Как-то у сельского пруда под вечер собрались три паренька-приятеля пообщаться после смены да пивка попить. И, так как, время года не располагало к долгим прогулкам, а по домам расходиться ещё не хотелось — решили они погутарить о чём-то весёлом, добром и светлом. Да, как нарочно, ничего такого особого в головы им не приходило.
Но тут один, помявшись немного, и говорит:
- Помните, как в школе, во втором, что ли, классе кто-то у нашей училки очки стырил?
- Ну? - спрашивают остальные.
- Ну, это я был.
- Зачем?
- Хотел что-то хорошее сделать, чтобы она в журнал классный не могла нам плохие оценки поставить.
- А чё раньше-то не кололся?
- Да сначала испугался, а потом... потом совестно было.
- А сейчас что?
- Не знаю, - говорит: - Будто изнутри что распирало. А как сказал вам, так вроде слегонца подотпустило...
- И что ж тут доброго-то? - спрашивает самый щуплый из троицы с грустными глазами.
- Нормально, Васёк, - поясняет по виду самый старший, крепкий и рослый пацанчик: - Это у него Душа скреблась изнутри и хотела с нами поделиться.
Помолчали. Покурили. Тут Васёк и продолжил в тему:
- А у меня, робя, сызмальства мечта была...
- Какая? - интересуются.
- А такая, что хотел тетке Устинье в огороде ям накопать, чтобы она спотыкалась сослепу и падала!
- За что так?
- А за то, что она нам яблоки свои оборвать никогда не давала: Полкана этого сумасшедшего на ночь с цепи спускала.
- И что ж это за мечта растакая? - удивляется первый.
- Молчи, Стёпка, - снова веско кидает старш0й: - Нормальная мечта: дать злой и жадной почувствовать, что злоба твоя обратно возвратиться может. Нормальная мечта и, как раз сейчас-то, и выполнимая. Айда тепереча туда огородами. Полкан ейный уже совсем старый, погода ныне располагает. На улицах темно, народу во дворах нема. Пусть Васёк через забор лезет, а мы на шухере покараулим. Вот и мечта его сбудется.
- А это что-то доброе? - уточняет на всякий пожарный Стёпка.
- Конечно, доброе, - аргументирует старш0й: - И бабку проучим, и мечте товарища поможем исполнится.
И пошли они гуськом огородами к дому грозной Устинихи Мечту другу «откапывать».
Чем бы всё это закончилось неизвестно, да повстречался им по дороге дед Тихон. Старый он был человек, мудрый, всяко на своём веку перевидал и умел, говорили, по глазам других, как по открытой книге глядеть, даром, что почти незрячий.
То ли что заподозрил, то ли ещё как, а только заслонил он дорогу приятелям и спрашивает:
- Куда, соколики, путь держите?
Они круть — туда, верть — сюда, а деваться некуда: никто не мог в их селе от пронзительного взгляда деда Тихона уклониться или ответ на его вопрос чистосердечный не дать. Всё ему и выложили. Помолчал тот. Бороду погладил, бровями кустистыми пошевелил и молвит не вдруг:
- Цель ваша похвальна, (ребятки приосанились) если бы...
- А что не так, дедко?
- А вот я вам сейчас что расскажу, а вы и рассудите, хорошо то или как.
И начал им Тихон рассказывать:
- Давно это было. Мне ещё деды мои сказывали, а им, сиречь, их деды... Да. Случилось так, что вышла такая оказия у нас на селе, что пришлось нашим прадедам выбор не простой делать. Выбирать между Добром и Правдой.
- Это как, дедко? - вскинулся востроглазый Васёк: Добро-от оно и есть Правда? Ай, не так?
Усмехнулся Тихон в усы седые да продолжил:
- Так-то оно так, а и не всегда так... А ты, мал0й, слушай да не перебивай. Потом сам и рассудишь, где тут правда а где добро. Вот, значит. Пришлось селянам выбор между правдой своей и добром в общем понимании делать. А дело так было. У них тогда воеводой строгий Бусулай сидел, а жена егойная Мальвой звалась, кажется, если не запамятовал я чего... Замуж её совсем смолоду отдали, она видать ещё из детства-то пешком не от как совсем вышла. Да. Вот и возилась со всякой дичью да зверьём и дитями малолетними (своих-то у них не народилось). Помогала, чем умела да всяко баловала, ну и любили оне её дюже, что греха таить, за Добро её бескорыстное. Но не все, однако. Были и те, кто держал её чуть ли не за ведьму — ведунью, не меньше как. И однажды прискакал на село гонец на рысаке аж, из самой Первопрестольной с указом высочайшим. А велено в том указе было привезти в столицу на суд правый ведунью сельскую. Видать, кто-то аж в саму столицу кляузу-то тиснул. Во как. А жили на селе в оное время три паренька-балагура: Ванька, Санька да Главный. Как его звали, никто и не помнил, все так и кликали «главным». А надо сказать, Мальва учила тому, что сама знала, ребят малых и воспитывала, как умела. Вот и те пареньки по малолетству ведь тоже у ней уму-разуму обучались, а то ли не в прок им то было, то ли ещё как... То не ведомо да токмо они, что ни день — озоровали дюже. То вещицу какую важную у воеводихи украдут да порвут, то псалтырь куда запрячут. Да не серчала она на мальцов никогда и не обижалась даже. Так бывало, улыбкой одарит всех и каждого и пойдёт себе дальше павой. Вообще никогда не хмурилась: совсем лёгкий характер имела. За что порой и величали её за глаза убогонькой. В глаза-то побаивались, уж больно, воевода её любил, а поскольку был дюже строг — за супругу мог люто осерчать.
Так на тот раз, пошли парни за околицу, надумав гнёзда сорочьи поосматривать да поживиться чем попадя. Шли-шли, и вдруг слышат чьи-то голоса не местные — местных-то всех наперечёт знаемо. Говорит кто-то голосом неведомым:
- А как мы её похитим, так воевода-то и будет с потрохами наш, что захотим — то и стребуем с окаянного.
Стреманулись ребятки и потихоньку огородами да одним им ведомыми тропами в дальний лес-то и двинули. Перевели дух лишь, как на своей тайной полянке оказались. И стали совет держать, как им быть и что делать тепереча. Санька тогда и говорит:
- Это они точно про воеводиху. Видать что задумали нехорошее. Надо бы пойти да предупредить воеводу.
- Молчи, Санька, - молвит Ванька: - Тебе что за дело до воеводы с жинкой? Пусть сами разбираются. Он сердитый дюже, ещё не поверит тебе да и наваляет по первое число. А ты, Главный, молчишь чего, как в рот воды набрал?
- А я вот что думаю, - выдал Главный: - надо пойти да старейшинам всё сказать, вот они пусть и судят да рядят, как поступить. То не нашего ума дело.
На том и порешили. Как свечерело, отправились ребятки гуськом да малыми перебежками к дому Первейшего старейшины села — Потапу. Постучали в его ворота, да как есть всё и выдали, что намедни за селом слыхали. Собрал тогда Потап тайный сход остальных старцев и призвал их Думу думать как быть и что делать. Думали они думали и надумали кой-чего.
Как на следующий день разсветлялось, собрался народ на площади главной перед церковой слушать гонца царского. Вышел гонец в центр площади и начал указ высочайший зачитывать. Мол, так и так, извольте выдать свою ведунью на суд столичный. Ну, пока суд да дело, послали посыльного на двор воеводин. А тот быстро так и вертухнулся. Стоит, глаза таращит и молчок. Давай его тут расспрашивать, что и как. Где ведунья? А их с воеводой и след простыл. Что тут поднялось: мама р0дная! Гонец столичный давай бегать-вопрошать, где, как... А что как? На нет — какой уж суд.
Так не солоно хлебавши и поскакал восвояси столичник. А ребята наши с той поры переменились, озоровали меньше, стали в жизни села участие принимать посильное. А Главный опосля и вовсе в воеводы заделался.
Тихон замолчал.
- А что с семьёй прежнего-то воеводы сталось? - первым не утерпел вихрастый Стёпка.
- Прежнего-то? - усмехнулся дед: - Да кто ж его знает? Может подались с женой куды, а может пропали пропадом. Теперь уж не узнать толком. А только сказывали потом, что вышла лет через несколько десятков из лесу пожилая пара. Он уж больно сердит и сед, а она, хоть и тоже согбенна — глаза, как у юной девы на лице блестели, и звери с детишками к ней так и льнули. Так и прожили они в любви и уважении ещё долгие лЕта. И умерли в один день. А как умерли, говорят, вылетели из трубы их избы две белые не то птицы, не то облачкА и вольно в небеса синие устремились. И потом ещё девять дней солнце за горизонт не садилось, а ещё сорок ни тучки, ни облачка на небе не появлялось. Так-то.
- Да правду ли бают, дедко? - Васёк в глаза Тихона заглядывает, ищет подтверждения сказу его чудному.
- Правду, нет ли — про то не ведаю, а село наше не зря ведь потом Мальвами назвали. И цветок этот повсюду, куда взгляд ни кинь. Он-то, конечно, цвет неприхотливый, солнцелюбивый, где ни свет — глянь, и мальва тут.
Простились тут пацаны с дедом Тихоном да пошли по домам. Не стали задами к дому старой Устинихи пробираться, видать уж и интерес пропал.
А на следующее утро, глядь, кто-то весь огород деду Тихону прополол да крышу поправил. А в Устинихином саду у плетня мальва выросла, что отродясь там не росла. Так-то вот.