В дорогу н-Ано собрала целый сундук нарядов Аликс, ее же зимний плащ, подбитый мехом, и другой, тоже плотный, но более легкий, который Иви сразу набросила поверх платья.
Повозка, в которой им с Реми предстояло ехать, уже стояла во дворе. Но время еще оставалось. Иви слышала, как трубадур сказал вознице, что они отправятся на закате, сама она спросить об этом не решилась, хотя и хотела знать.
Молодая женщина в раздумьях стояла у двери, ведущей во двор. Она не знала, что делать, как правильно поступить сейчас. С н-Ано они уже простились. Кастелянша, вздохнув, притянула ее к себе, поцеловала в лоб и сказала:
— Вот и все, девочка. Я надеялась… — н-Ано не закончила фразы, вместо этого внимательно обежав глазами Иви с живота до головы и еще раз вздохнув. — Ну да, наверное, так оно лучше. Прости.
Иви обняла кастеляншу, на какое-то утешающее мгновение почувствовав себя маленькой девочкой, прячущей лицо в материнское платье. Та в ответ легко похлопала Иви по спине, успокаивая.
Громкий голос хозяина замка донесся откуда-то сверху — де Ге отдавал очередные приказы замковой страже. Иви сделала шаг за порог и, подняв голову, увидела господина графа и пару стражников, стоявших на крепостной стене. За все время, что она провела в замке, Иви не доводилось бывать на его стенах. И сейчас, поколебавшись, она все же осторожно шагнула к ведущей наверх узкой лестнице.
Вид, открывшийся сверху, захватывал дух — со стен замка Вуазен так далеко было не заглянуть. Здесь же, казалось, что ты летишь и с высоты орлиного полета видишь ущелье, реку, змеящуюся по его дну, дорогу, узкой светлой полосой тянущуюся вдоль берега, вдалеке, у одного из поворотов русла, горбатый выпуклый мостик, размером не больше дужки швейной иглы. А главное — за горами громоздились горы, еще и еще, множеством складок напоминая смятую и брошенную на стол синевато-зеленую ткань. Во все стороны, куда хватало глаз, тянулись горы, теряясь в сероватой туманной дымке. Солнце, заканчивая свой дневной путь, уже опускалось вниз, к вершинам горных хребтов.
Даже воздух здесь казался другим — более холодным из-за сильнее, чем во дворе пробирающего ветра и запаха хвои, напомнившего Иви о лесе. Она стояла на стене, глядя на этот малопривычный и величественный пейзаж, пытаясь представить, как уже совсем скоро будет ехать по этой дороге, и стараясь не думать о человеке, чей голос доносился до нее от смоляного носа* в нескольких десятках шагов.
Зачем она поднялась сюда? Иви не знала. Поэтому просто стояла, позволяя ветру трепать ворот и полы плаща. Шаги прошедших мимо, к лестнице стражников она слышала, шагов графа — нет. И все же откуда-то точно знала, что теперь он стоит у нее за спиной. От этого какой-то восторженный ужас ледяными иголками поднимался по спине, не давая ни пошевелиться, ни выдохнуть. Тяжелые ладони де Ге легли ей на плечи, и что-то — его подбородок, догадалась Иви — оперлось на макушку. Они оба замерли. Иви по-прежнему смотрела на синеватые складки гор, но ничего не видела, по-прежнему в ушах свистел шум ветра, но слышала она лишь свое сильно бьющееся сердце. И остро ощущала тяжелое тепло мужских рук, не дававшее расслабиться ни на мгновение.
Без слов, граф развернул ее к себе и обхватил бедра, приподнимая Иви, усаживая на выступ стены. Сначала Иви не поняла, зачем, но когда те же руки торопливо потянули вверх ее юбки, заерзала, одновременно, пытаясь перехватить мужские ладони. Но де Ге уже придвинулся достаточно близко, чтобы она не могла сомкнуть колен, и теперь быстрыми движениями расшнуровывал гульфик на бриджах.
«Сумасшедший! Ведь увидят», — пронеслось в голове испуганно заалевшей Иви, пытающейся оглядеться. Широкие плечи и грудь де Ге заслоняли от нее почти весь окружающий мир, а собственное тело предало в очередной раз, с готовностью приняв в себя настойчивого гостя. Молодая женщина обхватила руками шею графа, радуясь тому, что перед тем, как выйти на стену, надела широкий плащ, и пряча лицо в шерстяной ткани туники на мужской груди. Сильные руки де Ге держали ее, страхуя от падения.
Иви чувствовала как ветер, дующий в спину, играет полами плаща, чувствовала пустоту и неохватность горизонта за собой, страх и стыд, при мысли, что кто-нибудь из челяди их сейчас увидит и догадается, чем они тут занимаются, тепло, исходящее от мужского тела рядом, и то, как ее тело постепенно поддается нарастающему ритму, вливается в него. На этот раз движения его тела не были резкими, наоборот, приобняв Иви, граф словно покачивал ее на себе, и от этого его плоть внутри ощущалась совсем по-другому, затрагивая и рождая ощущение наслаждения в таких глубинах, где Иви в принципе не привыкла ничего чувствовать.
Со слабым стоном, который мгновенно унес ветер, Иви приникла к де Ге, восстанавливая дыхание. Пальцы сами потянулись помочь со шнуровкой бриджей, и откуда-то сверху послышался смешок.
— Ты с самого первого раза пытаешься что-нибудь на мне завязывать, — приглушенно-веселым голосом сказал господин граф. Вспомнил о нарукавнике. Иви одернула вниз, поверх бриджей, его тунику, и чуть отстранилась — высоты она побаивалась и совершать резкие движения было страшновато. Ну да, госпожа Аликс не завязывала ему нарукавники. С госпожой Аликс он бы себе такого не позволил у всех на виду. Это с ней, с Иви, нечего церемониться.
— Иди, давай, собирайся, — широкой большой ладонью граф шлепнул ее по заднице, заставив вздрогнуть от неожиданности.
Молодая женщина скользнула прочь от зубчатой стены и фигуры рядом с ней. Закат уже совсем скоро. Неужто это было прощание? Разве прощаются вот так? Иви давно и безнадежно запуталась в том, что она должна чувствовать, а чего не должна. Что сказать на прощание мужчине, который брал тебя столько раз, и не сказать, чтоб по твоей собственной воле, но и не сказать, что против? И ведь он — муж госпожи Аликс. И вообще, странный, грубый человек, столько времени продержавший Иви в темнице. Но сейчас ведь отпускает. Чего ж медлить? Почему каждый шаг дается так тяжело?
Де Ге тихо и быстро, как он обычно двигался, вдруг нагнал Иви и, обхватив лицо ладонями, поцеловал, глубоко и неистово, чуть ли не приподнимая над землей. Оторвался, и с силой снова приник к губам парой крепких, коротких поцелуев.
— Все, — сказал он задохнувшейся от нехватки воздуха и избытка чувств Иви. — Теперь иди.
А вот это точно было прощание. Со слезящимися от ветра глазами молодая женщина зашагала вниз по лестнице, чувствуя, как при каждом шаге размазывается по внутренней стороне бедер вытекающее из лона семя. Если будет ребенок…
В повозке Иви уселась, подтянув колени почти к подбородку и обхватив их руками. На сердце было тяжело, муторно. Хорошо хоть, в сумерках слезы, без спроса текущие по щекам, было не разглядеть.
Реми уселся напротив, и какое-то время в повозке царило грустное молчание, но потом трубадур взял в руки лютню и тихо запел потешную песню. Одну, другую, и Иви, украдкой смахнув слезы со щек, улыбнулась и начала подпевать.
До первой ночевки они доехали уже в темноте, и Иви мысленно удивлялась, как вообще смогли доехать: по узким горным колеям, когда ни зги не видать, двигаться можно разве что на ощупь. Ну да, похоже, возница ездил тут далеко не в первый раз.
На том месте, где телега остановилась, их встретила пара уехавших из замка раньше слуг, которые принялись таскать поклажу. Иви в сопровождении трубадура тоже некоторое время шагала в гору, пока Реми не утянул ее чуть в сторону, к укрытому за обломком скалы входу в пещеру.
Внутри Иви стало жутко — вспомнились дни и ночи, проведенные в подземелье, да и гулкая холодная темнота, в которую они спускались, пугала сама по себе. Пару раз, до того как впереди показался свет факелов, Иви даже споткнулась, но рука Реми удержала ее от падения. Дальше проход расширялся, превращаясь в пещеру с довольно высоким потолком. На стенах были прикреплены горящие факелы, в дальнем конце горел очаг, над готорым что-то варилось в большом котле. У котла хлопотали Флор и несколько женщин, всех их Иви видела раньше в замке. Чуть поодаль играли дети, в нишах у стен были обустроены постели.
После того, как вновь прибывшие, включая Иви, подкрепились, им предоставили возможность отдохнуть на соломе, густо настеленной у стен вместо кроватей. Иви долго не могла уснуть и плохо спала в непривычной обстановке, под храп, кашель и прочий шум множества лежавших тут же людей. Ей все время не хватало воздуха и казалось, что пещера вот-вот обрушится прямо на голову.
Проснувшись, пообвыкнув и переборов страх, молодая женщина отправилась осмотреть убежище более основательно. Начать, в силу естественной надобности, пришлось с отхожего места. Оно находилось в другой пещере и слава Богу: пахло там, как обычно пахнет от отхожего места, да еще и расположенного не на свежем воздухе.
Пещер, как оказалось, в горе было много. Стоит зазеваться — заблудишься. Одной ходить по ним Иви не решилась, найдя себе проводника среди детей — сына замкового кузнеца, Эрньеу. Мальчишка чувствовал себя тут как дома и, польщенный, охотно делился сведениями с «н-графиней». Правда понимала «н-графиня» не все — мальчишка пришепетывал и глотал звуки. Одна из девушек, встретившаяся им в пещере, по дну которой протекал ручей и в которой набирали воду для готовки и стирки, сказала, что пора идти есть, и Иви пришлось вернуться в большую пещеру, где уже подкреплялись трубадур и возница.
Поедят и поедут. От этой мысли становилось трудно дышать и тяжестью сдавливало виски. Зачем так спешить, они же в безопасности, уже далеко от замка? Ведь можно переждать здесь и, если все обойдется, вернуться. Иви боялась думать о своем будущем, поэтому сразу прогоняла появлявшиеся мысли прочь всю дорогу и всю ночь. Но сейчас, будто ведро переполнилась, и тесто, которое она упорно утрамбовывала в него, неудержимо полезло наружу.
Стыдная, запретная мысль — что она не хочет назад, к Гастону, что боится — он до конца дней не забудет и не простит… Иви вдруг согнуло пополам, будто ее уже ударили в живот. Рот наполнился горечью, а на глазах выступили слезы боли. Иви вытерла губы и осторожно попробовала выпрямиться. Боль прострелила куда-то в бок, но вдохнуть полной грудью она смогла. Кушать больше не хотелось.
Другого пути, кроме как к Гастону, Иви не видела. Они венчаны перед Богом и людьми, и не вернуться, когда тебя не удерживают насильно, — страшный грех. А остаться одной в незнакомом месте, среди незнакомых людей — страшный страх. Она ведь глупая, ее любой обидеть и облапошить сможет, одинокую-то. Вот и получалось… получалось, что лучше ей оставаться у графа де Ге. Тут-то она уже притерпелась.
Отговорки все это, долг ее, как жены, вернуться к мужу. Нечего тут думать. Не о чем. Иви сглотнула опять наполнившую рот горечь. Господин граф сначала велел удостовериться, что она не в тягости. Для этого нужно подождать седмицу, не больше. А уж потом ехать. Мысль об отсрочке принесла облегчение.
— Мы можем остаться здесь на денек? — осмелела Иви, рассчитывая найти у трубадура поддержку: Реми ведь не хотел покидать замок.
Тот, оторвавшись от еды, взглянул на нее и ничего не ответил, но Иви показалось, что мысли ее Реми прочитал и в душе посмеялся наивной Ивиной хитрости. Молодой женщине стало обидно. Вот, даже и трубадур ее за дурочку держит. Она встала, не дожидаясь, пока остальные закончат трапезу, и пошла бродить по пещерам оставшееся до отъезда время.
Иви было тошно, и страшно, и обидно. Хотелось забиться в какой-нибудь уголок и, тихо поскуливая, выплакаться, пожалеть себя. Но за ней снова увязался сынишка кузнеца, и она терпела, периодически стискивая зубы, когда становилось совсем невмоготу, и рот кривился, готовый к плачу.
Иви думала, они успели отъехать от замка довольно далеко, но простодушный Эрньеу выдал секрет:
— Это по дороге долго, а по пещерам близко.
— Покажешь? — попросила Иви, и мальчишка кивнул.
— Только тихо, чтоб никто не видел, — добавила Иви, на всякий случай, оглянувшись.
Пещеры тянулись, как казалось Иви, бесконечно. Иногда приходилось карабкаться вверх и ненадолго выныривать на поверхность, шагать по покрытым колючим кустарником горным склонам, а потом снова вырять в малозаметные на первый взгляд гроты. Один из таких гротов привел их в подземный ход, явно созданный человеком. Эрньеу подпрыгнул, чтобы достать из стенной ниши факел и ловко щелкнув трутом, поджег его.
Ход был относительно широкий — два человека могли идти по нему свободно, не соприкасаясь. Выдолбленные в скале стены заканчивались где арочным, а где ровным потолком, пол тоже был ровный, с недавними следами волочения по нему чего-то тяжелого. Кое-где ход сужался, кое-где расширялся и это создавало разнообразие при движении.
Пол под ногами ощутимо пошел вверх и вскоре Иви с Эрньеу уперлись в тупик. Мальчишку, впрочем, это не удивило и не испугало. Он посветил себе факелом и приподнялся на цыпочки, дернув что-то в стене. Пока каменная плита, прийдя в движение, освобождала проход, Эрньеу бережливо затушил факел и сложил в нишу, схожую с той, в которой взял его на входе.
Иви довольно быстро поняла, куда именно в замке ведет этот ход — в подземелье под донжоном, где хранили продукты и содержали узников. Она сама провела там почти год. Тогда, заточенной в нем Иви подземелье казалось огромным, теперь же она с удивлением отметила, что не такое уж оно большое.
До конца не отдавая себе отчета в том, что делает, Иви по лестнице поднялась в донжон, в комнату, которую за последние месяцы привыкла считать своей. Иви не была здесь всего полдня и ночь, но комната, кровать, сундук у стены и забытая на нем начатая вышивка уже казались какими-то чужими, ненастоящими.
— Ты иди, — сказала Иви своему проводнику, усаживаясь на сундук — на нее вдруг накатила непривычная слабость. — Иди и никому не говори, что куда-то со мной ходил.
Реми, когда обнаружит, что ее нет, наверняка догадается, где искать, и даже будет доволен — ведь он не хотел уезжать из замка, а теперь у него будет повод вернуться.
Что за повод вернуться у нее самой, Иви задумываться боялась. Она тут посидит немножко, а потом вернется в пещеры тем же путем, через потайной ход. Ну или перед тем, как идти обратно выглянет во двор, посмотрит…
Раймон поднял голову случайно. И случайно взгляд, скользя по стенам донжона, выхватил фигуру в окне. Там, где ее не должно быть. Фигуру, которой в замке нет. Померещилось — досадливо тряхнул он головой. И тут же, не пойми на какой случай, решил проверить.
Легко одолевая по паре ступенек за раз, он миновал кухню, и следующий поворот лестницы вдруг открыл ему вид на торопливо сбегающую вниз, как раз ему навстречу, Иви. При виде де Ге, она испуганно замерла, защитным инстинктивным жестом приподняв плечи, втягивая в них голову.
Раймон смотрел на эту дурочку и не знал, что делать. Надо же, вернулась! Кто б мог подумать, Аликс он ублажал как мог, но она сбежала, а Иви… И ведь вернулась. Эта мысль грела, раздвигая сопротивляющиеся губы в довольную ухмылку. Значит, не так все плохо у него с женщинами. По крайней мере, с одной.
— Ну, и чего явилась? — буркнул де Ге.
Грубый тон в сочетании с нахмуренными бровями заставил Иви вздрогнуть и еще сильнее втянуть голову в плечи.
— И где этот болван Реми? Я ему что велел?
— Я не… он не… виноват, — наконец, выдавила из себя она. — Это я.
— Что ты?
— Я сама… вернулась.
— Вижу, — вместо слова у Раймона опять вышло не очень разборчивое бурчанье, но желание рассмеяться и немедленно прижать ее к себе до хруста в костях сдержать удалось.
— Франки! — раздался крик снаружи.
Иви не верила, что весь этот крестовый поход на самом деле. Не верила, пока не услышала громкий крик дозорного с башни.
На этот крик на крепостные стены высыпали все, от мала до велика. Высыпали, еще когда войско крестоносцев казалось маленьким темным пятнышком на горизонте. Пятно растянулось в узкую темную ленту, зазмеившуюся по дороге, затем полчище мелких, похожих на муравьиные, фигурок, начало расползаться, медленно окружая замок.
— Слишком много… — удрученно выдохнул кто-то, и этот выдох шорохом отчаяния пронесся над головами. Больше никто не проронил ни слова, до тех самых пор, пока от чернеющего уже под самыми стенами людского моря не отделилась и не подъехала к воротам группа всадников под орифламмами.
— Именем короля Филиппа и Его Святейшества Папы приказываю тебе сдаться, де Ге! Открой ворота и выдай нам всех еретиков, которых приютил в своем замке, — Раймон узнал голос аббата Сито, а ныне папского легата Арнаута Амори.
— Король франков не властен мне приказывать, и тебе это известно, — легко перекрывая шум и расстояние своим мощным басом, ответил де Ге. — Я подчиняюсь лишь своему сюзерену — королю Арагона.
— Король Педро признал верховную власть Его Святейшества.
Раймон усмехнулся перед тем, как прокричать в ответ со стены общеизвестную истину:
— Вассал моего вассала — не мой вассал.
— Отказываясь признать власть Папы, ты лишь усугубляешь свою вину. Покайся, и Господь дарует тебе легкую смерть.
Де Ге усмехнулся.
— Если тебе не дорога собственная бессмертная душа, подумай хотя бы о тех, кого происки дьявола, овладевшего тобой, без вины ведут прямо в чистилище. Отпусти хотя бы свою супругу. С нами здесь ее брат, Гильом де Вуазен, он требует ее выдачи.
У Раймона непроизвольно дернулся уголок рта. Он взглянул на застывшую в ужасе Иви.
— Хочешь туда? — усмешка вышла кривой.
Даже сейчас Иви предпочла бы оказаться в чистилище, чем поблизости от Гильома. Но, кто знает, вдруг там, внизу, и Гастон? Вдруг он смотрит сюда, видит ее на стене? Молодая женщина качнула головой, отказываясь, отступая на шаг.
— Моя жена останется со мной, — ставя точку в разговоре, сообщил де Ге.
— Одумайся, несчастный! Передай женщину в руки брата, пока не поздно! — тем не менее, продолжил увещевать папский легат, но де Ге уже принял решение.
— Уведи ее, — велел Раймон, обращаясь к кормилице.
Глядя со стены на полчища, окружившие его родовое гнездо, де Ге чувствовал гнев. Гнев и что-то еще, чему он не мог подобрать название.
Замок Гельон в последний раз осаждался еще маврами во времена Карла Великого, когда его стены были вдвое меньше и ниже. Последующие поколения рода де Ге отстраивали и укрепляли свое гнездо, расширяли владения. Дед Раймона, женившись на Бланке, единственной дочери графа Конфлан, получил в наследство еще один замок и графство, а отец решил разделить унаследованные владения между сыновьями вопреки правилу майората, согласно которому старший сын получал все. Иногда Раймону приходила в голову мысль, что будь у отца еще один замок и возможность, он и Реми бы не обделил. Так или иначе, Пейран, будучи двенадцатью годами старше Раймона и не желая ждать кончины батюшки для того, чтобы начать самостоятельно управлять землями, получил более богатое и близкое к Барселоне графство Конфлан, а Раймону, уже после смерти отца, досталась семейная вотчина де Ге.
И теперь, глядя со стены на сборище вторых, третьих, четвертых и прочих младших сыновей, пришедших сюда, дабы огнем и мечом завоевать себе то, что досталось ему волевым отцовским решением, Раймон чувствовал какое-то смутное раздражение. Ведь, не раздели батюшка наследства, и он бы добывал себе земли и богатства в походах, сравнявшись с этой жадной толпой.
Но было и отличие, за которое разум Раймона ухватился с жадностью — те, кто стоит сейчас под стенами Гельона, не просто младшие сыновья графских и баронских семей, они — чужаки здесь, франки. Как когда-то мавры, они пришли не просто за богатством и землями, они пришли насаждать свою веру, свой язык, свою власть.
Их много, да, но все это сборище надо кормить. В поход они выступили по всем правилам военной науки — в начале лета, когда на полях зреет урожай, и к зиме, ясное дело, хотели основательно закрепиться, а еще лучше, закончить поход. К тому же, чем дольше войско франков остается под стенами Гельона, тем больше времени на подготовку и укрепление сил у остальных — Конфлана, Каркассона, Тулузы. Владения виконтов Транкавелей и графов Тулузских были куда более крупными и лакомыми кусками, чем Гельон, но родовой замок де Ге стоял на пути к ним, запирая перевал. Поэтому на осаду у новоявленных крестоносцев нет времени. К тому же, то, что они сотворили в Безье, должно быть, сильно подняло им боевой дух. Так что, быть штурму, и защитникам Гельона предстоит сражаться так, чтобы замок брали как можно дольше и большими потерями.
Тут Раймон осознал и смог мысленно назвать чувство, не дававшее ему покоя наряду с гневом — это было ощущение необратимости происходящего. Что бы ни случилось дальше, Гельон уже не будет прежним. Окситания уже не будет прежней. Сам Раймон, даже если выживет, не будет прежним. Многие из тех, кого он знает с рождения, перестанут существовать.
Де Ге нахмурился, гоня прочь непрошенные, отвлекающие от главного сейчас мысли и чувства.
Все самое ценное из Гельона уже вывезли, покинула замок и значительная часть челяди, остались те, кто был нужен, чтобы обеспечивать жизнедеятельность замка и оборонять его. Франков много, и для ускоренного штурма они попытаются использовать свое численное преимущество. Но им нужно сохранить силы, чтобы продолжать двигаться дальше и осаждать другие замки. Де Ге усмехнулся — будет интересно увидеть как Амори и де Монфор выбирают между двумя плохими вариантами.
Арнаута Амори Раймон знал еще в бытность того аббатом главного монастыря цистерцианцев — тот несколько раз останавливался в Гельоне на пути в Каркассон и Тулузу, где пытался вести диспуты с «совершенными»* в надежде вернуть церкви авторитет и паству. Амори слыл одним из немногих католических иерархов, бравших на себя труд соблюдать постулаты религии, которую проповедовал. Раймон никогда не был особенно религиозен, поэтому с настороженным непониманием относился к фанатикам, во что бы те не веровали. Относить ли к таким Амори — он не был уверен, но папский легат де Ге не нравился. Обманчивая кротость, с которой он увещевал заблудших «в ереси» обитателей замка, не произвела впечатления и не поколебала их убеждений. «Он — от этого мира, хоть и мнит себя гласом Божьим», — сказала после кормилица, и Раймон был с ней согласен. В глазах еще относительно молодого аббата горел огонек вполне земных страстей — честолюбия и нетерпимости, которые Амори успешно рядил в борьбу за чистоту церкви, сталкиваясь с собратьями во Христе по мере продвижения по лестнице церковной иерархии, и в борьбу за чистоту веры, сталкиваясь с сопротивлением его воле местной знати и населения.
С Симоном де Монфором все было понятнее — тот был хитер и откровенно безжалостен, готов перешагнуть через любую преграду на пути к своей цели. С Амори их роднило непомерное честолюбие и жажда власти.
Осадные башни и требушеты* прибыли позже пешего и конного войска, но франки сразу же, не теряя времени, подтянули их поближе к замку, насколько позволяли скалы, и принялись ровнять путь дальше, чтобы при штурме можно было подтянуть их к самым стенам. Раймон приказал лучникам выпустить с десяток стрел — поубавить вражеский пыл, после чего расчищать пути для осадных орудий крестоносцы начали, не выпуская щитов из рук.
Стража на стене, издеваясь, во все горло затянула сочиненную Реми на франкском песенку:
— Явились нищие подранки
Под стены бить баклуши.
Но не Гельон получат франки,
А дохлого осла уши!
Уи-ля-ля, дохлого осла уши!
Что-то такое сейчас и было нужно, чтобы не падать духом, не думать о будущем. Раймон расхохотался, дослушав песню до конца, и со второго раза принялся подпевать.
Безысходность и злость веселят не хуже вина. Но и от них рано или поздно наступает похмелье, что зовется тоской. На закате, когда во франкском лагере стали зажигать костры, Раймон вгляделся в непривычное, шумное море огней вокруг Гельона и почувствовал, как щемит сердце. Он все стоял на стене, не в силах заставить себя уйти, и смотрел, как мерцают эти огни.
Судя по скорости, с которой франки прокладывали путь осадным орудиям, штурмовать замок они попробуют в ближайшие дни. Раймон подумал о том, что неплохо бы соорудить свой требушет во дворе и пострелять в сторону осадных башен. Этой мыслью чуть позже он поделился с Робером, капитаном стражи, и Энекотом — мастером-оружейником, который тут же занялся рисованием будущего орудия.
Было еще одно незаконченное дело, неотданное распоряжение. Оторвав Реми от исполнения потешных песен, Раймон сказал:
— Увезешь ее завтра. И чтоб глаз в дороге не спускал, а не так, как в этот раз.
Реми извиняющимся жестом развел руками и кивнул.
По-хорошему, отправить их с Иви надо было уже сегодня, но Раймон не хотел, чтобы она уехала вот так сразу, они ведь даже толком не увиделись. Ноги сами понесли его в сторону донжона. Можно было, как обычно, велеть Жоффруа или кормилице привести Иви к нему, но Раймону вдруг захотелось увидеть ее исподтишка, когда она не ожидает его появления. Ее сегодняшнее поведение позабавило его, и, вспоминая их дневную встречу, Раймон почувствовал, как улыбается.
Иви они не нашел ни в трапезной, ни на кухне и поднялся наверх, в комнату, которую определила ей н-Ано. Там было тихо и темно. Прикрыв дверь изнутри, Раймон присел на сундук напротив кровати. Просто сидел, опустив руки между коленей и слыша тихое размеренное дыхание. Долго сидел. Когда глаза приноровились к темноте, он даже разглядел очертания тела. Она спала, как жила, сжавшись в оборонительный комочек.
Поначалу Раймона разочаровало и даже немного возмутило, что в эту ночь, когда вокруг горят франкские костры, она так легко и быстро заснула и не проснулась, когда он вошел, скрипнув дверными петлями. Но теперь, глядя на защитную позу, которую тело Иви сохраняло во сне, он понял, что, возможно, для нее вся жизнь — в Гельоне уж точно — была похожа на ночь в окружении вражеских костров.
Стараясь не шуметь, Раймон снял кольчугу, но дальше раздеваться не стал и осторожно лег рядом. Ложе оказалось маловато для его размеров. Он поерзал, устраиваясь поудобнее, прижал ее к себе, уткнувшись носом за ухо, вдыхая теплый, вкусный запах кожи и волос, почувствовал, как Иви, не просыпаясь, подтянула его руку повыше себе под грудь и заснул почти мгновенно.
Его разбудил какой-то звук. Раймон уже хотел было перевернуться на спину и снова погрузится в сон, но что-то лязгнуло опять. Де Ге неловко перелез через спящую Иви и выглянул в окно. Стоял самый темный, предрассветный час, и во дворе ничего было не разглядеть, но лязг повторился, на этот раз, сопровождаемый всхрипом. Предсмертным всхрипом, уж такие вещи Раймон умел определять безошибочно.
Он бросился надевать кольчугу, шум во дворе нарастал. Проснувшаяся Иви приподнялась на постели, но Раймон, схватив меч, уже выбегал на лестницу. Крики и лязг металла безошибочно указывали на то, что идет бой. Но как? Откуда? Штурм не начинался… Особенно громкие звуки доносились с той стороны двора, где расположен колодец… Потайной ход!
Тут к лязгу доспехов и мечей добавился новый металлический звук — решетка ворот, скрежеща, начала подниматься вверх.
— К воротам! Руби цепи! — во всю мощь легких заорал Раймон и сам бросился через двор к надвратной башне.
Пока де Ге и те из его людей, кто кинулся выполнять его приказ, пробивались туда, в проход, образованный поднявшейся решеткой, хлынули крестоносцы. Раймон рубил мечом налево и направо, в буквальном смысле прорубая себе путь сквозь поток франков. Ему удалось прорваться на лестницу, ведущую вверх, к помещению для стражников, поднимавших и опускавших решетку ворот. Узкие каменные ступеньки были завалены трупами и ранеными — своими, чужими — которых приходилось отталкивать, через которые переступать. Наверху, в башне, Раймон увидел, как один из его людей мечом пытается перерубить цепь. Без слов, он присоединился, ударив с размаха так, что от места столкновения металла с металлом полетели искры. Перерубленная цепь отлетела в противоположную сторону, сильно ударив по плечу того, кто наносил удары до Раймона.
Под грохот и крики де Ге выглянул во двор, чтобы оценить ситуацию. Решетка упала, придавив тех, кто в этот момент оказался под ней. Толпа крестоносцев на мосту остановилась, упершись в преграду, но внутри замковых стен вовсю шло полноценное сражение.
— Колодец! — свесившись с башни, прокричал Раймон своим людям. Ближний потайной ход начинался в колодце и тянулся на пару сотен метров от стен Гельона. Ход был надежно замаскирован, им давно не пользовались и найти его без наводки франки не могли… Раймон стиснул зубы. Потом. Сейчас нужно перекрыть крестоносцам путь в замок. Кто показал им этот путь, он выяснит потом.
Со стороны конюшен пожар полыхал уже вовсю. Испуганные лошади ржали, пытаясь выбраться из горящей постройки. В свете пламени де Ге разглядел, что франки продолжают выбираться из колодца.
На лестнице снова завязался бой — противники пытались овладеть надвратной башней, чтобы обеспечить своему войску более быстрый и удобный доступ в замок через ворота. На помощь защитникам башни подтянулись воины со стен, вместе им удавалось отражать атаки франков, используя узость лестничного прохода и поливая их маслом прямо из окон.
Замок можно удержать только если удастся контролировать три опорные точки: ворота, колодец, донжон. В предрассветной серости, подсвеченной пожаром, Раймон видел, что защитников Гельона меньше, чем прорвавшихся в замок франков. Из башни он выбрался на стену, пытаясь оценить, насколько. Открывшаяся картина не внушала надежд. Усилий Робера и его бойцов пока оказалось недостаточно, чтобы перекрыть потайной ход — крестоносцы окружали колодец плотным кольцом, понимая, что единственный путь подкрепления и отхода отдавать нельзя.
«Почему лучники не стреляют со стен по франкам у колодца, они же отличная мишень?» — успел удивиться Раймон, перед тем, как уловив шум за стенами, понять, что внешний штурм начался, и воинам на стенах теперь не до сражающихся во внутреннем дворе.
Пейран рассчитывал, что Гельон продержится неделю. Раймон самонадеяно рассчитывал превзойти этот срок. Он подготовил замок к внешнему штурму, укрепил стены, распорядился приготовить масло и смолу, отправил прочь челядь и оставил внутри почти только воинов, чтобы еды хватило продержаться дольше. Он совершенно не принял в расчет одного: предательства. В результате основное преимущество осажденных — неприступные, высокие стены — он упустил меньше чем за пару предрассветных часов. Больше преимуществ не было.
Кровь и пот каплями стекали со лба, уменьшая видимость. Стрела ударила в грудь, отскочив от кольчуги, и Раймон понял, что часть крепостных стен уже контролируют франкские лучники. С оставшимися силами замок не удержать. Только донжон.
— Отступаем к донжону, — велел он немногочисленным воинам, вместе с которыми последние часы оборонял надвратную башню.
Ни разу в жизни Иви еще не было так страшно. Не только за себя — за людей, которых она успела узнать, к которым успела привыкнуть. Выглядывать из окна было опасно, но она все равно не могла удержаться — и с ужасом видела, сначала, как франков во дворе становится все больше, потом — как все больше трупов — своих и чужих — остается лежать в неестественных позах повсюду, как все большая часть построек во дворе занимается пламенем.
От созерцания этого завораживающего величием разрушения и смерти зрелища Иви оторвала н-Ано, поставив молодую женщину помешивать закипающее в огромном котле масло. Иви мешала, тщательно проворачивая здоровенный черпак, аккуратно, стараясь не пролить, наполняла подносимые двумя молоденькими оруженосцами ведра кипящим маслом, помогала выливать в котел холодное масло, подносимое в глинянных сосудах из подвала, подкладывала в огонь дрова. Она уже потеряла счет времени, спину ломило, а руки одеревенели, когда в донжоне раздался низкий, более тихий и хриплый чем обычно голос графа де Ге:
— Руби переход!
«Живой!» — пропустило удар сердце, а ноги сами сделали шаг, чтобы понестись наверх, убедиться. Но масло предостерегающе булькнуло, Иви зашипела, одернув слегка ошпаренную руку и не выпуская тяжелый черпак из второй.
Сверху послышались удары по дереву и камню — воины ломали ведущую в донжон из господских покоев галерею, тем самым отрезая башню от внешнего мира.
— Реми, Жоффруа, проверьте ход, — перекрывая стук, послышался голос де Ге. — И принесите кто-нибудь воды.
Мимо по лестнице торопливо спустились Реми и Жоффруа — в подземелье, проверить тайный ход — догадалась Иви. Следом по ступенькам сбежал один из оруженосцев, схватил ведро с водой и побежал обратно.
Привязанная к кипящему котлу поручением н-Ано, Иви не знала, что делать, как от него избавиться. Бросить огромный котел без присмотра нельзя, а оруженосец, которого она собиралась попросить остаться вместо нее, убежал так быстро, что Иви и рта раскрыть не успела.
Со страшным грохотом галерея рухнула вниз, во двор, заставив содрогнуться всю башню. Из котла выплеснулось масло, но в этот раз Иви успела отстраниться. Она продолжала помешивать масло, пока наконец оруженосцы не спустились снова с пустыми ведрами, наполнив которые, Иви попросилась подняться наверх.
Один из оруженосцев и Иви с горячими ведрами осторожно поднялись по лестнице. Франков поливали маслом прямо через проход, который раньше вел на галерею, а теперь в пустоту. Отдав полное ведро и получив в обмен пустое, Иви смогла сделать то, зачем поднялась — увидеть де Ге. Как и многие воины вокруг он был покрыт брызгами крови с головы до ног: лицо, доспехи, спутанные, слипшиеся волосы. Кольчуга в нескольких местах разрублена, на окровавленном мече зазубрины, шлем, видимо, где-то потерян. Подойти ближе и оказаться в поле его зрения Иви побоялась, да и Реми с Жоффруа как раз вернулись, рассказав, что прошли по потайному ходу и убедились, что он свободен и франками не обнаружен.
— Тогда все, кто не в состоянии сражаться, уходят по нему, — сказал де Ге. И заметив протестующее движение кормилицы, добавил: — Сейчас же и без разговоров.
На этих словах Иви молча отступила на лестницу.
Раймону казалось, что время остановилось. Глаза замечали, как сначала рассвело, как рассвет сменил полдень, как солнце начинает клониться к закату. К первому закату, когда он больше не хозяин в своем замке. Глаза видели, но разум принимать отказывался. Пока можно удержать донжон, он будет его удерживать.
Сквозь проем, ведший раньше на галерею, а теперь оскалившийся кое-как обрубленными деревянными креплениями, Раймон видел, что франки уже вовсю хозяйничают во дворе, складывая из обломков галереи костер вокруг донжона. Защитники башни время от времени прерывали их возню, поливая кипящим маслом, но покрытые маслом доски будут лишь лучше гореть. Из донжона франки попытаются противника «выкурить» в самом буквальном смысле. Скоро в башне станет нечем дышать, поэтому всем, кто еще мог уйти, надо уходить.
Кормилица не пыталась оспорить его решение, она лишь подошла к нему и, пристально глядя в глаза, сказала:
— Ты знаешь, я не считаю уход из этого мира несчастьем, но на смертном одре твоей матери я обещала заботиться о тебе.
— Ты заботилась. Даже дольше, чем должно. Почти до седой бороды, — на последних словах Раймон нашел в себе силы улыбнуться.
Дрогнувшие губы кормилицы попытались сложиться в ответную улыбку.
— Тогда позволь мне сделать это еще раз. Мы можем уйти сейчас все. Что бы не уготовил нам царь мира сего, сейчас есть выбор — уйти и сражаться дальше, в других битвах.
Раймон покачал головой.
— Проследи, чтобы унесли раненых. Оруженосцев тоже забери. И ее, — он знал, кормилица поймет, что он имел в виду Иви.
— Хорошо, — Ано кивнула.
Раймон услышал, как требовательно заурчал его голодный желудок, сводя на нет торжественность момента, и рассмеялся. Кормилица все поняла и первым делом принесла с кухни крупно нарезанные куски хлеба и мяса.
Пока оставшиеся боеспособными защитники донжона — десяток человек, успел подсчитать Раймон — подкреплялись, Ано подрядила оруженосцев переносить раненых в подвал.
— Эй, вы, окающие* ослы! — донесся зычный голос снизу. — Уши когда резать будем: сейчас или когда сдохнете?
Кусок встал поперек горла гневом и бессилием.
— Я тут… я буду масло… кто-то же должен… — Иви замолчала, сама не понимая, как объяснить свою потребность остаться. Но н-Ано, кажется, поняла.
— Подумай о ребенке, — сказала кастелянша. — А вдруг?
Иви слабо верила в свою возможную беременность — за два года супружества она так и не понесла, с чего бы теперь. Но ведь и правда, вдруг?
— Я спущусь. Чуть попозже, — пообещала Иви.
Н-Ано испытывающе посмотрела на нее, но ничего не сказала перед тем как скрыться в лестничном проходе.
Когда Раймон снова выглянул наружу, оказалось, что за время затишья во дворе произошли существенные изменения: франки как-то умудрились поднять решетку на воротах, из остатков галереи теперь устраивали не костер, а подобие осадной башни. Скорее всего, кто-то из захватчиков отдал приказ приберечь его будущее имущество, горько усмехнулся Раймон. Жечь не будут, будут штурмовать. Что ж, так даже лучше.
— Тащите масло, — приказал он, повернувшись вглубь донжона.
— Рано, — голосом придержал Раймон лучника, прицелившегося горящей стрелой на сооруженную франками осадную башню. Те как раз пытались пустить башню в ход, и Раймон выжидал, когда франкских воинов соберется в ней побольше. По всему было видно, что они решили до темноты попробовать взять донжон.
Когда первый франк выглянул из отверстия в верхней части сооружения, пытаясь подобраться к самому низкому из окон, де Ге скомандовал «пора», и на осаждающих сначала полилось масло, а следом метко выпущенная стрела подожгла облитое осадное орудие. Крики заживо сгорающих франков огласили вечерний воздух, заставив Раймона испытать мстительное удовлетворение. Пытавшихся спастись из осадной башни лучники останавливали стрелами.
Эта попытка штурма была отбита. Ночь прошла в тревожном ожидании — никто не спал, памятуя о нападении прошлой ночи. Веки от изнеможения иногда опускались сами, но Раймон быстро встряхивался, озираясь и внимательно прислушиваясь — слух в темноте давал больше сведений, чем зрение. И сюда по звукам, доносившимся со двора, франки тоже бодрствовали.
Оставшимся воинам пришлось разделиться: часть во главе с Раймоном осталась стеречь бывший проход на галерею, часть под предводительством Робера перешла этажом ниже, на кухню, где располагались самые низкие в донжоне окна.
Началось с рассветом. Франки атаковали разом: мечники с осадной башни нижний уровень окон, лучники — проход на галерею с крепостных стен. Широта ничем не закрытого прохода давала франкским лучникам хороший обзор, что не замедлило сказаться: двое из защитников донжона были ранены, обстрел усложнил возможности обороны от мечников. Осадное орудие в этот раз противники предусмотрительно облили водой, чтобы не загорелось.
Раймон услышал испуганный вскрик, когда первому крестоносцу удалось, зацепившись, пролезть в кухонное окно, но почти сразу воины Робера вытолкнули его, и франк полетел вниз, на каменные плиты двора. Град стрел обрушился в ответ на окна и зияющее отверстие прохода.
Иви вскрикнула, увидев одного из осаждающих так близко, когда тот влез в окно. Первого Робер выкинул обратно, но довольно скоро в проеме окна показался второй, за ним третий. На кухне завязался бой, и Иви в страхе вжалась в угол за принесенными из подвала большими емкостями с маслом, где уже пряталась ночью, чтобы не попасться на глаза де Ге, когда тот периодически спускался этажом ниже.
Звенела сталь, слышался топот, кухонная утварь падала с полок. Влажные чавкающие звуки и полузадушенный вскрик напомнили Иви, как крестьяне режут скотину в деревне. Выглянув, она поняла, что память подсказала ей верно — оба франкских воина лежали на покрытом соломой полу, а над одним из них со свежеокровавленным мечом в руке возвышался де Ге.
— Какого… дьявола?! — изумлению и злости Раймона при виде Иви не было предела. — Реми! — заорал он во всю глотку. — Немедленно забирай ее и тащи вниз!
Поборов привычную робость и страх, Иви шагнула вперед и вцепилась в де Ге, хватая его за руки, за кольчугу и пояс, в попытках увести с собой.
— Идем! — повторяла она как заклинанье. — Ну, идем!
— Реми, кому сказано! — рявкнул де Ге, грубо отцепляя от себя Иви. Он швырнул ее в руки трубадура, чтобы тут же, пошатнувшись, повернуться, встречая показавшегося в окне еще одного крестоносца.
Не обращая внимания на сопротивление Иви, Реми потащил ее вниз, к потайному ходу. Оказавшись внутри, она тут же бросилась обратно, ударившись о загородившую вход плиту, чтобы привести в действие которую Реми пришлось ненадолго выпустить Иви из рук. Но он снова схватил ее за локти, заведя их за спину, и так потащил прочь, в глубину тоннеля.
— Пусти! Его же убьют там! — билась Иви.
Реми, стиснув зубы, продолжал тащить ее.
Внезапно тело Иви обмякло в его руках. Выругавшись, он наклонился, чтобы поднять ее на руки, но получил резкий встречный удар головой по носу и второй, уже прицельный, коленом в пах.
Освободившись, Иви ринулась обратно, ко входу. Добежав до плиты, в спешке ломая ногти и сдирая кожу с пальцев о неровный, шероховатый камень, на ощупь она принялась искать углубление с рычагом. То ли от волнения, то ли от нехватки дыхания, ничего не выходило, а за спиной в глубине тоннеля, уже слышался шум шагов и ругательства Реми.
Рука резко соскользнула в долгожданное углубление, Иви изо всех сил налегла на рычаг и увидела, как шурша по земляному полу, тяжело отодвигается плита.
Первым, что встретило Иви за ней, был изумленный запыхавшийся крестоносец с мечом в руках. Она резко отступила назад — и вовремя, потому что в следующее мгновение меч рассек воздух там, где она только что стояла. Крестоносец сделал шаг вперед, внутрь, и тут подоспевший Реми ткнул ему факелом прямо в лицо, полуприкрытое шлемом. Противник заорал, а трубадур, воспользовавшись моментом, ударом ноги повалил временно ослепшего врага.
— Задвигай обратно! — крикнул Реми, и испуганная Иви повиновалась.
Пока она с бьющимся в горле сердцем дергала рычаг и наблюдала, как мучительно медленно плита движется в обратном направлении, молясь, чтобы до того, как вход закроется, в подземелье не забежало еще крестоносцев, Реми окончательно разделался с противником, проломив ему лишившуюся шлема голову.
Повернувшись, Иви увидела, что трубадур принялся раздевать тело.
— Быстрее, помогай мне.
И снова Иви беспрекословно подчинилась, инстинктивно чувствуя, что Реми изменил первоначальное решение и не собирается тащить ее в пещеры.
Снятые доспехи, подтверждая догадку Иви, он кое-как надел на себя.
— Жди здесь, — сказал Реми, поудобнее поправляя шлем. — И не вздумай отодвигать плиту. Я сам открою с той стороны.
— Ты за ним?
Реми кивнул, надавливая на рычаг.
Иви осталась одна. Полураздетое тело мертвеца было не в счет, хотя в любое другое время Иви наверняка пришла бы в ужас от такого соседства. Она пыталась прислушиваться к тому, что происходило за пределами тайного хода, но слышала лишь неясный гул, который, вполне возможно, был лишь плодом ее собственного разума.
Что может сделать один трубадур против целого войска? До Иви запоздало начало доходить, на что пошел Реми. Если он не вернется? Молодая женщина в страхе кусала губы и, не в силах оставаться на месте, носилась туда-сюда по узкому проходу.
Плита начала отодвигаться, и Иви глубоко вздохнула, делая шаг вперед. Будь, что будет! Если ей суждено умереть здесь и сейчас, она примет свою судьбу.
Но в следующее мгновение она увидела Реми и Жоффруа, волокущих тяжелое тело, и бросилась помочь.
* Смоляной нос — отверстие, через которое на осаждающих выливали горячую смолу или масло.
* «Совершенные» — в очень грубом определении аналог священников у альбигойских еретиков.
* Требушет — средневековое камнеметательное орудие.
* Окающие — в дословном переводе название Лангедок означает «язык окающих», поскольку на провансальском языке согласие выражалось с помощью слова «ок», в то время как во французском согласие выражается с помощью «уи». Север в противовес югу называли Лангедуи — «язык уикающих».