам сыщиков с Гороховой Алёша Цветочников совершенно равнодушно воспринял слова о засаде, собрал бумаги и вышел.
– Много вам требуется людей? – спросил Переверзев.
– Все, кого можете дать.
– И когда?
– Сегодня, в пять вечера. Кабак "Феникс", на Офицерской.
– Дело касается наших документов или?..
– Именно ваших документов!


Ибрагим Турецкий, которому было назначено свидание в "Фениксе", пришёл на встречу за полчаса до оной. Заняв удобное место, тут же кликнул полового и взял бутылку и несколько рюмок, как бы говоря тем самым, чтобы за стол к нему более никого не подсаживали – он будет ждать гостей. Половой мигом принёс заказ, и Ибрагим принялся ждать.
Исполнилось уже пять с десятью минутами, а Медведя и его приятелей всё не было. Бутылка, из которой Турецкий щедро и часто наливал себе водку, к тому времени показала своё дно. Оглянувшись на дверь и не увидя никого из тех, кого ждал, Турецкий велел принести себе ещё одну и вновь налил себе рюмку, которую тут же опрокинул в рот.
Прошла уже четверть часа после пяти, а Медведя всё не было. Турецкий налил себе ещё одну рюмку и даже, было, поднёс её к губам, как наконец-то появились те, кого он ждал. Помимо оспенного и самого Медведя, пришёл и долговязый детина высокого роста со светлыми волосами.
– Ты б не наливался, гражданин, про дело говорить-та собрались, – поприветствавов Турецкого таким макаром, дологовязый сел за стол напротив Ибрагима. Медведь и оспенный неторопливо подсели к ним рядом.
– С одной чарки зэнки не зальёт – такое мне в делах никогда нэ мешало.
– А ты, паря, погляжу любитель энтого, – Кивнул Медведь на бутылку и рюмки. – Но смотри, у меня строго, такие кренделя только после дела.
– Так и у мэня строго, иначе я б себе гирю давно на башку уронил. А что, дэло-то есть уже?
– А энто мы не решили ещё. Есть тут кое-чего на Витебской, есть неподалёку от Толкучки. Вставай давай, пойдём!
– Прямо сейчас?
– А тебе надо куда ишо сбегать? – спросил Медведь.
– Так ты ж сам говорил, что нэтрэзвого с собой не возьмёшь?
– А кто тебя, чёрта, знал, что ты надрёкаешься.
Медведь поводил мощными плечами:
– Ладно, не межуйся. Сегодня делать тебе будет ничо не надо, на стрём встанешь. С нами пойдёшь для первого опыта. Чтоб потом не говорил, что ни разу в деле не бывал. Аль боишься?
Турецкий понял, что берут его с собой исключительно чтобы замазать. Он грузно встал из-за стола с решимостью доказать своим новым подельникам свою лихость и отсутствие страха.
– Да я и нэ пьян. Пригожусь и нэ только на стрёме стоять. А там и...
– Вода! Вода! – резко разрезал вдруг бормотание посетителей кабака чей-то душераздирающий вскрик.
– Вода!!!  Спасайсь! Легавые! – подхватил кто-то на другом конце. Ибрагим Турецкий глянул на своих спутников, и взгляд его судорожно заметался по помещению в поисках выхода. Перескочив через скамью, на которой только что сидел, коренастый крепыш побежал к одному из окон кабака, разбрасывая на ходу плечами всех, кто попадался ему под ноги. За ним, как волки за вожаком, устремились и остальные трое его соседей по столику. Однако не успели они даже приблизиться к возможно спасительному для них окну, как перед носом словно из-под земли вырос Переверзев со своим "Лефоше" в руке. Едва успел Турецкий притормозить перед наставленныи на него револьвером, как на него откуда-то с боков набросились двое других жандармов, пытаясь скрутить ему руки и связать ноги. Борясь, краем глаза он видел, как повалили и Медведя, и того, долговязого. И только оспенный, отпрыгнув в сторону и, лихо перескочив через развёрнутую кем-то посередь дороги лавку, шмыгнул в угол и вылетел в незаметную для постореннего глаза дверь.
– Отпустите, болваны! Прочь! Убегает! – орал Турецкий на оседлавших его жандармов, которые уже успели скрутить ему руки. – Майор, чёрт бы вас побрал!
Однако никто не обращал внимания на вопли силача Ибрагима, сливавшиеся с множеством других криков задерживаемых мазуриков и обыкновенных пьянчуг, оглашавших подвергшийся полицейскому налёту кабак.


Вскоре задержанных начали выводить на воздух. Их выстраивали в ряд прямо перед входом в заведение, готовя грузить в повозки, присланные жандармским управлением для перевозки задержанных по участкам. Стасевич бегал между связанными, кого-то среди них выискивая. Наконец он увидел Турецкого, которому жандармы успели засунуть кляп в рот, и быстро пошёл к нему. Переверзев, также осматривая "улов", стоял рядом с артистом, не обращая на него внимания. Стасевич подбежал к Ибрагиму и вытащил у него кляп.
– Чёрт бы вас побрал, упустили! – заругался освобождённый Турецкий на тех двоих, что брали его в кабаке. Меж тем Стасевич распутал верёвку на руках Турецкого, на этих двоих, недоумевавших от действий сыщика, даже не глядя. В этот миг появился рядом и Переверзев.
– Добрый вечер, Иван Казимирович! – поприветствовал Переверзева Ибрагим Турецкий. – Кричал же, надо было хватать третьего! Убежал!
– Пётр Ильич, вы? – недоумённо всматриваясь в начинавшихся сумерках в лицо Турецкого, Переверзев понял, что перед ним стоит переодетый сыщик Лунин с перекрашенными в чёрный цвет волосами, бровями и ресницами. – Значит вот где вы пропадали всё это время?
– Да, пришлось пожить жизнью комедианта. Зато этих, – Лунин кивнул на стоявших поодаль Медведя и долговязого, – нашёл и привёл вам как бычков на привязи.
– Иван! – Переверзев по праву старшего позвал для распоряжения высокого ротмиста. – Давай всех как обычно в околоток, а тех двух, – майор показал на Медведя и его дружка, – везите прямо на Гороховую два. Там и допросим.


– Косолапов Михаил Потапович, из крестьян. – прочитал по паспорту Лунин, уже облачившийся в привычное для себя одеяние, но остававшийся всё ещё в гриме – усталось долгой жизни комедианта привела к тому, что едва прийдя вечером домой, он завалился на кровать и проспал до самого утра. Смыть грим не было ни сил, ни времени – Что ж, ты, медвежья тёзка, уважаемых людей имущества лишаешь? В том признаёшься?
– Признаю, конечно! Как на духу, – лицо Медведя выражало крайнюю степень искренности покаяния. – Да разве ж я не по делу лишил-то? Ведь они сами хвалились, что взяли те побрякушки не по закону.
– Ты про какие именно побрякушки толкуешь?
– Да про те, что вы спрашиваете. И поделом им за всё! Они их своровали, а я вернул неправедно ими нажитое владельцу взад.
– Это какому владельцу, народу?
– А хотя б и народу, чаво в этом худого? Или вам, господин сыщик, кажется это несправедливым? Вот признайтесь, как на духу?
– Э, ты тут брось революционную агитацию вести.
– Да я разве ж веду? При чём тут этот драный народ да революция?
– Драный, говоришь? А ты, знать, его богатым хочешь сделать?
– Кого, Ваську?
– Какого Ваську? – немного опешил от непонятного резкого переходя Медведя Лунин.
– Как это какого?
– Да, какого?
– Вы ужо сами говорили, что я вернул нечестно нажитое народу. Я согласен, вернул. Он ведь на площади гулял, а у него всё спёрли эти сволочи.
– На какой площади? Ты чего несёшь?
– Да как же так, ваше благородие, – голос и выражение лица Медведя были полны искренности. – Вы сказали, что я вернул неправедно отнятое народу. Так? Я не отрицаю. Затем вы сказали, что я его хочу богатым сделать? Вот с этим не согласен. На кой мне его делами заниматься, сам с головой!
– Робин Гуд значит. Благородный разбойник. Но не социалист.
– Никак нет, не социалист. Просто Ваньке вещички вернул.
– Какому ещё Ваньке?
– Да как это какому? Давайте, ваш благородие, с самого с начала. Вы сказали, что я вернул побрякушки народу. Я согласился.
– Хватит ваньку валять, Медведь! – увлёкшись допросом, Лунин сгоряча ляпнул на счёт Ваньки "кашу маслом масляную" и оттого смутился.
– Да я не валяю ваньку, я вещички ему вернул! – напористо продолжал Медведь, – Вы сказали сами, я согласился. Вернул наворованное народу. Ванька Народ, фамилия у него такая. Ванька, а фамилия – Народ. У него мазурики на Сенной побрякушки отняли, а я у мазуриков обратно отнял и ему взад вернул. Разве ж то преступление?
Невинный взгляд голубых глаз шниффера Медведя был бесподобен.
– Значит, Ванька Народ? Фамилия? – до Лунина, наконец, дошло, что над ним издеваются.
– Ну да, вы ж сами сказали, народ. Фамилия такая. А я согласился, – уверенно подтвердил Медведь.
– А если в морду?
– За что, за заботу о народе?
Медведь ехидно осклабился:
– Это, в морду, конечно можно. Да вот только осмелюсь напомнить вам, господин сыщик, что согласно судебному закону от двадцатого ноября одна тысяча восемьсот шестьдесят четвёртого года от рождества христова да полицейской реформе царя нашего благодетеля Александра Николаевича, тыкать в рыло в участке ныне запрещается. И совесть ваша, верного служителя закону и отечеству, будет мучить вас за неисполнение сего ещё многие годы спустя.
– Совесть?
Медведь больше ничего не сказал, а лишь уставился куда-то в потолок и запел:
– Эх, я в кабак зашёл вчера, сел за первый столик, помер мой дружок с утра, от сердечных колик. Эй, кабатчик, что нейдёшь? Я тебе те, гад, не нравлюсь? Коль сей час же не нальёшь, я и сам представлюсь!

Потерпевший фиаско Лунин вышел из кабинета и почти столкнулся там с быстро шедшими прямо к нему Стасевичем, Переверзевым и Бунько. Позади этой троицы плёлся, стараясь поспеть за остальными, старый следователь Веденеев.
– Ну что? – опередив всех почти закричал Переверзев, нервы которого были на пределе. Всего час назад ему передали мнение проверенного человека, имя которого не называлось, что британцы в Петербурге оживились и рассчитывают вот-вот получить те самые документы, за которыми жандармы бегали с весны. В другом, намного более важном сообщении, о котором не положено было знать никому из сыщиков, сообщалось, что на проходившей в эти дни в Берлине встрече трёх императоров – российского, германского и австро-венгерского, должна будет пойти речь о заключении военного союза с Германией, так нужного России в свете грядущего столкновения с Британией в Средней Азии. И такой козырь противника, как знание им полного состояния русских войск в Туркестане, грозил лишить российскую сторону весьма веских доводов.
– А, ничего... – махнул рукой Лунин. – Артисты! Что один, что второй который час концерты закатывают. С музыкой .
– С музыкой? Концерты? – мрачно осведомился Стасевич. – Ну, что ж, я во время службы на флоте я как раз участвовал дирижёром в корабельном хоре. Кто из вас со мной, господа жандармы?
Взгляд Стасевича, несмотря на заданный вопрос, устремился на Бунько – штаб-ротмистр с его вечно щеголеватым надменным и несколько издевательским видом подходил ему сейчас в качестве товарища по допросу лучше кого-либо другого. Переглянувшись, оба согласно пошли в комнату, где сидел, коротая время, дружок Медведя – долговязый.

Долговязый сидел спиной к вошедшим, свесив руки со стула и пренебрежительно двигая челюстями. В углу кабинета восседал писарь, должный записывать в протокол показания задержанного. Увидев тихо вошедших офицеров, писарь не подал и вида, и не слышавший их шагов долговязый продолжил беспечно рассматривать завитушки на потолке кабинета.
Лицо Стасевича было хмурым как питерское небо. Он подошёл неслышно сзади к долговязому и, шипя, тихо спросил:
– Ну, говори, подлец, что затевал против государя императора?
В это время Бунько в своей жандармской форме вышел из-за спины Стасевича и встал напротив долговязого.
– Какого ишшо императора? – недоумённо брякнул долговязый, которого появление офицеров застало врасплох.
Стасевич не стал долго ждать. Мгновенно в руке его появилась плётка-кошка, и, умело ухватив той же рукой конец плётки и ловко затянув его в петлю-удавку, он ловко накинул её вокруг шеи долговязого. Долговязый схватился руками за плеть, стремясь ослабить удавку, а Стасевич с размаху, не ослабляя хватки брякнул его лицом о стол. Не давая опомниться, брякнул ешё раз, а потом стал повторять это снова и снова, каждый раз произнося по слову:
– Александра! Николаевича! Романова! Его! Императорского! Величества!
Долговязый забарахтался, бубня разбитыми губами что-то нечленораздельное. 
– Что? – притянув к себе голову долговязого, прокричал ему в ухо Стасевич.
– Никакова императора, – пытался защититься от обвинений долговязый.
– Вы, сволочи, входили в террористическую организацию! Вот! – Стасевич вытащий из-за пазухи взятые перед этим "прокламации", которые воры подкидывали полиции после каждого ограбления сейфа. – И Николенька – ваш главный террорист!
– Какой такой Николенька? – бубнил полностью потерявшийся долговязый, не зная, как отделаться от наседавшего на него сыщика.
– Которого вы бросили под лёд! Такой такой Николенька, – передразнил долговязого сыщик.
– Это тот... Чья баба приходила?
– Ага? Начинаешь соображать? Та самая, что приходила! Когда она приходила последний раз? – Стасевич для острастки вновь стянул петлю из "кошки" на шее долговязого. Тот вновь громко замычал, тряся головой.
– Как тогда на яблочный спас  обещалась, так больше и не было её, – прохрипел задержанный.
– Значит, Серафиму ты знаешь? Высокую такую, дородную, с косой русой.
Долговязый, петлю на горле которого сыщик ослабил, кивнул.
– А дружки твои?
– Все её знали, Медведь знал. И што с таво?
– А то, что она показывает, что вы с её Николаем были в одной шайке. Верно?
Стасевич расслабил плётку, дав долговязому сделать глубокий вдох.
– Вот паскуда, – тихо прохрипел, отдышавшись, долговязый, – надоть было тогда ишшо её на небеса отправить.
Не вмешивавшися до сих пор в столь милую беседу Бунько с улыбочкой заглянув в глаза долговязому и спокойным елейным голосом сообщил:
– Вот теперь вас всех туда и отправят. Путём повешенья. Ваш Коля – террорист, и вы все – тоже негодяи-террористы.
Вид жандарма подействовал на долговязого гораздо более, чем плётка-кошка Стасевича. И не столько его жандармская форма, сколько выражение лица, от щеголеватого вида которого по спине арестованного побежали мурашки.
– Да не знаю я никакова Колю! Я к ним токма на Троицу  пристал, а Коли с нами при мне никакова не было.
– А знакомство и связь с Серафимой Проскуриной не отрицаешь?
– С этой-та, с косой? Не-а, не отрицаю. Тока она просто баба, с этой стороны я её и знаю. А никаких террористов с нами при мне никогда не было. И агитаций их я никогда не видал.
– Ладно, – Стасевич смотал плётку в руке, освободив горло долговязого. – Грамотный?
– Чево?
– Грамоте обучен, остолоп?
– Не, не обучен.
– Тогда бери палец, макай в краску и вот тут приложи.
Стасевич протянул долговязому протокол допроса, взятый им у писаря. Долговязый, опасаясь новых неприятностей, макнул, как было велено, пальцем в краску и приложил его к протоколу. Вслед за тем в кабинет вошёл караульный и вывел долговязого вон.

Спустя несколько минут в тот же кабинет ввели Медведя.
– Ну-с, Косолапов, более известный под кличкой Медведь, что ты нам хочешь сказать?
Лицо Медведя озарилось искренним изумлением:
– Я?
– Ну не мы же тебе будем рассказывать, как вы взломали сейф в доме на Итальянской улице в марте месяце сего года, а потом утопили своего подельника в Неве. Тем более, что есть некоторые мелочи, о которых ты расскажешь нам лучше, чем мы тебе.
– Грешно возводить на невиновного, господа.
Стасевич улыбнулся.
– Ты, конечно, расчитываешь на суд присяжных? Дело, мол, уголовное и потому судите меня, граждане, как положено за грабёж. А там поверенный выбьет слезу из заседателй, а те проявят, как обычно, снисхождение. Да?
Медведь даже не ухмыльнулся, а посмотрел на офицеров так, что в глазах его можно было прочитать: господа, вы совершенно правы!
– Но преступление, которое вы совершили, направлено против государственного порядка, – со вздохом искреннего сожаления продолжил Стасевич. – А тут, Косолапов, суда военного либо суда особого присутствия Сената  не миновать. И снисхождения ни от кого не видать.
– Да ведь я и уголовных-то делов никаких не совершал, откуда ж мне государственные ворочать? – Медведь всё ещё был полностью уверен в себе.
– А прокламации кто писал? Чтобы полицию с толку сбить? Нам-то твой дружок всё-ё-ё рассказал.
– Забавный вы, господин сыщик. Лично вам хочу сказать, не для занесения вот там, – Медведь показал рукой на писаря. –  Ежели б даже я и совершил все те ужасные гнусности, о которых вы тут говорили, так ведь давно сие было. Вы ж сами сказали – было зимою. А Феденька – Каурый – с нами стал ходить с лета. И как же ж он мог вам что-то рассказать об том, что было ищё зимою? Эх, господин сыщик, зачем обманываете! Я ведь начистоту ещё мог бы что-то сказать, а вы так вот? Да и сами говорите: прокламации вам побдросили, чтобы сбить вас с толку. Ну какое ж тут государственное дело?
– Не боишься ты, я гляжу, попасть в военный суд?
– Боялся бы, кабы основание какое было.
– Да, ты прав. Твой Феденька ничего знать про дела ваши и взломы сейфов не мог. Так ведь этого и не требовалось. От Феденьки вашего требовалось рассказать нам про барышню, что тот и сделал.
– Какую такую барышню? – всё так же спокойно спросил Медведь, по-прежнему будучи уверен, что ничего ему не грозит.
– Про ту, тело жениха которой вы утопили в речке.
– В марте месяце, – добавил Бунько.
– И никого мы не топили. Котят, бывало, топил. Щенков тоже топил, раз. А чтоб человеческое тело под лёд засунуть?.. С детства покойников боюсь. Всё кажется вот восстанет он из гроба, да и рукой за горло так и хватанёт! Человек, может, сам провалился? Да и всё едино, разве утопленник был государем-императором, чтобы из-за того политическое дело заводить?
– Да нет, утопленник Николай Непеня, был простым разночинцем, связанным с террористами.
– А мы тут при чём?
– А вы были с ним одной шайкой. И похитили бумаги государственной важности.
– Наши бумаги, – Бунько в мундире жандармского штаб-ротмиста вышел и встал прямо перед Медведем. – А если ещё и на суде выяснится, что Коля ваш готовил покушение как Каракозов... Тут уж общественное мнение не поможет, каторги или виселицы – не избежать .
До Косолапова, судя по его виду, стало, кажется, доходить, в какую кашу он вляпался. Каурый показал, что все они были знакомы с Серафимой, а Серафима покажет, что её утопленный дружок был с ними в одной шайке.
– Но ведь если бумаги вы, честные уголовники, воровали, не зная зачем... – намёк Стасевича был более чем понятен.
Медведь думал недолго.
– Э, нет, господа хорошие, вы мне про царя и не говорите! Не таков я человек, чтобы на царя покушение делать. Вы ж сами люди неглупые, понимать должны, каковы мои дела, а каково иметь умысел на царя.
– Ну так и сними грех с души, коль по недоразумению с этим Колей-то связался.
– И хорошо, что в реку его тогда бросили, – пробубнил Косолапов, – всех их надо туда бросать, не думая даже.
– Ты бы не про реку и Колю нам рассказывал, чёрт с ним с Колей-то. Ты нам про бумаги расскажи. Для кого их брали, куда спрятали. Или, может, уже отдали по назначению?
– Тьфу, связался же! – будто не слыша вопроса продолжал тихо сокрушаться Медведь.
– Расскажешь про документы, так мы даже на делишки твои с сейфами глаза закроем. Будет тебе обычный суд и высылка засим в родную деревню. Оно ведь не по Владимирке идти .
– Чего же вы от меня хотите знать? – спросил Медведь, будто только сейчас услышав, о чём толкуют офицеры.
– Документы, документы где? Документы куда дели выкраденные из сейфа на Итальянской? Вы их уже продали?
– Да лежат оне. Оно ведь вроде нет смысла хранить, ан, может вдруг и пригодятся.
– Где лежат документы?
– Так ведь у бабы той, что с Николаем была. Сызначала у ней на хранении лежат.
Понявший, как их обвели вокруг пальца, Стасевич бросился из кабинета. Надо было срочно отдать приказание немедленно задержать Серафиму Проскурину вплоть до особого распоряжения.


Серафима торопливо вышла из квартиры. Одета она была основательно: в теплой обуви, тёплой одежде, повязанном на голову платке – по всей видимости собралась надолго покинуть своё жилище, возможно, уехав куда-нибудь за город. Несмотря на мешавшую ей висевшую на плече большую суму, она быстро заперла дверь на ключ. До встречи с человеком, назначившим ей накануне свидание, оставалось ещё очень много времени. Однако Серафима твёрдо решила выйти пораньше и пройтись по городу разными замысловатыми путями, чтобы, не дай бог, никто из знавших её жителей дома не имел бы ни малейшей возможности пройти за ней и проследить, куда она держит путь. Конечно, никому из жителей большого доходного дома не было никакого дела до того, с кем собралась встречаться Серафима Проскурина, и она сама это прекрасно понимала. Но чувство дрожащего волнения, охватившее её ещё после вчерашнего приглашения на свидание, заставляло заниматься такими вот нелепыми упражнениями. Девушка выскользнула из двора дома и торопливо направилась по улице, смешавшись с прохожими. Дойдя до Невского, она вскочила в экипаж проходившего мимо конного трамвая, быстро покатившего её вперёд по проспекту на север. Через три часа с четвертью её будут ждать у ограды Летнего сада.


– Итак, Том, ваши опасения по поводу его любовницы оказались беспочвенны. Мюррей поговорил с девушкой.
– И что из этого получилось? – Том замер.
– Она благосклонно приняла наше предложение. Пожалуй, скоро мы станем-таки обладателями заветных бумаг.
Том выдохнул:
– Постучите по дереву, сэр. Дьявол может сыграть с нами свою злую шутку.
– В данном случае, дорогой Том, всё решит не дьявол. Всё решит умение господ Калвертона и Мюррея.
Сегодня же они пойдут и заберут эти документы. И стучи теперь по дереву, если тебе так угодно!
– Отчего же они не отдавали нам эти бумаги столько времени? Я думал, они не хотят иметь с нами никаких дел.
– Это ты так думал. А тогда Бадене, как оказывается, девушка приняла наших людей за агентов жандармов. И скрылась от них вместе со своим кавалером. От жандармов, не от нас. С кавалером, которого мы издалека принимали за Французова.
Доуи откашлялся как после отрыжки:
– Ну пристрастия у бабёнки: что один, что второй. Рожи – прямо-таки украшения для Лондонского моста .
– Рада же она, наверное, была встретить Калвертона вновь в Петербурге! – усмехнулся Том.
– По крайней мере, она была вежлива и не высказала недовольства, когда он предложил ей отдать документы. Надо уметь работать, Том!


Отдав приказ о розыске и задержании Серафимы, Стасевич вернулся в кабинет, где сидел допрашиваемый Медведь. А в это время Лунин с двумя данными ему в помощь полицейскими уже во всю прыть нёсся по направлению к Литейному проспекту, надеясь застать Серафиму дома. Вслед за ними, забежав по пути в жандармское управление и захватив с собой нескольких нижних чинов, спешил на Литейный и Переверзев. Выйдя на Невский, жандармы бросились к проходящему мимо в сторону Знаменки конному трамваю, сели в него и быстро покатили на юг.
Сам же Стасевич решил довести до конца допрос задержанного Медведя, прежде чем отправить того в замок . Лишь оставшийся в здании градоначальства старый Веденеев составлял теперь ему компанию, скромно притулившись в уголке кабинета.
– Коля, когда руку порезал, никто же не думал, что всё так кончится, – продолжил свой свой рассказ Медведь, едва сыщик вернулся. – Поначалу бледен он был малость, только и всего. Разоршлись мы, значит, по домам. Бумаги Коля с собой взял, он их кому-то сторговать думал. Нам про покупателя того не говорил. Вы, мол, своим видом одним чертяшным его спужаете! На следующий день под вечер Васька дома остался, а я и Иполлитка пошли к Николаю. На квартиру его барышни, он после покражи к ней отправился.
– Ипполитка – это тот, с рябым от оспы лицом?
– Да. Так вот, пришли, а Коля тот уже в бреду лежит, плохо ему, значит. Идите, говорит он нам и своей женщине, за доктором. Пошли мы с ней куда было сказано, сразу застали доктора дома. Затем привели его с собой. А доктор руку Коле отрезал, и поняли мы, что плохи его дела. Сам доктор сказал: не жилец он. Да и бредил уже Коля, едва нас узнавал. Мы уж пытались узнать у него, кому отнести те бумаги, чтоб своё за них получить, а он и не понимает, чего мы спрашиваем.
– Может просто не хотел вам Николай своего покупателя называть?
– Да не, ему-то чё, ему бумаги покупателю было доставить главнее всего. Деньги – это так, это для него тогда не главное было.
– А барышня?
– Девица-то его? Она сразу ушла, и доктор хотел долго задерживаться. После до нашего ухода она так и не вернулась.
– А руку Коле доктор отрезал точно на квартире его девицы?
– Ну так да. Коля-то после к ней сразу пошёл, там и чувств у неё лишился, туда и доктора мы привели.
– И что дальше было? Что вы с Николаем сделали?
– Дождалися пока кончится, вынесли из дому пока затемно, да в проруби и утопили.
– А бумаги куда дели?
– Оставили у той барышни. У неё и должны быть.
Стасевич немного подумал. Всё сходилось. Корнаухов, лже-доктор, не запомнил дом, куда его отвели Медведь со своим дружком и Серафимой. И указал на допросе другой дом, причём в другом направлении, чем дом Серафимы. Видимо всё-таки лже-доктор соврал, и это надо будет ему зачесть на суде. Но это всё потом.
– А теперь, Косолапов, расскажи-ка нам, как вы потом продавать эти бумаги носили?
– Продавать? Так не носили мы их никуда.
– Ну как же? Летом, в конце июля, двое ваших ходили на встречу к доходному дому Грига, что на Большой Конюшенной.
– Ах, вот вы о чём... Да, встретил как-то Иполлитка эту барышню, с косой, значит. На улице прямо встретил. Это я уж опосля понял, что вы её надоумили к нему навстречу попасться. Как бы случайно. Она ему и говорит, знает мол, у кого Коля денег хотел за бумаги взять. Смекнули мы, значит, что этот господин тот самый должен быть, что документы выкрасть заказывал. Вот и решили пойти к нему, поговорить.

– Ваше высокоблагородие! – перебил их разговор высунувшийся из-за двери один из посланных на поимку Серафимы полицейских нижних чинов. Стасевич вышел за дверь.
– Серафимы Проскуриной нигде нет дома, – доложил чин за дверью. – Квартиру её дворник открыл, обыск сделали – ничего. Никаких документов.
– А сама она где, не узнали?
– Соседи говорят, ушла из дому часа за два перед нами. И вещи с собой взяла. Сказывала, за город поедет, и чтоб её в эти дни не ждали. Господин Лунин и господа жандармы на месте остались, а меня послали вам сообщить.
– Ушла... – огорчённо процедил Стасевич. – Надо передать её приметы во все участки, всем городовым, пусть задерживают. У неё коса такая, что не пропустят!

Поняв, что Серафима скрылась и, скорее всего, вместе с документами, Стасевич решил побыстрее завершать разговор с Медведем и самому присоединяться к поискам беглянки. Та могла вот-вот передать документы кому не следует. Несколько часов промедления, потраченных на совещание у генералов, теперь могли испортить всё дело. Стасевич корил себя: не пойди он на то совещание, а начни сразу допрос Медведя, он мог бы узнать про Серафиму и успеть задержать её. А теперь дело, которому посвятили они столько месяцев, висело на волоске и была почти проиграно. Мыслимо ли за несколько часов отыскать в городе, а то и за городом, девушку, намеренно скрывавшуюся от полиции? Надежда была разве что на её роскошную косу – весьма выдающуюся примету.
– Что-сь случилось? – Медведь догадался о неприятностях сыщика по лицу Стасевича, когда тот вернулся в кабинет.
– Эх, раньше б ты всё это сказал, успели бы девку схватить за руку. А теперь вот ищи ветра в поле.
– Сбегла?
– Сбежала.
– Да ведь если б я знал... – Медведь, как ни странно, тоже был разочарован тем, что изменница ушла от полиции
– Ладно, теперь уж делу не поможешь. Давай скорей кончать с разговором, окажи милость.
– И пойдёте искать её? Что ж, рад услужить. Чего б вам ещё хотелось знать?
– Вернёмся к попытке продать документы британцам. Вы пошли на встречу к дому Грига, но там вас уже ждали двое человек, одетых в полицейскую форму...
– А вокруг, как я понимаю, ошивалось ещё много-много полицейских настоящих? – засмеялся Медведь.
– Да, верно. Мы вас ждали и наблюдали за вами.
– Так вы больше моего тогда знаете. Я ведь сам туда не ходил. Послал Федьку Мякиша да Иполлитку разузнать что да как. Ежели всё было б чисто, так переговорили бы они, о встрече б договорились, о цене. Ежели схватили б вы их, так что с них взять? Воровство им никакое вы предъявить не можете, а боле какой с них спрос?
– Значит, документов, когда шли на встречу, у них с собой не было?
– Не. Мы их как бросили у барышни, так и не приходили за ними.
– Добро, Косолапов. Давай в самом деле завершать.
Медведь встал и стоя стал ждать прихода конвойного, который всё не шёл, что раздражало спешившего Стасевича. От скуки сыщик заметил:
– А ведь узнав от нас адрес, она и сама те документы могла англичанам сдать. Да. Но не сдала. Вас, выходит, послала. Вроде проверки. Сцапают – не суйся. А не сцапают – и самой можно идти. Хитрая лиса! Как вы только у ней эти бумаги оставили?
Медведь, уже направившийся на выход с приходом конвоира, хорошо расслышал лишь последние слова Стасевича.
– Так ведь у неё место надёжное.
Конвоир повёл Медведя из кабинета.
– Что же в нём надёжного? Постой, задержись, Косолапов, минутку! Что ты сказал про надёжное место? Какое у неё место надёжное, может есть тайник?
– Нет тайника никакого, – произнёс, остановившись, Косолапов, а затем вновь зашагал на выход.
– Ну тогда разве что в косе спрятала, – Стасевич равнодушно отвернулся, а уходивший Косолапов едва слышно брякнул:
– В какой ещё косе?

Стасевич хоть и услышал последние слова Медведя, но, переключив уже своё внимание на мысли о поиске Серафимы, не осмыслил их значения.
– Давай, не задерживай! – громогласно подтолкнул Медведя конвоир, дополнительно перебив своим голосом мысли сыщика.
И всё же каким-то шестым чувством Стасевич успел уловить высказывание Медведя и понять, что именно тот сказал. Сыщик мгновенно бросился за арестованным и конвоиром, буквально втащив их обратно из коридора в кабинет:
– Что зеначит в какой косе? Коса у ней пышная.
Медведь несказанно удивился.
– Да нет у неё никакой косы.
– Как нет косы? Когда ты это видел? Когда ты видел её без косы?! – почти прокричал Стасевич.
– Да всяко... – Медведь был озадачен. – Не было у неё косы... последний раз.
– Когда, когда был этот последний раз? Когда она её состригла? – Стасевич понял: объявленный им розыск по городу провалился – главной приметой, на которую предписывалось обращать внимания полиции, была именно коса девушки. Но главное потрясение ждало его далее.
– Так ведь и зимой косы не было, – спокойно ответил Медведь.
В голове у Стасевича всё смешалось.
– Ты о ком-то не о том говоришь. Любовница Коли. Тело которого утопили в Неве. У неё коса, русая, большая.
Теперь в голове смешалось у Медведя.
– Не... – только и промычал он, мотая головой.
– Как она выглядит? Любовница Николая. Та, что с доктором? – Стасевичу было сейчас не до точности в выражениях.
– Как выглядит? Волосы короткие, тёмные, глаза серые скорее. Роста небольшого, невысокая такая.
– Та девица, с которой на Лиговке вы летом встречались, она невысокая?
– Так я с ней тодысь... не видал, с ней Ипполитка... Я её последний раз видал, когда доктор руку Коле оттяпал. И никакой косы не было тогда. А ростом да, невысокая.
Стасевич пытался осмыслить сказанное шниффером. Невысокая? Для такого детины, как Медведь, она действительно может выглядеть невысокой. Волосы, говорит, тёмные? Так ночью все кошки серы – мог не разглядеть. Стасевич принялся рассуждать вслух:
– Не отрастила же она её за три месяца. Такую косу надо года два растить. А в июне месяце, на белые ночи, она была уже с косой!
Медведь не знал, что сказать, и, стоя в дверях кабинета, лишь развёл руками. А Стасевич пытался разгадать очередную внезапно свалившуюся на него загадку.
– Я вот ещё не пойму, доходный дом на Литейном, там же, почитай, проходной двор, зачем вы там документы запрятали? Отчего, как ты говоришь, там надёжное место?
– Погодите, ваше благородие, – наконец-то в голове у Медведя кое-что прояснилось, – вы всё запутали. Девица, которая была с Николаем, она в доме Раевского проживает, что у гвардейских казарм. Там-то Коле руку и отрезали. А та, что нам адрес англичан передавала, так то другая. Коля-то баб любил. Вот у первой-то мы бумаги и оставили. В том доме-то сплошь баре живут, дворники там мордатые, поди, сунься! Там-то место надёжное.
В голове у Стасевича тоже начало проясняться. Выходило, что Медведь говорил о разных женщинах. И та, у которой воры оставили похищенные документы, была вовсе не Серафима. Надо было срочно отменять поиск одной бывшей любовницы Николая и начинать розыск второй. Стасевич, плюнув на растерянного конвоира, не знавшего, что делать с арестованным, бросил свой кабинет и выбежал в коридор.
– А зовут её Нонна, господин сыщик! – крикнул Медведь вдогонку Стасевичу и уселся в кресло в оставленном кабинете. Спешить в камеру ему было совершенно ни к чему.

Стасевич метался по зданию. Всех, кого можно, уже отослали на поиски Серафимы. О том, чтобы оповестить отправленных людей свернуть поиск, вернуться и начать поиск другой, нечего было и думать. И тут подвернулась оказия, которую сыщик мог ожидать меньше всего – навстречу ему шёл майор Переверзев: прибыв на место расположения квартиры Серафимы позже полиции и узнав, что девица ушла из дома, жандармы решили вернуться на Гроховую, для быстроты вновь воспользовавшись экипажем конки.

Уже через час жандармские шпики направились к дому Раевского, где, по словам Медведя, проживала та самая, вторая любовница Николая. А тем временем из тюрьмы было велено доставить Корнаухова – лжедоктор должен был подтвердить свои показания относительно места проведённой им операции и описать девушку, приходившую к нему от гангренозного.
Ещё раз допрошенный Корнаухов полностью подтвердил всё то, что уже знали сыщики о второй девице – Нонне. Стасевич мог теперь лишь корить самого себя: Корнаухов сразу же, ещё на первом допросе совершенно правильно указал адрес дома, где отрезал руку больному гангреной. Однако тело Непени после смерти на квартире своей любовницы, второй любовницы помимо уже известной Серафимы, было подельниками с квартиры унесено. И в доме не осталось никаких следов проведённой доктором операции и последующей смерти больного. Отттого, а может быть ещё и потому, что дом был богатый, и решили сыщики, что Корнаухов перепутал дома в темноте. Лжедоктор, страдавший плохой памятью на лица, постарался тогда, как мог, описать внешность девушки – глаза, рот, нос. А вот про наличие у неё косы никто его спросить не догадался. Единственной приметы, которую Корнаухов не мог не запомнить, и которая могла сразу привести расследование в нужном направлении.  Теперь же приходилось срочно исправлять ошибку: найти девушку и забрать оставленные у неё бумаги.

Шпикам, когда-то заслужившим похвалу генерала за удачные действия у дома Грига, но так за это и не поощрённым, теперь выпала честь найти и выследить Нонну. Дом Раевского, где по словам лжедоктора Корнаухова проживала девушка и где была отрезана рука Николая Непени, был построен вплотную к другим таким же богатым доходным домам квартала. Это обстоятельство оказалось совсем некстати – появление на богатой улице двух казённо одетых господ вполне могло вызвать к ним лишнее ненужное внимание.
Однако подумать, как остаться незаметными, одновременно при этом следя за домом, шпикам не пришлось. Не успели они подойти к дому, как оттуда вышла стройная изящная девушка с тёмными волосами, в точности похожая по описаниям Медведя на подругу Николая Непени. Девушка вышла из дома и лёгким уверенным шагом двинулась куда-то в сторону набережной Невы.
– Быстро за ней! – вполголоса приказал младшему шпику старший, по-прежнему носивший усы, но сменивший на этот раз свой котелок на модный шапокляк .
Молодой шпик направился за девушкой, а старший, подождав, пока девушка скроется из вида, оглядел себя, снял и сложил свой шапокляк, засунув его подмышку, поправил волосы и двинулся в парадную дома, из которой только что вышла девушка.

Опыт и смекалка старого шпика помогли – не вызвав никаких вопросов, уже через полчаса он знал, что, действительно, в доме на втором этаже проживает дочь действительного статского советника Нонна Ильинична Флоровская.
Шпику с усами едва хватило времени, чтобы задать свои вопросы и покинуть дом – лишь только он вышел из парадной, как увидел возвращающуюся девушку и незаметно идущего за ней поодаль своего молодого коллегу. Девушка просто совершила прогулку по городу и вернулась домой. Оба шпика отошли в сторону от окон дома и снова принялись ждать.

Буквально через час Нонна вновь вышла из дома, имея при себе свёрток, весьма напоминавший свёрток с бумагами, и направилась по улице в противоположную, нежели в первый раз, сторону. Походка девушки была лишена уже той лёгкости, с которой она гуляла к набережной. Девушка постоянно озиралась и всё время прижимала к себе свёрток, с которого шпики не спускали глаз. Поведение девушки окончательно убедило шпиков, что она несёт с собой что-то такое, что не следует носить девушкам, да и вообще всем законопослушным подданным империи. Вполне вероятно, это и были те самые похищенные документы.
Девушка прошла несколько кварталов и, наконец, зашла в дом на Мясной улице. Шпики не стали входить в парадное вслед за девушкой, ибо велико было опасение обнаружить себя. Как и во время слежки у дома Раевского, старший из шпиков остался наблюдать за домом, а младший пустился во всю прыть на первом же попавшемся извозчике оповещать полицию и жандармерию о возможной встрече той, за кем они следили, с возможными покупателями документов.

Спустя всего полчаса девушка вышла. Свёртка в её руках не было. Однако младший шпик успел сделать своё дело – к этому времени дом был обложен полицией. Оба шпика, как и было положено, последовали за девушкой, направившейся, судя по всему, обратно к себе домой.

После того, как девушка скрылась за углом, полиция незамедлительно вошла в дом. Быстро пройдя по парадной, полицейские постучали в первую же квартиру. Едва им открыли дверь, двое из них, дав жестами приказание хозяевам квартиры молчать, вошли вовнутрь.
Через минуту полицейские, осмотрев квартиру внутри и не найдя ничего подозрительного, вышли обратно в парадную. Жестом один из них указал наверх.
Полицейские, стараясь не шуметь, бросились по лестнице на второй этах и замерли, подойдя к одной из квартир наверху. Один из них постучал в дверь. Никто не открывал, но по лицам полицейских, прислонившихся к двери и прислушавшихся к происходящему внутри, было ясно – в квартире кто-то есть. Полицейские не стали ждать, а выбили с размаха дверь и вломились в квартиру, быстро пройдя по прихожей в комнату.
Прямо перед ними за столом сидел, недоумённо взирая на представителей закона непонимающим растерянным взглядом, секретарь Третьего отделения Алексей Цветочников. На столе перед ним лежала принесённая Нонной пачка бумаг – нелегально распространяемых революционных газет.

Меж тем шпики продолжали идти следом за Нонной. Походка её после посещения дома на Мясной вновь стала похожей на ту непринуждённую походку, которой она гуляла за час до этого. Нонна прошла обратно тем же путём несколько кварталов и вернулась к себе домой. Шпики остались ждать у дома.

Спустя ещё полчаса Нонна, переодевшись в нарядное платье, выпорхнула из дома, вновь пойдя в сторону Невы. Шпики, сохраняя расстояние, двинулись за ней. Спустя время девушке, видимо, надоело идти пешком, и она наняла извозчика, направившись куда-то в сторону Васильевского острова. Проследовавшие за ней на другом извозчике шпики обнаружили повозку, на которой уехала девушка, у дома графа Цорна. Не составило большого труда выяснить, что у графа имеется дочь, подругой которой и была их подопечная Нонна Флоренская. Девушка, как скоро стало ясно, приехала к своей подруге в гости на весь вечер и не собиралась покидать её до самого утра.

В это время Стасевич шагал по направлению к дому, где был задержан Цветочников. Он знал уже о сообщении молодого шпика о возможной встрече Нонны с покупателями документов в доме на Мясной, но не знал ещё о задержании секретаря Третьего отделения. И Стасевичу грозило не застать на месте никого из своих коллег, ибо, изъяв всю нелегальную литератутру, хранимую революционерами в квартире, полиция, забрав изъятое и самого Цветочникова, покинула место происшествия. На счастье Стасевича, один из проводивших задержание и обыск возвращался на Гороховую пешком – ему не нашлось места в повозках, увозивших его коллег и задержанного. Увидев полицейского, Стасевич бросился к нему:
– Ну, как всё прошло? Кого смогли задержать?
– Порядок! Целый штаб революционеров накрыли.
– Штаб революционеров? – Стасевич был изрядно удивлён таким поворотом.
– Да, ваше высокопревосходительство, представьте, революционеры устроили там свой штаб. Один из них был нами задержан прямо на месте! Вместе с нелегальными прокламациями.
– Нашли ли какие-то документы, кроме прокламаций?
– Не знаю, ваше высокоблагородие, не видел.
– А девушка?
– За ней продолжают следить. Как докладывали, она отправилась к подруге.

Полицейский попрощался со Стасевичем и поспешил на Гороховую – задержание революционера с целой грудой нелегальной литературы распаляло его любопытство сверх всякой меры. Событие было поистине государственного масштаба.
Хотел последовать за коллегой и Стасевич, однако что-то подсказывало ему не торопиться. Что-то, казалось, было упущено. Штаб революционеров накрыли, квартиру, служившую им пристанищем, обыскали. Девушка, принёсшая бумаги, как нарочно отправилась в гости и просидит теперь там весь вечер. Но ведь, по словам Переверзева, вот-вот должна была состояться встреча англичан с тем, кто вроде бы должен передать им похищенные бумаги? Выходит, что не сегодня? Значит, следует следить за девушкой и ждать?
На улице уже совсем стемнело. Раздумывая, Стасевич шёл по набережжной Невы. Остались по правую сторону Адмиралтейство и освещённый газовыми фонарями Зимний дворец. Возникли по левую руку очертания Троицкого моста, впереди маячили столбы ограды Летнего сада. А сыщик всё никак не мог понять, что же не даёт ему покоя. Пожалуй, действительно, пора было идти домой. Стасевич расслабился, свернул направо и быстро зашагал к месту своего жительства, где его давно уже ждали жена, дочь, двое сыновей и великолепный дымчатый пёс Трезор.


Наступила полночь. Давно погасли огни в доме Раевского. Калвертон и Мюррей, оглядываясь по сторонам, прокрались к чёрному входу дома. Калвертон на миг приложил ухо к двери, а затем достал ключ, тихо вставил его в замочную скважину и отпер замок.
Спустя несколько минут оба англичанина находились уже на третьем этаже перед дверью комнаты Нонны. Ключ от комнаты также был у Калвертона. Ещё минута, и оба ночных посетителя вошли внутрь.
Ящик, где хранились бумаги, должен находится справа у стены в пяти метрах от входа. Девушка оставила его незапертым. Калвертон прошёл вдоль стены и нащупал дверцу ящика в темноте. Бумаги, охота за которыми началась ещё зимой, находились здесь. От волнения Мюррей достал револьвер. Никто сейчас не смог бы помешать им уйти отсюда.

Спустя двадцать минут англичане вышли из дома и быстро зашагали на встречу с Доуи.

***

Доуи сидел перед камином, наблюдая, как разваливаются горящие в нём куски угля, которые он постоянно помешивал кочергой. Наблюдение за огнём – один из лучших способов успокоиться и уйти в себя, одно из тех занятий, которым можно предаваться вечно. Он даже не курил, так увлекло его наблюдение за углями. И вот посреди этой уютной обстановки в комнате едва слышно открылась дверь. На пороге с виноватым видом, едва удерживая в руках увесистую папку бумаг, стоял Том. Постояв, молодой человек сделал шаг в комнату.
– Извините, сэр, если я сделал глупость. Когда-то вы просили подробнее выяснить всё, что известно о русском офицере Янковском.
– Слушаю вас Том, – не отрываясь от созерцания углей в камине ответил Доуи.
– Нас удивляло, что эта женщина скрывала своё имя.
– Да, Том. Нас это удивляло.
– Я тут подумал, сэр. То, что её брат – наш враг, не повод для женщины скрывать своё родство с ним. Полагаю, она не столь глупа, чтобы думать, будто, узнав про место службы её брата, мы тут же пошлём к нему наёмных убийц или ещё сделаем что-нибудь в этом роде. А с другой стороны она вряд ли разбирается во всех тонкостях и хитросплетениях нашей работы. И наверняка не понимает того, чего никак не мог понять я.
Доуи отвернулся, наконец, от камина, чтобы взглянуть на Тома.
– Я хочу сказать, – снова покраснел Том, неуверенно подбирая слова, – что она наверняка не знает, чем именно занимается её брат. Я говорю про убийства. Женщин в такое не посвящают. И она наверняка не понимает того, что если мы узнаем о местонахождении её брата, то его присутствие в определённом месте сразу выдаст нам суть той операции, которую задумали проводить русские. И её брат в том числе.
Доуи, повернувшись обратно к камину, спокойно слушал словоизлияния Тома.
– Кроме того, прошло уже достаточно много времени, а никаких известий о гибели кого-то из нам преданных людей в Кашгарии не поступало. Поэтому я и подумал...
– Что же ты подумал, Том? – Доуи второй раз за всё время выступления Тома отвлёкся от камина и снова коротко взглянул на своего помощника, который вновь покраснел.
– Я подумал, что... Янковская действительно скрывает своё имя для того, чтобы Мэттисон не узнал о нахождении её брата где-то там, где её похитили. И Янковский действительно ушёл через границу с заданием, направленным против нас. Но только он оправился в Кашгар совсем не для того, чтобы кого-то устранить.
Доуи бросил смотреть в камин и полностью повернулся Тому. Том же набрался смелости и, открыв свою толстую папку и достав оттуда какие-то листки, затараторил:
– Я обратил внимание на старое сообщение, полученное нами из русской контразведки. О том, что на поиски потерпевших караблекрушение на Каспии дипломатов была послана фаланга, которой надлежит прорваться через границу в Хиву и оказать помощь потерпевшим дипломатам. Мы ждали, что некий вооружённый отряд прорвётся через границу в Хивинское ханство с целью спасти русских посланников. Ждали этого, а потому и не дождались.
Доуи смотрел на Тома всё внимательней, но молодой человек ничего не замечал, а только продолжал взволнованно тараторить:
– И тогда я поднял документы и вот что обнаружил. Четыре года назад, в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году русские также задействовали агента, которому дали прозвище Тарантул. Этот человек проник в пределы Бухарского эмирата, собирая разведовательные данные о войсках эмира накануне вторженния войск России в Бухару и её захвата . И тогда я подумал, а что, если фаланга – не отряд, названный так по имени македонской боевой единицы, а один-единственный человек, посланный в Хиву с целью организовать поиски там спасшихся дипломатов? Или для того, чтобы забрать у дипломатов и доставить в Россию те документы, которые они получили от подданых нашей королевы, изменивших ей и доставивших тайные сведения русским. Названный так по имени паука. И тогда этот человек пошёл в Хиву такой дорогой, которая не привлекала нашего внимания, каким-то окружным путём. Чтобы без помех добраться до Хивы, забрать послание и также без помех вернуться с ним домой. Наконец, я прочитал вот это сообщение о том, что в конце августа в Хиве мимо людей, посланных Мамфордом на поиски Васильчикова, прошёл какой-то странный человек, переодевшийся в бухарского чиновника, с девушкой. Умело обведя их вокруг пальца…
То на миг остановился, а затем не так быстро закончил:
– Я думаю, что этот человек – Янковский. И если его сестра попалась нам в руки недалеко от Кульджи, значит Янковский пошёл в Хиву через Кашгар, свернув далее на запад и пройдя, таким образом, окружной дорогой…
Высказавшись, Том замолчал. Молчал и Доуи. Он встал с кресла и ходил по комнате с тяжёлым взглядом, почти не глядя на Тома. Тому казалось, что сейчас грянет буря, Доуи разнесёт его умствования в пух и прах и выставит полным дураком. И вообще отправит из России на родину как несостоятельного бестолкового неудачника. Но бури не произошло. Доуи только вздохнул:
– Когда-то и нам, старым волкам, приходится уступать место молодым. Да, Том. То, что не поддавалось уму наших агентов от Лондона до Петербурга, поддалось тебе. Я не стану бить себя по лбу и восклицать "как же я сам до этого не догадался". Я бы не догадался. Догадаться о том, что фаланга – прозвище Янковского, мог только человек, голодный до нашего дела. Я, Мэттисон, Мамфорд – мы слишком уже наелись своей службой и потому не смогли напрячь свой ум так, как это сделал ты. Хорошая работа, малыш!
Том снова покраснел. Ему полегчало.
– Полагаю ты понимаешь, что нужно отправить твои выводы всем нашим агентам в Азии немедленно? В том числе и Мэттисону. Янковский может возвращаться в Россию той же дорогой через Кашгар. Янковский, если у него всё прошло удачно, может быть сейчас где-то на обратном пути домой. Скоро в горах начнёся зима. Русские наверняка расчитывали, что их посланник должен вернуться обратно до её наступления.
– Да, сэр. Я отправлю Мэттисону это немедля! Мы сообщим всем особые приметы Янковского, его родинку. И пусть готовит ему встречу!


Мы с Нин пришли в Бухару, благополучно успев к отправлению каравана Ахмеда. Караванщики, те, с которыми мы несколько месяцев назад путешествовали сюда из Кызылсуу-базара, приветствовали меня почти как почитаемого святого. Нам с Нин выделили лучшего верблюда, и караван отправился в путь.
Всю дорогу Нин сидела на верблюде прямо передо мной, и мне по необходимости пришлось обнимать её на протяжении всего нашего пути. Я так боялся, что девушка соскользнёт с горбов животного, что вскоре уже почти не разжимал своих объятий. Трудно сказать, о чём я беспокоился более – о девушке или о донесении, которое она несла на себе – постоянно обнимая Нин, я как бы держал донесение в своих руках. Безусловно, я давно уже перерисовал розу ветров также и себе, поскольку хотели мы или нет, но волосы Нин отрастали так, как им назначено природой, а брить место на голове девушки постоянно было невозможно. И, тем не менее, я всё равно крепко обнимал Нин, словно боясь потерять самое важное для меня сейчас – итог всего моего похода в Хиву.
Я обнимал Нин и чувствовал, что отныне она приобрела для меня и совсем другую ценность. Она сама. Ведь без неё вся моя затея просто не состоялась бы. Ведь это она помогла мне, и всем нам, вынеся на себе зашифрованное послание. Это она не позволила мне издохнуть после укуса гюрзы в старом мазаре. И вообще за столько месяцев наших похождений вдвоём я просто к ней привык. Впервые я стал чувствовать это и впервые же задумываться, что будет с нами дальше? Ведь если, да поможет нам бог, мы доберёмся удачно до Кашгара, Нин меня оставит? Вернётся на свою родину, в то место, откуда я увёл её в наше далёкое путешествие? Но что и кто ждёт её там? Никто и ничто. Оставить её в Кашгаре означает бросить на произвол судьбы. А после всего, что она сделала для нас, мог ли я поступить так? Да и хотел ли? Впервые передо мной встал вопрос, куда девать мне эту девушку, неужели брать с собой в Россию? Хотя, признаюсь честно, для меня давно уже не было такого вопроса – я не собирался возвращаться домой без Нин.


Шер прискакал в кишлак, где находился Мэттисон, в мыле – выполнял данное из Петербурга рапоряжение ускорить доставку сообщений между Барнаулом и Кульджой. Привезённое им сообщение о возможном походе Янковского в Кашгар с целью устранить кого-то из преданных Британии агентов так всполошило Мэттисона и всех его подручных, что на целых два дня о Шере все забыли. И только на третий день под вечер Мэттисон смог уделить какое-то время своему курьеру, готовому, как и предписывали в Петербурге, скакать во весь опор обратно в Барнаул.
Передавать в Петербург Мэттисону на этот раз было особенно нечего – все необходимые меры по противодействию возможной операции Янковского он принял, о чём и уведомлял своих коллег в российской столице. Поэтому, навестив курьера, Мэттисон для порядка переговорил с ним лишь по самым общим вопросам:
– Доберёшься до Барнаула, Шер, получишь новые телеграммы, постарайся вернуться так же быстро, как на этот раз. Кто знает, какие ещё сюрпризы поднесёт нам жизнь. Может быть к тому времени что-то узнаешь и о девушке.
– Как она?
– По-прежнему живёт у Султанбая. Жена его, за которой ухаживала русская, скончалась. Теперь работает по дому. Султанбай её кормит.
– Моё сочувствие Султанбаю.
– Странно, – решил поделиться своими мыслями Мэттисон, – она приехала в Туркестан к жениху. Она в самом деле приехала к жениху, видимо, тут не врёт. Их вместе видели, и не раз, они сорвершали конные прогулки по степи.
– А что жених? Где он сейчас?
– Вот это-то и странно, её жених её не ищет! А ведь её жених – сам командир русской заставы подъдесаул Тюриков. Почему не ищет? Не хочет разглашения факта пропажи невесты? Как объяснил её исчезновение другим? А найти её, думаю, для русским не составило бы труда. С тех пор как русские войска заняли Кульджу, русский гарнизон стоит в тридцати верстах от нас. Если бы им вздумалось прочесать местность в нашем направлении, мы не смогли бы скрыть девушку в этом кишлаке.
Мэттисона, в очередной раз вернувшегося к размышлениям по поводу захваченной пленницы, снова охватило беспокойство.
– Езжай, Шер, быстрее! И быстрее возвращайся. Надеюсь нашим там, в России, уже удалось за это время что-то узнать о ней. С ней точно связана какая-то тайна.
Мэттисон встал и пошёл на выход.
– Езжай быстрее, Шер. А по поводу Янковского передай, что мы перекрыли все входы и выходы. И будем ждать.


Наш караван неумолимо двигался на восток, к Кашгару. Днями мы ехали верхом, вечерами спешивались и усаживались у костра, ужиная и расказывая друг другу байки. Мы с Нин, можно сказать, даже сдружились со своими попутчиками. Я не оставался в стороне от работ, которые требовалось делать в дороге – трудился наравне с другими караванщиками. Помогала нам в силу своих возможностей и Нин – теперь у неё получалось гораздо лучше того прискорбного случая. С утра мы все просыпались и оправлялись в очередной переход.
Нин путешествовала, по-прежнему сидя передо мной, и я по-прежнему обнимал её всю дорогу, словно драгоценный ларец, в котором вёз своё сокровище. И продолжал думать о нашем будущем. Мы поедем в Россию. Там, в Кашгаре, у неё давно никого нет. По всей видимости уничтожены даже те партизаны, в отряде которых Нин провела последние годы. Семья её погибла. Не к презираемому же отцу ей следует возвращаться в самом деле! Итак, решено, мы едем в Россию. Такое неизбежное, единственное и такое счастливое для меня решение!
Если я удачно вернусь домой, успешно закончив дело с розой ветров, я смогу исходатайствовать себе перевод в другое место службы, возможно к себе в Белую Русь. А может быть даже и уйти в отставку. Хотя в отставку мне уходить совсем не хотелось. Наверняка меня ждало поощрение за удачно проведённую операцию, повышение в чине. Необходимо будет добиться и поощрения для Нин. В конце концов, она сделала не меньше моего, и её вклад в общее наше дело тоже должен быть оценён по заслугам! А если меня и не переведут на новое место, если я остануть служить в Туркестане? Да в этом ли дело? Буду заботиться о Нин, живя в Туркестане. В Туркестане, по крайней мере, азиатская внешность девушки не будет вызывать ни у кого лишних вопросов. Для Нин же местный климат и местные обычаи будут куда более привычны, нежели наши белорусские леса и болота.
Такими мыслями был полон я всю дорогу, с каждым днём неумолимо приближавшую нас к концу пути. А пока мне оставалось только не выпускать Нин из рук, сидеть верхом и мечтать, крепко держа её в объятиях. И даже мечтать, чтобы наш путь до Кашгара длился как можно дольше.


20 октября 1872 года, Барнаул.

Жандармский урядник Товсултанов служил в своём управлении уже тринадцать лет лет. Карьеры ему сделать не удалось, а жалования кое-как хватало на прокорм жены с пятью детишками. Политические ссыльные, которых тут, в Сибири, было немало, вели себя в этих местах тихо, а неблагонадёжных из местных было кот наплакал. И потому досмотр за ними не представлял для местных жандармов особых хлопот.
В этот день урядник слонялся по городскому кварталу вокруг находившегося тут телеграфа, кутяась от ветра, предвещавшего скорое наступление зимы. Время службы скоро заканчивалось, и Товсултанов мысленно предвкушал грядущий вечер в окружении семьи, тепло от печки и кусок парного мяса на столе.
"Вот странный человек! Не похож на нашего", – от скуки стал рассматривать Товсултанов джигита в меховой папахе. Человек вроде бы шёл куда-то по улице, но шёл неуверенно, постоянно останавливаясь и петляя. Это мало напоминало тот случай, когда незнакомый с городом приезжий ищет дорогу, постоянно сомневаясь и пытаясь найти верный путь.
Что-то ещё не понравилось Товсултанову в этом человеке. Сильно обветренное лицо – человек явно долго скакал на лошади. Не похож на местного: если русские жители города могли бы подумать, что это ойрот или татарин , Товсултанов безошибочно определял: приезжий – не местный.
Увлечённый разглядыванием приезжего, Товсултанов решил проследить за ним, незаметно пойдя вослед. Странная встреча, произошедшая вскоре, ещё больше усилила подозрение урядника. Неизвестный приезжий остановился возле шедшей ему навстречу девушке, русской, и о чём-то перекинулся с ней несколькими словами. Затем приехжий остановился под деревом и принялся, видимо, кого-то ждать.
Товсултанов решил пройти за девушкой. Та свернула на соседнюю улицу к зданию телеграфа, зашла на телеграф, а затем, спустя некоторое время вышла, что-то неся в руке. Скорее всего, полученную телеграмму. Ещё больше удивился урядник, когда девушка вручила то, что несла, ожидавшему её у дерева джигиту с обветренным лицом.
Товсултанов двинулся вслед за джигитом, и тут на ходу вспомнил о полученном несколькими неделями ранее распоряжении замечать и задерживать получающих тедеграммы подозрительных людей. Распоряжение, благополучно давно забытое всеми. Но в самом ли деле этот джигит тот самый подозрительный, которого стоит задержать и выяснить кто таков? Не ошибается ли он, урядник Товсултанов? Если произойдёт ошибка, если Товсултанов задержит человека, а тот окажется каким-нибудь простым пастухом, как будут смеяться над ним сослуживцы! Как будут высокомерно смотреть на опростоволосившегося туземца, считая его неотёсаным дикарём! Нет, попасть впросак никак нельзя. Поэтому он, урядник Товсулатнов, сам пойдёт сейчас вперёд и остановит этого человека. И только если тот в самом деле опасен, только тогда будет звать подмогу.
Незнакомый чужак с обветренным лицом тем временем не мог не заметить, что за ним неотступно следует человек с жандармской форме. Незнакомец улучил мгновенье и резко бросился бежать. Товсултанову пришлось броситься за ним – звать кого-то на помощь уже не было времени. Незнакомец добежал до оставленного на соседней улице коня, вскочил в седло и почти успел тронутся с места, но Товсултанов буквально в последнем прыжке на лету догнал незнакомца, схватил его за полу халата и свалил с коня на землю.
Урядник успел вывернуть незнакомцу руки и прижать его к земле. И начал терять силы – пока шла борьба, незнакомец несколько раз ткнул Товсултанова своим длинным пчаком , сумев два раза пробить шинель и скользнуть лезвием по рёбрам. Последнее, что успел заметить Товсултанов, это то, как ему на помощь бежали гурьбой бородатые мужики.


В самый конец октября месяца мы с Нин прибыли в Кашгар. Обстановка в ханстве за время нашего отсутствия существенно изменилась. Пока мы путешествовали в Хиву и обратно, Россия и Кашгария подписали торговый договор, нанёсший сокрушительный удар по планам англичан в Восточном Туркестане. Жизнь в ханстве немного успокоилась.
Я вновь навестил чайхану Асалбека и передал ему рисунок розы ветров и шифр к ней. Всё это Асалбек должен был отправить с русским военным отрядом, как раз в эти дни отправлявшимся в Россию. О том, что один из офицеров отряда повезёт тайные данные, не должен был знать никто – предполагалось, что именно так они доедут до России в наибольшей безопасности. Конечно, я давно сумел уже передать розу ветров и всё, что к ней прилагалось, нашим агентам ещё при проезде через Бухару и Самарканд, но только теперь, отправив информацию в третий раз, я окончательно успокоился.
Свой рисунок я также оставил на коже, на всякий случай. Мы с Нин должны были отравиться в Россию чуть позже, с последним торговым караваном. Асалбек дал нам денег и помог обзавестись тёплой одеждой и обувью – погода в Кашгаре была ещё тёплой, а в горах уже наступала зима. Чайханщик должен был вывезти нас из Кашгара на лошадях и добраться с нами до одного из кишлаков на перекрёстке дорог, где и расчитывали мы с Нин присоединиться к каравану.


31 октября 1872 года, Петербург.

Посыльный при жандармском отделении вошёл в кабинет Переверзева одновременно со штаб-ротмистром Бунько, почти того обгоняя, и первым доложил:
– Пришло сообщение из Барнаула. Недалеко от местной телеграфной станции был задержан туземец, пытавшийся получить телеграмму на телеграфе. По всей видимости не местный – тамошние власти никак не могут определить, какого рода-племени задержанный.
– А что в телеграмме? – полюбопытствовал Переверзев.
– Нам переслали текст, я отдал его на расшифровку Герберу, – пояснил Бунько. – Невероятно, но твой приказ о задержании подозрительных получателей телеграмм не попал, как обычно, под сукно, а был всё-таки выполнен. Получатель телеграммы задержан.
– Если это так, то расшифровывать телеграмму уже не столько важно. До своего адресата она не дошла. И не дойдёт.

Спустя ещё два дня из расшифрованной телеграммы и допросов Шера Переверзев узнал все обстоятельства приезда Хелены Янковской в Туркестан и похищения её беглыми киргизами у заставы Сретенка в апреле месяце сего года. Теперь он должен был немедленнно отдать приказ о розыске девушки всеми силами войск в Кульджийском крае. Потребуется время, но, возможно, девушка всё-таки ещё жива и её удасться отыскать.


Шер должен был прибыть ещё на прошлой неделе. Мэттисон, как британский подданный, после русско-кашгарского договора оказался в шекотливом положении: подданные Якуб-бека перестали быть его друзьями, ибо друзьями для них теперь становились русские. Но совсем не русские щедро оплачивали службу тех джигитов, что окружали Мэттисона. Британский фунт, слава богу, весил ещё больше рубля и ценился местными жителями куда более, нежели заверения в дружбе, данные их правителей Якубом русскому послу.
Однако нужно было спешить: возможно, скоро русские потребуют от Якуба удалить из Кашгарии всех подданных её величества королевы Виктории. Особенно тех, кто наиболее сильно насолил им в последние годы. А Мэттисон был как раз из таких. Поэтому он торопился. Поэтому пропажа Шера с
Не давало покоя и то, что никак не проявил себя посланный в Кашгар русский убийца Янковский. Если Янковский отправился на задание, то должен был сделать это летом, чтобы вернуться ещё до наступления зимы в горах. И давно должен был дойти до любого города в Кашгарии. Что, неужели тоже пал жертвой случайностей? Нарвался на местных жителей и те его убили как чужеземца? Вряд ли. Наверняка он переоделся в местного, чтоб не быть узнанным. Тогда что? Укусила змея? Или паук? Скорпион, каракурт, фаланга?
А ведь к его встрече приняли все меры – окружили всех своих людей надёжной охраной. Защитили так, как защищает себя на ночь в степи ложащийся спать пастух. Пастух окружает себя поясом из овечьей шерсти. От одного запаха овечьей шерсти паук-фаланга бежит куда подальше. Фаланги боятся овец. Овцы поедают фаланг. Что-то смутно знакомое промелькнуло в голове у Мэттисона. Что-то давно слышанное напомнили ему эти рассуждения о фалангах.
Мэттисон зашёл в тупик. Никаких иных наводящих на решение известий припомнить за последнее время англичанин не мог. Разве что слуга кашгарского чиновника, чудом ускользнувший от убийц и пробравшийся на родину, сообщил, что в августе Хиву под видом переодетого бухарского чиновника с юной наложницей покинул предположительно русский разведчик.
И тут Мэттисона озарило. Стремглав бросился он к одному из своих подручных, сидевших с другими джигитами во дворе соседнего старого дома. Увидев хозяина, подручный поспешил встать и подбежать к нему навстречу.
– Надо срочно опять проникунть на русскую заставу! – едва перевёл дух Мэттисон. – Как бы ни было трудно.
– На ту самую, что и прошлый раз?
– Да, делай, что хочешь, обратись за помощью опять к тому же человеку, подкупите кого-то из жителей, пообещай хоть табун коней! Всё, что угодно, чтобы узнать хоть что-нибудь!
Подручный, до конца выслушав просьбу Мэттисона до конца, без слов сел на коня и ускакал в направлении границы.


В кишлак, у которого нас должен был забрать караван, мы с Нин приехали загодя. Купив еды у местных жителей, мы выехали на дорогу, намереваясь обождать караван здесь. Мы расположились на одной из каменистых россыпей и принялись ждать.
– Тепло, – закрыв глаза, произнесла Нин, подставляя лицо под лучи нежаркого уже осеннего солнца.
– И один белый песок вокруг... – ответил я, оглядывая местность. – А ведь скоро вокруг нас будет один белый снег. Ты любишь снег, Нин?
– Любить снег? Это странно, любить снег. Снег в горах мешает передвигаться, когда снег и ветер, тогда очень сложно. Трудно воевать, когда снег. Снег оставляет на себе следы, когда ты хочешь спрятаться.
– Ну, может хотя бы в детстве снег тебе нравился?
– В детстве? Нет. Зима – это холод.
– А у нас дети из снега лепят снеговиков. Скатывают такие шары, а потом ставят из друг на друга. Получается снежный человек. Ему рисуют глаза, рот, а на голову одевают старый чугунок.
– И ты тоже лепил такого?
– Тоже лепил... Знаешь, а давай я сейчас сделаю такого человека, только из камней. Вон, видишь, там, на возвышении?
– Охота тебе таскать камни?
– А что делать ещё, чтобы не умереть от скуки? Эх!
Я быстро устремился к нескольким круглым камням, так кстати лежащим на вершине каменистого пригорка. Самый большой камень должен был стать основанием моего каменного "снеговика". Я осмотрел его вокруг на предмет отсутствия тут змей и прочей нечисти, а затем стал отбрасывать в сторону лежавшие у его подножья разные мелкие камни. В итоге образовался шар-основание с плоской площадкой наверху. На этот камень, не без труда, я взгромоздил ещё один круглый камень, поменьше размером. По бокам этого второго камня торчали выступы, чем-то напоминавшие прислонённые к груди согнутые руки. Затем я установил наверх третий, маленький камень – голову "снеговика". Проверил прочность строения – камни устойчиво лежали друг на друге. Под конец я нашёл какие-то пучки травы и прочие части растений с комьями глины, соорудив из них "снеговику" волосы и сделав попытку прилепить глину в качестве носа и ушей.
Работа была закончена. Я совершенно не чувствовал усталости. После того, как "роза ветров" была передана Асалбеку, у меня словно камень свалился с плеч, и теперь я ворочал настоящие камни с каким-то небывалым воодушевлением. После того, что пришлось пережить в последние месяцы, мне в самом деле захотелось почувствовать себя вновь ребёнком, лепящим снежную бабу. Хотелось развеселить Нин – теперь, как мне казалось, уже можно было хоть немного дать слабину. Вот только Нин, словно предчувствуя что-то нехорошее, смотрела на мои старания каким-то невесёлым взглядом.


– Такие новости, господин, – закончил рассказ помощник Мэттисона, только что прибывший в кишлак с русской границы. Мэттисон был и рад, и раздосадован. Рад своему прозрению и досадовал на то, что оно пришло к нему так поздно.
– Я сомневался во всём, что она говорила, не верил ни её единому слову! Но поверил в её уверения, что приехала она к жениху! Это выглядело так естественно! И на этой мелочи мы и погорели. Значит, твой посыльный так и сказал – пропали оба, и Елена, и её брат?
Мэттисон горько сам себе усмехнулся.
– Она не к жениху приехала, а к брату! Надо же было нам попасться на такую простейшую хитрость! Меньше надо читать романов, чёрт побери!
Мэттисон снова поморщился как от боли:
"Почему из дома пропала девка мы знаем. Но пропал также и её брат. И я теперь догадываюсь, кто её брат и отчего она нас водит за нос. Русские послали фалангу. Но фаланга – это не отряд, а прозвище их агента. Станислава Янковского! И пошёл он со своим заданием, возможно, через нашу границу, но не с целью убийства кого-то из наших агентов, а в Хиву!".
Мэттисон подошёл к джигиту-помощнику.
– Пора допросить её как следует. Если её брат – тот самый Янковский, и он действительно отправлен русскими в Хиву, она должна об этом знать. Пусть скажет всё, даже если после её тело останется лишь бросить обглодать голодным бродячим собакам. Затем надо будет устроить встречу самому Янковскому. Он может возвращаться той же дорогой. С ним должна быть молодая девка. Наверняка он переодет кем-то из местных. Отлично знает язык.
– Он не может знать язык так, как местный житель, – произнёс джигит-помощник. – Я знаю, как надо спросить его, чтобы он выдал себя.
– Собирай людей и едем! – приказал джигиту Мэттисон. – Я отправляюсь в Чалой немедленно, переговорю с ней ещё сам. А потом отдам вам. Возможно, она подскажет нам какие-то его особые приметы. Жду вас через час!


Вечером, когда базарный день в кишлаке Чалой уже клонился к закату, внимание местных жителей привлекли несколько странно одетых людей, приехавших на базар к его завершению. Кони всадников были какой-то особой породы, не распространённой в здешних краях. Головы всадников были повязаны платками, почти скрывавшими их лица. Всадники ничего не покупали, а только высматривали товары, да так, что трудно было понять, какой именно им нужен, то ли кони, то ли скот, то ли сбруя или кузнечные изделия. Наконец, навстречу болтающимся без особой цели всадникам выехали ещё двое, видимо, заехавшие в кишлак ранее и позвали тех ехать за собой. Все шестеро верхом поскакали к лощине – к дому, где Мэттисон держал Елену.

Мэттисон так и не успел ничего понять: внезапность нападения была такова, что джигиты, располагавшиеся у дома в качестве охраны, успели лишь услышать дикие крики со свистом и увидеть, как мирно ехавшие по улице всадники вдруг с шашками наголо бросились на них. Всадники влетели во двор дома и принялись рубить тех, кто находился на улице. Затем настал черёд тех, кого не срубили сразу, кто сумел спрятаться за деревьями и прочими имевшимися вокруг дома строениями. Началась перестрелка, и спустя несколько минут всё было кончено.
 
На пороге захваченного дома показался улыбающийся Калачёв, буквально тащивший ошалевшую от произошедшего Елену. Тюриков и двое его товарищей по набегу осматривали поле боя. Мэттисон лежал прямо на входе в дом – во время перестрелки он успел лишь выбежать на шум и получил несколько пуль в живот. Ничего более достойного внимания пограничники в кишлаке не нашли. Калачёв закинул Елену на коня, и все разом сорвались уходить домой, в Россию.

Джигиты, которым было приказано ждать начала охоты на Янковского, так и остались в неведении относительно замыслов Мэттисона. Покружив некоторое время вокруг кишлака, наёмники англичанина поехали искать своего хозяина, дабы узнать, каким всё-таки будет его распоряжение. И только обнаружив труп Мэттисона и других лихих наездников, поняли, что теперь придётся им искать другого хозяина. Возможно, такого же щедрого.


Наконец-то на дороге показался карван. Я привстал со своего места, Нин, заметив это, тоже поднялась. Когда караван приблизился, я присмотрелся внимательней: навьюченные верблюды, всадники – всё указывало на то, что это тот самый, наш караван. Я кивнул Нин, и мы стали спускаться с пригорка к дороге.
Вскоре караван приблизился настолько, что пора было выходить ему навстречу. Я повернулся к Нин, намереваясь кивнуть ей, чтобы шла за мной. Но девушка стояла как вкопанная. Вместо того, чтобы пойти за мной к каравану, она неожиданно сделала несколько шагов ко мне и, словно мы не виделись сто лет, крепко меня обняла. Настолько крепко, что, кажется, у неё самой выступили слёзы на глазах. Я не понимал, что она делает, а Нин всё никак не могла меня отпустить. Наконец она разжала руки и отступила назад.
– Мне пора уходить, – сказала Нин дрогнувшим голосом.
– Как? Куда? – я задохнулся, будто мне перекрыли воздух и вдруг стало нечем дышать.
– Я не могу уйти с тобой. Я остаюсь.
– Куда ты остаёшься, зачем? – оглушённый, пытался я сказать хоть что-то.
– Здесь мой дом, здесь жила моя семья.
– Но что ты тут будешь делать? Одна! Ты же ещё ребёнок, – я ясно, наконец, осознал, что Нин от меня уходит и что надо что-то делать, однако слов, способных хотя поколебать её намерение, предательски не находилось.
– Я уже многому научилась. И ты меня многому научил, Музаффар... Станислав.
– Но одна ты всё равно...
– А ты? Разве ты пошёл сюда не один?
– Но это моя служба.
– Ты служишь своей стране, своему народу, а я должна быть как ты.
Нин ещё дальше отступила от меня, и я понял, что она в самом деле остаётся. Уговаривать её было бесполезно.
– Что ты будешь теперь делать? – я вновь пытался напоследок сказать хоть что-то, только бы не смириться с её решением.
– Постараюсь найти людей из отряда Ли. Я же могу спокойно ходить по мусульманским городам, меня будут принимать за Мансура. А потом уйду в горы.
– Ну а потом, Нин? Когда-нибудь всё это кончится.
– Скоро сюда прийдут наши войска, ты ведь знаешь. Может быть мне повезёт, и я встречу этот день живой.
– Я не могу тебя бросить.
– Тебе нужно идти. Это последний караван.
И тут Нин вновь бросилась мне на шею и обняла на прощание что было сил.

Нин отпустила меня, повернулась и пошла. Я долгое время смотрел ей в спину, а потом – нечего делать – также повернулся и пошёл по дороге навстречу приближавшемуся каравану. Каким-то шестым чувством я почувствовал, что она остановилась и смотрит на меня. Я не выдержал и повернулся. Могу поклясться, я лишь на мгновение не успел до того, как она снова повернулась и пошла дальше. Я опять постоял, смотря вслед уходящей девушке, надеясь, что она остановится ещё раз. Однако – нет. Я был вынужден опять пойти. И снова почувствовал, как она повернулась и стоит, смотря мне в спину. Я опять не выдержал, остановился и повернулся. И снова поздно – Нин уже снова уходила.
Если бы мы случайно остановились и посмотрели друг на друга одновременно, она бы вернулась. В этом я уверен. Возможно, мне вообще следовало никуда её не пускать, а схватить и понести с собой. Или же просто взять за руку и держать до тех пор, пока не дойдём до русской границы. Или же придумать ещё что-то – разведчик должен был в этих обстоятельсвах что-нибудь придумать. Однако этого не произошло... Последний раз, когда я повернулся и посмотрел назад, Нин уже скрылась за горизонтом. Больше я её никогда не видел.

Весь оставшийся мне до дома путь я проехал и прошёл как во сне, не очень хорошо соображая, куда я иду и зачем. Я словно и не заметил, как оказался за перевалом, там, где пролегала русская граница. Дорога пролетела как тяжёлый сон, только лишь перенесённый на ногах, а точнее в седле. Очнулся я только когда в сумерках перешёл через границу и подошёл в темноте к хорошо известному мне пограничному секрету. Один из казаков узнал меня, радости от моего возвращения не было предела. Он лично сопроводил меня до заставы, после чего я направился прямо к себе домой.

В свой дом на заставе я вернулся поздно ночью. Елена, как на русский лад звали мою сестрицу на заставе, уже спала, очевидно, совершенно привыкнув за долгие месяцы моего отсутствия к одинокой жизни в этом большом доме. Я зашёл в дом и тут же загремел чем-то, что стояло в сенях и свалилось, задетое мной. Шум разбудил Хеленку, и вскоре она появилсь в комнате в ночной рубашке. Я уже успел зажечь свет. Я даже не понял, отчего она так бурно кинулась мне на шею, приговаривая: "Станислав, родной, как же давно тебя не было!" Как же хорошо, что всё хорошо кончилось.
Мы обнимались, а через плечо я заметил на столе фотокарточку, где были сняты я и она в тот день моего выпуского, когда мне вручили первые офицерские погоны. Я отстранился и посмотрел ей в лицо. Однако как изменили её эти несколько месяцев жизни на заставе! Будто бы появилось больше морщинок, будто бы глаза стали смотреть взрослее. Но, конечно же, вряд ли полгода спокойной жизни в таком спокойном месте могли на ней так сказаться. Просто это мне почудилось, слишком долго я не был дома.


Стасевич, Лунин, Переверзев и Бунько пили чай в кабинете Стасевича. По столь торжественному случаю капитан-лейтенант зажёг свечи и затопил камин, и теперь отблески огня отражались от стен комнаты и лиц присутствующих, придавая встрече оттенок уютной таинственности. Стасевич поставил свою чашку на стол и начал, наконец, свой рассказ:
– Дело это началось, можно сказать, ещё три года назад, когда Алексей Цветочников, революционер-бомбист, поступил на службу в секретную часть Третьего отделения секретарём. Цветочников оказался образцовым служащим, что не только прекрасно исполнял свои прямые обязанности, но и помогал своим сослуживцам, – Стасевич с намёком поднял брови, – переписывать за них секретные бумаги. Обладая отменной памятью, Цветочников запоминал содержание бумаг и передавал его своей организации. Но это занятие Цветочникову быстро наскучило. Время шло, а революции всё не было. И тогда этот образцовый служащий решает найти таких людей, которые отблагодарили бы его за предоставляемые данные не только добрым словом, но и материально. Имея доступ к данным, касающимся деятельности нашей контразведки, Цветочников наловчился передавать их одному служащему английского посольства, известному нам под фамилией Доуи.
– Мы проверили и установили, – вмешался в разговор Переверзев, – сей мнимый Доуи уже неоднократно бывал с заданиями в России, скрываясь под разными именами. И начал он свою деятельность ещё лет двадцать с лишним назад в Сибири. Так-то, господа, мы с вами столкнулись с матёрым хищником. И, хвалю всех, вышли из схватки победителями!
Словно отмечая свой успех, все четверо подняли чашки и отпили оттуда по хорошему глотку чая. После чего Стасевич продолжил:
– Время шло, Цветочников торговал государственной тайной, Доуи исправно платил. И тут англичанину потребовалось похитить секретные документы из сейфа жандармского сотрудника, касающиеся расположения и состава наших войск в Туркестане. Информацию о сейфе, очевидно, Доуи получил также от Цветочникова. С целью скрыть следы преступления, Доуи разработал план, согласно которому шайка преступников поочерёдно ограбит сейфы в нескольких богатых домах Петербурга, подбрасывая при этом на месте каждого ограбления революционные прокламации. А затем вскроет и тот самый сейф, содержимое которого было нужно Доуи. Для исполнения своего плана Доуи были нужны русские уголовники, умельцы вскрывать сейфы. И за этим он также обратился к Цветочникову. Вернее, всё обстояло так: в революционной организации, в которой состоял Цветочников, состояла также и Нонна Флоренская, дворянка, дочь действительного статского советника Флоренского. У Нонны был знакомый, Николай Непеня, впоследствие ставший также и её любовником. Сам Непеня не особо встревал в революционные дела, скорее смотрел на занятия Нонны и её друзей как на средство развлечься. Или даже поживиться. Таким образом Цветочников через Нонну познакомил Доуи с Непеней. И забыл об этом сам – как мы помним, он совершенно не проявлял никакого любопытства к уголовным делам, обсуждавшимся нами на Фонтанке.
– А то непременно бы выдал британцам нашу операцию на Лиговке, – уверенно кивнул головой Бунько. – И думать нечего, – подтвердил Лунин.
– Передал он тогда англичанам только информацию о засаде у дома Грига, и только потому, что там говорилось о засаде на английских агентов. Ну а далее вы уже знаете. Наш коллега Лунин вжился в мир петербургского городского дна, познакомился там с Медведем и его шайкой и указал нам, куда прийти за ними с арестом. Медведь рассказал на допросе о Нонне, мы её выследили и накрыли их штаб и Цветочникова в нём. Именно в тот день, случайно, госпожа Флоренская понесла в штаб новую порцию революционной литературы и попалась с ней на глаза нашим шпикам.
– А как получилось найти наши документы? – наконец-то Переверзев задал вопрос, мучивший жандармов с той поры, когда Стасевич лично явился в Третье отделение и протянул папку с пропавшими бумагами майору Переверзеву лично в руки.
– В тот день, когда накрыли Цветочникова, – благосклонно согласился рассказать Стасевич, – как вы помните, я пошёл в квартиру на Мясную, служившую террористам штабом, уже когда обыск штаба был закончен и полицейские возвращались с уловом восвояси. Встретив по дороге одного из участников обыска и расспросив его, я узнал, что никаких документов, кроме тех революционных газет, полицейские в доме не нашли. А сама Нонна Флоренская, как сказал мне этот полицейский, показательно отправилсяь на вечер к подруге, где и остались следить за ней наши шпики.
– Кстати, их наградили? Теперь-то нет никакого повода им в этом отказать? – вспомнил о шпиках Лунин.
– Полагаю, – ответил Переверзев, – награждение не заставит себя ждать. Впрочем, всем нам скоро предстоит предстать перед его императорским величеством. Но вы не рассказали до конца про документы.
– Так вот, возвращался я с Мясной и думал. Что-то во всём этом деле мне не нравилось. Нонна Флоренская со шпиками находидась на Васильевском, в квартире на Мясной ничего, кроме штаба революционеров. А вы, майор, ещё с утра были уверены, что передача документов должна произойти со дня на день. Казалось бы, коль уж в тот день ничего подобного не произошло, следует обождать следующего дня. Но какая-то тревога не покидала меня. Я обдумывал все, обдумывал... и понял: квартира Флоренской в доме Раевского осталась совершенно без наблюдения за ней! А ведь в самой этой квартире, где, по словам Медведя, должны были хранится оставленные ворами документы, беспрепятственно с нашей стороны мог появиться кто-то, кто в отсутствие хозяйки мог бы эти документы забрать. Тогда я свернул к дому Раевского, забрался в квартиру Нонны, обыскал её и нашёл там те самые документы. После чего и передал их вам.
– Да, всё просто, – Переверзев был, кажется, разочарован простотой случившегося. – Не стоило, пожалуй, так вот залезать в квартиру без хозяйки. Не по закону. Да и не по-людски как-то.
Стасевич только усмехнулся.
–  Да нет, господа. Госпожа Флоренская не зря отправилась в тот вечер на увеселения к своей подруге. Ночью к ней на квартиру должны были зайти люди с Миллионной и забрать эти самые документы, за которыми они охотились уже не один месяц. И если б я знал о том сразу, знал бы, что через час после моего посещения квартиры туда прийдут наши друзья англичане, мы могли бы накрыть всех с поличным и выслать за пределы границ империи.
– Девушка, эта Флоренская, охотно дала показания?
– Да какой там, господа! Запиралась изо всех сил.
– Тогда как же вам удалось узнать про посещение англичан её квартиры, какое должно было состояться в ту ночь?
– Наблюдательность, господа. Как мы с вами предполагали, и как нам заливали об этом Медведь и его компания, они выволокли тело мёртвого Николая Непени как есть в домашнем платье и выбросили его в прорубь. Я, как вы понимаете, возвращаюсь к событиям весны. Но, оказалось, всё не совсем так. Помните, я нарочно солгал Серафиме, что её Коленьку выбросили в Неву ещё живым? Тогда я сделал это ради получения её согласия на оказание нам помощи. А вышло, что я не соврал! Ведь если бы преступники просто хотели выбросить тело умершего в реку, они сделали бы это, конечно же, в ближайшей проруби. А ближайшая к дому Раевского прорубь находится где-то на Екатерининском канале. И тело в Неву вынесло бы тогда где-то за Галерным, там, где канал выходит в Большую Неву. А его выловили у Сального Буяна, то есть по течению выше. Как сие могло произойти?
– Как? – хором спросили жандармы, увлечённые рассказом сыщика.
– А произойти сие могло таким образом, что больного, но ещё способного стоять на ногах Непеню вывели из квартиры и повели по адресу его другой любовницы, Серафимы Проскуриной. Туда, где сей господин проживал большую часть времени. И по дороге, сняв с него верхнюю одежду, бросили ещё живого в реку.
Жандармы вопросительно смотрели на Стасевича, не до конца убеждённые его словами.
– Медведь после подтвердил: так всё и произошло. Ну а когда об этом узнала Нонна, по-своему любившая Николая, да узнала про связь воров с англичанами... – Стасевич хитро усмехнулся, – Разумеется, господа, о том, что мостом между англичанами и ворами был сам Непеня, я умолчал. В общем, Нонна решила отплатить господам англичанам за убийство любовника и рассказала нам и об операции Корнаухова, и о бумагах, и о намеченном их визите на собственную квартиру тем самым вечером.
Так и закончилась последняя в этом деле встреча жандармов и сыщиков. Чай был допит, вопросы прояснены, а само дело положено в архив, чтобы забыться там в пыли на долгие годы.

;

***


В Петербурге я и Хеленка оказались уже ближе к Рождеству. Ветер задувал за полы одежды сыпавший с неба мелкий колкий снег, заставляя Хелену кутаться при каждом его порыве. Мы шли по набережной замёрзшей Невы от Васильевского острова вдоль Кронверка, и я почему-то постоянно оглядывался на сквозь снег маячившее на другом берегу здание Зимнего дворца. Жандармские офицеры, подполковник Переверзев и ротмистр Бунько, так же кутаясь, сопровождали нас накануне нашего отъезда на родину в Гродну. Тремя днями ранее до меня также был доведён приказ о награждении меня за удачно проведённую операцию и вручении мне погон штаб-ротмистра.
– Что теперь дальше? – просто так, чтобы прекратить молчание спросил я. Подполковник Переверзев принял мои слова за вопрос о дальнейшей судьбе нашей политики в Туркестане и принялся подробно отвечать на него, не смущаяь при этом присутствия моей сестры – лица вполне гражданского:
– До посылки наших войск в Хиву остаются считанные месяцы. Приготовления к военной компании почти завершены, как только дело будет близится к весне, войска двинутся на столицу ханства.
Переверзев, и остальные вслед за ним, остановились и стали дружно сбивать снег с обуви.
– И Пётр Семёнович Васильчиков, которого мы меж собой называли прозвищем Кот, будет свободен.
– Надеюсь с ним не приключилось за это время ничего пагубного, – сбив снег, откликнулся я. – Хотелось бы надеяться, что военная кампания состоится и ничего её не сорвёт в послений миг.
– Состоится. –  Переверзев помедлил. – Я не должен был бы вам этого говорить, это секретно. Но вам, – подполковник пристально посмотрел при этом на Хеленку, о приключениях которой в британском плену которой был хорошо извещён, – скажу. Участь ханства была окончательно решена третьего декабря сего года  на Особом совещании руководителей основных министерств при участии императора Александра Второго. Но не это главное.
Переверзев остановился, повернулся к ветру спиной и вытащил из-под одежды газету.
– Вот, смотрите, захватил нарочно для вас. "Биржевые ведомости" Петербурга декабря месяца сего года. Здесь напечатан свежий обзор британских газет, где говорится о разрешении персидского шаха англичанам на строительство железной дороги от Персидского залива до Каспия и обустройстве на Каспии морского порта. Обзор этот печатался нарочно с санкции государя императора, дабы уличить британцев во враждебных по отношению к нам шагах. Этот ход был нужен, как вы понимаете, всего лишь, чтобы сделать заявление о недопустимости подобных шагов в области наших непосредственных исключительных торговых интересов вокруг Каспийского моря. Как вы понимаете, воздействие на шаха было осуществлено заранее и не в публичной прессе.
– Так что же с дорогой?
– Железной дороги построено не будет. И, как вы понимаете, уступчивость британцев обусловлена... – Переверзев усмехнувшись, глянул в мою сторону, смотря на моё плечо. – Ваша наколка – безопасность наших границ.
Я сам невольно посмотрел на своё плечо. Следы от нарисованной там "розы ветров" давно уже смылись, да и саму "розу" передал нашим властям не я, а офицер, выехавший с ней из Кашгара с русским отрядом. Но всё-таки не зря я шёл несколько месяцев в Хиву и обратно, раз принесённые мной данные так повлияли на наши международные дела. Этим можно было бы и удовлетвориться, но Переверзеву было ещё что сказать.
– Как, возможно, вам известно, в сентябре сего года в столице Пруссии состоялась встреча нашего императора с императором Германии в присутствии императора австрийского.
– Да, я успел прочитать об этом в газетах.
– Так вот, что не разглашается и о чём не пишут в газетах. Помимо других вопросов, на встрече были начаты переговоры о создании военного союза трёх держав. Ввиду наших осложнений в Персии и Хиве, такой союз обеспечит нам спокойствие западных границ . А далее – посмотрим.
Преверзев выглядел в этот миг человеком, с плеч которого наконец-то свалилась огромная гора порученного ему и счастливо выполненного дела.
– Так что благодарим вас, штаб-ротмистр. Ваша информация оказалась поистинне способной изменить историю.
– Я рад, что всё так хорошо закончилось, – без особого восторга ответил ему я, посмотрев при этом на Хеленку.
– Только одно – мы упустили английского агента, что разыскивал вас, – Переверзев кивнул Хеленке, – в Гродне. А так да, можно сказать действительно всё закончилось очень хорошо.

За Троицким мостом мы попрощались с жандармами, свернувшими на лёд Невы и отправившимися прямо через замёрзшую реку в сторону Фонтанки. Снег уже перестал и только ветер теперь нёс позёмкой его нападавшие барханы по замёрзшей реке. Я стоял и смотрел вслед удалявшимся по этим барханам жандармам, и барханы белого снега показались мне раскалёнными добела барханами песка Туркестана, а двое уходящих вдаль жандармов напомнили двух бродяг, совсем недавно шедших там к неизвестности. Я как будто вновь почувствовал, что опять иду вперёд, а рядом со мной идёт Нин. Я поворачиваюсь и смотрю в её глаза.