Троя

Я просто зашёл в Тиндер, а там Елена — та самая, Афродитой Парису обещанная — свайпнул её вправо по фану, и тут опять началось всё это.

Мы были знакомы, но немного — она была с другим мужчиной. У меня в таких вопросах строгие правила. Троянской войны мне вполне хватило, ну и ещё парочки опытов в современности, которыми я не горжусь. Но вот Елена ступает по глади информационного космоса, та самая Елена, вы её, может, знаете, случайный взгляд на билборд, и тебя уносит: тотемный взор из зазеркалья невыносимой роскоши, тонкой кистью выведенные пассы рук, волнительно упругая даже на вид кожа, чёрный жемчуг волос и бровей в золотой дымке — ты сглатываешь.

Тебе нечего противопоставить красоте, путеводная нить она. Куда приведёт — вопрос десятый, но ведёт. Вот только иногда не тебя ведёт. Но тебя она помнит. Даже прочитала все твои рассказы и повести. Вряд ли понимает, что ты назвал одну из героинь в её честь, наверное, считает это совпадением.

И, конечно, она теперь свободна, и ты назначаешь ей встречу, а она соглашается, и ты, хотя и готов общаться с ней до утра, решаешь написать, что теперь пойдёшь спать (это же всё посреди ночи, понятно), а то, чего доброго, покажешься излишне навязчивым и испортишь всё раньше начала. Тут она вдруг становится дерзкой:

— Приятных снов, жаль, так быстро — слабость налицо.

«Слабость налицо» — серьёзно? Вот так она тебе сейчас написала: «Слабость налицо»? Она — тебе? Да ты же бык! Ты Каин и Манфред, Геракл и Парис. Ты Самсон в его лучшие годы. Колесницей с десятком гнедых управляешь одною левой, правой держишь, шутя, небосвод, млечный путь на х*ю вращаешь. А она тебе — «Слабость налицо»?

— Завтра много дел, — пишешь. — Возможно, тебе не стоит делать таких скорых выводов о моей слабости.
— Потом расскажешь. В чем я, впрочем, сомневаюсь, потому что в моей жизни дальше обещаний не шло.

Итак, сначала упрёк в слабости налицо, а теперь — сомнение в том, что ты хозяин твоего слова. Чистейшей воды провокация. Ладно, думаешь, на лицо — так на лицо.

— Может, хочешь встретиться сейчас?
— Мы с подругой в отеле «Троя». Если тебя не смутит, что мы в одном белье, приезжай, будем пить коньяк.

Добро пожаловать в Иннер.Такси. Поездка займёт девять минут.

Мраморные атланты пыжатся в вестибюле, сияют золотом гигантские ели в высоком холле. Тихоходный лифт выносит тебя на этаж, где мягкий васильковый ковёр питается звуком твоих шагов.

Елена открывает, пусть и не в обещанном белье, но в белом махровом халатике. Приобнимаю её. Поцелуй не попадает в ускользающую щёку. Подруга лежит в постели. 

— Знакомьтесь, — говорит Елена, — это Илиада. А это Сергей Вернер — автор без преувеличения выдающейся прозы.
— Очень приятно, — отвечает Илиада, кутаясь в одеяло. — С радостью составила бы компанию, но уже отхожу ко сну.
— Ладно, — говорю, — А ты повторяешь список кораблей, чтобы уснуть?
— А он ничего, — говорит Илиада Елене, тая в волнах перин.

Мы с Еленой садимся в кресла у экрана, где идут музыкальные видео. Молодые рэперы пляшут в лондонском Музее естественной истории возле статуи Дарвина — чувство юмора реальности невозможно переоценить.

Невыносимо прекрасная в бликах экрана, Елена наливает мне коньяку, вытягивая гладкие ноги. За спиной её — окно во всю стену, в нём горит янтарным неоном большая стилизация лошади.

Елена протягивает мне стакан со словами:

— Я уже достаточно выпила. Так что поддержу минералочкой.
— Ну уж нет, — говорю, отстраняя стакан. — Я сюда среди ночи приехал уж точно не для того, чтобы пить в одиночестве.

Чуть поколебавшись, Елена наполняет второй стакан.

— Почему вы в отеле? — спрашиваю.
— Устроили себе отпуск между съёмками. Однодневный.
— И чем тут занимаетесь?
— Пьём.

Поднимаем бокалы. Коньяк чертовски хорош. «Менелай» называется. Ножки Елены гладит электрический свет монитора. Чуть мягчит тишину какой-то модный рокопопс, у клавишника на майке Гомер Симпсон. Я — динозавр в Элизиуме.

— Хочу, чтобы ты знала: для меня очевидно, что это была манипуляция.
— Да, — признаёт Елена, — это была манипуляция.
— Ах ты дрянь, — говорю.
— Что ты сказал?
— Что ты — дрянь.
— Это неприятно.
— Серьёзно? Ты прочитала все мои рассказы, и тебе неприятно, что я назвал тебя дрянью? Разве ты не знаешь, какую многоликую коннотацию имеет это слово в устах моего героя? Не видишь тут поцелуя с прикусом губы, пощёчину в постели?
— Не вижу. Это оскорбительно.
— Странно, — говорю, — но если так, извини. Оскорбить тебя я совсем не хотел.
— Принимается.

Елена подливает мне коньяку. Чуть скрытые халатиком ноги складываются в лотос с игривой тьмой в сердцевине.

— Я рада тебе, — говорит она. — Есть всего два современных автора, которых я регулярно читаю. Ты один из них.

На мой вопросительный взгляд Елена отвечает:

— Пелевин.
— Воу! Полегче. Ты же понимаешь, что у меня сейчас встал?

Елена смёется.

— Я думала, упоминание коллег по цеху вызывает у авторов обратную реакцию.
— Иногда. Но не если речь о Пелевине. Он фактически создал фундамент реальности, в которой мы с тобой живём. Стоять на одной полке с ним у любимицы Афродиты — это по самой меньшей мере повод для внеочередной эрекции.
— Мы здесь не за этим, — улыбается Елена.
— Я уже понял.
— Как?
— По твоему приветственному объятию. Нет проблем, можем просто выпить.
— Здорово, что ты так понятлив.
— Но — ты тоже кое-что должна понимать. 
— Что именно?
— Что ты интересуешь меня именно как женщина. Говорю прямым текстом на случай, если это всё ещё недостаточно очевидно. 
— Принимается. Если после сегодняшней ночи ты не передумаешь, — с некоторым кокетством говорит она, — и мы, как и планировали, встретимся вне этого номера, то возможно — возможно, — подчёркивает она пальчиком, — мы встретимся как мужчина и женщина.
— Мне нравится твоя прямота, пусть ты и добавляешь «Возможно». Меня устраивает «Возможно». Пока есть возможность, огонь горит. Если он погаснет, я уже ничего не смогу сделать.
— Понимаю. Мне тоже нравится твоя прямота. Значит, карты на столе? Играем в открытую?
— Иначе неинтересно. Я хочу, чтобы ты знала, что я знаю, что, возможно — возможно, — подчёркиваю я, — на самом деле я не интересен тебе как мужчина, а только лишь как собеседник. Меня это устраивает, пока я не уверен в этом на сто процентов.
— Знаешь, меня не интересует секс, — говорит она. — Вообще.
— Это временно. И если тебя не интересует секс вообще, а не со мной лично — это не противоречит правилам. В конечном итоге либо он заинтересует тебя посредством меня — либо оставит попытки и найдёт себе другое занятие.

Елена чуть усмехается, поворачивается в кресле и ставит одну ножку на кровать, при этом рукой оттягивая борты халата.

— Принимается, — говорит она.
— Знаешь, я вижу некоторое противоречие между тем, что тебя не интересует секс, и тем, что ты — моя читательница. Я Эросов сын, но ты — не моя сестра.
— Сама не знаю, как так выходит. Мне нравятся твои рассказы.
— Может быть, читая их, ты чрезмерно сублимируешь, поэтому тебя и не интересует секс?
— Может.
— Чёрт, если так, то мне стоит писать скромнее.
— Знаешь, какой мой любимый?
— Какой?
— Как же он назывался… Где твой герой спит с инопланетянкой, которая хочет всех убить…
— Звёздная грязь.
— Точно.
— Но он начинается с эпизода секса.
— Да. Я несколько раз перечитала.

Ты наливаешь ещё коньяку, Елена гасит экран, идёт и закрывает жалюзи, выгоняя из номера последние блики неоновой лошади. Теперь во тьме лишь чуть видны силуэты. Время течёт коньяком, речи становятся тише, креслица — ближе, и вот твоя нога уже на её кресле, а её нога — на твоём. Ты касаешься её лодыжки, она позволяет. Говорите и говорите. Ты держишь себя в руках. Ты дал слово быть неискушённым, как Генрих Шлиман.

— Что с тобой не так? — говорит она.
— Это в каком смысле?
— С тобой что-то должно быть не так.
— Почему это?
— Со всеми мужчинами что-то не так.
— Ох. Что это в тебе говорит? Бремя неземной красоты?
— Я себя не считаю настолько красивой.
— Наглая ложь.
— Да что же с тобой не так?..
— Ты что, вообще никому не доверяешь?
— Ни единой душе.
— Почему?
— Меня обманывали.
— Так каждый может сказать.
— Нет.
— То, что тебя обманывали, ещё не значит, что никто больше не заслуживает доверия.
— Но я не хочу быть обманутой снова.
— Знаю. Но если ты не даёшь никому шанса обойтись с тобой правильно, то как это вообще может случиться?
— О нет, — усмехается Елена. — Неужели ты сейчас будешь затирать что-то вроде «Тебя никто не полюбит, пока ты не полюбишь себя»? Пощади!
— Не буду. Я не могу убедить тебя в чём-либо. Ты построила в себе стену, и её можно сломать только изнутри. Если я попытаюсь сделать это снаружи, то стена лишь станет крепче.
— Но зачем ломать? За ней так безопасно!
— Безопасно. Вот только за ней ты совсем одна. Ты заперта в себе.

Елена опускает подбородок на колени. Совсем близко сидит, поставив ноги перед собой, я касаюсь её голеней, бёдер, она касается моих. Она умеет касаться. Во тьме не видно её лица, но по голосу ясно, что я приблизился к сакральному, хрупкому. В моих руках что-то очень важное, и я должен сберечь это, возможно, освободить это, исцелить, помочь ему в Provehito in Altum.

— Да кто ты такой? — чуть слышно говорит она. — Как тебе вообще удалось заглянуть так глубоко?
— Я уже был здесь, — говорю так же тихо. — Я ломал эту стену в себе.
— Ты сейчас читаешь меня?
— Там, где ты позволяешь.
— Знаешь, — вдруг говорит она. — Мне это всё неинтересно.
— А что тебе интересно?

Елена меня целует.

Всё переворачивается. Немыслимо. И дело не в том, насколько нежны и желанны эти губы, не в том, насколько великолепна и недосягаема их обладательница, и не в том, что я непозволительно пьян. То есть, в этом, конечно, тоже. Но главным образом дело в том, что я вдруг осознаю: за тридцать лет на Земле ни одна женщина ещё ни разу не поцеловала меня первой. Женщины давали понять, что готовы к этому, но сами не целовали. И уж тем более никто из них не целовал меня после того, как давал понять, что этого не случится. Well played, Елена.

Я притянул её к себе, она поддалась. Я рванул в стороны полы халатика и припал к умопомрачительной груди. Однако через какие-то секунды Елена решительно отстранилась, запахнула халат и демонстративно затянула поясок.

— Личное пространство, — сказала она с упрёком. — Ты его нарушил.
— Только дурак бы не нарушил, — говорю. — Ты ж меня сама поцеловала.
— Конечно. Потому что ты меня не целовал.
— Мы же договорились, что сегодня просто выпьем.
— Так и есть, — сказала она. — А тебе что, сразу захотелось меня трахнуть?
— Разумеется.
— А тебе было бы приятно знать, что я хотела бы тебя трахнуть, но не могу?
— Мне было бы приятно знать, что ты хотела бы меня трахнуть.
— Я хотела бы тебя трахнуть, — сказала она и добавила. — Не нарушай моего лично пространства.

С последними словами Елена неожиданно оголяет гладкое плечико, и вот это уже ни в какие троянские ворота. Наконец я понимаю, что моя визави — не та, кем кажется. Вернее — её больше, чем кажется. Её двое — минимум. В хрупком теле противоборствуют две сущности, имеющие диаметрально противоположные намерения. Одна не отказалась бы от оргазма за моим авторством, другая жаждет сохранить целостность стены. Становится очевидно, что я не смогу угодить обеим. Придётся выбирать.

Возможно — возможно — не будь я настолько пьян, я подумал бы дважды, прежде чем целовать хищно обнажённое плечико, а потом и горячущую шею, тем самым заставляя Елену издать этот томный выдох, после которого уже не бывает пути назад. Но я был пьян, о если бы вы знали, до чего я был пьян. Буковски писал: «Если хочешь пить — пей; если хочешь трахаться — выкинь бутылку нафиг» Трахаться мне, как стало ясно в начале вечера, не светило, так что пил я, не щадя себя. Но то было раньше, а теперь всё перееблось… Поднявшись с кресла, говорю:

— Идём примем душ.
— Нет, — говорит Елена.
— Идём примем душ, — повторяю я.
— Нет, — говорит Елена, протягивая мне руку.

Настолько галантно, насколько это возможно в моём состоянии, я помогаю ей подняться и сопровождаю в ванную.

— Эй, — говорит она. — После ты должен будешь уехать.
— Как скажешь.

Включаю свет в ванной, но Елена сразу же его выключает — и верхний и маленькую лампу у зеркала для бритья.

— Кинестетика! — шепчет её голос. — Хочу полной тьмы!

И тьма полна. Я нахожу в ней Еленины губы, сдёргиваю наконец этот б*ядский халат, нащупываю на шелковистом теле диковинные трусики да пирсинг в пупке. Я не вижу ни черта, но она идеальна даже наощупь. Мы сплетаемся языками, ласкаю пальцами её груди и межбёдерье, при этом раздевая себя. Одна штанина никак не хочет отпускать мою ногу, и я делаю неосторожное движение с такой силой, что выворачиваю себе большой палец руки (я понял, что вывихнул его, лишь наутро — ночью алкоголь и страсть владели мной настолько, что никакая физическая боль не ощущалась). Наконец мне удаётся избавиться от своих коварных одежд. Елена, крутанувшись вокруг оси, увлекает меня к раковине.

— Хочу, чтобы ты трахнул меня сзади, — говорит она.

Её голос так красив и уверен. Я люблю это. Никакого жеманства — лишь зрелое твёрдое намерение:

— Хочу, чтобы ты трахнул меня сзади.

Ощущаю, что Елена стягивает трусики. Одёрнув ей руки, говорю:

— Оставь.
— Ладно. Но давай же, возьми меня!

Сдвигаю трусики, стискиваю тугие ягодицы и бёдра, и до того они хороши и упруги, что я мысленно ставлю хэштег #ебумечту, беру в руку свой член и…

— Эм… детка, а можно всё-таки включить свет?
— Нет! Кинестетика! Давай же, я так хочу твой член!
— Знаешь, похоже, я не кинестетик. Мне нужно тебя видеть, иначе, боюсь, ничего не получится.
— Что?! Да иди ты!
— Леночка, ты воистину прекрасна, но сейчас почти шесть утра, и я пил с тобой полночи, вообще не готовясь к такому повороту событий. Мне сейчас не так просто сосредоточиться. Позволь видеть твою красоту. Это поможет.

Елена неожиданно зажигает лампу у зеркала для бритья. Лучше бы она меня не послушала. Из большого зеркала на нас смотрят хорошо освещённые пьяные голые мужчина и женщина. Мы застали их врасплох. Она — несравненная, он — всклокоченный и сильно озадаченный, хотя теперь, после включения света, и пытается сделать непринуждённо-развязный вид. Я смотрю в глаза отражению Елены, на призывно раскрытые губы, полубожественные изгибы, пышущую грудь, а потом — на свой забастовавший солоп. Теперь ясно, за что Ксеркс высек море.

— Б*я, — говорю я.

Чувство юмора реальности невозможно переоценить.

Елена наклоняется и поднимает с кафеля свой халат, и вот тут мне становится действительно жутко. Для такой женщины, как она, это, должно быть, величайшее оскорбление! Не родился ещё тот мужчина, чей фаллос не встал бы колом в любое время дня и ночи, после любого количества выпитого от одного лишь взгляда её алчущих глаз. Поразительно, думалось мне, как же нелепо и смешно: из двух противоположных сущностей я умудрился не угодить обеим! И на целостность стены ума покусился и плоти отказал в удовольствиях. И чьей плоти отказал! Мыслимо ли! Меня всего затрясло, ибо по иссохшей равнине души моей застучали копыта сонмищ троянских лошадей: деревянных, неоновых, выкорчеванных из каруселей, диких и одомашненных, серых и в яблоках, привередливых и с розовыми гривами, арабских и тираэлевых, были здесь дикие лошади The Rolling Stones и ночной спутник героя песни Расторгуева, лошадки Маруси и статуи Клодта, Буцефалы и Росинанты, Пегасы и БоДжеки, шахматные и богатырские, тёмные лошадки и белые кони буддистов и даже Леди Ливнерог. Обозревая тотальное Loshadka Party, я понял и принял, что мне пи*дец. Подумал, что Елена сейчас возьмёт и отмахнёт своими острыми ноготками моего скакуна, просто за ненадобностью смоет жезл моей жизни в сортир, отправит пьяный древнегреческий х*й мой дрейфовать меж балтийских льдов.

Елена запахнула халатик, мельком оглядела меня, улыбнулась и провела рукой по моей груди со словами:

— Тату с картой мира. До чего это всё-таки сексуально.

Это была настоящая Елена. Выходя из ванной, она добавила:

— Если хочешь, можешь спать со мной. Илиада не против.

Я хотел.