- Саша, держись! - Кричал я Рабиновичу, медленно сползавшему с крыши дома.
Но за что держаться-то ему, никто не знал. Крыша была крутая, скользкая и без ограждения.
Падение остановила водосточная труба, послужившая для нашего оператора спасительной «почвой». При этом сверху на землю полетели два кирпича.
Я посмотрел на хозяина дома. Он молчал и лишь улыбался.
Почувствовав под ногами трубу и переместив громоздкую кинокамеру «Красногорск» за спину, Шурик предпринял вторую попытку забраться на гребень крыши, чтобы снять оттуда панораму города. На этот раз удачно. Однако наверху его ждало горькое разочарование.
- Да отсюда же ничего не видно! - И расстроенный оператор стал спускаться вниз.
Тогда хозяин дома предложил другой вариант.
- Можно с пожарной каланчи снять. Оттуда весь город, как на ладони.
И мы пошли к пожарным.
Согласовав с ними вопрос, Саша приступил к подъёму на каланчу. Именно приступил, так как лестница на вышку начиналась с трёхметровой высоты. Как он ухитрился вместе с камерой дотянуться до лестницы, несмотря на свои метр девяносто, компьютером не описать. Но панораму Ялуторовска Маркыч снял…
В Ялуторовск ехали автобусом, оставив велосипеды в Тюмени. Следовали через посёлок Богандинский. Именно через это селение в 1839 году пошёл Великий Сибирский тракт из Тюмени в Омск, сократив путь в Сибирь на 250 вёрст.
Когда-то в деревне Богандинской была почтовая станция. На постоялом дворе за год останавливалось от 8 до 10 тысяч лошадей, перевозивших людей и грузы. Многие мужчины служили ямщиками и уходили со своими подводами далеко за пределы Тобольской губернии.
Тогда, как и сегодня, на дороге случалось всякое.
Вот и 18 мая 1766 года на станции Богандинская случилась скверная история.
В тот день из Ялуторовска приехал титулярный советник и воеводский товарищ, курьер Тамилин. Он следовал в Тюмень на перекладных. На руках титулярный советник имел подорожную за подписью Тобольского губернатора Дениса Ивановича Чичерина. В соответствии с подорожной Тамилин на станции должен был получить уездную подводу с лошадьми и извозчиком безо всяких помех.
Но оного курьер не получил. Ямщик Карнаухов объяснил остановку плохим состоянием тракта. «Мосты весьма обветшалы, из коих многие надо вновь построить». В ответ на брань воеводского товарища Карнаухов отвечал, «… что им, ямщикам мосты мостить и гати расчищать не должно и чистить дорогу не будут».
Поскольку курьерам был предписан свободный и безостановочный проезд, а титулярный советник на сутки застрял, Карнаухов, а заодно и остальные богандинские ямщики, были наказаны. «Карнаухова высечь плетьми, а прочих батогами. Для наказания послать штабного поручика Пулыкова».
Однако смелость и упорство извозчиков пошло на пользу тракту. Начальство вынуждено было принять меры.
«…Поручить посланному казачьим атаманом сыну боярскому Рескину, сержанту Паланеженцеву исполнить оные дороги и мосты. Монастырским крестьянам всякому против своих дач, дорог, мостов, перевозов и гатей в поставке по оным верстовых столбов. А ещё привлечь к работам государственных крестьян. Дорогу вычистить. Вовсе негодные мосты вновь построить. Прапорщику Курбатову рапортовать».
Мы, в отличие от Тамилина, посёлок Богандинский проехали без приключений и пересадок.
В Ялуторовске нас поселили в начальной школе, расположенной на улице Революции. Школьная хозяйка выделила самую большую комнату.
- Через три дня будет заезд ребятишек. А пока кроватки можно сдвинуть вот к этой стене.
По комнате бегала девочка лет одиннадцати, дочка хозяйки Наташа.
- Наташа, поводишь нас по городу?
- Повожу.
Тихий, уютный городок, основанный на месте бывшего татарского городища Явлу-тур, с приветливыми жителями, прямыми улицами, преимущественно деревянными домами, оставил приятное впечатление. Ещё большее впечатление оставили кирпичные строения.
Одно такое здание в один этаж со странной архитектурой увидели на повороте к речке Тоболке. Я даже зарисовал его. У одного из углов дома «выстроилась» кирпичная арка, а вместо другого угла «образовалась» толстая, но короткая колонна…
А вот и люди! Навстречу шли два милиционера, а между ними мужчина лет 23-х. Все трое о чём-то оживлённо разговаривали и выглядели закадычными друзьями.
Вдруг откуда-то раздался звонкий голос.
- Диман! Сколько?
Диман поднял вверх руки, скованные наручниками, и показал три пальца.
Сибирь, она и в Ялуторовске Сибирь!..
Вынул из планшета письмо, присланное нам из Ялуторовского музея ещё в подготовительный период.
«В отношении киносъёмок памятников, связанных с декабристами, советуем снять дома М.И.Муравьёва-Апостола и И.Д.Якушкина, здание школы для девочек, построенное декабристами в 1846 году, рощу Декабристов, школу Декабристов. А вот памятник на могиле декабриста А.В.Ентальцева и памятник польскому революционеру Г.Сабаньскому, поставленный декабристами, сейчас в плохом состоянии. Должны их в этом году реставрировать».
С дома Матвея Муравьёва-Апостола, в котором разместился музей, мы и начали. Маркыч тщательно установил «Красногорск» на штатив. Поднял аппарат на двухметровую высоту. И как только «скомандовали мотор», штатив стал заваливаться набок.
- Лови! - Отчаянно крикнули мы хором. Но было поздно. Вратарский бросок Рабиновича успехом не увенчался.
На фоне застывших каменных лиц всей нашей команды кинокамера упала на асфальт. Трещина на одной из линз объектива «Метеор-5» и вмятина на корпусе поставили крест на киносъёмках в Ялуторовске.
«Экспертиза» показала, что штатив с камерой рухнули по причине слома второй лапки держателя. Первая лапка была сломана накануне, когда ремонтировали на штативе гайку винта.
- Маркыч! Вечно ты лазаешь по крышам, по каланчам и деревьям. Ещё бы её не разбить! – Выразился в сердцах Серёга. (В Тюмени сотрудник центральной лаборатории Главтюменьгеологии Николай Лужников и директор Тюменского областного клуба кинолюбителей Анатолий Неженец оказали нам помощь: заменили штатив и объектив).
***
Вряд ли Александр Сергеевич Пушкин правильно характеризовал Ивана Дмитриевича, назвав его в поэме «Евгений Онегин» «меланхолический Якушкин». Судя по поступкам, точнее было бы именовать его «сангвинистический Якушкин». И читалось бы не хуже.
«Читал свои Ноэли Пушкин, Сангвинистический Якушкин, Казалось, молча обнажал Цареубийственный кинжал».
Меланхолик не считал бы за честь убить императора, не планировал бы поехать в Грецию, чтобы поддержать эллинов, не проводил бы реформу так, что собственные крестьяне вынуждены были от неё отказаться: «пусть будет по старому: мы ваши, а земля наша».
Зато социальная польза жителям Ялуторовска, привнесённая «сангвинистическим Якушкиным», неоспорима.
Устроенные Иваном Дмитриевичем с помощью священника Знаменского образовательные учреждения, работавшие, как и в Олонках у Владимира Раевского по методу ланкастерских школ, «осуществили нравственную цель и идею тайных обществ декабристов».
В разные годы на поселении в Ялуторовске находилось девять декабристов.
Двое, Андрей Ентальцев и чех Вацлав Враницкий, здесь и умерли. Оба страдали психическим заболеванием. Могила Враницкого была утеряна, а расколотую плиту со скромного надгробия Ентальцева мы сфотографировали.
Остальные семь человек выжили и вернулись в Россию. Среди них осуждённые по 7-му разряду: Алексей Черкасов с «невысокой оценкой его вины» и Василий Тизенгаузен, бывший полковник, занимавшийся в Ялуторовске садоводством. А также осуждённые по 1-му разряду: Якушкин, Оболенский, Пущин, Муравьёв-Апостол. Басаргина Верховный суд отнёс ко 2-му разряду преступников.
Некоторые ялуторовские декабристы неоднократно «помогали» нам в путешествии. Так, Иван Дмитриевич Якушкин в Кулях «совместно» с Михаилом Александровичем Бестужевым «помогли» найти этапный амбар. Автор замечательных «Воспоминаний» Евгений Петрович Оболенский, никогда не воевавший поручик, легкомысленно выбранный начальником штаба восстания, «посодействовал» в воссоздании правдивой обстановки в неблагодатном селе Благодатка. Друг и однокурсник Пушкина Иван Иванович Пущин, почти гражданский человек, работавший судьёй Московского народного суда, запомнился разработкой в Петровском Заводе устава Большой артели…
Самый интересный экспонат в Ялуторовском музее, на наш взгляд, письмо к потомкам, то есть к нам, написанное декабристом Матвеем Муравьёвым-Апостолом. Своё послание он поместил в бутылку тёмно зелёного стекла с длинным горлышком, соединил его ниткой с пробкой и залил воском. Бутылку хозяин дома спрятал под половицу при переделке дома. То был 1849 год.
В 1935 году бутылку с письмом нашёл землеустроитель Иван Юрьевич Озолин.
В «послании» не было призывов продолжать дело товарищей, в том числе брата Сергея, повешенного дважды, и младшего Ипполита, убитого в ходе восстания Черниговского полка. Не было требований об отмене крепостного права. Не было обращения о принятии в России конституции. Матвей Муравьёв-Апостол не звал грядущие поколения бороться за свободу. Он написал всего лишь о бывших жильцах своего дома. И это, может быть, правильно.
«Князь Сибирский генерал-кригскомиссар (главный военный уполномоченный по снабжению и денежному довольствию – авт.), который был сослан Павлом I в последний или предпоследний год его царствования за то, что Преображенский полк явился к разводу в новых мундирах, которых сукно было слишком светло или тёмно-зелёного цвета. При восшествии на престол Александра – сына Павла – князь Сибирский был возвращён в Россию. Князь Сибирский жил в этом доме. Комната внутри им отштукатурена. Муравьёв это слышал от самого покойного Белоусова» (у купца Егора Прокопьевича Белоусова Матвей Иванович купил этот дом – авт.).
Декабрист перечислил своих товарищей, живших в то время на поселении в Ялуторовске, и пожелал «всего лучшего в мире с пожеланием пользы и удовольствия будущим археологам».
***
В российской истории XIX века было много известных людей с фамилией Муравьёв. Среди них немало декабристов.
В селе Благодатское отбывал каторгу Артамон Муравьёв. Бывший полковник, командир Ахтырского гусарского полка умер в селе Большая Разводная. Прах Артамона Захаровича до затопления села Иркутской ГЭС, перегородившей Ангару, успели перенести на Лисихинское кладбище в Иркутске.
В Урике похоронен автор проекта конституции Никита Михайлович Муравьёв. В Петровском Заводе лежит его жена Александра Григорьевна. В Тобольске умер брат Никиты Александр Михайлович.
Ссыльный декабрист Муравьёв Александр Николаевич работал городничим в Иркутске, гражданским губернатором в Тобольске и Архангельске, военным губернатором в Нижнем Новгороде.
У Александра Николаевича было четыре брата. Среди них русский военачальник, дипломат и путешественник Николай Николаевич Муравьёв - Карский, получивший почётную прибавку к фамилии за взятие Карса в ходе Крымской войны.
В юношеские годы Коля Муравьёв под влиянием «Contrat Social» Руссо («Общественного договора» - авт.) «воображал всякие предположения в будущем». Например. «Удалиться через пять лет на какой-нибудь остров, населённый дикими (людьми), взять с собой надёжных товарищей, образовать жителей и составить новую республику».
Среди его товарищей оказались Артамон Муравьёв и Матвей Муравьёв-Апостол, чья семья получила приставку к фамилии от предка, гетмана левобережной Украины Апостола.
Остров юноши назвали Чока (подразумевая Сахалин – авт.). Свободолюбивая молодёжь проводила собрания, на которых ввели условные знаки для узнавания друг друга при встрече, читали записки, составляемые каждым из членов для усовершенствования законов товарищества, выдумали специальную одежду, на которую не нашлось денег, и постановили каждому освоить какое-либо ремесло. Матвей Муравьёв-Апостол должен был стать столяром. А Артамон – лекарем.
В конечном счёте, для Артамона Захаровича Муравьёва островом Чока стали Благодатский рудник, сёла Елань и Большая Разводная Иркутской губернии. А для Матвея Ивановича Муравьёва-Апостола - Вилюйск, Бухтарминская крепость и Ялуторовск.
Обвинение Матвея Ивановича Муравьёва-Апостола было таковым: «имел умысел на цареубийство и готовился сам к совершению оного; участвовал в восстановлении деятельности Северного общества и знал умыслы Южного общества, действовал в мятеже и взят с оружием в руках».
За такое преступление он осуждён по высшему 1-му разряду. Но странно! По первому разряду осудили 31 человека. 30 человек были приговорены к каторжным работам. И лишь один Матвей Иванович Муравьёв-Апостол осуждён на поселение. Почему? Дело, видимо, не только в чистосердечном признании.
У исследователей по этому вопросу разные мнения.
Писатель и историк литературы Соломон Штрайх в предисловии к «Воспоминаниям» Матвея Муравьёва-Апостола писал:
«Матвей Муравьёв-Апостол попал в тайное общество потому, что все родственники и друзья были там, много раз хотел выйти из общества, но оставался лишь для того, чтобы удержать брата Сергея от опасных шагов, а под конец сам участвовал в восстании Черниговского полка и опять-таки ради брата. В тайное общество никого не принимал».
Штрайх посчитал Матвея Ивановича «бледным, холодным спутником Сергея Ивановича, лишённого революционного порыва, преобразовательных замыслов и бунтовщических дерзаний».
Такое некорректное (неверное) мнение Соломон Яковлевич вывел на основании анализа почты Муравьёва-Апостола: «от маленькой случайной записочки к М.Я.Чаадаеву до обширного письма к сестре из Сибири – во всех этих подлинных произведениях пера М.И.Муравьёва-Апостола виден робкий, скромный, испуганный человек».
То был 1921 год. И в сравнении с большевиками Матвей Иванович у Штрайха действительно мог выглядеть робким человеком.
Через 40 лет историк Нина Рабкина попыталась опровергнуть мнение историка литературы о «старом дворянском революционере».
Она, как и Штрайх, использовала переписку будущих декабристов, в частности, письмо Матвея брату Сергею.
«Наши силы чисто внешние, у Вас нет ничего надёжного. Нам нечего спешить, и в данном случае я не понимаю, как можно произносить это слово. Чтобы построить большое здание, нужен прочный фундамент, а о нём-то менее всего думают у Вас. Будет ли нам дано пожать плоды нашей деятельности – это в руце (руке) провидения: мы же должны исполнить свой долг – не более.
Я был на манёврах гвардии; полки, которые подверглись таким изменениям, не подают больших надежд. Даже солдаты не так недовольны, как мы думали. История нашего лейб-гвардии Семёновского полка совершенно забыта».
Думаю, что Матвей не спорил с братом, как посчитала Нина Абрамовна, а предупреждал его о ненадлежащей подготовке к восстанию.
Подтверждала эту версию и близко знавшая Матвея Ивановича Муравьёва-Апостола мемуаристка Софья Васильевна Скалон, урождённая Капнист, младшая дочь Василия Васильевича Капниста, автора знаменитой комедии «Ябеда».
«Матвей Иванович Муравьёв-Апостол, - писала в «Воспоминаниях» Скалон, - недолго оставался адъютантом генерал-губернатора Полтавской губернии князя Репнина, вскоре вышел в отставку и жил совершенно один в своей деревне, как отшельник. Он никуда не выезжал кроме Обуховки (Полтавская губерния) и, несмотря на большое состояние отца своего, жил очень скромно, довольствуясь малым, любя всё делать своими руками. Матвей сам копал землю для огорода и цветников, сам ходил за водою для поливки оных и не имел почти никакой прислуги.
Характер Матвея Ивановича, в отличие от пылкого благородного характера Сергея, был живой, весёлый и разговорчивый, он обыкновенно присутствием своим оживлял общество.
Он страстно любил своего брата Сергея, гордился им и всегда сердился за то, что тот был молчалив и не любил выказывать себя…
Но будучи немного легкомысленен, Матвей не имел твёрдости характера брата своего, увлекался иногда мнением других и потому часто менял своё собственное. Сергей Иванович имел над ним большое влияние, и он-то увлёк его в несчастную историю 1825 года, в чём и сознался, для оправдания брата своего, в последнем письме к отцу из Петропавловской крепости».
Легкомысленность и заблуждаемость, когда он легко принимал чужое мнение, отмечал у Матвея Муравьёва-Апостола и его товарищ по Чоку Николай Николаевич Муравьёв-Карский».
Видимо, этим и можно объяснить, почему осуждённый по 1-му разряду Матвей Иванович Муравьёв-Апостол вместо каторги был отправлен на поселение. И, слава Богу, прожил 93 года.
В начале ноября 1824 года в Обуховку к Софье Скалон приехал её возлюбленный будущий декабрист Николай Иванович Лорер. Он был озадачен и взволнован.
- У меня поручение от полкового командира Пестеля к Матвею Ивановичу Муравьёву-Апостолу, - сообщил Лорер цель приезда. И вынул из портфеля письма и бумаги.
Софья взяла в руки письмо Пестеля и невольно обратила внимание на печать, где изображён был улей пчёл с надписью на французском языке: «мы работаем для одной цели».
- Николай Иванович, как Вы неосторожны и легкомысленны, - пеняла Софья Васильевна Лореру без всякой особенной мысли, но как бы предчувствуя грозу.
Когда Николай Иванович уехал, Скалон обнаружила на своём столе стихи, написанные его рукой.
«Как обман, как упоенье,
Как прелестный призрак сна,
Как слепое заблужденье,
Как надежды обольщенье,
Скрылась дней моих весна…»
***
Найди и поделись! Такой девиз был «написан» на наших рюкзаках. Он предполагал поделиться не едой, которой нам всё время не хватало, а духовной пищей. Этому лозунгу мы следовали и в общении с сотрудниками Ялуторовского музея Татьяной Волковой и Натальей Федоровских, получая от них почту.
«Большое спасибо Вам за помощь. Надеюсь, что люди, чьи адреса Вы сообщили, помогут нам так же, как и Вы, Юрий Александрович».
«Мы получили фотографии и газеты. Большое Вам спасибо. Мы думаем использовать присланные Вами фотографии, а также имеющиеся в фондах материалы, для составления передвижной выставки, рассказывающей о декабристах».
«Спасибо за материал о Сибирском тракте. Он нужен не только нам, но и тюменским экскурсоводам. В сентябре, октябре у нас побывали Алёхина Е.В., науч. Сотр. Гос. Лит. Музея; Лаврова Т.С., ст. науч. Сотр. Академии наук РСФСР».
«Пришли ответы от многих потомков декабристов, в том числе: Тизенгаузен Т.В., Якушкиных Н.И. и О.В., Нарышкина А.К., Малиновского С.А., Оболенской А.А.».
«В прошлом году оформили передвижную выставку по декабристам, как наглядность для лекций; включили в неё часть Ваших фотографий. Стенд о Сибирском тракте планируем оформить в 7 комнате вместо экспозиции Пушкин и декабристы».
«По Вашим материалам подготовила тематико – экспозиционный план – «Сибирский тракт и декабристы»…
В произведении использованы документы Государственного архива Тюменской области и «Русские мемуары 1800 – 1825» издательства «Правда» 1989.