Мой сказ, подобен
Ручейку лесному:
То в чаще затеряется,
То разольётся вширь.
Я приглашаю вас в то время, когда по деревенской улице ходили босиком, не потому, что не во что обуться, а для того, чтоб быть к земле поближе. Катались нагишом по утренней росе, чтоб тело было чистым и духмяным, чтоб суженый был не горбатый, не рябой.
Да мало ли гаданий, приворотов, ушедших в тьму веков, ан нет, всё живо, всё тревожит: ведь жили люди и до нас. И всё лишь для того, чтоб род не прекратился на тебе.
Наряд на работу
Раннее утро. По деревенской улице ползёт туман, явный признак холодной ночи и наступающего жаркого дня. Роса на траве будет лежать почти до полудня. Крепостной стеной окружающий деревню лес, не скоро позволит солнышку осушить её.
Росную траву можно читать как занимательную книгу. Вот полоса чернеет в сторону колодца – хозяйка по воду ходила. Вот эта устремилась в лес – грибник спешит к заветному местечку. А сколько ещё будет и малых, и больших следов. Нет главного – змеиного следа пастушьего кнута, а без него теряет суть свою извечную деревня.
…Алёна не привыкла долго валяться в постели, да и как тут улежишь, если бабулечка, верная своей привычке вставать с петухами, топчется на кухне, гремит дровами. Окна, двери – настежь. Лето на дворе, а печь топи.
И вот уж Алёна за столом. Откусит от ватрушки – отопьёт из стакана молока, откусит – отопьёт и смотрит, смотрит на сидящую перед печным челом, дышащим жаром раскалённых углей, любимую бабулечку. И хоть мала ещё, и разум невелик, но мнится ей, что это жар печной так высушил ей кожу на руках и на лице. Играют угли раскалённые не уловимую для слуха, а лишь для глаз понятную мелодию. Бабуля-дирижёр волшебной палочкой слегка лишь их поправит, потревожит и вновь замрёт, прикрыв глаза.
И в этот трепетный, момент блаженный врывается в распахнутую настежь дверь, окно:
– Настась – я-я-я!
И обрывается в одно мгновенье чудо созерцанья. Спина согбенная вдруг распрямилась, а скулы напряглись.
– Настя! Выходи!– вновь с улицы доносит голосок.
Не шевельнувшись, бабуля прошептала:
– Хватит! Не пойду!
Проходит время, и вновь звучит:
– Настёна - а!
Алёна поставила пустой стакан на стол и со вздохом взрослой женщины произнесла:
– Бабуль! Ну, сколько можно уговаривать тебя?
Баба Настя встрепенулась, поправила платок на голове.
– Ладно. – Подошла к часам с бегающими туда-сюда кошачьими глазами и внучке наказала: – Трубу закроешь, когда вот эта стрелка будет здесь. Смотри, не закрой раньше. Угоришь. Пошла я, чай, бабы давно уж собрались. Пешим - то пока дотопаем. Раньше хоть лошадь давали.
Сидит Алёна за столом, подперев подбородок своим маленьким кулачком, смотрит на часы, а у самой ушки на макушке: кошачьи глазки зорко следят, не то, чтоб выглянуть в окошко, шевельнуться боязно. А с улицы доносит голоса:
- Пошли что ли, бригадир. Куда сёдни направишь?
- Ты уж не серчай на меня, Настюха, сама знаешь, время такое, работать некому, а спрос эвон какой.
Большая, чёрная стрелка на часах, никак не решится сдвинуться с места.