Амьюсмент авеню в пятницу вечером – самое популярное место в городе для всей молодежи. Торговый центр, разумеется, уже закрытый в одиннадцать вечера, может предложить целый веер открытых дверей питейных заведений вдоль своих стен, выходящих на центральную улицу. Для менее активных любителей потусоваться город предлагает несколько подвальных баров – громкая музыка, длинная темная лестница, ведущая в темный дымный рот бывших кабаре и складских помещений; если есть пара лишних сотен, можно посидеть в месте поприличней, - здесь это называют рестораном – нарядная гардеробщица и хостес как с обложки местного журнала мод – все те же дрянные напитки, но в бокалах посимпатичнее. Для особо бунтарских натур есть парк, где можно выпить дрянного вина, купленного в круглосуточном магазине, - особо смекалистые переливают алкоголь в стаканы из-под пепси и смеются, проходя мимо ярких окон с напыщенными посетителями. Как можно сидеть в окружении стен, пусть красивых, модных и дорогих, когда на улице аномально теплый декабрь и все эти гирлянды на деревьях мерцают как звезды, только успевай загадывать желания? Иногда проносятся машины полиции и ревут сирены скорой, но это скорее исключение из правил в этом мире даунтауна, где праздник никогда не заканчивается, а каждый день – лишь прелюдия к яркой ночи.
Вот за этим окном подают самые вкусные бургеры во всем городе, а за этим – самое вкусное пиво. В окне на углу – вкусный кофе, но не настолько он хорош, чтобы посоветовать друзьям. Вдалеке мигает вывеска круглосуточной лапшичной, да здесь почти все круглосуточное. Если ты не круглосуточный – то уже не актуален и выпадаешь из общей тусовки.
Дерек прячет подбородок в высокий шарф и широкими шагами старается поскорее увеличить расстояние между собой и десятком актуальных геолокаций свей новостной ленты. Его цель – огромное белое здание на перекрестке, кажется, оно стоит здесь с самого зарождения Земли, такое древнее и непоколебимое, что вся мишура окружающего мира кажется как минимум вульгарной, а как максимум – опасно нестабильной. Сквозь толстые деревянные двери с узкими стеклами пробивается желтый свет, такой безопасный и теплый, что Дерек торопится к нему, как к мотылек к костру.
Он открывает тяжелую дверь и тут же погружается в пространство недвижимого воздуха, вдыхает его полной грудью и наконец-то, впервые за долгие часы прогулки, успокаивается.
Мраморные лестницы ведут в длинный зал с рядом окошек, и несколько пар глаз смотрят на него из-за пластиковых перегородок – впрочем, без особого интереса.
Он покупает почтовые марки и открытку – сегодня это «С Новым годом!» - сложный выбор из десятка предложенных почтовым оператором. На открытке улыбающийся мишка с оранжевым шарфом катит снежный ком вместе с таким же улыбающиймся зайчиком – наверное, они идут лепить снеговика. Улыбающиеся птички летают над их головами, одна держит в клюве сосновую веточку с шишкой. Дерек тоже улыбается и садится на длинную скамью за одним из столов, достает ручку из внутреннего кармана пальто и заносит руку над открыткой. Что написать? С наступающим – слишком официально и безлико. Пусть в новом году все сложится – звучит как дешевый слоган магазинов дешевых товаров по местному телевидению. Подумав еще пару минут, Дерек воодушевленно распрямляет плечи и начинает выводить витиеватые каллиграфические буквы. Клеит марки и останавливается над адресом получателя. Какой адрес на этот раз? Сколько их уже было послано, десять, двадцать, сто? И если бы дошла одна, хотя бы одна, он был бы самым счастливым человеком в мире. Все эти часы, потраченные в выборе подходящего изображения и подходящих строк, окупились бы сполна. Не знать наверняка – бесконечное мучение, но сдаться – худшее наказание.
Дерек снова смотрит на улыбающихся зверей, встает со скамьи, спускается по лестнице и выходит на улицу, в этот освежающий декабрьский холод, смешанный с запахами кальянных и жареных котлет. Огромный почтовый ящик смотрит на мир железными губами, и Дерек опускает открытку в этот холодный синий поцелуй.
*
Ему снится сон – красные розы, огромные поля красных роз, запорошенные снегом. Розы растут как кукурузы, и шипы грозятся проколоть насквозь все живое, что к ним прикоснется. Дерек стоит посреди этого поля и боится пошевелиться, подол и рукава его черного пальто уже порваны беспощадными шипами, и тут он видит ее. Она идет босиком сквозь заснеженные цветы, свадебное платье болезненно контрастирует с черными волосами и небом цвета ржаной муки. Она совершенно не старается уклониться от зеленых игл, но они ее словно обтекают, расступаются перед ней, как море в Библии. Вот она протягивает руки и растеряно смотрит на ладони, словно внезапно что-то потеряла, оглядывается по сторонам, заглядывает в красные ряды роз. Дерек кричит ее имя, но она его не слышит и не видит, и тут его карманы тяжелеют; он опускает взгляд и видит торчащие уголки всех открыток, что он писал; всех открыток, что так и не дошли до адресата с неизвестным адресом. Он вытаскивает их и бросает в ее сторону, как фрисби, картонный фейерверк взрывает неподвижный воздух яркими пятнами и черными буквами, но она по-прежнему ничего не замечает. Дерек беззвучно кричит и просыпается до того, как шипы разрезают его лицо.
*
Спустя две недели, когда наконец ударили настоящие зимние морозы, Корнелиус выехал из своего дома и направился в сторону ближайшего цветочного магазина. Дюжина нежно-розовых тюльпанов в качестве символа неминуемо приближающейся весны. Ей точно понравится. Двадцать лет назад Корнелиус, еще совсем молодой, забрал ее из роддома и после рыдал в этой самой машине, обняв маленький сонный сверток, а тюльпаны на приборной панели смеялись над его разбитыми мечтами. Для него тюльпаны стали символом разлуки, и он с каким-то мазохистским уважением относился к этой жуткой традиции, поселившийся в его лишенном радости сердце.
Дорога на кладбище покрыта нетронутым покрывалом снега, нет следов ни птиц, ни животных, ни машин, и Корнелиус даже убавляет радио, чтобы не потревожить эту чистоту ни одним лишним звуком.
Среди хирургической белизны он издалека замечает россыпь маленьких ярких пятен под памятником. Вознесенные к небу мраморные ладони полны роз, а пятна, которые Корнелиус издалека принял было за капли крови – лепестки с завернувшимися от холода краями.
Чертовы розы, снова эти чертовы розы, розы, в которые она влюбилась после знакомства с этим-как-его-Дереком, какая злая шутка, но кому пришло в голову так его разыгрывать?
Корнелиус встает на цыпочки, смахивает розы из ее рук своим букетом тюльпанов, на его лице остаются царапины от шипов, - кажется, эти цветы специально целятся, чтобы изуродовать его кожу, над которым и так не сжалилось время.
Когда с розами было покончено, он откидывает со лба прядь седых волос и видит под слоем нетронутого снега у самых ее ног видит маленького улыбающегося мишку. Корнелиус наклоняется, смахивает с него снег и берет открытку в руки. Переворачивает и несколько раз перечитывает короткую строчку. Затем рвет открытку, делает из мишки, зайчика и птичек бумажное месиво и рассыпает это нежеланное конфетти над истоптанным снегом в осколках роз.
*
В это же самое время, за тысячи километров от безымянного неизвестного кладбища безымянного неизвестного города, Дереку снится сон – все то же розовое поле, неподвижный зимний воздух и она. Она идет к нему, держа в руках новогоднюю открытку, и улыбается. Он заключает ее ледяное тело в свои горячие объятия, и беспощадные замерзшие розы тают, улетучиваются в небо крохотными облачками пара.
Вот я и здесь, думает она, и он все слышит. Я здесь, как ты и пожелал на новый год.
Ветер подхватывает открытку из ее тонких пальцев и уносит вихрем прочь, лаская редкими снежинками короткую строчку, выведенную аккуратными каллиграфическими буквами wish you were here.