Качнуло – машина резко тронулась. Меня от неожиданности и слабости мотнуло на сидящего рядом пожилого конвоира. Он помог мне плечом принять нормальное положение. Не повернулся, не толкнул, а продолжал спокойно сидеть, кося на нас взглядом, в котором не было ни интереса, ни злобы, ни жалости.
Через пару кварталов - новая остановка. Теперь пропускаем колонну солдат. Сытые, выспавшиеся, довольные. В новенькой форме. Она только начала терять вид от солдатской жизни. Я же получил первую свою гимнастёрку третьего срока. Штопаную, заплатанную, с застиранными пятнами крови. Переодели нас во всё новое только перед отправкой на фронт. Таким последний раз меня и увидела мама – запасной полк стоял в нашем городке, и маршевые роты отправлялись с городского вокзала. Нам дали десять минут на прощанье.
Не буду врать. Я успел пожалеть, что пошёл добровольцем. В полку было ничуть не лучше – так же холодно и голодно. Изнурительные занятия с утра до вечера. Да ещё не было рядом матери…
Мама… Когда я увидел её, прижался к ней и, казалось, что никакая сила больше не оторвёт меня от неё. Она обняла меня, уткнулась в плечо, в новую, ещё колючую шинель и только шептала:
- Что ты наделал? Что ты наделал! Что ты наделал!
Потом, уже в теплушке, я заметил, что шинель в этом месте промокла почти насквозь. И это была единственная память, которая осталась мне от матери. От отца не осталось ничего.
А они… они идут во всём новом. Будущие солдаты, ещё только строем хо-дить научились, но уже одетые во всё новое, и их сапоги блестят на весеннем солнце. Они сытые и довольные идут на работу – учиться убивать.
Мы тоже учились убивать. Пять выстрелов из трёхлинейки, разобрал – со-брал – готово! Учились колоть штыком, а вот за науку о том, что с примкнутым штыком тебя в окопе ждёт верная смерть, я едва не заплатил жизнью в первом же бою. Учились, как и эти, ходить строем. Каждое утро и вечер. А днём нас учили рыть окопы. Мы долбили ломами декабрьскую промороженную землю, делали ячейки, соединяли их в окоп полного профиля, потом расширяли до указанных размеров. Получалась братская могила для умерших в госпитале. Госпиталь был большой, раненых умирало много. Так что почти всё время мы учились рыть окопы. И вот с таким «образованием» мы пошли в первый бой. Потому, наверное, и приходится на пять наших один убитый немец.
Снова поехали. Плавно, теперь уже без рывка, машина пошла вперёд, но задний полог тента всё равно качнуло, на секунду я увидел их лица. Солдаты были разных возрастов. И безусая молодежь, и солидные дяди, оторванные от семьи. Правда, таких пожилых, как наш конвоир, не было. Видимо, тоже стали подгребать всех, как и у нас. И то радует.
Больше остановок не было. Машины выбрались из городка и пошли по дороге. В щель тента была видна ровная, давно просохшая дорога. Смотреть было больше не на что, разговаривать запрещалось – конвоир сразу же начинал ворчать и для непонятливых стукал прикладом о пол. Я задремал. Пару раз немец вяло спихивал мою голову со своего плеча, и я привалился к Мишкиному.
Простой деревенский парень Мишка был с Поволжья. От увиденного сквозь накатившую дрёму вспомнились его рассказы про тамошних поволжских немцев. Мол, такие же люди, как и мы. Так же работают, так же смеются, так же отдыхают и любят. Он даже успел поухлёстывать за одной их девкой, и она была совсем не против. Правда, родители не больно радовались такому кандидату в зятья. Так, говорил Мишка, и их понять можно – гол, как сокол, да умею только коровам хвосты крутить. А с этими-то гадами, что случилось? Бросаются на кого ни попадя. А ещё пролетарии!
Мишка положил свою бестолковку на мою, и мы чуток подремали.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/12/19/382