– Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, свершилась! – громко прокричал взобравшийся на железную бочку оратор, энергично размахивая для убедительности зажатой в кулаке кепкой.
Толпа взорвалась бурными аплодисментами, восторженными криками и залихватским свистом, будто всю жизнь только и ждала это судьбоносное сообщение.
– Боря, посмотри, это Ленин? – взволновано спросила Вика, дёргая за рукав плаща, стоящего рядом парня.
– Нет, это какой-то молодой агитатор из партийных декларирует тезисы, озвученные вчера на заседании Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, – с умным видом знатока ответил прыщавый юнец, пытаясь высвободить руку из крепкого захвата девушки.
– А что теперь будет? – не унималась возбуждённая Вика, продолжая теребить рукав Бориса.
– Оставь, пожалуйста, в покое мой макинтош, – сердито пробурчал парень, вырывая руку из цепких пальцев девушки. – Что будет? Что будет? Не знаю! Понимаю только, что царя точно уже не будет. И порядка никакого тоже.
– А ты пессимист, Божилевский, – осуждающе посмотрела на юношу Виктория, – просто мрачный скептик какой-то. Ещё со времён великой французской революции народ мечтал о свободе, равенстве и братстве.
– Ах, брось ты, ради Бога, Уварова, это интеллигентское словоблудие, – с сарказмом парировал Борис. – Я прагматик и привык называть вещи своими именами. Ты посмотри, что происходит вокруг!
– А что происходит? Революция!
– Революция, да? Сбросили царя и разогнали к чертям собачьим всю власть, это революция? Тут налицо банальный государственный переворот. Сейчас нет нигде ни городовых, ни жандармов, и ни одного дворника в округе не осталось. Улицы завалены мусором, а каждый уважающий себя «товарищ» жменями швыряет на мостовую шелуху от семечек, демонстрируя, таким образом, своё пролетарское происхождение. В подворотню зайти страшно – если не убьют осатаневшие бандиты, то непременно ограбят или изнасилуют.
– Но есть же Временное правительство, – возразила Вика.
– Где? – скорчил насмешливую гримасу парень, демонстративно оглядываясь по сторонам. – Где Временное правительство? Вон твоё новоё революционное правительство из рабочих и крестьян, которое будет теперь управлять экономикой и политикой государства российского, – юноша небрежным жестом руки указал на ликующую толпу, состоящую отнюдь не из представителей интеллигенции и дворянства.
– Погоди паниковать, Борис, давай послушаем, что тот на бочке ещё расскажет, возможно, поймём, что нас ждёт в ближайшем будущем.
– Хватит! Которую неделю слушаем? Всё время мозги промывают сказками о счастливой жизни. Я им никому не верю. Все эти многочисленные революционные партии между собой договориться не могут, а только и делают, что собачатся, да обвиняют друг друга в предательстве интересов народа.
– А сам ты, что предлагаешь?
Божилевский усмехнулся и, взяв Викторию под локоть, заговорщицки произнёс:
– Я предлагаю купить бутылку мадеры и пойти к Димке Верещагину. У него как раз сабантуй намечается, придёт много своих. Заодно выясним, будет ли наш университет дальше работать, или все учащиеся и преподаватели записались в социалисты либо анархисты. Лично я хотел бы доучиться и стать адвокатом, а не краснобантным горлопаном с маузером. А новости мы из газет узнаем, слава Богу, их сейчас развелось немеренно, и с какими хочешь взглядами.
В этот раз на квартире Верещагина собрались только студенты без приглашённых модных представителей пролетариата и бравых кронштадтских морячков, поэтому теплилась надежда, что вечер закончится музицированием на фортепиано и танцами под аккомпанемент патефона. Однако без политики всё же не обошлось. Треть собравшихся нацепила на грудь красные банты, а из комнаты наотмашь бил революционный стих:
– И мы подымем их на вилы,
Мы в петлях раскачнём тела,
Чтоб лопнули на шее жилы,
Чтоб кровь проклятая текла.
– Ты посмотри, как разошёлся Мишка Фролов, – скривился Борис, помогая Вике снять пальто в прихожей. – Сейчас начнёт из револьвера в потолок стрелять.
– Ну, зачем ты так, Божилевский? Это же стихи Блока! – вступилась за чтеца девушка.
– А по мне хоть Блока, хоть Саши Чёрного или Андрея Белого, хоть самого Игоря Северянина, я расслабиться и отдохнуть хочу, а выходит, что с одного митинга мы с тобой на другой попали, – огрызнулся юноша, вытаскивая из кармана брюк бутылку португальского вина.
В зале кипели нешуточные страсти «народного негодования». Юные «реформаторы» щеголяли перед раскрасневшимися от восторга девицами хлёсткими виршами революционных поэтов. Борис и Виктория тихо прошли в угол комнаты и незаметно сели на кожаный диван, присоединяясь к загипнотизированным «высоким слогом» слушателям. Но их шпионский манёвр не укрылся от бдительного ока хозяина квартиры. Верещагин подошёл к запоздавшим гостям и с ироничным выражением лица обратился к Божилевскому:
– Ба, кого я вижу! А вот и наш, ни во что не верящий демон нигилизма, наконец, явился со своей очаровательной спутницей! Борис Карлович, не осчастливите ли присутствующих искромётным стихом на злобу дня? Вам же всегда есть, что сказать. Швырните острым глаголом ложку дёгтя в нашу революционно настроенную пиитическую бочку мёда.
– Извольте, Дмитрий Васильевич, раз уж вы на этом настаиваете, – саркастично ухмыльнулся Божилевский, включаясь в игру приятеля.
Борис не спеша поднялся с дивана, вышел на середину комнаты и, отбросив со лба театральным жестом непослушную прядь волос начал с хрипотцой читать стихи Зинаиды Гиппиус:
– Блевотина войны – октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твоё похмелье,
О бедная, о грешная страна!
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил – засёк кнутом?
Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой.
Смеются пушки, разевая рты…
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь.
В комнате повисла гробовая тишина. Резко погас блеск в глазах ошарашенных студентов. Никто не ожидал такого радикального поворота в романтическом восприятии революционных событий. Выпавший из чьих-то рук бокал, с дребезгом разбился об пол. Разряжая обстановку, Верещагин подошёл к Божилевскому и, положив руку на его плечо, нахмурившись, сказал:
– Ну, вот что, друг мой Боря, похоже, ты не те книжки читаешь, и на мир не с той стороны смотришь. Возьму-ка я завтра тебя с собой на один партийный митинг. Там будет выступать Троцкий, главный кухарь, заваривший эту революционную кашу – послушаешь его. Он расскажет, как правильно очистить мещанские мозги от оппортунистической шелухи.
После этой реплики к теме политики решили больше не возвращаться, а чтобы поднять настроение завели патефон и приступили к танцам. Когда тебе нет ещё двадцати, переход от уныния к веселью прост, как открытие бутылки шампанского. А если к французскому напитку добавить принесённое португальское вино, получается гремучая смесь. Правда, хозяин дома и харизматичный возмутитель спокойствия, когда все танцевали, о чём-то долго шушукались на кухне.
На следующий день Виктория поджидала Божилевского на Синем мосту через Мойку. Борис должен был возвращаться после митинга большевиков, проходившем в Мариинском дворце. Перед своим походом на это «ознакомительное мероприятие» парень пошутил: «Посмотрю, выслушаю товарищей революционеров, если не понравится, поступлю, как сделали два российских императора». Дело в том, что Медный всадник и памятник Николаю Первому были установлены так, что царские кони демонстративно развернулись задом ко дворцу, будто самодержцы решительно покидали это не оправдавшее надежд место.
– Ну, что? Какое впечатление произвёл Троцкий? Он тебя убедил? – нетерпеливо затараторила замёрзшая Уварова, когда к ней подошёл Борис.
– Знаешь, Вика, похоже, он в чём-то прав, – задумчиво нерешительно ответил Божилевский. – Мне тут дали несколько книг почитать – посижу ночь, подумаю. В одном со Львом Давидовичем нельзя не согласиться: Россию в такое дерьмо загнали, что надо кому-то её оттуда вытаскивать.
С этого момента жизнь Бориса круто изменилась. Вместе с Верещагиным они стали регулярно посещать большевицкие собрания. Парни распространяли агитационные листовки и вели разъяснительную работу среди студентов. Виктория обижалась, что у Божилевского из-за его партийной нагрузки почти нет времени на неё.
– Пойми, Вика, революция не терпит промедления, – оправдывался юноша, – сейчас идёт непримиримая борьба за умы людей и их души. Если сегодня мы не опередим своих врагов, завтра одураченные массы выступят против нас, и тогда вспыхнет гражданская война. Понимаешь, что может произойти? Ты же не хочешь войны?
– Нет, я не хочу войны, – согласилась девушка. – Но как же я? Революция тебя полностью поглотила, не оставив места для меня.
– Революция, это святое, – серьёзно ответил Борис, а затем, улыбнувшись, добавил, – но для тебя в моём сердце отведён особый уголок – ты у меня единственная.
Виктория была дочерью уездного предводителя дворянства из Поволжья. Готовя девушку к будущей замужней жизни, отставной кавалерийский полковник Лев Юрьевич Уваров отправил наследницу учиться в Императорский Петроградский университет на историко-филологический факультет, который в помещичьей среде российской глубинки не без основания считался «факультетом невест». В этом престижном учебном заведении Вика познакомилась с учащимся на юриста Борисом Божилевским, сыном разорившегося польского шляхтича. Чтобы как-то свести концы с концами, юноша после учёбы давал частные уроки словесности. На этой почве они и сошлись, так как провинциалка Уварова чувствовала себя очень неуютно в просвещённой среде столичной светской молодёжи, и ей требовалась квалифицированная помощь, чтобы избавиться от комплекса неполноценности «папенькиной дочки, воспитанной за пределами европейской цивилизации».
По социально-сословным меркам эта пара не могла рассчитывать на какие либо отношения кроме товарищеских. К тому же Уварова была весьма привлекательной барышней, к которой сразу стали проявлять интерес несколько молодых повес, имеющих довольно громкие фамилии. В отличие от ухажёров Виктории Божилевский имел неброскую внешность с худосочной сутуловатой фигурой и болезненно бледным цветом лица. Единственным привлекательным акцентом в облике Бориса были его глаза. В них светился безумный огонь Сократовского ума и изощренная Мефистофелевская ирония. При разговоре с парнем не каждый собеседник мог выдержать его пронзительный взгляд. Однокурсники поначалу посмеивались над непрезентабельной одеждой поляка, хоть чистой и безупречно отутюженной, но явно сшитой из копеечной ткани каким-то заурядным портняжкой. Божилевский беспощадно осаживал шутников, да так, что у тех навсегда пропадала охота острить в его сторону. Многие отпрыски высокопоставленных родителей, изображавшие из себя цвет общества, старались держаться подальше от дерзкого бонмотиста, другие, наоборот, стремились привлечь его на свою сторону в качестве ценного союзника. Однажды один титулованный скандалист во время загородного пикника пытался вызвать на дуэль «наглого ляшского выскочку».
– Ну, что ж, сударь, извольте, – ответил Божилевский, – если вы ни в грош не ставите свою никчемную жизнь.
Борис вытащил из жилета монетку и подбросил её в воздух. Потом он каким-то ковбойским движением руки выхватил из скрытого полами сюртука заднего кармана брюк пистолет и выстрелил. Сплющенный пятак упал к ногам обидчивого аристократа. На этом конфликт сразу исчерпался, а высокородный дуэлянт был вынужден публично принести невозмутимому стрелку свои извинения, так как сделать ответный выстрел после столь меткого попадания было бы уже некому. С тех пор никто не отваживался выяснять с Божилевским отношения при помощи оружия.
В тысяча девятьсот шестнадцатом году на Рождество в Императорском Петроградском университете организовали пышное празднество с установкой в актовом зале огромной украшенной стеклянными шарами ёлки. Для новенькой студентки Виктории Уваровой это был её первый бал в жизни. Она чувствовала себя Наташей Ростовой, предвкушающей романтическую встречу с Андреем Болконским. Шикарные кавалеры наперебой приглашали девушку на танцы. В тот вечер она пользовалась большим успехом. Приходилось даже отказывать поклонникам, чтобы немного перевести дух. Во время этих пауз её взгляд скользил по залу, рассматривая преобразившихся до неузнаваемости студентов. Метаморфоза заключалась не только в смене повседневной одежды на праздничную. Поскольку бал был заявлен как костюмированный, многие надели всевозможные маски. Но наблюдательная Виктория довольно быстро по отдельным движениям и повадкам распознавала своих знакомых. Хотя были и такие, с которыми ей раньше не приходилось сталкиваться. Возле одной из мраморных пилястр у зеркальной стены девушка заметила парня, изредка бросающего в её сторону пристальные взгляды. Это было заметно даже под надетой чёрно-белой гротескной маской Полишинеля, скрывающей лицо. Однако глаза, которые невозможно спрятать, прожигали насквозь. Этот огонь был знаком Вике. Впервые она почувствовала силу этого пламени, когда княжна Белецкая познакомила Уварову с Борисом Божилевским, считавшимся одним из лучших виртуозов слова в кругу студенческой братии.
Послеурочный наставник Виктории, казалось, не проявлял особого интереса к всеобщему веселью. К парню постоянно подходили приятели, чтобы чокнуться с ним бокалами шампанского и поговорить. Но как только раздавалась музыка, юноши устремлялись на поиск партнёрш по танцу, а Божилевский оставался в гордом одиночестве. Уварова не видела, чтобы Борис пригласил хоть кого-нибудь на полонез, кадриль, польку или вальс. Почему-то Вика надеялась, что Божилевский обязательно подойдёт к ней, ведь сегодня она выглядела обворожительно. Все вокруг оценили это, лишь бесчувственный польский «чурбан» ни разу не приблизился к девушке, даже чтобы поздороваться. Уварова не могла понять, почему её так тянет к этому умному, но совсем не привлекательному парню, когда возле неё вьётся множество таких рыцарей, от которых закружится голова у любой женщины.
В конце вечера кавалер-распорядитель объявил традиционный котильон. Этот танец-игра мог содержать до восьмидесяти разнообразных фигур. Тут вам и «Ронды», «Гирлянды», «Пирамида», «Лабиринт» и множество других замысловатых танцевальных элементов. Менялась музыка, а вместе с ней стиль танца и партнёры. Наконец, прозвучала громкая команда кавалера-кондуктора, дающая указание оркестру, и направляющая вальсирующие пары на смену танцевальной позиции: «Les dames ensambles! Тур де дам!» В этот момент, согласно классическому замыслу французских хореографов, Виктория соприкасалась ладонями с какой-то «царевной-лебедем», доставшейся ей после обмена партнёрами. К ним приближались три молодых человека, разбитые со своими дамами предыдущим «па». Каждая из танцующих девушек, которых торопливо окружали покинутые напарницами кавалеры, должна была выбрать одного из них для продолжения котильона. Оставшийся «неудачник» начинал поиск таких же, как он «отвергнутых», чтобы создать новую тройку «претендентов». «Царевна-лебедь», не задумываясь, быстро схватила статного «гвардейца», опасаясь, что конкурентка может опередить её. Два оставшихся танцора, расправив плечи и гордо выпятив грудь, щёлкнули по-гусарски каблуками, выставляя напоказ лихую молодецкую удаль. Каково же было изумление красавцев, когда Виктория, нарушая все правила этикета, проскочила между ними и устремилась к стоящему у стены неказистому парню в маске Полишинеля.
– Pr;tez-moi le plaisir de danser avec vous, – сделав элегантный реверанс, Уварова положила ладони на плечи застигнутого врасплох юноши, скрывающегося под обличьем «горбуна-насмешника».
– Помилуйте, несравненная Виктория Львовна, это не вы, а я буду иметь удовольствие танцевать с вами, – оторвавшись от стены и обхватив девушку за талию, возразил в ответ «герой французского эпоса» голосом Божилевского. – Правда, за это наслаждение мне придётся после котильона застрелить тех двух сеньоров, обделённых вашим августейшим вниманием. Благородные кавалеры просто обязаны потребовать от меня сатисфакции за то, что я незаконно увёл у них из-под носа королеву бала.
– Во-первых, сударь, это не вы меня увели, а я вас выкрала из плена монашеского затворничества, столь непростительного для сегодняшнего торжественного события. А, во-вторых, после преподнесённого вами урока вежливости виконту Измайлову вряд ли кто сейчас решится вызвать вас на дуэль, – мило улыбнулась Виктория.
На этом рождественском балу проказник Амур выпустил не одну пропитанную любовным ядом стрелу. Среди охотничьих трофеев крылатого посланника Венеры оказались пронзённые сердца дочери уездного предводителя дворянства из Поволжья и сына разорившегося польского шляхтича. За вечер Уварова выслушала множество признаний в любви, кроме одного, которого она жаждала всей душой. Обладая непревзойдённым красноречием и эрудицией, Божилевский был невероятно скуп на выражение собственных чувств. С одной стороны, он засыпал Вику шедеврами любовной лирики прославленных и неизвестных поэтов, с другой, всё, чем могла похвастать Уварова из услышанного от Божилевского, не считая стихов, была короткая фраза – «ты у меня единственная». Борис признался Виктории в любви словами Пушкина, Лермонтова, Гумилёва и Есенина.
За год, пронёсшийся как один день, чувства зажженные тем рождественским котильоном лишь окрепли. Нежная тургеневская барышня и жёсткий прагматик превратились в неразлучную пару. Любовь таких непохожих молодых людей распустилась пышным цветом, словно вишне-черешневый гибрид весной в питомнике селекционера Мичурина. Но тут неожиданно вмешалась пролетарская революция. Эта ревнивая дама не терпела соперничества. Тот, кого она удостаивала личным вниманием, должен был принадлежать ей целиком и полностью. Вика почти смерилась с этим фактом. Она была рада и тем счастливым мгновениям, которые ей удавалось урвать у жестокой судьбы, когда Борис мог хоть ненадолго оторваться от своих партийных дел.
Революция никогда не останавливается на полпути. Войдя в кураж, она закружилась в вихре беспощадной и кровопролитной гражданской войны. Надежда Дмитрия Верещагина, что удастся «очистить мещанские мозги от оппортунистической шелухи» не оправдалась. Как минимум половина российского народа не поверила большевикам. Сам же автор этой «фундаментальной фразы», запомнившейся Уваровой по вечеринке после Октябрьского переворота, остался работать в Питерском партийном комитете, а вот его друг Божилевский, как грамотный агитатор, заслуживший особое доверие, был направлен на фронт.
Прощаясь с Викторией на вокзале перед посадкой в военный эшелон, Борис обещал девушке регулярно писать ей. Однако почтовая связь хоть и функционировала, но регулярно прерывалась, а потом восстанавливалась в зависимости от хода военных действий. Поэтому послания от Божилевского чаще всего передавались с оказией через конспиративные партийные каналы. Обычно Вике эти письма приносил Верещагин.
Любовь Божилевского и Уваровой была яркой и искренней, но Борис обещал Вике, что как истинный джентльмен, удовлетворит её просьбу, согласно которой их окончательная близость произойдёт только, когда они станут официальными мужем и женой. Влюблённые в шутку рассуждали о том, что их дети будут умными в отца, и красивыми как мать. Однако на пути их мечтам встала революция, и теперь их целомудренный союз превратился в эпистолярный. Но эта переписка была не менее эмоционально захватывающей, чем «почтовый роман» Петра Шмидта и Зинаиды Ризберг. Каждое своё письмо Божилевский заканчивал традиционным постскриптумом: «ты у меня единственная». Так продолжалось несколько долгих месяцев до мая тысяча девятьсот восемнадцатого года. А потом случилась беда.
Этот день врезался в сердце Виктории раскалённым железом. Девушка пришла к Верещагину, чтобы получить очередную весточку от любимого. Дмитрий был каким-то хмурым и неразговорчивым. Уварова сразу заподозрила что-то неладное. После нескольких традиционных фраз Верещагин, опустив глаза, надолго замкнулся. Наконец, он решился выйти из молчания.
– Вика, ты должна быть сильной, – сказал Дмитрий, меряя комнату шагами, – крепись, но я должен сообщить тебе трагическое известие, – собравшись с духом, Верещагин ошеломил девушку убийственными словами, – Божилевский погиб.
– Как? Как погиб? – внутри Уваровой всё оборвалось.
– Погиб смертью храбрых в бою с колчаковской сволочью, – глядя куда-то в сторону, ответил революционер.
В глазах Виктории помутнело, а в голове застучала единственная мысль: «Этого просто не может быть!» Через какое-то время девушка взяла себя в руки и попыталась выяснить подробности. Но Дмитрий только и смог сообщить ей, что Божилевский похоронен на городском кладбище в Саратове.
Вика не могла успокоиться, она металась по квартире, чувствуя острую необходимость что-то предпринять. На следующий день Уварова отправилась в давно не посещаемое Поволжье, чтобы вволю выплакаться на могиле любимого. Она даже решила не сообщать о своём приезде родителям, ей необходимо было побыть одной.
В Саратовском совдепе Виктория предъявила справку, которую ей выписал Верещагин. Согласно этой бумаге, ей выдали документы покойного Божилевского. Девушка хотела приобщить свои письма к полученным от Бориса, чтобы восстановить полный комплект их переписки. Выходя из кабинета, убитая горем «незамужняя вдова» случайно неплотно закрыла дверь и стала невольной свидетельницей разговора секретарш.
– Бедняжка думает, что её «герой» погиб в смертельной схватке с белогвардейцами, а его в драке зарезали пьяные матросы из «Свободной ассоциации анархистов» из-за какой-то неподелённой девицы.
– Да, совсем у мужиков крыша поехала после гнусного декрета о социализации женщин.
– У этих кобелей одно на уме, на улицу уже выходить страшно.
Решив, что речь идёт о ком-то из знакомых сотрудниц совдепа, Уварова пошла ловить извозчика, чтобы отправиться на кладбище. На улице возле неё остановился чёрный автомобиль. Вежливый водитель предложил подвести девушку, поскольку ему нужно обкатать новую машину, а куда двигаться не имеет значения. Почему бы не оказать услугу опечаленной комсомолке? Ничего не подозревающая Вика села в «Лорен-Дитрих», её подкупил красноармейский нагрудный знак шофёра в виде венка из лавровой и дубовой веток, внутри которого размещалась красная звезда с плугом и молотом. Был полдень, а вокруг ходило много прохожих.
Через полчаса автомобиль остановился возле большого кирпичного склада за городом. Уварова решила, что случилась какая-то неполадка с машиной. Водитель нажал на клаксон, оглашая двор визгом резиновой груши. Из здания вышли двое военных в кожанках и направились к автомобилю. Они предложили девушке переждать в тёплом доме, пока шофёр устранит неисправность. Вика сразу заподозрила что-то неладное, ей не понравились угрюмые лица мужчин, от которых за версту разило дешёвой водкой. Она отказалась выходить из автомобиля. Тогда бойцы при помощи водителя силой выволокли Уварову из кабины. Красноармейцы затащили Вику на склад, и началось страшное. Три озверевших мужика сорвали с отчаянно сопротивляющейся девушки платье и по очереди изнасиловали её. Панический ужас и нестерпимая боль смешались с чувством унижения, презрения к себе и ненависти к изуверам. Издевательства продолжались несколько мучительных часов. Бросив после этого обессиленную рыдающую Уварову в вонючем помещении, насильники удалились.
– Всё по закону, имеем право, – ухмыльнулся один из них, бросая к ногам Вики помятую листовку.
Размазывая по лицу слёзы, девушка подняла с пола явно сорванную со столба объявлений бумажку. На типографском листке был отпечатан Декрет Саратовского совдепа «О раскрепощении женщин». Согласно этому документу отменялось частное право на владение женщинами, а все лица женского пола объявлялись независимыми и свободными. Дальше говорилось, что всякая девица, достигшая восемнадцатилетнего возраста, считалась собственностью республики. Она была обязана зарегистрироваться в «Бюро свободной любви» при «Комитете бдительности». Получалось, что каждый мужчина мог воспользоваться ею, а рождённые после этого дети объявлялись собственностью республики и передавались роженицами в советские ясли, а по достижении пятилетнего возраста малыши отправлялись в детские «дома-коммуны». Только так все дети, освобожденные от предрассудков семьи, получали хорошее образование и воспитание. Из них должно вырасти здоровое поколение новых закалённых борцов за неизбежную победу «мировой революции».
Шокированная Уварова, приведя в порядок свою одежду, стала собирать рассыпанные по полу принесённые письма. Среди них лежала странная бумага. Это оказался мандат, где было написано: «Предъявителю сего товарищу Божилевскому предоставляется право социализировать в городе Екатеринодаре десять душ девиц возрастом от шестнадцати до двадцати лет, на кого укажет товарищ Божилевский». Далее шли подпись Главкома Иващева и печать. Потом среди писем нашёлся другой мандат и опять на имя Божилевского, правда, он касался уже города Саратова. Виктория вдруг с ошеломляющей силой поняла, что в подслушанном разговоре секретарш речь шла вовсе не о какой-то другой женщине, а именно о ней. «А он мне писал, что я у него единственная, – чудовищным смерчем пронеслось в голове Уваровой, – единственная…»
Когда в идиллию двух соединённых сердец вмешивается кто-то третий, обязательно наступает момент, обязывающий сделать выбор. Революция оказалась той третьей, которая не допускает права выбора. Она уничтожила обоих влюблённых убийственной силой своей страсти. Даже в неотправленном письме, которое затесалось среди бумаг, Божилевский писал любимой женщине, цитируя Демьяна Бедного, какую весточку он ждёт в ответ на это незаконченное послание:
«Жуя огрызок папиросы,
Я жду из Питера вестей:
Как наши красные матросы
Честят непрошеных «гостей»!
Фортов кронштадтских ли снаряды
Сметают «белые» ряды?
Или балтийские отряды
С пехотой делят все труды?
Но — без вестей я знаю твердо:
Там, где стоит наш Красный Флот,
Там — красный флаг алеет гордо,
Там — революции оплот,
Там красный фронт — броня стальная,
Там — нерушимая стена,
Там — тщетно пенится шальная
Белогвардейская волна!»
Поскольку письмо оказалось недописанным, в нём не было традиционного постскриптума.
«Ты у меня единственная» – стучало в висках Вики, когда она в прострации брела через какую-то лесополосу. Начал накрапывать мелкий холодный дождь, но лицо утратило чувствительность к любым раздражителям. Неожиданно раздался резкий паровозный гудок. Девушка вдруг заметила, что подошла очень близко к железнодорожному полотну. Чёрные рельсы блестели мокротой и слегка вибрировали. Уварова с грустью посмотрела на приближающийся локомотив. Но это уже был не влюблённый взор семнадцатилетней Наташи Ростовой, а взгляд потерявшей смысл жизни Анны Карениной…