Семь пядей

Медиумическая повесть, написана при помощи "яснослышания".

ЧАСТЬ I

Вечер не удался. Мы немного повздорили: поговорили, обвиняя друг друга во всех грехах – вспомнили молодость. Сейчас уже трудно представить до каких лет мы не обходились друг без друга – всегда вдвоём. Много горя видели мы в своих семьях, успокаивали, поддерживали, сетовали на судьбу всегда вместе. Сейчас раздор вышел совсем случайно: нечаянно брошенное слово – «негодяй». Рассорились из-за него, а слово не было адресовано другу, так сказалось случайно.
Теперь всё по порядку. Извинения не поступают, если ослышался, но чётко сказанное слово, требует объясниться – ссора тут ни при чём. Было нечто между нами, что тяготило его и меня. Дружба, основанная на взаимной симпатии – это было вначале. Затем возникло обстоятельство, которое могло рассорить нас, но ненадолго: мы оба были влюблены в одну девушку. Та история окончательно сблизила нас, хотя дело могло дойти до стрельбы. Сейчас я женат, он на грани развода – оба упиваемся разгулом: попойки, гулянки с жёнами чиновников (те охочи до веселья). Жёны изнемогают от таких мужей как мы с другом: женитьба ничего не дала нам, кроме обузы. Сейчас он один. «К жене ни ногой», - как говорит он мне. Меня жена перестала корить, только смотрит воспалённым взором, предугадывает следующий мой поступок.
  - Вчера был у Митрофановых, сегодня… Дай угадаю… Один – хорош, голубок…
  - По средам, - подсказываю я.
  - Ах, да! Среда! – говорит она торжествующим голосом. – Сегодня баня у Льва Давыдовича! Не пропускай!
  - Твоими молитвами, - я целую её в щёчку и ухожу как можно быстрее.
Иногда вдогонку слышу:
  - Возвращайся, инок проклятый.
Инок – моё прозвище в далёком детстве. Как узнала? До сих пор не могу понять.
Ну, а дальше всё расписано по минутам: сегодня там и там, завтра там и здесь…
Друг живёт в таком же темпе, если бы узнала жена его прозвище в гимназии, то давно бы помирилась. Мы дружили с детства: я был инок, он – изумрудный слон. Был бы слон – ничего, но он «изумрудный».
А началось с того, что я стал вестником смерти. На уроке по закону божьему читали псалом, я оговорился и вместо «серети», сказал «смерти». Батюшка смеяться не дал, но прозвище закрепилось, а вскоре переименован в иноки: оговорился в другой раз. Вместо «иже носимый», прочёл «инок Сима» - класс хохотал с батюшкой вместе. «Сима» не прижился, «инок» остался – до сих пор одноклассники вспоминают при встрече.
С изумрудным слоном у друга всё сложнее: лепил из глины чудище, выходил слон. Рог не рог – хобот какой-то, дай, думал, покрашу: взял зелёный цвет, чтоб слона не напомнил, а он взялся так, что и перекрасить не смог. Так и принёс, показал, на что учитель словесности, дававший задание слепить «чудо-чудное», сказал: «Слон у тебя получился забавный, весь аляпистый, изумрудный. Таких слонов не бывает, вот вам и чудо-чудное. Пять». Изумрудный слон так и приклеился к нему: называли сначала все, потом только я.
Была ещё история.
День-деньской мы неотрывно следили за одной особой: немолодая, нехороша собой и всё же вызывала к себе внимание подростков. Дело было вот в чём: однажды моя тётушка рассказала историю со следующим окончанием:
«Не смотри в глаза тому, кого знать не хочешь, а заглянул – подивись красоте живой мысли».
Речь шла об известных людях, а не обыденном, привычном и доступном. Другими словами: не проходи мимо прекрасного.
Я передал слово в слово доброму Слону, а он, в свою очередь, принял всё буквально: первая дама – была его.
  - Есть в ней что-то необыкновенное, - говорил он.
Я не подшучивал, но урезонивать не стал. «Поиски бессмысленны, обратимся к ней: найдём в ней прекрасное – зачаруемся».
Не долго мы так следили: нас «повязали». Сторож тоже следил, но за нами. Пришлось объяснять: «Мы не хотели. Спутали с другой…»
История длилась бы дальше, но дошла до моей тёти. Она высмеивать не стала, объяснила, что не могла предугадать наших поступков, и что так делать не следует: не хорошо преследовать женщину, даже если цели ваши благородные. А в напутствие сказала: «Хорошо одно: вам можно доверить тайну». Мы тогда пропустили мимо ушей, не до того было, а через несколько дней, когда всё забылось, пришла от тёти записка:
«Приходите в полночь, что-то расскажу». И адрес указала.
Это было недалеко от нас, а изумрудному слону – через дорогу перейти. Ладно, решили мы, придём. Родителям не рассказали, а как все уснули, прошмыгнули в открытые окна и были на месте.
С этого и начнём рассказ.
  - Вот вы где, мальчики, - тётя сидела спиной к двери и по шороху определила наше присутствие, - входите. Вон, видите стул? Присаживайтесь, ничего, что один, вам хватит места. Вот слушайте, зачем я позвала вас. Здесь комната, сразу за вами, завешена портьерой, в ней найдёте сундучок. Но прежде вы должны узнать страшную тайну. В этой комнате находится человек, невидимый для всех и для вас пока, - она хитро прищурилась. – Знать бы не надо было и вам, но не выдали меня с той женщиной – доверю. Был один человек: угрюмый с виду, работал, хаживал в гости, но не любили его. Не злой, не лентяй, а вот среди людей не принялся. Однажды заглянул к нему один приятель: «Хочешь, покатаемся?» Приятелю нужен был наперсник в делах ухаживания: оба были неженатые. Согласился, поехали. Женщины с виду хорошие, не девицы, конечно, но кто их там разберёт, - тётушка махнула рукой, показывая небрежение к теме женщин. – Одна была особенно хороша, она и приглянулась нашему угрюмому мужу, а приятелю другая по нраву пришлась. Ухаживали, не ухаживали, а только у одного стала кровь носом течь: здоров был, а тут такое. Женщины смеются, забавляются, шутят: не они, мол, ничего у них нет, кроме молодости, - тётя опять махнула рукой. – Умер приятель, будто подкосило что-то. «Нехорошо, - думает угрюмый муж, - как бы меня не коснулось». Да поздно, уж носом кровь идёт. Остановиться не может, всё к зазнобе ходит, а что губит его, пытается выведать. Только чувствует: умрёт он, не доживёт и дня. Пошёл к знахарке, рассказал, та выслушала, совет дала: «Смерти уж не миновать, сделай вот что: не ходи к ней, зарок дай, а пойдёшь, «невидимым стану», скажи». Не смог устоять, пошёл, зарок помнит. Не дошёл до дому женщины – исчез: рук своих не видит, ног. Обомлел: наваждение-то сошло, не тянет к злодейке, а тела не видно. Женщина вышла, осмотрелась: «А, вот ты какой сейчас. Ну, что ж, проваливай». Недовольна ведьма была, что не убила, а кто помог – не ведает. Вернулся в дом как есть невидимый. Живёт вот тут, - она ткнула пальцем в портьеру.
  - Тётушка, - спрашиваю я, - как же он ест?
Мы с другом переглянулись, хихикнуть не успели.
  - Никак, малыши, - тётя одёрнула нас от недостойного поведения, - не нужна ему еда сейчас, а нужно вот что.
Она достала из шкатулки письмо.
  - В письме говорится: «Кто откроет шкатулку, достанет это письмо, овладеет тайной».
Она осмотрела нас, серьёзны ли мы? Мы не смеялись.
  - Теперь возьмите моё поручительство.
Она протянула руку, в ней клочок бумаги, на нём нацарапаны буквы: Ш Б С.
  - Теперь вы должны дать мне слово молчать, чтобы не узнали от меня или кого другого по этому делу.
Мы поклялись. Она заметно занервничала, когда в клятве мы упомянули, не есть сладости, но для детей простительно, подумала она, наверное.
Мы молчали и слушали. Тётушка беспокоилась и просила не перебивать.
  - А теперь, молодые люди, мы откроем сундучок, потайной карман. В нём находилось когда-то, - она помолчала, думая говорить ли нам об этом, потом решилась, - заветное слово. На старом пергаменте написано слово, его произносить не разрешалось. Я его не помню, - она поморщилась: врать не умела, - но бумагу эту найти вам нужно. Клочок, как этот, - она снова показала бумажку с буквами: Ш Б С. Найдёте, никому не показывайте, сожгите. Этот человек, - она снова указала на портьеру, - освободиться должен, с ним и другие: ведьма многих заколдовала.
  - Он умрёт? – заговорил Слон.
  - Тц-с-с, - тётушка приложила палец к губам. – Вам ещё рано об этом – потом, потом. Теперь только одно: идите и никому не рассказывайте. Узнаете пергамент, заполучите, а потом, сами знаете. Ну, идите.
Мы осторожно вышли, на цыпочках пробрались в коридор, оттуда на улицу.
При других мы не обсуждали наш секрет: мы оба в него поверили.
Как узнала тётушка эту странную историю? Я не спрашивал, мама раньше говорила: «Странная она у нас: добрая, но странная». Я решил, что она добрая волшебница и Слону сказал.
  - Да, я тоже так решил.
Мы пошли в музей, ничего похожего не увидели, но просмотрели все экспонаты, связанные с историей.
  - Это всё не то, тётя сама бы нашла, если бы на выставке было.
  - Нас попросила, зачем? – подхватил Слон. – Пронырливые?
Мы решили: наш возраст позволяет любопытство.
На какое-то время мы забыли про поиски: нужно было учиться, успевать. Слону отличные оценки давались с трудом – он старался.
Вот на рождество, к нам приехал брат матери, мой дядя: солидный такой, а веснушки на носу как у меня. Разговорились. Тётушка у нас, виду не подаём про общий секрет. Вдруг он выпалил как из пушки:
  - А где твои секретные бумаги? Забыла про них, чай?
Тётушка мне дала знак молчать, а сама в тон ему говорит:
  - А я не спросила, как у тебя с той блондинкой?
Оба рассмеялись. Мы весёлые и отец шутки любил. Как его не стало, мама поскучнела, стала серьёзной, а тут родные с весельем к нам – хорошо стало.
Наедине с тётушкой я спросил:
  - О той бумажке спрашивал?
  - Не его это дело, не знает. Были другие, и древние совсем: я разгадывать училась, вот он и шутит. Бабушка твоя много знала, мне передать хотела, - она вздохнула, - не успела, - и опять сморщилась.
Я покачал головой.
  - Не умеете вы, тётушка, врать.
Мы уже говорили по-свойски, но хоть я её любил и она меня, особой дружбы не было: я ребёнок ещё в её глазах был.
Мама не спрашивала, о чём мы с тётей шепчемся, но была довольна, что я окружён заботой: «Трудно одной растить мальчика», - говорила она.
Я не считал себя обделённым: меня окружали друзья, и Слон был в их числе.

Прошло два года. Мы не забыли про пергамент, но тётушка напомнила мне:
  - Скоро похороны, убили или убьют кого-то из близкого мне окружения. Знаю – сделать не могу ничего.
Она посокрушалась ещё.
  - Тётушка, - спросил я, - может, я сам на колдунью выйду, найду её?
Она с интересом посмотрела на меня, потом сказала:
  - Вот что я скажу тебе, мой родной, нашей жизни это не стоит. Будем действовать по плану.
Её тон не принимал возражений.
  - И ещё: если она узнает, что я охочусь на неё, убъёт меня и тебя тоже. Пергамент где-то здесь. Есть след от каждой вещи, он будто сам указывает на себя. Что это? – она рассуждала вслух. – Книга? Обёртка? Завёрнуто в трубочку, вот так – она показала, как завёрнуто.
  - Фантик! – вскричал я. – Девочки ими играют, меняют друг у дружки.
Тётушка с интересом посмотрела на меня.
  - Возможно, ты прав, но посуди сам, зачем прятать старинный пергамент в цветной фантик? Девочки играют, развернут, не то и выбросит какая-нибудь из них, если найдёт. Но ты прав, так свернуть можно только в одном случае – конфета.
  - Но ведь сжечь могут без нас? Мусор, подумают.
  - Могут, но не сожгут, - уверенно заявила тётушка.
Через день уже мы со Слоном искали фантики. Было странно на нас смотреть: взрослые почти юноши смотрят на конфетные обёртки. Мы и сами поняли неладное.
  - На улицу не бросят, - уверенно заявил я, - висит где-нибудь на ёлке, украшением.
Мы переглянулись. В каждом доме есть ёлка на рождество. Где фантик искать? Я вспомнил тётушкин «след». Рассказал другу.
  - Надо сосредоточиться. Приведёт или нет? Мне вдруг захотелось идти вон туда, - я указал на улицу, пересекающую нашу. Идём.
Мы прошли квартал, ноги несли меня вперёд, Слон едва поспевал за мной.
  - Вот мы пришли, - я чётко знал, что это тот дом.
  - Это дом твоей тёти, забыл?
Я ахнул, это был просторный тётушкин дом, с двумя этажами, выходом в сад (этим она гордилась).
  - Что-то в этом не согласуется, - с сомнением констатировал я, - почему бы ей самой не поискать в доме?
Вдруг меня кто-то окликнул:
  - Серёжа!
  - Мама? Ты здесь?
  - Я здесь из гостей, а ты?
  - Мы здесь были неподалёку, зашли посмотреть на дом.
  - Поздно уже смотреть, едем.
Нам со Слоном досталось одно место на двоих: пролётка была узкой. Я не тонкий, да и Слон соответствовал прозвищу. Доехали.
  - Всё-таки ты мне не сказал, зачем под домом ходил и друга вытащил?
  - Потом, мама, - я считал себя уже взрослым, пушок над верхней губой уже пробивался.
Мама видела моё взросление, но по-прежнему считала меня своим ребёнком, которого надо опекать.
На следующий день я напросился к тётушке в гости и прихватил Слона.
  - Жду, - тётушка была нелюбезна, - вчера из окон смотрю, идут – двое. Ба! Племянник с другом. Я не приглашаю к себе, помни. Вот возьми гостинцы и ступай, и ты тоже.
Тётушка ругала только меня, но Слону не понравилось её обращение.
  - Её будто подменили.
  - Видел, разозлилась.
Я был здесь только в детстве, когда отца не стало. Меня развлекали гостями, поездками, сладостями. Мама плакала очень, с тётушкой оставляла, но та сама стала приходить в наш дом, к себе больше меня не звала. С мамой – другое дело: она становилась спокойнее, как возвращалась от сестры, что-то было между ними, может, думал я впоследствии, спиритические сеансы, проводимые моей тётушкой (ходили слухи). На этот раз взволнованность моей мамы послужила мне упрёком.
  - Видишь ли, дорогой племянничек, я не настолько стара и глуха, чтобы не слышать, что говорят о твоей матери: будто она оставила воспитание сына на таких же юнцов, как и он сам. Теперь объясни мне, что ты делал в моём саду?
Я начал с извинений. На что тётушка мотнула головой, мол, хватит – продолжай. Пришлось объяснить всё по порядку. Тётушка слушала меня внимательно, потом спросила:
  - Так ты не знал, куда шёл?
  - Я не думал, что приду к вашему дому, только потом… - тут я запнулся, - тут мы с Сергеем (Слон мой тёзка) решили, что вы, тётушка, должны знать, это ведь в вашем доме сейчас старинный пергамент?
Теперь я в этом уже не сомневался: тётушка покраснела и как-то осунулась сразу.
  - Ладно, Серёжа, расскажу, как всё дело было. Пергамент действительно у меня, завтра его отдам, но не тебе. Послушай, тут не только ты ищешь, - она запнулась, видя мой нахмуренный взгляд, - ты должен найти его не у меня, тебе его передадут, возможно, но пока…
  - Что-то изменилось с того времени, тётушка? – я стал настаивать.
Видя моё упорство, она согласилась.
  - Да, ты искал, - она кивнула в сторону Слона, - и он тоже, тайну сберегли, не выдали никому, - она продолжила неожиданно, - он внезапно нашёл меня, уговорил сдаться ему, иначе… Сам понимаешь, у нас с этим строго. Но о тебе я не расскажу, - она помолчала, - пока… Видишь ли, я вся в его власти. Успей, прошу тебя, Серёжа, - она уже молила, - больше ничего не скажу.
  - Так это колдун?
Она помотала головой.
  - Их много, я не ожидала. Никого не хочу видеть, даже тебя, Серёжа.
Она хотела заплакать, вытащила платок, но потом передумала.
  - Больше не приходи, - потом загадочным голосом добавила, - уговор в силе, Серёжа.
Мы вышли.
  - Всё не так, как мы думали, - сказал Слон, - теперь мы в опасности, если колдун узнает.
  - Теперь все новые знакомые под подозрением у нас. Хотя тётушке это не помогло, новых знакомых у неё не было.
Было над чем поразмыслить. Мы со Слоном шли молча, ехать не хотелось, да и все проезжающие мимо коляски были заняты.
  - Молодые люди!
Нас окликнул господин в фетровой шляпе, одетой наискосок. Так смотрелось элегантней, видимо, думал он.
Мы оглянулись. Наш преподаватель словесности – узнали мы не сразу. Одет был по-другому и манера не его. Мы поздоровались, и тут до нас дошло – это не он, очень похож, но другой человек.
  - Я вас не понимаю, молодые люди, на мне что-то не так?
Мы переглянулись, он нас не узнал – он другой.
  - Всё так, и с видом у вас всё в порядке, - пытался я острить, - чем обязаны?
  - Позвольте утрудить вас расспросом, адресок тут у меня, - он полез в карман за бумажкой.
  - Поезжайте на извозчике, он покажет и довезёт, куда вам следует, - Слон принял наступательный вид.
  - Ну-ну, молодые люди, зачем же так? Я был на извозчике, - тут уж новый знакомый отличился в словесности, - довёз, вот сюда, - он показал на сквер.
Мы переглянулись, он не мог выйти из экипажа у нас перед носом, мы бы заметили. Такую заметную фигуру, как учитель словесности, мы пропустить не могли. Заметив, что «молодые люди» ему не верят, он продолжил:
  - Скажите хотя бы, где располагается этот дом?
Он протягивает бумажку с адресом моей тётушки.
  - А-а-а, это, - указанный дом был домом моей тётушки, я, стараясь быть спокойным, сказал, - мы его прошли уже, он дальше, идите в обратном направлении.
Слон всё понял.
  - Позади дома сад, увидите.
  - Большое-пребольшое спасибо, молодые господа, - он картинно поклонился.
Мы ответили ему тем же поклоном. Когда господин удалился на достаточное расстояние, я спросил:
  - Ты заметил родинку на щеке?
  - Правой? Заметил.
Следующий разговор нас со Слоном смутил ещё больше: мы обедали у нас, мама, как всегда, пригласила своих подруг. Мы со Слоном с одной стороны стола, мама с подругами – с другой. Мы сначала не прислушивались, ели молча, вдруг мамина близкая подруга обратилась ко мне и спросила:
  - Серёжа, ты видел сегодня того господина? – она помолчала, потом добавила. – На Марка Андреевича похож.
  - А, этот, - нехотя отозвался я, - ничего особенного, дорогу спросил.
  - И только?
  - Да. А что? – спросил я равнодушным голосом.
  - Ничего, я просто спрашиваю.
Я равнодушно уставился в тарелку. Слон пнул меня под столом и, как ни в чём не бывало, попросил ещё кусочек хлеба, хотя один лежал возле тарелки нетронутый. Мы сделали вид, что увлечены своими разговорами, но теперь наше внимание полностью переключилось на дам. Они оживлённо обсуждали наряды, но вдруг ни с того ни с сего:
  - А он-то с чем пожаловал?
Они все трое понимали, о ком говорят и мы тоже. Слон попросился из-за стола «вымыть руки», мама отпустила:
  - Конечно, Серёженька, иди.
Я ел и слушал, но они говорили тихо, я едва мог расслышать:
  - Ничего пока не будет, не время, - это говорила мамина подруга Лидия.
  - Хорошо тебе Лидочка говорить…
Разговор утонул в шёпоте, я сделал равнодушный вид и вышел из-за стола. Прямо за дверью стоял Слон, я не удивился даже.
  - Вернёмся?
  - Нет: в комнате всё есть, фрукты тоже.
Дамы смеялись, и разговор больше не возвращался к интересующей нас теме.
  - Значит, ты подслушал? – спросил я, когда мы находились уже в моей комнате.
  - Нет, не всё, - смущаясь, ответил Слон, - они всё о своём, женском говорили. Только вот сказали… - и он повторил, что слышал я, но добавил, - всему виной Маргарита Сергеевна.
 Это тётушка моя.
  - Почему эти дамы знают, а нам твоя тётя не сказала главного, не предупредила?
  - Думаю, она берегла нас, - я напряжённо думал. – Знаешь, ведь она в опасности.
  - Как и мы, - сказал Слон. – Надо молчать, и делать вид, что нас не интересуют их секреты. И вообще, мне пора домой, завтра увидимся.
Но шум из коридора остановил его на пороге.
  - Серёжа, иди ко мне, - мама звала меня.
Дальше происходило то, что бывает, когда в доме покойник.
- Сестра умерла, Серёжа, неожиданно. Сердце, наверное, сейчас только сообщил посыльный. Я еду, ты здесь оставайся, если Сергей хочет, пусть побудет с тобой, хотя ты уже большой.
Мама вздохнула, поцеловала меня и перекрестила, я чуть не заплакал.
  - Ну-ну, Серёжа, это ни к чему.
День близился к закату, Слон, наконец, ушёл домой, мама вернулась, ещё больше расстроенная. Ей хотелось выговориться, но она меня жалела.
Через два дня, когда всё было готово к похоронам, снится мне тётушка.
  - Сожги меня, Серёженька, сожги меня, - просила не свойственным ей жалобным голосом.
Что это могло значить? Слон был у меня, утешал, как думал он. Я рассказал ему про её просьбу.
  - Это может быть только одно, пергамент в гробу, - сказал и выдохнул.
Я согласился.
  - У нас ведь не сжигают умерших, а она просит.
  - Матери не говори, всё испортишь. Она хорошая, но знает много, как бы до неё не добрался колдун.
Мы оба не сомневались, что колдун виновен в смерти тётушки, но я не мог допустить мысли, что мама поплатится за тайну, которую мы поклялись хранить.
  - Нет, ей ничего не известно. Лидия нарочно ей говорит, может, хочет проверить, что ей может быть известно от сестры? Но вряд ли тётушка ей доверить могла свою тайну, она и не верила ни во что, только после смерти отца загрустила, но это совсем не то.
Я успокаивал себя, но понимал, что может, очень может…
Лидия действительно была ведьмой, и в подруги маме навязалась, так что мама души в ней не чаяла. А узнал я это случайно: по дороге домой, мы, как всегда, вместе со Слоном шли и готовы были уже расстаться, его дом был рядом, увидели её. Она шла под руку с нашим учителем словесности. Да, это был он. Я, наконец, понял игру, которую затеял он и его помощники в лице Лидии и других особ, да ещё моей тётушки, которой лежать в могиле. Актёры, на сей раз, из нас получились никудышные. Я поздоровался с маминой подругой, а учителя мы только сегодня встречали в гимназии, он переоделся, но был узнаваем.
  - Вот так встреча, молодые люди, - ничуть не смущаясь, весело поприветствовал нас учитель словесности.
Мы, раскрыв рты, смотрели вслед удаляющейся паре.
  - Теперь понятно, - это Слон первый очнулся. – Думаешь, это они нарочно мимо нас прошли?
Мне это не приходило в голову ещё, я ответил:
  - Может, случайно встретились?
  - Он знает наши адреса, прошёл бы мимо, не-ет, хотел, чтоб мы узнали, и Лидию с собой потащил.
  - Надо маме сказать, хоть предупредить.
  - Да, но не выдай себя.
Я зашёл к Слону, меня всегда хорошо встречали, и сейчас мама Слона-Серёжи встретила ласково.
  - Проходите, Серёжа, оставайтесь у нас отобедать, у нас утка.
  - И какая! – подхватил отец Слона.
Славные у него родители, думал я всегда, хорошо бы мой отец был бы жив.
  - Нет, спасибо, мама ждёт.
  - Похороны будут скоро, Серёжа? – участливо осведомилась мама.
  - Нет дяди, мама не хочет хоронить без него. «Ещё день ждём», - сказала.
Вздохнули, помолчали.
  - Ну, мы к себе, - Слон, как всегда, выручил из неловкого положения.
Я ходил в гимназию, хотя мог сидеть дома, правилами позволялось. Но похороны затягивались, и мама сказала:
«Ходи в гимназию, сынок, что дома сидеть будешь?»
Мы обсудили наше положение, но ни к чему не пришли. У Слона были плохие оценки по словесности и с учителем словесности, нашим колдуном, придётся ему говорить с глазу на глаз – это мы понимали. Я помогал, как мог, но выучить стих за него не мог, а он, то ли ленился, то ли вправду памяти не было на запоминание. Его мама качала головой, но наказывать не решалась, отец помалкивал.
  - Приходи сегодня, поучим вместе, я помогу.
  - Приду.
Вечером мы зубрили, да так, что криком, шёпотом, даже петь пробовали…
Утром он уже всё забыл, но на уроке поднял руку и всё рассказал. Впоследствии мы так и учили стихи.
Сегодня приехал мой дядя, похороны завтра, всем раздали приглашения, родители Слона тоже приглашены. Мама не скупилась, обставила всё с роскошью: цветы, венки, дубовый гроб, дорогой катафалк. Поминки готовились на славу: приглашены повара из дорогого ресторана.
  - Голубушка, куда столько денег? – говорил мой дядя.
Мама устало махала рукой.
  - Оставь, не об этом сейчас. Серёжа, иди голубчик, воды мне принеси.
За дверью послышалось:
  - Что она ему наговорила? Знает что-то, молчит.
Я быстро налил в стакан воду, принёс, но они ещё обсуждали что-то между собой, я вышел.
Подготовка к похоронам шла полным ходом. Пришёл Слон, он опять сдал хорошо и был доволен, улыбка не сходила с лица.
  - Я чуть не запел.
Мы засмеялись.
  - Мальчики!
  - Это нас, - мы прикусили языки, - мы не будем, - это я ей, - Слон сдал на пять.
  - Молодец, Серёжа. Мальчики это к вам пришли.
  - Кто ещё?
Мы растеряно переглянулись. На пороге стоял наш знакомый.
  - Проходите, присаживайтесь.
  - Мы учим, - с гордостью похвастал Слон.
  - Я не об этом, вы знаете больше, чем можете мне сказать. Так, молодые люди?
Наш колдун уже не таился. Мы смотрели прямо ему в глаза и ахнули, будто гроб светился в них.
  - Марк Андреевич, мы не знаем ничего, о чём вы спрашиваете, - я отвечал спокойно, - нам было интересно знать, почему вы переоделись? Мы вас тогда не узнали.
Слон имел скучающий вид.
  - Сергей, ну я пойду?
  - Иди, завтра, как договорились. Завтра, Марк Андреевич похороны моей тёти.
  - Знаю, Серёжа, сочувствую. Так, значит, ничего не имеешь мне сказать?
  - Ничего, Марк Андреевич: мы с тётушкой редко виделись, даже в дом к себе не пускала.
  - И в тот день?
  - В тот тоже, мы только мимо шли.
  - Все пролётки заняты были, - уже с порога вмешался Слон, - до свидания, Марк Андреевич.
  - До свидания, Сергей, я скоро догоню.
  - Что-то не клеится, Сергей, подумай: ведь Маргарита Сергеевна могла жить, а тут вдруг умерла? – загадочным голосом продолжал испытывать меня колдун.
  - Мама сказала – сердце.
  - Не жаловалась, наверное. Доктор не посещал?
  - Я этого не знаю.
  - Ну, ладно, ладно, Серёжа, это я так, думаю.
  - Ничего не передавала?
Я смутился, он заметил.
  - Мне? Гостинцы, как всегда, конфеты. Я их люблю, - извиняющимся голосом сказал я.
  - Ни это, ни это, Серёжа. Может ещё что-то?
  - А, - радостно вспомнил я, - подстаканники нам с мамой, сказала, что ей не нужны, гостей не ждёт, ну, а у нас всегда есть, - с неделанной грустью закончил я.
  - Не расстраивайся, Серёжа, ты ещё молод…
Вдруг раздался голос из гостиной:
  - Серёжа, Марк Андреевич, идите пить чай.
  - Вот и матушка зовёт, идём, Серёжа.
Я поплёлся следом. В гостиной «допрос» продолжился:
  - Я, Вера Сергеевна, мало знал вашу сестрицу, нелюбезная была ко мне, так и к вам, вижу?
Он обвёл присутствующих глазами. Дядя скривился.
  - Маргарита замкнутая была с детства, но добрая.
  - Да-да, помню, - сказала мама.
И рассказала известную в нашей семье историю, как она спасла котёнка из воды, мальчишки топили, а она вытащила, платье промочила, дома ругали.
  - Кошка потом долго жила у нас, - закончила она свой рассказ.
  - А добро? Кому всё?
Мама кивнула на меня.
  - Ему? Сергею?
  - Если не будет другого завещания, а его нет.
Дальше разговор пошёл в другое русло и меня отпустили.
  - Иди, Серёженька, наберись сил. Утром принесут одежду, всё новое, оденешь.
Я ушёл к себе. Ночью не спалось, будто кто-то не давал заснуть.
  - Сергей, слышишь меня, сожги…
Только помню из обрывка сна.
Утро выдалось неспокойным, все взбудораженные: несколько раз заходила мама, спрашивала – как я? Я отвечал, что готов, чувствую себя хорошо. Мама вся в чёрном, в шляпке с плотной вуалью, дядя выглядел франтом, но был хмурым. Дальние родственники подъезжали к крыльцу, знакомые, соседи – все уже собрались. Процессия началась.
Похороны были скучные для зевак, мне всё время хотелось плакать, но строгий вид мамы сдерживал меня. Слон плёлся позади вместе со своими родителями.
  - Серёжа, - сказала мне мама перед самым прощанием, - не бойся, я рядом.
Я не понял её. Она сжала мою руку. «Что она хочет мне передать?» - мелькнуло в голове. Мысли, будто сопротивлялись, не давали понять главное: сон – «слышишь меня, сожги », мама сжимает мою руку…
Я понял, кивнул.
После похорон взрослые угощались, вели разговоры, мы со Слоном уединились.
  - Пойдём отсюда, Слон.
  - Я сам хотел предложить.
Я предупредил маму, и мы вышли.
  - Погуляем?
  - Не сегодня. Надо вернуться туда.
  - К тому человеку? Ты помнишь?
  - А ты?
  - Портьера и больше ничего. Пока…
Слон с удивлением принялся меня разглядывать.
  - Вот как?
Мы шли в сторону его дома. При свете дня мы собирались сделать главное: выполнить волю моей умершей тётушки.
  - Неужели он не заметил тебя?
  - Заметил, но не понял. За нами следил всё время, люди шныряли по дому, половину из них не знаю, как и мама. Ради меня, наверное, терпела присутствие чужих.
Мы быстро поднялись по лестнице, позвонили в дверь.
  - Та? – усомнился Слон.
  - Я помню, хоть и в полночь было.
  - Ну да, только никто не открывал, а сейчас?
За дверью зашаркали.
  - Кто-о?
  - Мы от Маргариты Сергеевны, - ответил я.
  - Давно жду, проходите. Как узнали? Сама рассказала?
  - Я её племянник, Сергей, - представился я, - это мой друг, тоже зовут Сергеем.
  - Так легче запомнить, - прошамкала старуха.
Ей было лет восемьдесят, как казалось нам тогда, древняя, высохшая: кожа да кости.
  - Представляться не буду, что вам, молодым? Делайте, зачем пришли.
Она исчезла в другой комнате. Я повёл друга по анфиладе комнат, будто был здесь вчера.
  - Вот, здесь.
Окна выходили во двор, кресло на прежнем месте. Портьера. Где она?
  - Вот она: мы сидели лицом к тётушке, это здесь. Свет падал сюда и отражался в зеркале.
Оптическая иллюзия чуть не сыграла с нами шутку.
  - Здесь дверь.
Я отдёрнул портьеру. Дверь, жёлтая, с коричневатым оттенком – неприятный цвет, отталкивает.
Я открыл, дверь легко поддалась: небольшое движение – вот она, комната невидимого человека. Пусто. Кроме стола и двух стульев в комнате ничего нет. Огарок свечи на столе.
Я вспомнил.
  - Спички, чем зажечь? У меня нет. У тебя?
  - Вот, всегда ношу, на всякий случай, - и протягивает коробок.
  - Если бы я взял или попросил…
  - Тебе нельзя было, а у меня всегда с собой, - врал Слон, его карманы мне были известны.
Я достал бумажку, в ней завёрнут «пергамент», синевато-серый кусок то ли ткани, то ли податливой бумаги со словами, написанными на каком-то древнем языке.
  - Это не славянский, нет, - заключил Слон, «знаток» всех языков.
  - Смотри, здесь не так буквы расположены, их хочется прочитать вслух.
  - Не читай, помнишь?
  - Не читаю, но посмотри, - явно вырисовывались два слова, я буква за буквой показал Слону.
Он ахнул.
  - Мы не знали?
Бумага-ткань не хотела гореть: огонь то и дело гас. Мы с упорством продолжали.
  - Может, ночью надо было? – догадался Слон.
  - Нет, тётя не говорила, только «сожгите».
Спички были на исходе. И опять Слон:
  - Вот огарок свечи, давай зажжём.
  - Как мы раньше не догадались?
Слон укоризненно посмотрел на меня.
  - Я подумал, но ты тут главный.
  - Тогда тебя бы не было со мной, тётушка говорила с нами.
Слон был успокоен. Последней спичкой мы зажгли огарок. Ткань поддалась, стала плавиться, потом загорелась. Мы смотрели на пламя, будто вздыхало что-то внутри нас.
  - Всё. Будто не было.
Огарок распластался по столу. Мы ушли, нас никто не провожал.

Мы вернулись. Пьяные гости уже разъезжались, остались свои. Мы ушли в мою комнату. Заглянула мама, лицо выражало тревогу, потом сказала:
  - Ничего-ничего, хорошо, что вы дома, - и закрыла дверь.
Нас пригласили отобедать, хотя врямя обеда давно прошло. После окончания трапезы мама сказала:
  - Как вы ушли, Марк Андреевич засобирался, потом передумал.
  - Сдам, сдам, - сказал Слон с полным ртом, - пусть не беспокоится.
Все улыбнулись.
Эта история имела окончание.
Наследником оказался не я: всё наследство досталось дяде. После его смерти, не имея наследников, дядя завещал мне. А вот пергамент имел последствия, о которых потом расскажу.

ЧАСТЬ II

Всё происходило иначе, чем нам думалось. Признаки того, что мысли наши уходили по ту сторону действительности, были налицо. Но ведь как было?
Тогда ещё «зелёные» малолетки, мы хотели таинственности, играли в неё, но было ещё что-то, об этом узнали нескоро.
Действительно Марк Андреевич нам помог впоследствии разобраться с делами тётушки – он сказал:
  - Вашу тётку, молодой человек, я знал хорошо. Вы испугались? Нет-нет, не думайте, никакой близости между нами не было, однако, должен поручиться и за другое: не было между нами связей, кроме как деловых. Ваша тётка была деловым человеком. Удивлены? Однако это так. Она приобретала акции и избавлялась от них в подобающий момент – всегда была в выигрыше.
Он замялся, некоторое время думал, потом продолжил:
  - Однако было ещё: тётка ваша любила таинственность и окутала ей свои продажи. Покупала она охотно, не стесняясь говорила об этом, но затем умолкала: что с этими акциями никто не знал, она переводила разговор в другое русло и спрашивать перестали. Я попался на её удочку. В первый раз поверил другому лицу, и как облапошила, - он покачал головой, вспоминая неприятное для себя событие. – Ну, так вот, молодые люди, я поклялся впредь не попадаться на уловки этих барышень, и больше не попался ни разу. Она заподозрила меня в смутных делах, но пока я ей не мешал, не трогала. Потом… это трудно объяснить, конечно, я был не прав, но тётушка ваша – львица в вопросе выгоды, не давала вздохнуть свободно: выкупала всё, что могло приносить хоть какую выгоду. Ну, я сорвался: всего один раз подсунул ей «прогоревшие» акции, это и послужило началом её конца. Дальше дела продвигались из рук вон плохо: у меня и у неё. Однако мы пустились на риск и скупили акции не прибыльной компании, которой пророчили крах. Компания не разорилась, а постепенно пошла в гору: цены на акции поднялись. Мы стали дружно распродавать, вот тут-то и произошло.
Он долго молчал, поднял на меня глаза и посмотрел в упор.
  - В магию верите, молодой человек?
Я помотал головой.
  - Не верите. А я вот стал верить. Мы же знали друг друга давно, вас ещё в помине не было. Вера Сергеевна, ваша мать, упрекала меня: «Женился бы, ждёт». А я тянул, не верил, потом уж поздно, да и ей не хотелось больше выходить за меня. Я предлагал. Она только рассмеялась: «Поздно». Магия на меня действовала плохо, что-то не так со мной. У Марго выходило: всё, что не скажет – сбудется. Как это у неё получалось?
Марк Андреевич хитрил, добивался признания, наверное.
  - Я не пробовал даже, всё она… И со свитком… Не знаете?
Я помотал головой.
  - Нет. Тётушка не говорила.
  - Вот-вот, барышни: всё бы им уловки, секреты…
Разговор закончился, мы со Слоном в недоумении разошлись по домам. Дядя ещё был жив, про акции он бы знал, но разговоров не велось. Я молчал. Однажды только спросил мать:
  - Правда, что Марк Андреевич делал предложение моей тётушке?
Мама удивлённо подняла глаза.
  - Откуда ты знаешь?
Я молчал.
  - А-а! Он сказал. Ну, это было не долго, расстались. Твоя тётя была своя, вся своя, ей не был нужен рядом чужой человек.
Она подчеркнула «чужой».
«Малознакомый» чужой человек, был хорошо всем знаком, я продолжал интересоваться.
  - Акции у тётушки были?
Мать всплеснула руками.
  - Какие ещё? Опять он?
Я кивнул.
  - Первое время, потом…
Ложь матери не удавалась и она мучилась.
  - Знаешь, Серёжа, я в этих делах плохо разбираюсь, у дяди спроси, как приедет: скоро уж будет, обещал.
Дядя был ленив на ответы. Спросил:
  - Зачем тебе?
Я сказал, что не знал о тёте такого и не поверил сам.
  - Вот и не знай.
Если бы было не так, он сумел убедить меня, но он остановил разговор, значит – правда. Я поделился своими раздумьями со Слоном.
  - Да, - сказал он, - мы на верном пути, - ещё немного и мы распутаем весь клубок. Не нравится мне Марк Андреевич с его высказываниями об акциях. Отец знает, его спрошу, кто из знатных господ скупает акции сейчас, и про твою тётку узнаю. Отец не скажет, в газетах найду, там пишут о крупных сделках, вдруг найду.
Слон был на подступах к разгадке таинственных смертей, их списывали на магию и заклинания, но были лишь деньги. Кто стоял за этим? Марк Андреевич не мог быть главным, но всё указывало на него. Дядя не выдаст тайну, как бы я не упрашивал: боится за меня. Невидимка в заброшенном здании для нас, мальчиков, стал главным героем, а свиток – его спасением. Буквы, написанные чернилами, не имели сходства с древностью, но мы не разбирались – сожгли. Теперь, восстанавливая события, мы столкнулись с необходимостью продолжить расследование.
Нам стали угрожать. Это произошло случайно: на меня налетел матрос, сбил с ног, даже не извинился. Свидетелей было много: все видели, что я не обидел его, шёл мимо. Он как пьяный навалился на меня, но пьяного запаха от него не было. Постовой отвернулся, не счёл за важное падение подростка.
  - Увидишь ещё, - сказал он мне на ухо и исчез в толпе.
Сомнений не оставалось: меня преследуют.
Вызвали в суд мать – имущественные дела, быстро разобрались, на какие доходы жила семья, отстали: отец оставил наследство, споров нет. Мама опекает меня до моего совершеннолетия. Я наследую отцовское имение и деньги, живём на проценты с них. Акции не покупаем, не торгуем ими. Мама устало заключила:
  - Ищут бумаги.
  - Чьи?
  - Не сказали. Ты не вмешивайся Серёжа, нас это касаться не должно.
  - Ты хотя бы скажи, за что меня бить будут?
И рассказал свою историю с падением. Мама выслушала молча, взяла за руку.
  - Послушай, не хотела тебе говорить: у нас беда. Не думала, что всё так будет, да что уж.
Мама стала рассказывать давнюю историю с отцом. Его намеренно обманул его друг: деньги большие, пришлось всё заплатить, но расписку не отдал. При жизни отца не говорил, не напоминал даже, после его смерти стал докучать матери, судом грозил: «С процентами вытребую», - сказал.
  - Как такое могло быть? Почему отец не взял расписку?
  - Той расписки не оказалось, взамен ему дал его друг, мама подчеркнула «друг», штемпелёванную бумагу с каракулями, где указал сумму, которую тот ему отдал. Сынок, этой бумаги у меня нет. Все бумаги от отца в этой пачке, - она показала на небольшой ящик, - там и письма к тебе, потом прочтёшь. Он хотел, чтобы ты был взрослым и понял его.
Я откладывать не стал, взялся читать. Были напутствия, предостережения, как вести себя со строгими чиновниками, о вступлении в наследство. Никаких упоминаний о долгах, лишь одно слово насторожило: «Не всё хорошо, как хотелось бы тебе сейчас». Откуда он мог об этом знать? Мне не хорошо будет тогда, через много лет. В мистику я больше не верил.
  - Разберусь, мама.
Гостя принял я, мама сидела поодаль, слушала наш разговор.
  - Я всё хорошо понял: вы хотите получить двойную цену.
  - Ну, так отдай её мне, - он ехидничал.
  - Покажите расписку ту самую, где вы занимали моему отцу.
  - Молод ещё, с тобой говорить не буду.
  - Я буду настаивать, чтобы моим опекуном стал мой дядя, он сможет убедить вас вернуть оплаченную отцом расписку.
  - Молод ещё, - сказал напоследок гость и укатил.
Дяде я срочно написал, наклеил марку и отнёс на почту, там и встретился со Слоном.
  - Ты как здесь?
  - Ищу здесь одну тётеньку.
  - Не темни.
  - Выйдем, расскажу.
У него была другая история, которая перекликалась с моей лишь отчасти. Отец – служащий банка, занимал непростую должность, к его мнению прислушивались, занялся расчётами по просьбе сына, просил только даже мне не говорить. Слон умный, пообещал отцу не говорить никому: я для него, как он сам, только в другом теле, так он высказался мне, поэтому я знал всё. Надо ли говорить, что мои семейные неурядицы были ему известны из первых уст, так сказать. Мы обсудили вначале мои, потом его новости. Оказалось, акции распродавались на торгах, торги проводились в Москве, отец Слона участвовал в некоторых от имени доверителей. Большие деньги крутились на бирже: «За это могут убить», - констатировал он. Моя тётка пользовалась услугами своего доверенного лица, имени пока мы не знали, что стало с акциями, пока тоже установить не удавалось, «наружу» они не показывались.
Вот так мы стали замешанными в дела моих близких.
Близился суд, ещё один суд о взимании долга с моей мамы. Где взять деньги мы знали, они у нас были: «…но справедливости нет», - говорила мама. Мы готовились. Пришло долгожданное письмо от дяди, он не хотел ехать, были дела поважнее наших.
Мы смирились – дело проиграно.
Однако расписка так и не появлялась, на суде её не было. Со слов значилось: «Долг возвращён не был». Истца не устраивали отговорки об отсутствии, ввиду смерти, ответчика, во всём теперь винилась моя мать. Решительной она сроду не была, а тут сказала: «Вашим словам я не верю, у мужа спросить не могу, представьте документ, по которому я должна выплатить указанную вами сумму». Она сказала ещё, относящееся к делу, и суд стал совещаться: он явно был на стороне истца, но документ требовался немедля. Ещё два дня мороки и решение вынесено: «Ввиду отсутствия документа, подтверждающего заём <…> суммы, слушания откладываются на неопределённый срок. Деньги за судопроизводство взысканы с истца не будут в случае предоставления всех формальных документов». Никто не усомнился в том, что долг не был отдан, это всего лишь «формальность».
Мама была расстроена и долго сморкалась в своей комнате.
  - Легче было заплатить, - говорила она потом.
Я ей отвечал:
  - А как же справедливость и честное имя отца?
Я твёрдо решил разобраться, найти недостающий документ, отец мог его спрятать. Что-то подсказывало мне: я его найду.
Я узнал у матери, где находился книжный шкаф отца. Кабинет отца и теперь называется кабинетом, в скором времени он должен стать моим, мать его бережёт, никого не впускает, ключи держит под замком у себя. Я упросил дать их мне.
  - Ничего там нет, Серёженька, я всё обыскала.
  - Дай, я сам всё посмотрю.
Нехотя мать достала ключи и вручила мне.
  - Не возвращай.
Это значило – кабинет мой. Я кивнул.
Я открыл дверь, осмотрелся: пыли нет, мать убирала сама. Всё в прежнем порядке, как было при отце: стол красного дерева, кресло с подлокотниками, на столе бумаги, ничего из того, что могло меня заинтересовать. Я сел, потрогал каждую вещицу: в чернильнице не было чернил, я налил. Несколько часов я провёл в отцовском кабинете: представлял его у книжного шкафа, открывающим портфель; он здесь, за столом, со смятыми боками, мамина ласковая рука и здесь прикоснулась – чисто, без пыли. Пыль я решил убирать сам, чтобы знать, куда перекладываются бумаги, отец наверняка так делал. Я увлёкся, мама ждала. До вечера я не выходил, но голод заставил вспомнить о других делах. Мама встревоженно посмотрела на меня.
  - Серёжа, я не рано отдала ключи?
  - Нет. Я будто увидел отца, всё как я представлял.
Знакомство продолжилось на следующий день: я разбирал книги. Отец много читал по юриспруденции, были закладки. Книгу за книгой я откладывал в сторону, две были с неразрезанными страницами, ими я увлёкся. Всё, что матери казалось сложным для меня, я понимал, чтение увлекало. Если бы не Слон, пришедший меня проведать (мы подолгу не расставались), весь день так и прошёл бы за чтением.
Я провёл друга в кабинет.
  - Это кабинет отца, теперь он мой.
Слон охнул.
  - Мой не скоро такой отвалит, - но потом запнулся, - и хорошо.
Мы засмеялись, неловкость прошла. Я показал книгу, которую читал.
  - Отец не успел, не разрезанная была. И эта, - я показал на толстую книгу, лежащую рядом.
Слон читать не любил:
  - Нет, чтение я уважаю, но, понимаешь, не лезут слова в голову. Я их туда…
  - А они обратно вылезают, - дополнил я.
Эту книгу он бережно взял в руки, но руки моего друга цепкими назвать никак нельзя – выронил. В дверях стояла мама, она стала подозревать, что дети будут играть с дорогими ей вещами моего отца – как раз к падению книги и успела. Книга, распахнутая на обложку, была пустой, содержимое выпало и валялось рядом. Мы стояли, разинув рты. Мама, видя наше удивление, подошла ближе и увидела секретную шкатулку, которую устроил отец намеренно. На полу лежали документы, письма и деньги (пачка). Мама нагнулась, отстранилась от помощи и собрала всё, сложив обратно в книгу.
Слон был героем на весь день. Сладости заменили нам обед – мы наслаждались как никогда до этого. Расписка о получении денег лежала тут же. Были ещё бумаги не менее важные, как оказалось потом. Отец перед смертью не раскрыл тайну своей шкатулки матери или забыл. Что в письмах, мать так и не сказала – я не интересовался, мало ли личного может за жизнь быть?
Вопрос с долгом, к нашему удивлению, решился быстро – дело закрыли. Встречный иск мать подавать не стала, а зря: другой человек попался так же, с печальными последствиями для него.
Но тяжба вымотала маму, она заболела. Кончина её была так неожиданна, что я растерялся: в пятнадцать лет оставаться одному было непривычно тяжело. Мамы больше нет. Дядя единственный родственник на земле – я горевал. Слон был рядом, он даже перебрался ко мне на некоторое время, пока дядя не уладил все свои дела. Он стал моим опекуном до совершеннолетия.
Так же неожиданно решились дела с акциями, их нашли. Мошенничество и убийство. Тётушка моя поплатилась за свой азарт: деньги уже не нужны были, а остановиться не могла вовремя. Нашла коса на камень. Марк Андреевич тоже был виноват, но не убивал никого: подержали под арестом и выпустили – адвокат был хороший. Распутал всё мой дядя, эти дела его отвлекли от всех других забот. Это его «ищите» заставило меня возобновить поиски пропавшего документа, и выиграть суд.
Позже я узнал, что письма, которые прятал отец от мамы, были от другой женщины. Он её любил «до последнего издыхания», так было написано в неотправленном письме. Мама этого выдержать не могла.
Уезжать мне не хотелось, дядя настаивал: «Только в Петербург, Серёжа, там университет». Уговорил. Со Слоном мы прощались сдержано по-мужски. Он понимал меня. Старались не говорить, чтобы по-детски не разреветься.
  - Отец сказал, что его скоро переведут, только не знает когда.
  - Встретимся, мы уже взрослые, почти.

ЧАСТЬ III

ТАЙНА

Мы встретились через два года. Я поступил на юридический факультет Петербургского университета и уже учился. Вдруг приходит телеграмма: «Встречай».
Слон приехал со всей семьёй. Отец богач, дела в гору, нечего сидеть в уезде: решили и поехали. В университет Слон пробоваться не стал, но к отцу на хорошую должность устроен был – стал богатеть, формы приобрёл, девушкам головы кружил.
Встречались, разговаривали, вспоминали прошлые времена. Однажды он поведал мне всю историю до конца.
  - Ты помнишь, мы расстались: я не мог спать, заболел чем-то, меня лечили. Ходил к тебе в гости, а тебя нет.
Он угрюмо буркнул, но продолжил охотно.
  - Вот тогда мне пришла в голову идея найти всех, кто причастен к нашему, а теперь моему расследованию. Нашёл. Не смейся. Марк Андреевич уехал, а потом его убили, как твою тётку – без следа, сказали сердце. Это я потом узнал, отписывать не стал, знал, что встретимся и расскажу сам.
Он гордо посмотрел на меня. Я не узнавал моего друга, как он изменился с того времени, это не мой верный Слон. Я перестал его так называть, теперь он был Сергей, как и я для него – детство закончилось.
  - Но учти, я не забыл его роль в нашем-моём расследовании и стал захаживать к его родственнице, наследнице немаленького состояния. Сначала она мне не доверяла, но увидев моё просторечие, поняла, что хотел из меня сделать её наследодатель. Я так и не понял, кем ему она приходится, ну, это теперь неважно.
В подробностях он описал «красотку», чуть выше его головой: «Ну, вот так». И показал на косяк двери ближе к потолку. И разговор повторил – это он умел.
  - Мы разговор за разговором нашли общий язык. Не подумай ничего, - ладонью он категорично показал – нет. – Ну, конечно, если она хотела меня соблазнить, - он засмеялся.
Я подхватил:
  - Но и этого не было.
  - Так вот, - продолжил он, - никакая она ему не родственница, решил я, не похожа и, - он помотал рукой в воздухе, - не поверил я, но виду не подаю. Много знает девица, рассказывает, будто дышит – легко. Рассказала про последнюю встречу: «Очень занят был Марк Андреевич, торопился, уезжал, напутствия давал: как и что». «Будто чувствовал», - добавил я. «Нет, знаешь, про чувства его сказать не могу, но очень надолго так собирался». Я помотал головой – не понимаю. «Про убийство я поверила сразу, но потом похороны как-то быстро, не дождались. Завещание на меня оформил, а я ему, - она дала понять – никто, - знаю только хорошо. Ты только никому не говори». Я дал слово молчать, но ты как я, поэтому слово не нарушил.
Дальше он объяснил ситуацию по смыслу. Из всего выходило: любитель розыгрышей Марк Андреевич, учитель словесности, не умер, а разыграл смерть. Ушёл из поля зрения опасных людей.
  - А угрозы были? – спросил я.
  - Она ответила уклончиво: «Я не замечала, Марк был замкнут, но что-то его огорчало. После суда повеселел, но ненадолго. Потом, как подменили: засобирался, с собой небольшой саквояж и всё. Успел только всё на меня оформить. Но здесь не так много: небольшая наличность и дом, ремонт нужен, а я не могу, всё самой приходится». Пожаловалась на своё житьё, а я подумал: отдал, что не жалко было. Хоронить свои знакомые не придут, вопросов не будет. Похоронят, а уж есть там кто в гробу, некому спрашивать. Двое-трое знают и всё, заплатил и забыли. Убийц с носом оставил. У нас ещё смерти такие в городе были: у всех сердце, больные какие-то пошли. С твоей тёткой разобрались, убийцу нашли, а у других? Взяться некому, вот и больные померли. Убийцы, может, разные, но заказывал один. Мы бы смогли вместе узнать, но у тебя мама…
  - Что было дальше? Рассказывай.
  - Больше я к этой чудной не ходил – незачем. Всё узнал, а той поболтать только, а у меня времени на неё нет.
Сергей засобирался.
  - Потом продолжу. Забыл совсем, у меня свидание назначено.
  - Иди.
  - Не обижайся.
  - Не обижусь, если придёшь и расскажешь так же подробно.
Только через месяц мы продолжили прерванный разговор: у меня экзамены, у Сергея филиал в Москве открывали, он – правая рука отца, без него никак.
  - Всё очень просто, - продолжил он, когда встречу отпраздновали, как полагалось, - не умер он точно. Марк Андреевич в Москве: он меня узнал, но виду показывать не стал, я тоже прикинулся слепым. Но это был он, его манера одеваться и походка его, ни с кем не спутаю, только оброс: борода до колен. Что делает в Москве, думаю? Рядом с нашим банком прошёлся. Думает денежки положить, акции купить? Потом узнаю, личность приметная, скажут.
Он хвастливо заложил ногу за ногу.
  - А у тебя как учёба? Всё сдаёшь?
  - Сдал. Лучше рассказывай.
  - Люди эти живы, подумал я. Может, сердце бьётся до сих пор у них? Не один Марк Андреевич иллюзию придумывать мог?
Я заинтересовался, но вспомнив помертвевшее лицо тётушки на её похоронах, замотал головой. Сергей заметил это.
  - Это я так, слишком хорошо придумано было у него – артист.
Мы не слишком часто виделись, и разговоры всё чаще заходили о насущных делах: моей учёбе, дела его отца и участие в них, но дружба не ослабевала; порой казалось – мы созданы дружить. В прошлое нас вернул разговор, случайно начавшись, он перешёл в перебранку. Мы переглянулись: давно не было разногласий, а тут вдруг.
  - Постой, - сказал я, - мы с тобой не совсем друг друга поняли, давай разберёмся: мы начали с того, что я назвал тебя трусом, но понял ли ты почему? Это касалось нашего возврата к прошлому. Теперь ты не хочешь возобновить наше расследование, а мне бы это сейчас пригодилось. Видишь ли, мне самому сейчас надо вести дело, но открытых дел нет, не для меня.
Я поправился намеренно. Я шёл с отличием, готовил себя к следственному делу, и требовалось расследование сложнее предыдущих, хотя и те были непростыми. Сергей покачал головой, он не хотел бросать службу у отца, так как думал с головой уйти в расследование.
  - Ничего не понадобится, Сергей, мы собрали материала столько, что этого хватит, хватило бы… Но на сей раз мне самому придётся съездить в город N, и там мне будут нужны только выписки, которыми располагает твой отец. Придётся встретиться с ним и рассказать начистоту, устрой мне встречу.
Сергей мотал головой, он так думал.
  - Потом нам остаётся только одно – завершить начатое дело.
Он был согласен. Прежний Слон смотрел на меня голубыми глазами и увлечённо строил план следующих шагов.
  - Ты должен поехать один, я занят, сам понимаешь, - он мотнул в сторону воображаемого отца, сейчас отец гордился сыном, и выказывать не учтивость было недопустимо для Сергея, в этот момент я завидовал ему.
  - Конечно, Сергей, я постараюсь сделать всё возможное, чтобы связаться с тобой, если будет необходимо.
Мы помирились. Обсудили детали моего возвращения на родину. Дядя не сопротивлялся, хотя удовольствие не вызвало моё страстное желание узнать суть тяжбы за тётушкино наследство. Наконец, дядя сдался.
  - Ладно, Сергей, в конце концов, ты скоро получишь все ключи и эти тоже, - дядя болел, и выздоровления не ожидалось, - всё тебе останется.
Он достал из шкатулки ключи и открыл маленький сейф, там не было ничего кроме документов.
  - Деньги в доме я не храню, но об этом потом. Вот Серёжа папка с нужными тебе документами. Здесь всё про наследство сестры. Твой отец в той папке, веду его дела: ты занят, можешь полистать. Я закончил эту папку, не листай пока: здесь все мои расходные книги, потом разберёшься. Вот ведь упросил.
Дядя засмеялся, он меня любил, берёг от дел, хотя я этого не хотел. Я сам мог вести своё дело, но не хотелось огорчать дядюшку: он заботился обо мне, давал наличность – всё, чтобы я учился без забот.
Через полгода, когда дядюшки не стало, я увидел кропотливую работу, аккуратную до чрезвычайности: документы подшиты, не нарушая целостности (только он так умел). Разъяснение давалось по каждому пункту, хоть я во всём разбирался без этого, но такой порядок меня растрогал до слёз.
Так вот эта папка с тёткиными поручительствами. Всё стало ясно: кто он, обсудить требовалось с Сергеем.
Сергея дома не было. Я спросил: когда будет? Мне ответили расплывчато, мол, нескоро, а, может, завтра. Я обещал зайти, но зашёл он.
  - Сразу к тебе, - обрадованно заявил он. Что срочного? Опять у тебя вид хмурый?
Я объяснил, что меня тревожит.
  - Вот оно что? Ну, что ж, давай объясняться. Я знал, да, я знал, что отец занялся акциями твоей тётушки. Что из того? Утечки не было. Были другие клиенты у банка. Ведь ты наверняка догадывался, что мой отец вхож в гостиные твоих домочадцев. Не то, Сергей, не там ищем.
Я был почти спокоен.
  - Мог сказать, когда интересовался? Я ведь спрашивал.
  - Мог. Но не сказал, ни к чему говорить о том, что ни к чему не приведёт. Ведь так?
Я молчал.
  - Хорошо. Теперь о главном: я уезжаю… скоро. Ещё один документ может понадобиться. От твоего отца расписка, что все акции проданы: все, что остались после смерти моей тётки.
  - Ты не знаешь?
  - О чём?
  - Твой дядя всё заложил.
Настала минута тишины: я размышлял. Дядя ни словом не обмолвился об этом. Хотя завещание оформлено «на все доходы», но их, выходило, нет. Мог бы ничего не завещать: доходов с имения отца хватило бы на все мои нужды.
  - Деньги немалые. Куда, не знаешь?
  - Нет. Вернее, знаю, конечно, но тебе знать не велено. Отцу обещал. Там много всего.
Я огорчённо тёр лоб, думал.
  - Я и ты теперь «не одно и то же»?
Сергей молча пожал плечами вместо ответа. Попрощался и ушёл.
Горевать было некогда. Что за секреты, ждать оставалось недолго. Дядя кашлял сильнее, говорил с трудом: одышка мешала. Ну, почему сам мне не сказал? Эта мысль не давала мне покоя.
Я уехал. Наш городок жил своей жизнью. Старые знакомые спрашивали меня о моей столичной жизни, я узнавал новости от них. Многое изменилось. Дом мой стоял на прежнем месте, даже прислуга та же, но теперь не мой: с дядей мы решили и продали. Все грустные воспоминания остались в нём. Вещи перевезли в бывший тётушкин особняк, он по-прежнему был хорош в весеннюю пору цветущим садом. Дом содержался в порядке, я проследил, чтобы мои вещи заняли своё место в доме: всё здесь мне начинало нравиться. После университета я мог бы сюда вернуться, но пока не знал, как круто изменится вскоре моя жизнь.
Расследование ни к чему не привело, документы сдали в архив: «неизвестно кому» их выдавать не будут, расследование здесь признавалось только официальное. Но некоторые детали всё же узнать смог. Как то: некий господин действовал по поручению моей тётушки, доверенность имел на руках. «Ввиду смерти оной, сведения предоставлены не были», с такой оговоркой был отпущен «с миром». Что хотел, так и не удавалось разузнать, пока один клерк, замявшись (требовалось денежное вознаграждение), после червонца рассказал:
  - Спрашивал хождение средств, якобы есть у него на то основания. Ну, а кто спрашивал, не скажу.
  - Доверенность кем составлена?
  - Там всё чисто, я проверял.
  - Время указано? Когда составлено было?
  - Да за день до исчезновения.
  - Чьего? – меня это уже не смешило.
  - Вашей, - он смерил меня взглядом, - тётушки.
  - Я был на похоронах, и как вас видел, - я запнулся, - прошу простить, она мёртвая лежала в гробу. При мне гроб опустили в могилу. А вы говорите – исчезла.
  - Не я – он, так и сказал: «Исчезла, доверенность, что у меня на руках, имеет законную силу». На что я ему ответил: «Доказательства, господин, - он поперхнулся, - предъявите доказательства», - он заскрипел зубами.
Сколько я не бился, имени этого господина он так и не назвал.
  - Время, скажите хотя бы, когда он к вам обратился?
Клерк достал книгу. «Сергиенко», услышал я ясно.
  - Вот, - он водил пальцем по строчкам, - здесь. Видите ли, - он горделиво заявил, - я всё записываю, до меня так не было.
Я поощрил его взглядом.
  - Вот эта дата.
Он почему-то хотел написать мне на бумаге, но я отказался, сославшись на зрительную память. Из-под руки проглядывала часть фамилии и инициалы, дата представлялась в полном объёме. Я поблагодарил и за усердия в моём деле, предложил более значимое вознаграждение, клерк не отказался. «Далеко пойдёт», - подумал я.
И так, всё, что я сумел достичь, это имя того господина. Удалось установить, где он останавливался в это время. То, что он не местный, клерк обмолвился вскользь. Доходный дом князя «К»; был ли «К» князем доподлинно неизвестно, но публика в нём проживала разная. Расспросить не удавалось никого: все бегали, суетились, кого-то провожали, кого-то встречали – не до меня. Впрочем, один вскоре обратил на меня внимание.
  - Да-да, помню, а зачем он вам нужен?
Я объяснил родство с некой особой, интересовавшей этого господина, и сообщил, где меня можно встретить, если ему захочется повидаться.
  - Сейчас его нет, - задумчиво ответил господин, имени его не запомнил, - передам, если увижу.
От вознаграждения он отказался: «При такой-то должности», - подумал я. Несколько дней я прождал напрасно, потом пришла записка, в которой было указано следующее:
«Вам следует срочно указать ваше местонахождение в <…> время, в <…> число, я там буду». Подпись – завиток.
Оценив недвусмысленность своего положения: официального права на дом у меня ещё не имелось. Приглашать в дом я не стал, встречу назначил в саду и приписал: «Калитка будет открыта».
Встреча состоялась. Барышня красоты неземной, с пожилым кавалером под руку встретила меня у скамейки. Я был удивлён.
  - Я ожидал встретить господина, полагаю, Сергиенко.
Пожилой господин приподнял шляпу.
  - К вашим услугам. Это моя дочь, знакомьтесь, Натали.
И уже, переходя на французский, стал представлять меня.
  - Это, голубушка, сын моей доброй знакомой Сергей Юрьевич, - он запнулся, - ну, хорошо-хорошо, забыл.
Я подсказал.
  - Да, именно так. Так вот, свиделись, хотя знать не знали друг о друге.
  - Вы мою матушку поминали, а ведь речь могла идти об её сестре Маргарите Сергеевне, - я намеренно сделал паузу, чтобы он смог сам представиться.
  - Антон Валерьевич, к вашим услугам.
Я вспомнил инициалы в журнале – совпали.
  - Очень приятно, Антон Валерьевич.
  - Да, обеих знал. Очень жаль вашу матушку, очень.
Я поблагодарил за сочувствие.
  - Так вы, Антон Валерьевич, - жестом я пригласил сесть на скамейку, но пара отказалась, - говорите, что Маргарита Сергеевна жива?
Гость отрицательно махнул рукой.
  - Я этого не говорил. Я сказал, исчезла. То есть не верю в ея успение.
Он нарочито молитвенным голосом это произносил.
  - Так вот, смею вас уверить, она мертва, и похоронена в моём присутствии. Я целовал ея лоб, - в унисон ироничному господину сказал я, - он был холоден, как полагается быть мёртвому телу. И это была она, моя тётя, Маргарита Сергеевна.
Вдруг меня осенило – это могла быть другая женщина! И пока гость выговаривал мне, что, скорее всего, так оно и есть, я вспомнил деталь прощания: лоб был открыт наполовину, волосы с отливом – не её, цвет волос отличался. Я не придал этому значения: похожа – вот главное. Синюшные губы, бледно-синяя кожа – всё как у мертвецов. Мама знала? Может, и она? Нет, с ней бы я всё понял, она лежала мёртвая, не дышала, губы скривились от боли.
Он будто читал мои мысли.
  - Матушка ваша мертва, сомнения не вызывает, а вот Маргарита…, - он погрозил указательным пальцем, - хитра. Живёт ещё. Как вам это?
  - Дядя мой знал?
  - Он? Знал. И ещё пару осведомлённых знают. Так что теперь и вы.
Он был доволен моей работой по сбору информации, хотя пока я его не посвятил в детали.
  - Вы цепкий, ничто от вас не ускользает, а мы не хотим, чтоб знали. Что будем делать? Молчать?
Это не звучало угрозой, но к размышлению приводило.
  - Где она сейчас?
  - Это мне неизвестно, - он врал, - сюда не вернётся, - он показал на дом, - слишком многие могут узнать.
А дальше уж совсем неожиданно.
  - Скучает, говорит, не стоило уходить. Да кто ей позволит?
Он высморкался. Спрятав платок, продолжил.
  - Ведь какая она? Сказала: «Сделай, нет, нужен, - говорит, - приведи». «Как?» - прашиваю. «Больше таинственности – найдёт». Вот я и пришёл с доверенностью, заинтриговал, а тут уж только ждать оставалось. Так, голубушка? Зажились мы здесь. Городок хорош, да скучен, молодым барышням неинтересен.

Разговор был закончен, мы расстались. Я был нужен своей тётушке, но не знал для чего. Отчасти цель приезда моего в свой город была достигнута: я узнал, что хотел. Дальнейшее, если позволит «сообщество тайных сил», буду узнавать постепенно. Тётушку увижу или нет, тогда не знал, но думал – увижу, если уж она решилась о себе напомнить.
Сразу по приезде в Петербург пришёл к дяде. Он не хотел меня принимать: догадывался, о чём спрошу. Но я ретив и пробрался через чёрную лестницу, прислуга опомниться не успела, как я уже стучался в кабинет, но дядя ждал меня в гостиной.
  - Знаю, - сказал, - что придёшь, запрет только напугал. Проходи, впредь буду осторожен. Что? Узнал?
  - Сама нашла, можно сказать.
  - А что я мог сделать? – лукавил дядя. – Она ведь с детства была такая: чуть не по ней… Да что там, такая сейчас, только ты не думай – не потакаю. Перечить не могу, это так – не потакаю, - повторил дядюшка.
Видно, смотрел я на него жалостливо – он пустился в упёки сестре и закончил:
  - Да если б не она, я бы женился. Нет, не подумай, мы не близки. Я её боялся, если б жена с её норовом…
Он махнул рукой. Я не подозревал свою тётушку палачом в юбке, но личная жизнь дяди, выходит, не сложилась из-за неё. Матушка моя ничего не говорила о семейных ссорах, а они, оказывается, были и ей доставалось. «Сбежала замуж», - так сказал дядя о моей маме. Иллюзии исчерпали себя: семейная жизнь во всей наготе предстала перед моими глазами.
  - Не думай, у тебя сложится иначе.
Дядя не верил сказанному, но хотел, чтоб я был счастлив.
  - Надо узнать, какой план у неё на тебя, - он помолчал.
Я злился и тоже молчал, но только, чтобы не высказаться вслух, однако, всё же процедил сквозь зубы:
  - У меня свои планы, дядя.
Он улыбнулся.
  - Это хорошо, за это уважаю. Ну, иди-иди, мне нужно отдохнуть, недолго уж осталось, - хотел что-то добавить, но махнул рукой, - иди.
Слабохарактерный дядя подвёл меня, сколько времени понадобилось, чтобы узнать то, о чём знала вся семья.
Пришлось срочно искать новое дело: учёба продолжалась, а дело, начатое мной, не было раскрыто. То, что я узнал, для оценки не годилось: тайное общество, фиктивные смерти, акции, купленные по закону… Я остыл и больше к этому не возвращался.
Однажды, я занимался работой кропотливой, требующей большой сосредоточенности: факты, цифры. Ко мне постучались, дверь открылась, на пороге стоял незнакомец в шляпе, очках, сползающих с носа, и с кривыми ногами. Что-то было в нём нереальное, но я уже догадывался, в чём дело.
  - Прошу, раз пришли, - моя холодность, если не удивила, то насторожила незваного гостя, - присаживайтесь поудобнее, скоро буду готов вас выслушать.
Гость ждал, пока я закончу работать и смотрел всё это время сквозь прищур глаз: очки ему были не нужны, «для образа», подумал я.
  - И так, прошу, начинайте, но вначале представьтесь.
Гость ехидно усмехнулся, придерживаясь «образа». Я указал на очки.
  - Снимите, не ваши.
  - Ах, так? Ну, что ж, тогда к делу. Я от одной особы, которая хотела вас видеть.
  - Поскольку особу эту я знаю, скажите, когда и где? Обязательно буду.
Он протянул листок. Изменчивым почерком был указан адрес и номер, время стояло ниже.
  - Теперь запомните.
Я кивнул. Записку он закатал в рукав, работая «в образе», попрощался и вышел. Я заметил, кривизна ног поубавилась, очки были спрятаны в карман. Тётушка, решил я и не ошибся. Два дня спустя мы встретились в гостиничном номере с опущенными шторами. Я не удивился, увидев родные черты.
  - Тётушка, вы.
  - Да, Серёженька, вот так свиделись. Не считаешь меня приведением? – мой невозмутимый вид, придал некоторое уныние в голосе. – Не считаешь. Я обманула тебя? Так все должны были считать. Ты ребёнок – проговоришься. Хотя теперь слишком многие знают, - про себя, почти шёпотом, добавила, - надо убирать.
  - Я, почти ребёнок, не знал – моя тётя лгунья, не так плохо. Так?
  - Так было надо, поверь.
  - Теперь, что от меня надо?
  - Ты не спеши, мы только встретились, через пару деньков скажу. Дядя твой умрёт скоро, на похороны не приду. Вот кольцо, надень ему на палец, ему это пригодится.
Мы расстались. Я проявил учтивость, поцеловал ручку тётушки. Ближайшая родственница – я её любил.
Через два дня снова записка: время и место.
На этот раз Сергиенко с дочерью встретили меня с радостью старинных знакомых. Мы не таясь побродили по улицам, оживлённо поговорили на сложные темы и вместе пообедали. Натали по-прежнему хороша, смеялась моим шуткам, но разговор поддерживала на французском.
  - По-русски, - Антон Валерьевич показал «отрезанный» язык движением ребра ладони, - так воспитана.
Я не верил, слишком хорошо она воспринимала русские слова, особенно, когда смысл ей был близок. Несколько моих уловок и я окончательно в этом убедился, но разочаровывать не стал: на французском, так на французском. Время мы провели превосходно, пора расставаться, но нужного сказано не было. Весь вид Антона Валерьевича говорил «потом».
«Неужели, - думал я, - тётушка хочет женить меня на Натали? Девушка превосходная во всех смыслах, но я уже был влюблён в другую и свадьбы не будет, как бы не настаивала тётушка на этом».
А пока это мои домыслы, свататься или нет – решать мне.
Дядюшка скончался внезапно после незначительного улучшения: кашля становилось всё меньше. Доктор не велел радоваться, но гулять понемногу разрешил. Во время такой прогулки дядя повалился на землю, слуга не успел подхватить, кровь хлынула изо рта, дыхание прекратилось. Дядя умер. Я переживал, не мог совладать с собой – плакал. Архив пересматривать не стал, я уже изучил стол и шкаф – все документы ещё при его жизни, сейчас только наследственные документы, которые были не доступны мне ещё. Оказалось денег не так много, однако, перешедшие по наследству от сестры акции, не были заложены полностью, часть оставлены были мне. Их, после продажи, хватило на новое имение, старое, доставшееся от отца, я отдал приюту, землю продал. Я распоряжался всем решительно, не делая промахов, которые впоследствии могли сказаться на моём благосостоянии.
После похорон тётушка посетила меня, уже под своим именем, которое носила после мнимой смерти: Аглая Анатольевна Вершинникова.
  - Была такая, Серёжа, не волнуйся, та, чей лоб ты целовал, и была она. Здесь меня не знают, скажешь, старая знакомая твоего дяди хочет тебе помогать советом. Придумай сам. Скоро и мне, - она смотрела на меня выжидательно, - все под ним: укажут, уйдём.
  - Тебе тё…, Аглая Анатольевна жить не пережить две жизни, это у меня одна.
Она засмеялась. Я совсем не знал свою тётю, а она словно взвесила каждое моё слово и была довольна.
  - Что теперь тебе делать знаешь?
Я понял, куда она клонила.
  - Не путайте меня с дядей, Аглая Анатольевна, я другой. Нет, не женюсь. Хороша, не спорю, но теперь другое.
  - А-а, поняла, что ж, подождёт. Пусть ещё подождёт. Я пойду, племянник, а ты думай. Кольцо надел?
Я сделал испуганный вид.
  - Ах, сорванец! Всё такой же!
Мы посмеялись, я поцеловал тётушку на прощанье, проводить она не позволила.
  - Не надо, и так свиделись. Ещё приеду, жди.
Не было её долго, месяца два. Дела, учёба не давали скучать. Сергея видел раз или два – занят, отец загрузил сына всеми возможными обязанностями так, что ему было не до меня.
  - Встречались редко, а теперь совсем дорогу забыл, - сказал я ему.
  - Видишь ли, отец ворчит, когда я отвлекаюсь, а сам…
  - Договаривай.
  - Крутит роман, - он повертел пальцем воздух, - такие есть…
  - Что мать? Догадывается?
Пожал плечами.
  - Молчит.
  - Это я сирота, - пытался успокоить я, - у тебя родители, любят тебя.
Я хотел рассказать про отца, письма, сгубившие маму, но передумал.
  - А что, если нам на путь скользкий? А?
Предложение показалось мне более заманчивым, чем женитьба на красавице Натали. К тому времени моя увлечённость другой барышней сошла на нет, и я был готов к новым развлечениям.
  - Давай, но придётся совмещать, - я показал исписанные листы работы, - и учёбу.
  - А мне надрываться надоело. Вот возьму и женюсь. Но вначале похандрим.
«Хандра» у нас – роман с незамужней или вдовой, без обязательств.
«Хандрить» мы начали вместе, дружно и чуть оба не женились, но вовремя опомнились. Родители Сергея были против, а меня Натали «ожидает». До тётки дошли слухи о моей бесшабашной жизни, и она нагрянула «с инспекцией», но быстро успокоилась, увидев серьёзность моих занятий и учёбу, в которой я по-прежнему преуспевал.
  - Видишь ли, дорогой племянник, я не настаиваю на твоей женитьбе. Ты хорош и так, не женись, но поклянись, если женишься, то на той, которую я укажу.
  - Клянусь, тётушка.
  - Поладим.
Ещё год серьёзной работы и учёбы, я всё это совмещал. Скоро выходит моя книга, аналитическое исследование работ просветителей восемнадцатого века с моими заметками и высказываниями моих современников.
  - Не до женитьбы пока, - говорил я тётушке.
Она молчала, не тревожила. Моя красавица Натали вышла замуж, но внезапно скончалась.
  - Так надо, - сказала моя тётушка.
По её весёлому виду можно было догадаться – там «умирают» не так уж редко. Я не стал волноваться, в конце концов, мы не были близки, наши короткие встречи влюблённости не прибавляли. Она действительно умерла, это я узнал позднее. Что стало причиной? Не дождалась? В силе тётушки я не сомневался – могла заставить умереть. Но я не всё знал. Были дела, которые проходили мимо меня, в одном мне предоставили возможность участвовать.
Было это зимой. Я закончил учёбу и служил в ведомстве. Там ко мне относились сдержанно как к новичку. Дела проходили самые разные от убийств, износилований, краж, до имущественных споров. Мне покуда доставались самые «глухие», решили: «Пусть покопается, а там видно будет». Об одном таком деле расскажу.
Парень высотой с каланчу залез в дом к ювелиру, обокрал его и спрятал награбленное возле дома в куче мусора. Мусор разобрали, когда искали награбленное. «Вот же! – воскликнул городовой. – Всё здесь!» Но было не всё, а ещё что-то, о чём умолчал обобранный ювелир. Дело не закрыли, потому что он указал серебряный портсигар и хрустальную пепельницу «бесценную», как он высказался. Но молчал об утраченной вещице, в конце концов, признался: работы известного мастера кольцо, выполнено методом гравировки с вставками из хрусталя. Выглядело просто, а стоимость высокая, ему досталось по наследству, но врал, очевидно, сам украл или в залог получил. Кольцо хотел найти в любом случае: «Ничто из того, что вы нашли не стоит одного его».
Всё обыскали – не нашли и парня того, вора, сколько не искали, найти не смогли. По приметам выходило – не местный, хотя светловолосых гигантов хоть отбавляй: от благородных, до гулящих в непотребных кабаках, пьяниц и дебоширов, а этого нет. Свидетелей несколько: видели, как залез на окно, шарил в комнатах и вылез. Пока бегали за городовым – исчез. Тогда хватились, стали искать. Свидетель исчез, что указал на рост. Приложил к груди руку и сказал: «Вот посюда я ему», а сам крепыш, ростом не обижен. Искать свидетеля не стали, другой, что за полицией побежал, рассказал о своих наблюдениях: мол, не смог я крикнуть, боялся, если не один – убьют. Он и поведал: «Вихраст, как лез, запомнил и по комнатам шарил – видел. Росту? Нет. Он же согнут был, когда лез. Всего не видать мне было». Вот и весь рассказ свидетеля.
Я «зацепился» за кольцо: видное, на пальце с другим не спутаешь. «Хрусталь лучше бриллианта засветиться может, если огранкой поработать», - это мне уже ювелир досказал. Пришлось обойти место, где происходило ограбление.
  - Так уж три года будет, как пропало. Неужели ищете? – удивился ювелир.
  - Ищем. Дело не закрыто.
  - Хорошо. Чем я могу помочь?
Он радовался, но не показал виду. «Дело для него важное», - подумал я тогда.
  - Вы ничего не имеете против, если я сейчас не буду искать пропавший портсигар и пепельницу, а сосредоточусь на кольце?
  - Вы всё поняли, молодой человек, Сергей, как вас по батюшке?
  - Юрьевич. Сергей Юрьевич.
  - Не было этого украдено, только я сказал, чтоб не одно кольцо искали. Не поверят. Сам, скажут, у себя украл. Так что вы это не пишите, пусть будет, а только кольцо обязательно найдите, оно нужно.
  - Кому ещё, кроме вас, Венедикт Андреевич, это кольцо так же важно? – я настаивал.
  - Одна дама интересовалась, но о ней после. Не такая уж она важная, - он покрутил рукой, показывая легкомысленность той особы. Ещё? Ну, разве моя матушка. Жива, представьте, живёт ещё старушка. И пусть, пусть живёт-здравствует.
Ювелир явно горячился.
  - С той дамой я могу поговорить?
  - С той? А-а! С той? – мысли его уходили в сторону. – Конечно-конечно, вот ея адрес.
Он будто нарочно менял слог, что-то в нём напоминало прошлое, Марка Андреевича и других таинственных людей. Я стал всматриваться. Это был другой человек, но манерами изредка стал напоминать моего учителя словесности.
  - Я тут надпишу: Аглая…
Я уже знал, что за Аглая, но он закончил:
  - Вот весь адрес и имя. Дама, должен вам сказать, не простая, - смерил меня взглядом, - но вы поладите, вот увидите.
Мы простились. Я сбежал по лестнице, но остановился: при мне была трость, я носил её с собой, выглядело солидно, этого тогда мне ещё не хватало. Вернулся, чтоб забрать. Венедикт Андреевич стоял посреди комнаты и держал револьвер, подносил к виску, но остановился, увидев меня.
  - Вот трость, - я взял у стола оставленную трость и невозмутимо отправился к двери.
  - Послушайте, он не заряжен, даже холостого патрона нет. Он щёлкнул курком.
  - Продолжайте, Венедикт Андреевич, прошу вас. Вот трость, видите ли, - и удалился.
«Репетирует смерть, - подумал я, - Аглая заставит, придётся».
К Аглае Анатольевне, к своей тётушке, я не торопился, знал, мой приход будет означать верную смерть ювелира. Он это понял и я.
Заявление из полиции, об украденных вещах ювелир взял, сказал – больше не требуется поисков, не сегодня-завтра принесут, он договорился. Поблагодарил, мне кивнул, начальнику пожал руку: «Сердечное спасибо», - и удалился. Через пару дней застрелился. Вот вся история. Впоследствии, когда мне пришлось узнать больше, выяснилось: за свой роман с племянницей, организацией, которую вела Аглая, он был принудительно лишён звания. Кольцо означало одно: не член союза, в кольце сила и власть – в это верили. Это я надел его кольцо на палец своего дяди, перед самым закрытием гроба, как просила об этом Аглая. Она перенесла силу от недостойного к достойному, как думала она.
Дело было закрыто, истинную причину не узнал никто. Это было моё первое официальное расследование.
  - Ещё немного старинного зелья, - это Аглая просит меня.
  - Хватит, тётушка, хватит, этого надолго тебе хватит.
Я не сомневался в действии напитка, изобретённого в прошлом веке и хранящемся в столовом серебре моей тёти. Оно перешло после её «смерти» по наследству моему дяде, но я отдал ей, так как не хотел ничем владеть против воли ещё не упокоенного родственника. Моя тётя была за это благодарна. В одном из сосудов хранилась эта жидкость – «эликсир», как называла его Аглая. Обладал он чудодейственной силой, от которой человек мог приобретать черты другого человека. Я убедился в этом на примере Аглаи: сейчас она лишь издали напоминала Маргариту Сергеевну, мою «покойную» тётушку. Зачем понадобилось? Начались расспросы, дошло до суда. Аглая – верующая женщина, всегда носила платок, родственники дознались, что некая женщина выдаёт себя за неё, однако, близко её никто не знал. «Что-то долго не умирает, стара, а живёт». Наследство немаленькое, хотят присвоить.
  - Накажу, Сергей, всех накажу. Смерти, видите ли, моей захотели. А свою видеть не желают. Погодите у меня!
Я отговаривать тётушку не стал, бесполезно.
  - Завещаю всё монастырю! Вот что будет с наследством!
Так заявила на суде. В платок обряжаться не стала, но громовым голосом объявила:
  - Я в боге! Кому испытать придётся, головы тому не сносить!
Суд все права за Аглаей Анатольевной Вершинниковой признал. В суде она плат всё же надела на голову и повязала, как повязывала при родне и тут же сняла.
  - Я благородная дама, - сказала в конце, - и умру ею.
Усмирила всех. Родня толпой выходила из зала, пристыженная и поникшая. Аглая ликовала. Рассказала мне:
  - Как только нашла эту женщину, увидела – подходит. Похожа? Да. Но норов мой и её – всё в лице отражался. Бледная, чуть-чуть худая и лоб круче моего, но на портрете сходство есть. А художник, - она махнула рукой, - как нарисует, не все хороши, не все.
  - Убила её? – поинтересовался я.
  - Серёженька, мальчик мой, разве убийство это? Уснула голубкой.
  - А волосы, цвет не твой – темнее?
  - А что цвет? Теперь цвет один – седой. Под шляпкой не видно? Вот и ладно.
Тётушка не старела, не брала её старость. Морщины, какие были, помню, такие на лице и остались. Не красавица, но что-то такое есть, что заставляет остановить взгляд на ней зрелых мужчин. Был какой эликсир у неё или сама могла соблюдать свою молодость? Я не спрашивал, только в порыве откровения сказала:
  - Что ж из того?
Но после судебного спора, который оказался в её пользу, она решила изменить себя ещё раз.
  - Уеду ненадолго, - всё, что я услышал.
Шумные сборы и поездка Аглаи заграницу никого не удивили. Завещание было оставлено, в нём говорилось, что всё движимое имущество отдаётся в распоряжение монастыря с полным перечислением.
  - Однако, предупредила меня Аглая, там ничего нет, всё и без того заложено. Пусть стараются, ищут – нет ничего. У этой есть, у той было, да нет.
Сказала загадочно, но я разобрался, недаром юрист. Недвижимого имущества у тётушки не было после «кончины», акции на предъявителя: деньги шли немалые. Крохотное имение умершей Аглаи Анатольевны дохода не давало. Моя тётка довела доходность до приличного состояния, это и было замечено родственниками, которые и решили разобраться с наследством. После суда лишь однажды племянник «той» Аглаи навестил нотариуса, тот сказал, что воля наследодателя будет соблюдаться беспрекословно, какая бы не была эта воля. Ещё была попытка сблизиться со знакомыми его тёти, но знакомых, кроме меня у неё не было. Я сказал, что являясь сиротой, все родственники умерли на моих глазах, ищу утешения в молитвах, но поскольку служебные дела не позволяют, прошу «богоизбранную Аглаю» помолиться за меня и денег даю. Так заявил я настырному племяннику, хотя трясти родную тётку при жизни, не каждый мог решиться и желать смерти для получения наследства – это на моей памяти впервые. Заболел он внезапно, дальнейшее меня не интересовало.
Тётушка никогда не посвящала меня в свои планы. И теперь, когда «отъезд» состоялся, я знал – очередное заимствование совершилось. Я ждал.
Только через полгода пришло извещение о внезапной кончине Аглаи. К тому времени наследников поубавилось, но получать было нечего – долговые расписки…. Монастырь от «наследства» отказался, оставшиеся крохи после всех выплат, достались внучатой племяннице «той» Аглаи. По моим примерным подсчётам, это и была та сумма, которая причиталась за неприбыльное имение Вершинниковой. Тётушка, в конце концов, расплатилась сполна с долгами, которые числила за собой.
Дальнейшее было ещё интересней.
Пришло письмо от неизвестной особы – почерк я узнал, в котором излагалась просьба участвовать в процессе, связанном о присвоении чужого имени. Я, как юрист, имеющий практику, мог помочь в этом деле. Подписано как вдова генерала от инфантерии Мерзлякова Элоиза Геннадьевна.
Я усмехнулся: «Вот теперь кто моя тётушка. Как же я буду её звать?»
Следом за этим письмом, пришло другое. В нём говорилось уже об анонимных письмах, в них требовалось разобраться, вознаграждение было обещано. Почерк не похож, но согласно слогу, это тоже она, моя «умершая» во второй раз, тётушка. К письму прилагалась записка, в ней время встречи, место я знал. Записку сжёг, письмо отправил в карман. Теперь я был завязан на всех делах моей тёти, её секреты знал только я, как я думал.
Некий полковник, прихрамывая, взял меня под руку, попросил проводить.
  - Если не трудно.
  - Извольте.
Я уже не выглядел как гимназист: респектабельный, одет по моде, и всё же он выбрал меня?
  - Знаете, старая рана. Если не спешите, пройдёмся.
Я не спешил, и уже стал понимать, что весь спектакль разыгрывается с одной целью: увести меня с оживлённой улицы. Я это позволил.
  - Ну, что ж, молодой человек…
По обращению я понял, кто меня держит под руку.
  - Это вы, Марк Андреевич?
  - Я, голубчик, Аглая, - он запнулся, - ну, вы понимаете, она просила передать – не приходить! Ну, вот я и дома. Благодарю, благодарю, заслуженного героя не оставили. Нога и впрямь разболелась, - добавил он шёпотом.
Я не знал, что думать: пояс затягивался на горле всё туже. Я понимал, тайное общество использует меня и не отпустит. Принятие решения заняло немного времени.
Я был женат и думал, что счастлив. Тётка бы одобрила мой выбор. Не ласковая, не сварливая, не надоедливая, как сказал бы мой друг Сергей. Всего-то несколько дней прошло, как у меня случился новый роман, но всё видя и всё понимая, она терпеливо ждала, когда я «одумаюсь». Моя светская жизнь бурлила, и ждать пришлось бы долго. Я, помня тётушкин завет, ждал «знаменья» с её стороны, что означало бы счастье моё в браке. Но его не было, как и препятствий к моему браку, значит, одобряет, решил я и женился. Впоследствии тётушка дала понять, что без её одобрения этого бы не произошло, и успокоился.
К этому времени Сергей уже был женат. Зная трудный характер своего друга, я был почти уверен, что он нашёл девицу не по себе. Она была уверена, будучи сама скромного нрава, что выходит замуж за благочестивого, достойного и крайне порядочного будущего семьянина. Однако всё вышло иначе, и брак распался без официального развода: жили порознь, встречались, чтоб побольнее уколоть друг друга.
Теперь мы с Сергеем часто проводили время, от дел отца он отошёл, доверил «друзьям», своим сослуживцам: те выполняли всю работу за себя и за будущего наследника всего отцовского состояния, которое к тому времени было немалым. Командовать Сергей не любил, строгости не выказывал, наказания назначал мягкие, лишь однажды плакал, что уволил «пройдоху»: «Такие деньги упустил».
Тётушке Сергей нравился всё меньше, но всё же она считала его правильным другом для своего племянника. Мы по-прежнему не виделись, я не представлял, как выглядит она сейчас, но все мои события были ей доподлинно известны. Кто был информатором, я тогда не знал.
Однажды пришла записка, в которой указывалась новая встреча. На этот раз дом и время было обозначено чётко, а так же обращение было официальным. «Прошу не опаздывать». И инициалы: Э.Г.
Встреча состоялась в поместье, куда меня отвезли с завязанными глазами. «Так надо», - сказали два молодца, погрузили «мои вещи», один прыгнул на облучок, другой поджимал меня в тесной карете. Дорогу я изучил и с завязанными глазами, так что таинственность не помогла – я знал, мы недалеко от города, в южной её части. Как выяснилось, имение всё ещё принадлежало графу W, но велись переговоры о продаже. Какая у меня роль, оставалось выяснить.
Да, моя тётушка была тут, но, не видя её, чувствовал – вот-вот появится. Она выжидала. Я поговорил с графом на его родном английском и понял, зачем меня позвали. Тётушка опередила меня своим выходом: я не успел задать вопрос, от которого у самого мурашки по спине ползать начали.
  - Вот-вот, Сергей, с этого начнём. Нравится тебе моё имение? – она посмотрела на меня внимательно. – Владей. Ты у меня ничего не просил, но я сама решила ответить тебе благодарностью. Я уезжаю. Ты садись, не стой, мне нужно кое о чём поговорить с тобой. Ты не против?
Я ошалело смотрел на тётушку, это была другая женщина: голос отдалённо напоминал тётушкин.
  - Агла…, простите, я имею честь говорить…, - я сделал паузу, но имени не последовало, тогда я сам произнёс, - с Элоизой Геннадьевной?
Я боялся ловушки: тётушка была всегда на себя похожа, сейчас я не верил своим глазам. Манера говорить и двигаться тоже изменилась настолько, что мне требовалось время подумать.
  - Хорошо, не веришь, а это?
Я увидел в руках камень, тот самый, что носила она когда-то в своём ожерелье.
  - Это ничего не доказывает, мадам. Я камни вижу каждый день, по службе, конечно.
  - Я тебе говорила, не узнает.
Она обратилась к графу на русском языке, он ей ответил без малейшего акцента.
  - Ты уже готова, осталось проверить…, - он не договорил и обернулся ко мне, - ну, что ж, молодой человек…
  - Опять вы, - я уже не удивлялся, всё тот же учитель словесности, теперь граф, - вы были хороши, не спорю, но не все слова на английском звучат похожим образом.
  - А я учил, - он иронизировал и смеялся в усы своей шутке. – Хорошо, молодой человек, экзамен с вашей тётушкой мы сдали, теперь вы расскажите, что обо всём этом думаете?
Я не стал лукавить, притворства без меня хватало у этой пары.
  - Я не скажу, что счастлив, видя эти уловки. Вы выглядите прекрасно, живо, - последнее слово я особенно выделил, - теперь, что от меня требуется: принять подарок? Нет, не приму. Дом мне не нужен за последующие услуги, разумеется, с моей стороны.
  - Да что ты можешь? «Граф W» делано злился. Всё это, - он окинул пространство гостиной взглядом, - провернуть, нужны больше возможностей, чем обладаешь ты.
  - Я слышала, у тебя намечено продвижение по службе? – добавила Элоиза, она ещё меньше сейчас напоминала мою тётку.
«Ловушка», - подумал я и не ошибся.
Далее разговор пошёл в русле прямых оскорблений, из чего следовало, меня пытаются запугать.
  - Я не боюсь угроз: в делах, которые вы приписываете мне и моей ныне покойной тётушке Маргарите Сергеевне, я не участвовал и на суде смогу доказать нелепость выдвинутых обвинений. Сейчас же отправьте меня обратно, иначе я буду рассматривать моё удержание, как захват с целью шантажа. Уверяю вас, всё и так ясно, все инсинуации по поводу моей тётки – фальшь. Денег она немного оставила. Зачем, скажите, подобное воскрешение? Заключение врача о смерти в моих бумагах. Ожерелья нет – украдено. Я, в качестве наследника смею требовать вернуть его законному владельцу.
Пара не сдавалась, хоть пыл остыл. Продолжать не хотелось, но вынужден был слушать разглагольствование о чести. Я встал и бросил перчатку графу в лицо.
  - Стреляться! Только так.
Я неплохо стрелял, но военный стрелял бы не хуже. Однако граф, как ни странно, утихомирил меня.
  - Проверка. Мы вынуждены.
На этот раз появилась тётушка, сама.
  - Вот так и меня, Серёженька, ведь разные бывают.
Я подошёл к ручке. Сообразил, что накрашена чрезмерно: букет ароматов и краска на лице слоилась.
  - Что с вами тётушка? Больны?
  - Чувствую себя хорошо. А что касается этого, - она показала на своё лицо, - не очень-то верь, так надо.
  - К чему весь этот спектакль, тётушка?
Я всё ещё не верил, что дело обернётся благополучно.
  - Так надо, - повторила она, - потом всё расскажу.
Усталый, надорванный голос, внешность, несвойственная ей, продолжали меня тревожить.
  - Вот здесь посижу, - тётушка устало опустилась на стул, - Аглая уснула, Серёжа, ей пора было. А мне пора скоро. Здорова, а пора.
Я заподозрил неладное, пощупал пульс.
Пара удалилась. Бесшумные слуги принесли топчан. Тётушка пожелала лечь.
  - Серёжа, сейчас усну, не тревожь меня, иди. Слышишь? – она говорила с закрытыми глазами. – Скоро…
Я вышел. Лошади уже стояли у крыльца, я сел и мы в прежнем составе поехали в город. Глаза мне завязывать не стали на этот раз. Я молчал всю дорогу, только раз спутник спросил о времени. Я указал на солнце, прятавшееся за горизонтом: отвечать не хотелось.
Весь вечер я рылся в бумагах, нашёл редкий экземпляр рукописи, принадлежавший моей бабке Анастасии Андреевне, по линии отца. Не довелось ей увидеть внука, но рукопись, судя по всему, древняя у неё была. Я стал читать. Да, это была необыкновенная книга, текст гласил: «Есть в мире люди, которых следует бояться». Далее на старославянском повторение слов, которые были мной сожжены. В рукописи не было сюжетной канвы, но речь шла именно о таких людях, силой мысли которых, случаются большие и малые изменения в судьбах многих людей. Моя бабка была начитанной и свои знания, как могла, передавала детям. Моему отцу в два года отроду была предсказана судьба умереть в расцвете сил, но сила мысли бабушки была такова, что, не сумев справиться с предсказанием, она постаралась отсрочить неминуемую смерть: родился я. Бабушка Анастасия Андреевна лишь немного не дожила до моего появления на свет. Маме она завещала книгу, а если родиться мальчик, назвать именем моего деда Сергеем. Об этом говорили письма к матери моей и отцу. Читая и перелистывая пожелтевшие от времени листы, я находил ответы на вопросы и вот один ответ: «Я нисколько не сомневаюсь, что дитя, которое ты родишь, будет обладать некоторой силой, но умерь его пыл, не позволяй. Это скажется на нём в дальнейшем, будет мучить, не даст обрести себя: покоя в сердце не будет». Бабка предупреждала, чтобы я не привлекался к занятиям магии. Она жила моим рождением, писала во многих письмах, как хотела бы дожить. В последнем письме упомянула родовое проклятие о проклятых рубахах: они, де, могут причинять мужчинам рода болезни. Я не отнёсся к этому предупреждению серьёзно, но вспомнил мать: она покупала и шила мои рубахи из толстого полотна. Льна я не носил, галстуки были из шерсти. Сейчас я надевал модную одежду и не стремился узнать состав ткани. Зная некоторые болезни, которые доставляют неприятности человеку, вызываемые приёмом пищи, напитков, я стал внимательнее относиться к предупреждению. Действительно, в моём гардеробе «красовались» брюки, вызывавшие покраснение кожи: я их спрятал и не носил. Я понял, что за болезни от «проклятья». Теперь ткани буду выбирать сам, и шить на заказ, так я решил. И ещё один вечер я посвятил уборке ненужных писем, которые не могли пригодиться в будущем. На этот раз это было письмо моей тётушки моему отцу. Привожу цитату: «Здесь ничего нет, не вижу ничего». Эта незначащая фраза меня остановила. Я стал перечитывать. Нет, содержание письма не было связано с этой фразой. Дата была на штемпеле – дата смерти отца. Это она, больше не было сомнений. Живя в одном городе, она посылает письмо моему отцу с фразой, которая ничего для других значить не могла. Отец умер от неё, скорбь об отце не проходила у меня – я жалел его и себя, маму. Сейчас, понимая непростые отношения с его любовницей, возможность уйти к ней и бросить мою мать, моя скорбь поубавилась. Тётушка по-своему решила эту загвоздку, избавив мою мать от всей правды его измен. Болезнь была, но, как мне видится сейчас, не была смертельной для него тогда. Всё становилось на свои места, я понимал суть происходящего со мной: всё стремилось к тому, чтобы я сам пришёл к мысли о необходимом действии. Тётушка ждала от меня помощи, но так ли это? Нет, просьбы об этом я не услышал. Имитация смерти? Она никогда не делала это у меня на глазах, что-то другое. Но что?
Я вынужден был ехать к дому, где она проживала, адрес я знал. Там мне сообщили, что некая Элоиза Геннадьевна Мерзлякова умерла, похороны завтра, если знаю покойную, могу прийти – на этом всё. Гроб с покойной стоял в столовой, это была не она: не было сходства никакого. Я постоял, внимательно вглядываясь в черты. Подошёл незнакомый мужчина, взял меня за руку.
  - Отойдёмте.
Мы отошли. Я представился, он назвал себя:
  - Самуил Антонович Мерзляков, осмелюсь спросить, вы знали мою тётушку?
  - Не имел удовольствия, но мне была назначена встреча, возможно, по наследственным делам. Так что не успел, как видите, Самуил Антонович.
  - Коль не знали, так что ж, - он вздохнул.
  - Пойдёмте, чем бог послал…
  - Увы, дела! Вынужден отказаться.
Откланялся и удалился, племянник смотрел в след.
Я сел в коляску и приказал ехать за город в имение графа W.
На пороге встретил человек в старой ливрее.
  - Съехали вчера как, всем семейством. Куда, сказывать не велели.
Сам махнул в сторону Петербурга. Я поехал назад. Дома меня ждал гость.
  - Ну, здравствуйте. Присаживайтесь.
Меня это удивило: гость хозяйничал в моём доме и на правах хозяина позволил мне сесть.
  - Благодарю. Я ещё немного постою.
  - Ах, да! Не представился. Видите ли, что толку? Ведь сказать нужно только одно, я к вам не приставлен, чтоб болтать без умолку.
Я сдался, присел рядом.
  - Вот так хорошо.
  - Слушаю.
Я принял серьёзный вид, шутить и впрямь не хотелось. Он немного помолчал для вида, чтоб серьёзность момента не была нарушена и сказал:
  - Вот так, молодой человек, бывает: знаешь человека – он таков, потом оказывается – другой он совсем. Ну, что ж, продолжим. Не узнал – хорошо, угодил, не скажу кому. Я озаботился этим и вот результат. Как видно вы только сейчас догадались.
Я кивнул.
  - Вот и хорошо. От вашей тётушки послание передал бы, да не велела тревожить: «Мою смерть заметил бы, а коль жива, так что ещё?» Но речь не о ней. Надо одну вещь передать, только один вы и можете. Он, знаете, какой славный? – гость пощёлкал пальцами. – Вот ему и передадите вот этот пакет.
Он достал из дорожной сумки небольшой свёрток, обёрнутый в газету.
  - Здесь ничего интересного для вас нет, но если захотите, можете вскрыть, но предупреждаю – он заметит.
  - Зачем же мне вскрывать чужой пакет?
Я недоумевал, но бывший учитель видел во мне мальчишку, подумал я тогда.
Мы расстались. Адрес он мне написал на конверте, поэтому дом нашёл быстро, но не сказал, как обратиться, кому передать? Что за шифр: стук пальцами? Интерес не возникал ни к пакету, ни к самому условию передачи: без имени, лишь звук. Парадная не была отмечена мной как что-то выдающееся: средней руки частный дом. Прихожая слабо освещена, на стук в дверь никто не выходил и теперь я любовался интерьером чужой прихожей. Лестница, ведущая вверх, была чуть левее, и я ждал появления слуги или самого хозяина оттуда, когда над самым ухом прогремел басистый голос:
  - Что изволите? Барина нет.
  - Когда будет – я чётко услышал имя, оно прозвучало в моей голове, - Антон Бонифатич?
  - Он здесь, - слуга вмиг изменился ко мне, - прошу за мной, проходите.
Лестница, что предлагалась мне, была нарисована на стене. Та, что вела на второй этаж, находилась справа от входа. «Зачем нужно вводить в замешательство людей?» - подумал я тогда.
Слуга оставил нас наедине с котом.
  - Увы! Увы! – проговорил чужой голос. – Хотел бы, да не могу. Сейчас выйду.
Говорил явно не кот, из-за занавески показался грузный мужчина в полосатом костюме похожем на пижаму.
  - Здравствуйте, Сергей Юрьевич, проходите, присаживайтесь. У меня неубрано, всё он, - хозяин кивнул на кота, хотел сбросить с дивана, но передумал. – Ох, грехи наши тяжкие, - с таким вздохом он погрузился в кресло.
  - Антон Бонифатьевич…
Но он сразу меня оборвал:
  - Бонифатич? Так ведь?
  - Именно так, простите. У меня к вам пакет, сами знаете от кого.
  - Не вскрывали?
  - Нужды в этом не вижу.
  - Так-так, а я вижу – вскрыто, - он подозрительно посмотрел на меня.
  - Это такая игра? Один приносит, не говоря имени получателя, не говоря о том, что используют для этой передачи моё время, а я человек занятой. Предупреждает, чтоб не вскрывал пакет, хотя я не собирался этого делать. Теперь вы нагло утверждаете, что я вскрыл ваш пакет до передачи его вам.
  - Ну-ну, не вскрыл, конечно, но узнал, что в нём.
Я к тому времени действительно уже знал его содержимое. Мне и в голову не приходило, что, не вскрывая свёрток, могу узнать всё его содержимое.
  - В нём носки вязаной работы, серые, размер, - я смерил взглядом хозяина дома, - ваш, ну и немного, - я «посолил» воздух, - перца.
  - Что ж, посылка доставлена, больше не смею задерживать. А то, что мы с вами наговорили тут, - он махнул рукой, выбирая слова, забудьте и…
  - До скорой встречи, - завершил «взмах» руки я, не собираясь ничего забыть.
Он усмехнулся.
  - И так скоро, - рот кривился, усмешка продолжалась.
Я вышел. Что-то неприятное поразило в нём. Я закончил фразу, а он выбирал – не прав. Будут мстить, но как? Я не хотел принимать участие в этих секретных действиях, но был вынужден. Теперь, когда мне дают на это право, я ставлю свои условия. К чему быть готовым? Я думал.
Прошло несколько дней. Уже сниться стали сны предвестники беды, но откуда ждать – я не догадывался.
В этот день ко мне нагрянули с обыском. До этого меня предупредил мой сослуживец: «Готовься». Я не стал переспрашивать: дело обстояло хуже, чем мне представлялось. «Ладно, - подумал я тогда, - со службы не уволят, даже если найдут в чём уличить, но «погреметь» придётся со всеми разбирательствами». Тогда я не понимал, что дело обретает худший оборот, и оно напрямую связано с доставкой «посылки». Обыск длился полчаса не более.
  - Что ищите? – поинтересовался я.
  - Рубище твоё не заинтересовало ещё, показывай конверт.
  - Нет. Все служебные конверты оставляю на службе, таков приказ. Из личных, - я подчеркнул, - бумаг те, что на столе: сейчас работаю над ними.
Офицер небольших чинов взглянул мельком на тетради.
  - Не то, - он подбирал слова.
  - Конверт вы говорите? Может, - я показал руками увесистую вещь, - свёрток?
Офицер встрепенулся.
  - Где он?
  - Увы, господа, свёрток доставлен мной по адресу, - и я написал на листке адрес того дома, я не собирался скрывать, вины за собой не чувствуя.
  - Кому передали?
  - Хозяину. Имени не назову, не знаю: адрес вот только, - я сделал вид, будто ищу бумажку с адресом, но, спохватившись, слегка стукнул себя по лбу, - а вот её я выбросил, не нужна, но адрес запомнил, и указал на свой листок.
  - Так, хорошо, что ещё можете добавить?
  - Вскрывал ли я свёрток? Нет. Не водится за мной этого. И при мне тот господин не открывал свёртка.
  - Узнаете его?
  - Кого? Позвольте спросить? Свёрток?
Офицер мучался от моей «непонятливости».
  - Нет. Того господина, кому принадлежал этот свёрток.
  - Стал принадлежать, - поправил я со всей мне присущей деликатностью, - до этого принадлежал сей свёрток мне, а до меня некоему господину, который не удостоил меня чести представиться, лишь попросил, я нехотя согласился, напомнив, что курьером не служу. Ну, что ж поделать, таков я безотказный на просьбу, - я не издевался, чтобы не вызвать в офицере желание поквитаться, - и да, того господина тоже при встрече непременно узнаю. Служба, видите ли, такая всё запоминать.
Офицер откланялся, не извиняясь за причинённые неудобства, а я продолжал рассуждать про себя. «Не докажут ничего, даже пакета не имеют. Что из того, что доставил? Не пуст, но и не тяжёл, как весила бы взрывчатка или оружие. Да и вряд ли найдут того господина, имени которого я не назвал. Мне же его не называли?»
День прошёл в суматохе, на службу опаздывать неприлично, отправил нарочного с просьбой отпустить и причину назвал – обыск. Скрывать не удалось бы всё равно, а так я показываю свою непричастность и открытость. Сослуживец, предупредивший меня (он был со связями), быстро понял, что к чему и опередил мой доклад. Сказал, что у меня неприятности, но, скорей всего, разберутся скоро, он в меня верил. Служба была для меня важна. Я не нуждался в деньгах, но занятость давала успокоение: служить – достойно, так было принято.
Остаток дня я ходил по друзьям, навестил Сергея. Он женат и ищет утешения, я определил его к маэстро развлечений Капорбо, это не имя, ни фамилия – прозвище от Капитана Орущих Богатеев. Он знал толк в девицах, умел угодить с выпивкой и всё остальное. Зазнобу, которую выбрал себе в жёны мой друг, я ненавидел, и уже не скрывал этого. Сергей доложил мне о своих размышлениях насчёт батюшкиного богатства: оно стало его тяготить. Я не понимал, хотя сам не беден, и утешал, как мог: «Капорбо должен на сей раз выручить».
Однако мои дела шли всё хуже: мною стало интересоваться высокое начальство. В конце концов, дело шло к моему аресту. За что, выяснить не удалось: следствие велось двумя путями и ни одно не давало чёткого ответа – что я натворил? У меня своя адвокатская контора. Жалуют сплетнями, из доказательств – ничего. Из вопросов: где вы были и в чём состояли разговоры, подробно опишите… и всё в этом духе. Я не скрывал ничего, подробно описывая встречу, своё неприятие тоже не скрывал. Разговоров было много, но они ни к чему не вели, просто, как я подумал потом, держали меня на привязи, не давая думать о другом, более важном для меня – расследовании убийства. Я доследовал двойное убийство маклера и его служанки, с целью, как могло показаться, грабежа, но возникали сомнения. И тут нагрянул с обыском окружной пристав (он имел эти полномочия), и уж на сей раз перерыли всё. Что искали, выяснить не удалось. Обращались как с государственным преступником, но арестовывать не стали. Я хранил молчание, сказать было нечего, но и не спрашивали, переворачивали вещи и всё. Было ли это местью за мой непослушный нрав? Оставалось ждать.
Расследование продолжалось, я вместе со следователем искал убийцу. Нетрудное дело, думал я поначалу, но ниточка привела неожиданно к дому Антона Бонифатича, и каково было моё удивление, когда двери открыл хозяин.
  - Проходите, жду.
Без церемоний, как старому знакомому, он указывал на дверь в кабинет, сам шёл следом. В этом грузном человеке не было ни малейшей усталости: шёл легко, даже подпрыгивая, не хрипя от одышки.
  - Вот стул, располагайтесь. С чем пожаловали? А, маклер? Не разгадали ещё? Нет-нет, что вы! Не я, другой, но как узнаете, скажите мне, очень интересуюсь. Зацепку специально дал, вот вы и должник у меня.
Я не понимал.
  - Должник? – переспросил я.
  - Да, вот ведь как. А я тогда сердит был, уж как сердит… Теперь вот дельце для вас. Спросят про меня, вы уж отвечайте как на духу, не стесняйтесь. А то ведь просим вас: «Только не молчите!»
Он расхохотался.
  - А и впрямь: кто я? Антон Бонифатьевич Мусин, Муськин, - он скорчил рожу. – Я не такой?
  - Нет.
  - Ну, да ладно, под судом не хожу, как вы, - и снова расхохотался, но быстро остановился. – Сам знаешь зачем. Я такой не со всеми, только, - он ткнул пальцем в меня. – Я не злой, если конечно…
Разговор не клеился, я перебил:
  - Антон Бонифатьевич, я к вам вот по какому делу…
Далее я объяснял суть подозрений падающих на моего визави. Он отмахнулся, как от назойливой мухи.
  - Не я, - игривым тоном он пытался развеселить меня.
  - Всё указывает на вас.
  - Не всё, - он выпятил губу и промямлил плаксивым голосом.
Дальше он говорил серьёзно.
  - Видите ли, это не доказательство. Да, я там был. Ну, и что с того? Я веду его, он мои вёл, - Антон Бонифатьевич задумался, - вот ведь какое дело…
Он смотрел на меня и размышлял вслух.
  - Кому надо свести нас, сведёт. Вот вы не упражнялись даже узнать меня поближе, хотя пакет свёл нас. Сейчас вы не пытаетесь узнать меня, а смотрите фактам в лицо. Вас не нужно…
Он погрозил пальцем в сторону.
  - Продолжим, Антон Бонифатьевич, время…
  - Хорошо-хорошо, продолжайте. Только вот, я нанимаю адвоката, вас – посмотрите на это со стороны защиты.
  - Постараюсь. Я уже заметил – ни время вашего визита не может совпасть, ни сила удара. Женщина боролась, но если я или вы пошли бы на женщину с ножом… Бороться времени не осталось бы, а маклера убили в спину, нож вошёл…
  - По рукоять?
  - Нет, в том то и дело, но дошло до сердца.
  - Женщина!
  - Увы! Сила такова, что не мужчина – женщина была. Позвольте откланяться, иду дознавать.
Мы простились.
  - Рад был нашей встрече, - он неожиданно меня обнял.
Я почувствовал неловкость.
Действительно, убила она, дворовая девка. «Принесла вещичку, а он тут», - сказала и перечислила всех, кто был с утра у барина, а она только тела обнаружила. На убийцу не похожа, вид растерянный, бестолковая: слова нужно объяснять дважды и – убийца… Её «секрет» раскрыли и девушка заговорила.
  - Не люб мне, а норовил ущипнуть, - врала, маклер человек занятой, рябую девку баловать конфетами да щипать не будет, не до того. А вот пособника нашли быстро: трус, прятался, только ждал, когда «дело сделает». Но воровать не стали, решили в опечатанный дом войти, а там уж, зная где лежит, взять. А народу много было, возьмут «преступника» - не сомневались. Вот и всё дело.
Антон Бонифатьевич определил меня в «сыскные», но, упаси бог, этого мне не нужно было. Дело закрыли быстро, «ниточка» оборвалась, более этот человек мне нужен не был.
Пришлось немного повозиться с опросом граждан. Те указывали на несколько приходов некоего господина, по описаниям напомнившим мне Марка Андреевича, ныне господина N. Уточнять не стал, но узнал всю подноготную маклера и обнаружил сходство. Родственников у этого господина не оказалось, среди завещателей имущества не значился. Кому отойдёт всё состояние?
«Будут ждать», - сказали и опечатали все комнаты. По описи – всё не слишком дорогое, ценность представлял браслет и тот, после отдачи залога, вернулся к хозяину. «Убили не того», - мелькнула мысль. Допрашивать девицу не стал, поинтересовался у следователя, ведущего дело маклера, признанием убийцы. Он удивился: зачем мне нужно, когда дело в суде? Но показал копии допроса и переспросил:
  - Есть сомнения?
Я успокоил:
  - Сомнения остались, но что это убийца – нет.
На это следователь разоткровенничался:
  - Вот что насторожило: ведь никакой утвари, годной для продажи, не было. Вёл дела? Да. Было много людей. Браслет в залоге. Это зачем маклеру, когда состояния перекупались, продавались? А тут – браслет. Ладно, деньги нужны, помог. Там ещё, Сергей Юрьевич, одно беспокойство у меня возникло: а тот ли он?
Я посмотрел на следователя внимательно.
  - Понимаете, родственников нет, друзья? Друзья, подруги, что касается личной, - он смутился, - Ну, вы понимаете, ничего из того, что есть у нас.
Он гордился своими связями и знал о моих похождениях: будучи женатым, я ни в чём себе не отказывал.
  - Продолжайте, я слушаю вас, всё, что вы говорите, пришло мне в голову. Но опереться на что? Факты?
  - Горничная или кто она ему, ведь тоже убита. Её родственники не опознали ещё. Чего ждут?
  - Оповестили?
  - Как же, сразу. Дед старый, да дядя ей по матери, - он порылся в папке, - некто Варфаламеев, ищут. А дед, тот стар: говорить не хотел, склабился, рот разевал, - он показал как, - похоже, того… Похороним за казённый счёт как Аникееву. Девка молодая, кровь с молоком, жаль.
Он скрипнул на стуле, продолжил:
  - Факты? Нет их у меня, и задачи нет докапываться. Убийца, пособник убийцы, жертвы – всё налицо. Он вздохнул. А вас, Сергей Юрьевич, что заинтересовало? Уж всё здесь, - он хлопнул по столу, но вспомнил и махнул, - в суде разберутся.
Я вздохнул и приободрил своего однокашника по университету.
  - Вы мне не всё сказали, уважаемый Семён Петрович, убийца должна знать за кем идёт. Её разве не спрашивали?
  - Дурит. Сопли стала мазать, - он брезгливо поморщился, - будто лечебница будет лучше каторги. Там такое… посмотрел. Уж думаю не лучше, - он хотел что-то рассказать, но передумал. – Сказала вот что: барин, мол, щипал, конфетами сулил угощать, коли покладистой буду, а сам… - он засморкался, душевного расположения к этой девице он явно не испытывал, - посмотришь на такую, - он махнул рукой, - маклеру зачем? Убитая, вот это да, но не она, это порядок, полы… и ущипнуть есть за что. Врёт, врёт девка, а пособник ей под стать – дурак, ещё трус.
Мы побеседовали ещё «по-холостяцки», Капорбо вспомнили и расстались, по-дружески пожав руки.
Исчез, как исчезали все, кому нужно изменить себя. То ли вывели на след, то ли другая необходимость – я не знал. Лицо маклера было мне незнакомым. Ещё немного помучавшись сомнениями, я стал писать представление. Изложил на бумагу догадки по поводу господ, окружавших меня, с именами и описанием внешности. «Готовился заговор, - писал я, - будучи не вполне в этом уверен, обращаюсь к Вашему Сиятельству с просьбой провести дознание по всей форме». Далее приводил некоторые факты и возможные выводы. «И поскольку я был замешен в нескольких эпизодах, - я писал, - некоторые структуры заинтересовались мной и ролью в деле, проведя обыски».
Излагая кратко, но точно, я добивался одного – самому разобраться во всём. Я знал – меня уже не остановят ни те, ни другие, надо самому опередить следствие. Письмо попало в нужные руки, и было рассмотрено, ждать долго не пришлось, меня пригласили в департамент юстиции. Мой послужной список был уже на столе, просьба была удовлетворена. Я назначался главным в расследовании возможного сговора преступников-махинаторов. Свержения власти тем не просматривалось, пока возможно «мошенничество и диверсии», не иначе. Другая формулировка начальство заинтересовать не могла – я согласился. Обличённый властью и взялся за дело.
Расследование не начиналось из-за моей неуживчивости. Ведомства переплетались между собой, связи были настолько сложны, что казалось простое дело – допрос свидетелей оборачивался препонами. Я вёл следствие, но требовалось согласование следственных органов, интересы которых могли быть затронуты. Время уходило на согласование, нужные документы представлены не были, личных связей не хватало. Помог следователь, его интересы были затронуты напрямую, и я решил, не дожидаясь высокого начальства, «снизу», без согласования, действовать на своё усмотрение.
Следователь – Юрий Иванович Моховиков, заслуженный в своей сфере человек. Много достойных людей отзывалось о нём хорошо. Я не раз прибегал к его услугам, но сейчас было другое: сам под следствием – пытаюсь раскрыть преступную группу. Следователь, не стесняясь, спросил:
  - Кому навредила сия ваша группа?
  - Это я пытаюсь выяснить. Одно точно – есть что скрывать.
Он согласился.
  - Взрослая игра на этом не закончится. Убийства? Да. Где доказательства? Работают свои: знают зацепки. Врач? Может быть и врач: психологию знают хорошо. Университетское образование – не меньше.
Рассуждая подобным образом, мы пришли к заключению: отъявленными ворами они не являются, деньги берут так, что закон не нарушают. Значит – цели другие. Власть? Если да, то кто во главе? Вопросы сыпались. Мы составили схему, где в самом верху – знак вопроса. Члены среднего звена – «исчезающие», их трудно поймать, они умеют перевоплощаться до неузнаваемости, в чём я уверил своего нового помощника. Теперь, когда дело сдвинулось с места, я мог взять в помощь двух-трёх человек. Юрий Иванович был мне нужен.
Все «случайные гости» уничтожались нещадно, в их числе ювелир, маклер. Причина для нас пустяковая, для них выход из игры – смерть. Никто не выходил сам, со средним звеном обращались как с нижним, но у них на кону больше. Что? Не удавалось выяснить.
И так, вдвоём мы разрабатывали план. Хорошо, что следствие по моему делу продолжалось: я просил не закрывать, они и не хотели. Мне было удобно «метаться» в поисках правды: спрашивать, узнавать. Позволил арестовать себя на два дня, чтоб подумать. Юрий Иванович за это время подтягивал свои дела и вникал в собранный нами материал.
Третий человек нашёлся быстро – это был мой следователь: не ленив, скрытен, имеет доступ ко всем нужным материалам. Упросить не стоило труда: он видел мои бумаги и согласился быстро. Раскрыть дело – было его задачей. Со мной он уже решил, но пришло письмо на его имя: «Следствию не мешать». Он согласился: виновным меня не считал, как и пострадавшим: «Из всего карьеру делает, даже из тюрьмы».
Усмехнулся и согласился помогать. Узнав кто третий, приободрился – этот обмануть себя не даст.
Следствие велось официально, но лишь наполовину: ходить на службу пришлось, но совмещать запрета не было.
На моей службе дела лежали горой, причины не делать на ту пору не было. Я сидел вечерами, разбирал дела, уходил поздно: с супругой не виделся, личные встречи откладывал. Сергей несколько раз наведывался, оставил письмо:
«Тебя не застать, - писал он, - уезжаю по делам, вернусь, заеду. Дома бываешь?»
Узнал через несколько дней после этой записки, что друг был ранен: несколько пуль попало в него, кость раздроблена – слёг надолго. Тут уж, какая работа? Кинулся к другу выручать.
Не доктор – чем помогу? Плакать? Рыдала брошенная жена, мать ещё жива, отец еле ноги волочил, я сидел у постели умирающего больного, так думал он, но выжил. «Срок не весь вышел», - мудро рассудил отец, а сам слёг.
Сергей хоронить отца не пришёл, был слаб, плакал в постели, причитал: «Не смог помочь ему, какой я сын?»
Девять дней отметили вместе: плакали, вспоминали детские годы. Сергей выздоравливал и вот что рассказал о себе.
«Поехал я в командировку по делам отца, но запутался с бумагами. Всегда аккуратный, отец выложил на стол кипу и сказал: «Разберись». Мне казалось, я разобрался: взял нужные, отложил, скрепил, сложил в портфель. У меня их два, на всякий случай. Вот который второй, я и взял, а там другие бумаги – надо возвращаться. Но я ни с того ни с сего вдруг решил отложить поездку на другое время и остаться в городе на недельку-другую. Мне понравилась одна усадьба, хотел поторговаться. Сам понимаешь, муж ревнивец почуял неладное, а мне хором его приглянулся, не жена. Стреляться? Сроду пистолет в руках не держал (врал), а отказываться неудобно: принял вызов. Так этот негодяй меня норовил в постели пристрелить, когда… - он замялся, - в общем, сам понимаешь. Отрезал бы ему голову за это. Жена шум подняла, набросилась на него, а я чуть тогда концы не отдал. Ран было… - он стал считать, - и ещё тут спина болит».
Из рассказа я понял, что он при муже решил соблазнить красотку. Что из этого вышло? Смерть отца: сердце не выдержало. Крепкий ещё был старик. Сергей в нём нуждался, плакал, просил прощения… Мы сидели в обнимку и горевали.
  - Что теперь будешь делать? Продолжишь?
  - Что? – Сергей с удивлением поднял брови. – А-а! Это? Да, отец велел.
Мы ещё поговорили, выпили, ночевать я не остался, дома ожидала супруга, волновалась.
Ещё раз встретились. Сергей был на ногах, заправлял делами. От помощи моей отказался, «своих невпроворот», это он о юристах. У меня свои дела – под судом хожу, но тревожить друга, потерявшего отца не стал. Мать его уговаривала меня «не бросать Серёженьку, ведь вы друзья», я запечатлел её в объятья и торжественно поклялся не бросать: «Не брошу». Её вскоре не стало, Сергей ослеп от горя: плакал, каялся. Я переехал к нему, пока успокоится и задержался. Капорбо нам помог встряхнуться, да так, что я чуть жену не потерял, она на сносях, еле простила. Но «лечение» прошло успешно: Сергей успокоился и взялся за дела. Маховик был отлажен отцом: банки работали, приносили доход.
Мои дела были иного рода, и пока я друга в них не посвящал, а пришлось. Мне были выданы записки, в которых фигурировал отец Сергея. Росписи, сверка, лучше спрошу у друга и ошибся: Сергей ни в какую не хотел признавать руку отца, хотя характерный росчерк говорил об обратном. Пришлось нанимать специалиста-графолога, он подтвердил: «Рука его». Оставалось выяснить: в какой мере было его участие? Если всё по закону, беспокоиться не о чем, но Сергей волновался. Пришлось посвятить его в свои непростые дела.
  - И ты молчал?
  - Тебе не до того было, а мне всё равно самому разбираться.
  - Я-то думал, у тебя всё на мази, а у тебя вот как.
Он покопался в бумагах (ещё не разобранных) отца, выискивая нужные списки.
  - Вот. Это пригодится. Я здесь мало кого знаю. Вот этот, - он подчеркнул пальцем, - был у отца. Заёмные деньги, кредиты на какое-то лицо. Это, - уже тверже подчеркнул другую фамилию из списка. Деньги давно отданы, но отец держал эти бумаги у себя. Бери, пригодится. Отец здесь ни при чём, у него только деньги, а эти были у него каждый год, просили и возвращали. Понимаешь? Что это? Производство? Зачем?
  - Подумаю, Сергей, подумаю. Может, потом вместе? Помнишь?
Он помнил наше детское расследование.
  - Занят, видишь? Хотя…
Мы оба рассмеялись.
Список помог. Все люди, указанные в списке, были «настоящие». Каким образом они были связаны с группой? Мы её тогда условно назвали «лицедеями». Я поехал в город N, где проживало большинство указанных лиц. Оказалось... но всё по порядку.
Я приехал в незнакомый город, обратился в управу, где мне подсказали адреса людей, указанных в списке. Одного не доставало – уехал совсем. «Ну, что ж, хорошо», - подумал я и стал наведываться ко всем по очереди. Однако что-то не так: люди были подставные и к моим действиям отношение имели косвенное – бланки были заполнены на их имена, подписи поддельные, это выяснилось сразу. Я набросал на листке все мероприятия, и там значилось: узнать все подробности, оказанных услуг – кто и как мог воспользоваться именами людей из моего списка? В управе помогли, нашли клерка, в чьём ведении были списки указанных лиц. Тот ничего вразумительного сказать не смог: болел, кто вёл его дела, был от службы отстранён «за нерадивость». Редкая для небольшого городка формулировка отстранения от службы, но выяснять не стал, «утечка» сведений могла быть и в других местах: почта и единственный банк во всём городе (теперь принадлежал Сергею – выкупил). Так вот, в списке не хватало одного человека – он мог быть «настоящим», следовало найти. Расспросил соседей, те указали на один город, но тут же поправили на другой, мол, хотел… Пришлось поехать, но тут меня осенило: оказывается, этот запасной план – ловушка. Поеду, зацеплюсь за подставленные «факты» и запутаю всё дело. «Хорошо же», - сделал вид, что уезжаю в указанные города, притворно огорчился. Городок небольшой – вмиг будет известно, развернулся, изрядно отдалившись от города, и поехал домой в Петербург. По пути гостил в Москве, но о делах не забывал. Заехал к университетскому другу, давно приглашал, рассказал часть истории, спросил совет.
  - Знаю, не договариваешь, но бог с тобой, это дело, возможно, носит секретный характер, - он внимательно посмотрел в мои глаза, - вот-вот, могу посоветовать сходить в наш банк, - он показал здание напротив, - там, помню, работал твой друг Сергей, по отчеству запамятовал.
Я махнул рукой.
  - Теперь он хозяин после смерти отца.
  - Вывеска не изменилась, ну-ну.
В его голове начала складываться картина, я всё понял.
  - Вот что, - вынужден был помешать я, - не о том, Сергей ни при чём, сам отдал списки, да и долги отданы банку, весь заём.
  - Много брали?
  - Много, хватило на большие расходы. Если всех в совокупности посчитать.
  - Миллион?
  - Нет, но деньги большие.
Я решил не говорить и уже начал жалеть о своей «открытости».
  - Постой, если ты говоришь «ни при чём», кому-то выгодно представить в эдаком свете. Сергею грозит опасность. Отец умер, его бумаги, так? Убили? – он вспомнил заметку в газете. – А, ну, это тоже можно представить. Серёжа виноват?
  - Косвенно. Сам был на грани, - я рассказал подробности.
  - Зная вашу дружбу и «охоту» - совпадение. На руку преследователям, пусть продолжает.
 Я рассказал про Капорбо, это его развеселило.
  - Неуёмный муж.
Только и мог вымолвить. Сам был семьянином. Супруга несколькими годами старше, выглядела превосходно. Дети – двое совместные и две девочки от первого мужа. Я со своими «неурядицами» семейной жизни вызывал жалость в однокашнике.
  - Однако перейдём к серьёзному разговору. Сергею грозит опасность, даже если он слыхом не слыхивал о крутящихся деньгах, - он серьёзно посмотрел на меня. – Всё хуже, чем я думаю?
Я кивнул.
  - Рад бы, не сейчас…
  - Хорошо, тогда банк – последняя зацепка. Востребуйте документы, якобы для проверки, из всех перечисленных городов, где ведутся дела Сергея. Увидите, смотрите лучше. С сомнениями обращайся.
Разговор был полезен своей ясностью. Банк располагает всеми сведениями заёмщиков, ездить больше не придётся, если…

Сергею я выложил всё – про опасности упомянул. На это он подозрительно посмотрел на меня.
  - Хорошо, он твой друг…
  - Однокурсник, - поправил я, - юрист, лишняя голова не помешает.
  - Я не о том, понимаешь, не всё рассказал тогда. Никому рассказывать не стал, думал, показалось. Теперь, вижу, нет. Женщина была, но не так, по-другому. Хорошая такая, - он загадочно заулыбался, - но не было ничего между нами, это я придумал. Жена, понимаешь, надоела, думал, бросит, а она вцепилась…
Он раскраснелся, негодование бросилось в лицо.
  - Тебя хотели убить, - констатировал я холодно.
  - Теперь, вижу, да – хотели. Отца получили, мать… Сколько бы прожила? Как ты думаешь?
Он залился слезами. В последнее время он часто плакал, вспоминал, злился – тоже плакал.
  - Разведись, Сергей. Не можешь с ней – разведись.
  - Отступного дам, пусть идёт. Всё, больше не могу.
Разговор принял печальный оборот, договорить не удалось, выпили. Утром по дороге на службу я встретил Сергея взъерошенного, с опухшим лицом.
  - Я трезв, иду развенчаться.
Я ободрил:
  - Давно пора, - и пожелал удачи.
Развод состоялся нескоро, но все формальности были соблюдены сразу. Сергею полегчало: «Как гора с плеч», - было его заключительное слово.
Я принялся за оставленные дела, пока документы по моему делу проходили инстанции, согласования. Банковские документы изъятию не подлежали, но выписки надлежало оформлять соответствующим образом. Сергей не препятствовал, а в чём-то помогал. К примеру: вносимые залоги, о них многое могут узнать. Клерки, делающие выписки, интересовали меня не менее. Один очень заинтересовал: некто Андропов.
  - Часто встречается, - это я о фамилии.
  - Узнаю.
  - Будь осторожен.
Сергей кивнул.
  - Буду.
Он вызвал клерка к себе в кабинет и во весь голос заорал:
  - Кто? Кто позволил порочить имя банка?..
Андропов отстранён от должности и документы, им подписанные, легли на стол. Правду говорят: не посеешь добра, не получишь зла.
Зло было великое – деньги уходили из касс. Куда? Выяснить не удавалось. «Герой» молчал.
Деньги нашлись спустя полгода. За это время было арестовано большая часть подозреваемых. Всё походило на мошенничество с целью завладения крупными суммами. Банк подводили к разорению, филиалы ничего не подозревали и ссуживали под небольшие проценты большие суммы. О «выплаченных» деньгах «знали» только бумаги, на деле деньги не возвращались. Схема простая, когда на ключевых позициях находятся опытные мошенники.
Сергей был расстроен.
  - Я им верил.
Его вера в людей претерпевала крах.
  - Я сам доверил им подписи, мне надо было следить. Моя вина.
Заключил он и успокоился. «Доверять деньги нельзя», - было окончательное слово. Но впоследствии нарушал его, доверял деньги, включая большие суммы…
В своём расследовании я не продвинулся пока ни на шаг, начальство торопило. Я уже начал сомневаться: насколько далеко они могут зайти «невидимые» с неизвестной целью. Тайное общество, ещё одно? Пока раскручивался заговор банкротства Сергея, я занимался многими делами сразу, но успех пришёл позже.
 Мы с супругой виделись нечасто: она с ребёнком, няней и слугами на даче. Я один, никто не мешает до поздней ночи просиживать за документами. Но вот одно слово в её письме настроило меня на нужный лад, дало направление мысли. Она писала: «Здесь холодно, скоро засыплет снегом. Я не приеду, сыну здесь хорошо. Он говорит: «папа, папа», а сам не помнит тебя». Что заставило меня вернуться к старым делам. Исковое заявление некой Матрёны Петровны Изуверовой – вот оно: в нём указывается, что по ложному обвинению её, мать троих детей, посадили на трое суток; за это время была осуществлена кража в доме и убиты двое незнакомых ей людей. Адрес, имя – всё есть. Это дело, в котором фигурантом был Мусин Антон Бонифатьевич. Убитого он признал как маклера, ведущего его дело. Рассеянный взгляд меня не насторожил, сейчас вспоминались детали. Нужно срочно повидать эту Изуверову. Утром, минуя служебное крыльцо, только передав записку: «Буду к обеду», - отправился по знакомому адресу. Матрёны Петровны на месте не было, ушла по знакомым. Остался ждать, до обеда прождал, наконец, явилась. Дородная, румяная, задиристая, но как узнала, кто я, приняла благочинный вид.
Допрос вёл с пристрастием, понимая натуру этой женщины: подавлял инстинкты нападения.
  - Изуверова, - нарочито строго начал я, - у меня на рассмотрении ваше исковое заявление, которое написано спустя полгода с указанных в нём действий. Не можете мне объяснить, в чём помеха состояла сразу обратиться с сиим заявлением? – я потряс в воздухе бумагой.
Она сначала робко, но потом освоившись, начала свой рассказ.
  - Я не хотела козни строить. Ведь что про меня наплёл…
Выходило, её сожитель получил деньги, якобы за службу, о которой её, мать троих детей, не уведомил. Она огорчилась…
Сколько семейных ссор, но посадили эту языкастую. Я решил уточнить в участке, в чём состояла вина этой особы.
  - Разберусь, продолжайте. Почему вы решили, что убиты неизвестные? Маклер со служанкой жили несколько лет в этом доме. Его видели люди. Что не признали?
Женщина засуетилась.
  - Это я так сказала…
  - Нет уж, договаривайте, всё как есть, бумага у меня, здесь всё написано – чужие.
Женщина не хотела говорить или боялась кого-то.
  - Я вызову вас повесткой, там расскажете. А про то, что я спрашиваю, скажете: «Иск вернут».
Но Изуверова не соглашалась – порвать у неё на глазах просила. Боялась кого-то.
  - Сожитель где?
  - Ушёл.
  - Когда будет?
Изуверова всхлипнула.
  - Бросил?
Она кивнула.
  - На что жить будем?
  - Работу найдёшь, дети большие.
Мальчуган лет десяти и девочка его же возраста стояли на пороге и пялились на мать.
  - Идите, позову.
  - А третий? - поинтересовался я.
  - Умер во младенчестве.
На этом она утёрла слёзы.
  - Не пропадёшь, - констатировал я. – Рассказывай, не бойся.
Она поведала мне полу-правдоподобную историю подмены на чужого господина. Заметила только она, Тихон, сожитель, велел молчать. Сожительницу знала, как и вся округа: «Не удержался этот, больно хороша…»
Не ласковая, а вдруг расчувствовалась.
  - А ведь кому надо убивать, тот и меня порешить может. Кому этих детей?..
Она молчала, потом решила. Продолжила рассказ вполголоса.
  - Он знал, Тихон, раззадорил меня. Я уж остыла, он постового привёл, жаловался, рваную рубаху показывал. Я дерусь, - призналась она честно, - но не рвала рубаху на нём – мне зашивать. Забрали, я проревела всё время, не отпускали. Что он наговорил? А как узнала, что убили, хотела всё рассказать, да побоялась. «Ты смотри у меня, каторжанка», - сказал.
Она вздохнула. «С такой справится только нож, - подумал я, - что ещё скрывает?» Но допытываться не стал.
  - Придёшь сама. Адрес запомни, вот здесь моё имя. Иначе с конвоем, а как эти? - я кивнул в сторону детских голосов.
Матрёна не пришла: её тело обнаружили в сточной канаве с перерезанным горлом. Дети голосили, звали мать. Опрос ничего не дал: свидетелей не было. Молчали как-то странно. На теле ушибы, ссадины – дралась. Побит был и другой, виновник расправы: ногти у Матрёны сломаны, пальцы в крови.
  - И тому досталось. Неужели не слышали крики? Криков не было? – повторил свой вопрос следователь.
  - Не-а, не слышали, - дед отвечал за всех.
Девчурка шмыгнула носом.
  - Мамка кричала: «Убью, падла!»
Дед осадил.
  - Тихо! Сказывал, молчи!
Девочка засопела. Мальчик плакал, кивал сестре, мол, правду сказала.
  - Вот что, - следователь решил по-своему, - не хотите помогать, стойте тут.
Полицейские двинулись обыскивать околоток, нашли кровь.
  - Матрёнина работа.
Следы привели к сараю. Там сидел искусанный, потрёпанный, в порванной рубахе Матрёнин «жених», сожитель. Отпираться не стал, вину взял на себя.
  - Я убил, что там…
Дело казалось ясным: Матрёна Изуверова дралась, сама в этом признавалась. Но и сожитель, взяв вину, кого-то выгораживал.
  - Кто приказал убить? – следователь, прямо глядя в глаза, задал свой вопрос.
Обвиняемый съёжился.
  - Не велено.
  - Ещё раз повторяю свой вопрос: кто заказал убить Матрёну Изуверову?
  - Сказывал не говорить.
Бледное лицо, трясущиеся колени – вот такого любила бойкая женщина. Все соседи жалели её, женщины охали и тёрли глаза.
  - Деток жалко, - причитали.
  - Теперь рассказывайте, иначе всех арестую за помеху следствию и тебя первого.
Дед заговорил.
  - Ну, коли увидели, так что теперь, скажу. Дети кричать стали: мать бил этот, - он кивнул на сожителя, - Тихон этот Матрёну ругать не стал, сразу бил. Но она, покойница, - дед перекрестился, - сначала терпела, полицию боялась – сидела ведь. Потом как размахнулась, это видели все, - он показал на окружающих людей, - и стала молотить, а силища у бабы во! Вот уже здесь, - он показал на край канавы, - этот достал нож. Не увернулась, не успела, только за рубашку схватила и потянула за собой. Вот он в грязи. Боялся, нам угрожать стал: «Приду, убью», - сказал. Вот так и было.
Следователь спуску не давал.
  - Кто приходил к нему, - он указал на Тихона, - вчера?
  - Вечером? – дед оживился. – Дак этот… как его? – он почесал лоб, - потом вспомнил, - да это, ваше превосходительство…
Дед пытался уйти от ответа, Тихон сжал кулаки.
  - Всех ко мне: и этого, и этого – всех.
С воем толпа двинулась в полицейский участок, замыкали дети – они плакали. Что-то шепнув подручному, следователь достал из кармана деньги: «Накормить. Потом решим…» Детей повели в трактир, накормили. Спокойных и умытых привели в участок. Там вой продолжался, а увидев детей, стих: толпа молчала и без Тихона – всем жить хотелось.
Детей усадили на «почётное место» – лавку для допрашиваемых. Терять было нечего, дети в дом не вернуться – могут рассказать.
  - Следователь мягким голосом, чуть с хрипотцой обращался к детям по именам: Танюша, так тебя звать?
  - Танька.
  - Хорошо, Танька, когда материн жених, дядя Тихон, ушёл, к вам кто-то приходил?
  - Двое, - за сестру принялся отвечать брат, пока та тащила из носа сопли.
Следователь предложил платок, но девочка утёрлась платьем.
  - Чисто, - сказала она и стала помогать брату, - двое, я видела, он, - ткнула в брата, - играл, а эти пришли. «Мамки нету», - сказала я. «А когда будет?» - спросили, я не ответила.
Всхлипнула, брат продолжил:
  - Когда выходили, вот тот большой, - он показал на портрет императора, висевший над головой следователя, - сказал: «Я вас предупредил», - это он другому, худой такой, сказал и ушли. Я потом мамке рассказал, она пожала плечами, - мальчик повторил движение.
  - Узнаешь, если покажу?
Мальчик кивнул. Танька тоже кивнула.
  - А этот, - следователь кивнул на портрет, - как был одет? Так же? – он указал на мундир.
  - Не-а, - Танька уже освоилась и взяла инициативу на себя, - он, - она стала вертеться, ища, с чем бы сравнить, стала показывать на себе отвороты френча. В цветах она тоже не разбиралась и стала глазами выискивать похожее на цвет френча, но, не увидев, всплеснула руками, - у мамки ещё платье такое.
Следователь достал из стола платок, модный тогда цвет.
  - Такой?
Оба закивали.
  - Хорошо, молодцы.
Ободренные большим начальником, дети принялись наперебой рассказывать детали облачения. Остальные свидетели качали головами, потом не выдержал дед.
  - Оно, конечно, такой, - он показал на портрет, - но другой…
Дальше следователю, путём наводящих вопросов, удалось разговорить старика. Дети кивали и ёрзали на скамейке, то и дело оборачиваясь на говорившего «как есть» деда. Тот изложил кратко с достоинством человека, идущего на казнь: он боялся.
  - Идите. Всех отпускаю. С этой запиской, Пётр Сергеевич, бегом по этому адресу и детей возьмите, оформим.
Раздав поручения, следователь поехал на Большую Конюшенную.
История на этом не закончилась: деда убили тоже. Поздно вечером ввалились пьяные, требовали водки и зарезали. «Никогда водки не пил», - говорили свидетели, но потом качали головой, помнили его слова на допросе.
  - Значит так, - следователь решительно переключился на подозреваемых. Их нашли быстро, всё ещё пьяные, они бессвязно бормотали, на одном виднелась кровь, - кто приказал убить?
Так же бессвязно три мужика лепетали, но разговора и не могло быть в таком состоянии. Следователь заподозрил неладное.
  - Врача! Быстро! Отравлены, глаза красные.
Один завалился на бок.
  - Не помер бы, - словоохотливый служака засуетился, - нет уж, кончается.
  - Промывать желудок, быстро! Воды, больше воды. Эти ещё могут сами. Пейте!
Следователь видел, как слабеют арестованные.
  - Этому уже не помочь, - он суетился, пытаясь хоть что-то сделать, - отраву выпили. Сами или подлил кто-то?
  - Сами, - разговорился в кровавой рубашке.
  - Что-то припрятать хотел, я отнял – вот, - помощник протянул листок, сложенный вчетверо, - тут что-то есть, не разобрать.
Пришёл доктор, распорядился везти в лазарет, но увидев обстоятельства, передумал.
  - Вот и хорошо, продолжим. Полегчать не полегчает, а вывернуть наизнанку надо, - это он о промывании желудка, - здесь оно лучше будет.
Проверил пульс у каждого.
  - Этот готов. Достоверно скажу – яд. Какой? Ещё не решил. Сулема? Возможно. Допрашивайте, голубчик, - это он следователю, - потом поздно будет.
  - Развязали руки, Семён Аркадьевич, - следователь принялся дотошно расспрашивать, стенографист записывал. – Кто яду дал, а?
Мужики бессвязно бормотали, но умирать не хотели, пытались говорить.
  - Вот доктор, сейчас проведёт курс лечения каждому, но вначале ответьте…
Слабеющие мужики рассказывали. Один клюнул носом и сполз на пол. Доктор махнул рукой, подходить не стал. Следователь продолжал настойчиво задавать вопросы.
  - Живучий гад, - процедил сквозь зубы помощник следователя.
Следователь укоризненно посмотрел.
  - Вам бы, Пётр Сергеевич, делом заняться, а то спрашивать будет некого.
Мужик загрустил, понимая кончину неизбежной, стал говорить. Язык не слушался, но следователь понимал, повторяя все слова для протокола.
  - Так, говорите, сунул это?
Тот кивнул.
  - Хорошо, как расплатиться хотел? Денег дал?
Мужик замотал головой, показал, как пьёт из бутылки.
 - Там был яд, - высказал догадку доктор.
  - Сколько бутылок? Две?
Мужик показал два пальца.
  - Кто это был?
Подозреваемый не понимал вопроса.
  - Кто Приголубова приказал убить?
Мужик мотал головой.
  - Он не понимает, Юрий Иванович, кончается. Язык распух.
Мужик хрипел, все ужасы смерти от отравления пришлось увидеть присутствующим в допросной.
  - Не мог помочь, уж извини Юрий Иванович, - они со следователем были запросто, - как вошёл, такая картина…
  - Да, что там, уж сам понимаю. Как первый свалился, вижу – не пьян.
Тела убрали. Доктор уже на пороге сказал:
  - Всё напишу, заключение будет к вечеру.
Он всегда чувствовал за собой вину, когда умирали арестованные. «Мог помочь?» - думал. Больница, в которой работал Семён Аркадьевич, принимала всех: и бедных, и богатых, в разные палаты. Арестованных лечить упросили, но в виде исключения дал согласие. Потом «затянули», и теперь как что, посылали за доктором. В тюрьме свои доктора, а он на службе.
Трупы привезли в больничный морг, доктор сам проводил вскрытия. Ошибки не прощал ни себе, ни другим. Вот и сегодня воочию увидел, как «раздавила» сера внутренние органы. Одна и та же картина: внутренние органы повреждены – шансов выжить не было ни у одного.
  - Хорошо бы, Пётр Сергеевич, яду этого достать на анализ.
  - Всё уж выпили, - помощник следователя показал на простыни, прикрывающие тела умерших, - Семён Аркадьевич, как отыщем злоумышленников, дадим знать.
  - А с этими что?
  - Хоронить. Нам они без надобности, ещё спрошу у Юрия Ивановича, он разрешит – тогда.
Помощник следователя знал суровый взгляд начальства, и не хотел попасть в опалу к нему, а случаи такие были. Однажды он, начинающий следователь, уговорил старую прислугу не открывать сундук до прихода следователя, так потом в нём не обнаружились вещественные доказательства по делу – умыкнули сами же, по просьбе господ, состоящих под судом. А он виноват оказался:
 «Стоять надо было над сундуком, коли открывать не решился, Пётр Сергеевич», - сказал следователь.
Потом подробно стал излагать требования по ведению дела, иногда по нескольку раз, если видел невнимательность. Это дело закрыли, но усилий при этом приложилось немало. Хотя при этом раскрылось одно чрезвычайно интересное дело, но об этом как-нибудь потом.
  - Яд сложно выделить из состава желудочного сока, - говорил потом доктор, - я не химик, - горячился он, - убиты ядом, мне не известным. Всякое видал, но это… тут и сера, господа, пары ртути – кто ж их найдёт? Сулема? Вряд ли, хотя… Дозировка, какая в спирту? Не знаем. Присутствие серы налицо, соединение… с чем?
  - Есть у меня химик, на кафедре дружил с одним, - немного неуверенно вспоминал следователь, - хорош был в своём деле, профессора хвалили, только где сейчас? Давно не виделись.
Юрий Иванович лукавил: виделись и не раз, но просить не хотелось, тому были свои основания. Раз раздружились уж совсем из-за жены друга, молодой и красивой брюнетки: всем нравилась и была хороша. Играла на фортепьяно и тем покорила, и без того уже влюблённого в неё, Юрия. Стреляться не стали – разум победил, но уговор принял: ни-ни. Жена вертихвосткой не была, «дело» замяли. Как раз и свадьба подоспела: Юрий Иванович женился, выгодно – да. Вот к нему-то теперь вынужден обращаться, теперь уже опытный, следователь за помощью. «Сердиться не будет», - и уж стал писать адрес.
  - Юрий Иванович, так я сыщу, уж как есть, найдём, - всегда услужливый помощник вмиг отозвался.
  - Не надо, голубчик Пётр Сергеевич, уж сам разберусь, без вас, - последние слова пробурчал себе под нос, но тот расслышал и думал, где мог не угодить?
Всегда хорошие отношения между подчинённым и начальником редко теперь омрачались гневными замечаниями, поэтому Юрий Иванович решил смягчить тон:
  - Видите ли, другом считался и тут пришлю… вас, что подумает? Забыл про дружбу? Мог ты сам.
  - Я всё понимаю.
  - Хорошо, не сердитесь.
Помощник был рад объяснению и рад был помогать в другом.
  - А что, Юрий Иванович, ведь те тётки, свидетели, - поправился он, - ведь они Приголубова выдали?
  - Вот и расспросите да построже, Пётр Сергеевич.
  - Расспрошу.
Эта мысль не давала ему покоя: как узнают обо всём преступники? Бабы болтливые – скажут, проси не проси, но здесь уж слишком много знают. Деда помощник следователя жалел: и сказал немного, а чтоб другим неповадно было – убили.
Дело раскрывалось трудно. Зачинщики мертвы или находятся под следствием. Тихона убили тоже, но об этом потом. Дети в дом не вернулись: нашлись люди – усыновили обоих, живут вместе. Приёмные родители небогаты, детей своих не имеют и заботой сироты обделены не будут – отдали.
Пётр Сергеевич, как обещал, провёл опрос свидетелей с пристрастием, выяснил одно: знали все – слух распространяется быстро. Шаг за шагом следствие приходило к тупику: загадочные личности не обнаруживались. «Переодеваются, меняют внешность – иначе уже давно бы поймали».
Следователь неумолимо приходил к мысли, что за ним наблюдают. Подозрительным он не был, слежку заметил бы сразу: сам обучал этому рядовой состав, но «всевидящий» глаз ощущал на себе кожей. «Я не из сумасбродов с идеями – должен разобраться, кто стоит за этим?»
Следователь сам ко мне пришёл. Весь вечер мы провели в столовой: обсуждая, делясь, сопоставляя полученные факты. Выяснили – все нити ведут к одному человеку: Мусину А. Б., к нему мы и отправились.
На следующий день рано утром, посетив контору и уведомив о своём невозвращении (не знал точного времени своего пребывания по означенному адресу), я встретился со следователем, и мы вдвоём отправились к нашему подозреваемому.
Как и ожидалось, Антона Бонифатьевича дома не оказалось, допрос ни к чему не приводил – слуги молчали: господина Мусина боялись больше полиции. Возможно, он жил где-то по соседству и наблюдал за нами из окна соседнего здания. Оставили переодетого полицейского из другого участка, но без особой надежды поймать подозреваемого: слишком умён и внимателен был Антон Бонифатьевич.
Одно я знал точно: он не был ни прямым исполнителем убийств, возможно, и не он заказчик, но другой ниточки у меня не было.
Совершенно неожиданно ко мне зашёл гость – он самый Мусин.
  - Кого в гости не ждал, - сказал я, принимая гостя к вечернему чаю.
  - Уж извините меня, Сергей Юрьевич, уважить хотел, но всё не решался к вам на службу: народу много – не люблю, тишину предпочитаю. Знаю-знаю, приходили, зачем, осмелюсь спросить? Слуги народ дотошный, всё расскажут, - он усаживался в предложенное кресло и продолжал, - вот ведь как вышло – убивают и будут ещё. Почему знаю? Да как не знать – всё налицо, заметают следы. Не я, уверяю, не я, да вы и сами, поди, знаете? Конечно. Умны, я сразу заметил. Приду, расскажу что знаю – решил, и вот я здесь незваный как татарин.
Я не стал раскланиваться – предложив чаю, сразу приступил к допросу.
  - Вы, Антон Бонифатьич, - я намеренно стал называть его так, как ему пожелалось в первый раз, он это сразу заметил, - правильно сделали, заглянув ко мне. Мне придётся изложить весь наш разговор в отчёте, вы знаете почему, - он кивнул, я продолжал. Теперь начнём с того, что вы связаны с расследуемым преступлением нитями, мне пока неизвестными, но начну с главного – кто убил мистификатора?
Брови собеседника поднялись вверх.
  - Не ожидал, признаться, от вас такого, - он заёрзал в кресле, успокоившись, взял тон соответствующий учительскому. Что ж, начнём с главного, как вы говорите. Да, ни о каком мистификаторе я не знал до этого времени. Вам угодно спросить: какая будет роль у того кто так спрашивает?
  - Роль следователя, обличённого властью, спрашивать и получать ответы на свои вопросы, - как можно уверенней произнёс я.
  - Не совсем, - вкрадчивым голосом тихо сказал Мусин, - беда какая, мрут и мрут свидетели, а что, вам нельзя?
  - С испугом я справлюсь, но вы сами пришли, рассказать хотели, а что полагается вам, уважаемый Антон Бонифатьевич, такой же мистификатор, как и тот, - я кивнул в сторону умершего маклера.
Тут меня осенило – он и есть маклер. Подставное лицо, какой-то тип, отдалённо напоминающий этого господина. Кто будет рассматривать обезображенный гримасой труп? Волосы с проседью, комплекция подходит.
  - Что случилось, - продолжил я допрос невозмутимо, но перемену в лице он заметил, - Антон Бонифатьевич, что вам понадобилось уйти из роли? Маклер должен уйти, маклер сделал своё дело?
  - Доказать сложно, но вы попробуйте, - он стал усмехаться, - не верил, думал, под носом пройду… Теперь уж что? Признанием мои слова не назовут.
  - А мне не нужны ваши признания, найдём, сыщем, всех сыщем, Антон Бонифатьич или как вас там?
Наша недружеская беседа, продолжавшаяся, как я уже говорил, весь вечер, закончилась внезапно.
  - Разрешите откланяться, ждут, уж долго ждут…
Я подозревал, но не ожидал такого решения моего визави. Он быстро встал, отправился к двери, оглянулся, поморщился.
  - Не ожидал…
Поздно вечером, принёс записку слуга моего гостя.
  - Здесь всё, велели передать только вам в руки.
В записке значились буквы: Ш Б С.
Тётушка о себе ещё раз напомнила.
  - Кто передал?
Дворецкий мялся.
  - Да говорите, кто? Мусин? Госпожа?
  - Госпожа. Велела сказать: «Не ищи».
  - Что с барином? – я уже знал исход. – Умер?
Слуга вздохнул.
  - Умер, отравиться изволили.
  - Записки не оставил?
  - У барыни. Прочитала, при мне сожгла.
  - Иди. Не трогай там, жди полицейских.
Через полчаса несколько колясок стояло у подъезда дома «мистификатора». Допрос вёл следователь Моховиков, я в качестве надзорного перепроверял показания слуг. Они знали немного, но и того хватило, чтобы разоблачить двоих соучастников преступления лжемаклера. Дело завершалось «поимкой» главного преступника, который не может поведать следствию ничего больше.
Расследование затягивалось: не хватало ниточки, ведущей к главному подозреваемому. Казалось бы, все лица известны, на допросах дают правдивые показания, но опять что-то не сходилось.
Тётушка, какая её роль? Я пока не знал, но догадывался.
Трупы были ещё, связанных между собой, больше обнаружить не удавалось.
  - Всё, - сказал я себе, - нужно брать «вдовушку».
Даму нашли быстро, она лепетала о давней связи с покойным, но к кончине не имела отношения: приехала поздно. Извозчика нашли, он и указал квартиру этой особы.
  - Сюда изволили заехать, я за полтину ждал. Пробыл господин, - он перекрестился, - с час, не меньше, а после домой, велел гнать. Три целковых получил, обещал пять, - врал извозчик, столько не ехал и ждал меньше, но теперь это значения не имело.
  - Последнее, Ивасин, - обратился я к извозчику, - сможете узнать в пассажире этого человека?
Я откинул одеяло, наброшенное на голову Мусина. Я не сомневался, что это был он, хотя лицо исказилось, губы посинели, на лице проявились бурые пятна.
  - Он?
Извозчик вертелся возле тела, рассматривая сбоку, сверху и на отдалении.
  - Так он? – так же вопросительно ответил свидетель. – Был бы похож, сразу бы узнал, а этот темней.
  - Не узнаёте? – настаивал я. – Не он?
  - Так в темноте ехал господин этот, а тот, нет? – со вздохом. – Не знаю. Голос, тот бы сразу, а здесь…
Добиваться было бесполезно – не знал или уговор помнил. Мистификатор мог и такое придумать, но труп лежал передо мной узнаваемый. Костюм, светлая бородка, курчавые волосы, излишняя полнота…
  - Да, в лице не хватает живости, - сострил я, - но этот господин есть Мусин Антон Бонифатьевич, без сомнения.
Дама, которую привезли, не была моей тётушкой: моложе, голос низкий и ростом ниже. Допрос вёл я:
  - Зачем поехали к этому господину? Ждал? Зачем? – я уже настаивал, но женщина расплакалась, и допрос продолжил следователь.
  - Вы не волнуйтесь так, уважаемая Мария Антоновна, никто вас не подозревает. Мусин отравил себя сам, являясь фигурантом запутанного дела, - Юрий Иванович перегнулся через стол и доверительно сообщил, - но волноваться уже поздно, к суду мы не сможем его привлечь, - он кивнул на одеяло, - остаётся узнать об этом человеке побольше. Любили? – женщина кивнула. – Что было в записке?
  - Просил прощения: умолял простить. Он мою жизнь загубил, - она опять залилась слезами.
Больше ничего «вытащить» из свидетельницы не смогли. На соучастницу непохожа, плачет без признаков игры – отпустили. На пороге я спросил:
  - Ваша записка? – я показал печатные буквы на листке.
Женщина растерялась, но сразу же пришла в себя:
  - Просил передать, записка в прощальном письме была, и слова я прочитала: «Не ищи».
Она поискала глазами слугу.
  - Вот он отнёс вам записку, слова я прочитала ему.
Слуга с безразличием слушал и кивнул, подтверждая слова женщины.
Всё что можно узнать от неё, мы узнали, но верить я перестал: мистификация продолжалась и после смерти подозреваемого. Выйти на тётушку не удавалось – глухая стена. Ниточка обрывалась на этой смерти, допрос других свидетелей ни к чему не приводил. Зато разгадка смерти Изуверовой, Приголубова и троих убийц подходила к своей решающей стадии.
Тихон, убийца своей сожительницы, признался на допросе, что мужчина просивший «замолчать» Матрёну, знал его по другому делу. Тоже просил об услуге, но Тихон отказывался, потом согласился (деньги были большие), но было поздно. Тихон поведал историю, про которую надо рассказать подробно.
  - Было это совсем недавно. С Матрёной тогда знакомы не были, - он говорил сбивчиво, озираясь, будто за ним следили, - она меня нашла сама, ну, это потом, - далее он продолжал, «выцеливаясь» сказать главное, но мысль терялась: расскажу своими словами, как понял тогда.
Полтора года назад, может больше, Тихон путался в датах, но с Матрёной ещё не познакомился, на «хате» у одного мадьярского скупщика ему предложили работу, зная его наклонности к бесчинству. Нужно было «укокошить» одного «холуя»: много знал. «Никто бы не хватился», - уговаривал знакомый. Но Тихон, человек осторожный, садиться в тюрьму не хотел, чуял – дело тёмное. Медлил, медлил с ответом, а там без него решили: убили в драке, так и не узнали кто? Тихон жалел, мог бы сам, но убыток считать не стал. Протрезвев окончательно, он сообразил, почему работу ему предлагали? На его вопрос: за что убили? «Чтоб разговору было меньше», - свидетеля убирали, догадался Тихон тогда. Спуска ему не давали: ходил в «послушниках» у известного бандита, но на дело не брали – берегли для другого случая. Помогал на кухне, но больше присматривал за завсегдатаями кабака на Малой Бронной, там всегда было живо и делались «дела»: лишнее «ухо» хозяину не вредило. Это потом Тихон переехал в Петербург, а первое «дело» у него московское. Там, в этом кабаке, свиделся Тихон по прозвищу «Рыба» с половым «Рублём». «Имени будто не было», - посетовал следователь, но Тихон наотрез отказался его называть. «Было имя, - сказал, - как не быть…» Вместе на дело сговорились идти, убили и ограбили купчишку: «Тот растерянно смотрел на меня, не понимал, зачем я ему тычу нож в спину». Тихон запомнил взгляд, убитого им купца, обыденно зло, будто просить прощения ему не пристало. Следующие два дела вспомнил неохотно, но рассказал. К тому времени крови на нём и всей шайки было много: детей убивали, чтоб досадить, «выть» заставить. Уж потом перебрался в Петербург, заново жить начал, но не сдержался, лавку ограбил: «Никого не было, а то бы убил». Тихон явно сдавался, но почему? Это следовало установить. Московские дела следователя интересовали мало, но записать надо было в деталях: дела не закрывались, пока следствие не найдёт виновного, а тут шайка. Врал? Наговаривал на себя? Может, слышал разговоры да себе приписать вздумал? Обеляет кого? Пришлось расспросить соседей по камере: осторожно, чтоб не спугнуть.
Да, в камере известный вор, сидел в остроге, но убийства за ним не водились. Другие – мошенники, «делишки», а не «дела» прокручивали. Сомнения вызывал вор, но тот не отпирался: Тихон сам ему всю правду о себе рассказывать стал. Чего боялся убийца, сдавая своих? Два дня допросов ни к чему не привели, сомнения о правдивости показаний были явными: наговор на себя принимал серьёзный характер, вскрывались подробности некоторых нашумевших дел. Следователь верить перестал, допрос прекратил на полуслове: «Хватит. В камеру!»
Ещё немного было подслушано разговоров свидетелями, но только доверия мало к ним. Из слов выходило – не виновен барин ни в чём: «Антон Бонифатьич умелый в делах, крутил большие суммы и всё удачно, никогда без прибыли не был. А тут…» В убийцу не верили, служили честно. Я и сам отказывался верить в причастность, но из фактов выходило – он убивал, не на прямую, но приказ – то же убийство.
Похороны состоялись через неделю, отравление подтвердилось, признаков насилия на теле не обнаруживалось – сам. Приглашённых на прощание с усопшим было немного и те все знакомы по опросам. Прямых родственников не оказалось: ехала со «святым семейством» барынька из подмосковья, просила не хоронить без неё, но труп стал разлагаться, пришлось, не дожидаясь (ещё не известно, кто она ему), хоронить. Не отпевали, не положено самоубийце: прошли толпой до могилы, без речей гроб опущен был, завыла только «вдовая». Досматривать я не стал, но полицейский доложил: «Как вы ушли, стали разбирать между собой, кто должен ком бросить первый – чуть не подрались: Мария Антоновна первая во всём, потом приказчик его и двое слуг – все «близкие» оказались. Еле угомонил: приказал закапывать, притихли тут же.
Виной оказался я, если бы не моя догадка – жив был мой подозреваемый, но время было позднее, к визиту не был готов, иначе всё могло сложиться по-другому.
Следствие тянулось, оно меня переставало интересовать, как неожиданно открылась правда…

ЧАСТЬ IV

  - Немного времени посплю и встану.
  - Нет, вставай сейчас.
  - Не могу, уши болят.
  - Надиру, будут болеть.
Этот разговор, который уж раз слышу в голове, сейчас – похоже на сон. Встаю, иду бриться – всегда сам, никому не доверяю своё лицо. Что со мной? Будто другой человек смотрит на меня поверх очков – это не я, отражение не моё. Я перестал видеть себя в зеркале. Этот человек, что уставился на меня исподлобья, хитро щурит глаза. Я прикрыл глаза рукой, он повторил за мной: «Это не могу быть я! Он старше, уже в плечах – другой человек!» Я выскочил из туалетной комнаты. Жены нет спросить, кого она перед собой видит? Я растерялся. Нет не сон: ущипнул себя – больно. Позвал слуг, никто не откликнулся – сегодня выходной у всех, обедаю в ресторане по четвергам с друзьями. Как скажу, что это я? Кто в моём теле тогда? Что случилось? Я повалился в кресло. Ноги не мои – дрожат от усилия. Я полон скорби за себя. «Это конец!» - подумал я тогда.
  - Вот так бывает, когда не слушаешь свою тётку!
Я порывисто встал: передо мной стояла моя тётушка собственной персоной, стояла и усмехалась.
  - Вот что, голубчик, сейчас ты едешь со мной, ты мне нужен. Одевайся, да поживей!
Я устремился к бельевому шкафу, на нижней полке…
  - И не вздумай! Я тебя знаю.
Я сдался, делать нечего, тётка моя – послушаю. Решил ждать объяснений от неё, но она молчала всю дорогу. Какое-то время была слежка, за моим домом была установлена тайное наблюдение – я знал об этом. Но моя прозорливая тётя всё время останавливала карету и просила меня выйти. Я, кряхтя, переваливаясь с ноги на ногу, выходил, стоял, потом снова садился и ехал, и так несколько раз: показывал, что старик. Тётка была довольна, искренно смеялась, когда слежку прекратили. Я скрипучим голосом спросил:
  - Нельзя ли было по-другому, тётушка?
  - С тобой – нет! Ты мне не племянник после этого: открыл дело на меня! Что ты возомнил из себя?
Она ударила меня по лицу.
  - Сейчас сдам тебя в полицию, скажу – насильник, ограбил меня. А?
Она сердилась всё больше: не переставала ругаться, перечисляла все мои «заслуги».
  - Хорошо ещё смогла уберечь… Смогла, а ты думал, сдам? Как ты меня?
  - Значит, он жив?
  - Мусин? Нет. Мусин умер, но тот, кого ты видел, не был им. Не удивляйся – поймёшь… скоро.
  - Все эти мистификаторы, и теперь я тоже?
  - Что удивляешься? Я помогла тебе, могли убить, свои же. Не веришь?
Я удивлялся и нет: надо мной нависали тучи, но чтобы убить?
  - Потом узнаешь, по твоему лицу вижу – не доверяешь. Привык не доверять или к тёте особое устройство имеешь?
  - Не верю, - признался я, - сдать мог, но и ты по следам ходила: подставляла сколько раз, такие проделки.
Тётка больше не злилась, только от души рассмеялась.
  - Наконец-то разговорился, обиженный мальчик, - она потрепала меня по чубу, - ладно, успокойся. Тебя будут искать, вот такого чубатого. Видели, кто выходил из твоего дома, а в постели неизвестный, зарезанный – ты зарезанный.
Она хохотала долго, до слёз.
  - Значит, меня убили, как Мусина?
  - Нет, Марк Андреич не рекомендовал так же, поэтому – зарезали.
  - Значит, это был Марк Андреевич?
Тётушка обмахнула платком.
  - Он. Ведь знал – полез, я ему говорила: «Раскроет, у него моё чутьё». Пришлось, как видишь…
Я заёрзал, будто превращался в мальчишку-негодника.
  - Сегодня вторник.
  - Четверг, - поправил я.
  - Четверг, тем хуже для тебя, мой мальчик: по четвергам я не колдую, - она залилась смехом.
  - Такая барынька у меня, - раскрывая двери кареты, говорил кучер и личный охранник моей тёти, - выходите сами, - это мне он. – Даме ручку не подадите? А, ладно, я сам, - видя моё незавидное положение с ногами, которые по-прежнему дрожали.
  - Тебе незачем знать как да что, - сказала напоследок тётушка, - ужинать позову. Чуб постриги, зарос совсем, - и со смехом удалилась.
Дом был велик, на дворец не похож, но комнат много. Были слуги: пять или шесть насчитал. «Жила, не скрывалась», - я давал постоянный отчёт в своих мыслях всему происходящему, но отчитываться больше ни перед кем не придётся. Я прошёл следом за слугой в свои комнаты: их было несколько. Одежды не моего размера в шкафу было много.
  - Не ваша, - слуга грациозно поставил на этом точку, - пока в этом, - он указал на моё платье. – Пройдёмте, ещё покажу.
В других комнатах были столы, чернильные приборы – видимость деловой обстановки.
  - Благодарю, разберусь сам.
  - Только это, - он поднёс палец к губам, - не шумите, здесь слышно.
  - Во всех комнатах?
Он кивнул. Я понял – дом устроен наподобие средневековых замков, где комнаты прослушивались и могли просматриваться. Я кивнул. Слуга не мог меня знать и сочувствовать моему горю, но уговор был предупредить, он предупредил.
На ужин звать не стали, принесли из столовой огромного гуся, зажаренного до корочки. Я есть не стал, слишком памятны были сегодняшние события и смех моей тёти.
Лёг спать и мигом уснул. Утро застало меня, лежащим на диване.
«Кто меня перенёс? Уснул я в кровати?»
На мне были матовые брюки и широкая рубаха, которую носили в позапрошлом веке крестьяне наших губерний, они до сих пор так одеваются.
«Зачем меня так одели? Не выправкой, ни речью я не подходил на эту роль, но от меня уже мало зависело: тётушка взяла меня под контроль, от неё зависела моя жизнь, как ей казалось».
  - Выспался? – это была она, нарядно одетая, сидела напротив и щурилась в монокль, разглядывая меня. – Отлично! Я знала, что тебе пойдёт, - на этот раз смеяться не стала. – Вставай, выспался отлично. Пойдём смотреть похороны.
  - Я не готов смотреть. Какие похороны, если я не умер?
  - Прошло уж три дня, судья разрешил, родные на месте. Сергей разболелся, придёт всё равно, обещал. Пойдём, пропустишь…
Я нехотя встал. Болела и кружилась голова, меня шатало.
  - Ну-ну, не упади. Есть не будешь, стошнит – вижу, пойдём.
Я послушно встал, но упал на колени: ноги не держали.
  - Нести? – тётку раздражало моё состояние. Она видела – не играю и злилась пуще. – Хорошо, лежи, пошлю за каретой.
Сделала знак слуге и удалилась. Мне помог рослый детина встать на ноги и переодел. Костюм сидел на мне как с иголочки, туфли на кожаной подошве дополнили гардероб. Я стоял уверенно, чувствовал себя молодцевато. Немного тесный костюм, который был на мне при приезде сюда, стал впору – несомненно, это был он, тот костюм, который ожидал первый выход в свет, но так и висел в шкафу до этого дня.
  - Я всё равно не могу там быть, не намерен! – сказал с той же «учтивостью», с какой разговаривала со мной тётушка.
  - Неужели не догадываешься? – тётушка смотрела мне прямо в глаза.
  - О чём, скажи, мне догадываться?
  - Пойдём, посмотришь, - она подвела меня к зеркалу, - ну?
  - Я не видел себя.
  - Ничего, пройдёт, у меня так было, сейчас всё по-старому. Ну? – она повторила свой вопрос.
Чёткой картины не было.
  - Я умер?
  - Убили. Как многих и меня.
  - Тогда не поеду, нечего хоронить себя.
  - Как хочешь. Я посмотрю: племянник мой, надо.
Я грустил, недоумевал, не понимал, как могло произойти со мной это? Я готов поверить в мистификацию, но смерть мне давалась нелегко. Я сидел и корчился в себе от боли: жалел себя, супругу, ребёнка, раздражавшего меня своим плачем, теперь столь любимого, Сергея, на него обрушилось ещё одно горе – всё болело во мне.
Через несколько месяцев, когда боль утихла, я посмотрел на житьё моих близких. Боль утраты стихла и у них: Сергей погрузился в работу, вернулся к бывшей жене, та уже на сносях. Мой сын уверенно держится на ногах, играет, поёт с матерью. Она хорошеет, цвет лица изменился – ей идёт, не замечал, что она у меня красавица.
Теперь ухожу навсегда.

Кому интересно.
Дело закрыли за недоказанностью. Убийцы все поплатились. Тихона зарезали в камере. Кто? Один из мошенников, тихий такой.
По делу проходило много народа – половина из них мертвы. Орудовала шайка, руководил опытный следователь Спиридонов, кому я обязан жизнью в новом обличьи. Он и ещё двое подручных организовали жестокую бойню, всё из-за денег. Тётушка со своим тайным обществом пришлась кстати, за то и поплатилась. Надо отдать должное её находчивости: всё время изобретая новые ходы, ставила мошенников в тупик. Раз оступилась, шла не разбирая пути, удаляя ненужных конкурентов со своего пути, пока не встретила таких же безумных как сама.
Маму и отца не вижу, знаю – плохо им. Что будет от моих слов, легче?
Тётушка жалеет меня, но не корит больше: я был виной её гибели, но об этом потом.
Почему, - спросит читатель, - привычное наказание «за гробом» - «геенна огненная» не коснулась мою тётку? Коснулась. Ей угрожают расправами, дерут за волосы, как она говорит мне, но я не вижу следов на ней: всегда спокойная, выдержанная и неумолимая, если кто поперёк её воли встанет.
Вскоре убили следователя, честного Моховикова Юрия Ивановича, тогда и шайку выловили Спиридонова, большие дела открыли (не все).
На этом закончу.