2 версия. В 1 версии - Вагон мсла
Вея высокая и гибкая, пальчики длинные, а личико круглое, детское. Реснички, губки – все как нарисованное. Даже веснушки, они делают ее обманчиво простодушной. Улыбка ее очень красит. Улыбка лучшую подсветку дает! Волосы забраны в жгут, открывая длинную шею. Платья темные, горошистые или шелково-цветочные, ветер в оборках, медленный шаг – она вся какая-то эпическая. Но на язык скорая. Любит посмеяться. Ей скажут резкость – кому понравится? – но она не отвечает. Тут же на романс переводит: «В лунном сиянье снег серебрится... Вдоль по дороге троечка мчится. Динь-динь-динь…». Так что обидчику становится неловко. Начинают ее торопить, а она помолчит и, вздохнув, пропоет: «Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить…». И на лестнице, спускаясь-поднимаясь, поет, будто это не пыльные бетонные ступени, а русское приволье. Или идет через пустырь и запустение, а сама напевает: «Это русское приволье, это родина моя…». Всегда ее издали слышно.
Вея не любила бросать дело на полдороге. Ей хотелось разглядеть, вдуматься, приложить ручки и дойти до финала. Старшая сестра однажды отдала ей своих рыбок, потому что перестали нравиться рыбки, понравилась черепаха, а вместе рыбки и черепаха существовать не могли. Сестра переехала в свою квартирку, где черепаха получила аквариум, а изгнанные из него рыбки остались жить у Веи в банке из-под огурцов. Вея не умела пасти рыбок, но послушно мыла темные скользкие ракушки, пересаживая рыбок в чистую банку. Она занималась этим неторопливо и припевала, вытягивая губы: «Не уходи, побудь со мною, здесь так отрадно и светло… Я поцелуями покрою уста, и руки, и чело…». Ей было жалко тех, кто предназначен на выброс. Сестра, когда приходила проведать семью, морщилась на банку с вялыми рыбками и разрешала вылить содержимое в унитаз. Вея поднимала круглые бровки – так ведь они живые!
И когда Вея из дома уехала, и замуж вышла – такой же милашкой осталась. Только чаще бровки поднимала и уголки рта. Отношение к чему-либо, плохое или хорошее, не демонстрировала. Просто состроит гримаску, а там понимай, как хочешь.
Корней Алеутов, фактурный мужчина, которого она встретила на выставке, вообще при ее приближении втягивал живот. Он был небольшого роста, ей едва по плечо. На фуршете свои условности. Вея никогда не спешила первой к столу, и он принес ей фужер. И, поскольку выставка касалась театральных декораций, заговорили о театре. Он сам играл в народном театре, и она увлекалась в студенчестве. Она была чувственная, обволакивала. Молчала и улыбалась. Прямо не женщина, а тающее ванильное мороженое, не веришь – лизни.
Ах, с милым и в шалаше рай, то есть в общежитии. У них в комнате был отгорожен угол с кухонным столом и электроплиткой. А сама комнатка в русском стиле – лоскутное покрывало, плетеные половички. Лапти на стенке. Потом, когда родился Кузьма, и стало тесно, Вея замечтала о двушке, в том же корпусе. Никакой профсоюз Алеутовым не мог помочь, несмотря на то, что Вивея при нем же и состояла... За двушку большая доплата.
Вивея, она всегда работала начальницей – в любом секторе, хоть в производственном, хоть административном, и в мелком, и в крупном. Может, потому что умная, и может, потому что яркая. Гордые Вивеины плечи в белом пиджаке все чаще мелькали в президиумах, на встречах с избирателями и с зарубежными гостями. Она никогда не выходила из себя, что и ценилось начальством. Глазки эдак сощурит, губки подожмет, и конец. Начальство расплывалось, маслилось.
В их доме появилась картина. Там красовалась Вивея в образе французской пастушки, в кудряшках, искусно обернутая простыней. Мерцая матовой грудью, она облокотилась на зеленое сукно бильярдного стола, нацеливая кий для удара.
Корней сел кушать тефтели в горчичном соусе перед телевизором... Потом отнес тарелку, пошел обратно, и:
– Что... Это... Такое?
Но Вея, выходя из ванной, только бровки подняла. Простыня, которой она была обмотана, подчерчивала все прелести.
– Надеюсь, ты не забыл, что Кузьма еще в садике? Мы же не сдали его на выходные?..
Но Корней стремительно подскочил, перевернул женщину в горизонтальную позицию и яростно исполнил супружеский долг.
– Но-но, – отозвалась смешливая супруга, – ты, давай, не очень-то...
– Негодная, – прорычал Корней, – мы еще поговорим про эту картину.
– С удовольствием.
Пришедши из садика с толстяком Кузьмой и пакетом баночного пива, смуглый и джинсовый Корней раскинулся на диване и формалистично отметил достоинства нового полотна. Дескать, красиво, но слишком реалистично. Ну, нет никакого концепта. А концепт, извините, важней натуры.
– И еще нет бэкграунда! – повысил он голос. – Где, когда, с кем?
– Это мы с девчонками в финской бане, если тебя интересует грубая проза.
– А если поэзия?
– Если поэзия, то ты ей поддался, только что. Прия-атно. А ты, кажется, опять недоволен.
Но Корней, рассеяно возясь с мальчиком, продолжал бурчать. Не мог успокоиться.
– Просто я красивая, что очевидно. Но тебе это не в радость. Лучше бы подумал, где взять средства на двушку. Нет, не намекаю я на зарплату...
Вивея стала жарить толстые блины с дырками и поливать их маминым сливовым вареньем. Наконец, Алеутовы все были сыты.
– Давай поговорим серьезно, – призвала Вея, отойдя от посуды.
– А, что такое? Неужели снова про деньги?
– Ах, Гамлет, сердце рвется пополам...
– Вот и расстаньтесь с худшей половиной, чтоб с лучшею потом тем чище жить!..
Вея Алеутова нравилась мужчинам и женщинам. Ее обаяние сметало рамки пола. И это давало ей некоторую власть.
В садике сына создали театр костюма. И она, используя все свои чары, обаяла родителей, чтобы они профинансировали костюмы. Выступление их садика на городском конкурсе стало крупной акцией, и коллектив сорвал премию. Когда сцену заполнили детки, ярко одетые клубничками, помидорками и подсолнухами, весь зал встал и, стоя, аплодировал. Для шоу специально написали фолк-музыку, проспонсированную продовольственным синдикатом.
Коллектив садика ликовал и не знал, как благодарить, куда усадить Вивею Витальевну. Дом профсоюзов обещал повысить Вею в должности. Заведующая садиком Берта Ротова помогла и с обменом. Доплату согласились рассрочить. Вее порекомендовали таких штукатуров! Они сделали ремонт квартиры за сутки, сутки – на просушку.
– Боже мой! – засмеялась Вивея Витальевна с порога своей старой комнаты. – Мы, кажется, переезжаем!
Хотелось запеть, вроде: «Я ехала домой, душа была полна»!
Ей не терпелось глянуть в этот момент на Корнея, какое у него будет лицо. А Корнея почему-то не было дома. Вея пометалась и побежала в садик. Там ей попалась Тата, жена Корнеева партнера, они вместе работали на базе. «Вея, заведующая тебя ищет». Вея Кузьку за руку, и к той. В кабинете на кожаном диване лежал неузнаваемый Корней. То ли избитый, то ли пьяный. Заведующая Ротова быстро вызвонила своего мужа с машиной. Руководящая работа приучает быстро концентрироваться, женщин – тем более. Они отвезли Корнея домой. Да, у нас в образовании есть еще женщины. И коня на скаку, и мужа подружки...
– Куда ты влетел, Корней? – Вея делала супругу примочки из бодяги.
– Да я хотел перехватить у одного… а вагон угнали… откуда ж я знал?
– Какой вагон?
– С маслом…
– С каким маслом? Ты бредишь? Масла в городе нет ни в одном магазине.
– Со сливочным. Прямо с молкомбината. Договорились о продаже. Но, я думал, что по точкам разбросаю, быстро разметут… да не успел. Зато конкуренты успели провернуть, на соседней базе... А ко мне пришли за деньгами, и вот…
Вея сосредоточилась.
– А там на сколько тысяч?
– А тебе не надо знать.
Она чуть не вышла из себя.
– Ты бы о краже заявил!
– Это бесполезно...
Таланта торговать никогда за Корнеем не замечалось, вот же, куда понесло! Все замерзло у Веи внутри. Ведь и ее могут так же…
Позвонив маме, которая хорошо варила варенье, Вея услыхала, что не надо было замуж за Корнея выходить, он бездельный. Дескать, я говорила. Но денег взаймы не дам, а то поссоримся. И тут же выслала срочный перевод по телеграфу. Родные тоже любили Вею.
Она пошла обзванивать знакомых, у кого можно перезанять. Корней явился домой поздно и трезвый. Лицо у него было вдохновенное. Вивея глянула на его туго набитый портфель и зажмурилась. Он эти деньги соберет и отдаст, а дальше что? Проценты будут расти. Черные тучи над головой будут расти! Но вид у Корнея был залихватский, точно у заезжего гусара. Он и раскрытую ладонь перед собой выставил – дескать, все уладится. Она ему не верила, но, что делать... Она уже подписалась на двушку, а это долгая антимония.
Через пару месяцев к Вее Алеутовой подошла пожилая литераторша Котова, та, что про партизан пишет. Она как-то звонила в отдел Алеутовой, насчет помощи фабричному кружку ремесел. Ну, Алеутова тогда помогла, чем могла, а тут Котова лично заявилась.
– Как наше-то дельце?..
– Которое дельце?
– Ну, с портфельчиком. Я дала в долг... Муж-то ваш сюда отправил, господин Алеутов.
И тут до Веи дошло. Корней действовал по списку, но не по тому... Она накатала заявление на досрочный аванс, и партизанка ушла. А как жить дальше? Надо же все довести до конца!
– Корнюша! – запела она вечером арию Ярославны, близкую к плачу. – Ты зачем трогал партизанку? И какая сумма?
– ...надцать лимонов.
– И как ее... того... восполнить?
– Да ерунда, сам восполню. Делов-то!
Алеутову перевели ступенью выше. Но это было незаметно по зарплате, ведь над ней теперь нависала героическая Котова. У Котовой в лакированном черном ридикюле лежала расписка Корнея, вот оно как. И по-человечески сострадательная к людям, Вея начинала поневоле о чем-то сожалеть. Ведь именно Котова, как ее зовут? – Раиса? Римма? – служила знаком, что жизнь теперь пошла из последних сил. Все казалось, что повезет, что плохого меньше, чем хорошего. И вот тебе, на тебе, не показывай матери... Которая, конечно, готова на все ради дочки, но есть же предел.
Вивея плыла на яхте. В этот отпуск мама, наконец, могла вдосталь быть с внуком Кузьмой и кормить его своими пухлыми пирожками. А Вея купалась, загорала и копила тоску по любимому человеку. «Милый друг, нежный друг, я, как прежде любя, в эту ночь при луне вспоминаю тебя».
А Котова, ее на самом деле звали Рива, то есть Ревекка, пошла искать своего должника. Она устало плелась по базе, между складами номер девять и номер десять. Да еще и причитала. Тут на нее и наткнулся охранник в камуфляже... Они споткнулись друг о друга, и охранник узнал писательницу-партизанку, которая приходила к ним в училище выступать. Партизанка натуральным образом рыдала. Охранник дал ей минералки, погладил по плечу и усадил на лавку. А также сообщил начальнику охраны об этом прискорбном факте, и тот среагировал. Когда партизанке показали Корнея, та сразу закивала: «Этот, этот!».
Корнея испинали скрытно, но жестко. Пошел дождь. Корней лежал в траве и ничего не понимал. Связи с этой женщиной он не улавливал.
Вея, конечно, знала, где и когда собирается совет ветеранов. Она вошла на заседание в дорогом платье и положила перед Котовой толстую пачку денег.
– Спасибо вам, Ревекка Исаевна, больше мы к вам обращаться не будем. Мы же не знали, что среди ваших воспитанников спецназовцы есть. Всего доброго.
Рива похлопала глазами и растерянно сказала:
– Что вы, деточка, я не имела цели...
– Главное, вы попали! – Вея не сдержалась, бросила на полированный стол воротник с плеч, а это была белоснежная норка, которая так и скользнула Риве на колени. Это уж совсем было зря... Ветераны к такому не привыкли и подавленно молчали. Рива для них была герой войны, а Вея вертихвостка. – Нет, уважаемая, берите все!
После чего Вивея Витальевна гордо покинула помещение.
«Я возвращаю ваш портрет и о любви вас не молю...» – это было очень эффектно, но напрасно.
Конечно, она вышла из себя, однако сосредоточилась и постепенно вернула долг и за вагон масла, и за двушку. Она не мелочилась и не напоминала, что в долг брал муж, а не она. Она привыкла доводить дело до конца. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не вмешалась девальвация. Чтобы отвлечься от переживаний, Вея купила компьютер и стала вести таблицы финансов в Экселе. Кузя, ясное дело, запросил игры. И не просто проходил в них уровни, обгоняя взрослых. А вырос довольно сообразительным парнем, так что ругатели компьютерных игр неправы. Корней ушел из торговли, увлекся единоборствами и создал специальный сайт. Его популярность не вызывает сомнений. Неудивительно, что семье потребовались три компа, вместо одного.
И только женщина с картины улыбалась по-прежнему свежо и обольстительно.