…Мне кажется, вся моя жизнь могла бы уместиться в десятиминутное произведение – отрывок их Моцарта, кажется, К-364 Simfonia Concertante, Andante.
Мучительно хотелось знать, понимать значения слов, которыми взрослые наполняли окружающее пространство.
Однажды приснились белые гуси с красными глазами. Один из них подошёл близко-близко к моей люльке и прошипел, представляясь:
- Ш-ш-школьник…
…Я в кроватке, пытаюсь встать и дотянуться до (всё мое существо стремится к этому объекту) ярко-красной пятиконечной звёздочки на чём-то сером, то ли на шинели, то ли на фуражке (пилотке?), на чём-то сером, брошенном на плоскость койки справа. У противоположной стены шум-гул: это люди, взрослые, которым нет никакого дела до меня и моего влечения, да и я не в состоянии высказать…
Годы спустя я поняла, что то было прощание с маминым младшим братом, дядей Лёней, который уходил добровольцем в Сталинград (мой отец ушёл на фронт раньше, но я не помню как), это было в городке Белово, в бараке, где у мамы была комната. А звёздочка принадлежала его, дяди Лёни, униформе.
Потом в деревне, там, где бабушка… Жили-были эвакуированные из Москвы и Ленинграда. В доме у речки, у тётыньки Софьи, жила семья из трёх человек: бабушка, мама, и девочка постарше меня. Звали её… Впрочем, это не имеет никакого значения.* (* Ната. Ната Егорова.) Они пригласили меня как-то к себе – думаю, после наших встреч с и игр с их девочкой в бурьяне. Передо мной открылся волшебный мир: игрушки! Полная комната красивых игрушек, и всё это – собственность моей столичной подруги! Меня угостили чем-то сладким, и даже подарили крошечного гуттаперчевого утёнка. Но…
Но я влюбилась в большую красивую куклу, истинную королеву этого игрушечного мира. И вот, уходя, я – как мне кажется, незаметно для хозяев – прихватила свободной от утёнка рукой эту куклу…
Мне не дали уйти далеко – отняли куклу, и утёнка заодно, поколотили, обозвали (к счастью, я не понимала их выражений и не запомнила, наверное, «воровка», - поняла я лишь, ухватила неприветливые их интонации); выгнали.
Каким-то образом слух о моём проступке дошёл и до моих домашних, так что когда я вернулась домой, а вернее, приблизилась к нашей избе, мне добавили тумаков и выгнали вон: «Вон отсюда!»
Вскарабкавшись на ворота с обратной, то есть с наружной стороны двора, я горько плакала.
Откуда-то, по одной из бесконечных пыльных дорого, шёл человек в изношенной солдатской униформе и с деревянной ногой. Остановился у ворот со мною, спросил о причине слёз, и я ему рассказала всё как могла рассказывать, не помню как, но он всё понял. И сказал он мне в утешение:
- Вот погоди, кончится война, и мы с тобой пойдём на базар. Там купим тебе самую большую и красивую куклу!
Я представила себе тогда эти слова «кончится война» и «базар» так:
Мы с этим дядей идём, идём, и приходим куда-то, где много-много чистого неба. С неба свисает огромная рыболовная сеть, гамак, а в этой сети-гамаке качается огромная красивая кукла, похожая на ту, что…
Сеть-гамак – это «базар», а чистое небо – это «конец войны».
Дяденька ушёл, ковыляя по своей бесконечной и пыльной дороге. Больше я его никогда не встречала, не видела, но не забываю ни его, ни его обещания.
«Конец войны» же, как оказалось, это когда в избу ворвались мои две тёти – девчонки-школьницы, и крикнули бабушке:
- Мам, что-нибудь красное!
После некоторой суеты бабушка нашла и дала им розовый платок; девчонки, чуть подумав, сказали: «почти красный» и полезли на сарай, где это платок они прикрепили к палке. Я стояла на крыльце, и смотрела, как на соседних, то есть соседских сараях возникают красные, красноватые и розовые платки и шали… Платки и шали трепещут на ветру, и кто-то восклицает:
- Победа! Конец войны!
Потом эта девочка с игрушками и куклой уехала к себе в столицу к вернувшемуся откуда-то её папе. Мои же - папа и дядя Лёня, не вернулись. И этот дяденька, с деревянной ногой, я говорила…
Как и тот самый первый сон,
Где белые гуси с красными глазами.