В доме комбайнера-передовика Серафима Боброва, с раннего утра было неспокойно. Завтра, их единственного, и любимого сына Поликарпа, забирали в армию.
Такое беспокойство, обычно бывает по большим церковным праздникам, на Новый год, или на свадьбу.
В каждом глотке воздуха, каждом движении за окном, царило торжество. Повсюду, в доме и на улице, пахло печеными пирогами, квашеной капустой, и подгоревшим луком.
В горнице за полированным столом, сидели двое: глава семейства Серафим Степаныч, и будущий солдат Поликарп. Они тихонько разговаривали по душам, и выпивали под соленые маслята. От доносящихся до их ноздрей из кухни ароматных запахов съестного, нестерпимо хотелось есть, и веселиться.
– Ты нас покормишь мать сегодня? – звонко крикнул Серафим жену. – А то мы тут помрем.
Невысокая, немного худая супруга Фаина, хлопотала у плиты, то и дело, вытирая фартуком свое вспотевшее лицо. Она с трех часов ночи была уже на ногах, и сильно устала.
– Некогда мне с вами тут валандаться. Еще ничего не готово, а уже скоро гости будут подходить. Смотрите там, до проводов не налижитесь. Давно сидите. Она ить крепкая у меня настойка-то. – возмущалась жена.
– Эта рази крепкая?! Так, компотик. А вот поесть не плохо бы. С грибов все в животе журчит. – фыркнул супруг.
Сын, пока отец препирался с матерью, молча разлил по большим рюмкам спиртное, и не дожидаясь батьку, тут же залпом, выпил.
Серафим исподлобья посмотрел на Поликарпа, и цокнув языком, мотнул головой. Ему показалось, что сын как-то сразу вырос за этот день, стал даже самостоятельный какой-то. Раньше бывало, ходит тише воды, ниже травы, словно мямля какая. А сегодня, за день до армии, как большой сидит за столом, и не по-детски выпивает. Вот, что значит завтра на службу. Быстро вырос сын, однако.
– Резво ты ее опрокинул сынок. Резво. – белел зубами, расплываясь в улыбке отец. – Крепкий вырос ты у нас, детина. Цельную рюмку залпом. Как из пушки засадил. Не рановато начинаешь, сын?
– Да ладно бать. – состроил гримасу Поликарп. – Можно подумать, я раньше спиртное не пробовал.
– Ты Поликашка тут не хорохорься. Ты парнем смирным рос у нас. Мы тебя с матерью пьяным сроду не видали. – завелся отец. – Поди, и девку-то не целовал, как следует?! А тут разрешили тебе выпить с отцом, и ты сразу герой. Вот отслужишь, тогда и поговорим. Не тянись к ней шибко-то. Все ить беды от нее проклятой.
Сын молча смотрел на отца. Ему были важны его родительское слово, и совет.
– Да я и щас ее не пью отец. Так, для поддержания компании с тобой. И на душе немножко не спокойно, если честно. Куда распределят служить, не знаю. Подальше бы только от дома, чтоб не хотелось убежать.
– Ждать-то тебя еще, кто будет, кроме нас с матерью, али нет? – прищурился отец. – Есть бабенка-то, какая?
– Та. – махнул рукой Поликарп, и ухмыльнулся. – Какая там еще бабенка. Когда мне было шашни-то с девчатами крутить?! Сначала школа, потом совхоз. Не получилось как-то бать.
– Ты так рукой на отца не маши. И хорошо, что нет. Этих вертихвосток только оставь без присмотра. Вы только за порог, они бегом на танцы. Вы там Родину защищаете, мать вашу, а эти финтифлюшки, понеслись одним местом по кочкам. Тьфу! У нас один служил такой. Как-то получил письмо от своей зазнобы, что, дескать, извини, встретила другого, прощай. Ну, он и повесился дьявол в сортире. Из-за бабы, в петлю. Вот как так можно, из-за дерьма, петлю на шею. Ты заруби себе на лбу, что этого добра, кругом навалом. А может еще, и встретишь, какую в городе, смазливую. Вон дядя Федя Ребров, нашего Гришки свояк, привез с войны немку, Магдой звали. Красивая такая немчура, с бесстыжими, зелеными глазами. И тут же настругал ей ребятишек. Мы с мужиками спрашиваем, зачем вам столько-то? А он паршивец, до смерти ее любил, и все боялся, что в Германию сбежит. Для этого и налепил холера выводок. Дескать, кому она с артелью-то нужна. Сам с гармонью ходит по деревне до утра, да девок гад такой брюхатит, а немка дома в четырех стенах. Ну не паршивец?!
– А где щас немка-то, батянь? Он вроде ведь один живет. – перебил отца Поликарп, и внимательно посмотрел на него.
– Уехала на Родину. Собрала всю свору, да бегом отсюда. Немцы ведь не то, что наши. У них же все по полочкам, все правильно. Они и воевали так, как по линейке. Утром наступление, вечером отбой. Все по картам, да по схемам, согласно трудового расписания. Ха-ха-ха. – громко засмеялся Серафим. – Хорошее питание, шнапсик, шоколад. Они разве знали фрицы недобитые, что мы воюем, как придется, и на чем. Одна винтовка на троих. Какое тут к чертям им расписание. До самого Берлина гнали этих сусликов. Там Магда и влюбилась в нашего Федюню. Как хреном в рукомойник угодила эта фрау. Такой ходок ее захомутал. Сам Федя Ребров, летчик-перехватчик, мать его.
Закончив разговор, Серафим разлил настойку в рюмки, достал папиросы, и распахнул окно.
На улице было солнечно, и тепло. Через открытую створку, в комнату тут же ворвался бойкий ветерок, наполнив ее весенней свежестью, и запахом цветущих яблонь.
– Все сидите? – вошла в комнату с недовольным видом Фаина. – А ты я погляжу, уже накушаться успел?! – толкнула она мужа в плечо, и цокнула.
– Да мы немножко мам. – стал заступаться сын за Серафима.
– Вижу я ваше немножко. Почти всю четверть выпили вдвоем. – со злобой буркнула мать, и сняв фартук, вышла из избы.
– Ты главное смотри там. – продолжал Серафим. – Будут подшучивать над тобой, ты тоже шути. У молодых ребят ить как? Все шутки, прибаутки. Особенно у городских над деревенскими. Дескать, Ваня-дурачок. А ты не поддавайся. Видали, не таких. А будут бить, ты тоже бей. Только кулаком, чтоб сразу с ног сшибало. Ты ить вон какой ломоть у нас вымахал. Кулак, как три моих. Я помню, до меня в армии один городской все докапывался, что, дескать, имя у меня какое-то смешное. Пытался кликать Фимкой все меня. То, да се. Я ему раз кулак показал, второй раз. Ни хрена не понимает, хохотун навозный. Тут на плацу я подошел к нему, да как поддал ему в кадык без разговора. Он на коленки сразу и упал. С тех самых пор, до самого приказа, меня по имени и отчеству все величал. Холера городская. А не хотите Серафим Степаныч, я вам картошечки поджарю?! Все угодить хотел мне, сволочь.
– Лютый ты батька, как я погляжу. – умилялся Поликарп. – А убил бы его? Не думал ты об этом?
– Да и хрен с ним, с тараканом запечным. Ты будь человеком, а не крысой какой. С людьми ведь надо по-людски, а не по-скотски. Тогда жить будешь долго, и счастливо. А раз не хочешь, то получай в кадык. Хе-хе-хе. – разошелся отец. – Дед-то твой Степан до армии знаешь, какой гвардеец был. Вроде и ростом не велик, а все село вот так держал. И все его боялись. Он если вмажет кулаком куда, так кожа сразу лопалась, надежно. Как-то приехал он в город за утюгом. Купил его, значит, и сидит в столовой на вокзале, ест. Заходят в зал четыре городских амбала. И давай над ним подтрунивать. Под кожу лезут гады мужику. Он пулей заскочил на стол, достал утюг из сумки, и как давай им шуровать. И уработал всех, как с добрым утром. Ладно, милиция во всем разобралась. А так бы посадили. Шутка дело, четыре человека при смерти.
– Вон, идут родимые! – увидел Поликарп в окно гостей, и засмеялся. – Смотри, как разоделись наши гостюшки, будто на свадьбу нарядились.
Шло время. Веселье было в самом разгаре. Родственники и друзья, сидели за накрытым цветастой клеенкой столом, вкусно кушали, и выпивали. Разнообразные закуски, от жареных гусей до различных солений, красивые бутылки крепких вин, и коньяков, бойко сменяли друг друга. Всем гостям было радостно и беззаботно.
– За Поликарпа! Служи славно сынок! Не подведи нашу деревню! – раздавались тосты в честь виновника торжества, и звонкий смех.
– Смотри, не бедокурь милок, и в самоволку там лишка не бегай. Вмиг на губу посадят, или высекут. – советовал беззубый старик Валерьян, который воевал еще в гражданскую.
– Ах ты сыночка моя, сыночка любимая! – заголосила мать, и уткнулась в ладони. – Как мы будем без тебя? Ить два года не увидим нашу светлую головушку.
Поликарп, одетый в белую, холщовую рубаху, как жених, сидел в самом центре стола, и грустил. Уезжать из дома на целых два года, никакого желания не было.
– Веселятся, сволочи такие. – думал он про себя, обводя гостей глазами. – Завтра будут спать, как лошади, а мне в автобусе трястись. Их дармоедов ехать защищать. Два года пухнуть с голодухи, на казарменных харчах. А скоро лето подойдет. Рыбалка, ягоды, грибочки. Эх, как не охота уезжать. – и Поликарп, ударив кулаком об стол, наполнил до краев стакан.
Время подходило к полуночи. Выпив ящик магазинного спиртного, все перешли на крепкий самогон, и брагу. Пузатые бутылки с мутным первачом и розовой жижей, резво перемещались по столу, заметно убывая. Выкладываемые на тарелки соленые овощи, грибы и салаты, мгновенно отправлялись в рот, не успевая сохнуть.
На всю избу, из черных колонок транзистора, невыносимо громко звучала ритмичная музыка, и лишь изредка, ее прерывал знатный деревенский гармонист Самсоныч, горланящий изо всех сил веселые частушки.
Меня в армию забрали
Вся деревня плакала,
Только милка опоздала
За сараем какала
На часах было три. До первого автобуса до райцентра, оставалось два часа.
В доме Бобровых, было на удивление тихо. Кто-то из самых пьяных гостей, спал прямо за столом, положив свою уставшую голову на цветастую скатерть. Кто-то, из более трезвых и стойких, убыл домой своими ногами. Пьяный в стельку Поликарп, вышедший ночью по нужде на улицу, обратно в избу не вернулся, и сопел у палисадника на лавке. Родители, думая, что он спит на своей кровати, сладко дремали на печке.
Ровно в четыре утра, сработал капризный будильник. От его дребезжащего, противного трезвона, все мигом соскочили с мест, и уставились спросонья друг на друга.
Поликарп, с взъерошенной, давно нестриженой головой, сидел на скамейке, и разминал виски. Внутри все тряслось, и нестерпимо ныло.
– Как ты поедешь-то такой? – цокала, и мотала головой, вышедшая из дома мать. – Зачем столько пил-то? Одно горе с тобой. Ступай до бани, и умойся из колоды. Все посвежей холодненькой водичкой.
Поликарп, на несколько секунд зажмурил глаза, покрутил в разные стороны тяжелой головой, и попытался встать.
– Вот это проводы, так проводы. Бухгалтер, милый мой бухгалтер. – пропел себе под нос мотив знакомой песни призывник, и упал на траву. – Какая нахрен армия маманя?! Хе-хе-хе. Когда с земли подняться не могу.
На улицу, в одной майке и семейных трусах, вышел отец. С трудом поставив сына на ноги, он, придерживая его под руку, повел до бани.
– Накушался ребенок?! Только молоко из соски сосать. - подкалывал он Поликарпа, и ехидно улыбался. – Куда теперь тебя такого?! Эх ты, гусь ты лапчатый!Хе. Вояка.
Чуть позади, семенила Фаина, глубоко вздыхала, и охала.
– Ну, натворил делов! Ну, натворил! Как в воду я глядела! Говорила не пей? Ведь говорила. Ох, стыдина-то какая. Срамота.
– Ладно, Файка, не бухти. Там все такие будут с бодуна. – подмигнул сыну отец, окатив его ледяной водой из ведра. – Ступай в избу мать, накапай нам на донышко.
– Ты что ли ошалел? Кому налить? Вы как поедете сейчас?
– Молча поедем. А надо будет, и гармонь возьмем. Ступай, налей. Не жилься.
На доходе шести утра, Бобровы подошли к военкомату.
Напротив учреждения, в парке, было полно народу, и царил настоящий хаос. Пьяные компании, бесцельно слонялись по аллее, и лакая прямо из горла спиртное, орали под гитару песни. Кто-то играл на гармошке, пьяным ртом горланя частушки. Повсюду слышалась матерная брань и крики. Будущие новобранцы, шатались наравне с провожатыми из стороны в сторону, плохо понимая происходящее вокруг. Где-то в дальнем углу парка, девять человек, схлестнулись в драке, и подоспевшие вовремя сотрудники милиции, пытались их разнять.
Поликарп, одетый в старое тряпье и стоптанные туфли, молча сидел на траве, и дремал. Его небритое, опухшее, с красными глазами лицо, говорило о беспробудной пьянке накануне.
– Становись! – заорал человек в военной форме. – Отставить все прощания. Через два года вернетесь мужиками. Материны котлеты не успеют перевариться в животе, как снова будете дома. Становись, я сказал!
Призывники, толкая друг друга локтями, неумело собирались в шеренги.
– Так, ты! – сразу ткнул пальцем военный в Поликарпа. – Выйти вон из строя.
Бобровы замерли, уставившись на офицера.
– С кем прибыл такой пьяный, дух? – спросил он с презрением, обведя взглядом толпу из провожатых.
– С батькой и с маткой. Ик. – пробубнил призывник, и икнул.
– Ищи своих родичей, и бегом ко мне в кабинет. Для тебя отбой по службе.
Опустив мокрую голову, Поликарп поплелся в здание военкомата. Следом за ним семенили родители. У всех трепетали поджилки, и ныло в груди.
– Ну и куда девать мне вашего оболтуса? – строго спросил офицер у отца.
– Заберите ради Бога. Я прошу. – виновато начал Серафим. – Весь год готовился парнишка.
– Готовился, говоришь? Да он стоять у вас не может, обожрался. Нет, ну ладно малость выпимши, бывает. Так ваш сынуля всех пьяней. Это что такое? Вы куда собрались? На курорт, или на службу?
Отец, махнув рукой, молча отошел в сторону, и закурил.
Поликарп стоял рядом с матерью, виновато опустив голову, и вздыхал.
– Ох-ох-ох! – заохала Фаина. – Прости уж нас родимый. Он ить так-то парень добрый, и грамоты имеет от совхозного начальства. Вчера с гостями выпил малость, шалопутный. А седня рано встали, и не выспался. Простите нас товарищ командир. Он щас в автобусе доспит, и снова будет человеком.
– Значит так. Слушайте внимательно сюда. – раскраснелся военный. – Давайте сегодня до дома. Месяцок, другой, подомовничит, и подумает. А там повестку мы повторно вам пришлем.
– Да как месяцок, товарищ начальник?! Мы ить телушку давеча продали, чтоб стол накрыть на проводы. Мы рази богачи какие. Отец всю жисть в совхозе, я на почте. Шутка дело, месяцок. Товарищ начальник. Пожалуйста возьмите. Как людям-то в глаза смотреть, если втроем домой вернемся?! – навзрыд взмолила мать военного.
– Как звать тебя, сынок ты непутевый? – обратился военком к Поликарпу.
– Поликарп Серафимыч Бобров, одна тыща девятьсот! Ик. – снова икнул призывник.
– Значит так, ухарь. Зашел вон в тот автобус, и как умер. – показал рукой в окно комиссар, и притопнул сапогом. – Бегом! Марш!
Через десять минут транспортная колонна с призывниками, скрылась за поворотом.
Серафим и Фаина Бобровы, медленно шли на вокзал. На душе, от недавнего разговора с военным, было грустно и холодно.
– Вот и отправили сынулю! – пробубнил Серафим, и снова достал папиросы.