Доверяя внутреннему чувству зрителя и читателя, автору, тем не менее, хотелось бы сказать еще несколько слов по теме разговора, на который выводит эта пьеса. Мое послесловие обращено преимущественно к тем, у кого финал, не смотря на все сказанное ранее, вызывает неприятие и непонимание.
Образ героини, для которой свобода превыше самой жизни, героини, задающей своему возлюбленному вопрос, "почему любовь отрывает нас от свободы", слишком непривычен в обществе, где женщине предписано стремление к любви и семейному счастью как наивысшей цели ее существования. Неприятие финала говорит о неприятии выбора, который делает героиня и самого ее образа. Однако данность такова, что Одри не может двигаться и дышать под слоями глянца и не может снять их с себя. Ее столкновение с этими слоями и осознание своего плена началось под действием ЛСД еще до встречи с Рэем, но встреча с ним обостряет и осознание, и внутренний конфликт до рокового предела. Даже любовь бессильна помочь ей, и напротив, становится провокацией, вызовом на битву, которой она не способна выиграть.
Это очень болезненно осознаваемая истина, и сознание готово противиться ей сколь угодно долго: человек ведет свою внутреннюю битву сам и только сам, любая помощь извне лишь косвенна и не даст никаких гарантий победы, как бы тот, кто стремится помочь, не любил и на какие бы жертвы не был бы готов. Образ героя, способного спасти любимую и вернуть ее к жизни, упорно напрашивается как позитивная альтернатива и опровержение. Таков образ героя, сыгранного Виктором Цоем в фильме Рашида Нугманова «Игла». Но тема этого фильма – наркомания, и проблема главной героини не в ее внутреннем конфликте, в котором отражен конфликт между сущностью человека и обществом, где человеку (а женщине – особенно) практически невозможно выжить, не обрастая личинами до полной потери и забвения собственной сущности. Та история – о крутом парне, который так крут, что снимает девушку с иглы, а потом погибает, как и положено классическому герою патриархального мифа. Героине, как всегда, отводится пассивная роль объекта, а не субъекта действия. Моя пьеса о другом, и главная героиня в ней – и субъект действия, и объект одновременно, поскольку она – поле битвы, которую ведет внутри себя самой. Более того, суть конфликта заключается в противоречии между объектом, в который превращает героиню социум, и ею как субъектом, который не может смириться с этим превращением. Весь ужас ситуации в том, что именно встреча с Рэем и его любовь приводит Одри к роковому осознанию: она никуда не убежала от судьбы, уготованной ей социумом с детства. Пуританское лицемерие семьи, где она родилась, и мир модельного бизнеса, в который она попала – суть один и тот же глянец, в котором невозможно шевелиться и дышать, а мир хиппи и творческой богемы, не смотря на весь революционный посыл – часть все того же социума и в конечном счете воспроизводит законы этого самого социума, в котором женщина остается объектом, прежде всего сексуальным. Ее функция сводится к тому, чтобы ВЫГЛЯДЕТЬ и производить впечатление. «Выглядеть как роскошная глянцевая вывеска», да еще и «выглядеть уверенно». Не быть, а выглядеть; не желать, а вызывать желание; и производство впечатления это конвейерное производство, изматывающее и опустошающее так же, как работа у станка, когда на осознание себя сил уже нет. Сексуальная революция с ее лозунгом свободной любви, в которую Одри хотела верить, свелась к свободе мужчин пользоваться телами женщин. «Все эти кобели, которые пользовались мною, как сливным бачком, внушали мне, что мы делаем революцию, и я притворялась, будто верю. Я заставляла себя верить», - говорит она. Ей нужно было встретить Рэя, чтобы в ней проснулась «та девочка, которая верила в любовь». Но в мире глянца этой девочке нет места, а жить дальше, похоронив ее под слоями масок и личин, продолжая производить новые и новые, Одри не может. Вопрос о бегстве от этого страшного мира в маленькое теплое гнездышко «семейного счастья» для нее не стоит в принципе: от глумящихся голосов, звучащих у нее в ушах, не спрячешься ни за какой каменной стеной, и даже Рэй с его «волшебными руками» не может провести всю жизнь, гладя Одри по голове, чтобы заставить эти голоса замолчать. К великой чести главной героини, она не впадает в новую иллюзию. Она наслаждается счастьем, которое дает ей любовь Рэя здесь и сейчас. Она хочет одного – умереть счастливой, ощущая себя живой, открытой, свободной от всех личин, собой настоящей. Она знает, что любовь Рэя и его уважение к ее воле столь велики, что он способен выполнить ее желание. Только Рэю под силу взять на себя такую ношу: ведь это он разбудил в Одри ту, кто больше не может жить, раздираемая на тысячи слоев и личин. Разбудил одним взглядом, легко проникающим сквозь слои и личины, одним своим появлением и присутствием рядом. Рэй – противоположность Одри. «Я бежал в блюз и жил в нем», - говорит он. В музыке можно жить, музыкой можно противостоять миру лжи, раздвигать границы времени и пространства, быть собой и соединяться с Бесконечностью. Прямая, честная и страстная натура Рэя отточена опытом противостояния. И он оказывается готов к вызову судьбы, которая, на первый взгляд, посмеялась над ним дьявольским смехом. Исполняя последнее желание Одри, так отчетливо напоминающей ему его мать, убитую его отцом и связанную в памяти Рэя, не сумевшего уберечь ее от этой участи, с чувством вины, он берет на себя «грехи мира», грех общества, в котором Одри Вильямс так же обречена быть заживо закатанной в глянец, как Энни Мак-Гиллер – быть замученной мужем-алкоголиком. Не Рэй убивает Одри, но он принимает на себя ответственность за то, что сделал с ней мир лжи и лицемерия. Тот мир, который кричал и продолжает кричать, будто такие как Одри сами во всем виноваты, и волна самоубийств начала 70-х среди «детей цветов» - результат массового помешательства из-за повальной наркомании и непотребного образа жизни, только и всего. Тот мир, в котором механизмы подмены причин следствиями отточены так же совершенно, как механизмы закатывания живых девочек в непробиваемые оболочки глянцевой мертвечины с самого раннего детства, мягко и безболезненно, с пожизненной гарантией, под ключ. Тот мир, который сам неуклонно превращается в сплошной кокон из сверкающего глянца, и его обитателям остается лишь жесткая конкуренция в бешеной гонке конвейерного производства впечатления друг на друга, не оставляющей ни единого свободного мгновения на осознание пустоты внутри, под слоями ослепительной мишуры. Глянец, удушающий жизнь, отразит рикошетом любое обвинение, а к пустоте под его слоями бессмысленно взывать. Но кто-то должен сыграть реквием по его жертвам, выразить их боль, скорбь по их украденным жизням, ярость живого сердца, не смирившегося с властью слепящей мертвечины. Взять все это на себя и переплавить в музыку. И Рэй это сделает. С гитарой на плече он идет в будущее. Во всем, что создано в музыке с начала 70-х честного, страстного, отчаянно смелого и пронзительного, звучит дух Рэя и та боль, которая живет в нем вместе с любовью и ненавистью и будет жить всегда. Везде, где музыка все еще не продалась миру глянца, этот мятежный дух дышит свободно. И пусть она, уходя в подполье, снова звучит, как когда-то в черных кварталах Чикаго, лишь в маленьких кабачках, ее время снова настанет. В этом не может быть никаких сомнений.
В 1994-м, когда я писала эту пьесу, мне трудно было представить, насколько актуальной окажется тема глянца четверть века спустя. Тогда, в лихие 90-е, когда на улицах Питера порой постреливали, как в Чикаго 50-х, все только начиналось. Этот текст, родившийся из непереносимой боли, на обломках рухнувшего мира, между жизнью и смертью, навсегда исцелил меня от склонности к суицидальным состояниям. Он стал для меня катарсисом, изменив мое отношение к жизни и к смерти. Как бы странно это не звучало, в нем заложен колоссальный заряд оптимизма. Именно поэтому я чувствую необходимость делится им с людьми и, не смотря ни на что, верю в возможность его сценического воплощения.