Утоление плоти
Чувства, которые я испытывал к окружающим меня людям, углубляли мою душу. Незаметно я из парня превращался в зрелого человека и молодого мужчину. Девушки меня по-прежнему волновали, но после Нади я испытывал сильное разочарование, в связи с чем у меня не возникало желание встречаться с какой-нибудь девушкой. Мне казалось, что я опустошен. Хотелось простых, милых и ненавязчивых отношений. И я уже не повторял одностишие: «Твои глаза моим родня…» Я уже не искал такой девушки. Мне вообще казалось, что это не возможно в связи с тем, что произошло перед походом.
Мы с друзьями собирались в поход на байдарках. Не хватала одной байды, чтобы сплавиться по подмосковной реке, которая разлилась от весеннего паводка. Мы обзвонили знакомых и выяснили, что есть одна байда, но за ней нужно ехать на окраину Москвы. Мы созвонились и поехали к походнице по названному адресу. Байда «Таймень» была общественная для небольшой группы туристов.
Приехали, поднялись на последний этаж, позвонили в дверь. В квартире плакал маленький ребенок. Он правил там бал. Дверь открыла молодая маленькая шустрая и деловая девушка, энергичная, но бледная с потухшими глазами придавленного жизнью человека. В квартире наблюдалась суета и неряшливый беспорядок, обусловленный не столько появлением в доме новорожденного, а скорее установившемся укладом. Девушка провела нас через комнату с ребенком на балкон и сообщила: «Байда там… Ее надо просушить…» Мы с другом зашли на балкон и взялись с двух сторон за тяжелый упакованную в огромный рюкзак байду. Вытащили ее в коридор, где сидела полная расплывшаяся старуха с серыми затуманенными жизнью глазами. Из кухни через плечо дочки, вышедшей из комнаты перед нами, выглянула молодая женщина тоже с бледно серыми глазами. «Посмотри, что она плачет…» - сказала женщина, вышедшая из кухни. «Пусть плачет», - безразлично сказала девушка с бледно серыми почти бесцветными глазами и стала ясно, что ребенок ее. Я не сомневался, что в кроватке тоже лежала девочка. Мужчинами в этом доме не пахло. Их не было и не могло быть. От этого я стал испытывать угнетающее и давящее чувство. Душа мучительно и безотчетно заныла. Оставаться дольше в квартире не хотелось - не было сил. Как только вытащили байду на лестничную площадку, стало легче. Четыре женщины жили в этой квартире. Одна из них совсем старая, другая совсем крохотная. И на всех четырех лежала печать безбрачия. Какое-то время я оставался под сильным впечатлением, впервые осознавая, что такое судьба. Мне оставалось верить в счастливую судьбу. И строчка «Твои глазам моим родня…» продолжала во мне жить.
С Лилей я познакомился месяца два спустя после свадьбы моего друга. Меня от предприятия на две недели послали в институт автоматики для совместных аппаратурных испытаний. Там на стенде проверялась правильность работы наших блоков в системе. Испытания проходили довольно успешно. Лилька, черненькая, кудрявая и соблазнительная, сидела за компьютером, выдавала через пульт компьютера на блоки тестовые сигналы. Когда что-то переставало работать, я говорил, что у нее опять ошибка в программе. Она же в свою очередь убеждала меня, что не правильно работают мои блоки. Мы спорили, приводили аргументы с той деликатностью, которая свойственна мало знакомым людям и коллегам. Каждый из нас выдавал формулировки, которые показывали незаурядность ума, остроумие и эрудированность. Затем каждый углубленно разбирался со своим хозяйством. Она проверяла написанную ею программу. Я лез в аппаратуру и проверял измерительными приборами правильность сигналов, которые она выдавала. Так постепенно мы устраняли неисправности и выявляли нестыковки. На обед мы ходили вместе. На третий день моего присутствия в институте я увидел ее утром у гардероба. Она только пришла, стояла в плаще перед дверью раздевалки и никак не могла открыть ее ключом. Я, проходя мимо, мельком глянул на ее страдания, и понял, что без меня ей не справиться. «Давайте я вам помогу», - предложил я свою помощь. На что она с благодарностью и волнением протянула мне ключ. Я его взял и почувствовал в руке, как нечто особенное. И, когда вставлял его в замок, то чувствовал, что я не вставляю ключ в замок, а совершаю некое определенное интимное действие с этой приглянувшейся молодой и симпатичной девушкой. Это я ощутил настолько явственно, что мной овладело возбуждение. Мы вместе вставляли ключ. Я вставлял ключ руками. Она мне помогала мысленно и волновалась. На меня ее присутствие действовало так, что теперь я сам не мог вставить ключ в замок. «Надо перевернуть ключ обратной стороной», - подсказала она мне, стоя за спиной. Я чувствовал, как внимательно она наблюдает за моими действиями. Мельком, боковым зрением взглянул на нее. Она с большим интересом наблюдала за моими манипуляциями с ключом в замке. Я старался не выдать своего волнения. Перевернул ключ бородкой вверх. Он вошел в скважину легко и плавно. Повернуть ключ в одну сторону, в другую и открыл дверь шкафа. «Получилось!» - обрадовалась она и просияла: «Спасибо!» Она начала снимать плащ, который я ей тут же помог снять. Она покраснела. Стремительно развивающийся ход событий увлекал слишком далеко Я смутился и быстр ушел. На третий день у нас стало все получаться с испытаниями. В столовую мы пошли вчетвером. Нам с ней не хватило места за одним столиком с нашими коллегами и мы сели отдельно. За столом разговорились, после второго блюда завязалась приятная болтовня и с ней мы вышли из столовой, спускаясь по лестнице и подходя к месту совместных испытаний. За разговорами незаметно мы перешли на ты. Хотелось еще поболтать, но началась работа. В последующие дни в столовой мы сами садились отдельно от других, чтобы провести обеденное время наедине. Меня поразила в ней изысканность. Она прекрасно выражала свои мысли, стильно, виртуозно строила предложения, умело и точно подбирала слова, определения и давала точные формулировки. Она много читала, много знала, заразительно, искренно смеялась и обладала хорошим чувством юмора. Даже при первом разговоре я отметил, что она чувственная особа. Чувственность для девушки и женщины много значит. Этим она может завоевать любого мужчину. Что такое чувственность? Это умение быть неравнодушной. Это лицо, отражающее тонкие эмоции и мысли. Живые глаза с искоркой и игрой мысли. Обаятельная улыбка. Движения, жесты, фигура, которые переполнены эмоциональностью и волнением. Посмотришь на такую девушку или женщину и ее тело под твоим взглядом, словно начинает жить своей отдельной жизнью, играет, как бриллиант; что-то прибавляется в движениях, лицо особенно оживляется, вся она наливается соком, ее начинает выдавать желание нравится, и она не может сдержать своих чувств. У Лильки кроме нежной кожи, красивых подвижных черных глаз и роскошных черных волос до плеч были еще губы, чуть пухлые похожие на ежевику. Их рисунок, выворот, цвет и контур напоминали эту ягоду в пору созревания, когда ее бордовый цвет приобретает оттенок приятной синевы. Плюс к этому Лилька выделялась некоторой свободностью и беззаботностью поведения, которая отличает незанятую девушку от занятой. Я безошибочно отличал свободных девушек и женщин от несвободных. Но иногда ошибался и один раз ошибся так серьезно, что это изменило мою жизнь. В это время прошла неделя моей работы в институте. Подошло лето и пора отпусков. Очень кстати несколько моих знакомых из числа походников, быстро собравшись сплавляться куда-то по реке, уезжая, оставили мне четыре билета на культурные мероприятия. Четыре билета на поезд в края непроходимых лесов и бурливых рек для них оказались важнее билетов в театр и на эстрадный концерт. На всех четырех билетах стояло одно и тоже число. Я пригласил пойти с собой Лилю. Она с радостью согласилась. Мало того, когда она узнала, на какие мероприятия у меня билеты, то рассудила знающе и здраво. На эстрадном концерте интересным всегда представляется второе отделение. Тогда как в театре настоящие театралы уходят после первого акта. После таких рассуждения стало понятно, как нам поступать. Потому что спектакль не являлся премьерным, а эстрадный концерт являлся сборным. Раньше практиковались такие концерты, когда в первом отделении выступали малоизвестные артисты, тогда как во втором самые известные и именитые. Сначала мы посетили театр и, оценив игру актеров, как завзятые театралы, после первого акта ушли, желая поспеть на второе отделение эстрадного концерта. Вечер удался. Мы посмотрели, хотя и не полностью, спектакль и получили удовольствие от концерта. Вечерняя Москва принимала нас в свои ночные сверкающие огнями объятия. Мы бродили по ее улицам и бульварам. Зеленые деревья с прячущими за ними фонарями, развешенными по бульвары цепочками из круглых лун. Свет от них серебрил асфальтовые дорожки. И деревья от их свечения отсвечивали монотонным изумрудным светом. В стороне за деревьями виднелись чугунные литые парапеты бульварного кольца. За их темной ажурной вязью светилась проезжая часть, и по ней в свете ночных улиц летели с шорохом и гудением раскрашенные бортовыми огнями машины. Скамейки под деревьями полнились влюбленными. Теплый вечер и теплые отношения переполняли нас и готовы были из нас разлиться и расплескаться друг на друга и на все вокруг. Как же могло быть иначе, если рядом с тобой симпатичная и млеющая от твоих рук девушка со сверкающими глазами и пышной грудью, такой доверчивой и мягкой. Особенно если ее грудь вольно или не вольно постоянно касается твоего плеча и словно о чем-то тайно и настойчиво просит. Я без конца шутил. Лилька смеялась. Она тоже шутила. Наши шутки становились все более и более откровенными и доверительными. Она мне говорила: «Послушай, почему ты пригласил именно меня с собой? Ведь кругом много симпатичных девушек…» Все девушки любят задавать такие вопросы. Им необходимо знать, как к ним относятся. Им нужны слова признания для определения степени нужности. Я понимал ее. «Что я для тебя?» - спрашивала снова она. И потом, когда я ей объяснял, что она мне симпатична, к тому же у меня оказалось уйма билетов, с которыми в одиночку я бы все равно не справился. Лиля меня перебивала и, смеясь, говорила с веселой иронией на все мои здравый рассуждения и прозаические слова: «Мне с вами скучно! Мне с вами спать хочется!» К этому времени мы прочно перешли на «ты» и ее «вы» со словом «спать» прозвучало особенно шаловливо и двусмысленно. Я это понял после того, как она снова засмеялась. «Ты знал эту шутку? Знал?» - спрашивала она и задавала попутно еще множество вопросов. Через некоторое время она снова спросила: «И все-таки, что я для тебя?» Я понял, что должен сказать нечто умное. Подумал и сказал: «Ты для меня открытое окно в природу чувственности». Услышав это, она удовлетворенно замолчала. Наконец, мы нашли свободную скамейку. Хотелось сесть и еще хотелось собрать губами в рот ежевику ее губ. Я целовал ее. Она любила целоваться. И возможно сейчас проверяла мое отношение к ней физически. Когда она нечаянно, по крайней мере так могло это выглядеть, положила руку мне на мужское достоинство и ощутила через брюки мое стойкое к ней отношение, то покраснела от удовольствия. Я увидел, как она покраснела даже в свете бледных фонарей. В это время я беспредельно владел ее грудью, большой и нежной. И мне казалось, что она ждет нечто большего. Я нежно и плавно двинул рукой по ноге к бедру и выше. «Нет, нельзя… Здесь нельзя», - сказала она кокетливо. И я понял, что в другом месте будет можно. И она вдруг сказала, угадывая мои мысли, извиняясь и со страхом: «Нет… Не сегодня…» Я помолчал и спросил страстно и конкретно: «Когда?» Она что-то принялась считать в уме, при этом наглядно загибая пальчики на левой руке. Затем отчетливо кивнула себе головой и, радостно коротко засмеявшись, сказала : «В субботу…» Женщины состояние прелюдии проходят быстрее, чем девушки. Позже я узнал, что Лилька была замужем. После слов о субботе она снова неожиданно чего-то испугалась, посерьезнела и поднялась со скамейки. Мы пошли к метро и оба молчали. «Я бы еще погуляла», - сказала она, вдруг снова меняясь и игриво смеясь, когда мы подходили к метро. Эту борьбу со своим желаниями я потом часто замечал в ней. «Так пойдем, погуляем», - предложил я. «Нет-нет, - снова непонятно для меня серьезно и быстро сказала она. – Пора домой… Ты меня не провожай». И в ее голосе мне послышался панический испуг. Мы вошли в метро, спустились по эскалатору на станцию «Пушкинская», попрощались и разошлись в разные стороны, на противоположные платформы. «Странно, - подумал я. – Как она переходит из состояния озорной и соблазнительной девушки в состояние озабоченности, тревоги и испуга». Я остановился и оглянулся. Она уходила от меня несколько задумчивой.
Я позвонил ей на следующий день. Она говорила со мной радостно, будто ждала звонка. После десятиминутного разговора я сказал, что взял два билета и в субботу приглашаю ее на концерт. При этом спазм волнения перехватил мне горло. Я не мог говорить и дышать в ожидании ответа. Только сильно сжал рукой телефонную трубку. Суббота - это тот день, который она назвала сама. Я взял билеты именно на субботу. И теперь это прозвучало, как контрольное, тестовое слово. «Да, я свободна», - прозвучало в трубке. «Она согласилась пойти в театр. И значит… Так ли это?» - пронеслось у меня в голове. «Очень приятно», - выдавил я из себя с трудом. И она вдруг засмеялась. От ее смеха меня бросило в жар. Я понял, что она подумала о том же самом, и задрожал от нетерпения. Теперь я ждал только субботы. И, когда думал о субботе, голову кружило и горло мне перехватывал спазм волнения.
Я позвонил ей накануне, чтоб договориться о встрече. Мы договорились встретиться у «Большого Театра». Сад в сквере перед «Большим» цвел и пышно зеленел. На скамейках отдыхала самая разная публика. В ожидании я прохаживался возле них и ждал Лилю. Когда я ее увидел в светлой клетчатой юбке и голубой легкой блузке с коротким рукавом, то пошел навстречу. Юбка свободно и завораживающе покачивалась, передавая плавные движения бедер, которые так живо двигались, что волновали материю. Подол заманчиво покачивался у колен, от чего меня самого начинало качать. Ее рука от хорошего настроения нарочито игриво задевала край юбки и при каждом шаге, словно осаживала ее волнение. Казалось, она усмиряет юбку, укрощая ее излишнее волнение. Пышная рвущаяся вперед грудь туго обтягивала блузку и нетерпеливо призывно вздрагивала. Как только Лилька увидела меня, она отвела глаза в сторону. В уголках ее губ пряталась улыбка. Она подняла на меня глаза только, когда подошла. «Привет», - сказал я. «Привет», - ответила она и засмеялась тихим возбуждающим грудным смехом. Она умела смеяться грудным смехом. И если ее смех вырывался наружу, он становился заразительным и звонким. Я обнял ее за талию и почувствовал пьяняще мягкую и упругую спелость тела. От такого тела, от одного прикосновения мужчины хмелеют и теряют ум. Мы, прогуливаясь, пошли к Колонному Залу. Нами обоими владела любовь к эстраде. Ее мягкая грудь доверительно прижималась к моему плечу. И это сбивало мне все мысли. Я терял нить разговора, замолкал и находил ее с трудом. Желание уединения тормозило движение мыслей и правильность течение речи. В голову лезли картинки интимных нежностей. Иногда я говорил что-то остроумное, и она смеялась своим возбуждающим грудным смехом. Брюки выдавали мое волнение, хотя я предусмотрительно надел плавки. Теснота плавок доставляла некоторые неудобства и боль, которые переносились мной с мужественным наслаждением. Я говорил, улыбался, прижимая ее тело к себе, и тайно истекал соком желания. Я чувствовал во всем своем теле должную упругость и крепость. И еще как сок орошает меня. Все мои мысли кружились там, возле ее квартиры. Она жила говорила, что живет отдельно от родителей где-то около метро «Теплый стан». И ее теплый стан меня увлекал также как и ее квартиру у метро «Теплый стан»» Во время концерта она интригующе смеялась. Я что-то шептал ей на ухо. И она тоже мне что-то шептала. От этого уху становилось очень щекотно. И еще от ее шепота и касания губ уха мое тело страстно знобило. Мы перешептывались и на самом деле просто боялись потерять контакт. Я своим шепотом отнимал ее внимание у артистов на сцене. И мне это удавалось. Лишь иногда она говорила: «Подожди-подожди…Ты слышал, что он сказал? Он мил и остроумен этот поэт Андрей Внуков». И я некоторое время молчал. Потом она говорила: «Я хочу послушать Георгиади. Это у нее новая песня, и она ее хорошо поет» Но мне не хотелось ее отдавать кому-то даже в мыслях даже в мимолетном внимании другому. И я снова ей что-то шептал. Мне хотелось, чтобы наше желание близости стало еще сильнее, еще выразительнее и расцвело, распустилось бы до предела. Хотя и так наши щеки пылали, глаза сверкали, дыхание становилось жарким.
Я провожал ее домой после концерта. Она волновалась. И я волновался. Мы мало говорили и думали об одном и том же. Сначала она смеялась. Но ближе к дому в ней появилась легкая нерешительность, которая шевелилась и давала о себе знать под покрывалом огромного желания. При выходе из метро я обнял ее и мы пошли, плотно прижавшись бедром к бедру. Она крепко держала рукой меня за руку. И токи страсти перетекали по нашим сомкнутым рукам в местах касания от одного к другому. Минут десять мы шли от метро к ее дому. Казалось, что это длилось гораздо дольше. Мы поднялись на лифте на десятый этаж. Свет на лестничной площадке не горел. И электрический сумрак от лампочки, горевшей на одиннадцатом этаже, проникал вниз. Она достала из сумочки ключ и никак не могла попасть в замок. Все повторялось. Я взял у нее из рук ключ и начал вставлять в замок. Я чувствовал, как она волнуется. Я слышал ее дыхание. Оно было сдержанным, затаенным и глубоким. Я не спешил и слушал, как оно иногда замирает. На самом деле, взяв у нее из рук ключ, я уже начал сближение, нежно и трепетно вставляя ключ в скважину и испытывая необыкновенное удовлетворение. Я поворачивал его, ощущая то, что происходит с ней, точнее у нее внутри. Дверь щелкнула и открылась. Я пропустил ее вперед, вытащил ключ из двери и вошел в квартиру следом за ней. Темнота обняла нас. Она повернула выключатель. В коридоре загорелся свет. Я аккуратно прикрыл за собой дверь. Она поворотом замка отгородила нас от внешнего мира. Затем сняла туфли. Я следом за ней снял ботинки. Мы прошли в маленькую комнату слева и вошли в большую. Свет не зажигали. Вместе сели на диван. Из коридора искоса падала полоса света и послушно, как собака, ложилась на пол подле дивана. Мы сидели в полутьме. Я за руку притянул ее к себе, нашел губами ее ежевичные прелести, и мы отдались поцелуям. Да, она любила и умела целоваться. Я почувствовал пик и особую силу в себе. Стал расстегивать ее блузку торопливо, задыхаясь от собственной страсти. И вдруг она остановила меня: «Подожди…» - «Что?» - удивился я. Она очень нервничала. «Сначала нужно договориться». Я сидел и в ожидании слушал. «Ты понимаешь? Я очень боюсь. Ну, ты, знаешь…» - «Что?» - «Я не хочу, чтобы были последствия…» – «Ты же все просчитала». - «Мало ли что. Всякое бывает…» - сказала она. Я кивнул. «Поэтому нужно договориться». Я внимательно слушал. «Я тебя прошу…Только не в меня!» Последние слова она сказала, отделяя паузой одно слово от другого. Все это прозвучало очень рассудительно и по-женски. Я снова кивнул. Она встала. И я тоже поднялся с дивана. Она наклонилась, что-то сделала под диваном и две его половинки приняли горизонтальное положение. Ловким движением она открыла тумбочку рядом. На диван полетели простынь, подушка и одеяло. После чего она сама стала раздеваться. Она зря мне сказала все это сейчас. Слово «договориться» относится не к области чувств, а скорее к области юриспруденции. Я чувствовал, что любовное влечение прошло, утихло. Пришло нечто иное… Страсть? Желание? Похоть? Физиология тела? Я хотел делать все без разума, без расчета. Теперь так не могло получиться. Мы раздевались синхронно, глядя друг на друга. Ни один не опережал другого. И наоборот, если кто-то опережал, он старался раздеваться медленнее. Я слышал ее дыхание. Видел, как она обнажает тело. При каждом ее движении оно становилось доступнее и доступнее. Я чувствовал, как вздрагивает от нетерпения мое тело. Мне стало казаться, что в комнате прохладно. Я видел, как расслабленно приспустилась ее грудь, когда она сняла лиф. Та самая большая влекущая грудь, на которую я возлагал большие надежды. Я особенно всегда любил женскую грудь. И ее грудь мне казалась большой, нежной и плодовитой. Я нетерпеливо взял ее в руки. Мне не хватило руки, чтобы взять ее всю. Казалось, она задрожала. Да, она нервничала, волновалась. Ее дрожь передалась мне. Мы оба вздрагивали от нетерпения. «Не дрожи», - попросила она. «Ладно, - сказал тихо я. – И ты тоже». Я не смог унять дрожь и понял, что, если не смогу ее унять, то ничего не получится. Я обнял ее. И жар желанного тела передался мне. Я потянул ее за руку в сторону дивана. Ощутил, как нога моя уткнулась в его край. Я развернул ее лицом к себе и мы сели на простынь. Я контролировал себя и меня это не устраивало. Потянулся к ней всем телом. И мы стали дальше опускаться вместе на белое ложе. Ее тело оказалось подо мной. И я почувствовал, что оно меня ждет. Мы оба еще чуть дрожали от нетерпения. Я не трогал ее интимного места и только приникал к нему своим. Мы двигались и немного дрожали. Мне захотелось ее так, как я хотел ее прежде. Это предало мне силы. Я уже знал, что она не девушка и вошел легко. Ее возбужденная плоть помогла мне в этом. Она как будто втянула меня в себя. И я почувствовал еще больший прилив сил и возбуждения. Казалось, одно движение и я вошел в нее, так же как вошел в ее квартиру. Наши тела двигались. Я узнавал ее, ее тело, ее эмоциональный, внутренний мир. Ушедшее желание возвращалось ко мне. Я снова достигал пика и чувствовал ее. И вдруг услышал. Она заговорила. Громче… Еще громче!.. «Еще!.. Еще немножко!.. Ну же!.. Ну!!!.. Возьми меня!.. Возьми!»» В неистовстве мы бились друг о друга телами. Она уже кричала и стонала. Но я все время ощущал на себе ее боязнь и сдержанность. Она теряла самообладание лишь на короткое время. Я возвышался над ней – выше, выше и вдруг превратился в фонтан, горячий могучий гейзер. Я фонтарнировал, постепенно затихая и провожая это свое состояние к усмирению. «Ты кончил?» - спросила она меня чуть позже. Это прозвучало неожиданно. «Да», - ответил я, услышав в том, что она спросила интерес не ко мне и не к моему состоянию, а просто задала вопрос о некоем техническом действии. И это мне тоже не понравилось, даже покоробило. Я часто слышал, как бойкие и разбитные бабенки и игривые мужички на работе поддевают друг друга этим словом. Например, кто-нибудь говорил по работе: «Я кончил!» И они начинали перемигиваться и посмеиваться над ним: «Слышали, кончил! Хи-хи-хи!.. Он кончил… На рабочем месте! Хи-хи!» Я хотел относиться к происходящему возвышенно. «Поймал?..» - тут же задала она второй вопрос. И он мне тоже не понравился. «Да», - сказал я, держа в кулаке плодоносящую вырвавшуюся из меня жидкость. Мне казалось, что я все время в подсознании слышал ею сказанные слова: «Только не в меня». И они до самого кульминационного момента мне мешали. Я никогда раньше не представлял себе, что в возвышенных любовных отношениях можно о чем-то договариваться. «Я говорила во время акта?» - спросила она. Она все время называла любовное действие актом. «Да», - ответил я. «Ничего не помню. Что я говорила?» Я посмотрел на нее с иронией. «Что то такое… Давай!.. Еще!.. Возьми меня…» - последние слова я передал с интонационной точностью, чуть парадируя ее. «Понимаешь, многие женщины во время акта говорят. Некоторые кричат, - сказала она, не заметив иронии. - Это нужно, чтобы ты меня лучше… Как тебе сказать?» – «Для обратной связи», - сказал я, предлагая ей технический термин. – «Да», - сказала она. «Чтобы я понимал, в каком месте оргазма ты находишься, - пояснил я ей это состояние. - Чтобы я не потерял тебя во время акта и держал в высшей точке тонуса тела». Она засмеялась грудным смехом, - подсознательно, должно быть, понимая, что я ее немножко пародирую, и сказала: «Мне нужно в ванную!» Она поднялась и, покачивая бедрами, пошла в коридор. Я задумался обо всем, что произошло. Она несомненно обладала опытом общения с противоположным полом. Об этом мне говорили слова, которыми она пользовалась. Для меня они являлись знакомыми. Но я их не относил к словам, которые выражают любовь и действия с нею связанными.
Когда я одетый стоял в коридоре, собираясь уходить, она прижалась ко мне и свежо с ярко проявляющейся страстью сказала мне: «Я еще хочу!» Вся напряженность, скованность, которыми она мне отдавалась час назад улетучилась. Она желала меня с новой силой. Я озадаченно улыбнулся. Все повторить сначала мне не представлялось возможным. Желание растворилось в удовлетворении. Я чувствовал пустоту к ней. «Шучу! Шучу!» - поспешно сказала она, глядя на меня и снова засмеялась. Я не знал, как трактовать ее смех и опустил голову. Мне нужно было самому понять, что я к ней испытываю. «Извини! – сказала она. - Я очень нервничала… Потом будет лучше». Я поцеловал ее в щеку и ушел.
Наши отношения расцвели. В них появилось то, чего нам так не хватало и что дает только близость. Мы ходили с ней в кино и театр. После этого она приглашала меня просто прийти к ней в гости. Как-то она пригласила меня на торжественный обед, наготовила всяких яств и надела платье институтских лет, в которое с трудом влезла. Грудь оказалась чуть больше и талия в платье слегка теснилось. Ей хотелось выглядеть этакой юной и неподражаемой. Платье в мелкую голубую клетку с белым скругленным воротником. Воротник был невыносимо белый. Когда-то это платье берегли и носили очень редко. Такие уже не носили. Когда Лилька открыла мне дверь и я увидел ее в нем, то понял, что это платье надето исключительно для меня. Идти в нем куда-то она вряд ли решилась бы. «Как я тебе? - спросила она. – Я не одевала его семь лет». – «Школьную форму ты случайно надеть не хотела?» - спросил я с улыбкой. И подумал, что это было бы любопытно снимать с нее школьную форму. «Немножко в груди жмет», - сказала Лиля, оглаживая свою раздавшуюся с институтских лет грудь. – У меня не было такой груди в институте». И это замечание обратило на себя мое внимание. «Мой руки», - распорядилась она, указывая на ванную. Пока мыл руки, она на кухни хлопотливо звякала посудой. Стол ломился от приготовлений. Им долго и старательно занимались. Еды хватило бы дня на два. Мы сели к столу, выпили немного вина, насытились так, чтобы тела не обрели переполнения и тяжести. За столом мы вели беседу, говорили разные слова, смотрели друг другу в глаза, пока желания не переполнили нас. И тогда синхронно нырнули в постель. Затем болтали, снова шли к столу и ныряли в постель. Нами владела радостная эйфория. Вечером мы пошли прогуляться. Гуляли в обнимку по закоулкам около ее дома. Шутили смеялись, говорили глупости. Свежий уличный воздух нас бодрил. «Вот сейчас погуляем и пойдем снова…» - сказала она восторженно и рискованно, явно оглупленная эйфорией происходящего употребила расхожее слово, которое ей не следовало употреблять.. Меня покоробило слово, которое она произнесла. Я не подал вида, что задет ее высказыванием. Болтая, мы повернули обратно к ее дому. И теперь уже я сказал: «Мы неплохо погуляли». – «Да», - быстро согласилась она. «Сейчас придем и я тебя…» - добавил я, специально вставляя слово, которое употребила она.. Я, конечно, хотел ее задеть этой формулировкой так же, как она задела меня. Может быть, мне хотелось показать всю пошлость сказанного ей. Лиля сразу потухла, замолчала. Я не хотел переходить грани, которую мы перешли. «Я тебе что, только для этого и нужна?» - спросила она грустно. «Ты же первая произнесла это слово», - парировал я. «Я ладно, - простила она себя. - Ты зачем так сказал?» - «Оно мне не приятно и для меня не приемлемо. Я просто повторил первоисточник, то есть фактически процитировал тебя. Вернул тебе твое слова для исследования». – «Вывернулся», - произнесла она и улыбнулась. Я понял, что прощен и тоже улыбнулся. Действительно мы находились в некой эйфории. Лилька при своей воспитанности могла сделать нечто из ряда вон выходящее. Однажды мы шли с ней по улице «Горького», ныне «Тверской», и она выставила свою руку вперед начала как бы нечаянно постукивать меня по промежности в такт нашим шагам. Так легонько, игриво и не явно. Такая что ли интимная игра при всех. Некоторые встречные девушки замечали это и смущались. Одна даже покраснела и что-то сказала. Лилька не слышала это или делал вид, что не слышала и некоторое время продолжала свою игру. Может быть, она таким образом хотела показать свое право на меня. Я понял, что она слишком возбуждена и просто взял ее за руку, которой она заигрывала со мной.
Мы встречались по-прежнему у Лильки на квартире. Иногда она вдруг впадала в какое-то грустное состояние и говорила, что плохо себя чувствует и поэтому мы не поедем к ней. В это время она задавала мне примерно один и тот же вопрос: « Я тебе нужна только для этого?» - «Нет, почему? – говорил я искренно. - Ты мне нравишься. И мне с тобой хорошо». Про любовь мне говорить не хотелось. Кажется, она как-то меня спросила: «Ты меня любишь?» И я легко ответил: «Люблю!» Иногда в плохом настроении она передумывала и тогда мы все-таки ехали к ней. Когда я этого очень хотел, то придумывал что-то такое, что меняло ее настроение. Она начинала смеяться, и я тогда знал, что мы поедем к ней.
Чтобы партнер лучше понимал партнершу, она должна объяснять ему причины своего отказа. Причины могут быть самые разные: психологические, социальные, нравственные, физиологические… Сначала Лилька говорила мне: «Сегодня нельзя». «Когда будет можно?» - спрашивал я. Она назвала число. И потом везла меня домой раньше назначенного. «Ты же говорила мне другое число. Я готов подождать…» - говорил я в постели после близости. «Понимаешь, у нас, женщин, есть около несколько дней, когда она может жить половой жизнью и не забеременеть. Это примерно три дня до месячных и три дня после». - «Значит, в эти дни мы можем с тобой безрассудствовать?» - улыбаясь, спрашивал я. «Нет, риск все равно остается, - сказала она испуганно, и противясь моим мыслям. К тому же они иногда запаздывают…» – «Ну предположим с «до» можно неправильно рассчитать, - размышлял вслух я, подводя ее к нужному выводу. - С «после» то ошибиться нельзя». – Все равно, - зажималась она, - не хочется рисковать». – «Тогда как же сегодня? Ты называла мне другое число». – «Я немного рисковала… Мне очень хотелось, - сказала она в борьбе с собой. - И потом мы же договорились, чтобы ты не в меня. И я сразу потом пошла мыться…» – «Есть же презервативы…» - как бы между прочим сказал я. «Я их терпеть не могу… Нет, если ты хочешь, то иди покупай». – «Ты что стесняешься?» - удивился я. «Я не люблю с ними… К тому же есть другие средства. Порошки мази… Но мало ли что… Всякое бывает…» - «Аборт…» - сказал я просто для того, чтобы выяснить все до конца. «Нет-нет-нет… Ты что? Я на это никогда не пойду… Это вредно для здоровья. Если хочешь, иди покупай эти…» - «Ты боишься, что о нас кто-то узнает?» - «Да. В аптеках кто-то может увидеть и услышать…О нас и так уже говорят на работе. Видели, как ты меня встречаешь. И мама мне сказала…» – «Что?» - «Чтобы я была осторожной…» - «Она знает?..» - поднялся я на локте и посмотрел на ее нагое, роскошной тело. – «Нет, что ты? - снова испугалась она. – Догадывается… Наверно, по мне это как-то видно…»
Лилька была восхитительна до тех пор, пока не доходило до постели. В постели она выглядела немножко иначе взволнованной, скованной. Мне казалось, что она закрывалась и сдерживала себя, не отдаваясь вполне. Она боялась забеременеть, боялась СПИДа и еще что кто-то узнает о наших отношениях. Кто этот «кто-то» я не зал. То ли это ее мама, то ли журналист международник с верхнего этажа, который за ней приударял. При встрече он у нее спрашивал: «Как дела?» И получив ответ, на такой же вопрос отвечал: «Держу руку на пульсе страны!» Он работал в ТАСС. Туда со всего мира стекала информация по телеграфным каналам. Очень этим гордился и выглядел весь таким занятым. Иногда ночью он звонил ей по телефону и приглашал выпить кофе и поболтать. Лилька отказывалась или соглашалась, набросив на себя халат, шла к нему на девятый этаж за эксклюзивной информацией из общества, изыском, велеречивостью и блеском. После того, как Лилька мне об этом рассказала, я спросил ее: «Ну и как провели вечер?» - «Хорошо поболтали», - сказала она. – Он мне не нравится. Слишком лысый и заносчивый. Больше к нему не пойду». Может, она боялась того парня, уехавшего в Австралию. Возможно, она боялась, что я тешусь ей. Хотя и с ее стороны я чувствовал к себе нечто подобное. Она спрашивала, сколько у меня до нее было девушек? Я ей отвечал, что не веду статистику. Хотя до Лильки у меня такой прочной связи не имелось. У нее же таковая имелась. Она как-то в постели обмолвилась, что ее человек, за которого она собиралась замуж, уехал. «Я его любила до кончиков пальцев», - говорила она.
Когда ты встречаешься с девушкой, у которой кто-то до тебя был, обязательно рано или поздно возникает осознание этого. Часто ты не даешь себе в этом отчет, потому что это происходит на подсознательном уровне. Ты просто чувствуешь, что до тебя она с кем-то жила половой жизнью. это делала. Такое можно понять по приметам. Называет девушка тебя другим именем или нет. Лилька не называла меня чужим именем. Она всегда смотрела на меня с таким аппетитом, будто хотела съесть. Это обычно свойственно тех девушкам и женщинам, которые познали вкус близости. Это можно понять по тому, как девушка целуется. Лилька целовалась умело, сладко и так, что после ее поцелуя хотелось ее роскошной плоти. И другие приметы явно и неявно могут рассказать о девушке, как она жила до тебя.
С самого начала нашего общения у меня в ее квартире возникло ощущение, что до меня здесь кто-то бывал, жил и распоряжался всем по своему усмотрению. Мне казалось, что она в этой квартире не хозяйка. В ней имелось что-то для этой квартиры чужое. Мебель дорогая, массивная и изысканная. Лилька такую бы не купила. Дорогие занавески в комнате, дорогая посуда. Лилька позже мне призналась, что в этой квартире жила ее двоюродная тетка. Она уехала с мужем и сыном в Австралию. Это она за их сына хотела выйти замуж. Он, кажется, собирался сделать ей предложение и уехал. Или они поссорились. «Уехал, и что же мне из-за этого горевать? – говорила беззаботно Лилька и смеялась. - Клин клином выбивается…» Она любила говорить народные поговорки. И я понял, что этим клином для нее стал я. А мог бы стать кто-нибудь другой. И после меня станет еще кто-то. Я этого понять не мог. Потому что я так легко не мог относиться к жизни и к людям, с которыми она меня сводила. Она любила посплетничать о ком-то. Часто говорила с юмором нечто подобное: «Ты знаешь моего начальника. Так вот он спал с нашей Верой… Уговорил, старый черт. Теперь они живут. А до нее он жил с Татьяной Сергеевной. Та, бедняжка, так переживает… У нее от этого ученого козла ребенок…» Она легко оперировала этими понятиями «жил», «живет». Вполне свободно, по житейски. Я так не мог. Для меня жить значило одно, а интимные отношения это нечто совсем особенное и другое. Она говорила: «Ты помнишь нашего старшего инженера. Седого, Николая Васильевича. Так он никак не может ведущего инженера получить. Представляешь? Зато вовсю живет с молоденькой очкастой секретаршей. Да, они живут, я тебе точно говорю». В ее устах это звучало, как «они совокупляются на законном основании». Я так приземлено не мыслил и так приземлено к этому не относился. У нас на работе один парень, которого спрашивали: «Как живешь?» Имея в виду: «Как дела? Как жизнь?» На этот вопрос лукаво улыбался и глуповато ехидно отвечал: «Регулярно!» Для многих людей жить это значит совокупляться. И, если ты не делаешь этого, то ты и не живешь. Ты существуешь, присутствуешь на этом свете. Ты не размножаешься, не тренируешься для размножения и значит ты тень. И жизненный принцип «клин клином выбивают» меня тоже не вдохновлял и не вызывал отклика и понимания. Он облегчал жизнь, выхолащивая ее. И наши отношения мне начали казаться поверхностными. Мне казалось, что, сближаясь, нужно открываться друг другу новыми гранями, углублять отношения. Лилька для таких отношений оказалась не создана. Так же как она не создана для тонких переживаний, глубокого взаимопонимания и простого сочувствия.
Однажды мы сидели с Лилькой в кафе и она озабоченно мне сообщила: «У меня задержка месячных…» - «И что?» - спросил я. «То что это может означать некоторые неприятности…» - Какие?» - спросил я, хотя начинал все понимать. «Это может означать, что я беременна… - нервно сказала она. - Совсем не обязательно, конечно. Может еще что-то другое…» - «Ничего страшного», - сказал с улыбкой и задумался. Наши отношения к этому времени стали угасать. «Что же? Пусть так…» - сказал я с какой-то веселостью. «Ты женился бы на мне?» - осторожно спросила она. Я пожал плечами. И в ответ на ее продолжительный, пристальный и вопрошающий взгляд кивнул и сказал: «Да, конечно». Мне хотелось ее поддержать и внушить надежность. Я еще подумал и добавил: «Пусть будет, как будет…» - «Нет, - сказала она и, думая о чем-то своем и повторила. - Нет…» Через два дня она радостно мне сообщила, что у нее появились месячные. «Просто вышла на холодный балкон без трусов и застудилась», - сказала она. Наверно все так и было. Возможно, она меня проверяла.
В какие-то моменты я ловил себя на том, что лежу с ней в постели и что-то ищу. «Что ты ищешь?» - спрашивала она. «Ничего», - отвечал я. Я и сам не понимал, что ищу. Только позже я нашел ответ на этот вопрос. Похоже, я искал на ней следы других мужчин, отпечатки их пальцев. Может быть того, кто уехал в Австралию. Иногда мне казалось, что я чувствую ее подержанность и захватанность. И тогда мне ее не хотелось. Мне становилось с ней душно. Не хватало свежести. Еще примерно через месяц Лилька сказала мне, что она познакомилась в метро с солидным мужчиной. Он ей дарит цветы и уже сделал предложение. Я мысленно усмехнулся и лениво подумал: «Я не дарю ей цветы и не делаю предложений. Зато я делаю с ней то, что мне хочется!» Я не хотел стать циником. Но что-то такое во мне появлялось. «Я ему отказала», - сказала она со значением. И эти ее слова меня совсем не тронули. Меня не трогала больше ее грудь, на которую я возлагал большие надежды. У нее имелось одно преимущество: ее грудь не надо было искать. Она сама всегда находилась и находила меня. Терлась о плечо, прижималась к моей груди. В ней имелась тяжелая не девичья спелость. Но она оказалась бестрепетной. И даже назойливой, потому что она терлась о меня, когда мне этого совсем не хотелось. Она ее не чувствовала как нечто особенное. Как дар природы для привлечения мужчин и для выкармливания ребенка. Она к ней относилась не иначе, как к несколько растянутой части тела, на которую нужно надеть лиф, чтобы она излишне не болталась по сторонам, и все. Я ее мог взять за грудь, так же как за талию и для нее это было одно и тоже. Ее грудь даже стала мне мешать во время прогулок с ней. Она по прежнему тыкалась и терлась мне о плечо и начинала казаться слишком навязчивой. Возникало впечатление, что я на нее все время натыкаюсь. Мне казалось теперь уже лишним находиться рядом с ее большой грудью. Роскошное окно в природу женственности, которым являлась для меня Лилька, мне захотелось поскорее закрыть. Я тяготился ее постоянным вопросом: «Ты кончил?» В нем скрывалась такая прозаичность, от которой меня подташнивало. До сих пор я думал, что все-таки кончают дела. И наши интимные отношения мне больше и больше начинали казаться деловыми. «Ты кончил? И я кончила… » Она так страстно всегда желала близости и потом вся вдруг скукоживалась, сжималась, боясь последствий. И, провожая меня в коридоре, она говорила: «Я еще хочу». И тогда я недоумевал: «Что же тебе препятствовало отдаться мне до конца? Что же мешало тебе раскрыться в нашей близости до предела?»
Иногда мы пытались выяснить отношения. «Я знаю, я тебе только для этого и нужна», - говорила она. «Я тоже знаю, что я тебе только для этого и нужен…» - отвечал я ей. Чаще на этом выяснения отношений и заканчивались.
Она кормила меня роскошным телом, которое я насыщал мужскими ласками. Мне казалось, если бы она не опростила наши отношения, не понизила их, переводя в область функционирования органов, мы бы с ней набрали иную высоту.
Я понял, что наших отношениях появляется больше прозы и меньше поэтичной возвышенности. Им некуда было расти и развиваться. Мы истратили все лучшее, как ненужную мелочь, валявшуюся по карманам. Наше расставание произошло довольно спокойно и закономерно. Мы какое-то время не встречались. Потом встретились. Я страдал, что ничего другого между нами не возможно. Но меня тяготили наши отношения их примитивностью. Ничего мелкого уже не хотелось. Когда мы встретились и пошли вместе прогуляться, разговор не клеился. Она посмотрела в мои глаза и спросила с ироничной горчинкой: «Что? Это все?» - «Да», - ответил я грустно. И мы, как люди, насытившиеся за одним столом, посидев у одного костерка жизни, встали и, благодарные друг другу за кампанию, уставшие друг от друга, разошлись в разные стороны.
Через несколько лет я узнал, что Лилька уехала в Австралию. Возможно, она там вышла замуж за своего дальнего родственника. В еврейских семьях это разрешается. После меня у нее в друзьях ходил художник. Это отвечало ее принципу: «Клин клином выбивают»…