Опять, читатель мой любезный, проснулся я после трех часов.
Мне Муза спать ведь не дает.
Не шепчет тихо мне она на ухо, а в полный голос говорит: «Вставай, друг - Юрка! Пора - пора! Я подготовила две-три мысли для внимания твоего пера».
«Когда меня оставишь ты в покое»? - взрываюсь я.
Плетусь на кухню полусонный, чайник ставлю. Завариваю чай, его пью я. «О, эта Муза, госпожа моя, неужто так и не оставит меня в покое до рассвета»? - подумываю я.
Та смеется, кружась под потолком, над головой: «Чай свой допей, за стол рабочий свой садись. Садись, пиши, пока не бросила тебя. Кто меньше спит, тому побольше даю я»!
Стенаю я: «Оставь меня в покое, хотя бы до утра»!
Она в ответ: «Нет, уж, дудки! Нет, мой подопечный! Не брошу я тебя и не отстану до тех пор, пока до дна ты не иссушишь сосуд воспоминаний прошлых о летнем лагере у озера в лесу, про булочку «черняги»!
Начинаю байки грустной я расплетать хитросплетений чудных сюжет простой.
Много времени прошло с тех пор.
Но помню я до каждого мгновенья дни, недели счастливого безделья у озера «Зеркальное» в Приморье.
Я, как и все мои собратья, счастливо отдыхал в чудо - лагере на берегу красавца - озера в тени лесов и окружении сопок. Лагерь - сказка наш был спортивным.
Помню, прошло дней пять, или, шесть, и наш лагерь, добрая его половина, в поход идет.
Счастливые, веселые ребята начинают, с инструкторами во главе отрядов, штурмовать маршруты к невероятным водопадам, ко всем прелестям тайги Сихотэ - Алиня.
В походе и наш отряд.
Все у нас с собой: рюкзаки, палатки, спальные мешки, инструмент, провизия на трое суток, все, что нужно для выживания в лесу.
За два дня успели мы полюбоваться и диким виноградом (кое-кто его и ел!), лимонником, жимолостью, элеутерококком, молочным орехом лещины - фундуком, колючим орехом. Довелось нам взглянуть и на железную березу, на дерево бархатное (так мы, мальчишки, его прозвали), Маньчжурский орех (дикий грецкий орех), величавые развесистые папоротники - на все то, чем богата и знаменита Уссурийская тайга.
Кстати, слегка отступлю от темы: сегодня, в наши дни, китайцы - сезонщики (а они и у нас есть) листом маньчжурского ореха, втихаря, травят рыбку в чистых, еще пока, приморских таежных ручьях.
Боже, каким счастьем, нет, просто небесным раем, для нас прошло полдня на лесных водопадах!
Богат и разнообразен животный мир в лесах Приморья.
Какое наслаждение каждому ребенку было с руки диких бурундуков и белок угощать (да, поверьте, мой читатель, в то время еще такое можно было видеть).
А что сейчас.
Был я в тех местах, и что увидел.
Русла речушек чистых, малых, как ни странно, местами техникой железной распрямлены, исчезли перекаты, водопады.
А багульник, бог розового цвета, как я его любил и восхищался сим скромненьким цветком, багульник почти исчез на склонах сопок, скал. В погоне за женьшенем почти вся тайга «под грабли» поднята. Орешник, лещина исчезает. И даже кедр - красавец перестал нас лесным орешком удивлять. Лес вырубается, вывозится почти без ограничений. А ведь его еще и нужно восстановить. Кому это нужно?
Понимаю, что сейчас мне кто-то опять рвать душу станет, что все я вижу из окна автомобиля, а не живу я в том лесу.
Да, не живу я в тех краях, но сердцем и душой продолжаю за него страдать.
Прошу простить читателя любезного меня за это отступление от темы разговора.
Продолжу я вести рассказ.
Видели мы лесных оленей, кабаргу. Кота лесного повстречали. Жалели, что не довелось нам познакомиться с живыми леопардом и лисой – огневкой, филином и соболем, конечно. Но нельзя же все увидеть за три дня.
Жалко, тигра, хозяина тех мест, мы также не повстречали, а вот его следы не только видели, но и трогали руками. Слышали мы и грозный рев детей Амура.
Незабываемы все те места.
На всю оставшуюся жизнь оставят они каждому в их сердце, в их душе, любовь к природе, научат каждого ценить, беречь свой край прекрасный, его фауну и флору.
Ну, так вот.
Проходит второй день нашего чудесного похода в лесную сказку Дальнего Востока.
И, тут, после ужина выясняется, что запасы темного хлеба, помню, практически иссякли.
Ну, и что? Вы представляете, какой, просто, зверский аппетит бывает у нашего ребенка после прогулок. А тут, мы почти двое суток на свежем воздухе в общении с природой. Организмы наши молодые, растущие, калорий требуют, а не только зрелищ.
Какие здесь запасы хлеба? Ну, «чисто, замели» всё до крошки, нет у нас в отряде хлеба, как ни ищи.
А ведь в походе, по плану выхода, еще больше суток без хлебушка нашего любимого, родного, придется прозябать.
Вожатые, а их двое, решают, за хлебом в лагерь отправить экспедицию ребят. Ищут желающих свершить тот подвиг.
А я уж и готов, как Александр Матросов броском на амбразуру, прости меня господи, бежать за тем хлебом, не щадя, конечно, своего живота.
Ну, да ладно. Четыре добровольца, я в их числе, все под командой одного вожатого за хлебом снаряжены.
И, в путь.
И вот, уже в лучах вечернего заката мы в лагере.
Ночь проводим в лагере. С рассветом хлеб в хлеборезке получаем, и в рюкзаках его несем к нашим в лесу палаткам.
И, что странно, как легко нам было от тех палаток до лагеря дойти. Ведь шли порожняком.
А, вот, назад-то, за плечами у каждого из нас почти по пуду груза (добавились еще кое-какие консервы).
Ну - ка, попробуй потянуть сей маленький возок. И путь не близкий.
Битых три часа потребовалось нам, чтобы хлебушек тот на бивак в лесу доставить.
Четыре раза за весь наш путь мы отдыхали.
И до того мы устали за эту нашу геройскую экспедицию, что проголодались, что твои волки. А «голод ведь не тетка». Молодой, быстрорастущий организм требует восполнения утраченных в работе калорий.
Поэтому, мы с моим товарищем Виталькой, втихаря, на привалах, да, и по пути, мало - помалу, а две буханочки «черняги» растерзали.
Приходим на бивак, провизию сдаем. Тут выясняется о недостаче хлебушка родного, нужного.
Кто в том виновен? А ведь виновные – мы, я и Виталька.
Я уж, не знаю, почему Витальку не тронули вожатые (на то, очевидно, причины были), а вот уж меня на построении отряда, на линейке, так вожатый «отчехвостил», что в землю я был готов воткнуться, пройти ее насквозь и в Штатах очутиться!
И как было горько, обидно, что проявив людскую черствость уже довольно взрослый человек, не мог понять ребенка, куском хлеба упрекнул.
Боже, как тогда ночью, лежа в спальном мешке в палатке, я страдал.
Душа моя, вся в слезах и горечи стонала. Слезы горькие, обида душили малыша! Ну, хоть тут вешайся, что делать?
И тут решился я искупить свою вину, что был так голоден: потихоньку вылез из палатки и бегом, на семи ветрах, «рванул» в лагерь за хлебом.
Бежал, не плакал, а рыдал, стонал, но к своей цели шел.
И через час я был в лагере. Вот и комната, где располагались мальчишки наши на ночлег, и тумбочка моя.
А в тумбочке той, внизу, в бумаге завернута моя «заначка» - три медных пятака (больше мне моя матушка тогда не могла дать).
Беру денежку.
В кармане три пятака, иду в хлеборезку.
Там тетя Дуся резала хлеб на завтра (мы все знакомы были с ней). Она подкармливала хлебушком всех малышей, даже ночью, дай ей бог здоровья.
Прошу нашу сердечную буханочку «черняги» мне продать (а стоила она тогда четырнадцать копеек).
Денежки ей протягиваю, а сам плачу.
«Не рыдай, дружок, облегчи свою душонку, – мне тетка говорит, - расскажи, чего ты плачешь, что случилось?»
Я все ей без утайки изложил.
Она меня послушала, обняла и за мной же и заплакала от жалости за нашего Юрку – бедолагу, и я с ней зарыдал.
Тут, она, конечно, успокоилась, затих и я, но грудь мою теснила обида на вожатого.
Подходит тетя Дуся к хлебным полкам, берет две буханки, одну из них белого, хлебца, кладет их в сумку.
Мне подает их со словами: «Бывает, детка, в жизни все у нас. Люди есть разные, но хороших и сердечных больше. Не серчай, все пройдет. Хватает у нас в жизни и глупцов, и черствых, но бог им судья! А денежки свои возьми назад, они тебе еще сгодятся в жизни. Беги малыш, не бойся, я с тобой, и бог с тобой!»
К подъему я был уже в палатке.
А на завтраке вожатому обидчику буханочку «черняги» я отдал со словами: « Простите, вот, буханка хлебушка у меня затерялась в рюкзаке»!
Сказал я это, и как будто гора с плеч моих свалилась!
Не виновен, что голоден был я!