В 1955 году мне исполнилось двадцать лет. Я окончил художественное училище, и уж было хотел оформляться на работу в школу учителем рисования и черчения. Но вдруг получил повестку из военкомата срочно прибыть на призывной пункт. И это удивило меня: я был близорук, носил очки и считал себя непригодным к армейской службе. Но то ли в этом году что-то изменили в призывных правилах, то ли на меня, близорукого, работники военкомата имели какие-то свои особые виды.
И за три года моей армейской службы я не повстречал ни одного военнослужащего в очках: ни солдата, ни сержанта, ни офицера. А потому могу с уверенностью утверждать: в те годы я был единственным солдатом-очкариком в Советской армии.
Когда я уже проходил армейскую службу и бывал в увольнении в столице нашей Родины Москве, то часто на улицах ко мне подходили женщины, матери будущих призывников, и с тревогой в глазах спрашивали меня, мол, неужели и их сыновей со слабым зрением призовут на воинскую службу. И я, как мог, пытался объяснить, успокоить взволнованных женщин, но и сам не мог понять, как я, близорукий, оказался в рядах Советской армии.
А призвали меня в инженерные войска. И если память мне не изменяет, только в начале пятидесятых инженерно-сапёрные подразделения обрели статус самостоятельного рода войск и стали называться инженерными войсками.
И почему-то считалось, что служить в инженерных войсках особо почётно и престижно.
Военком, который формировал нашу небольшую группу для отправки в воинскую часть, напутствовал нас такими словами: «Повезло вам, ребята, направляетесь вы служить в особый отдельный батальон с прямым подчинением штабу инженерных войск. Я бы и сам посчитал за счастье служить в таком «элитном подразделении».
И действительно, батальон оказался и особым, и отдельным, и при штабе инженерных войск. И располагался батальон в престижном месте, недалеко от Москвы, в лесополосе по Волоколамскому шоссе.
Но вот какого-то особого везения, которое нам обещал товарищ военком, мы, молодые солдаты-призывники, так и не почувствовали.
Первая же зима встретила нас тридцатиградусными морозами, и армейская служба показалась нам очень суровой, если не сказать, невыносимой. И это неудивительно. В те годы министром обороны страны был герой войны маршал Жуков. А при таком героическом министре не расслабишься и не забалуешь.
Три года я провёл в этом «элитном» батальоне. И многое уже забылось. Но какие-то разрозненные эпизоды армейской жизни всплывают в моей памяти. И я тешу себя надеждой, что прочтя мои воспоминания, вы по-доброму посмеётесь над ними и взгрустнёте, и вспомните свои армейские годы.
Армейские курьёзы
Мы, молодые солдаты первого года службы, измотаны бесконечными придирками, строевой муштрой, марш-бросками, издевательствами командиров.
Наш взвод построен на плацу. Сержант обращается к нам: «Троих из вас необходимо послать на курсы поваров. Желающие, шаг вперёд!»
И весь наш взвод шагнул вперёд.
* * *
Солдатик нашего призыва, худенький и какой-то жалкий, вдруг стал по ночам писаться. То ли он, действительно, страдал недержанием мочи, то ли симулировал эту болезнь. Мы посмеивались над несчастным, но сочувствовали.
Кровати в казарме были двухъярусные, солдатик спал на верхней кровати, а под ним спал наш сержант. И вот как-то ночью солдатик умудрился обоссать своего командира. Ну и отправили «зассыху» в госпиталь, откуда он к нам уже не вернулся.
* * *
Солдат из соседнего взвода, не выдержав тягот армейской жизни, попытался симулировать сумасшествие. Срезал солдат с кителя металлические пуговицы и три из них пришил на свой голый живот. Пытался солдат пришить к животу и четвёртую пуговицу, но не успел: безумца скрутили, поместили в санчасть, срезали с живота пуговицы и смазали раны зелёнкой.
Батальонное начальство, видимо, замяло этот курьёзный случай и перевело солдата в другую воинскую часть.
* * *
Кто-то из солдат в уборной навалил кучу говна, и такой величины, что это казалось невероятным! А навалил, как бы напоказ, из озорства, помимо дыры. И все солдаты части ходили смотреть на эту кучу. И я ходил.
* * *
Петька Мизинов из хозвзвода просился в отпуск, но ему отказывали. Отчаявшись, Петька выпил водки и с собакой по кличке «Сапёр», жившей при хозвзводе, заявился в штаб, прямиком к комбату. Комбат был удивлён и растерян, увидев на пороге своего кабинета пьяного солдата с собакой на поводке.
А Петька не растерялся и довольно развязно, без соблюдения устава, обратился к комбату: «Полковник, дай отпуск!»
Ну и отправили бедолагу, но не в отпуск, а на гауптвахту.
Солдатская пища
Солдатская еда была незамысловатой: щи со свининой, перловая каша, картофельное пюре с котлетой, тушёная капуста с кусочками свиного сала, компот, кисель.
И, казалось бы, и пища здоровая, и в достаточном количестве, но мы, молодые солдаты, первые полгода службы испытывали постоянный голод.
Я не любил тушёную капусту, а до призыва в армию меня от неё даже тошнило. Но удивительно, уже через месяц я полюбил это блюдо и, бывало, просил добавки, благо раздатчик Вася знал меня, были мы с ним из одного призыва, и никогда не отказывал.
И вспоминаю я удивительное блюдо, в котором как-то уживались несовместимые между собой, на мой взгляд, продукты: перловая каша и солёная селёдка. И когда я приступал к такому необычному блюду, то терялся, не зная, то ли кашу есть, то ли из селёдки кости вытаскивать. Видимо, и многие солдаты оказывались в недоумении перед таким блюдом и оставляли селёдку в тарелках несъеденной.
А разнообразить солдатский рацион иной едой мы не могли. В военторге на территории части мы могли купить только сладкое: конфеты, печенье.
Сейчас-то солдат-срочников родители, родственники, невесты навещают с подарками, с деликатесами всяческими. И посылки пищевые солдаты получают из дома. А в наше время такого не было и в помине. На армейскую-то службу в те годы смотрели, как на неизбежное испытание и естественный процесс превращения юноши в мужчину. А если учесть, что в Советской армии ещё не знали «дедовщины», то и не было у родителей беспокойства за своих чад.
Сержанты-весельчаки
Притеснений от старослужащих мы, молодые солдаты, не испытывали. А о «дедовщине» в те годы в Советской армии и не слыхивали. Но сержанты и старшины над нами издевались, унижали и физически, и морально.
Не все солдаты-призывники были готовы к армейской службе. И бывало, сержанты, то ли от излишнего усердия, то ли из озорства, применяли к таким недозволенные методы физического воспитания.
Я был свидетелем, как сержант на марш-броске тащил за собой на верёвке, закреплённой на его поясном ремне, молодого солдата. У солдата заплетались ноги, он спотыкался, падал, но сержант был неумолим. Так и дотащил бедолагу на верёвке до пункта назначения.
А бывало, когда после учебных занятий мы, уставшие, измотанные муштрой, марш-бросками, возвращались в расположение части, то последние 200–300 метров до казармы сержанты заставляли нас проходить «на корточках», а зимой проползать «по-пластунски». И некоторым солдатам такое передвижение давалось с большим трудом. Отстающих сержанты подбадривали пинками по мягкому месту и отборным матом.
Любимым развлечением сержантов было наказывать нас пробежкой в лютый мороз без шапок-ушанок. И было много обмороженных носов и ушей. Как-то и я отморозил уши, да так, что и сейчас, по прошествии стольких лет, мои уши не выносят даже лёгкого мороза.
Еще было наказание под названием «Смотреть телевизор». Нам приказывали надеть противогазы, предварительно перекрыв в них доступ воздуха, и заставляли бежать. Мы задыхались, хрипели, падали, но сержанты поднимали нас и принуждали продолжать бег.
Особо отличался в таких издевательствах над молодыми солдатами сержант по фамилии Белянцев.
Сержант Белянцев слыл весельчаком. Бывало, увидев солдата в неначищенных сапогах, с незастёгнутой пуговицей на гимнастёрке, сержант Белянцев брал солдата за пряжку поясного ремня, встряхивал, как тряпичную куклу, и кричал ему в лицо: «Здравствуй, жопа, Новый год!»
На втором году моей службы Белянцев демобилизовался, а вскоре мы узнали, что ему сенокосилкой отрезало ноги – пьяным был и заснул в поле. И мало кто из нас посочувствовал сержанту Белянцеву.
«Конь»
Наказанием для нас в гимнастическом зале был спортивный снаряд «конь». Не все молодые солдаты могли перепрыгнуть через «коня». И таких неловких сержант «поощрял» своеобразным способом. Сержант не отдавал солдату письмо, пришедшее из дома, пока тот хоть как-то не преодолеет «строптивое животное».
И несчастный солдатик до десяти раз подряд пытался перепрыгнуть через «коня», и бывало, уже в отчаянии бросался на него и летел вниз головой. И только тогда невозмутимый сержант вручал измученному, еле державшемуся на ногах солдату, весточку из родимого дома.
Как-то зашёл в гимнастический зал комбат. Посмотрел он на наши тщетные попытки перепрыгнуть через «коня» и, видимо, был очень огорчён увиденным. Снял комбат китель, разбежался и перемахнул через «коня», даже не коснувшись его руками. Комбат был небольшого росточка, с виду тщедушный и, по нашим понятиям, уже старый И мы, молодые здоровые парни, долго ещё стояли с открытыми ртами.
«Запевай!»
Мы не любили солдатские строевые песни и, видимо, потому, что пели их по принуждению.
Когда, уставшие после учений, возвращались мы в расположение части или ранним утром, невыспавшиеся, шли по Волоколамскому шоссе в поселковую баню, сержант, быть может, желая поднять наш дух, подавал команду: «Запевай!» А нам было не до песен и, бывало, мы не подчинялись команде, и сержант материл нас, приказывал то бежать, то маршировать на месте. И мы сдавались: кто-то из нас запевал, а за ним и все остальные нарочито противными, заунывными голосами подхватывали припев популярной в те годы солдатской песни.
Я и сейчас помню припев этой песни: «А для тебя, родная, есть почта полевая. Солдаты, в путь, в путь, в путь!»
Политзанятия
Много было солдат, призванных из небольших городков, посёлков, деревень. Имели они образование либо «семилетку», либо ПТУ. И на политзанятиях молодые солдаты удивляли и приводили в отчаяние почти полным отсутствием каких-либо знаний молоденького лейтенанта-политрука.
Молодые солдаты ничего не знали ни о государственном устройстве страны, ни о структуре власти. И многого другого не знали молодые солдаты. Но какой ужас испытал лейтенант, когда обнаружилось, что некоторые из его подопечных не могут назвать имя первого секретаря ЦК КПСС.
А как-то на одном из политзанятий случился такой казус. Лейтенант спросил молодого солдата: «Какая общественно-политическая формация придёт на смену социализму?» Солдат подумал и сказал: «Капитализм». Ну и лейтенанту-то впору и заплакать было.
А ведь правду сказал солдатик: не прошло и пятидесяти лет, как на смену социализму в нашей стране пришёл проклятый капитализм.
Генерал
Я получил первое своё увольнение в Москву.
Шёл я по московской улице в новеньком обмундировании, начищенных до блеска сапогах и в очках. И вдруг вижу: навстречу мне идёт генерал.
Я его ещё издали приметил, солидный такой генерал, в штанах с красными лампасами.
И заметил я, что прохожие остановились и с любопытством смотрят на меня, видимо, интересно им было, как молоденький солдатик поприветствует генерала.
А я судорожно вспоминал порядок приветствия высшего офицера. И, слава Богу, вспомнил. Последние десять метров до генерала – так положено по уставу – я уже шёл строевым, печатая шаг, а когда проходил мимо генерала, отдал честь с поворотом головы в его сторону. Генерал кивнул мне и улыбнулся. А я заметил на его лице лёгкое удивление: видимо, и он впервые видел солдата в очках.
Движение по улице возобновилось, прохожие остались довольны, а я был горд.
Маршал и орден Победы
На площадке рядом с солдатским клубом стоял трёхметровый щит с портретом маршала Жукова.
В 1957 году Жукова лишили поста министра вооружённых сил. И мне как художнику приказано было закрасить портрет маршала. Я выполнил приказ, а поверх портрета нарисовал орден Победы, георгиевскую ленту и дубовые листья.
Моя боевая подготовка
За три года армейской службы я два раза стрелял из винтовки, три раза из автомата Калашникова, один раз бросил гранату, но она почему-то не взорвалась, установил и разминировал около двух десятков мин, противопехотных и противотанковых.
Солдатский отдых
В воскресный день солдаты отдыхали. Кто-то, получив увольнение, ехал на электричке в Москву, приезжали из ближайшего городка самодеятельные артисты, вечером в клубе кино или лекция о международном положении.
А я, бывало, покупал в военторге двести граммов популярных в те годы конфет «Школьные» и забирался на крышу сарая, стоявшего у забора. Крыша сарая была покатой в сторону леса, и с территории части меня не было видно.
Я лежал на крыше, ел конфеты и смотрел, как по голубому небу проплывают белые облака. И было ощущение свободы. И казалось мне в эти минуты, что жизнь на такая уж и тягостная.
Стенгазета
Одной из моих обязанностей как художника при солдатском клубе был выпуск стенной газеты. Но я не только художественно оформлял стенгазету, рисовал карикатуры на нерадивых солдат, но и писал в газету заметки. И получалось, что стенгазета была почти на сто процентов моим детищем.
Стенгазета вывешивалась в клубе в воскресный день за час до киносеанса. Солдаты с интересом читали заметки о жизни батальона, а карикатуры вызывали у них смех, шутки, но бывало, что от безобидных шуток переходили и к оскорблениям, и завязывались потасовки, заканчивавшиеся разбитыми носами и синяками. Как-то был случай, когда в стенгазете, с подачи моего непосредственного начальника, я нарисовал карикатуру на солдата по фамилии Матюшкин, изобразив его сидящим на ночном горшке. Какая была подпись под карикатурой, я уж и не припомню, но когда этот Матюшкин увидел себя сидящим на ночном горшке, услышал насмешки со стороны солдат, столпившихся около стенгазеты, то не сдержался, сорвал газету со стены и разорвал её в клочья. Ну и отправили обиженного солдата Матюшкина на гауптвахту.
А я стоял в стороне. Мне было интересно наблюдать за солдатами, их реакцией на моё художественно-литературное творчество. И удивлялся я наивности солдат, и мне не было весело, а было почему-то грустно.
Ефрейтор-художник
Последний год своей армейской службы я уже не был простым солдатом, а служил художником при солдатском клубе, писал к праздникам лозунги, рисовал панно, оформлял стенную газету, исполнял обязанности библиотекаря. Я свободно общался с офицерами и не подчинялся солдатскому распорядку дня. А молодые солдаты смотрели на меня уже как на привилегированного военнослужащего и при встрече отдавали мне, ефрейтору, воинскую честь.
Мешок с картошкой
Летом 1958 года я получил в штабе части документ о моей демобилизации.
В этом году поступила в армию инструкция о досрочной демобилизации солдат, поступающих в высшие учебные заведения. Ну я и воспользовался этой льготой, подал заявление о поступлении в педагогический институт. А на какой факультет, сейчас уж и не скажу.
Не помню, какие чувства я испытывал в последний день моего пребывания на территории части. Но помню, как подпортил мне радостное настроение подполковник Ерохин. Приказал он мне отнести со склада на его квартиру, находящуюся за пределами части, тяжеленный мешок с картошкой. То ли подполковник забыл о моей демобилизации, то ли поступил так из вредности.
А мешок оказался не по моим силам, и нёс я его с остановками на отдых и проклятиями в адрес зловредного подполковника.
Кирзовые сапоги
Возвратился я домой после трёхлетней армейской службы без гроша в кармане, но в новеньком, с иголочки, обмундировании и новых кирзовых сапогах.
И уже на следующий день поехал я на рынок и продал своё солдатское обмундирование и кирзовые сапоги, а на вырученные деньги купил себе куртку и штаны. Кирзовые солдатские сапоги были в те годы в большой цене.
А в институт я не поступил. Не до учения мне тогда было. Но на первый вступительный экзамен я был обязан явиться. И, помню, писал я сочинение по роману М.Горького «Мать». А что уж я там написал, сейчас и не припомню. Но потому, что получил я «неуд.», можно судить, что ничего путного не написал. А я и не опечалился, я и ожидал такого результата. Свобода для меня тогда была важнее института.
Специалист штабной службы
А через два года я получил «весточку» из военкомата. И оказалось, что меня как сапёра-минёра должны были направить на переподготовку в одно из подразделений инженерных войск. И это не было для меня удивительно, ведь батальон, в котором я проходил службу, был сапёрным.
Но когда работники военкомата заглянули в мой военный билет, то в графе «военное звание, специальность» обнаружили такую запись: «ефрейтор, специалист штабной службы». Удивились работники военкомата, призадумались и сказали, что такие специалисты им не нужны, и отпустили меня восвояси. И уж больше не беспокоили.
В 1963 году я по какой-то надобности приехал в Москву. И вдруг так захотелось мне увидеть места, где я когда-то служил! Ну и не устоял я перед ностальгией, сел в электричку, доехал до станции Опалиха и по Волоколамскому шоссе дошёл до ворот своей воинской части. Но оказалось, что моя воинская часть сменила место дислокации, а на её месте располагался пионерский лагерь. И как я ни умолял охранника, стоявшего у ворот, пропустить меня на территорию, тот был непреклонен.
Быть может, кто-то из моих сослуживцев, читая эти строки, вспомнит меня, ефрейтора в очках, и нашу «элитную» воинскую часть 47184. Но думаю, это вряд ли, ведь прошло уже шестьдесят лет и многие мои сослуживцы лежат в могилах, а тем, кто ещё жив, уже не до чтения, не до воспоминаний.