Ревность.
Лора пришла домой со школы. Открыв двери, поняла, что отец дома и пьяный. У порога валялись валенки, фуфайка, шапка. В трезвом виде всем попадало за такие беспорядки.
- Дочка, иди сюда! – из кухни позвал ее отец.
- Счас, разденусь только.
Отец сидел за столом. На столе стоял чугун со щами, буханка хлеба и большая луковица.
- Садишь, ешь, лахудра, - сказал он, и положил кусок мяса прямо на стол, - мамка где?
- Не знаю, папа.
- На печку спряталась! Думает, я не вижу.
У девочки внутри все сжалось, когда она увидела рядом со столом топор.
- Пап, пойдем я тебя спать уложу.
- Спать?! Рано еще, дочка, спать! Что притаилась? - поднимая занавеску, Митрий схватил за волосы Аленку, - голову давай, рубить буду.
Алена свесила голову с печи. Ужас застыл в глазах детей. Ника, до сих пор сидевшая на кровати, как мышь, закричала:
- Папка не надо, папочка не надо.
Лора ухватилась за рукоятку топора.
- Папка, дай топор мне. Мама, Ника сознание потеряла.
Алена рванулась с печи к дочери. Посиневшая девочка не реагировала ни на кого.
- Дочка, беги за Людмилой Петровной быстрее.
Митрий пробурчал что-то под нос, завалился на пол рядом с печью и захрапел.
Людмила Петровна пришла быстро, привела в чувство ребенка. Алена гладила худые плечи дочери. Густые русые волосы путались у нее в руке, а головка качалась из стороны в сторону.
- Смотри, Алена, Зоя подушку тащит с кровати, - сказала Людмила Петровна.
Четырехгодовалая младшая дочь, стараясь подсунуть под голову отца подушку, приговаривала:
- Папка, не луби маме голову. Лада? Она холошая.
На другой день Митрий приехал с работы как обычно веселый, с прибаутками уселся за стол.
- Кто сегодня есть с папкой будет?
Алена молчала, молчали и старшие дочки. Только Зойка забралась отцу на колени.
- Папка, ласскажешь мне сказку вечелом?
- Расскажу, обязательно расскажу.
- А ты сегодня не будешь пьяный.
- Не буду, дочка.
Митрий плохо помнил о вчерашнем вечере, но по тому, что с ним не разговаривает жена, догадался, что опять дрался. А это все Матвей расхвастался, мол, ни одна баба в деревне не устоит перед ним. Бился об заклад, что и его Алена из одного теста. Набить бы ему морду, так нет, все зло опять на жене сорвал. Мысли черные лезли в голову: «На покос одна ездит за реку на лодке. Говорит, что не боится переплавляться сама через реку. Ни одна баба из деревни не правит лодкой. Это он, гад, ее перевозит». Перестал Митрий верить женщинам. А как им верить, если Тамара, жена друга Никиты, сама к нему липнет, то все они такие. Так ведь у него ничего с Тамарой не было. Потискал на сеновале, поцеловались, что было, то было. И все: не захотел он ее! Видит Бог, что кроме Алены никто ему не нужен. И перед Никитой неудобно, друзья фронтовые все-таки. Улегся спать. Все равно вечер испорчен, все молчат, как покойника схоронили.
Алена прядет шерсть, колесо прялки жужжит монотонно, поет свою песню о холодной метели, что завывает за окном в долгие зимние вечера. Лора над букварем склонилась, читает по слогам первые слова, а младшие притихли, слушают. Огонек в лампе замигал, закоптил, померк, едва-едва освящая комнату. В лампе заканчивался керосин.
Митрий встал, принес бутыль с керосином, заправил лампу. Свет разлился по всему дому, прогнал тьму из всех закутков, только в потаенном уголке его души было темно. «Вот и в жизни так, - думал Митрий, - подкралось сомнение в душу и не знает он теперь, что делать. Верить или не верить Матвею?». Боролись в нем два чувства. Одно говорит, плюнь ты на
всё, не такая твоя Аленка, не допустит вольности, а другое такое мелкое,
пошленькое, сидит в печенке, точит, а вдруг…
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/12/19/1111