Я прошу, хоть не надолго,
Боль моя, ты покинь меня.
Облаком, сизым облаком
Ты полети к родному дому,
Отсюда к родному дому…
Лето тысяча девятьсот девяносто шестого года выдалось жарким. Борис Петрович Кондратьев, как обычно перед завтраком прогуливался по тенистой аллее сочинского санатория «Актёр», куда ему администрация Мосфильма выделила путёвку в качестве подарка, когда уважаемого в среде кинематографистов звукорежиссёра провожали на пенсию. Большая часть отдыхающих в это раннее время нежилась после сна в своих уютных гостиничных номерах или блаженно наслаждалась на берегу Чёрного моря пока ещё не убийственно палящими лучами коварного июльского солнца. Заслуженный киношник шёл не спеша, получая удовольствие от тишины и благостного покоя. У курортника в запасе был почти час, пока соседи по комнате Гурам Сокопашвили и Богдан Ступка не позовут товарища в столовую на утреннюю трапезу.
Свернув на повороте, Борис Петрович увидел вереницу пустующих скамеек. Разместившись на ближайшей из них, он закурил свою первую сигарету. Вдыхая ароматный дым, пенсионер размышлял, чем будет заниматься, когда вернётся домой после сочинского курорта. Кондратьев не привык сидеть без дела, а образовавшийся после увольнения с киностудии творческий вакуум нужно будет чем-то заполнять. Если бы не начавшее пошаливать сердечко, Борис Петрович мог ещё несколько лет плодотворно трудиться на Мосфильме, но жена, дети и медики настояли, чтобы он ушёл на заслуженный отдых, вплотную занявшись своим здоровьем.
Так, погрузившись в невесёлые раздумья, отставной звукорежиссёр просидел около четверти часа, когда вдруг заметил прогуливающегося невдалеке отдыхающего. В походке и осанке курортника было что-то знакомое. Приглядевшись, Кондратьев узнал известного композитора Таривердиева. Они вместе работали у Эльдара Рязанова над фильмом «Ирония судьбы, или с лёгким паром». Борис Петрович тогда какое-то время подменял приболевшего Юрия Рабиновича, основного звукооператора снимаемой кинокартины. Это были славные незабываемые времена, когда два опытных сорокапятилетних мужчины, занимающиеся музыкальным оформлением культовой киноленты, были на пике творческого подъёма. С тех пор прошло двадцать лет, но взаимная симпатия сохранилась. За эти годы они несколько раз встречались на кинофестивалях и других культурных мероприятиях и всегда с теплом вспоминали совместную работу.
Уловив момент, когда Таривердиев посмотрит в его сторону, Борис Петрович приветливо помахал рукой. На прогулочной аллее в это время других отдыхающих не было. Композитор остановился и, прищурившись, поправил очки, пытаясь разглядеть, кто ему машет. Узнав коллегу, он широко улыбнулся и быстро зашагал к скамейке.
– Боже мой, какая встреча! – Таривердиев протянул для рукопожатия артистичную ладонь с тонкими музыкальными пальцами. – Дорогой Борис Петрович, как я рад вас видеть!
– Я тоже очень рад, Микаэл Леонович! – Кондратьев встал и крепко пожал протянутую руку. – Надо же, только на третий день своего пребывания в санатории я узнаю, что и вы здесь отдыхаете. Это событие надо отметить. Давайте как-нибудь вечерком посидим в одном из любимых вами ресторанчиков кавказской кухни, чтобы обо всём поговорить.
– Боюсь, не получится, уважаемый Борис Петрович, – грустно улыбнулся композитор, – мы с супругой прибыли в Сочи на «Кинотавр», но завтра уже улетаем обратно в Москву.
– Очень жаль. Но может, тогда посидим на лавочке и немного поболтаем, мы ведь давно не виделись.
– Конечно, конечно, нам есть о чём поговорить, – сказал Таривердиев, присаживаясь рядом с Кондратьевым. – Как ваши дела? Чем на этот раз хотите удивить искушённого зрителя? Над каким фильмом сейчас работаете? Вы, наверное, тоже приехали на фестиваль?
– Я, Микаэл Леонович, по «Кинотаврам» уже не езжу, разве что в качестве зрителя. И над фильмами тоже не работаю. Рядом с вами сидит новоиспечённый пенсионер, которому в качестве последнего приза выдали путёвку в этот элитный санаторий.
– Как же так, Борис Петрович, чем вы не угодили начальству, что они выперли вас на пенсию? Выглядите вы прекрасно, вам бы ещё работать и работать.
– Нет, с начальством проблем не было. Просто у меня та же беда, что и у вас, – Кондратьев похлопал себя по груди в области сердца, – старый моторчик в последние годы стал что-то сильно барахлить.
– Да, с этим органом шутки плохи, – понимающе кивнул композитор, – а всё из-за проклятых нервов. По этой причине я живу с вшитым в сердце искусственным клапаном.
– Это после той истории в Большом театре, когда за два дня до премьеры вашего балета «Девушка и смерть» худсовет зарубил постановку?
– Да, я тогда сильно переволновался. Против балета выступили Васильев, Максимова и Уланова. И никто из близких и влиятельных друзей не вступился. Было ощущение, что меня все предали. Если бы не английский хирург Терри Льюис, шансов выжить у меня от такого потрясения не было. К тому же, это правительство Великобритании оплатило все расходы, а наш Минздрав даже отказался оформлять документы на выезд. Я чувствовал себя каким-то изгоем. Помог мне только Чингиз Айтматов, который решил вопрос с выездными бумагами.
– И это не первое испытание для вашего сердца, посланное судьбой, – с сочувствием посмотрел на композитора Кондратьев. – Я помню историю со сбитым ночью пьяным пешеходом в середине шестидесятых. Тогда за рулём автомобиля сидела ваша подруга актриса Людмила Максакова, а вы взяли её вину на себя. Наш общий друг Эльдар Рязанов даже обыграл этот случай в знаменитом фильме «Вокзал для двоих».
– На премьере «Вокзала» у меня было ощущение, что все показывают пальцами в мою сторону, – задумавшись, улыбнулся Таривердиев. – А ведь многие поверили в рассказ Людмилы, что за рулём машины сидел именно я.
– Талантливые люди всегда находятся под прицелом толпы. Они как белые вороны. Сначала ими любуются и восхищаются, а потом начинают швырять в них камни.
– Вы правы, Борис Петрович, но самое страшное, когда эти камни бросают свои.
– Как было с вашей музыкой к фильму «Семнадцать мгновений весны»?
– Да, я даже подозреваю, что ту кашу заварил Никита Богословский с его любовью к розыгрышам. Только тогда шутка вышла совсем неудачной.
– Ничего себе шуточка, – возмутился Кондратьев, – обвинение в плагиате. Якобы вы украли музыку из французского кинофильма. Я как специалист тогда сразу обратил внимание коллег, что это обвинение притянуто за уши, и с таким же успехом, как минимум, каждый третий композитор может подать иск на конкурента за воровство мелодий.
– Сначала это были обычные слухи, распространяемые по Союзу композиторов, – задумался Таривердиев, – но вдруг мне сказали на радио буквально следующее: «Нам звонили из французского посольства, французы протестуют против этого фильма, потому что музыка «Семнадцати мгновений весны» содрана у композитора Лея, с его оскароносного фильма «История любви»». Представляете, какой это был удар под дых? Позже выяснилось, что с таким же заявлением звонили и в музыкальный отдел киностудии Горького. А потом меня пригласили в Союз композиторов. Когда я приехал, то увидел на столе секретарши Тихона Хренникова телеграмму с убийственным текстом: «Поздравляю успехом моей музыки вашем фильме тчк Франсис Лей».
– Но ведь выяснилось, что те звонки и телеграмма были фальшивками и никакого отношения к французам не имели.
– Выяснилось. Однако помните, Борис Петрович, анекдот о пропаже части столового сервиза в еврейской семье и подозрении в краже, павшем на одного из гостей? Там примечательная концовка: «Серебряные ложечки потом нашлись, но осадок остался». Со мной вышло, как в том анекдоте. Мою музыку начали опасаться ставить на радио, даже изымали из телепрограмм. На творческих встречах зрители интересовались, правда ли, что СССР заплатил сто тысяч гринов штрафа за украденную у французов музыку. Знали бы вы, как всё это было унизительно. Мне, которому всегда говорили – моя музыка может быть плохая или хорошая, но что у меня есть свой стиль, что моя музыка узнаваема мгновенно, – мне нужно отмываться, доказывать, что я не украл. А с каким удовольствием участвовали в этой истории мои коллеги. Как им было приятно. Более того, с тех пор очень долгое время на концертах в разных концах страны меня спрашивали: что это за история, была она или нет. Помню этот восторг: украл или не украл. И я перестал доверять им всем. В том числе и публике. Когда раньше я выходил на сцену, я всегда любил зал, где бы и какой бы он ни был. А теперь перестал его любить. Ещё какие-то годы я выступал с концертами, выходил на сцену. Но вот это я всегда помнил. Помнил то любопытство, с которым смаковали подробности сплетен. Музыка интересовала меньше, скандал – больше. Вот такая история. С тех пор не люблю публику.
В конце аллеи показались два мужчины, которые размахивали руками и что-то громко кричали. Борис Петрович пригляделся и узнал своих соседей по комнате, они, таким образом, звали товарища в столовую на завтрак. Попрощавшись, Кондратьев и Таривердиев договорились ещё раз встретиться до отъезда композитора в Москву. Но в тот день встрече не суждено было состояться. Гурам Сокопашвили получил телеграмму из Тбилиси, в которой сообщалось, что у него родился сын. Билет на самолёт удалось достать только на рейс, отправляющийся завтра, поэтому сегодня решено было отпраздновать знаменательное событие в одном из сочинских ресторанов.
На следующее утро ещё до завтрака Борис Петрович решил навестить композитора. Кондратьев поднялся на лифте на пятнадцатый этаж, где располагался интересующий его люкс с видом на море. Дверь номера была нараспашку, а в коридоре толпилось много людей. Борис Петрович, почувствовав неладное, ускорил шаг.
Заплаканная Вера Таривердиева рассказывала окружившим её соседям:
– Ночью мы сидели на балконе и говорили о том, что скоро полетим в Индию к знаменитой целительнице, которая лечит самые страшные заболевания. В последнее время муж стал слишком часто жаловаться на сердце. Неожиданно зазвонил гостиничный телефон. Микаэл Леонович пошёл ответить на звонок. Что-то выслушав, он побледнел и яростно швырнул трубку на рычаг. «Когда же вы все оставите меня в покое?», – сквозь зубы прошипел муж. «Что случилось?», – забеспокоилась я. «Всё нормально, дорогая, просто какой-то ревнивец разыскивает свою жену и ошибся номером телефона», – ответил Микаэл Леонович, сделав при этом попытку улыбнуться, но у него это вышло как-то неестественно. Я поняла, что он врёт, оберегая мои нервы. Скорее всего, незнакомец напомнил о скандале, разразившемся вокруг музыки к фильму «Семнадцать мгновений весны». Только эта тема могла так сильно вывести мужа из равновесия. Мы легли спать. Когда первые лучи солнца стали пробиваться в окно, Микаэл Леонович вышел на балкон, чтобы посмотреть на рассвет. Он закурил сигарету, хотя обычно курил трубку. Я лежала, притворившись спящей, чтобы не помешать его мыслям. Немного побыв на воздухе, муж снова лёг в постель. Я никак не могла заснуть, что-то подсознательное бередило душу. Настенные часы показывали пять утра. Повернувшись к Микаэлу Леоновичу, я с ужасом заметила, что он не дышит. Я в панике бросилась искать дежурного врача. Нашла медсестру, которая попыталась сделать укол, но отыскать на руках вены оказалось невозможным. Когда из города приехала скорая помощь, было уже поздно. Микаэл Леонович умер во сне, как подобает праведнику.
Борис Петрович не мог подойти к вдове, чтобы выразить свои соболезнования. Спины сбежавшихся ротозеев были непроходимым препятствием. Выслушав рассказ убитой горем женщины, он задумался. «Талантливый человек, чьей музыкой восторгалась и заслушивалась вся страна был затравлен воинствующей толпой. Английский сердечный клапан не выдержал смертельного яда отечественных завистников и злопыхателей. Микаэл Леонович перестал верить людям. Загнанного в клетку душевного одиночества Таривердиева не смогли спасти даже любящая жена и преданные друзья. Нелегко быть гением, – рассуждал Кондратьев. – Белым воронам трудно ужиться среди чёрных, но без них мир может утратить свои краски».