«Черт тебя дери, Анита, я тысячу раз уже говорила, чтобы ты перестала приводить с собой незнакомцев! Кто этот полудурок? Очередной твой хахаль?» - кричала разъяренная мать спасенной мной девушки. Приоткрыв один глаз, я увидел, что это была пожилая дама с большими глазами, завернутыми в желваки, как в махровое полотенце, и в сиреневом халате в цветочек. Моя «протеже» лежала на спине, уронив руку с края кровати. Теперь я мог видеть ее лицо. Глаза ее были такие же большие, как у матери: пронизываемые солнечным светом, они походили на портал шиварханской ротонды, испещренный тончайшим ислими. Какие райские сады цветут за этими колючими ветками… Куполом тень от угольно-черных слипшихся ресниц накрывала глаза, защищая от едкого утреннего света и от не менее жгучих речей матери. Анита говорила через силу: «Мама, я не знаю его, этот мужчина спас меня от аварии, я и отблагодарила его…» «ЧЕМ? Чем ты его отблагодарила, шлендра?» На несколько секунд в комнате повисло молчание. Старуха насупилась, разгладила морщину меж бровей и, тихо сказав, чтобы через 5 минут меня в комнате уже не было, ушла в другую комнату, шаркая тапками. Я повернул голову. По бледным щекам девушки катились слезы. Вороша спутавшиеся угольно-черные волосы, она долго смотрела в точку, пока не устремила пронзительный взгляд покрасневших глаз на меня. Грудная клетка моя заходила чаще. «Понятия не имею, кто ты, чувак, но ты тот еще осел. Если ты пришел что-то украсть, то положи на место, если ты просто торчок, то выметайся, пока моя мать не закатила истерику». Я неловко поднялся, не отрывая взгляда от лопнувшей губы, широких зрачков, поднимающихся и опускающихся от тяжелого дыхания плеч. Почему-то мне было ее жалко, но не так, как жалко безнадежных, обреченных, но так, как жалко бывает самого себя. Я ушел из квартиры, шатаясь. Оказавшись на улице, я ухмыльнулся. «Она даже не подозревает, что я спас ее от суицида. Но зачем она наврала про аварию? Чтобы уберечь меня от гнева своей матери? Забавно» - думал я, идя по тротуару, проваливаясь в него, как в высокую перину. За небо крючками цеплялись перистые облака. Проходя ресторан быстрого питания, я заглянул внутрь и увидел висящий между «М» и «Ж» циферблат. Уже 6:29? Я вот-вот опоздаю на работу! Я засуетился, но вспомнил, что мой салон сотовой связи через дорогу, и стремглав понесся по направлению к нему. Распахнув дверь, я оказался лицом к лицу с Эдуардом Григорьевичем, который смотрел на наручные часы, подкатав рукав безразмерного пиджака. «А вот и ты, как раз 6:30. Что ж, похвально, очень похвально. Не каждый будет верен своему графику, даже когда речь заходит об увольнении. К тому же вы были в таком состоянии…» «О чем вы? О каком увольнении? В каком состоянии?». Менеджер Сергей высунул голову из-за двери склада: «Ты не помнишь? Вчера на улице я нашел тебя лежащим на асфальте возле салона. Ты увидел меня и побежал в девятиэтажку напротив, выломал дверь и исчез. Ты явно был под кайфом, парень». «И это как раз тот единственный случай, когда я не даю тебе второй шанс. Ты загубил безупречную репутацию нашего салона. Не ожидал от тебя такого, Сеня». Я не видел смысла скандалить, развернулся и вышел, под аккомпанемент смешков бывших сотрудников.
И снова та же улица, те же воздушные крючки в небе, то же тепло. Ничего не изменилось, словно застыв...во времени. Я вспомнил вчерашнее происшествие. Почему бы не отправиться к врачу, не обратиться в полицию? Не было сил. Более того, было невыносимое влечение к той неизвестности, того мистического всемогущества. Проходя те же дома, я заглядывал в каждый проем, в каждое окно, каждую щель, пока не увидел ту самую женщину в джинсах, как ни в чем не бывало стоящую меж домов. «Парик гэйко» сменился голливудскими локонами, слегка растрепанными, но вполне цивильными. Лучезарная улыбка сменилась тонкой ниткой плотно сжатых губ, обрамленная алой помадой. Устало и безразлично, вовсе не удивившись моему появлению, женщина сказала: «Давай быстрее, у меня нет на тебя времени». Она отошла немного в тень, достала из кармана шприц и принялась с ожиданием смотреть на меня.
Тут я окончательно понял, чего я хочу в этой жизни: плевать, кто эти люди, плевать, какие цели они преследуют и почему выбрали именно меня, но я хочу успеть сделать намного больше, чем в прошлый раз. Хочу делать лучше себя и этот мир. Я подошел к ней. Игла легко вошла под кожу, не причиняя никакой боли. Легкое жжение согрело руку. «Черт, ты хоть ел со вчера? Не вывезешь. Впрочем, не мои проблемы». Я рухнул на землю. Приход не заставил себя долго ждать. Через мгновение я уже стоял на ногах. Миновал проход, вышел на перекресток, огляделся. Автомобили стоят, девочка со скакалкой повисла в воздухе, какой-то мужчина не успел поймать младенца и тот так и застыл, парящим над колыбелью отцовских рук. Наконец, в глаза мне бросился щенок, который сидел на дороге и, по всей видимости, не слышал, как семерка неслась прямо на него. Хвост бедолаги уже вот-вот должен был оказаться под колесами автомобиля. Шофер в кабине округлил глаза и распахнул губы, отчего сигарета полетела изо рта на сиденье. Я взял щенка и вручил его старушке, одиноко сидевшей на лавочке. Я бы хотел оказаться достаточно предусмотрительным, чтоб открыть дверь семерки и засунуть зажженную сигарету обратно в рот шоферу. Но кое-что меня отвлекло. Я узнал в лице прохожей Аниту. Судя по всему, она шла из кафетерия, так как в руках у нее был тыквенный латте. На голове Аниты был берет цвета черничного сорбета. Я достал из кармана рубашки ручку и блокнот. «Завтра, в 10 утра, возле кафетерия». Не знаю, на то я надеялся, но я положил бумажку ей под берет. Это было последнее, что я успел сделать. Отключка тоже наступила значительно быстрее, чем в первый раз. Я почувствовал, как голова моя стала мокрой.