Хандра. Ч. 1

Август Юг
Проведя долгие годы в размеренной жизненно-рабочей рутине -- вращаясь в своей деятельности в кругу бумажной работы и бытовых хлопот одиночной жизни не самого жизнелюбивого человека -- изредка прерывающейся тревожащими общественность событиями, как и ожидалось - последние пять лет были прожиты под чутким контролем добросовестных врачей и терапевтов, пристально следящих за состоянием душевного здоровья горожан. Липкая и обволакивающая хандра, приставшая ко всему телу, тянущая вниз, тяжелая и холодная была целью их лечебных практик и долгих разговоров в желто-белых стерильных кабинетах с запахами спирта и формалина, в комнатах теплых цветов и успокаивающей обстановки, с ароматами цедры, хвои, лаванды, и даже вне рабочих помещений - за спиной, за углом, в ярко-освещенном коридоре, шепотом со своим коллегой. Нельзя сказать, что лечение не помогало, но явных улучшений состояния не наблюдалось. Совершенно точно лишь появлялись силы встать днем, чтобы не провести все время в постели, и добавилась тошнота, вместе с легким головокружением. С такими состояниями работать, разумеется, было невозможно. Это заставило покинуть не самый плохой пост на Службе, во имя Исцеления и снабжать себя отныне из семейного наследства, что и привело к ухудшению проблем, а также к элегантному поиску их решения.
Наследство состояло из ветхого дома, в котором и была проведена вся сознательная жизнь, некоторой суммы денег, не хватившей бы на безбедную жизнь до старости и смерти, но достаточной для десятка-двух хороших лет, обширного земельного участка с протекающим по нему бурным ручьем, и ветхого же трехэтажного особняк со всем имуществом внутри него, расположившимся вдали всего участка, величественно виднеющимся позади дома.
И первое, что было сделано - это переезд из домика в начале участка в дряхлый особняк в его глубине. Домик был благополучно продан вместе с небольшим клочком земли, что помогло решить ненадолго проблему самообеспечения, а обстановка, как и рекомендовали врачи, была изменена. Теперь это мрачный и пыльный, гнетущий, со скрипами и завываниями ветра повсюду фамильный особняк, в котором все равно тесно и нечем дышать, несмотря на внушительные размеры, из-за огромного количестве вещей, годами свозимых сюда родственниками. И все эти вещи необходимо было продать. Комната за комнатой - разобрать, почистить, выкинуть что-то и подать объявление о продаже картин, предметов мебели, украшений и статуй и прочих вещей, скопившихся за годы праздной жизни. Так и проходили дни и месяцы -  после полуденного "завтрака" и нескольких часов безделья, начиналось вечернее отпирание дверей и перебирание вещей. Опись вещей на продажу, вместе со сдельной ценой и снимком, отсылалась ночью по электронной почте в газеты и журналы толстой пачкой писем, а увесистые мешки с непригодным для продажи выносились на свалку ближе к утру. Со временем образовались и постоянные покупатели, приходившие сами, или посылающие человека, разузнать - не откопалось ли в какой кладовке, чердаке или подвале что-то новое, изысканное, интересное? Не часто приходилось огорчать их, ведь даже побитая статуэтка из бронзы на греческий мотив за смешную цену приходилась им по вкусу. Время, прошедшее за очисткой большинства комнат, было все таким же тягучим, все таким же холодным и тяжелым, но оно было занято. Мысли не кружили в голове монотонно, не тянули вниз, не стремились полностью остановиться на единственном видимом выходе, а двигались вперед в поисках ценностей и определения их цены, пока в один день не была отперта темная дверь в самом конце коридора на третьем этаже. Из нее сразу почувствовался знакомый холод и запах, не сравнимый ни с чем. В свете фонаря блестели рога и копыта, пылинки на шерсти, стеклянные глаза, а также стеклянными глазами блестели темные металлически стволы и начищенной шерстью лакированные приклады. Оружейная комната с огромным столом в конце,  прямо перед огромным стеклянным шкафом с ружьями и пистолетами всевозможных моделей и годов выпуска, а на стенах и вдоль - головы и чучела животных в стеклянных футлярах, вместе с орудием их убийства и краткой историей о прошедшей охоте на небольшой деревянной подставке.
 И с этого дня жить стало тяжелее. Прекратилась уборка и разговоры с покупателями - через какое-то время пришлось даже написать письмо об уходе в "отпуск" на неопределенный срок - и все в доме замерло часы и время вместе с ним, и мысли тоже замерли, будто углядев знакомый выход. Идея, что закончить всю приходящую тоску и волнами приходящие тревожные переживания, что это знак и все попытки брыкаться и барахтаться были тщетны, с одной стороны - воодушевляла, по-своему, но с другой - парализовывала и приковывала к кровати. Отныне, почти все дела совершались лежа - отказать себе от утреннего умывания организм не мог себе в силу привычки - звонок лечащему врачу и продолжительная беседа с ним об ухудшении состояния здоровья, но не о причине, и вот уже каждый день в доме бывает один и тот же человек, интересующийся самочувствием пациента, приносящий еду и лекарства. Живой, усталый, но радостный он приходил каждый день, и уходил каждый вечер, стараясь заразить своей жизнью изо всех сил и, очевидно, тяжело вздыхая от усталости лишь за порогом моего дома. Становилось больно в груди  от его человеческих страданий, становилось тяжело дышать, становилось грустно. И, видимо, эта грусть имела отражение на лице, ведь он заметил это и тогда по его лицу растеклась широкая улыбка:
-Ну вот вы и вновь становитесь человеком.
Прошли недели, прежде чем произошло осознание его слов. Недели, прошедшие в движении мыслей, в некоей своеобразной отстраненности от себя и своих кандалов, в отстраненности, прежде всего, от дальней комнаты на третьем этаже особняка. Долгие дни пролетали в попытках связать грусть, которая, вроде как, и не проходила долгие годы, и его реакцию - такую естественную и, в то же время, непонятную, неадекватную на тяжесть другого человека. Однако же, это и оказалось человечностью и признаком жизни, которую он так долго ждал - и боль у груди, и тяжелое дыхание, и даже страдание на лице - все было признаком того, что пациент - Живой. Не просто дышит, не гниет изнутри. Нет, пациент Живой, переживает и реагирует, замечает и думает о происходящем. Он движется вперед, даже не двигаясь с места. И, руководствуясь этими рассуждениями, был сделан первый шаг. Затем - еще один и еще, пока не дошел до телефонного аппарата, где был набран номер лечащего врача и произнесены в трубку два скрипучих слова:
-Мне лучше.
Ничего, конечно, в одночасье кардинально не сменилось - жить было тяжело. Тяжело дышать и двигаться, невероятно тяжело идти вперед и не зацикливаться на одном и том же. Хождение вперед предполагало поиск и решение новых задач другими способами. Так, например, решение задачи дальней оружейной комнаты происходило утром на веранде, в созерцании копошащихся на участке старого дома новых его жильцов и их детей. Эта задача неохотно двигалась вперед, то и дело тормозя процесс, стремясь остановить движение мысли в одной ей угодной точке, именно по этому наблюдение за чем-то движущимся был строго необходим - это немного отвлекало своим мельтешением и приглушенными звуками, бессмысленными и пустыми с такого расстояния, но оттого не сильно отвлекающих, пока не почувствуется необходимость вслушаться в эту пустую болтовню и в детский визг.
Благодаря везению и огромной проделанной работе, решение проблемы было готово к исполнению как раз к тому времени, как во дворе обветшалого дома перестали слышаться утренние разговоры и выкрики детей, более не мельтешащих в огромных холодных сугробах. Утреннее чаепитие на веранде, уже вошедшее в привычку, при этом не отменялось, но вместо людского мямленья пришлось научиться слушать тишину и среди звона выслушивать шебуршание лесных зверей, их неспешные шаги и странные звуки, которые они издают на лениво ползущее солнце.
К середине зимы все оружие должно было уже достигнуть своих покупателей, или быть переплавленным, переделанным и разобранным. Все чучела и прочие останки животных розданы, проданы и выброшены, ввиду неправильного хранения последние несколько месяцев. Последним в списке числилось и было отправлено "под нож" длинное увесистое ружье, висевшее ровно над входной дверью и теперь там огромное белое пятно, прекрасно разглядываемое из-за единственного, что осталось - темного, широкого стола.
И в тот день, когда вся эта тяжесть покинула дом, знаменуя тем самым и возможность покинуть его, получив последнюю выгоду, когда единственной проблемой должно быть приведение этого мрачного особняка в презентабельный вид, на дне стакана все еще плещется что-то грустное. Но не от тоски из-за конверта, пока не раскрытого, но не предвещавшего ничего хорошего, не от грусти о доме и грядущей смены обстановки, а от маленького жучка на огромном белом пятне прямо над дверью, так хорошо видного из-за широкого, темного стола.