Прошло шесть лет после последней встречи с Эпштейном. Шесть лет пролетели, как одно мгновение, но это мгновение как хорошая аналитическая живопись вместило в себя череду событий, хватило бы которых не на одну жизнь. Это мгновение стало проверкой для всех: кому на прочность, кому на вшивость. Это мгновение щедро, не скупясь, воздало каждому по заслугам: ”кому позор, кому бесславье, а кому бессмертие”.
Ушёл Эпштейн. Вслед за ним почти сразу ушёл в небытиё Союз нерушимый республик свободных. А свободные республики, как маленькие, несмышлёные детишки, избавившись от непомерного гнёта взрослых, взахлёб уплетали за обе щёки пирожные с конфетами и запивали детское счастье лимонадом. Положение в стране напоминало сюжет мультфильма “День непослушания”, где взрослые обиделись на шалости детей и ушли от них. Детишки-республики ещё не знали, что от сладкого завтра будут болеть животы и зубы, а ужасных взрослых врачей больше не будет - лечить некому. Не будет пекарей и мороженщиков, водителей троллейбусов и милиционеров, учителей и защитников детской площадки. С этого дня всё будет по-взрослому - рассчитывать больше не на кого.
Почти сразу на сцену вышли “добрые дяди и тёти”, они, широко улыбаясь, выменивали у доверчивых детишек золотые кольца и браслеты родителей на пёстрые конфетки. Дети привыкли верить взрослым и, не скупясь, отдавали “взрослым дядям” последнее. Сравнительно быстро малышня осталась без кола, без двора, без средств к существованию. Дети плакали, звали родителей обратно, но тщетно - процесс был необратим, родители умерли. По-детски наивный народ некогда великой державы, осушив слёзы, осознал необходимость взрослеть и оставил в прошлом своё беззаботное детство.
Вот такой вот мультфильм - цветной мультик в багровых тонах. Государство утопало в крови. Новоявленные страны и народы, полвека назад, не жалея жизни за други своя, стояли спиной к спине против общего врага. Сегодня, наговорив друг другу кучу гадостей, они боялись повернуться к соседу тылом. Нагорный Карабах и Южная Осетия, Абхазия и Таджикистан вздулись кровавыми волдырями на карте бывшего СССР.
Сосед Марка, честно отслужив два года, вернулся из Нахичевани домой. Там он охранял покой азербайджанцев от соседей по карте - армян. Ещё вчера два братских народа, вспомнив былые обиды, воевали друг с другом. Воевали они друг с другом, но почему-то из полка соседа домой живыми вернулись не все его сослуживцы. Горячие точки, проявившиеся при разрыве по живому некогда целого организма, требовали кровавых жертвоприношений.
Маленькая республика - Родина Марка, обретя самостоятельность, почти сразу объявила себе войну. Только чудо спасло новообразованное государство от самоубийства - чудом были войска миротворцев, погасившие недолгий конфликт. Непродолжительная война внесла свою лепту во всеобщий кровавый ритуал. Больше тысячи молодых и здоровых ребят, так и не успев понять, за что и против кого воюют, положили свои жизни на жертвенный алтарь независимости. Туда же они сложили жизни нерождённых детей, внуков, правнуков и так далее, и так далее.
Марк, как военнообязанный, тоже получил повестку из военкомата. Молодое государство, взывая к патриотическим чувствам, направляло его на фронт, для защиты малой Родины от внешней агрессии врага. Врагами были его друзья, товарищи, знакомые и даже родственники. Марк не был трусом, но и стрелять в своих соотечественников не хотел: без причины, без смысла, за чужие интересы. Подавив последние сомнения, он на полгода уехал с Бьянкой за пределы республики - до прекращения конфликта. Жили у дальних родственников красавицы невесты - в соседней республике, теперь тоже независимой стране. То есть - жили за границей. Родня, поворчав немного, приютила беженцев.
Беженец - забытое слово Великой Отечественной, после войны стало почти шутейным. После распада Союза слово опять пахло порохом и кровью.
Полгода спустя, дождавшись окончания конфликта, домой молодые возвращались втроём. То есть - почти втроём. Марк как честный человек сделал то, о чём давно мечтал - предложение. Бьянка, подумав для приличия полторы минуты, предложение приняла.
Свадьба из-за нехватки материальных средств предполагалась комсомольская, почти пионерская. Жених и невеста, молодые да неопытные не думали о хлебе насущном и завтрашнем дне. Им как мотылькам и влюблённым за глаза хватало цветочного нектара. Старшее поколение очень хотело помочь, но... Умудрённые родители и с той и с другой стороны всю жизнь откладывали на свадьбу детям, да на безбедную старость. Скопили взрослые немалую сумму, но она - немалая сумма, осталась в прошлом: в Советском Союзе, в советских рублях на сберкнижках. Цена этим сберкнижкам теперь - три копейки после инфляции. Старшее поколение вошло в капитализм при полном отсутствии капитала и помочь молодым ничем не могло. Вождь с Цитрусом пока что состояния не скопили, более того, как убеждённые бессеребренники всячески этого избегали. Соответственно - помочь они могли, только морально.
Но… Провидение не бросило на произвол судьбы бедного художника. Незадолго до свадьбы позвонил Худой:
-Здорово, Монолит. Ты наверное будешь смеяться, но это опять я. Рассказывай: что, где, когда?
И Марк рассказал:
-Привет, а я женюсь и у нас с Бьянкой скоро будет ребёнок.
-Стоп, стоп, дай я присяду. Так, а теперь поподробней.
И Марк рассказал - поподробней. Не забыл осветить финансовую сторону предстоящего мероприятия. После, обрисовав все положительные и отрицательные стороны будущего торжества, ультимативно пригласил друга на свою свадьбу:
-И учти - никаких”может быть” или “извини, не получится” я не принимаю.
Худой попросил жениха не беспокоится - на свадьбе он будет, и главное… Организацию бракосочетания берёт на себя:
-Марк, дружище, завтра к тебе подойдёт человек, хотя… Нет, не к тебе, к Бьянке, с тебя в этом деле толку - ноль. Я сегодня позвоню одному хорошему приятелю - у него свой ресторан. Не “Метрополь”, конечно, но и не рюмочная какая-нибудь. Пусть твоя красавица составит с ним меню, посчитает количество посадочных мест и прочую бухгалтерию. Она у тебя девушка умная - справится. Да, за деньги даже не думай, мне это ничего стоить не будет. Приеду, дам три-четыре бесплатных концерта в его ресторане - он ещё и в выигрыше будет.
Всё прошло, как обещал Толик - настоящая комсомольская свадьба с нелёгким буржуазным уклоном. Приглашённых было много: родители, родственники, “мистерики” с подругами, Дудик с барышней, друзья, подружки и, конечно, Анатолий Худяев с двумя “половинками” - женой и гитарой. Туманян незадолго до распада Союза переехал жить в Старый Оскол. Ему позвонили, но он, сославшись на здоровье, извинился, поздравил, но приехать не смог.
Марк после свадьбы, оценив масштаб мероприятия и энергичность руководства ресторана в его организации, понял, насколько Толик дорогой друг - в прямом и переносном смысле.
Почти сразу после ухода Эпштейна Марк восстановился в институте. Одновременно с этим подал документы на педагогический факультет - поступил заочно. Полгода, пока жил в соседней республике, продолжал, так же - заочно, учится в своём художественном ВУЗе - Натюраев помог.
Время не шло, оно не бежало, даже не мчалось - время свистело, как пули у виска. Марк с трудом уворачивался от прямого, смертельно опасного попадания. Времени катастрофически не хватало. Столь же катастрофически не хватало денежных средств, так необходимых в новом младобуржуазном социуме. Столкнувшись с новыми реалиями взрослой жизни, молодые да неопытные поняли всю прелесть прошлых лет. Раньше почти все проблемы решали родители, государство, коллектив. Последний год свободной жизни меркантильные вопросы взял на себя Эпштейн.
Период взросления свалился на голову молодых даже не как кирпич, как железобетонная плита перекрытия, едва не сломав неокрепшие организмы. Денег, порой, не хватало банально на еду. У родителей не просили, во-первых неудобно, а во-вторых - и тем не сладко приходилось, зарплаты месяцами не выдавали.
Молодёжь как могла крутилась. Бьянка с “мистериками” добывала “капитал” творчеством, изредка играя на культурных и не очень мероприятиях. Художнику с творчеством везло меньше, поэтому в лучших студенческих традициях разгружал по ночам вагоны. Изредка судьба баловала Марка, позволяя заработать “деньгу” большим искусством - огромные витрины живописец оформлял новомодной самоклеящейся цветной плёнкой “оракал”. На стеклянных полотнах творец ваял натюрморты из колбас, хлеба, водки и других товаров народного потребления. Шедевры получались в лучших традициях классической живописи - недаром учился. Худо-бедно - тянули как-то.
Потом родился сын, и юные родители поняли, что жили до этого почти в достатке, даже слегка барствовали. Наследника Марк назвал Артёмом, а на назойливые вопросы:”В честь кого?” - честно отвечал:”В честь Фёдора Сергеева, легендарного революционера, соратника Кирова и Сталина, более известного широким народным массам как “товарищ Артём”. После этого ответа дальнейшие вопросы отпадали у всех сами собой. У всех, но не у Цитруса:
-А почему не в честь товарища Ленина?
-Видите ли, Вольдемар, - слегка растерявшись, замешкался с ответом юный папа, - во первых - Владимир Маркович звучит не очень, а во- вторых - мал он ещё, не дотягивает до гордого имени Ленина. Вот вырастет, я его обязательно Володей назову.
-Вот это правильно, - одобрил друг Володя, - меня ведь тоже в детстве не Вовой звали, и только относительно недавно я дорос до имени вождя мирового пролетариата.
Шутка - шуткой, но как-то незаметно, с чьей-то лёгкой руки Артём, Артемий и Артюша стал всеми, включая бабушек и дедушек, именоваться исключительно”товарищ Артём”. История чем-то напоминала мультфильм про мальчика из Простоквашино по имени Дядя Фёдор. Сам Товарищ Артём отзывался только на это словосочетание. Все, кто обращался к нему запанибратски - просто “Артём”, не были для него товарищами.
Как было сказано выше - денег, мягко говоря, не хватало. Нехватка наличного капитала почти полностью компенсировалась огромными людскими ресурсами, накопленными родителями за недолгую, но энергичную жизнь. Без праздников и выходных, без перерывов на обед и переучётов в квартиру несли кроватки, коляски, ходунки, манежи, пелёнки, распашонки и прочие игрушки - погремушки для “товарища Артёма”.
Вот так, перебиваясь с киселя на воду, родители-студенты окончили свои высшие учебные заведения. Папа получил честно заработанные дипломы художника и педагога, маме выдали на руки документ об окончании Института Искусств.
Красавицу Бьянку вездесущий Арон устроил на работу в симфонический оркестр Национального телевидения. Работа эта не приносила виолончелистке больших денег, но зато не отнимала много времени и была ужасно почётна. Сам Вождь устроился в творческий коллектив сравнительно недавно, сразу после окончания консерватории, но к его мнению уже прислушивался руководитель оркестра. Так что с трудоустройством Бьянки на телевидение особых проблем не было.
Марк после защиты диплома попросил у Натюраева место преподавателя в студии, которую ещё недавно возглавлял Туманян. Сам Юрий Богданович в девяностом переехал жить в Старый Оскол. Официально - по приглашению городской администрации этого городка, но Марк подозревал - дело не только в этом.
Конец восьмидесятых, начало девяностых - самый пик национального самоопределения молодой республики. Туманян - сын еврея и армянки, родившийся в Узбекистане, оказался русским и очень мешал юному государству доказывать соседним странам свою сувенирную суверенность. Под радостное улюлюканье адептов новой национальной идеи: “Чемодан, вокзал, Россия”, - Мастер собрал чемодан, добрался до вокзала и уехал жить в Россию - навсегда. Он не бежал, ему не было страшно - ему было противно. Он покинул построенный им город: без обид, без злобы, но и не желая здесь больше жить.
Только чудом удержался на должности декана ещё один русский поработитель - татарин Натюраев. Специалиста по классической живописи его уровня просто на тот момент не нашлось. С большей частью русских-евреев, русских-украинцев, русских-греков, русских-немцев, да и просто русских-русских чуда не случилось, и они разъехались в разные стороны и разные страны. Ненужные стране люди увозили с собой достояние республики, увозили самое дорогое - людской и интеллектуальный капитал. Так, руководствуясь юношескими амбициями, сувенирное государство, с беззаботностью ребёнка променяло лучших своих сынов и дочерей на независимость. Республика стала независимой, теперь от неё ничего не зависело.
Марк, не обращая внимания на нездоровое время, продолжал бредить своей идеей фикс - аналитическим МАРКсизмом. Но идея по прежнему оставалась просто идеей. Липкий, холодный, затягивающий как трясина быт забирал все силы и подрывал здоровье. Бьянка не устраивала скандалов, не скулила: “Мол - не озолотил”, - она просто смотрела. Ох, лучше бы она орала и била немногочисленную посуду. Глядя на неё, очень хотелось разорваться, и Марк разрывался.
Молодая мама сидела с ребёнком, а юный отец трудился так, как завещал великий Ленин учиться: то есть - работал, работал и ещё раз работал. Благо - молодость, здоровье и спортивная закалка позволяли издеваться над организмом.
До обеда”профессор” Монолинский преподавал в институте. Был он не на много старше своих учеников, поэтому запанибратщину пресёк в самом зародыше, на первом же занятии. Вычислить явного неформального лидера группы не составило большого труда. Самого наглого, вызывающе самоуверенного вызвал на кафедру:
-Молодой человек, в вашем взгляде читается огромное желание самовыразиться на фоне молодого, неопытного преподавателя. Через пятнадцать минут я предоставлю вам эту возможность, но… На эти пятнадцать минут сядьте напротив и замрите неподвижно, если это вас, конечно, не затруднит.
Марк повторил фокус Туманяна, показанный мэтром при знакомстве с Натюраевым. Через пятнадцать минут был готов карандашный портрет “альфа-самца” группы. Художник, даже начинающий, даже шалопай, смог по достоинству оценить высокий уровень мастерства учителя. “Профессор” Монолинский дал вдоволь насладиться своим изображением ученику, после повернул портрет лицом в сторону остальных студентов. “Оба на” и лёгкий свист из зала говорили о том, что портрет получился. Удовлетворённый Марк повернулся к растерянному натурщику:
-Вот, уважаемый, когда вы повторите нечто подобное, считайте, что мы перешли на ты. А пока что, будьте любезны, сядьте на место и не мешайте вести лекцию.
“Альфа-самец” был повержен на глазах у стаи, и вожаком, по праву, стал Монолинский Марк Тадеушевич, за глаза - Монолит. До обеда “Акелла”вёл за собой стаю неопытных учеников по волчьей тропе в опасный и прекрасный мир искусства. После обеда”вожак” рыскал по городу в поисках добычи для ненаглядной “волчицы” с детёнышем - маленьким “Маугли” по имени Артём.
Марк крутился, из кожи вон лез, но семья не голодала. Работал художник грузчиком, “бомбил” по ночам на своей “копейке”, оформлял витрины и гравировал надгробные плиты, давал частные уроки живописи и рисовал платные портреты в парке культуры. По копейке труженик формировал семейный бюджет, но денег всё равно не хватало.
Спустя какое-то время, подключилась Бьянка. Не дожидаясь окончания декретного отпуска, “товарища Артёма” отдали в ясли. В свободное от яслей время молодые родители нагло пользовались безмерной добротой бабушек и дедушек. Днём виолончелистка несла за скромную зарплату “разумное, доброе, вечное” на телевидении. По вечерам, вновь влившись в состав “Мистерии”, благоверная с ребятами гастролировала по ресторанам города - уже за совсем другие деньги. За сравнительно небольшой срок группа завоевала имя и популярность. Денег музыка приносила намного больше, чем ночная разгрузка вагонов, поэтому такелажные работы кормильца ушли в прошлое, осталась в прошлом и частная практика ночного такси.
Испытание рублём, длившееся бесконечные два года, молодая семья с честью выдержала. Вопреки пророчеству классика, быт не разбил лодку любви.
Когда материальные проблемы отошли на второй план, многочисленная семья подняла на щит вопрос о духовных потребностях человека. Старшие члены семейного коллектива, почти не сговариваясь, решили сделать из “товарища Артёма” раба Божьего Артемия.
В стране, недавнем оплоте оголтелого материализма, творилось что-то странное. Народ как измученный жаждой путник приник к живительному роднику церкви. Обряд крещения принимали все: младшие научные сотрудники и члены Академии наук, секретари центральных комитетов партии и члены районных комитетов комсомола, передовики производства и даже ударники социалистического труда. Преподаватели научного атеизма, вмиг прозрев, били поклоны перед алтарём. Ещё вчера учителя начальных классов, поднимая к небу глаза, читали нетленное:
“Когда был Ленин маленький,
С кудрявой головой,
Он тоже бегал в валенках
По горке ледяной”.(Стихи Агнии Барто)
Сегодня с таким же подобострастием педагоги вещали детям о младенчестве нашего Спасителя.
Войди Спаситель в церковь сегодня, полную менял и торговцев, вспомнил бы библейское прошлое, взял бы в руки плеть и погнал бы их, как тогда - ещё до Спасения.
Но Спасителя не было, и поэтому в церквях был аншлаг, как на концерте раскрученного поп-певца. Народ жаждал спасения и, не скупясь, нёс свои целковые в храм. Служители культа разных конфессий ничего не обещали: “Всё в руках Божьих”, - но попробовать настойчиво требовали.
Искренне верующие, те, кто посещал церковь даже в годы советского тоталитаризма, веру не потеряли, они потеряли веру в церковь и перестали туда ходить. Там Бога больше не было, теперь там поклонялись Золотому Тельцу.
Марк, до недавнего времени правоверный комсомолец, веру в комсомол и светлое коммунистическое будущее порастерял. Другой пока что не обрёл. Неопределённость пугала.
“Так одно большое неверие
Губит тысячи робких вер”( Слова из песни Андрея Макаревича)
Марк не стал ни атеистом, ни анархистом, миновали его учения гностиков и агностиков, не впал он в абсолютный нигилизм. На сегодняшний день ближе всего были ему “теологические воззрения” Худого:
“День придёт, и однажды тоннель -
дальше свет в конце…
И в конце ясно-мало и жалко,
что так быстро закончился век.
Не сознательно грешен, жизнь прожил
далеко не в венце,
Но по образу я и подобию…
Он поймёт, если Он Человек.
Кто-то снизу всплакнёт, хоть порой
не заслуживал этого,
Вверх помчится душа, бросив
бренное тело внизу.
Только там я узнаю, что не правы,
кто верит, что нет Его,
Как и те, кто в костёлах, мечетях
и храмах в умиленьи пускает слезу”.(Стихи Геннадия Царегородцева)
Не убеждённый материалист, но и не истинно верующий, Марк “добро” на крещение сына не давал:
-Я в комсомол вступал в сознательном возрасте, я этого искренне хотел. Артём вырастет, сам разберётся, что ему ближе: учение Маркса, православное христианство или буддизм с индуизмом.
Бабушки - заговорщицы, втайне от “заблудшего” отца, заплатив “батюшке” не по-божески, окрестили Артёма в православную веру предков. Марк, не желая оскорблять религиозные чувства родни, притворился обведённым вокруг пальца. Артёму вреда никакого, близкие довольны, а там, по ту сторону бытия, кто его знает - может быть, пригодится.
Вот так вот - весело, с песнями бежало неумолимое время и как-то незаметно добежало до конца девяносто четвёртого года. Вот тут, что называется - попёрло.
Худой, достиг пика в собственной карьере и решил в свободное от творчества время поучаствовать в судьбе молодых талантов. Как одержимый он колесил по городам и весям в поисках ”самородков”. Самый яркий “самоцвет” “старатель с гитарой” раскопал на “приисках” родного города. В пыли кварталов Толик нашёл “алмаз”, давно знакомый, но по достоинству оценённый только сейчас и, не откладывая в долгий ящик, взялся за его огранку. Будущим “бриллиантом” стала “Мистерия”.
Ребята сначала ездили с ним в качестве разогрева публики перед выступлением Худого. Чуть позже, немного пообтесавшись и слегка заматерев, “мистерики” отпочковались в самостоятельную творческую единицу. Затем, как-то незаметно, само собой, произошло чудо - трио “Мистерия” и солист Худой стали квартетом”Мистер Худой”.
Нет, нет, Толик не ушёл со сцены, как автор-исполнитель Худой. Не пропала”Мистерия”. Их концерты продолжались - вместе и по- отдельности. Но иногда, в свободное от работы и творчества время, они собирались и создавали волшебство.
Молодые, неопытные, но кристально чистые и честные стихи Бьянки скрещивали с забронзовевшими, сложенными в четверостишия незыблемыми постулатами Худого. Известный хрипловатый баритон сплетался в дуэте с голосом второй солистки - необычным, неповторимым, как её виолончель. В сложнейшие мелодии из трёх аккордов Арон вписывал свои незамысловатые мини-симфонии. Аранжировкой всего этого безобразия занимался музыкально безграмотный Вольдемар. “Алхимики” от музыки, смешав вышеперечисленные ингредиенты в реторте, добывали “золото”. “Золотодобытчики”, не скупясь, разбрасывали плоды своих трудов направо и налево на концертах”Мистера Худого”.
Выступления странного коллектива, в отличии от концертов Худого и “Мистерии”, были редкие, но на них всегда был аншлаг.
Из-за многочисленных концертов Марк свою благоверную видеть стал реже. Нередко неделями мужская часть семьи с нетерпением ждала возвращения жены и мамы. И тут судьба злодейка подобралась с другого бока. “Товарищ Артём” лишился второго родителя и почти переехал жить к бабушкам и дедушкам, а папа с мамой ходили в гости к ним.
Судьбой - злодейкой, отобравшей второго родителя, был Дудик.
Либеральные демократы и демократические либералы позже назовут девяностые годы - благословенные. Мудрый, но суровый народ невесело ответит им:”Насколько они были благословенные зависело от того, с какой стороны утюга ты находился”. Всё так, но для Дудика это был золотой век.
Рыночная экономика - это его стихия. Он как-то очень быстро вписался в новые реалии жизни. Бросив институт, он съездил куда-то, что-то купил, приехав - продал в два раза дороже. Купил на эти деньги то, чего нет там, поехал - продал в два раза дороже. Купил там, продал здесь, купил здесь, продал там - вот на эти два процента и жил. Теперь, годы спустя, Дудик стал уважаемым человеком - господином Дудинцевым Эдуардом Константиновичем. Не было у него заводов, газет, пароходов, но пара ресторанчиков и сеть продовольственных магазинов были. В масштабах своего города он был почти олигарх.
Откушав золотого тельца на блюдечке с голубой каёмочкой магнат городского значения, пресытившись этим, впал в уныние. Ранняя творческая юность теребила душу, и Дудик, скрестив ежа с ужом - экономику с искусством, открыл художественную галерею имени самого себя.
Спаситель учил нас, заблудших:”Борьба Всевышнего с врагом рода человеческого не останавливается никогда, и поле битвы этой - сердца людские”. Полем битвы Дудика с господином Дудинцевым была галерея, там скрестили шпаги бизнесмен и меценат. Сребролюбивый “Третьяков” ездил по городам и районам республики, скупая по дешёвке талантливые картины для дальнейшей перепродажи. Часть молодых перспективных авторов продвигал безвозмездно, то есть даром. Марк по старой дружбе легко вошёл в их число.
Не то чтобы Дудик появился вовремя, но и не поздно. Скопившиеся картины, подписанные в углу “Монолинский” и “Монолит”, стали покупаться пачками - небольшими, но материально ощутимыми. Эффект был тройной. Во-первых - экономический матриархат в семье закончился. Основным добытчиком стал глава семьи, что, как не крути, тешило мужское самолюбие. Во вторых - появился колоссальный стимул для дальнейшей работы - востребованность для художника, это не мало. И, наконец - это предоставило уйму свободного времени для учеников, для учёбы и для учения. Теперь он смог с головой уйти в свой, несформировавшийся пока что, но уже проявившийся на горизонте аналитический МАРКсизм.
Благодаря стараниям господина Дудинцева, подпись “Монолит” стала значить не намного меньше, чем знаменитый знак качества СССР в своё время.
Марк стал знаменитым художником, правда, пока что в масштабах города. Его давнюю, ещё “домонолитовскую” картину “Тайна” один крупный банк республики сделал своим логотипом. Это не принесло больших денег, но послужило отличной рекламой, да и просто - было приятно.
Когда материальное и моральное удовлетворение достигло края, стало выплёскиваться то, к чему он так долго стремился. Почти забросив жену и ребёнка, Марк снова окунулся в ту, незабываемую атмосферу творческого марафона. На финише теперь не маячила сотая картина. Там, за горизонтом, как ещё недавно светлое коммунистическое будущее, манил художника аналитический МАРКсизм.
У него как у педагога был свободный допуск в мастерские института, и молодой учитель пользовался этим, мягко говоря, не стесняясь. Дома Марк после рождения сына работать не мог. Запах красок и растворителя несовместим с маленьким ребёнком, поэтому художник с утра до вечера пропадал в институте. До обеда он учил студентов творить, после обеда учился этому сам.
Мастерская института напоминала теперь квартиру Марка в год “стокартинного забега”, но декан Натюраев закрывал на это глаза. Творец соорудил в подсобке “бассейн” для “эбруграмм”, натаскал холстов, подрамников и, взяв кисти в руки, метался из края в край. Натюрморты сменяла авангардная живопись, жёсткую аналитику сменяли пасторальные пейзажи. Марк как птицу Феникс воскресил из пепла наиболее яркие работы “марафонской сотни”. Эпштейн как всегда оказался прав - переписать картину не трудно, трудно её написать.
Но не то, всё не то. Нет, это конечно шедевры, чего скромничать - но не МАРКсизм. Он не знал пока, что это такое, но точно знал, что это - пока не то.
Однажды вечером они прогуливались с Бьянкой по парку. Впереди в нескольких десятках метров от них шла молодая длинноногая девушка в короткой юбке. Она уходила по залитой закатным солнцем тропинке вдаль. Песчаную дорожку ограничивали сине-зелёные кустарники, стройная фигура девушки отбрасывала зыбкую тень. Марк, не отрываясь, смотрел на уходивший вдаль силуэт.
-Э, бесстыдник, ты куда смотришь? - Бьянка била застывшего мужа кулачком в плечо. Направление его взгляда с головой выдавало всю греховность помыслов благоверного, - Это при живой-то жене?
-Я её нашёл, - грешник даже не пытался оправдаться.
-Кого? - и без этого огромные глаза спутницы стали ещё больше.
-Картину, - честно признался падший художник.
-Дурак, - успокоилась суженая, но по плечу кулачком ещё раз двинула:”Чтоб знал”.
Вернувшись домой, Марк не мог дождаться завтрашнего дня. Здесь он, к сожалению, работать не мог, здесь маленький сын, но вот эскизы… Эскизы можно и как ребёнок художник портил листы карандашами, фломастерами и прочей акварелью. Бьянка только головой качала:
-Да-а, теперь у меня два малолетних оболтуса.
Утром на работу не шёл - летел. Как каторжник на галерах, через немогу, отстоял трудовую повинность сегодняшних лекций. Студенты не слушали учителя, студенты внимательно следили за ним. Обычно спокойный, уравновешенный преподаватель сегодня был не в себе. Бесподобный рассказчик сегодня постоянно терял нить повествования, прыгал с темы на тему, глаз блестел, движенья рук прерывисты…
Студентки, умудрёные в делах Амурных, поставили однозначный диагноз:”Влюбился наш Монолит, бедная жена. Да, девчонки, все мужики одинаковые”. А одинаковые мужики-студенты, знакомые с реалиями современной жизни не понаслышке, перешёптывались:”Да он же под дурью”.
С трудом дождавшись окончания лекций, “влюблённый под дурью” учитель почти бегом мчался в мастерскую. Активная часть студенческого коллектива провела несанкционированное расследование. Проследив за Монолинским, они не обнаружили в мастерской ни молодой искусительницы, ни тяжёлых психотропных веществ. Но то, что они увидели - ещё не известно, что лучше…
Марк как умалишённый перебирал свои “эбрузаготовки”, разговаривал с ними, ругался, показывал неприличные жесты. Полчаса спустя, найдя консенсус с одной из них, водрузил холст на мольберт и - пошла работа.
Поздно вечером, почти ночью, картина была готова. Холст пересекала извилистая дорога, в начале пути широкая, но дальше она, сужаясь, в самом конце превращалась в тоненькую, почти непроходимую тропинку. По дороге вперёд уверенным шагом движется молодая девушка, её путь только-только начинается. Вслед за ней, чуть-чуть отстав, следует размазанная по земле тень. Дорога, извиваясь как змея, уходит вдаль, в сторону далёкого горизонта. Справа и слева плотной стеной сине-зелёный кустарник, он пугающе мерцает и в то же время манит спелыми, яркими ягодами… И синее небо над головой.
Жизнь в самом начале, как полноводная река - широка и бесконечна. В начале жизни, двигаясь по широкому тракту, человек, даже если захочет, сбиться с пути не сможет. Каждый дальнейший шаг убеждает его, что так продолжаться вечно не может. Каждый извилистый поворот дороги вносит коррективу в линию судьбы. Путь долгий, петляющий, с неясной перспективой в конце.
Сине-зелёный туман кустов манит отдохнуть в прохладе, в тишине. Рука тянется к сочным, спелым ягодам. Путник не знает, что часть из них - “волчьи”. Сколько заблудших, свернув в синее марево, не нашли обратной дороги, сколько отравилось ядовитыми плодами?
Только пока человек движется по дороге жизни, он отбрасывает тень, он заметен, он оставляет след. Справа и слева в безмолвной синеве нет теней, нет жизни. Но и это не главное…
Пока человечество продолжает свой путь по дороге жизни, оно не даёт зарасти тропе сорной травой. Путники день за днём, шаг за шагом уплотняют грунт и расширяют тракт для последующих поколений... И синее небо над головой.
Безмолвная лазурь как верховный арбитр взирает свыше на неугомонных путешественников. Небо никому, ничего, никогда не подсказывает. Но гордые путники не сетуют на незримого судью, они дорожат свободой выбора, дарованной свыше.
Всё, картина готова. Марк не знал, чувствовал - это ещё не МАРКсизм, но это точно начало его пути, его дороги, его ученья. Таинство рождества, роды в муках - всё позади. Дальше: банальная бюрократия - регистрация младенца. В углу холста фирменное “Монолит”, на обратной стороне: имя - “Дорога длиною в жизнь” и остальные биометрические данные “ребёнка”. Хотелось, очень хотелось украсить паспортную информацию соответствующим четверостишием, но в голову ничего не лезло - устал. Потом, всё потом.
Домой вернулся глубоко заполночь. Настроенная на скандал Бьянка, взглянув на мужа, поняла - не сейчас. Марк в благодарность чмокнул её в щёку: “Вот это правильно, вот за это я тебя и люблю. Потом, всё потом. Когда я тебе покажу “дорогу”, ты всё сама поймёшь”.
С трудом преодолевая навалившуюся усталость, принял душ, поужинал, лёг в постель и почти мгновенно умер - до утра.
Неделю спустя Марк сидел в библиотеке, рассматривал фотоальбом”Греция в объективе”. Талантливые фотопейзажи манили в Элладу, восхищали, заставляли по-хорошему завидовать грекам. И вот - фотография, вторая, третья священной горы Афон. До боли знакомое чувство - что-то ёкнуло, сердце забилось чаще, дыхание стало глубже, глаза заблестели. Так родилась идея второй МАРКсистской картины - “Дотянуться до небес”.
На средних размеров полотне гора Афон - серо-голубая, зыбкая как туман. Колоссальный объём камня, но мастерство художника огромную гору представило зрителю лёгкой, почти невесомой. Строительный материал для этой громадины - не горная порода. Афон собран из мыслей людских: чистых, лёгких, из Знания и Веры, способных сдвинуть и не такую глыбу. Состоит гора из молитв людских, посланных напрямую к Богам всех конфессий, помянутых по делу и всуе.
Вершина - недосягаемый пик желаний человеческих, альфа и омега познаний земных, аккуратно, как нимбом, прикрыта белым облаком. Не для сокрытия правды, а дабы не потревожить неокрепшие умы жителей планеты.
Афон - зыбкое, легкоранимое хранилище разумного, доброго, вечного прикрывает широкой грудью чёрный монолит. Защищает он священную гору от людской тщеты, от дурных помыслов, от непотребных вожделений, смертельно опасных для неё. Безбрежное море, волна за волной, накатывает на чёрный обелиск, успокаивается и только после, отбросив гордыню, придя к смирению, достигает подножия заветной горы. И синее небо над головой… Немой, беспристрастный свидетель многотысячелетнего чуда.
Это была очередная победа Марка - основоположника аналитического МАРКсизма. По стилистике обе картины были совершенно разные: стиль письма, цветовая гамма, идея - почти полная противоположность, но…
Аналитика объединяла полотна. Не аналитическая живопись Филонова, приоткрывающая зрителю мельчайшие тонкости творческого процесса. Нет, это была аналитика иного рода. В этих картинах автор, с детской непосредственностью, просто, на пальцах, объяснял людям - в чём смысл жизни. Аналитический МАРКсизм - это философия в красках. Не жёсткая философия Ницше, Канта, Шопенгауэра, ничего не объясняющая, а только окончательно сплетающая извилины мозга в макраме.
Кто может объяснить смысл жизни лучше, чем ребёнок?
“Менять, терять, болеть
и выздоравливать,
Гадать, страдать, смеяться
и любить,
Терять покой, вновь силы
восстанавливать,
Плюс очень, очень много -
значит жить” (Стихи Геннадия Царегородцева)
На последние две картины Марка можно было смотреть, думая о многом и не думая ни о чём. Так смотрят на бегущую воду в реке, на огонь костра, на звёздное небо над головой: непостижимая банальность, необъятная малость, недосягаемая близость.
Видно там, где-то наверху, чья-то властная, всемогущая рука позабыла закрыть форточку. Не успел Марк отойти от “Дотянуться до небес”, сверху надуло третью картину МАРКситского направления - “Рабочий стол Творца”.
На письменном столе лежит планета Земля кубической формы.
Античные учёные точно знали - земля плоская. Были разногласия, но только по поводу того, на ком планета покоится: на слонах или китах. Чуть позже в тёмные средние века интеллектуальная элита того времени провела лабораторный эксперимент - сожгла Джордано Бруно на костре. Этим они подтвердили теорию Коперника - планета круглая, да вдобавок ещё и вертится. Теперь разногласия учёных мужей были иные: Земля крутится вокруг Солнца или наоборот? Много лет спустя, достигнув космических высот, человечество окончательно убедилось - точно круглая, и точно вокруг Солнца. Но… Настоящая истина за всю историю жителей планеты не пришла в голову даже самым безрассудным мыслителям - Земля куб. Почему? Всё очень просто - чтоб со стола не скатилась.
Справа от планеты лежит Луна. Не спутник Земли, а испещрённая кратерами восьмигранная чернильница. В обратную сторону, невидимую человеческим глазом, воткнуто гусиное перо. Им Творец пишет историю мироздания.
Слева от планеты включена настольная лампа по имени Солнце. Оно горит, оно светит, оно греет, пока Создатель пишет. “Да будет свет”, - включил настольную лампу - и пошла работа. Автор всего сущего под свет светила творит историю. Рано или поздно Творец закончит очередной том, поставит точку и выключит Солнце. Всё живое погрузится в темноту - до следующего вдохновения Автора.
“Дорога длиною в жизнь”, “Дотянуться до небес” и “Рабочий стол Творца” - три последние картины Марка, это было то самое начало пути по нелёгкой, тернистой дороге аналитического МАРКсизма. Начало было хорошее.
Уважаемый в городе, молодой, но необычайно успешный бизнесмен Эдуард Константинович Дудинцев, осматривая новые творения своего друга, чуть не захлебнулся от восторга:
-Марк, ты хоть понял, что ты написал? Это, это… -Дудик как рыба, выброшенная на берег, только рот открывал.
-Да понял я, понял, - успокоил его художник, - Главное, чтоб это кто-нибудь ещё понял.
-Поймут, Марк, поймут. А не поймут - я им доходчиво объясню. Я это умею, ты знаешь. Большую часть своих денег я заработал, убеждая непонятливых покупателей купить ненужную им вещь. Если у меня получалось продавать непродаваемое, то это - сам бог велел. Марк, дружище, у меня в галерее выставка - это само собой. Но пойми - это уже не твой уровень. Тебе бы выставку вне города, вне республики. За деньги не переживай - я устрою. И место поприличней найду. Для начала, конечно. не Прадо, не Эрмитаж, но, поверь, и до этого дорастём.
-Кстати, насчёт Эрмитажа, - Марк ковал железо, пока горячо, - в Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге можешь? Не в Эрмитаже, не переживай.
-А где? - в глазах олигарха муниципального масштаба как на дисплее калькулятора высветились цифры. В нём боролись художник с бухгалтером.
-В одном небольшом Дворце Пионеров. Или как он теперь называется?
-Во Дворце Пионеров, говоришь? - внутри Дудика предприниматель пожал руку живописцу, заверив боевую ничью, - Да запросто. Сейчас, если хорошо заплатить, и в Эрмитаже можно, а во Дворце пионеров - они ещё спасибо скажут. Давай завтра где-нибудь встретимся, обсудим: что, где, почём?
-Завтра вечером Бьянка с ребятами выступает в ресторане “Три медведя”, приходи, я буду там.
-Добро, Марк, до завтра.
А на следующий день в ресторане произошло странное, чуть не ставшее страшным, событие.
Марк с Дудиком сидели за столиком возле сцены, пили кофе. Бизнесмен-меценат записывал в ежедневник адрес Дворца Пионеров и названия картин для выставки. Он аккуратно столбиком вписывал размеры картин, общий объём и вес - для транспортировки. Художником Дудик был вчера, сегодня рядом с Марком сидел въедливый экономист, считающий каждую копеечку.
На сцене выступала “Мистерия”. Ребята за отдельную плату заполняли духовные пустоты в телах плотоядных посетителей. Утончённые ценители искусства слегка заплетающимся голосом настойчиво просили “Мурку”. Но музыканты даже за щедрый гонорар не осмеливались подняться до недосягаемых высот блатной классики.
В перерыве “мистерики”подсели к творческим бизнесменам, желая поучаствовать - не рублём, конечно, - добрым советом. Бьянка, водрузив колени на мягкий стул, опёрлась локтями на стол и положила голову на ладони. Немногочисленные посетители мужского пола, гаденько хихикая, жадно поедали взглядами туго обтянутую юбкой пятую точку девушки. Быдловатый здоровяк, бритый почти наголо, поднялся из-за стола.
Одна из характерных черт того времени - это сочетания слов- антонимов, которые странным образом уживались вместе. Такие понятия, как “честный вор” и “вор в законе” никого больше не шокировали, хотя”белый негр”и “горячее мороженое” ещё не прижились в народных массах. Представители этой субкультуры жили “по понятиям”, а не по закону и нормам этики и морали. Говорили данные индивиды не на великом и могучем, а на”фене”. Жизненно важные вопросы решали не головой, а кулаками, головой они кушали. Питались они “хавчиком”, пили “бухло”, встречались с “тёлками”.
Именно такой экземпляр, необычайно большой, почти лысый и абсолютно пьяный, направлялся к столику ребят. Форма соответствовала содержанию: спортивный костюм и кроссовки”адики”, чёрная “кожанка” и золотая “цепуха” на бычьей шее. Хриплым, заплетающимся басом подошедший по достоинству оценил внешние данные Бьянки:
-От это задница, братва, - и хлопнул огромной ладонью по филейной части девушки, - Слышь, коза, с нами поедешь.
Марк выпрямился как пружина, и, с размаху, аж кулак хрустнул, заехал обидчику в рожу и… и ничего. Тот даже не поморщился. Бритоголовый соперник, почти не напрягаясь, толкнул парня ладонью в лицо. Марк, перекатываясь, отлетел на три-четыре метра.
-Слышь ты, гнида, - амбал, не спеша, достал из-за пазухи огромный “ТТ-шник”, передёрнул затвор и направил ствол художнику в лоб, - Ржавого по морде? Я ж тебя, падла, в асфальт закатаю. Молись, покойник.
Дальше как в замедленном кино: Марк, вставая, двигался навстречу пистолету, из-за стола в сторону обидчика вскакивали Дудик, Цитрус и Арон, Бьянка с неженской силой поднимала огромный стул. От стола”бандюгана” неслись двое его”коллег”, одеты они были в соответствующую компании”униформу”.
Эти двое подоспели раньше. Один, тот что пониже, перехватил стул Бьянки и остановил наступление ребят направленным в них стволом. Второй - высокий, плечистый, поднял руку Ржавого к потолку, раздался выстрел, пуля застряла где-то в балясинах. Знакомый голос того, что повыше, успокаивал пьяного товарища:
-Ржавый, ну чё ты, в натуре, из-за бабы чуть пацана не “мочканул”? Идём - сядем, выпьем. Братан, ну её, наши не хуже этой, - Марк их сразу узнал, это были “Широкий” и “Длинный” из 213-го - два капитана.
“Длинный” усадил бузетёра за свой столик, отобрал у Ржавого пистолет и, вернувшись обратно, обратился к Марку:
-Слышь, пацанчик, идём выйдем на воздух - “перетрём”, - подорвавшуюся из-за стола “Мистерию” с Дудиком усадил обратно направленным на них стволом:
-Ша, братва, всё будет путём, зуб даю.
Марк вышел на улицу вслед за “Длинным”. Тот, убедившись, что рядом никого нет, широко, как тогда, пять лет назад, улыбнулся:
-Здорово, художник. Вижу - узнал. Что ж ты, с Эпштейном встретился, а к нам не зашёл? Ну да ладно, сейчас не об этом. Ты бери ребят и дуйте домой, пару месяцев здесь лучше не появляться. Этот “бугай”ничего завтра не вспомнит, но… Бережёного бог бережёт - сам понимаешь. Да и… Самое главное - ты нас не знаешь, если, конечно, не желаешь нам зла. Добрый совет - обходи ”злачные места” стороной, не твоё это. Эти “упыри” сейчас в силе. Время придёт, их не будет - доживи до этого времени. Бывай, художник, твори и не поминай лихом. Да и… Если это тебя успокоит - задница у твоей красавицы, действительно, что надо, и остальное всё - позавидовать можно, - “Длинный”хлопнул парня по плечу, - Береги себя и её, - он ушёл. Больше его Марк никогда не видел.
Домой шли молча, каждый думал о чём-то своём. Обнимая за плечи дрожащую Бьянку, Марк анализировал, сопоставлял факты, действия, слова. Мысли снова и снова возвращали его к двум капитанам из 213-го. О работе под прикрытием он слышал, он читал, он в кино видел. Но… гаденькая мысль портила шикарно написанную картину о героях невидимого фронта… После распада Союза, после расформирования Комитета сколько таких капитанов, специфически обученных, пополнило ряды криминальных структур. И, к сожалению, не только из Комитета.”Как бы там ни было, всё равно - спасибо, ребята. Если бы не вы,”товарищ Артём” сегодня мог стать сиротой.”
Месяц спустя, после случая в ресторане, Марк с Бьянкой, Цитрус с Ароном и Дудик с женой летели в Санкт-Петербург, который художник по-прежнему называл Ленинградом.
Идею Эдуарда Константиновича Дудинцева о персональной выставке малоизвестного художника руководство Дворца детского и юношеского творчества приняло на “ура”. Рыночная экономика диктует свои условия - приходилось и не такое проводить, чтобы выжить. Этот - хоть художник, пусть даже неизвестный, а вот аренда площади под выставку - это очень хорошо.
Марка во Дворце никто не помнил. Преподавательский состав за это время неоднократно менялся: пять лет - это маленькая жизнь. Из старожил осталась только учительница живописи в кружке рисования для детей раннего школьного возраста. Марина Антоновна была всеми уважаемая, сравнительно молодая, но не по возрасту опытная учительница.
Сегодня утром у входа во Дворец Марина увидела огромный плакат с рекламой предстоящей выставки: “Монолинский Марк Тадеушевич. Монолит. “Аналитический МАРКсизм”. Глаза белокурой красавицы вспыхнули двумя изумрудными звёздочками. Она, увидев плакат, улыбнулась так, как умеет только она, так, как он её когда-то научил.
Марина уже три года была замужем. Любимый и любящий муж - высокий, жгучий брюнет, капитан-лейтенант легендарного Балтийского флота. Был у них маленький “морячок”- двух лет от роду. Она занималась любимым делом - учила детей прекрасному. Не за деньги, зарплату учителя деньгами не назовёшь. Она без ума любила мужа, просто потому что он самый отважный моряк в мире, потому что он самый красивый, самый сильный, потому что он самый-самый. Отважный моряк любил Марину, просто потому что её нельзя было не любить. Вместе они жить не могли без плода своей любви - маленького”морячка”. Но Марк…
Нет, это была не первая любовь, не детско-юношеская влюблённость. Это было нечто другое...
Детишки, повзрослев, понимают, что Дед Мороз - переодетый папа, подарки под ёлкой - из магазина. Но чувство волшебства и надежды на то, что сбудется самое несбыточное, просыпаются в новогоднюю ночь даже у стариков преклонных лет. Марк был для Марины тем самым Дедом Морозом из раннего детства, добрым волшебником, который превратил обыкновенную девчонку в настоящую королеву. И вот - волшебник, как Карлсон, вернулся. То, что сейчас творилось у неё внутри, она не смогла бы передать словами. Марина ждала выставки так, как дети ждут чуда и желала её так, как взрослые возвращения в беззаботно-прекрасное детство.
Начальство дворца детского и юношеского творчества не знало Монолинского Марка Тадушевича и от выставки чуда не ждало. Марк их подвёл - чудо случилось. Выставку обещал посетить Анатолий Худяев - кумир миллионов. Так же он обещал дать перед выставкой концерт. Битое современной жизнью начальство организовало продажу билетов на выставку Монолита (читай на Худого). Тёртый калач Дудик вошёл в долю.
Благодаря Худому, безоговорочному кумиру питерцев, выставку посетило огромное количество журналистов, даже с телевидения были. Толик, давая многочисленные интервью, не скупясь, как свою невесту расхваливал творчество молодого, но очень перспективного художника.
Не то чтобы на утро Марк проснулся знаменитым, но имя “Монолит” очень быстро стало узнаваемым. Его картины теперь покупали за огромные для Марка деньги. Даже абсолютный “шлак” из прошлого брали, главное, чтоб в углу картины была его подпись.
Вот так - быстро, но насыщенно прошло семь лет после первой встречи с Эпштейном, шесть лет после последней встречи с ним. После свадьбы прошло четыре года, три - после рождения “товарища Артёма” и год после выставки в Санкт-Петербурге, сделавшей Марка знаменитым на весь бывший Советский Союз.
Сегодня Марк Тадеушевич Монолинский - уважаемый учитель, знаменитый в творческих кругах художник, член ряда сообществ и союзов, отмечал свой третий юбилей. Температурный показатель весной в родном городе художника соответствует лету в Санкт-Петербурге. Скромное семейное торжество Толик предложил провести у него дома, во дворе.
Анатолий Худяев, известный автор-исполнитель Худой, запросто давал бесплатные концерты в детских домах и военных госпиталях бывшего СССР. Толик с выступлениями объездил большую часть”горячих точек” постсоветского пространства. Но Толик знал цену своему творчеству, поэтому билеты на его концерты стоили дорого. Очень многое он мог себе позволить, в том числе добротный двухэтажный дом в элитном районе родного города. Именно там Марк отмечал свой тридцатый день рождения. Именинник, не очень сопротивляясь, легко сдался после трёх нокаутирующих ударов друга:
-Вино, шашлык и гитара, Монолит, ну что ещё нужно, что бы достойно встретить день рождения?
Скромное семейное торжество посетили только свои. Только своих было много. Были родители с обеих сторон, были близкие и не очень родственники. Вольдемар пришёл с девушкой, Арон с двумя - Вождь сказал им, что идут они в гости к Худому. Девчонки, конечно, не поверили и в конце пути, увидев Толика собственной персоной, на некоторое время потеряли дар речи. Дудик пришёл с женой и дочкой. Посетил своего ученика декан факультета - Натюраев, тоже с женой. Она, как большая часть почитательниц творчества Худого, была тайно в него влюблена. Без всякой надежды позвонили в Старый Оскол - Туманяну. На удивление - тот приехал. Руководил этим мероприятием хозяин дома -Толик. Где-то всегда рядом были его жена - красавица и маленькие Худяевы - их дети. День рождения только-только начинался.
Огромный дубовый стол во дворе, возле дома, оккупировала лучшая половина человечества. Девчонки (от шестнадцати до шестидесяти ) лихо как хирург скальпелем орудовали ножами. Кудесницы тонкими ломтями и аккуратными кубиками нарезали салаты, колбасы, сыры и прочие гастрономические излишества. Мужики, делая вид, что занимаются исключительно мужским делом - приготовлением шашлыка, пропускали по стаканчику красного. Дети от трёх до двенадцати бегали по лужайке, гоняя мяч ногами и воланчик ракетками.
Во дворе, справа от огромного стола, уютно расположилась маленькая, но вполне приличная сцена. Оборудована она была лучшей для небольшого города профессиональной звукотехникой.
Принципиально непьющий Цитрус, немного побродив, влез на музыкальный Олимп. Подключил звукосниматель гитары к усилителю и, пробубнив в микрофон:”Толик, посмотри, для чего гитара нужна”, - он минут на сорок, забыв где находится, полностью ушёл в музыку. То, что выдавали колонки - это не было музыкой, это был гимн прекрасному, поэма из нот, звуковая живопись. Как это у него получалось? Да очень просто: как у Толика песни, как у Марка картины, как у Вождя мелодии - как-то так.
Вольдемар, когда обыкновенное волшебство ему наскучило, положил в угол сцены гитару и спустился с Олимпа на бренную землю.
“Что же делать, и Боги
Спускались на Землю” (Слова из песни Владимира Высоцкого)
Бойца на посту сменил Арон. Суетливый, беспокойный, вездесущий и безудержный как ураган он открыл футляр, достал флейту, встал у микрофона и превратился в камень. Теперь шевелились только губы, извлекая из чудо-инструмента волшебные звуки. Невольные слушатели, в очередной раз потеряв дар речи, поняли - Вольдемар никакой не волшебник, вот оно - настоящее искусство.
Бьянка, бросив кухонный нож на стол, взбежала на сцену, взяла в руки виолончель и присоединилась к флейтисту. Нехотя, вразвалочку, вернулся Цитрус, взял гитару, и “Мистерия” в полном составе подарила окружающим сеанс настоящей магии и чародейства.
Хозяйки, пробежав по холсту стола последним мазком петрушки и укропа, накрыли такой натюрморт, что ни у кого из присутствующих не поднималась рука на святотатство поедания этой красоты. “Вот кто - настоящие художники”, - принял работу коллег мэтр Туманян. Натюраев, за глаза Натюрморт, взглянул на своего тёзку и, не как художник, а как дикий варвар, осквернил шедевр взятым бутербродом. Это был первый звонок - представление начиналось.
Дудик постоянно бегал в дом позвонить. Поставку чего-то, где-то, откуда-то задерживали, и он, сильно переживая, заливал экономические страдания небольшими порциями коньяка. Девчонки, что пришли в гости с Вождём, вели себя так, чтоб, не дай бог, не упасть в грязь лицом перед собравшимся светским обществом, поэтому выглядели глупо. И только мудрый Туманян, удобно устроившись в кресло-качалку, взирал на окружающих его людей, как преклонный глава семейства на суетливых внуков - ласково, по доброму, с пониманием.
И вот - час икс настал. Хозяйки сняли с себя фартуки и громко, по-хозяйски, позвали присутствующих к столу. Это был третий звонок - представление началось.
Гости расселись на скамейки вдоль стола. Стол, огромный, чуть меньше маленького аэродрома, но ограниченный состав пришедших всё равно с трудом поместился. Дабы не превращать закуску в еду, разлили по бокалам, стаканам и рюмкам алкоголь, газировку, сок, лимонад. На правах хозяина дома первым слово взял Толик:
-Товарищи господа, вы наверное будете смеяться, но я не буду поднимать этот бокал за известного художника. Он мне абсолютно не интересен как живописец, точно также как он меня ценит не за мои стихи. Своих детей в будущем я не собираюсь отдавать в художественную академию - и здесь от него толку никакого. Других выдающихся способностей у него, к сожалению, нет. Я хочу выпить за своего друга. Почему я с ним дружу? Да кто его знает. Если бы я знал - это была бы не дружба, а уважение. Зато я точно знаю, что он именно то - классическое, круглосуточное понятие друга. За тебя, Монолит.
Гости выпили за друга Худого и как вандалы набросились на натюрморт, нарисованный домохозяйками. Дальше, тост за тостом, про именинника, как про покойника, говорили только хорошее. Гости выпивали, закусывали, пели застольные песни и пели на сцене. Даже девчонки Вождя, захмелев и осмелев, спели неприличные частушки под аккомпанемент Цитруса. Как-то незаметно посиделки достигли того уровня, когда гости разбиваются на кучки и общаются исключительно в рамках новообразованных миниобществ.
У Марка с самого утра, не переставая, гудел пейджер. Друзья и знакомые, ученики и коллеги слали свои поздравления. Особенно приятно было получить послание из города трёх революций от Марины Антоновны - его королевы и её мужа - отважного капитан-лейтенанта.
Пейджер загудел в очередной раз, Марк прочёл текст и ничего не понял:”Подойдите, пожалуйста, к калитке. Вам письмо”.
Марк встал из-за стола, пошёл в сторону огромных кованых ворот. Открыл калитку - там действительно был почтальон:
-Марк Тадеушевич Монолинский?
Именинник кивнул, посыльный протянул чистый, запечатанный конверт.
-От кого?
-Он сказал:”Вы поймёте”.
Сердце колотилось, глаза стали влажными - до боли знакомая ситуация. Марк как дурак стоял и боялся вскрыть конверт, чтоб не ошибиться. Глубоко вздохнув, распечатал, внутри белый лист с машинописным текстом:
“Здравствуй, Марк. Поздравляю тебя с твоим тридцатым днём рождения. Желаю здоровья, счастья, удачи, добра и всего того, что ты сам себе пожелаешь ( в рамках уголовного кодекса, конечно ).
P.S. Дружище, нужно встретиться - есть дело на миллион. Я позвоню - до связи”.
Обратно Марк шёл с улыбкой до ушей и чуть пришибленным лицом. Сел за стол, выпил рюмку чего-то.
-Он? - Туманян не спрашивал, а утверждал, - Вот неугомонный.
Марк кивнул, налил вторую рюмку, выпил и только после этого сообразил, о чём спросил учитель:
-Юрий Богданович, как это у Вас получается? - в ответ тот лишь улыбнулся.
Вечер клонился к закату. Солнце, плотно выпив и закусив, красное от удовольствия, откланялось и раньше остальных отправилось домой. Чуть покачиваясь, оно добралось до линии горизонта и легло спать - до завтра.
Толик зажёг уличные фонари, залил внутрь себя очередной стаканчик вина и вышел на сцену. Заплетающимся языком он захрипел в микрофон:
-Марк, я приготовил тебе еще один подарок. Это песня не про тебя, но для тебя. То есть и про тебя тоже, и про всех нас: про меня, про Вольдемара, Бьянку, Арона, про Юрия Богдановича и про других таких же монолитов. Сегодня ты здесь не один Монолит, здесь сегодня собрался горный хребет какой-то. Эту песню кроме жены ещё никто не слышал. Премьеру я дарю тебе и песню дарю тебе. Бери, не жалко, от чистого сердца.
После первых аккордов заплетающийся хрипловатый баритон стал трезвым, твёрдым, уверенным, сильным:
-Он вошёл в эту странную
жизнь как-то странно -
Появился на свет то ли поздно,
то ли рано.
Чужаков здесь не любят
и бьют. Не за дело.
Отбивался, как мог. Неумело -
просто смело.
Жизнь то фору подкинет ему -
вскользь, неглядя,
То подножку поставит, толкнёт -
смеха ради.
Он пытался понять алгоритм -
смысл жизни,
А она отвечала ему
всё капризней.
В настроении добром, разок,
Так - причуда,
Подарила ему благодать,
словно чудо.
Он же принял подарок её,
как дар свыше,
И не видел вокруг ничего
и не слышал.
Лишь размяк, а она благодать
отобрала.
То, что после ему не нужна,
она знала.
С благодатью ушли от него,
то есть вовсе,
День вчерашний и завтрашний
день - до и после.
И пошли повседневные дни -
лишь сегодня,
День за днём, чередой,
как патронов обойма.
Он пытался, как мог, затопить
её хмелем.
Отдышавшись, она отвечала
похмельем.
Он тогда посмотрел ей в глаза
мудро, трезво,
А она, пусть и глупость в ответ -
быстро, резво.
Понимает, не равный партнёр -
жизнь не сказка,
Но не прихоти ради её
не обласкан.
Глупо верит, что жизнь не казнит -
лишь готовит.
Больно ранит его, больно бьёт-
не для боли.
И когда вопрос станет ребром:
“Либо - либо”,
Про себя он тихонько шепнёт:
“ЖИЗНЬ, СПАСИБО!” (Стихи Геннадия Царегородцева)
(Иллюстрация - картина Лащевского Юрия "Песчаный город")