***
Утро. Она открыла глаза и подумала: «Вот еще один день, как его убить?» Она потянулась и села. Посидела, ничего не придумала и ей стало смертельно скучно. Она встала, вышла в прихожую, посмотрела на себя в зеркало, ужасно себе не понравилась, подумала: «оглобля» и пошла на кухню. Там подошла к окну и задумалась.
Вчера днем к ней пришли две подружки и ушли они поздно ночью. Да, она бросила институт; да, она любит рок; да, она не хочет жить так, как хотят ее родители, да, да, да. Но ведь она была одна и ей было очень плохо и тяжело. Ее родители раз в месяц высылают ей деньги и немного баксов, письма- инструкции – как жить. Да, этого раньше было мало, но сейчас ей это даже нравится и она благодарит судьбу за свое положение, и за то, что еще три года в ее распоряжении. А когда родичи вернутся, то она почти успеет закончить ин-яз, на который она все-таки поступила в прошлом году, чтобы не сильно их шокировать по приезде. Сегодня одна лекция, можно не ходить. «Н-да… Чем же заняться? Может, сходить на «Пингвин» или на «Челюскинцы», где бывает ее тусовка фанов Гребня – «АКЛ» («ассоциация конченных людей»)?»
Она замерзла, стоя у окна и думая все это. Ее передернуло и она заметила, как какой-то мужик на улице смотрит на нее, открыв рот, задрав голову. И не удивительно, ведь она же почти голая. Она показала мужику средний палец и отошла от окна.
Снова остановилась в прихожей перед зеркалом и почему-то вдруг вспомнила свой любимый стих Кати Бушуевой.
Мне на пути везде заслоны,
Везде помеха.
Над головой моей вороны
И волчье эхо.
И голубое небо глухо
И безучастно.
Я вызываю добрых духов,
Но все напрасно.
Не быть мне умной и богатой,
А быть убогой.
Ведь даже ты ушел куда-то
Своей дорогой.
И ветер сдерживает стоны,
Давясь от смеха.
Над головой моей вороны
И волчье эхо.
Грустно усмехнувшись, она вернулась в свою комнату, достала из шкафа джинсовый сарафан, черную майку, оделась, расчесала свою взлохмаченную косу, повесила на плетеный кожаный пояс такой же «ксивничек» с ключами и валютой и вышла из квартиры, хлопнув что есть силы дверью – для соседей, и отправилась «побродить по городу».
***
Деньги кончились. Надо было поменять валюту. Ох, как она это не любила… Чтобы это делать официально, нужна была куча документов, среди которых и справка с места работы, а собрать всё это было нереально. Она продавала баксы одному валютчику, который её постоянно доставал при встречах, но никогда не обманывал при расчетах, поэтому приходилось ходить к нему.
Спешить Лене было некуда (валютчик торчал на Комаровке целый день), и она медленно пошла по своему проспекту по цветущей каштановой аллее, разглядывая свечи соцветий на деревьях. На перекрестке она села на трамвай и поехала на Комаровку.
Она любила ездить на трамваях, их маршруты пролегали по самым старым городским улицам и навевали настроение. В трамвае Лене вспомнилось еще одно стихотворение её «любимой» Кати :
Не ощущая холода,
Иду в толпе пропащая.
Я без ума от города,
Веселого, спешащего.
Люблю щиты рекламные,
Вдоль улицы торчащие.
И виды панорамные,
И огоньки дрожащие.
И эту дурь блаженную,
И речь замысловатую,
И над рекой страшенную
Уродливую статую.
И облака белесые,
Измазанные в твороге,
И рожи красноносые
Мне тоже очень дороги.
Не поправляя ношу, я
Иду еле заметная.
Любовь-то нехорошая,
Любовь-то безответная.
«Вот и Комаровка. А вон и жлоб мой с кем-то трется», - думала Лена, подходя к месту.
«Жлоб» был здоровый мужик в джинсе. Он издали увидел Лену и «запел»:
- А! Прекрасная Елена! Ну, можно поздравить с хорошим уловом? Неужели опять баксы? Или ты место знаешь, или у тебя даже крыша есть…
- Кончай! – не сдержалась Лена, - на валюту, деньги давай и развалили.
- Эх, да я бы с удовольствием, это самое… кончил…
Лена вышла из себя:
- Слушай, амбал, в твоей черепной коробке есть мозги?! Что ты несешь всё время, ну что ты несешь?! Хочешь, чтобы я другого нашла? Так вас, жлобов, навалом. Давай деньги, козёл!
Козел опешил, постоял молча, потом отсчитал деньги и изрёк:
- Испугала… сучка… - и неожиданно провел ладонью по правой лениной груди.
Лена выхватила деньги, запихнула нервно в ксивник и быстро пошла прочь.
Дойдя до перекрестка, она нырнула в метро. К поездам вёл длинный подземный переход, заполненный киосками и маленькими магазинчиками. Из киоска с видео-аудио зазвучало «Серебро Господа моего», и взвинченная до предела Лена остановилась и расплакалась. Постояв немного у стены, она успокоилась и, злясь на саму себя, купила эту кассету и зашла в метро.
Вышла она на Октябрьской и побрела к «Пингвину» по Ленинскому проспекту.
***
То налетал, то падал вихрь.
Москва дышала часто, тихо.
Бомжи на лавках голосили.
“Который час?” — меня спросили.
А я стояла и молчала.
В киоске музыка звучала.
Росли раскаты близкой бури.
Сосиски в тесте, хачапури
Дымились, жарились, съедались.
Прохожие вокруг толкались.
А я стояла и молчала.
В киоске музыка звучала.
И вскоре ветер злой и гадкий
Сорвал торговые палатки.
Закапал дождь, взлетели птицы,
И надо было торопиться.
А я стояла и молчала.
В киоске музыка звучала.
***
Боже, внеси меня в списки влюбленных,
В списки казненных уколами в сердце.
В списки к бессмертию приговоренных,
Тех, кому некуда, не к кому деться.
Боже, внеси меня в списки рожденных,
В списки плененных игрою на нервах,
В списки готовых, вот-вот расчлененных,
Тех, что недавно хранились в резервах.
В списки пропавших, чужих, отдаленных,
В списки больных, тяжело опьяненных,
Бритых, побитых, заразных, клейменных.
Боже, внеси меня в списки влюбленных.
***
На Пингвине никого из знакомых не было. Лена решила позавтракать, взяла кофе с булочкой, села в самый дальний угол и стала наблюдать за входившими.
«Вот вошла разодетая «дама, приятная во всех отношениях» (слова Гоголя Н.В.), наверняка из какого-нибудь НИИ, инженер или бухгалтер», - подумала Лена, - Вот зашли две девчонки, наверняка поклонницы Ласкового Мая, хобзайки, брезгливо оглядываются. По их мнению, здесь конечно же собираются проститутки и ублюдки. Вишь ты, как на меня уставились. Наверняка, я у них наркоманка, а может…» Лена усмехнулась. Девчонки потолкались у стойки и вышли.
«А вот зашел системник, сразу узнать, особенно этого…, ни с кем не спутаешь. Рыжий, как… (она не смогла придумать сравнения). Рожа бледная, аж просвечивают жилы, под глазами синяки. Ну и шевелюра у него, как… осенний серебристый клен… а прикид!... Джинсы совсем древние и такая же джинсовая рубашка на голое пузо… Совсем синяк-доходяга и так рано здесь. Надо познакомиться. Где-то я его раньше встречала?...»
«Синяк-доходяга» последнее время любил шататься днем по городу и забрел тоже позавтракать в Пингвин. Взял кофе и огляделся. Увидев Лену, с минуту смотрел на нее, а потом подошел и сел рядом.
- Привет, - сказал он.
- Привет, - ответила она.
- Ник, - сказал он.
- Лена, - сказала она.
- Где-то я тебя раньше видел…
- Я тебя тоже…
- Не знаю почему, но ты мне кажешься забытой знакомой. Очень странно, - Ник отхлебнул кофе.
- Наверно мы встречались на каком-нибудь концерте.
- Да? – Ник уставился на нее своими пронзительными карими глазами и вдруг воскликнул:
- А! Я вспомнил! Я вспомнил! Мы с тобой учились в технологическом институте! Я тебя видел на лекциях!
- Врешь, - удивленно протянула Лена.
- Не вру, я там целых пол-года ошивался, - ответил Ник.
Помолчали.
Ник:
- Ты ходила в театр Арт?
- Нет.
- А в клуб на Ударнике? Наверняка ты там бывала.
- Нигде я не бывала. Я все собираюсь, а пока только в АКЛ тусуюсь на Челюскинцах, да и то мне там давно надоело. А знаешь, к нам опять скоро Гребень приезжает. Ты ходил на него прошлой зимой? Я одна живу, институт бросила, родаки в командировку свалили надолго…
- Знаю, что приезжает… Ходил, чуть не затоптали меня тогда…
- Ха, меня тоже. А ты вообще чем занимаешься?
- Я в театре играю и песни пишу. Для нашей группы, в нашем клубе… Слушай, а идем со мной, а то что это ты одна, одной быть обломно, по себе знаю.
- Ну идем… - растерялась Лена, - а куда?
- Пошли к нам, на Дачную, я тебе всё расскажу по дороге, а то я что-то «выдохся» уже от этих сглазов…
Они вышли под презрительные взгляды дневных посетителей Пингвина и поехали на улицу Дачную, дом 14, возле ж/д станции Южная.
Там уже год жили Ник, Миша и Даня, который сдал свою квартиру и переселился к друзьям. Вместе ведь веселее.
***
Миша оказался для друзей просто находкой. Он был страшный домосед и хозяйственник. Посадил маленький огород, возродил бывший на участке запущенный сад, развел цветы. Он прекрасно готовил, успевая при этом писать свои картины. Сейчас он торчал на чердаке, где оборудовал себе студию. Даня был на сессии в своем радиотехе.
Ник с Леной прошли двор и зашли в дом. В доме было три комнаты. Одна большая, оборудованная под аудио-студию. Вторая поменьше с тремя кроватями, в ней еще стоял стол с Даниным компом, за которым он занимался. Третья комната – совсем маленькая, что-то вроде столовой. В доме оборудовали паровое отопление на газу, водопровод и канализацию. На большой веранде стоял еще один стол. Во дворе, скрытом от улицы глухим разрисованным Мишей высоким забором, был такой же разрисованный сарай, доставшийся от прежних владельцев, но уже не нужный. У стены сарая поставили длинную широкую скамейку под навесом. Друзья были очень довольны своим домом.
Лена, услышав, что на чердаке кто-то «шевелится», запросилась туда. Но Ник сказал, что Мишу не стоит отвлекать, и они вышли во двор, под сарай на скамейку, где Ник рассказал ей всё про «СК», Мишу и Даню, показал Мишины старые картины, хранившиеся в сарае. Новыми в доме были увешаны все стены. Миша сам делал к ним рамки.
Лена была в восторге. Ей давно уже хотелось попасть в такую компанию, но ничего похожего не было, одни угрюмые фаны Гребня на АКЛ. И вдруг такой прекрасный рыжий Ник сидит с ней рядышком на скамейке и рассказывает про друга художника и про свой театр и свою группу.
Во дворе цвел сад и уже зацветала сирень. День был пасмурный, но не холодный.
Лена на время совсем забылась, но скоро спохватилась:
- Ну что, - глубоко вздохнула она, - мне пора.
- Нет… Ты чего?
- Мне нужно идти. Я ведь газеты продаю в одном издательстве, по электричкам. Как напечатают, так я и являюсь, за три дня – номер. Сегодня третий день. Потрясающе паршивое дело, но мне надо.
- Зачем?
- Я так самосовершенствуюсь – борюсь с застенчивостью. Специально одеваюсь так, как никто, то есть – как хочу. Бывает, что пристают, но в основном смотрят, а я от этого расту над собой.
- А когда пристают?...
- Заступаются.
- Всегда?
- В основном.
- Да, в тебе есть что-то, что мимо не пройдешь. Если ты не испугаешься зала, ты будешь здорово играть, мне кажется.
- Ты думаешь?
- Обязательно! Слушай, так пошли вместе твои газеты продадим.
- Ну пошли. А ко мне заскочим? Я надену один прикид – закачаешься.
- А по-моему, и от этого уже качаются.
- Да? Тогда – ладно. Нам на Машерова-137.
- Аж?!
- Не бывал?
- Нет.
- Ну вот, а потом – на вокзал.
***
На Машерова-137 в каком-то подвале какой-то волосатый хмырь в майке простой белой семейной вышел им навстречу и сказал, совершенно не обратив внимания на Ника:
- А, прекрасная Елена, ну ты смотри сегодня, осторожней, а то попадешься, как в прошлый раз.
- Ни фига! Я сегодня еще лучше буду. Это тогда случайно, да и не страшно. Насыпай скорей свою макулатуру в мешок и мы пойдем.
Хмырь, запихивая огромную пачку газет в почтовую сумку на широком ремне, взглянул наконец на Ника и неожиданно его «признал»:
- Э, брат! Так я тебя в театре видел! Здорово! Классно ты представляешь. Ты от куда его знаешь? – к Лене.
- Сегодня познакомились на Пингвине.
- Везет же тебе, красавица.
- Кончай прикалываться и шевелись давай, я домой еще хочу заскочить успеть, переодеться.
- Ну, попадешься, смотри, выручать больше не попрусь.
- Не переживай. Насыпал? Давай. Ого-го! Чё-то сегодня тяжело.
Ник:
- Давай я понесу.
- Ну, на…
Ник взвалил на себя сумку и пошел на выход. Лена за ним. Хмырь, глядя им вслед, удивленно усмехался и чесался в своей козлиной бородке.
По дороге Ник:
- А что за пресса?
- Да – всего понемногу, чертовщина, сэкс, сплетни, в общем – дрянь – желтая пресса – «жэ пэ», как сказал Б.Г.
- Это не только он сказал.
- Я знаю.
- А почем?
- Да вот хотим трояк заломить, но совесть не позволяет, два рэ всего.
- А сколько листов?
- Шесть, как полагается.
- Ну так и два рэ – окей.
- Формат большой и печать цветная.
- Ну тогда – по три, раз формат большой…
Рассмеялись и зашли в Ленин подъезд.
Дома Лена переоделась в шорты из обрезанных коротко древних джинс, майку цвета хаки, завязала на голову голубую косунку и нацепила на руки что-то около 15-ти браслетов разных мастей, навела сильные «глаза» и накрасила губы тёмной помадой, на ноги надела «солдатские» ботинки. Получилось что-то вроде Агузаровой. Ник молча наблюдал за всем и наконец спросил:
- Слушай, а не через чур?
- Не-а! Надо же людей веселить кому-то. Представляешь – какое событие – придут и будут дома всем базарить: «А вот я сегодня в электричке купил газету за два рэ у дурочки одной» и т.д. и т.п., но всё же купил! И, я думаю, за один мой вид платят, и три рэ заплатят. Ну, пошли, что ли? Да не косись ты на меня так, ты не лучше со своим синим лицом, голым пузом и рыжей шевелюрой, а я еще не сильно прикинулась, не сэйшены я круче одеваюсь.
На улице на них постоянно оглядывались, но Лена ничего не замечала. Под косыми взглядами в троллейбусе приехали на вокзал наконец, спустились в переход и……….
Не поверили своим глазам. Хорошо уже знакомая седая бабка – распространитель билетов, наклеивала на стену портрет-афишу Гребня. Остановились. Через пару минут бабка разложила складные столик и табуретку, уселась и достала из сумки билеты.
Ник:
- Пока купим четыре штуки – тебе и мне с моими корешами, да? А там посмотрим, или ты с подружками?
- Да ну их! Покупай четыре, на деньги, возьми.
- Давай на всех, вечером верну, я с собой не ношу столько – или теряю, или крадут.
Он купил билеты в самом ближнем ряду, что имелись у бабки, за 8х4=36рэ и положил их в левый нагрудный карман своей джинсовой вечно не застёгнутой рубашки.
- На сердце, - сказал он, счастливо улыбаясь и поглаживая себя по груди. Лена посмотрела на него как-то странно и ничего не сказала.
Зашли в первую попавшуюся электричку, в хвост. Сели и стали ждать отправления. Когда электричка пошла, Лена встала и громко сказала:
- Сплетни, скандалы, анекдоты, сэкс, чертовщина, политика, программа ТВ на неделю – всё это можно прочесть всего за два рубля в газете «Отдыхай». Газета «Отдыхай» - всего два рубля, покупаем в дорогу пожалуйста.
Некоторые, сидящие спиной, повернулись и большинство стало вытаскивать, деньги из карманов и сумок. Кое-кто продолжал смотреть на Лену, открыв рот.
Лена медленно продвигалась по вагону. Впереди сидела компания качков в адидасе и, бросив карты, ожидала её, широко скалясь. Наконец Лена подошла к ним. И началось:
- О! Кто это? Тёлка в трусах! Какие ножки, какие сапожки, какие трусы, а можно потрогать? – и сидящий с краю амбал дебильной наружности положил ей руку на шорты, которых эти люди явно еще ни на ком не видели. Лена, молча, быстро отошла от них и продолжала свое дело.
Ник наблюдал за всем этим, таща за ней следом сумку.
Амбал не унимался:
- Ну куда же ты?! Я еще газетку не купил. Иди сюда, сучка, вместе почитаем, - и он двинул вслед за Леной. Но вдруг на его пути встал парень довольно солидной наружности. В одну секунду амбал оказался на полу, а парень вернулся на место.
Лена вышла в тамбур. За ней Ник. А следом за ними тот парень, спустя некоторое время. Он обратился к Лене со следующим предложением:
- Дело в том, что я издатель одной независимой газеты. Могу дать подзаработать еще, хочешь?
Лена не знала, что ответить, ей было просто интересно, о деньгах она пока не сильно задумывалась. Поразмышляв минуту, она согласилась. Парень сказал:
- Вот и прекрасно, тогда завтра в 10 жду по адресу Ленинский проспект – 97.
- Ладно.
- Только – совет – не одевайся так, если не хочешь неприятностей.
- Вот еще, - и она хлопнула дверью тамбура.
Продолжение следует
http://proza.ru/2018/12/18/205