Здесь речь пойдёт о местах Тамбовской и Московской областей. Тамбовской – деревня Красный Куст, село Полетаево и др. Токарёвского района; Московской – деревня Яковлевское, село Узуново Серебряно-Прудского района.
В школу я пошёл в 1955 г. с неполными (почти на месяц) шестью годами. Здание нашей начальной школы в Красном Кусте находилось несколько в стороне от деревенского порядка, посреди поля. Поле это, конечно, когда требовалось, перепахивали, на нём что-нибудь сажали или сеяли, в соответствии с установленным севооборотом хозяйства. А нам по осени, а особенно весной, после пахоты и сева, приходилось протаптывать тропинку наискосок от деревни до школы. Да и не только особенно весной, осенью тоже приходилось ходить по вспаханному полю. Хорошо, что дело шло к заморозкам. К школе подходила узкая тропинка от дома Сурковых, но это ведь надо было ещё дойти, до Сурковых-то: по катетам путь всегда больше, чем по гипотенузе. Мы тогда, не зная этих премудростей математики (а у нас в начальной школе математика вообще называлась арифметикой), про катеты с гипотенузами, сокращали наш путь к знаниям как могли – от Пахуновых и Шемонаевых наискосок, почти под 45 градусов к деревенскому порядку домов. Это в политике может быть по-другому, как в моём стишке:
Вождь учил, тряся картузом:
- Хочешь быть и здесь, и там,
Дуй вперёд гипотенузой,
Не ходи по катетам.
Жизнь нас учит по-другому,
Отвергая трёх китов –
Не всегда гипотенуза
Меньше суммы катетов.
А вот ребятишкам из деревеньки Пичаево было ещё дальше идти по пашне, в несколько раз. Иначе им надо было выходить на наш (но он не только наш, но и их тоже) колхозный двор, потом мимо правления колхоза и магазина на деревенский порядок, а уж потом, по протоптанной нами наискосок тропинке или по тропинке от Сурковых, – вперёд, за знаниями, навыками и умениями.
Я не могу сказать, в какое время была построена эта школа. Понятно только, что не раньше образования Красного Куста, не для Шанинского хутора. В 1911 г. Красного Куста ещё не было.
(Но здесь я обязан дать некоторые пояснения.20 июня 2019 г. мне пришёл отзыв-рецензия на этот рассказ от Ананьевой Натальи, родственники которой родились и проживали в этих местах, а также и с том же Красном Кусте. Время, которое она указывает, перекрывает даже 1911 год. В этом случае я склонен доверять последним данным, поскольку мои "данные" ни на чём не обоснованы, документальных свидетельств этому я нигде не смог найти. Нашёл лишь первое упоминание о нём в государственных документах в 1941 году, с начала войны с Германией. Вероятно, в архивах Тамбовской области и имеются полные сведения об этом населённом пункте, наверняка даже имеются. Но моя цель не эта, а другая. Только что обратные о нём сведения - время полной ликвидации этого населённого пункта. В связи с этим я приношу мои глубокие благодарности Наталье Ананьевой за весомую поправку по данному вопросу.)
Скорее всего, что он образовался во время захвата крестьянами помещичьих земель в 1916-1918 гг. Об этом есть сведения в книге «Крестьянское движение в Тамбовской губернии. 1917-1918. Документы и материалы». А, возможно, что и во времена НЭПа, в 1921-1928 гг., когда проходили массовые переселения крестьян в поисках более свободного места и улучшения своей жизни, поскольку во время НЭПа крестьянам разрешали продавать излишки урожая с земли, а также и других продуктов, полученных в своём хозяйстве, не в колхозе, конечно, поскольку их, колхозов, в то время повсеместно ещё не было. А для этого и нужна была земля, выпасы, сенокосы. Но точно то, что в эту школу уже ходили в начале 30-х гг. и наши родственники. Моя мама (в первый класс пошла в 1933 г.) и её сёстры, Александра и Мария, тоже учились в этой школе (Александра пошла в первый класс, вероятно, в 1935 г., а Мария, – тоже, вероятно, – в 1937 г.). Жили они тогда в полуземлянке в Свободном Труде, который находился от нашей деревни через лощину. В то время действовала Панюшкина плотина, которая впоследствии оказалась как раз за огородом бабушки Маши, когда она в 1948 г. купила дом в нашей деревне. Отец, Иван Васильевич, тоже начинал учёбу, вероятно, с 1929 г., в этой же школе, на следующий год после их переезда из села Львово в деревню Красный Куст. Тётя Тоня, Антонина Васильевна, папина сестра, начинала учёбу во Львово в 1926 году, а после переезда в Красный Куст она закончила начальную школу здесь же. Тётя Сима, Серафима Васильевна, ходила в эту школу с 1934 года, закончила её, а семилетку она заканчивала уже в Полетаевской школе, год или два походив в Грязные Дворики (как тогда их называли – ГрязнЫе). После окончания четвёртого класса раньше (мама, тётя Шура и тётя Маша, а также и отец) тоже ходили в семилетку в Грязные Дворики, в сторону, противоположную от Полетаево. А потом в Грязных Двориках среднюю школу закрыли, перевели в Токарёвку, поэтому наша сторона деревень вся стала ходить в среднюю школу в Полетаево.
Учили нас в начальной школе Клавдия Семёновна и Полина Сергеевна (фамилий их, к сожалению, не помню). Я так и закончил все четыре класса у Клавдии Семёновны, а Миша, брат (он пошёл в школу в 1954 г.), учился все четыре класса у Полины Сергеевны, а может быть, даже начинал и у Белькевича. Да, пожалуй, иного и не могло быть, поскольку в каждом из двух, используемых для занятий помещений (комнат, аудиторий) школьного здания, одновременно сидели два класса, в одном – первый и третий, а в другом – второй и четвёртый. Так что мы с Мишей учились в разных комнатах (аудиториях) этой школы.
Парты были сравнительно длинные, на троих. Тесновато было, конечно, особенно среднему. На фотографии, на следующей странице, изображено школьное здание, очень похожее на нашу школу в Красном Кусте. Только у нас не было деревьев, а лишь небольшие заросли кустарника (в основном – сирени и акации) перед главным её фасадом и немного в правую сторону, немножко правее фотографа и чуть ближе к зданию школы. Окна в нашей школе были поменьше почти на четверть. Так что с освещением в классах было не очень налажено, особенно в пасмурные дни и зимой.
У нас в родне остался такой факт из Мишиной учёбы в этой школе. Учительница задаёт вопрос:
– Какие у вас дома есть домашние животные? Вот, ты, Миша, скажи!
Миша встаёт, перечисляет:
– Корова, овцы, петух, куры…
– Так, правильно, а ещё кто-нибудь есть?
– Да, есть, кошка и собака.
– Тоже правильно! Ну а ещё кого-нибудь назовёшь?
Миша долго думает и радостно громко говорит:
– Мокрушки!!
Мокрушками у нас в деревне называли небольших козявочек серого цвета, похожих на тараканов, только поменьше размером, которые любили обитать в сырых местах дома. Они по-научному называются мокрицами. Скорее всего, он и имел в виду в качестве домашних животных этих мокриц.
В каком-то анекдоте на аналогичный вопрос первоклассник ответил:
– Бабушка!
Миша выбрал мокрицу.
Здание школы содержало две комнаты для учёбы, да ещё было две комнаты, в одной из которых жила учительница Клавдия Семёновна с дочкой Татьяной, а в другой тётя Люба – наша техничка и звонарь с уроков и на уроки – с сыном Юрой. Полине Сергеевне, понятно, здесь места не было, поэтому она снимала квартиру в деревне Масловке, которая от нас (от школы), если идти пешком по дороге, находилась примерно в двух километрах.
До Полины Сергеевны был учитель Белькевич (имя и отчество его не помню), который тоже квартировал в Масловке. Белькевич был страстный огородник. Он выращивал овощи прямо невообразимых размеров. Головка лука, например, была, не ошибусь, диаметром порядка десяти сантиметров. Помню, идёт он мимо нашего дома в школу и несёт громадную луковицу. Дедушка Вася вышел его поприветствовать, кепку приподнял, да так и остался с приподнятой кепкой, от удивления. Зачем такой величины репчатый лук, не понимаю. Белькевич по национальности белорус. Рассказывал, что в Белоруссии, где он жил с родителями, его отец выращивал на своём огороде такие же овощи, даже и побольше размером. И ещё он очень любил мастерить воздушных змеев. С нами вместе, конечно, прямо на уроке или после уроков. Конструкции он практически всегда делал объёмные (у него была книжка-инструкция с картинками, как собирать такого змея): каркас в виде параллелепипеда из лёгких камышовых стеблей, похожих на бамбук, которые мы приносили с пруда, а бока строились из бумаги. При несколько значительном ветре такого змея было трудно запустить, требовалась сила и крепкая нить. Помню, что взлетали его змеи на очень большую высоту. Даже не хватало бечёвки, а то и выше взлетели бы. Мы отправляли по бечёвке змею послания – бумажку с отверстием с написанным приветом. Потом дома мы с Мишей пытались смастерить такой же, но не очень он получился. Хотя старались соблюсти такую же технологию сборки, как и у Белькевича. Получались летающими только обычные змеи, плоские, с тряпичным бечёвочкой-хвостом. А уж в степи-то запускать змея было очень складно, ничто не мешает, свободно в любую сторону.
Осенью и весной занятия физкультурой, если не было дождя, проводились на улице. Если был дождь, то физкультура обычно заменялась каким-нибудь другим уроком, из тех уроков, которые были в этот день.
Были уроки рисования, но не красками и не акварелью, а только карандашами, простым и цветными. Ещё, что примечательно, для развития моторики были уроки вышивания. Цветными нитками, которые называются мулине. Материю белого цвета для такой работы приносили свою, иголки и нитки – тоже. Но в нашем магазине таких ниток не было, надо было ехать за ними в Полетаево или в Токарёвку. Не у всех это получалось. Обычно урок вышивания проходил сразу в двух классах, которые и находились в одной комнате. Васька Кожевников, из комнаты, где учился и я, но он на два класса младше меня, был из очень бедной семьи. На очередной урок вышивания он принёс лоскут чёрной материи, белой у них не нашлось. Цветных ниток у него тоже не было. Клавдия Семёновна дала ему катушку своих белых обычных ниток, вот ими он и изображал свою картинку.
Осенью всей школой выходили в так называемый поход, в ближайшие посадки, которые мы называли кустами. В Калужниковы кусты не ходили, потому что они были далеко. Чаще всего мы посещали Путьправдовский куст, который находился за Верблюдовкой, и посадки, которые шли от нашей деревни за школой в сторону деревни Калиновки. Но от школы эти кусты не просматривались, потому что были скрыты в лощине, за небольшим холмом. Собирали гербарий из осенних листьев. Богатого в отношении листьев у нас ничего не было. Клёны, правда, росли. А вот берёз, дубов, а также хвойных деревьев, не было. Но мы собирали для гербария и луговые растения, в основном – широколистные, а уж этого-то было с избытком. Весной на лужайке вокруг школы появлялась «горлюпа». И не только на лужайке у школы. Это растение в степной зоне весьма распространённое. Я потому взял это слово в кавычки, потому что оно, вероятно, местного значения. В словаре такого слова нет. Скорее всего – это обычная сурепка. У весенней горлюпы очень вкусный её сочный стебель, который надо очистить от верхней кожуры. Стебель с небольшим привкусом перчинки. Но это продолжается только небольшое время, пока ещё только весна, потому что по мере созревания стебель этого растения становится жёстким.
Библиотека в школе была не очень богатая. Практически только детская литература, да и то, для самых маленьких, серии «мои первые книжки». Я очень любил читать. В нашем доме тогда, к сожалению, не было книг для чтения. Только газеты. Всю школьную библиотечку я проглотил, вероятно, в течение первого класса. Клавдия Семёновна даже не поверила, что я так быстро «проглатываю» книги. Время от времени она меня спрашивала содержание какой-нибудь книжки. Во втором классе взялся за читку по новой. Скоро и надоело, потому что все сказки и рассказы были почти назубок известны. Вероятно – одно дело несколько раз слушать одну и ту же сказку, а другое дело – её читать. Я уж и домой приносил почитать вслух какие-нибудь сказки или рассказы. Рассказы Якова Тайца (такая книжка у нас есть на даче), например, Аркадия Гайдара, книжки «Русские народные сказки», «Сказки А.С.Пушкина», «Сказки народов Индии» и другие.
Во время каникул мы никогда, насколько я помню, не приходили к школе. Обычно гуртовались на колхозном дворе, в Шанинском саду, зимой катались с кургана, который находился рядом с Шанинским садом, на продолжении деревеньки Свободный Труд. Играли на прудах (зимой катались на коньках, а летом, понятно, купались), а то и у кого-нибудь дома (играли около дома, чаще в войну с основными парными командами «наши-фашисты», «красные-белые», или в прятки, которые мы называли «хоронючками»). Вот здесь, в Москве, такое делают часто, прибегают к родному гнёздышку, к школе. У нас этого не было потому, что, вероятно, и так было где побегать. Это, во-первых. А во-вторых, школа-то наша была одновременно и жилым домом. Чего же туда идти, людям мешать. Тем более, рядом со зданием школы были и хозяйственные постройки нашей технички, в которых жила птица и даже поросёнок. У учительницы, Клавдии Семёновны, хозяйства не было.
Новогодняя ёлка в школе была под самый потолок. Ну, это не очень высоко, думаю, что метра два с половиной, не больше. Здание-то школы – почти обычный деревенский дом, только, по сравнению с деревенскими домами – на более высоком фундаменте. Большую кубатуру не делали, не протопишь. Деревенские дома протапливались сухим навозом, дров в степи, понятно, не было. А школу государство снабжало дровами и углём.
Вместо ёлки на Новый год всегда были сосны, которые привозили из-под Тамбова, от реки Цны. Только там в нашей степной зоне и были хвойные рощи. В такое место я как-то раз попал. Был в 1962 г. в пионерском лагере от потребкооперации (мама работала продавцом в нашем деревенском магазине в Красном Кусте). Лагерь был недалеко от Тамбова, поскольку мы ездили на автобусе в Тамбов, в краеведческий музей, а это заняло совсем небольшое время. Для меня это важно, так как в транспорте меня укачивает, кружится голова. Особенно это проявлялось в детстве.
Наряжали ёлку всем скопом, кому что достанется из игрушек. Тогда стеклянных игрушек было не очень много. У нас сейчас примерно такие тоже есть, от Марининого детства, самые её любимые. Ещё, кажется, бабушкины, Антонины Георгиевны, но не от её детства, а от детства её дочерей и внучек. Стеклянные и картонные, раскрашенные под золото или серебро.
У ёлки рассказывали стихи, делали и какие-то небольшие постановочки (спектакли). Один помню, в котором и я играл, про украденные огурцы с колхозного поля. Вот я вора-то и играл. А маму играла моя соседка по парте, Шадрова Таня. (Её отец работал в наших ближайших деревнях почтальоном, развозил почту на тарантасе.) Мы были уже «взрослые»: Таня, моя соседка по парте, училась в четвёртом классе, а я был во втором. Помню, что эта роль получилась у меня очень неуклюжей.
После концерта – раздача подарков: в кульки из газет или серой обёрточной бумаги россыпью насыпались конфеты разных мастей. Но больше, конечно, карамелек, в обёртках и без обёртки, подушечки с начинкой. Сейчас такие, без обёртки, и не делают, только в обёртках. Тому, кто учится хорошо и хорошо себя ведёт – кулёк побольше, а нерадивым – поменьше. Нерадивыми были чаще дети из бедных многодетных семей. Вряд ли это хорошо, или, как говорят шутники, «это не есть хорошо», потому что деньги на подарки давал колхоз, а потом и совхоз. А родители «нерадивого» работали в колхозе или совхозе наравне с родителями радивого.
Как наказывали за плохую учёбу или поведение? Очень просто. Родителей в школу, я помню, не вызывали, не было такого приёма. Если только сама учительница сходит к родителям. А «нерадивого» оставляли без обеда. Это было именно такое буквальное наказание – без обеда. Все ушли домой, а плохиш остаётся в школе делать уроки и ликвидировать свои задолженности. Учительница, понятно, за это время успеет сама пообедать. Это хорошо, если наказанный ученик брал что-то съестное с собой в школу. Всё не так голодно оставаться без обеда, хотя это взятое и бывало съедено в один из перерывов (перемен). Но хуже всего, на мой взгляд, было другое наказание, связанное с исключением из школы на несколько дней, обычно, стандартно, на три дня. Исключённый всё равно приходил к школе, утром, вместе со всеми. А куда ему было ещё деться? И вот он во время уроков и слонялся по улице, под окнами. По деревне ходить было не очень складно, потому что задёргают вопросами и насмешками, а попадёшь, невзначай, под руку отцу или матери, так ещё и подзатыльник схлопочешь. Сейчас, я думаю, такое наказание встречалось бы с большим удовольствием, как узаконенный прогул с занятий.
И ещё, прямо наказание, примерно в середине учёбы каждого учебного года приезжали с дезинфекцией: всех поголовно обсыпали дустом. Всех, даже если у тебя и не было этих насекомых, которые назывались вшами. Но таких, у кого не было вшей, вряд ли можно было и найти.
Помню, что приезжали к нам комиссии из РОНО, с проверками. В один из таких приездов комиссия принялась, вдруг, делать живой опрос в классе по арифметике (я уже говорил выше, что так тогда называлась в школе математика). Было это весной 1956 г., я учился ещё в первом классе. Задают пример. А ведь хочется отличиться, и из-за спешки я вместо вычитаний всегда делал сложение. Быстро сложу – и тяну руку вверх. Вот и поторопился! Где сложение, там правильно, а где вычитание – ошибка. Вот и отличился! Клавдия Семёновна оправдывала перед комиссией мои ошибки тем, что я ещё маленький, что мне нет ещё семи лет. А так я, в спокойной обстановке, ошибок не делаю.
В первом классе я уже практически бегло читал, поэтому чтение по букварю мне сложностей не доставляло. Какие-то сравнительно длинные тексты я учил наизусть. Вот, например, первый из самых «длинных» текстов нашего букваря в то время, помимо «Мама мыла раму»:
«Вот мак. Вот лук.
Куры у мака, куры у лука.
– Кыш, кыш, куры!»
И после вызова Клавдией Семёновной: «Серёжа, прочитай!», я, не глядя в букварь, тараторю речетативом, практически на одном дыхании: «Вотмаквотлуккурыумакакурыулукакышкышкуры».
В 1959 г. я перешёл в пятый класс и поступил уже в Полетаевскую среднюю школу, которая находилась от нас на расстоянии примерно семь километров. А кто говорил, что и пять. Это уж, смотря откуда ехать или идти. Деревня-то наша длинная, с километр наберётся точно, если не больше. Если ориентироваться на расстояние по линии деревни для каждого хозяйства (двора) в тридцать с небольшим метров, а дворов у нас было несколько побольше тридцати трёх, то так и получится, что и расстояние по деревне около километра. А с учётом того, что наш дом находился несколько в стороне (метрах в ста пятидесяти-двухстах) от деревни, хотя и по той же её линии, общая длина деревни была и побольше километра. Словом, из краснокустовских ближе всего к селу Полетаево были мы, Чекалины. Но ведь в Полетаевскую школу ходили не только краснокустовские школьники. С нами вместе в ней учились и верблюдовские ребятишки, и пичаевские, и калиновские. А эти деревни от нашей располагались на расстоянии до трёх и больше километров.
Полетаево возникло на рубеже XVIII-XIX вв. поселением крепостных крестьян помещика Полетаева. В 1810 г. им была на собственные деньги построена деревянная церковь во имя святого Михаила Архангела.
По епархиальным сведениям 1911 г. (это было первое официальное упоминание о селе Полетаево, несмотря на то, что оно существовало задолго до этого упоминания в виде населённого пункта Ново-Архангельское) в селе было крестьянских дворов в количестве 131, проживало 518 человек мужского пола и 508 – женского. В это время в Полетаево (в Ново-Архангельском) на каждую мужскую душу приходилось по 1,5 десятины земли (примерно столько же гектаров, потому что в десятине 1,09 га).
Первое упоминание о Полетаевской школе относится к 1911 г. Учителями в ней были сёстры Назаровы, Мария и Ольга. С 1928 г. начала действовать начальная школа, в которой было две классных комнаты по 45-50 квадратных метров каждая и учительская. В 1932 г. здание школы увеличили до пяти классных комнат, школа стала семилетней. В 1936 г. было построено новое одноэтажное здание школы (в котором учился и я), просуществовавшее сорок лет, до 1976 г. С 1936 г. школа функционировала как средняя общеобразовательная.
Но 1959 г. был у меня в Полетаевской школе коротким. Я проучился всего две недели. Мама подсуетилась, да и посоветовалась с врачами, чтобы мне дали перерыв на один год. Так и сделали. Так что в пятый класс я уже окончательно пошёл в 1960 г. Получилось у меня такое длинное, почти годовое наказание – отстранение от учёбы. Если бы не это, то я закончил бы среднюю школу вместе с братом, потому что он учился одиннадцать лет. Тогда устроили хрущёвский эксперимент с одиннадцатилетним образованием. Вот у брата был предпоследний год, когда выпускались одновременно два класса, одиннадцатый и десятый (а последний год с двумя выпусками – десятым и одиннадцатым классами – был 1966-й, год моего завершения учёбы). Ему, к его сожалению, пришлось учиться лишний год. Восьмилетнее и одиннадцатилетнее образование ввели в конце декабря 1958 года. Отменили их в 1964 году, после смещения Н.С.Хрущёва, но ещё два года в школах доучивались по программе 11-го класса.
Тоска была зелёная, потому что все товарищи в школе. Особенно зимой, когда те же товарищи оставались в Полетаево в интернате. Осенью и часть весны я их встречал у дома, мимо нашего дома из школы не пройдёшь. Только что в воскресенья собирались поиграть, да и в каникулы, ноябрьские и январские. Ещё и весенние, которые устраивали во время половодья.
Практически всю первую четверть (до ноябрьских каникул), а иногда и часть второй четверти, мы ездили и ходили в школу из дома.
Это сейчас ввели триместры, по три месяца каждый (сентябрь-ноябрь, декабрь-февраль, март-май). Каникулы назначаются практически произольно, без отнесения к окончанию этих триместров. Но уже с 2017 года их отменили, во всяком случае – в московских школах, снова возвратились к четвертям. А мы тогда учились по четвертям: 1-я четверть начиналась в сентябре месяце и заканчивалась недельными каникулами на праздник Великой Октябрьской социалистической революции (7 ноября); 2-я четверть заканчивалась непосредственно перед Новым годом с перерывом от учёбы на две недели, до 11 января; 3-я четверть заканчивалась в последней декаде марта месяца недельными каникулами (по сельским местам эти каникулы приурочивались к половодью); 4-я четверть – остальное, до конца мая месяца.
В первой и части второй четвертях мы возвращались после уроков домой. Ну, это те, у кого были велосипеды, а таких набиралось не так уж и много. У нас с Мишей были свои велосипеды. Поэтому мы и ездили на них до упора, до сравнительно сильных морозов либо до снега, когда на велосипеде не очень складно было уже ехать, да уже и холодно становилось. Велосипеды на время уроков мы оставляли у хозяев нашей съёмной квартиры, у Костроминых Михаила Алексеевича и Марии Никитичны. А весной, когда уже устоится дорога, примерно в конце апреля или начале мая месяцев, в зависимости от состояния дороги, мы снова переходили на велосипеды.
Перед отъездом в школу, в сентябре месяце, дома забирали с собой хлеба и заезжали по пути на огород за помидорами или огурцами. В то время помидоры и огурцы и в сентябре ещё были. Их на зиму, конечно, уже засолили, а это – дозревающие остатки на огороде. Помидоры ещё ничего, а вот огурцы – крючковатые последыши. Как говорила мама, когда они с отцом жили уже в Узуново:
– Надо убирать помидоры до 5-6 августа, потому что потом они почернеют.
Так и было, но в Узуново. А в Красном Кусте такого не наблюдалось, чтобы помидоры чернели. Росли и спели почти до первых заморозков. А вот в парнике – совсем другое дело, мы с Мариной в 2014 г. у нас на даче сняли последние помидоры 10 октября, а в 2015 г. – в конце сентября, да и в этом, 2018 году, в середине октября.
При школе был интернат, в котором можно было жить с самого первого учебного месяца. Мы с Мишей никогда в интернате не жили. Нам всегда снимали квартиру, у одних и тех же хозяев, у Костроминых. Но интернатских с начала учебных занятий бывало не очень много, в основном – калиновские и верблюдовские (из нашего направления) ребята, потому что им до школы надо было прибавить ещё километра три, а то и побольше. Но у кого из них были велосипеды, те ездили на них тоже до упора, пока было можно.
Это только сказать, что на велосипеде. А если пройдёт дождь, то и на велосипеде езда бывала проблематичной. Дороги-то грунтовые, чернозёмные. После дождя не проедешь и на машине, только на тракторе, да ещё и гусеничном. Или на «К-700», например, у которого громадные задние колёса. Мы в такую непогоду ездили по Масловской лощине, до которой сначала от нашего дома надо было немного (примерно с полкилометра) ехать по грунтовой дороге. Да и не ехать, а, в основном, тащить велосипед на себе. А дальше по траве – самое удовольствие. Лощина заканчивалась ещё до Полетаева, но и там был луг, по которому мы и въезжали в само Полетаево, где-то в районе дома Рыковой Нины Григорьевны, нашей учительницы немецкого языка.
Вот и подошло время сказать о наших учителях того времени, кого вспомню. С Нины Григорьевны и начну.
Нина Григорьевна учила нас немецкому языку, в нашем классе (с пятого по десятый). В 1959 г., когда я начинал учёбу в пятом классе, уроки немецкого языка в нашем классе вела Ходякова Валентина Ивановна. Если бы я не был отставлен от учёбы в пятом классе, то, вероятно, так Валентина Ивановна и закончила бы нас обучать.
Нина Григорьевна в 1991 г. не смогла прийти на наш общий праздник (25-летие окончания школы). Девчонки (смело сказано) ходили к ней с подарками. Учила она нас, я думаю, хорошо, потому что мне и в институте было не очень сложно справляться с немецким, да и при сдаче экзаменов в аспирантуру (вступительного и кандидатского) я без подготовки сдал их на удовлетворительно.
Егоровы Пётр Павлович и Евгения Тимофеевна. В настоящее время существует династия учителей-Егоровых. Пётр Павлович был директором и учителем истории, а Евгения Тимофеевна – учитель русского языка и литературы.
Пётр Павлович во время войны был командиром отделения 122-мм гаубичной батареи 263 Сивашской стрелковой дивизии в звании старшего сержанта. Воевал в составе Западного фронта, а также в составе 1-го и 3-го Белорусских фронтов. В 1943 году получил лёгкое ранение. Награждён 22.10.1945 г. орденом Красной Звезды за боевые действия при освобождении Кенигсберга.
У Егоровых было три сына: Станислав (учился вместе с Мишей; сейчас он – заслуженный учитель, в последнее время работал директором школы в Чичерино, кажется, Жердевского района), Анатолий (на класс младше меня) и Александр (на три класса младше меня). Пётр Павлович проработал в школе 40 лет, из них 22 года, с 1954 по 1976, директором. В 1976 г. было построено новое здание школы, двухэтажное кирпичное. С этого же года Полетаевскую школу возглавил сын Егоровых, Анатолий, который директорствовал с 1976 года по 1990-й. При нашем посещении школы в 1991 г. директором был уже неизвестный нам, но выпускник этой же школы, Семёнов Вячеслав Юрьевич.
К сожалению, Вера Тимофеевна Егорова не вела в нашем классе уроков русского языка и литературы, с нами занималась Морозова Вера Михайловна. Ничего сравнительно хорошего о ней я вспомнить не могу. Вполне возможно, что она и была хорошим учителем, но, как у меня осталось в памяти, была не очень хорошим человеком. Язвительная, любила обидно подшутить, акцентировать внимание на чём-то для человека нежелательном и обидном. И многое другое, тоже неприятное. Подстать ей был и её сын, Валерка, который учился со мной в одном классе. Такая же, грубо говоря, язва.
Валерка после окончания школы поступал куда-то, но не поступил. Работал в совхозе, здорово выпивал, избивал свою мать, Веру Михайловну, говорят – смертным боем. На встречу выпускников в 1991 г. Веру Михайловну звали, но она не пошла. Не был и Валерка.
Наша классная руководительница Казакова Клавдия Ивановна, учитель истории. Замечательная женщина и замечательный учитель. Уже примерно в старших классах она попросила меня сесть вместе с Ершовым Геной за одну парту. Учился он весьма плохо. Мешали ему не его какие-то плохие способности, а то, что он был страшный заика (благодатная была почва для Морозовой Веры Михайловны). Он и в нашей-то, школьной детской компании, сильно заикался, а когда надо было отвечать у доски, то это было уже бессмысленно и бесполезно. И, к сожалению, мало кто из учителей хотел это понять. А способности у него были к технике. Они вдвоём со Скворцовым Генкой (учился в одном классе с братом Мишей), братом Анатолия Скворцова, который учился вместе с нами, собрали машину из металлолома (всяких деталей и прочего), украденного в мастерской совхоза. Она у них даже ездила, я её ещё видел у дома Ершовых. Но у них это изделие отобрали, потому что совхозу было жаль некоторых деталей, особенно резиновых колёс от культиватора, да и воровством всё это посчитали. Хорошо, что обошлось без привода в милицию.
И ещё, Генка Ершов сделал на токарном станке в совхозной мастерской, а потом доделал дома, пистолетик для мелкокалиберных патронов, в виде авторучки. Как-то раз, зимой, он приходит к нам на квартиру, которую мы снимали, вызывает меня, говорит:
– Пойдём, я тебе что-то покажу.
Я оделся, пошли. Он приводит меня к школе. Конечно, куда же ещё? Заходим в школьный сад. Дорожки не было, мы по целому снегу, благо – он был ещё не такой глубокий. Достаёт Генка эту авторучку, спрашивает (от волнения еле выговаривает):
– Как ты, Серёга, думаешь? Что это такое?
– Ну откуда же я знаю.
– Я тебе сейчас покажу и скажу, только ты дай слово, что никому ничего не скажешь. Я потому только тебе и показываю, что ты никому не скажешь.
Направил Генка авторучку вверх, она щёлкнула довольно громко, как мелкокалиберная винтовка, только немного погромче.
– Вот, – говорит Генка, – это пистолет, только без рукоятки. Сам сделал. Только всё, никому ни слова, а то с милицией придётся разбираться, как с той машиной.
Я думаю, что Генке со мной сидеть за одной партой было полезно и удобно. Я ему мог что-то подсказать, когда он отвечал с места, да и домашние задания давал списать. Насколько это помогало, я сейчас и не могу сказать, но он и на следующий год сам попросил меня сидеть с ним.
Когда наша семья переезжала в Узуново (в конце 1965 г.), я остался доучиваться в Полетаево. Договорились и с полетаевскими хозяевами, и с краснокустовскими жителями, Авиловыми дядей Ваней (Иваном Тарасовичем, Таращем, как его все называли) и его женой, тётей Дашей, что я у них поживу какое-то время. А с мамой, оказывается, ещё говорила мама Генки Ершова, Мария Тимофеевна, кажется, просила, чтобы я третью и четвёртую четверти (класс-то наш был уже выпускной) жил у них дома. Но тут я не согласился, сказал, что буду к ним приходить и помогать Генке. Ходил я не долго, потому что в январе, во время каникул, приехала мама и забрала меня в Узуново (в Яковлевское).
После школы Генка работал в совхозе, потом спился и умер. Когда мы с Незнановым Сашей ездили в Полетаево (летом 1991 г.), мы заходили на кладбище к его отцу, Филиппу Степановичу, и сестре Гале. Недалеко от их могил Саша показал мне могилу Генки Ершова, которой мы тоже поклонились.
Я уже далеко ушёл от наших учителей. Следующие в моём рассказе Пичугины, Василий Иванович (завуч, учитель химии; заслуженный учитель; уроженец села Полетаево) и Любовь Ивановна (учитель географии). Василий Иванович во время войны с Германией был лейтенантом, помощником начальника оперативного отдела штаба. А начинал он войну ещё раньше, в Финляндии, с октября 1939 г. по февраль 1940 г. В боях (уже во время войны с немцами) 03.09.1942 г. был тяжело ранен осколком мины в обе ноги и правую руку, потерял левую ногу. Награждён орденом Красной Звезды. После этого стал работать в Полетаевской школе учителем химии и физики. В сентябре 1943 года стал кандидатом в члены ВКП(б).
У Пичугиных было двое детей. Дочка Валентина, которая училась вместе с Мишей и сын (имени не помню, кажется, что Саша). Потом они, их дети, переехали, в городок Жуковский, что в Московской области.
Василий Иванович ходил с протезом (ну какие тогда были протезы – деревяшка), а когда было невмоготу, то он снимал эту деревяшку и прыгал с помощью костылей на одной ноге по дороге в школу, а потом и у доски. Он был, в отличие от своей жены, очень строгий. Его все боялись. А учитель он был очень грамотный. Так понятно объяснял, что не требовалось дома готовить уроки. Может быть, это только мне так казалось, не знаю, но я химию со школы полюбил, и она мне нравилась. Я потом в институт экзамены два раза сдавал, и оба раза получил отлично. Да и потом учился по химии хорошо. И Любовь Ивановна, добрая такая тётушка, развесит свои географические карты в классе и начинает рассказывать тихим голосом интересные вещи, как будто сама была в этих местах. Возможно, что и была, но вряд ли. Скорее всего, фантазировала или много читала и потом нам и рассказывала. На уроках географии в школе я просто радовался, когда меня вызывали к доске. По карте любил показывать, а уж рассказать, когда карта под рукой, просто, тем более, что по книжке, по учебнику. Придумывать ничего не надо.
В какое-то время инвалидам войны выдали бесплатные машины, которые в народе так и называли – «инвалидки». Небольшие, такие, двухместные тарантасики. Василий Иванович тоже получил. Как-то на уроке, при очередном объяснении материала по органической химии, про бензол, что ли, он сказал:
– А вот, возьмём, к примеру, машину. Как приятно пахнут выхлопные газы!
Тогда не было ещё смогов, пробок, да и самих машин было всего несколько на несколько деревень. Сейчас бы, я думаю, он такого не сказал.
Кабинетов физики, химии, истории или географии, да и ни для каких других предметов, не было. Всё на урок для демонстрации опытов, а также карты, приносили в класс. Был, правда, кабинет физики, в котором иногда проводили занятия по физике и химии, если уж опыт какой-нибудь сложный. В этом же кабинете, в шкафу, хранился и скелет человека. Настоящий!!!
Учитель математики и физики Шабанов Виктор Иванович. Замечательный педагог. Он очень много курил. По-моему, у него был туберкулёз. Но точно не могу сказать. Вряд ли, скорее, поскольку в школу его бы с таким заболеванием не пустили работать. В восьмом классе мы с Поваровым Сашей занимались у него в физическом и математическом кружках. Тогда и пришло на школу извещение о приёме в заочную математическую школу при МГУ, вместе со вступительными задачами по математике. Виктор Иванович предложил нам с Сашей попробовать поступить в эту школу. Выдал нам эти вступительные задачи. Довольно сложные. Во всяком случае, Виктор Иванович некоторые из них решить не смог. Общими усилиями мы с этими задачами справились. Я был тогда рад, что большую часть из них решил я, а не Саша Поваров, который был гордостью школы, отличник, он так и окончил школу с золотой медалью. Но это, вообще говоря, не очень важно, кто из нас решил, мы ведь вместе всё обсуждали, а мне просто повезло, что пришло правильное решение, и я об этом сказал первый. Нас приняли, прислали материалы для занятий на первом заочном курсе. Переписку МГУ вёл со школой, а нам потом его письма передавали. Ответы на контрольные задания мы потом отсылали каждый отдельно, по почте, в большом конверте. Так я (и мы) прозанимались полтора года, до моего отъезда в Узуново. Не знаю, продолжил ли Саша эти занятия, а я не продолжил, с переездом-то, всё и бросил. Я думал, что в Полетаевскую школу мне присылать не будут, потому что я из неё ушёл, а переслать в МГУ новый адрес – я не догадался, и подсказать было некому, всем с этим переездом, да и другими хлопотами, связанными со скорой женитьбой Миши, было не до этих занятий. А мне, уже на втором заочном курсе МГУ, очень нравились задачи по комбинаторике. Весьма интересные.
Ходяковы Виктор Николаевич (учитель-многостаночник: музыки, черчения, рисования, труда, а иногда и физкультуры) и Валентина Ивановна (учитель немецкого языка). Виктор Николаевич по призванию музыкант и художник, больше – музыкант. На скрипке играл хорошо. Уроки пения, так они назывались, проходили под скрипку. По совместительству он вёл занятия по труду (у мальчиков) и физкультуры – у всех. А ещё по совместительству он курировал от школы наше направление: Красный Куст, Пичаево, Верблюдовка, Путь Правды и Калиновка. Он примерно один раз в месяц приезжал в наш (краснокустовский) клуб с лекциями, чаще – о международном положении, которые проводились перед началом фильма. Такие же приезды, один раз в месяц, он делал и в калиновский клуб, с такими же целями. Спрашивал о вопросах по теме лекции и вообще о жизни, но чаще их не задавали, опасаясь возможных неприятностей, хотя время было уже хрущёвское, так называемая оттепель. Однако и в эту «оттепель» вполне можно было отправиться и помёрзнуть. Это, кстати, хорошо известно, при Хрущёве и председателе КГБ Семичастном многим «инакомыслящим» доставалось по полной программе. Просто очень недалеко было хорошо известное всем и сталинское время, в которое могли тебе устроить такую оттепель в не столь отдалённых местах, что не возрадуешься. Даже за простой, казалось бы, совсем безобидный вопрос.
Виктор Николаевич перед фильмом, после лекции, играл на скрипке. Помню, что и серьёзную музыку (классику). Играл он хорошо. Мы ведь сравнивали его игру с аналогичной игрой по радио, где же ещё услышишь, только что в кино. Если он не привозил с собой скрипку, то перед началом лекции он с кем-нибудь играл в шахматы. Партнёром в шахматы у него был только Кожевников Валентин (Степанович), других специалистов на такую мудрёную игру у нас не было. Мы все болели, конечно, за нашего Валентина. Играли они, кажется, на равных. Иногда играл в шашки (тут уж партнёров ему было побольше), а иногда и в домино (совсем много было партнёров). В карты он, понятно, играть умел, но не играл, потому что рядом вертелись мы, которые школьники (а перед фильмом взрослые часто садились играть в карты, в «подкидного», называемого ещё и «дураком»). Дурной пример он подавать не мог. Ведь мы и в школе могли ляпнуть, что Виктор Николаевич играл в «подкидного» (в «дурака»). Кинофильмы, сколько мне помнится, он не смотрел, надо было ещё домой добраться по темноте, на велосипеде.
Когда Миша пошёл учиться в Полетаевскую школу, а я ещё учился в Красном Кусте либо во время, когда я год не учился, он рассказывал, что на уроке пения они с Виктором Николаевичем разучивали песню «Бородино» («Скажи-ка, дядя, ведь недаром…») по Лермонтову. Как у них получалось на разные голоса, с повторами. Их группа потом выступала с этой песней в Полетаевском клубе. Завидки тогда меня брали. А когда и я пришёл учиться в Полетаево, я всё ждал, когда и с нами Виктор Николаевич будет разучивать эту песню. Но такого не произошло. Мы же разучивали песню «В тёмном лесе», где «распашу я пашеньку» и «посею лён-конопель», но, к сожалению, хоть и «уродился лён-конопель», на поле «повадился вор-воробей». Тоже получалась и у нас многоголосая, тоже с повторами. Но очень хотелось спеть «Бородино», так, как рассказывал Миша.
Если у В.Н.Ходякова козырем была музыка, то у А.В.Лёдова козырем было художество. Он был хороший художник. На доске мелом буквально в десятки секунд мог изобразить любого из нас, очень похожего. Дома у него были картины, которые он рисовал маслом на холсте. Говорили, что они были лучше, чем у Виктора Николаевича. Я, к сожалению, не видел картин ни того, ни другого.
Лёдовы и Ходяковы жили в доме, в котором располагался школьный интернат. Вообще основные учительские дома находились рядом со школой, два дома, с подъездами с двух сторон. В одном доме с двух его концов жили Егоровы и Пичугины. В другом доме, с конца, выходящего на подъезд Пичугиных, семья учительницы Морозовой Веры Михайловны: она, муж, бывший учитель, сын Валерка (учился со мной в одном классе) и дочь Валентина (училась вместе с братом Мишей), а с другого конца жили две семьи, в которых жёны наших учителей были врачами, взрослым и детским, работавшими в Полетаевской больнице: Константина Никитовича (учителя ботаники, биологии и зоологии) и Сергея Тихоновича (учителя физики). Жена Сергея Тихоновича была детским врачом, которая и устроила мне в пятом классе перерыв в учёбе. Она даже в седьмом классе и в больницу меня на некоторое время положила, недели три продержала.
Скучно, понятно, было в больнице. Я уж попросился к ним домой (а они уже в то время получили для жилья дом рядом с больницей) взять что-нибудь почитать. У них была очень большая библиотека. Она посоветовала почитать Беранже, дала, к сожалению, один том. Не к сожалению дала, а к сожалению я взял. Потому к сожалению, что в больнице лежали взрослые и дети, все вперемешку. Отделений, понятно, никаких не было. Вот один из ребёнков и взял у меня эту книжку и порвал в ней одну страницу, оторвал лоскуток страницы. Мне очень неприятно и стыдно было возвращать такую, но, спасибо детскому врачу, она меня успокоила, всё, мол, бывает, что я могу и ещё взять что-то почитать. Я, конечно, извинился, сказал спасибо и убрался от греха подальше. Теперь в их семье, если сохранилась эта книжка Беранже, в одном из томов есть отметина, которая сделана моими молитвами.
Константина Никитовича мы звали Тамэтом. Это его такая присказка, «тамэт». Он, похоже, был из военных. Тогда ведь, кажется, что сразу после смерти Сталина, прошло некоторое хрущёвское сокращение вооружённых сил. Вот его, похоже, и уволили в запас. Он поступил на заочное отделение педагогического института. Их дети были ещё маленькие. Константин Никитович был очень мнительный человек, знал за собой эту машинальную присказку, но ничего не мог поделать. Однажды он просит меня остаться (после урока). Говорит:
– Чекалин, я тебя хочу попросить, тамэт, чтобы ты мне рассказывал, что и кто обо мне говорит в вашем классе.
Я тогда учился в шестом классе. Я, понятно, согласился на такую подлость, но никогда ему ничего не говорил. Он это понял, и больше от него таких просьб я не слышал.
У всех остальных учителей были, по-моему, свои дома в Полетаево.
Рядом со школой находились школьные спортивные сооружения: футбольное поле, волейбольная и баскетбольная площадки, сектор для метания диска, толкания ядра, метания копья, гранат, по футбольному полю, по его краю – беговая дорожка. И здесь же, в небольшом домике, был организован гимнастический зал, в котором была перекладина, брусья, кольца, канат, конь большой (длинный) и конь маленький (короткий, «козёл»). Кроме этого в школе были и лыжи, но не с ботинками, а простые, на простых креплениях, в которые ноги в валенках просто всовывались.
Однажды зимой мы пришли на урок физкультуры в этот домик. Занималась с нами учитель Римма Михайловна (фамилию не помню). Римма Михайловна была очень добрая, росту небольшого и вся круглая, как колобок. Прыгали через козла большого и маленького, на брусьях и кольцах занимались. Я тоже старался, но у меня не очень получалось. Вот, для зачёта, я должен был сделать полный поворот на кольцах. То есть, висишь на кольцах, потом ноги поднимаешь вверх и переводишь их дальше, «через зенит», потом соскок. Меня ребята поддерживали, но мат подо мной не постелили. Стал я поворачиваться, и всё у меня поплыло от кружения в голове. Я и сорвался, коленями об пол. Левой ногой ударился очень сильно. Этот день была суббота, физкультура – последний урок. Кое-как дошёл до дома в Красном Кусте. На печку забрался, а колено к вечеру сильно распухло, болело. Мама делала какие-то компрессы, но целую неделю не ходил в школу. Римма Михайловна потом спрашивала меня, как моя нога, и извинилась, что не уследила.
Римма Михайловна очень хорошо пела. Как-то в Полетаевском клубе состоялся концерт в честь какого-то очередного советского праздника, вероятно, Октябрьской революции. Римма Михайловна пела песню «Сормовская лирическая»: «На Волге широкой, на стрелке далёкой…» Как же замечательно она её пела! Не думаю, что я воспринял просто от того, что в нашей семье не пели песен. Послушали бы, какие были аплодисменты! А потом она спела «Огней так много золотых на улицах Саратова…» И снова ей бурно аплодировали.
Дом Егоровых и Пичугиных, а также и второй учительский дом, находились от нашей съёмной квартиры через дорогу. Окна в окна. Дом наших хозяев приходился как раз напротив дома Морозовых. Михаил Константинович и Мария Никитична, хозяева нашей квартиры, держали корову. Доилась она хорошо, молока давала много. Молоко у них покупали Морозовы и Пичугины. Вера Михайловна как-то на уроке литературы сказала такую гадость про нашу хозяйку, тётю Машу, что молоко у неё с грязью, с расчётом, вероятно, что я передам её слова. А может быть, и цену сбить немного. Я, конечно, передал. На другой день тётя Маша отказала Вере Михайловне в продаже молока, сказала, что, мол, нам самим не хватает. Хорошо, что не упомянула меня. Но и без этого мне немножко досталось: Вера Михайловна стала чуть ли не каждый урок спрашивать меня у доски. Мы как раз проходили «Горе от ума». Досталось мне с Чацким и Молчалиным. Но потом Вера Михайловна умоляла тётю Машу продавать им молоко, хоть один литр, «кашку сварить». Снова отношения восстановились. Молоко, как оказывается, не было грязным. Да и Любовь Ивановна, когда узнала об этом случае, была в недоумении. На её взгляд, с молоком было всё нормально. Да всё и было нормально, я же видел, как тётя Маша готовила его для покупателей, тем более – для учителей, уважаемых людей посёлка.
А Веру Михайловну было не остановить. Она в какое-то время даже повадилась подсматривать в наши окна. Их окна были напротив наших, да и перейти было совсем недалеко. Я почему это знаю, потому что на одном из уроков у неё проскочило, что, мол, некоторые не приготовили уроков, потому что весь вечер проиграли в карты. Это после того, как я не очень складно ответил урок. Но я не играл, играли хозяева и ещё один их квартирант из деревни Карловки, Семёнов Андрей Иванович, заведующий горюче-смазочными материалами в Полетаево, а заодно продавец и рабочий на этом же складе. Я просто сидел за тем же столом и готовил уроки. Больше там негде было приткнуться. Дом был в одну комнату, пятистенок, да ещё и с русской печью.
Андрей Иванович был с 1910 года рождения. Воевал. В конце войны, как я помню по его рассказам, он был в Польше и Восточной Пруссии. Словом, в тех же примерно местах, в которых были мой отец, Иван Васильевич, и дедушка Серёжа, Сергей Егорович Кудинов. Андрей Иванович в начале двадцатых годов закончил четыре класса. Но считать и решать арифметические задачи мог легко. На счётах быстро так – щёлк-щёлк, и готово. Когда мне попадалась трудная задача, я просил его помочь решить. А у нас была уже алгебра, где предусматривалось решение задач с «иксами», которыми обозначалось неизвестное число. Он такие тонкости не принимал, решал задачки арифметически. С ответом сходилось, но мне-то приходилось переделывать решение для условия использования «икса». Иногда получалось, а иногда и нет. Прямо до слёз, ответ сходится, а как его получить, не соображу. И Андрей Иванович тут был не помощник.
Андрей Иванович был членом КПСС, ещё с войны, там и вступил. Но на войне вступали не в КПСС, а ещё в ВКП(б), а членом КПСС он стал автоматически в 1952 г. (в октябре месяце, на XIX съезде партии, ВКП(б) была переименована в КПСС), а затем прошла перерегистрации членов ВКП(б).
У коммунистов села Полетаево проходили занятия-учёба по книге «История КПСС». Произошла смена коммунистического руководства, со Сталина на Хрущёва, а потом с Хрущёва на Брежнева. Историю, как и полагалось у коммунистов, немного подправили. Ходила поговорка: «Получили Брежнева – будет всё по-прежнему». Это же известно, что при тоталитарном режиме историю подправляли. Это делал, например, в летописях Иван Грозный. Дед Ивана Грозного, Иван III, вообще приказал дописать в летопись, что их колено прямиком пришло от Августа Божественного, римского императора, правившего до н.э. Да и до них Мономах такими же делами грешил. Известно, что они занимались подчистками и добавлениями летописей в свою пользу. Это делал и Иосиф Виссарионович Сталин, весьма хорошо относившийся к Ивану Грозному, написавший лживый «Краткий курс истории ВКП(б)». Сам В.И.Ленин не занимался поправками в историю, он своими действиями её и так здорово подправил. А дальше за него уже старались его соратники по революции. Ввёл некоторые поправки в «Историю КПСС» Никита Сергеевич Хрущёв, появившись у руля, то же сделал и Леонид Ильич Брежнев, заменивший Хрущёва и тоже подправивший «Историю КПСС». Вот за этими пояснениями последних поправок переходного периода «Сталин-Хрущёв-Брежнев» и ходил на учёбу Андрей Иванович. Эти книги, две толстенные «Истории КПСС», хрущёвская и брежневская, были у него и на квартире. Он часто их читал, готовился к очередному семинару. Говорил, что неудобно не читать. Тем более, что занятия у них вёл наш учитель химии, Пичугин Василий Иванович, которого боялись и уважали не только школьники, но и взрослые дяденьки и тётеньки.
Когда я в 1970 г. ездил в Красный Куст, в родные места в гости, то съездил на велосипеде и в Карловку, навестить Андрея Ивановича. Он был уже на пенсии, в Полетаево не работал. Да ему уже и трудно стало справляться с такой работой, потому что у него была довольно сильная астма. Посидели, поговорили, немного выпили за встречу вместе с его сыновьями Иваном и Николаем. Иван работал в совхозе, а Николай тоже работал, но собирался поступать на заочное отделение какого-то института. Вот мы с ним и говорили о том, как это сделать. Ещё у Андрея Ивановича были две дочери. Они в это время уехали устраиваться на работу в Москву. Не знаю, устроились ли они, и Николай поступил ли в институт – тоже не знаю. Мы с Андреем Ивановичем какое-то время даже переписывались, но об этом в письмах разговор не заходил.
Беляева Валентина Ивановна – была наша бодрая и боевая школьная пионервожатая, всегда при пионерском галстуке. Кроме этого она занималась культурно-массовой работой.
Вот что мне было хорошо в Полетаево, так это пользование библиотекой, не школьной, а поселковой. Я читал запоем всякие любимые мной исторические книги. Хорошо помню толстенную книжку «Звёзды Эгера», прямо размером чуть ли не с «Историю КПСС». Про автора не могу сказать ничего, помню только слово Геза и то, что автор – венгр. Я её даже несколько раз читал. Из детективов были рассказы про майора Пронина. Зарубежного детектива, по-моему, не было и в помине. Брал по разрешённому максимуму, по три книги. Очень нравились Пришвин и Мамин-Сибиряк. Читал Толстых (всех Толстых: Льва, Алексея и Алексея Константиновича), Горького, Чехова (из Чехова любил только его рассказы), стихи и прозу Пушкина, Жуковского, стихи и прозу Лермонтова, Джека Лондона, немного Хемингуэя, что было в библиотеке, «Робинзона Крузо» Д.Дефо, рассказы Шолохова, его «Тихий Дон» и «Поднятая целина». У Шолохова было много просто страшных рассказов, про голодовки. Читал Гоголя, тоже вещи не очень спокойные для чтения в таком возрасте. Просто даже, надо сказать, – страшные. Любил читать книги про войну. Тогда только что вышла хорошая книга «Живые и мёртвые» Константина Симонова, входившая в его трилогию о войне.
Часть книг приносил и домой, в Красный Куст, почитать на каникулах. Зимой, когда ощипывали коз, я что-то читал вслух для всех, кто занимался ощипыванием. Коза, мне кажется, тоже слушала, даже покряхтывала от удовольствия. Вслух я читал, помню, Куприна «Молох», Флобера «Госпожа Бовари». Тоже вещи не совсем детские, как и некоторые рассказы Шолохова. «Трёх мушкетёров» в Полетаевской библиотеке не было, поэтому я о них узнал позже, уже учась в институте. Да и вообще, с господами Дюма, а также и с другими иностранцами, в библиотеке был большой недостаток, как, вероятно, отголосок недавнего сталинского времени. Известен, ведь, существовавший тогда строго пролетарский принцип отбора писателей, произведения которых можно было допустить для чтения нашими советскими людьми, строящими прекрасное общество равенства и братства. Во всяком случае, усилиями партии и правительства, отчаянно и сломя голову стремящиеся к этому.
Кто-то из родственников Михаила Алексеевича, хозяина нашей съёмной квартиры, подарил ему Новый Завет, хорошо изданный (без картинок) на очень тонкой бумаге. Я его тоже немного читал. Тексты в нём были параллельные: на древнерусском (старославянском) языке и на дореволюционном языке с той же грамматикой. Нравилось мне сопоставлять оба текста и переводить не совсем понятные древнерусские слова. Дядя Миша и тётя Маша этого Нового Завета, мне кажется, и не читали. Написано мелко, да и не очень понятно. В Бога они верили, я думаю, только приблизительно, иконы у них были, но в сенях, в церковь не ходили, хотя для них это было не очень далеко. Оба матерились как морские дьяволы, не обращая на нас внимания. Курили самосад. Но это ничего не значит, потому что люди они были добрые и человечные.
В Полетаево была баня, редкость для наших степных мест. Поэтому мама всегда просила нас с Мишей сходить в баню, чтобы дома потом не устраивать купаний. Это было немного сложно, помыться дома зимой. Баня для детей работала по четвергам, поэтому для нас как раз было удобно: в четверг помылся, а в субботу после занятий – домой. Но это было только зимой, когда мы стояли на квартире, а когда ездили на велосипедах, то мылись, естественно, дома.
Часто зимой после уроков приходилось, особенно в старших классах, оставаться для заготовки дров. Мы их сами пилили двуручной пилой, потом колуном кололи на чурбачки и складывали на улице или в школьном сарае в поленницу. В школе в каждом классе была своя печка, кирпичная, цилиндрическая, оправленная железом, как в помещениях железнодорожных вокзалов того времени.
Но это всё же лучше, заготавливать дрова, во всяком случае – для меня, чем оставаться осенью или весной для уборки класса. Зимой с этим больших проблем не было, поскольку не было такой грязи как, например, после осеннего или весеннего дождя. Про сменную обувь речи не было, в чём пришёл в школу – в том и сидишь на уроках. Грязь с обуви очищали при входе в школу о скребок, но всё-то не счистишь, что осталось – то просохнет и, в свою очередь, останется в классе. После уроков дежурные только подметали пол, но не мыли. А мыли пол начисто по субботам, после уроков. В каждом классе была установлена очередь, полной уборкой занимались обычно четыре-пять человек. Примерно один раз в полтора месяца и доставалось каждому отдежурить свою очередь. Кроме этого по очереди мыли и школьный коридор. Уборщице с этим было сложно справиться, хотя она делала это каждый день, но для сравнительно генеральной уборки пола у неё уже к концу недели не оставалось сил.
Кроме этого, мы, конечно, работали в школьном саду, в котором росли яблони разных сортов, ягодные кустарники. Был и небольшой огородик для посадки овощей и зелени. Осенью занимались обрезкой под руководством учителей, перекопкой огородика. Весной – снова перекопка огородика, рыхление земли под яблонями и кустарниками, опрыскивание от вредителей. Помню, что опрыскивали медным купоросом, аппаратом с насосом. Чаще всего с нами работали учитель ботаники, биологии и зоологии Константин Никитович, а также наша учительница географии Любовь Ивановна Пичугина.
Были и так называемые летние практики. В основном – прополка моркови и сахарной свёклы. За нами в деревню на этот случай приезжала грузовая машина, и на ней нас отвозили в поле. Каждый брал с собой тяпку. Нам с Мишей было очень хорошо в смысле тяпок. Отец сделал их для домашнего хозяйства из старого полотна косы. Тяпки были лёгкие, что очень важно при работе, меньше устанешь, работая целый день на жаре. Лёгкие и очень острые, меньше приходилось подтачивать. Вообще говоря, даже и не приходилось их подтачивать, потому что их лезвия были и так достаточно тонкими. Для переездов в машине лезвия мы оборачивали тряпкой.
Осенью часто выезжали всей школой, а то и по установленной для старших классов очереди, в поле на уборку картошки, сахарной свёклы, моркови, початков кукурузы и, даже, арбузов (в какое-то небольшое время у нас были и арбузные бахчи). Однажды (ещё при колхозе) рядом с нашим домом, за Кошелевыми (Забановыми), было арбузное поле, которое, естественно, к моменту созревания арбузов, круглосуточно охранялось сторожем. Сторожу для этих целей поставили шалаш. После бахчи на этом месте посадили яблоневый сад, который, уже хорошо прикоренившийся и подросший, вскоре вырубили, а на его месте посадили кукурузу.
Картошка, арбузы и морковь убирались примерно во второй половине сентября, а свёкла терпела даже до середины октября, а то и ноября, снег мог уже выпасть, а свёкла была ещё не убранной. Это самое плохое время, потому что погода бывала не очень тёплая, земля, понятно, влажная и холодная. Сплошные насморки. Хорошо, что картошку в то время убирали уже комбайном, мы только ходили за ним и подбирали пропущенные картофелины. Морковь только подкапывали машиной, а мы её выдёргивали, очищали от земли и бросали в кучу, у которой сидели с ножами чистильщики: обрезали ботву, дочищали от оставшейся земли и собирали в мешки. То же самое делали и с сахарной свёклой. Только её надо было лучше очищать от земли, потому что сахарный завод мог и не взять грязную свёклу. Бывало и такое.
Арбузы сначала складировались непосредственно на поле в кучу на солому, а потом приезжала машина, в кузове которой тоже была постелена солома, и арбузы вручную, осторожно, укладывались в машину. Куда они потом увозились, мы не знали. У нас, во всяком случае, своих арбузов в магазинах не было. Арбузы были весом около трёх-четырёх килограммов, сочные, сладкие. Да ведь арбузы тогда росли не только в Тамбовской области, на её широте, росли и в Подмосковье. Ведь известны стихи, в которых есть такие слова (автор Анатолий Косенко):
«Где ж поспел арбуз такой,
как варенье сладкий?
Не у нас ли под Москвой,
на колхозной грядке?
Угадали, наш арбуз вырос в Подмосковье.
Сочен, сладок он на вкус,
ешьте на здоровье!»
Это Подмосковье, а Тамбов находится примерно на юг от Москвы на расстоянии несколько больше 500 километров, а наши края – ещё 120 километров от Тамбова, и тоже примерно на юг от него. Поэтому – чего бы им и не расти. А вот сейчас в Подмосковье для арбузов не очень складное время, не поспеют, только если специально выбирать для них места, пожарче и посолнечнее.
Теплолюбивые овощи выращивал мой отец, на пасеке в Яковлевском. Устроил тепличное место, кое-где даже сплошной заборчик поставил, где больше ветродуя, и выращивал арбузы, дыни, настоящие астраханские помидоры. И у брата Миши в Подхожем тоже получается. У его дома, за сараями, как раз получается такое же почти тепличное место.
В школе был настоящий медный колокольчик, килограмма на полтора. По его краю была надпись «Кого люблю, тому дарю», как и в начальной краснокустовской школе. Этот колокольчик, как говорили, был с церковной звонницы. Рядом со школой (а больше – рядом с интернатом) раньше была деревянная церковь св. Михаила Архангела (жители села Полетаево при нас ещё отмечали свой престольный праздник – Михайлов день). Она была не главная, а приписная, к церкви Покрова Пресвятой Богородицы, что находится в Рудовке (Калиновке). Её в каких-то тридцатых годах благополучно закрыли, как и главную церковь в Калиновке, всё церковное разметали, а из оставшегося здания сделали клуб. Так тогда любили бороться с религией: церкви превращали в клубы или в склады, других назначений не было. Разве только что совсем сломать, как Храм Христа Спасителя в Москве. Мы бегали в этот клуб на фильмы. Только на детские, потому что на вечерние фильмы нас просто не пускали. Это было не сложно, потому что фильмы шли не каждый день, а всего один или, редко, два раза в неделю. На какой-нибудь из них обязательно придёт кто-то из учителей, которые выведут тебя с позором. В этом же клубе проходили и разные торжественные мероприятия колхоза, а потом – совхоза «Полетаевский». В нём была и сцена, как и положено для клуба, которую соорудили в алтарной части бывшей церкви (в восточной части этого строения). Основная ось клуба (церкви) проходила по линии восток-запад, как раз по направлению на наш Красный Куст. В клубе часто проходили и концерты. Иногда – силами школьников.
Заканчивался мой пятый класс. На дворе – весна 1961 года. На улице очень тепло, солнечно. У нас какой-то урок. Вдруг, а это было 12 апреля, где-то в середине недели, уроки уже были последние, в класс забегает дежурный по школе, кричит, что в космосе наш Гагарин. Все выбежали на улицу к репродуктору. Передавали сообщение ТАСС о полёте в космос Юрия Алексеевича Гагарина. Но он в это время уже возвратился из космоса. Сделал один виток за сто восемь минут и приземлился. Нам сообщили о его полёте уже после приземления. До этого был запуск первого спутника, потом – полёты всяких Белок и Стрелок с возвратом на землю. А тут – человек! Такого события в то время никто ещё не ожидал, поэтому для всех это сообщение было ошеломляющим. Уроки для нас, естественно, закончились. Кто же тогда знал, что через семь лет, весной 1968 г., я буду на похоронах Юрия Алексеевича. Как буду хоронить, я поведаю в другом рассказе, «Институт».
В 1962 г., я учился в седьмом классе, подошла 45-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Наша Полетаевская школа давала по этому поводу большой концерт. Руководителем и организатором всех концертных постановок был Ходяков Виктор Николаевич, наш учитель пения, рисования, черчения, труда и физкультуры. А теперь можно добавить, что и режиссер всех школьных концертов и постановок. Наш класс тоже принял деятельное участие. Мне досталась небольшая роль. Я читал фрагмент подготовленного текста со словами:
А контра рядом, в остатках ночи
скрылась за угол с барельефом львиным,
ждёт, что голодные сами сдадутся ей.
Из-за угла нацелилась в спину
молодой, неопытной революции.
Похоже, что это Маяковский, не помню и не знаю. Поискал в Интернете, не нашёл. Может быть, кто-то из учителей сам сочинил такое? Тоже не знаю. Вполне возможно, а почему бы и нет? Вместо слова «контра» в моём тексте, напечатанном (что свято!) на пишущей машинке, стояло слово «контора». Причём, стихотворение было напечатано без разбежки слов, как у Маяковского, если только это был Маяковский. Вот примерно так, как я и записал. Я ещё недоумевал, почему это контора? Причём здесь контора? Да и никак не лепится в ритм стиха. И вот, на репетиции, я читаю свою часть со словом «контора». Виктор Николаевич подбегает ко мне:
– Чекалин! Ну, какая контора? Где ты взял контору?
Я показываю текст. Напечатанный, значит правильный.
– Да никакая тут не контора, а контра! Так надо читать!
Теперь всё стало на свои места.
В самом начале 1966 г., сразу после Нового года, за мной приехала мама, забрала в Узуново (в Яковлевское). Я не хотел ехать, но, что поделаешь. Мне не хотелось начинать учёбу в новой школе.
До 1924 г. Узуново входило в состав Трепольской волости (Митякинская волость) Михайловского уезда Рязанской губернии. В царской России село было барским поместьем. На правом берегу реки Березинка, раньше находился винный завод, где производили различные плодовые вина и наливки. На левом берегу (в настоящее время – в районе коттеджей) находились искусственные водоёмы, с чистой родниковой водой, в которых водилось множество видов рыб. При советской власти, в 1963 г., пруды были спущены для очистки, плитка снята, работы по очистке завершены так и не были, остались котлованы с родниками, дно заросло кустарниками. Но дело-то начиналось, как и революция: «пруды спустили для очистки», но дальше этого дело не пошло, так всё на разрухе и закончилось. Чуть выше от искусственных прудов возвышалось здание барского дома (сгорел в 1997 г.). Дом был огромный, двухэтажный с колоннами. В советское время дом использовался как строительная контора и жилой дом для рабочих Московской селекционной станции (МСС). Посередине села раньше находилась громадная Никольская церковь (Николая Чудотворца). По форме церковь напоминала Храм Христа Спасителя в Москве. В Узунове уже в 1578 г. стояла деревянная Никольская церковь (в это время населённые пункты Серебряно-Прудского района относились к Тульской епархии). Эта церковь (вполне возможно, что и достраиваемая, и перестраиваемая) простояла до 1822 г. Она была очень небольшой и довольно бедной. Находилась она тогда на месте кладбища (но какого, не понятно). В 1822 г. её продали на слом в село Колемино, а на старом месте построили часовню, которая до сих пор и находится там. (Эти сведения получены из книги «Приходы и церкви Тульской епархии 1895 года», поэтому теперь часовня там не находится, не дожила до светлого Христова Воскресения.)
Подозреваю, но точно не могу сказать, что эта деревянная церковь стояла на месте, где была наша дача, старенький деревянный дом, пятистенок, привезённый кем-то из Тамбовской области, а может быть, и губернии. Дело в том, что мы довольно часто находили около дома старые и старинные монеты. Например, медная «одна денга», греческие серебряные 20 лепт, игровой жетон в 5 империалов и другие.
В 1822-1828 гг. на средства майорши Ирины Афанасьевны Селезневой в селе построили каменный Никольский храм с двумя приделами: южный придел во имя святителя Дмитрия Солунского и северный придел во имя святителя Петра, митрополита Московского. С 1838 по 1920-е гг. при храме существовала богадельня. В 1857 г. храм обновили на личные средства дочери И.А.Селезнёвой Феодоссии Дмитриевны Григорьевой: вызолотили иконостасы, иконы украсили серебряными ризами с жемчугами, позже расписали стены. В 1931 г. церковь закрыли. Времена повальных разрушений не обошли стороной и эту церковь, её разрушили, а из кирпича храма в 1936 г. в Узуново была построена школа. До этого, с 1918 по 1936 гг., в Узуново была только начальная школа, которая ютилась в разных зданиях, не имея постоянного места. Со строительством кирпичного здания школа первоначально была начальной, в 1939 г. – реорганизована в семилетнюю, а в 1952 г. – в среднюю. В 1955 г. состоялся первый выпуск при директоре К.В.Рубанове (при нём же и я в 1966 г. заканчивал школу). Но мне пришлось учиться уже в новом здании школы, построенном в 1965 г.
С 2008 г. начала действовать вновь построенная Никольская церковь. Она намного меньше размерами, чем была раньше, и построена на другом месте (недалеко от дома, в котором жили мои родители), совсем недалеко от Узуновской школы. Название оставили прежним – Никольская.
Узуновская школа очень отличалась от Полетаевской. Она была просто заметно богаче. В эту школу приезжали даже иностранные делегации. Было много отдельных кабинетов: химии, физики, биологии, географии, истории. Что ещё замечательно, на мой взгляд, в старших классах в этой школе оставили уроки музыки и пения. На этих уроках показывали музыкальные фильмы, оперы, оперетты и другие картины, «Садко», например. А то Саша Васин брал баян и играл какие-нибудь песни, а все мы пели. «Чёрный кот» (Жил да был за углом чёрный кот…»), «Королева красоты» (По переулку бродит лето, солнце льётся прямо с крыш…»), «Велосипед» (Трудно было человеку десять тысяч лет назад…) и другие того же времени. Уроки музыки, за неимением учителя музыки, вела у нас учительница литературы, Васильева Нина Александровна, она же и учитель географии. Фильмы «крутили» сами ребята, развлекали себя сами, а она только сидела и, что хорошо, пела вместе с нами.
Об учителе и директоре школы К.В.Рубанове (1911-1995) есть воспоминания его внука, известного российского писателя, уроженца села Узуново, Андрея Викторовича Рубанова (его родители тоже учительствовали в Узуновской школе, до их переезда в Электросталь).
К.В.Рубанов родился в селе Селитьба Чкаловского района Горьковской области. Участник «Зимней войны» 1939-1940 гг. с Финляндией. В 1985 году награждён орденом Славы II степени. По образованию – филолог, институт закончил заочно. Член КПСС с 1950 года. Награждён Почётными грамотами Роно, Мособлроно, Министерства просвещения РСФСР, МК КПСС, Президиума Верховного Совета РСФСР, «Отличник народного просвещения». Он пользовался очень большим уважением и среди жителей села Узуново и других деревень, дети из которых посещали Узуновскую школу. Андрей писал, что его дедушка сделал очень многое для школы, и внутри неё (оборудованные кабинеты для предметников, спортивный зал внутри и спортивная площадка на улице, столовая и др.). Организовал хорошие уроки по изучению сельскохозяйственной техники. Впрочем, по его инициативе и была построена современная Узуновская школа. На его похороны весной 1995 года пришло порядка 2000 выпускников этой школы.
На уроках литературы у нас часто проходили чтения вслух положенных по программе произведений. В момент моего появления в этой школе мы проходили «Поднятую целину» Шолохова. Её и читали вслух. Чаще этим занимались Саша Васин и Женя Винский. У них это получалось артистичней. В некоторых местах мы хохотали до упада, так они могли это изобразить, в одном лице – несколько лиц.
В школе была своя столовая. Обеды были вкусные и не очень дорогие. Доплачивал совхоз «Россия», и он же снабжал продуктами. Никто никого не оставлял «без обеда». После обеда – пожалуйста.
За партой мы сидели вдвоём с Карпухиным Толей. Мы с ним единственные из класса приходили заниматься в физическом кружке, который вёл учитель физики Федотов Николай Иванович, муж Васильевой Нины Александровны. (В начале мая 2010 года Толя Карпухин на мотоцикле попал под машину и погиб; случилось это на шоссе Кашира-Серебряные Пруды, на мосту через железную дорогу Узуново-Рязань.)
Николай Иванович был очень нервный человек. Просто очень нервный. Во время войны он был командиром пограничного района (с 1939 года). Возможно, что это как-то сказалось на его психике. Говорили, что он был контужен. На кружковых занятиях мы вместе с Николаем Ивановичем делали электрическую разводку по всем партам в нашем классе, ставили розетки с крышками. Мы с Толей помогали, чем могли. Подать, принять, прикрепить и другое. А вот что касалось непосредственно электричества, то тут Николай Иванович нас не подпускал, делал всё сам, особенно, если розетки были под напряжением. Однажды его сильно ударило током, он даже отскочил, чертыхнулся, споткнулся и упал. Оказалось – «короткое замыкание». Но постепенно всё сделали.
Николай Иванович очень не любил девчонок, даже и не могу сказать – почему. Но мне так сказал Карпухин. А на одном уроке случилось и подтверждение тому. Вызывает Николай Иванович к доске девчонку. Она очень плохо отвечает урок, просто совсем не отвечает. Николай Иванович сычом не неё смотрит, взгляд его остановился, лицо покраснело. Карпухин толкает меня локтем, смотри, мол, что будет дальше. А дальше – Николай Иванович вскочил, стукнул кулаком по столу, прямо затопал ногами, громко закричал на ученицу:
– Дура! Вон отсюда! Дура!!!
И прочее. Урок на том и закончился, потому что Николай Иванович выскочил из класса. И не вернулся на урок.
В этот день у нас был кружок, в этот день его и ударило током, о чём я выше сказал. Я уж говорю Карпухину, что, мол, давай не пойдём на кружок. Да нет, говорит, он сейчас отойдёт, всё будет нормально. Да вот, вероятно, не отошёл, осталось ещё некоторое замешательство в его сознании.
Появились у меня проблемы с историей. Тогда в десятом классе проходили «обществоведение» и «новейшую историю». Больше тройки я никак не мог получить. Выучу, конечно, но расскажу очень косноязычно. Словом, по делам и получал. Класс за меня сильно переживал, поскольку, вероятно, очень не любил этого учителя, Степашкина Василия Алексеевича. Но потом положение несколько выровнялось, стал получать четвёрки. И всё чисто благодаря учительнице математики (алгебры и геометрии), Степашкиной Анастасии Степановны, которая была женой этого учителя истории. Она со мной поступала очень грамотно. Чтобы выяснить мои способности к алгебре и прочим математическим премудростям, она в начале урока давала мне карточки-задания (задачки) на разные темы из математики и геометрии со стереометрией. К доске не вызывала и с места не спрашивала. Даже уже и пройденное ими в других классах (понятно, что надо было готовиться к выпускным экзаменам). Она убедилась в прочной моей четвёрке, а после этого изменилось ко мне и отношение её мужа-историка.
Примерно также обстояло дело с химией. Учительница Устинова Мария Николаевна спрашивала меня на каждом уроке. Но с химией у меня были всегда хорошие отношения, я уже выше об этом писал. Ребята сначала пытались мне подсказывать, но потом перестали, я и сам справлялся с ответами. Но знал точно, что меня и в этот раз спросят. Я, к сожалению, не очень запомнил, как звали эту учительницу. Но когда в конце апреля 2005 г. дома отпевали отца, то Псалтырь читала именно она. Я ещё сказал маме, что я помню эту женщину, что фамилия Устинова, а вот где я с ней встречался – не помню. Мама и сказала мне, что она у нас вела химию. А сейчас она на пенсии, приспособилась читать Псалтырь при покойниках. Вот тут я и вспомнил, что она писала стихи, даже на одном из уроков нам что-то прочитала.
И ещё хочу рассказать о немецком языке. В Узуновской школе его вела Блохина Нина Алексеевна, очень хорошая учительница. Позже ей присвоили звание «Заслуженного учителя Российской Федерации». Когда она услышала моё произношение, оставшееся от школы в Тамбовской области, она пришла в ужас. Надо было, оказывается, говорить не «зихь», «михь», «дихь» и прочее, а мягко – «зишь», «мишь», «дишь» и т.п. Я, конечно, успешно переучился. Но потом, позже, в институте, на первом курсе, в очередной ужас пришла уже преподаватель немецкого языка Рыжикова Соломея Борисовна.
– Чекалин, – говорит она, – где это Вы так научились говорить? Нигде в Германии, в ФРГ и ГДР, немцы так не говорят. Это уж я Вам точно скажу!
Я ей рассказал, откуда у меня такое произношение. Соломея Борисовна предположила, что, вероятно, это какое-то редкое произношение, о котором ей не известно. Я снова успешно переучился.
В феврале месяце Серебряно-Прудский райвоенкомат устроил кросс-забег на лыжах на пять километров. Забег состоялся в пойме реки Осётр по лыжне, проложенной вдоль Каширского шоссе на поле, расположенном по другую сторону реки от дома дяди Пети Счастливого, бабушкиного брата ( но этот дом стал дяди Петиным несколько позже). Два круга по 2,5 километра. На таких лыжах я стоял впервые в своей жизни: в ботинках с креплениями. Хорошо, что ботинки оказались мне впору, моего номера. Помню, что пришёл совсем последним, через два часа после старта. Да я и не один такой оказался. Но, всё-таки, нас было очень мало. Остальные справились с большим успехом.
Весной школа (старшеклассники) пошла в поход по местам боевой славы. В Серебряно-Прудском районе, как раз в тех местах, почти через 430 лет, повторилось событие – подвиг Сусанина, но в отношении не поляков, а немцев. (Их механизированную колонну 11 декабря 1941 г. завёл в непроходимые для техники места, в заснеженный овраг, местный житель, семидесятилетний Иванов Иван Петрович, где она успешно завязла. Вскоре проводника убили.)
Поход был с ночёвкой. Я не ходил, но подготовил для него вместе с Толей Карпухиным рукописную карту-схему их пути по местности.
Вот и подошли выпускные экзамены. Первый – сочинение. Рядом со мной посадили, уж не помню кого, кажется – Степанова, совершенно бесполезного для написания сочинения человека. Да и я-то был не ахти какой борзописец в этом направлении. Учительница, Васильева, сказала, что всё, что я напишу, дам и ему списать. Что я и сделал. Сначала он написал черновик по моему чистовику (так было положено – писать и сдавать вместе с черновиком), а потом и чистовик, но уже по своему черновику. Он писал сочинение по Маяковскому, которое я выбрал. Всё у нас получилось удачно, оба «схватили» по четвёрке, но ему в аттестат поставили тройку. Его же посадили со мной, не со мной, а за мной, чтобы делать один вариант по письменной математике. И, как и по литературе, меня попросила учительница математики, Анастасия Степановна, дать ему списать решения. Тоже получилось всё удачно.
На выпускной вечер, 26 июня 1966 г., впервые в моей жизни я оделся в настоящий (свой) костюм, за которым мы с мамой ездили в Каширу. С одеждой в то время были большие проблемы. Как говорил потом в институте наш преподаватель по Истории КПСС, Василий Федосович Лялеко:
– Мы ведь как тогда, в молодости, выбирали себе костюмы. Берёшь брюки за брючины в размах рук, если подходят, то и покупали весь костюм.
Это если было что брать в руки. А если выбора нет, то обойдись тем, что есть. У кого-то из ребят уже были какие-то костюмы, в них они и пришли на выпускной вечер. А девчонки постарались нарядиться в новые платья.
Выдали аттестаты, сели за столы, понятно, что совершенно без спиртного. Но для кого как, ребята, всё-таки, сообразили что-то сухое пронести в школу. Но я в то время ещё не знал, что такое алкоголь, в любом его виде. Знать-то знал, конечно, но сам не пробовал, ни вина, ни портвейна, ни водки с самогонкой.
Я закончил школу без троек: получил четвёрки по русскому языку, литературе, алгебре, истории СССР, всеобщей истории, астрономии, химии, географии, черчению, пятёрки – по геометрии, обществоведению, физике, биологии и иностранному языку.
Аттестат в руки – и дуй дальше, куда захочешь.