Пролог

Николай Панов
По широкой и ровной, как стол, степи размеренно двигался всадник. Конь под ним, то шёл шагом, то переходил на лёгкую рысцу. Ехал путник, явно, издалека. Казённость его внешнего облика говорила о том, что это был полковой казак, спущенный со службы в отпуск. Он явно спешил в родную станицу. Вдалеке, на линии горизонта, еле видно замаячил силуэт купола церкви Каршинского посёлка. Казак пришпорил стременами коня, и тот затрусил мелкой рысцой в заданном направлении.

Солнце уже повернулось на запад, ветер утих, и стояло настоящее марево, а всякий уралец знал, когда в воздухе марит, значит, – быть дождю. Вот, и наш казак невольно оглянулся и, с ужасом зажмурился. Его почти нагнала огромная чёрная туча, внутри которой кипела бурлящая смесь из воздуха, густого пара и воды. Грозовая туча!

Всадник ещё крепче сжал руками вожжи и, что было мочи, ударил ногами в бока своему коню; конь поскакал крупной рысью. Но тень грозовой тучи двигалась быстрее и, вскоре, накрыла всадника. Пустился конь в галоп, да было поздно. Попутный ветер усилился в считанное мгновение, и всадник очутился в пыльном вихре. Лошадь заржала и остановилась. Тут, на земле начало твориться невообразимое. Мельчайшая пыль лезла в нос, рот, уши. На два – три шага вперёд ничего не было видно. Штормовой ветер с силой прижимал коня к земле. Всадник еле – еле удерживался в седле. Казалось, ещё один порыв ветра, и его выдернет из седла невероятная силища, да и ударит оземь. Но тут, ветер стих также мгновенно, как подул, а по земле ударили крупные капли дождя. Начался ливень.

До Каршинского посёлка оставалось всего то ничего, почти рукой подать, однако проскакать это расстояние, всаднику было не суждено. На окраине посёлка чёрную тучу прорезала яркая вспышка молнии. Раскалённая пика змееобразной стрелы своим остриём угодила в коня. Искры разлетелись во все стороны, а потом дым и сильный хлопок. Конь упал, как подкошенный и придавил казака. В небе грянул сильный раскат грома. Затем, ещё один.

Трагическую картину наблюдал с колокольни Успенско – Богородицкой  церкви псаломщик Мокий Миронов, который забрался туда вынужденно, чтобы успокоить зазвонивший, во время бури, колокол. Мокий же, когда утихла гроза, побежал к поселковому атаману Краденову докладывать о происшествии. Урядник поднял по тревоге казаков подводной команды, вызвал младшего медицинского фельдшера, и вместе с псаломщиком, вся кампания отправилась на окраину посёлка. После ливня грязь стояла непролазная. Колёса телеги - тагарки глубоко проваливались в почву, однако, запряженный в подводу верблюд, упрямо тянул её вперёд.

Приехавшие к месту происшествия каршинцы, увидели унылую картину. Путник никоим образом не подавал признаков жизни, а голова его лошади была наполовину обуглена. Видимо удар электричества пришёлся слева, поэтому левая часть лошадиной шеи была опалена до черноты, а правая сторона лошади осталась неповрежденной. Казак из подводной команды взялся за стремя, чтобы освободить стопу казака, но вздрогнул и упал без чувств. Хорошо не насмерть сразили его остатки электричества, бывшие в теле лошади. Фельдшер дал ему понюхать нашатыря и он, вскоре, пришёл в себя, но долго лежал на сырой земле. Остальные казаки – подводчики, чтобы не  рисковать, решили дожидаться, пока электричество само уйдёт в землю из мёртвого туловища коня. Атаман и фельдшер вплотную подошли к всаднику, и стали вглядываться в его лицо.

- Василь Митрич, а ведь я его, кажись, знаю, – тихо прошептал на ухо поселковому начальнику фельдшер, кандидат на классную должность Прохор Павлович Веселов.

- Ты, Прохор Палыч, давай без всяких там, кажись; али знаешь, али нет,  – отрезал урядник. – Тебе что, а мне рапорт писать о происшествии.

– Точно знаю, Василь Митрич, – уверенно сказал Веселов. – Я его на плавне видел. Он из Соколинского форфоса (посёлка). Василиска Ефимыча Алаторцева, старший сын! На фатере у них позапрошлой осенью стояли.

– Ба – а! Алаторцева Василиска знавал. Вся его семья сгинула. Один сын в живых и оставался, который на службу, значит, в полк ушёл. Да видно и ему не судьба пожить на белом свете.

– Митрич расскажи, чё с ними сталось? – загалдели казаки и обступили урядника Краденова.

– Да, чё сталось? Нас до Ильина дня в Лбищах собирали, итаман отдела. Василиск Ефимыч и жена его Елена Игнатьевна, не чаяли стать жертвами шайки известного разбойника Айдангалея. Конокрады украли лошадей на хуторе Вязниковцева, и Алаторцевым надо ж было, оказаться на их пути. Василиск с женой на покос выехали, до зари, а тут, как на грех, и киргизы к переправе через Урал коней погнали. Так, рядышком они и легли. Сыну сообщили в полк, чтобы пустили в отпуск. А тут, на тебе, и его угораздило громом убить. Видать, судьба такая. Жили Алаторцевы в Соколинском, да все вышли. Младшие сыновья у них, ещё раньше, от дифтерии померли, а старшего сына, значит, Илья Пророк к рукам прибрал.

– Живой, живой касатик! – закричал фельдшер. – Матри – ка, палец у него задёргылся. Отлежится, жить будет. Его конь от грома спас…

Вениамин открыл глаза и не сразу сообразил, где он находится. Голова его покоилась на мягкой подушке, тело было покрыто одеялом на верблюжьей шерсти. Он попытался повернуться на бок, но сил не было. И тут, его глаза разглядели силуэт девочки, которая стояла у изголовья кровати, в ногах.

– Ты чья? – спросил он, еле шевеля губами.

– Веселова! – девочка подошла ближе, и две торонины огромных черных глаз уставились на молодого казака.

– Где я? – задал новый вопрос Вениамин.

– В избе каршинского фельдшера Прохора Палыча. А я дочка их, Нюра, – ответила девочка.

– Зачем я здесь? Как давно?

– Вчерась ещё привезли. Громом тебя оглушило, а папаша взялся лечить. Есть хочешь? Давай каймачку, принесу?

Вениамин зажмурил глаза и отчетливо увидел яркую картинку, как мать деревянной ложкой снимает с топлёного молока густую пелену – каймак. Молоко в глиняном горшке было с вечера посажено в печь на томление. И вот рано утром, мать достаёт из остывшей печи этот заветный горшочек и ложкой накладывает в пиалку каймак или густые сливки, образовавшиеся поверх томлёного молока. Порой эти сливки имели коричневатый оттенок, напоминающий кофе с молоком, который пили по утрам важные дворяне. Мать, Елена Игнатьевна, часто рассказывала об этом в детстве. Давно это было. Многое из рассказов матери позабылось, а про кофе с молоком, как ни странно, всегда на памяти. Книга была у матери про этикет и хорошие манеры поведения кавалеров и дам. Отец то, Василиск Ефимович, смеялся над женой, мол, уральским казакам хорошие манеры ни к чему. Жили мол, наши деды без этикета и мы проживём. В Уральском войске, даже, дворяне ничем не отличаются от простых казаков. Уральцы по обычаям живут. Им не до манер, была бы рыба в Урале, да будара с ярыжкой (небольшая сеть) в чулане. За счёт рыбы войско живёт, тем и рады. Каймак то, так баловство одно. Рыба, рыба всему голова. Вяленая вобла, пойманная весной, словно яхонт или янтарь светится на солнце, а с её хвоста стекает каплями рыбий жир. Поел её казак, и сытно и жажда не мучает. Это Дудаковы каймак не выедали, потому как стадами коров держали, которых балайки (киргизские мальчики) пасли им на Общем сырте. Низовские же казаки, Алаторцевы, на одной рыбе кормились. Почти круглый год, то щерба (уха по - уральски), то пшенная каша с рыбой. По праздникам пироги, опять же, с красной рыбой. Вениамин вспомнил, как дед его, Ефим Евстигнеевич, любил повторять, мол «всякая рыба пить попросит». Сколько рыбы не ешь, а всё равно с неё обопьёшься…   

– Пить хочу. Дай водицы напиться, – прошептал Вениамин.

Через минуту Анна принесла ковш с холодной родниковой водой и начала поить Вениамина. Казак жадно глотнул живительную влагу и силы стали возвращаться к нему. С каждым новым глотком, он ощущал прилив новых и новых сил. Здоровый дух постепенно возвращался в молодое тело.

– Спаси Христос, уралка! Отслужу свой срок в полку, обязательно возьму тебя, Нюра, в жёны. Не будь, я Венька Алаторцев! 

– Нет, служивый. Папаша сказал, что выдаст меня только за офицера. Я же скоро в город еду учиться. Барышней там стану. Папашку то, в войсковую больницу на службу берут. Уже и укладки пакуем. Маманька сказала, что нам форфосня в женихи ни к чему. Она мне градских женихов сыщет.

– Ты, уралка, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Придёт время, и женюсь на тебе. Помяни моё слово, Нюра. Родительница моя, Елена Игнатьевна, тоже градская, из богатой семьи, дюже образованная была, а вышла замуж за папашу и приехала с ним на форфос Соколинский. Там и жили, пока не загубили их ордынцы – разбойники в прошлом месяце.   

На утро Вениамина Алаторцева усадили в тагарку. Два казака подводной команды повезли его в посёлок Соколинский, до которого было день пути. По дороге казаки завернули в станицу Сахарновскую, доложили местному атаману Курину о происшествии, и продолжили путь к месту назначения. Станичный атаман выразил Вениамину соболезнование, в связи с гибелью родителей. Затем поинтересовался не казённый ли конь был убит громом, а узнав, что лошадь была взята у родственников в Уральске, больше не стал задавать вопросов казаку.

Только под вечер добрались подводчики в родовой посёлок Алаторцевых. Их уже ждали. Узун – кулак (слух) об отпускнике долетел по степи, из Карши до Соколинского, быстрее тагарки, которая привезла Вениамина.

Старик Ивей Маркович Доброй Матери, в доме которого всё семейство Алаторцевых нашло приют в лихую годину, долго обнимал Вениамина. В былые годы шустрый и прыткий, он теперь сильно постарел и осунулся. Нет уже в живых его любимой жены Марички, нет уже и верного друга Ефима Евстигнеевича Алаторцева. Давно упокоился его любезный тамыр (друг) Ефимка Алаторцев или, как в старину говорили: «Сзади остался». И сам, Ивей Маркович всё чаще слышал голос покойницы – жены:

- Ивеюшка, приди ко мне, – звал голос Марички. – Скучаю без тебя.

После осенней плавни старый казак Ивей Маркович смиренно последовал на зов покойной жены. В своей избе старик переоделся в чистое бельё, лёг на кровать и уже больше не вставал. Через неделю он испустил дух, обретя вечный покой рядом со своей любимой женой Маричкой.

Приезд Вениамина Алаторцева в родные края совпал с новым Всеобщим российским праздником – Рождением Наследника Цесаревича и Великого князя Алексея. 30 июля 1904 года Государыня Императрица Александра Фёдоровна родила пятого ребёнка, долгожданного сына. Наконец – то, в России появился законный Наследник престола. Все посёлки Уральского казачьего войска отметили это торжество ликованием. Однако, вскоре, с театра военных действий в Маньчжурии стали приходить новости одна тревожнее другой. В бою 17 августа убиты: урядник Фома Перепёлкин с пятью казаками, а также фельдшер Савелий Почиталин из Сламихинской станицы. Ранены два уральских офицера и двадцать четыре нижних чина из 4 – го Уральского казачьего полка. Среди сопок Манчжурии воевал ещё один Уральский № 5 казачий полк, над которым чёрной каргой (вороной) тоже начинала витать предстоящая убыль офицеров и казаков.

Атаман Соколинского посёлка, отставной урядник Осип Бакалкин вызвал Вениамина к себе и предложил ему написать прошение на имя Наказного Атамана Ставровского об увольнение со службы на льготу по домашним обстоятельствам.

– Охота тебе вертаться в полк, Венька? – спросил напрямую урядник. – Пиши бумагу Наказныму, отвезу её в Лбищу к итаману отдела. Полковник Мартынов наложит реляцию и дело в шляпе. Хозяйство то ваше совсем без присмотра осталось. Не ровён час и в упадок придёт, пока ты служишь.

– Нет, Осип Максимыч, отслужу свой срок сполна, а там видно будет, – ответил казак. – Как могу я досрочно на льготу проситься, когда Отечество в опасности. Два льготных полка в Маньчжурию отправили, а мне что на печи сидеть? В Самарканде не лучше, чем на войне с японцем. Там, в нас, хотя, и не стреляют, так казаки от всяких болезней мрут как мухи. Поеду в свой полк, к сверстникам. А избу сдам под фатеру иногородцу – музлану. Я уж сговорился с Бузулуцким, он и плату за два года мне посулил.

– Ну, ну, матри, – пробурчал себе под нос урядник Бакалкин. – Мне что, главное предложить. В нашем посёлке иногородних раз, два и обчёлся, а в Первом отделе их пруд пруди. Понаехали и уж свои порядки вводят. Наш выборный от станицы сказывал, что на Съезде уже ни раз ставили вопрос об иногородцах. Да всё не досуг выборным. То луга удумали разделять, то изменения в подможную систему вносят. Дождутся, пока нас иногородцы со своей землицы попрут. Наказныму итаману «бары – бер» (всё равно), он тоже человек иногородний, хотя, и русский генерал.

– Наш трубач, Ананий Чернояров, рассказывал, что в Чаганской станице иногородних мужиков дюже полно. До Бударина уже волна дошла. Там, казаки хлебопашеством давно занялись, а музланы, как нельзя им кстати, пришлись ко двору. Наши казаки ни бельмеса (не понимают) в пахоте.

– Ну, ступай с Богом, казак, – проговорил на прощание Бакалкин. – Служи честно царю – батюшке, а уж мы, всем нашим обществом, за твоей избой и двором приглядим. Будь спокоен, сохраним добро до твоего приезда.

– Спаси Христос, Осип Максимыч! Рад стараться, господин урядник! Третьего дня отправлюсь в Уральск, а оттуда с оказией буду добираться до Самарканда. Чай в назначенный срок, поспею в свой полк.         

Шёл 1904 год. Вдали уже замаячили поражение в кровопролитной русско – японской войне и первая русская революция, в которой уральским казакам отведут роль жандармов. Сам Государь Император высоко оценит услугу казаков в деле подавления революционных выступлений народных масс и пожалует всех уральцев своей Высочайшей грамотой, подтверждающей их законное право на реку Урал и природные угодья, в пределах войсковых земель. Но это будет, ещё не скоро. Старший урядник Алаторцев, к тому времени, отслужит срок действительной службы и возвратится на родные берега Урала, где на его долюшку выпадет немало жизненных испытаний. Впереди будет и знакомство Вениамина с боевым офицером, замечательным поэтом и будущим историком Яицкого (Уральского) казачьего войска, есаулом Ахиллом Бонифатьевичем Карповым, который в 1907 году тоже возвратится в город Уральск, после долгой разлуки.