Митя пошевелился и кровать бодро забулькала, застреляла под ним! В другое время, когда, например, долго не мог заснуть, нарочно вертелся, привлекая к себе внимание, а сейчас - замер... Без труда различил ровное дыхание Павлика, младшего брата, спавшего в его старой детской кроватке. Из соседней, родительской, комнаты не доносилось ни звука. Интересно, у них бывает так: только заснёшь и сразу, точно споткнувшись, кубарем летишь куда-то, неминуемо просыпаешься? Оставалось либо вспоминать какую-нибудь хорошую книжку, либо нащупать и немного поводить рукой по ковру на стене, словно читая эту самую книжку по брайлю. Но что справа, что слева от него зияла пустота... Да ведь они ремонт делают и отодвинули кровать, чтобы наклеить обои и мышиную норку заделать! Он сам, хоть и большой давно, мелюзги этой незваной боится.
Захотелось пить. Митя почему-то вспомнил институт Бурденко. Они между собой ещё короче говорили: лежали в Бурденко, приехали из Бурденко. После обеих операций, когда нельзя было вставать, папа или подавал ему специальную поилку, похожую на чайничек, или вставлял в обычный стакан соломинку. Ту поилку они привезли домой. Теперь Павлик пил из неё чай, который то и дело подливала мама. Вслед за ним все стали называть её «клювиком».
- Мам! – шёпотом позвал Митя, нехотя отделяясь от кровати, словно космонавт-недоучка от борта станции.
Но встал на зов сына папа: связующая их нить, окрепшая за время лечения, ещё не успела поистереться.
- Пап, я пить хочу! - заныл Митя, зная об отцовской безотказности. - Налей, пожалуйста, в клювик, только Павлику не говори...
Снова нырнув под покрывало, он, довольный, не ощутил тем не менее ни мелочного торжества, ни угрызений совести и постарался поскорее уснуть. А когда снова открыл глаза, жёлтая занавеска на окне – яркое пятно для него - была подсвечена солнцем! По аппетитному запаху блинов понял, что мама давно встала. Папа с бабушкой, наверное, ушли на дачу... Только они, дети, и спят!
- Сыночек, - прозвучал рядом мамин голос, - я должна тебе что-то сказать...
- Говори, - насторожился мальчик.
- А ты пообещай не плакать...
- Мам, что-то случилось?
- Твоего попугайчика с нами больше нет...
Митя подавленно молчал, припоминая, как всего несколько месяцев назад они пришли на базар (под этим словом в семье мог подразумеваться любой городской рынок, но в первую очередь - именно Верхний), один из крытых павильонов которого был частично занят рынком птичьим. У мамы и Павлика глаза разбегались, сам Митя, не видя аквариумных рыбок, хомячков и черепашек, прислушался к многоголосью пернатых! Желание иметь собственную птаху он привёз из Москвы, где незадолго до этого был на плановом обследовании и снова заразился бесшабашным весельем семьи, что обитала в общежитии, не гнушалась принимать иногородних гостей, а за время Митиного отсутствия завела попугая, дав ему не то крокодилье, не то собачье имя Тотошка.
Выбор пал на жёлтого волнистого попугайчика с розовыми, якобы говорящими о его молодости, лапками. Несмотря на то что стоял апрель, было ещё холодно, под ногами хрустел успевший подтаять и заново схватиться льдом снег. Поэтому несли осторожно: мама – самого Кешу, посаженного в специальный пакетик, а Митя – новенькую клетку для питомца. Мальчик помнил, как лихо, панибратски обходился с Тотошкой московский приятель Стас: сам выпускал его, а потом весело гонял по всей комнате! Кеша тоже казался общительным, без умолку чирикал и с удовольствием качался на качельках. Но говорить не хотел, попыток к бегству не предпринимал и производил впечатление не то что молодого попугая, а птенца! Митя, кое-как различавший после потери зрения жёлтый и синий цвета, явно переоценил возможности собственных глаз и видел между прутьями клетки маловразумительное пятно, разговаривать с которым было не интересно.
Заботиться о попугае приходилось маме. Папа ходил на работу, «корячился» на даче и почти не интересовался житьём-бытьём Кеши, а братику было всего четыре года. Митя всегда присутствовал при «генеральной уборке»: мама застилала дно клетки свежим газетным листом, подсыпала корма, меняла воду в поилке. Постепенно попугайчик стал доверять ей и даже начал садиться на руку! Мама осторожно гладила Кешу, ласково с ним разговаривала...
Почему же он умер?!
Наевшимся блинов, умытым и успевшим повеселеть детям было предложено выйти на улицу. Можно побегать во дворе, где нет хулиганистых сверстников и не ездят машины, а можно пойти в город... С недавних пор мама стала отпускать их самих! Павлик предупреждал брата о ступеньках и других препятствиях, а Митя всё анализировал, разговаривал по мере надобности с посторонними и нёс ответственность за обоих. Мальчики покупали хлеб и газеты для отца. Им нравилось чувствовать себя взрослыми. Старший втайне мечтал об опасных приключениях, воображал, как совершает подвиги, защищая Павлика. На сей раз они тоже запросились за пределы обжитого мира, и мама не возражала: ей нужно было побелить потолок...
Митя догадывался о бабушкином убеждении, что невестка, хоть и жила всегда в тепличных городских условиях, должна всё уметь. Мама с удовольствием варила, тушила и пекла, делала заготовки на зиму, не умела пока только шить, вязать и белить... Мальчик не сомневался, что у неё получится!
Когда они поднимались по аллейке парка, где зимой любят кататься на санках, кто-то их окликнул. Митя хотел было спросить у Павлика, что происходит, но чьи-то руки вдруг легли на его плечи, а ладошка братика явно напряглась и вцепилась в его ладонь.
- Давай ростом мериться! – раздался за спиной нагловатый мальчишеский голос.
- Давай! – круто обернулся Митя.
- Ты что, косой?
- Нет, я плохо вижу.
- Сколько пальцев? – куражился пацан.
- Чего пристал?
- А ну догони! – выкрикнул тот и, сорвав бейсболку у Мити с головы, вознамерился бежать.
И вот тут настало время "подвига": Митя чудом ухватил обидчика за ворот рубашки, требуя вернуть «кепку»! Через минуту они с Павликом, испуганные, но гордые собою, уносили ноги.
За ужином, сидя под свежевыбеленным потолком, мальчики рассказали о своём приключении старшим. Все остались довольны друг другом: папа и бабушка – мамой, мама, хоть и переволновалась, - своими сыновьями! Она подливала чая в клювик, из которого пил, конечно, Павлик. А Митя неожиданно задумался... Не за свою ли давешнюю жадность он потерял попугайчика и едва не лишился бейсболки со смахивающим на клюв козырьком?..