Нити жизни.
(Запись в дневник)
На дворе сумеречное время декабря. Дни, как нити, стремительно наматываются на клубок, точно, по воспоминаниям, на веретено бабушкиной прялки. Мне она видится до сих пор из далекого пятидесятого года, когда на мою печку, где я дремлю, доносится сонно-однообразный шорох колеса, почти мышиный писк педали, на которую жмет бабушка, заставляя вертеться веретено, которое поглощает из большого гребня шерсть, превращая её в темную жирную нить. Нить ровно ложится , полнеет на клубке…
Так и дни человеческие нанизываются на клубок. Только пряха не бабушка, а что-то такое невидимое, называется оно временем, которое без перерыва крутит прялку, свёртывая в тонкий жгутик дни нашей жизни. Хорошо, если эти нити жизни станут качественным клубком, сохранятся для потомков для какой-нибудь надобности, и его не уничтожит прожорливая моль.
Я успеваю кое-что записывать в дневник. Из обрывков ниточек жизни стараюсь намотать клубок, плохо надеясь на то, что в будущем, после меня, он кому-нибудь понадобится. Но пишу и пишу. Ежедневно. Такая потребность выработалась уже сама собой, и я даже доволен, что такая надобность во мне существует, заполняет мою пенсионную пустоту неким смыслом.
Конечно, не всегда случаются вокруг меня события, наполненные острой драматургией или такими явлениями, которые впечатляют запоминающейся яркостью, поражающие необычными природными красками, картинами, требующими словесного отображения.
Вот сегодня, например, день тихий, морозный, серебряный от инея. Обычный декабрьский день на Николу Зимнего. Ничего в нём необычного нет, но дома не усидишь. И мы с псом Жоркой отправляемся подышать легким морозцем по аллее, где серебряные деревья время от времени бесшумно ссыпают с себя снежную пудру. Только тонко устроенное ухо пса чует едва уловимую хрустальную мелодию, и он привычно прядает ушами, крутит туда-сюда мордой, на которой такой же иней, что и на деревьях.
Хорошо нам с Жоркой идти по безлюдной аллее, где с декабрьской ночи нетронутым тонким пуховичком лежит снег. Это легкие снежинки, слетевшие не с небес, а с веток деревьев. В них не утопаешь, они легко рассыпаются под моими ногами и, будучи сухими от мороза, мгновенно заполняют жоркины следы, от которых видны лишь мелкие углубления.
Ищу в памяти поэтические строки о такой зиме, как нынче. Ближе к сегодняшнему декабрьскому виду вспомнились строчки почти забытого поэта Саши Черного: «Иней все березы запушил, / Вербы в белых-белых пышных сетках… / Спит зима на занесенных ветках. / Ветер крылья светло-синие сложил…»
А с запушенных берез свисают серебряные пряди. Их бы на гребень да на прялку и сучить в светлую-светлую нить. Получился бы дивный клубок. Клубок, где в серебряных нитях была бы спрятана и эта память о прожитой жизни, тихой, безмятежной, где в редкой гармонии живут светлая печаль и безотчетная радость…
Идем к лесу. А за стволами еще гуще, чем на аллее, зыбь молочного тумана окаймляет пухлую постель. От неё исходит такая белизна, что больно глазам. Даже Жорка щурится и погружает в снежный пух рыжую голову.
Как будто вздыхая, веет инеем ель. Над нею небо. Оно всё в мутном безбрежном серебре. «Ти-и-шшь», - шепчет мне, принимая инеевую сыпь, белая поляна. А в снежном овраге – переплет теней от старых высоченных осин. С их вершин белые хлопья медленно заводят снежную карусель.
На городском озере в пышном лиловом тумане чернеют неподвижные силуэты рыбаков. Пробивая серебряное марево, освещает оно белую гладь широкого озера.
Хороша нынешняя серебряная нить моей жизни!...Но она коротка и спрячется в клубке, в котором есть другие нити, серые, темные, невзрачные. Всякие. Время, как пряха, работает неустанно и сучит эти нити, наматывая на клубок…