(новогодняя сказка)
- Нет, все братцы, больше ни рюмки, а то домой не доберусь. А на улице мороз всамделишный, а не ряженый, как я. Завалюсь под забором и паду смертью пьяных. Потом сами всю жизнь страдать будете и убиваться по мне.
- Ну, еще одну последнюю, тебе ведь уже домой только осталось…
- Нет, все! Где мои Дед Морозовские державные атрибуты – посох и этот..ну, мешок.
- Ну, погоди, Миш,– все приставал Илья – ты уже всех одарил. Давай посидим немного.
- Нет, хватит. Намаялся – одарявши. Пойду.
- Ну, последнюю самую маленькую, заглотыш на посошок.
- Хрен с вами, последнюю – на посох!
Поднял прицепленную бороду, выпил и стал собираться.
Тамарка с Ильей вывалились за ним в прихожую – провожать.
- Что-то у тебя глаза сегодня блестят как-то странно – сказала Тамарка.
- Как это странно? – спросил он.
- Это неспроста, старик, у тебя в жизни что-то важное случится!
- Уточни: о здравии или за упокой?
- Счастье тебе скоро будет – вот увидишь!
- Э, сказанула, мать, тоже – счастье?! А ты почем знаешь?
- Я точно знаю – у меня ведь бабка цыганка была. Я по глазам гадать могу.
- Лучше бы нагадала мне дядюшку миллиардера из Майами или аналогичную тетушку из Канзас-Сити.
- Ты – пошляк! – сказала Тамарка. – Живешь, как дикарь, как бирюк. Что ты вообще хочешь в жизни?
- Оо…! Очень актуальный разговор после обильного принятия… чего хочу? Ну, это…хочу быть сильным, хочу быть смелым, ну – энтропией обладать, как положено…желательно – пышной!
- Нет, все вы холостяки – пошляки! – убежденно сказала Тамарка – а все-таки - помяни мои слова – тебе скоро счастье невиданное будет.
- Лучше неслыханное, а то глуховат я что-то стал…
- Пошел к черту, пошляк – сказала она, выталкивая его за дверь – давай, звони почаще!
Он ехал в лифте, чувствуя какую-то непривычную легкость на душе. Ему казалось, что он может сделать сейчас что-то отчаянно смелое и необычное. Наконец вышел на улицу и замер от неожиданной перемены во всем.
Когда он час назад шел по улице к друзьям – было пустынно, скучно и одиноко. Фонари желтыми тусклыми светлячками освещали редкие фигурки прохожих и силуэты проносящихся машин. А сейчас – необычный, как будто никогда не виденный им, падал снег. Он падал тихо и истово, он был крупный и пушистый, он закрывал все вокруг небывалой сверкающей пеленой. И не стало вдруг – ни прохожих, ни машин, ни фонарей – ничего, кроме этого тихого, сказочного, искрящегося снега.
Ему показалось, что сейчас и впрямь должно произойти какое-то чудо. Быть может, раздастся тонкий звон колокольчиков и из-за снежного полога вылетят сани со Снежной Королевой и утащат его неведомо куда…
« Однако, я надрался сегодня. Надо словить быстрее мотор и домой – к камельку». Он подошел к краю тротуара и стал голосовать. И почти сразу же – или только так показалось? – к нему подошел какой-то мужик в замшевой кепке и кожаной курточке – по виду шофер.
- Слушай, мужик, выручи нас, а?
- Кого это нас?
- Да, у меня там, видишь, в машине баба ревет.
Невдалеке, действительно стояла машина «Нового желтого такси».
- Какая баба?
- Ну, это – Снегурочка!
- Какая еще Снегурочка – ничего не понимаю!
- Ну, понимаешь, меня одна фирма наняла или институт – черт их знает! В общем, Деда Мороза и Снегурочку развозить по детям, а они сами оттуда же, сотрудники института.
- Ну, и что?
- Ну – что, что? Дед Мороз – скопытился, как бывает, не рассчитал силы.
Там нальют, тут поднесут – сам знаешь, коллега как бы.
- Да знаю, как не знать. Сам сейчас ходил, поздравлял своих…
- Ну, вот. Так я и говорю – полег, значит, его там и оставили. А она – Снегурка эта, хотела его напоследок к своей дочке отвезти, ну, чтоб он ее поздравил, а он вишь как…
- Ну, а я то что?
- Так ты ведь Дед Мороз тоже. Ну, давай смотайся с ней к дочке, это ж быстро, рядом совсем. Мне ведь тоже домой пора – а жалко, бабу то.
- Ну, поехали, хрен с вами – неожиданно легко согласился он.
- Во! Совсем другое дело! – обрадовался шофер и, пока шли к машине, болтал без умолку.
- Ей бы дурочке его вначале к себе свозить, а она вишь – напоследок оставила, ну не рассчитала. Да и он тоже не рассчитал – и шофер захохотал, довольный своим каламбуром.
Когда садился в машину, на заднее сиденье, он увидел, как сидевшая рядом с водителем Снегурочка поправила съехавший кокошник и вытерла слезы платочком.
- Здравствуйте – сказала она тихим и глуховатым голосом. – Вы извините, что мы вас потревожили…и…
- Да чего там. Нормально! Поедем.
- Вот это – дело! - обрадовался шофер, заводя мотор.
Подъехали к дому, распрощались с шофером. Снегурочка была полновата, но она неожиданно легко и ловко взбежала на ступеньки подъезда и остановилась, ожидая его
В лифте она стала его инструктировать.
- Значит, меня зовут Ирина, а девочку мою – Ксюша, Ксения. Она там сейчас с мамой. Маму, кстати, зовут Людмила Георгиевна. Ксюша, наверное, у себя в детской. Вы ей только начните чего-нибудь – ну, там стишки какие-то или загадки, а дальше она сама. Она у меня девчонка шустрая и бойкая.
- Ладно. Понял. А меня зовут – Михаил.
Ира открыла дверь, вошла в прихожую, быстро сориентировалась. «Мама, похоже, на кухне. Пойдемте. Они вошли в большую проходную комнату. Тут она осмотрела его критически.
- Ну, с богом. Давайте! Заранее вам спасибо огромное! К ней Дед Мороз еще ни разу не приходил. Я только обещаю все…
Он поправил бороду, взвалил на плечо мешок с подарками и ввалился в маленькую детскую комнатку.
- Так! – начал он бодро-фальшивым голосом – а где тут Ксюша живет, которая меня, Деда Мороза ждет?
Девочка – полненькая, как мать, с крупными завитками светлых волос, стояла у маленького столика с игрушками и смотрела на него изумленными глазами.
- Ну, здравствуй, Ксюша. – пропел он привычно – а что я тебе принес?
- А ты взаправду Дед Мороз? – спросила девочка.
- Конечно взаправду!
- И Чебурашку принес?
- Какую? Я… – он растерянно обернулся к Ирине.
- Он, Ксюша, нес тебе Чебурашку – вмешалась мама, покраснев, – но она на холоде простыла и ее крокодил Гена повел к себе – лечить.
Нет! – закричала девочка – Я хочу Чебурашку! Хочу Чебурашку! Ведь ты же говорила! – она наклонила голову, смотрела исподлобья со злой обидой на них и из глаз у нее выкатывались огромные слезинки.
- Я хочу! Хочу! Хочу Чебурашку! – она насупилась, опустила глаза и стихла.
- У того Мороза, что ли осталась – шепотом спросил Михаил. Ира молча кивнула головой.
- А знаешь чего? – веселым голосом воскликнул Дед Мороз – давай загадки отгадывать. Спорим, что я больше тебя знаю!
- Ну и нет! – тихо сказала девочка, не поднимая головы.
- А вот и да! Отгадай: «Дед во сто одежек одет, кто его раздевает – тот слезы проливает». Кто это?
- Ну, и знаю я – это лук.
- Тогда ты мне загадай. Теперь твоя очередь.
- Гвоздик, гвоздик, а без шляпки?
-Хм…ну, наверное – иголка.
- А вот и не отгадал! – оживилась девочка – это палка такая!
- Во как!
- А еще. Туча, туча, а без дождя!
- Облако – догадался Михаил.
- Правильно!
- А еще отгадай – девочка, похоже, забыла уже про обиду – разрумянилась и оживилась – Хищный зверь на букву «А»? Кто это?
- Ну, это, наверное, Акул-папа.
- Не отгадал! Не отгадал – закричала девочка – это Асёл!
-Хм. А почему же он хищный?
- А потому, что у него зубы – большие-пребольшие!
- Это она мультиков насмотрелась про своих любимых «Бременских музыкантов» - прокомментировала мама, ласково глядя на дочь.
- Ну, теперь моя очередь. Отгадай: «Чертик, чертик, а без рожек!»
- Знаю! Знаю! Это - я! Меня мама тоже так называет!
И вдруг спросила: «А ты завтра придешь ко мне?»
- Нет – ответил он – теперь я приду только через год.
- А я хочу…завтра…ну, пожалуйста!
- Ксюша! – вмешалась мама – Дед Мороз приходит поздравлять только на новый год. А потом - у него много разных других дел.
- А я хочу, чтоб он пришел. К тебе все время ходят разные тетеньки, а ко мне никто не ходит.
- Ксюша, перестань! – Ира покраснела, подошла к дочери, присела на корточки рядом с ней и стала гладить ее по волосам.
- Ну, Ксюшка, ты же умница у меня. Деду Морозу пора идти, поздравлять других ребят. А когда он освободится, то обязательно придет. Правда!
Ксюша высунулась из-за матери и недоверчиво посмотрела на Деда Мороза.
Он подмигнул ей и кивнул головой: «Обязательно!».
- Ну вот! Теперь я провожу Деда Мороза, а потом мы будем укладываться спать!
Они вышли в проходную комнату.
- Ну, что же я пойду?
- Нет, я вас так просто не отпущу. Сейчас я провожу маму, она ждет на кухне. Она живет тут рядом. А потом вы хоть перекусите немного, и может, выпьете?
- Хотите, чтоб и меня постигла та же печальная участь? – спросил он.
- Нет. Хочу хоть немного отблагодарить вас. Ведь вы могли и не поехать с нами.
Она вышла на кухню, а он стащил с себя, наконец, шапку, отстегнул бороду
и стал беспечно слоняться по комнате. На душе было весело и легко, ему начинало нравиться это внезапное приключение. Он начал рассеяно бродить по комнате, прошел вдоль широкого платяного шкафа, на лакированной поверхности которого отражалась люстра. Прошел мимо стеклянной дверцы бара, за которым блестела хрустальным и золотым блеском посуда. Подошел к старому письменному столу, над которым висели фотографии, стал разглядывать их и вдруг замер, как вкопанный…
На одной фотографии была изображена группа молодых ребят, похоже - студентов, слева стояла девушка, похожая на Иру – челка русых волос над высоким лбом, глаза сияют восторгом молодости - а сзади…сзади всех стоял он , Михаил – шапка длинных, темных, мягких волос над широким лбом, короткая курчавая бородка, карие блестящие глаза смотрят насмешливо и покровительственно...
Сзади раздались шаги. Ира, видимо, почувствовала что-то необычное в его позе, подошла тихо, взглянула на фотографию, перевела взгляд на него…
- Миша? Михаил Маркович…ты?!
Он молчал, только дышал тяжело и взволнованно. Она, продолжая глядеть на него как завороженная, стала водить рукой позади себя, наконец, нащупала спинку стула, тяжело опустилась на него.
- Господи, неужели это ты? - Сказала она и уронила голову на колени…. Когда она подняла ее, по лицу ее текли слезы.
- Господи! – повторила она – Сколько раз я думала об этом, представляла себе – какой ты сейчас, представляла себе подробно, как ты придешь ко мне, вот сюда, что ты мне скажешь…а сейчас…я не знаю, что сказать.
Он продолжал молчать, пораженный и подавленный.
- Ну, что же ты опять молчишь, как тогда? – сказала она и вдруг заговорила быстро, сбивчиво – Боже мой! Я знала, знала, что ты придешь, что мы обязательно встретимся…еще. Ну что же ты все молчишь?
- Я, пожалуй, все-таки пойду – вымолвил он, наконец.
- Ну, нет! – решительно сказала она – никуда ты теперь не пойдешь! Сейчас я уложу Ксюшу, а потом мы с тобой сядем на кухне – выпьем и поговорим, наконец. Снимай свой балахон! – она стащила с него шубу Деда Мороза, бросила ее в кресло и ушла в маленькую комнату. Он встал, осторожно заглянул на кухню, открыл дверь и сел к кухонному столу. Потом по привычке отломил кусочек черного хлеба, стал мять в руках мякиш и вспоминать…
Когда ж это все началось? Лет семь, нет, шесть - шесть лет назад! Он был тогда молодой доцент, только что защитился и преподавал у них в группе курс «Вычислительной техники». И был январь – заснеженный, морозный, и был экзамен. Она сдавала последняя и он остался один в аудитории – все остальные «препы» давно сбежали.
- Ну, что же давайте, идите – пригласил он ее к столу. Он жутко устал и хотел одного - побыстрее отделаться и смыться домой. Она подошла, положила перед ним листочки. Щеки у нее были в пунцовых пятнах от волнения.
- Ну что там у вас? – спросил он устало и взял экзаменационный билет –
Так, «Двоичное деление, условие сходимости, деление без восстановления остатка». И как же тут у вас сходится? – спросил он.
- Сейчас – я только решение задачи допишу – ответила она и склонилась над своим листком.
Он увидел тонкую девичью шею, завитки темно русых волос, вдруг вспомнил ее лицо с большими серыми глазами – и его охватило смешанное чувство жалости и нежности. А потом. А потом у нее вдруг кончилась паста в ручке. - «Возьмите мою» - сказал он. Она, не отрывая глаз от листка, протянула руку и вдруг накрыла его руку своей. И тотчас испуганно отдернула ее. Но ток этого прикосновения уже прожег его насквозь. Он взглянул на ее смятенное лицо и увидел в нем нечто большее, чем испуг – такое же потрясение, которое испытал он сам. «Неужто, вот так сразу, с первого взгляда?» - подумал он, боясь даже в мыслях упомянуть это слово – любовь.
С этого вечера в душе его родилось что-то новое, чего он никогда не знал и не чувствовал с такой глубиной. Он стал присматриваться, тайно следить за ней и видел с радостным обмиранием сердца ответные знаки ее внимания к себе.
И с тех пор, душа его стала жить какой-то странной, второй, скрытой ото всех жизнью. Все, что он подмечал в ней: новое серое трикотажное в обтяжку платье, маленькая ямка на левой щеке, завиток тонких волос на шее, звонкий беззаботный смех ее, внезапно смолкнувший, когда она встретилась с ним взглядом, все это - подсмотренное, подслушанное, почувствованное – откладывалось внутри него в какие-то дальние закоулки души, жило своей, тщательно охраняемой от посторонних жизнью, которую он оживлял и растравлял своими мечтами и фантазиями.
Иногда она подходила к нему после лекции с какими-то вопросами, испытующе смотрела на него, он терялся, отводил глаза. Потом он стал замечать, что возле нее все время вертится этот Лешка Лихачев. Она как-то легко и свободно держалась с этим парнем, но только порой быстро и тревожно взглядывала на меня. Ну, да – Лешка! Пустой парень, балбес, еле тянул на тройки. Но ведь они были одногодки, а он лет на семь старше их. И все это продолжалось два года.
И, наконец, последние экзамены, диплом, большой выпускной вечер в институте. Накануне она пришла к нему и сказала: «Пожалуйста, Михаил Маркович, приходите к нам на вечер. Я очень хочу, чтобы вы пришли».
Она произнесла эти слова с ударением, со значением и он понял, что, наконец, должно случиться что-то важное. Он набрался смелости, взглянул ей в глаза и ответил так же серьезно: «Хорошо, Ира! Я обязательно приду!».
А потом, на этом вечере…лучше б я не ходил туда…
Дверь на кухню открылась, Ира быстро вошла, лишь мельком взглянув на него. Он сидел тихо и наблюдал, как она, повязав красно-белый фартук, быстро и ловко орудует над разделочным столом – нарезает что-то, накладывает, расставляет закуску. Наконец переставила закуску на кухонный стол, сняла фартук, села сама и сама же разлила коньяк по маленьким рюмкам:
-Ну, за тебя – сказал он.
- Нет, за нас – поправила она. Когда выпили, она нацепила ломтик лимона:
- Возьми вот, закуси.
- Спасибо, я лучше шоколадной конфетой.
- А знаешь, ты постарел немного…седые волоски в бороде и на висках.
- Где?- спросил он, непроизвольно хватая себя за кончик бороды.
- Да ничего – сказала она – тебе это даже идет. Я, наверное, тоже постарела?
- Что ты! Нисколько! – он и лгал и говорил правду: она не постарела, а повзрослела и похорошела. Ее темно-русые волосы спадали небольшой челкой на высокий чистый лоб, большие серые глаза смотрели спокойно и властно, края ярко красных губ прихотливо изгибались книзу.
Потом он налил по полной рюмке.
- Ну, теперь за тебя – нашего долгожданного Деда Мороза! - сказала она.
- Тогда и за тебя, за Снегурку.
- Ну, вот, опять за нас! – она выпила и, не закусив, подняла на него глаза и задала ему этот вопрос, которого он так боялся: - Ну, почему, почему ты не пригласил меня танцевать тогда…на выпускном?
- А почему ты танцевала весь вечер с этим – Лешкой Лихачевым?
- Лигачевым. – поправила она.
- Ну, Лигачевым.
- Это он танцевал со мной и все не отпускал и не давал никому подойти ко мне. А ты? Неужели ты не видел, как я все время смотрела на тебя…
- Я думал…но…мне только кажется.
- Ты думал?! Беда ваша, мужиков, что вы слишком много думаете вот этим –
Она постучала себя пальцем по лбу. – Ты думал! А потом напился…
Некоторое время сидели молча. Потом она опять спросила:
- Как ты жил эти пять лет?
- Четыре. – сказал он – Как-то жил, даже был женат. – он махнул рукой.
- Нет, скажи, скажи – ты был счастлив с ней?
- Какое там счастье – каждый сам по себе. Ну, чего тебе рассказать про нее?
Такая современная щучка, стерва. Очень хотела и старалась, чтобы я защитил докторскую, стал профессором. Когда поняла, что ничего не выйдет, что во мне еще бродит мальчишеская романтика – возненавидела меня, стала устраивать скандалы, кричала, что я испортил ей жизнь. Потом начала погуливать…в общем…в общем, Довлатов прав: все Галины – стервы.
(Он ничего не стал рассказывать ей о своей маме, Эсфирь Самуиловне по паспорту, а в жизни – Фире Семеновне. Ее привезла в Москву подруга Ася сразу после войны из Томска, где они работали во время эвакуации медсестрами в госпитале.
Мать была родом из-под Полтавы и сохранила на всю жизнь певучий местечковый говор. Когда, например, телевизионный сериал, который иногда посматривал Миша, прерывался шумной рекламой, мама отрывалась от телефона и, прикрыв рукой трубку, кричала сыну:
- Миша, таки сделай ему тише.
- Кому ему?
- Своему проклятому телевизору!
Хотя мама и предпочитала телефонные беседы всем другим развлечениям, но иногда с удовольствием смотрела по каналу «Культура» встречи с известными артистами и режиссерами. Когда передача заканчивалась, мама обычно вздыхала и изрекала печально:
- Все-таки, что не говори, а это наша последняя культурная аэлита, другой такой уже не будет!
- Не аэлита, мам, а элита.- поправлял сын.
- А, какая разница!
Она всю жизнь проработала медсестрой в автобусном парке, постоянно общаясь с шоферами – народом весьма непритязательным в своих манерах
и развлечениях. Она хорошо освоила их небогатый, но очень выразительный лексикон и сама умела послать кого надо куда следует. Однажды отдыхавшие в раздевалке шоферы решили побалагурить и крикнули ей, когда она проходила мимо: «Слышь, Семеновна, наш Юрфедорыч надумал жениться на тебе. Когда сватов то засылать?» - «Скажите своему Федорычу, что я ему яйца ампутирую и еще кое-что!» - ответила она под радостный гогот шоферской братии.
Она была умной и деспотичной, любила его эгоистичной любовью еврейской мамы и не потерпела бы в доме никакой другой женщины кроме себя. Когда он однажды привел домой тоненькую, как девочку, смущающуюся Ольгу, с которой его познакомили Илья и Тамарка, мать сухо поздоровалась, поджала нижнюю губу и весь вечер молчала. А после ухода Ольги устроила ему разборку.
- Тебе не терпится поскорее отправить меня на тот свет. Ты таки не хочешь, чтобы я сама закрыла глаза и спокойно умерла!
- Не говори ерунды, мам, - ответил он – ты еще спокойно можешь прожить лет сто пятьдесят.
- Это я то? – мама театрально расхохоталась – Пусть мои враги мучаются с такими болячками как у меня сто пятьдесят лет, а мне так хватит семидесяти пяти.
Она прожила на десять лет меньше, умерев вовсе не от инсульта или диабета, а от скоротечного рака поджелудочной железы. Но перед смертью успела свести его с Галей, дочерью своей подруги, которая поклялась ей, что сделает из Миши профессора.
«Это мать тебе жизнь испортила». - сказала однажды проницательная Тамарка – «Как женила на себе, так и держала при себе всю жизнь! Жаль, что отца ты потерял так рано – может он и сделал бы из тебя человека!» )
- Мдаа.. – усмехнулась Ира – Она, значит, стерва, а ты – жертва, наверное. Помолчала, ткнула во что-то вилкой и спросила:
- А ты? Ты вспоминал обо мне эти годы?
- Да! Я думал. Я думал, что может оно и к лучшему, что мы не сошлись.
- Но почему, почему?
- Почему? Да потому, что это юношеская любовь была самым сильным, самым чистым потрясением, которое я испытал. И оно так и осталось – самым светлым воспоминанием….помнишь, когда я тогда на экзамене коснулся твоей руки?
Она кивнула.
- Ну вот. А что было бы, если бы мы сошлись? Неизвестно еще как жизнь бы нас выпачкала, и во что бы это все превратилось…
- Ты – трус! – воскликнула она – Трус! Весь твой бодренький оптимизм – это все показное, а на самом деле ты боишься жизни!
Он тяжело вздохнул, потом, помолчав, спросил:
- Давай, что ли выпьем еще?
Вдруг зазвонил телефон. Она быстро сняла трубку и тихо заговорила: «Да, мам. Что?...да…да, нет, все в порядке…я…сейчас..
Она встала. « Сейчас я, быстро» - сказала она и вышла в прихожую.
Он расслышал приглушенные звуки разговора из-за двери: «Да, мам, я же тебе уже сказала. Отлично знаю. Тот высокий придти не смог, вместо него пошел Михаил, тоже мой коллега. Ну, конечно, хорошо. Спасибо, вот этого, мам, не надо. Ну, все, не волнуйся и не морочь голову себе и детям! Я позвоню утром…пока.
Наконец, она вернулась на кухню.
- Давай, действительно выпьем, а то…как-то тяжело.
Он налил. Они выпили без тоста. Закусили.
- А теперь ты расскажи про себя. Что было у тебя?
- У меня? У меня был неотступный Лешка. Такой – душевный, искренний парень. Какой-то бестолково деятельный – меня это раздражало: он никогда ни во что не вникал глубоко, никогда не доводил дело до конца. Но я прощала ему все эти мелочи, как мне казалось, участвовала во всех этих его поездках, пикниках, встречах с друзьями. Участвовала потому, что хотела поскорее забыть про тебя. Потом мы поженились, потом родилась Ксюшка.
А потом…потом я вдруг ясно обнаружила, что он пустой и недалекий парень. А знаешь, как я это поняла?
- Ну, и как?
- Из писем. Он мне много присылал.
- Из писем? Он – что – сидел?
- Да, ты что! Избави бог! Просто ушел в плавание на полгода, оставив нас одних. И из каждого порта, куда они заходили, посылал мне письма.
- На целых полгода?
- Да! Понимаешь, была у него такая полудетская мечта. Отец его был военный моряк, офицер, иногда плавал за границу. Привозил оттуда…ну, разную мишуру – журналы, зажигалки, сувенирчики всякие. Ну и мой Лешка тоже возмечтал. Отец помог устроить его матросом-механиком на каком-то научно-исследовательском судне, кажется «Академик Комаров».Уплыл ненаглядный. Присылал письма с фотографиями – то с большим тунцом, то с лангустом, то на Кубе, на пристани.
А из писем я все и поняла: что он беспросветный невежа и лентяй. А когда вернулся…в общем, начал крепко пить. Видимо, пристрастился там. Оправдывался тем, что в море долго без спирта не выдержать – как будто кто-то гнал его туда. Ну, в общем, я его выгнала. Два года живем с Ксюшей, она у меня очень смышленая, хотя порой и вредная. Работаю я в одной торговой фирме на компьютере, слежу за продвижением товаров – в общем, ерунда всякая. Хватает дел и суеты, но я не жалуюсь – привыкла рассчитывать только на себя.
- И тут пришел Дед Мороз!
Она подняла на него глаза, внимательно посмотрела. Он и сам испугался своих слов, смутился.
- А знаешь что? – сказала вдруг она – Давай потанцуем! Ты как?
- Да, ничего, давай.
- Да! Давай, восстановим справедливость и станцуем, наконец, вместе. Кстати, у меня осталась старая кассетка тех времен.
Она убежала в большую комнату, через продолжительное время вернулась с небольшим магнитофоном и кассетой.
- А где же мы будем танцевать, мы же ее разбудим.
- Сейчас соорудим. Так, ну-ка помоги мне. Стол с закусками вот сюда, к угловому диванчику. Стулья – под стол. Вот эту тумбочку к стенке – ну вот, готово!
Она поставила кассету, включила, убавила громкость.
Хотя он отлично танцевал (сказались долгие тренировки с Галей, которая одно время увлекалась бальными танцами), но ему приходилось очень стараться, чтобы они не наткнулись на угол стола или дверцу холодильника.
Он хорошо чувствовал ритм и вел ее в танце уверенно, то властно прижимая к себе, то, отпуская, то свободно двигаясь вместе с нею. Когда они приближались к опасному месту, он увлекал ее в поворот, прижав к себе и кружась вместе с нею. В такие мгновения она поднимала на него глаза, смотрела выжидательно….
Они медленно плыли по кухне, кружась. Он поглядывал на нее сверху, видел розовую дужку ее маленького уха, выступающую из волос, чувствовал тонкий остропряный запах ее духов. И она взглядывала на него с какой-то затаенной выжидающей улыбкой…
И то, чего они так боялись, то, что неизбежно должно было произойти – случилось внезапно и как бы случайно. Они все-таки наткнулись на этот проклятый стол. Ира, ударившись, подалась к нему, он прижал ее к себе, она обхватила его руками за спину, подняла к нему лицо, их губы стали искать друг друга и нашли и…. они задохнулись в долгом страстном поцелуе. Он прижимал ее к себе все сильнее и сильнее и почувствовал, что в нем поднимается какая-то необузданная, животная, чувственная волна.
Он отшатнулся от нее и перевел дух. Она часто дышала.
«Забродившие гормоны», - подумал он – «гормоны и больше ничего!».
- Давай отдохнем немного, что-то я устала – сказала она.
- Давай.
Он подошел к окну, отодвинул бежевую с золотыми блестками занавеску и стал смотреть на улицу. Все падал и падал за окном этот необыкновенный снег, словно опускался нескончаемый, светлый, шевелящийся занавес.
Ира подошла сзади, прижалась, обняла его за живот, положила подбородок ему на плечо.
- Ну, чего ты боишься, скажи? – прошептала она.
- Чего я боюсь?...я боюсь, что вот он кончится, перестанет идти – этот волшебный снег и я опять увижу серые безликие дома и неприветливые лица прохожих. Я боюсь, что он растает – этот снег и растаем мы – Дед Мороз и Снегурочка, наши образы, которые мы себе придумали и останется…останутся двое одиноких людей, льнущих друг к другу от отчаяния…
- Нет! – сказала она – слышишь! Нет! Нам никогда не будет плохо! Никогда! Ты сам увидишь, ты поймешь. Я чувствую это всем сердцем, душой, каким-то непонятным нутром. И этот снег идет не зря, не спроста! Он заметает всю нашу прошлую жизнь, все наши горести и печали – потому, что они были от одиночества, оттого, что мы были оторваны друг от друга. Ты слышишь?
- Да, я слышу. – ответил он и, опустив руки, обхватил ее, стоящую сзади, за спину и прижал к себе. И они долго стояли так у окна, представляя себе, как льется, сыпется за окном этот таинственный снегопад.
Потом отошли от окна, вернули на место стол.
- Однако, закуску мы с тобой всю слопали.
Она опять накинула на себя красно-белый фартук и, повернувшись к нему спиной, стала доставать из холодильника и ставить на разделочный стол какие-то вкусно пахнущие припасы. Потом достала доску, тарелки, нож и стала нарезать, укладывать закуску.
Он глядел на нее сзади, видел как быстро и ловко она работает, представлял себе ее грудь, обтянутую тонким белым свитером. И ему стало хорошо и уютно сидеть вот так. Ему показалось на миг, что он уже бывал здесь не раз и – он поймал себя на том, что ему хотелось бы остаться здесь, сидеть возле нее, смотреть на нее.
Она вдруг обернулась, внимательно, чуть насмешливо поглядела на него и, видимо, решив не мешать его мыслям, отвернулась.
Наконец, она все закончила, поставила на обеденный стол и они снова выпили. Он стал тыкать вилкой в ускользающий соленый опенок, гоняя его по блюдцу. Она улыбнулась на его неловкость, подставила кончик своей вилки и помогла ему наколоть грибок.
Потом она поставила локти на стол, уткнулась подбородком в раскрытые ладони и стала смотреть куда-то мимо него.
- Ты знаешь, о чем я думаю?
- О чем?
- Я думаю, что все это не случайно, не спроста.
- Что не случайно?
- Все, что произошло сегодня: и то, что ты Дед Мороз, а я Снегурочка, и то, что мы встретились и пошли ко мне, и то, что ты увидел ту фотографию…
все это не случайно. Я думаю, что это судьба, наша судьба – она все равно свела бы нас рано или поздно…
- Да – ответил он задумчиво.
Он протянул руку поверх стола ладонью вверх, она угадала и накрыла его ладонь своей и они долго сидели так, чувствуя друг друга, думая и о чем-то своем, и о чем-то общем, ставшем вдруг близким для них обоих.
Потом они опять долго танцевали, он вначале осторожно водил ее, ощущая в себе новое чувство нежности к ней, потом начал прижимать к себе, целовать в губы, шею так сильно и страстно, что она, оторвавшись от него, долго не могла отдышаться.
- Не надо - попросила она тихо, когда он снова потянулся к ней: - Не надо, не сейчас, позже…
- Пойдем лучше выпьем. Я не хочу сегодня быть трезвой.
Подошли к столу: он восторженно оживленный, она уставшая – только в глазах тихо сияющая радость. Он рванулся к бутылке, задел за что-то. Это что-то покатилось по столу, раздался хлопок и тотчас же звон разлетевшихся по полу осколков.
- Бокал! – крикнул он весело – Вдребезги!
- На счастье! – сказала она.
Он глянул на усыпанный сверкающими осколками пол, помотал головой из стороны в сторону, словно отгоняя - то ли хмель, то ли сомнения, то ли еще что-то - и подтвердил, как утвердил: «На счастье!».