Звонок был какой-то робкий, словно кто-то боялся ошибиться, что попал не в ту квартиру. Открыв входную дверь, Глеб увидел мужчину средних лет, который наклонил голову набок, как бы заглядывая за порог. Переступив с ноги на ногу, незнакомец поздоровался и спросил:
-Здесь живет Анна Леонтьевна?
Получив утвердительный ответ, мужчина уже смелее задал вопрос:
-Могу ли я ее увидеть?
Глеб обернулся и крикнул куда-то вглубь квартиры:
-Мама, к тебе пришли!
Тут же в прихожей появилась пожилая женщина, вытирая на ходу руки полотенцем. Внимательно вглядываясь в того, кто спрашивал о ней, она как-то настороженно спросила:
- Вы чей будете? Что-то я вас не припомню, хотя лицом вы мне кого-то напоминаете.
…Мужчина как-то по-военному вытянулся и негромко сказал, что зовут его Евгений Егорович и он сын Поспелова Егора Герасимовича. Пришел он к Анне Львовне, чтобы передать наказ и волю умершего недавно родителя.
При упоминании фамилии усопшего, пожилая женщина как будто даже отшатнулась от гостя, но, взяла себя в руки, и пригласила его войти в квартиру. Следом в зал поплелся и Глеб.
После того, как все уселись за овальным столом, в комнате повисла тишина. Наконец, мужчина, кашлянув и, потерев правой рукой переносицу, произнес:
- После гражданской войны мой отец старался держаться подальше от вашей семьи. Это он мне сам рассказал где-то за месяц перед смертью. Мы тогда в воскресенье дома с ним вдвоем остались, так как наши жены ушли на базар. И он, усадив меня рядом с собой, начал свой нелегкий для него, как я позже понял, рассказ. Тогда же он мне поведал, что все время старался держать вашу семью на виду, но на дистанции. Чтобы и вам не навредить, и на себя беду не накликать. Одно время, мой отец потерял вас из виду. Это когда вы уехали из Романовки, а потом началась война, и было не до поисков. Вернувшись с фронта, он возобновил их, и, спустя несколько лет, от односельчан узнал, что вы теперь живете в этом городе. Родитель мой порывался сам поехать к вам и многое рассказать, но опять же побоялся, что партийные и советские органы и КГБ его не так поймут и накажут за прошлое. Когда началась хрущевская «оттепель», разоблачили культ Сталина и начали амнистировать репрессированных по политическим статьям, мой отец взбодрился и не скрывал этого. И, даже начал собираться в ваш город, но – не успел. Перед кончиной, он мне не раз напоминал про то, о чем рассказал и о том, что я, когда он умрет, должен найти вас и все вам пересказать. Вот почему я к вам и приехал.
…Мужчина замолчал, а потом попросил принести воды, так как пересохло горло.
Анна Леонтьевна встала из-за стола, ушла на кухню и вернулась с чашкой чая и вазочкой с печеньем и карамелью.
Поблагодарив, рассказчик отхлебнул чай и продолжил повествование.
- Мой отец не очень любил рассказывать о своем прошлом, особенно о годах революции и о том, что было после нее. Про Отечественную войну, где он был шофером на передовой, воспоминаниями делился и про послевоенные годы говорил, а про революцию, как-то неопределенно и общими словами. Но в той, его откровенной беседе со мной, я узнал, что на Алтае и в Западной Сибири против колчаковских и прочих белогвардейских войск поднялся народ под командованием Ефима Мефодьевича Мамонтова. В его армии было около пятидесяти тысяч бойцов и, даже, имелись бронепоезд, орудия и броневики. Столь большое количество партизан объяснялось тем, что Колчак начал вновь вводить царскую политику. А в то время уже по все России люди знали, что Ленин провозгласил: фабрики – рабочим, землю – крестьянам, мир – народам. Хотя, как говорил мой отец, да и ваш, Анна Леонтьевна, родитель, в Сибири свободной земли и без указания Ленина было в избытке: хочешь – засевай, хочешь – скот паси. Это там, в центре России, крестьянам всегда земли не хватало, а у нас – раздолье. Но, суть в данном случае была еще и в том, что колчаковцы начали призывать на службу молодежь и тех, кто постарше, забирать у крестьян коней, зерно, фураж, скот и продукты питания. Сибирякам это очень не понравилось, так как им после революции обещали свободную хорошую жизнь, а тут – чуть ли не крепостное право. Вот и стали люди объединяться в группы, а затем и в отряды и давать отпор колчаковцам. В одну из таких партизанских групп тогда ушел и мой папаня, которого колчаковцы хотели призвать на службу. Позже, в 1919 году, он попал в 15-й полк армии Мамонтова, которым командовал ваш отец – Леонтий Георгиевич Гайда. Он был родом из села Романовка Павлодарского уезда, а мой родитель проживал в соседнем, так что они были земляки. Вы можете гордиться своим родителем, Анна Леонтьевна, а вы, как я понимаю, дедушкой. Как мне рассказал мой батя, Леонтий Георгиевич был старше его на десять лет, воевал в Первой мировой войне, за храбрость и смекалку дослужился до звания старшего унтер-офицера или по-современному до сержанта, был ранен, лечился, а потом вернулся домой. Колчаковские порядки оказались ему не по нутру, и он, с группой односельчан и жителей окрестных деревень, примкнул к Западно-Сибирской крестьянской Красной Армии под командованием товарищей Мамонтова и Громова. А так как у Леонтия Георгиевича был боевой опыт и задатки командира, то ему поручили возглавить полк.
Не стану долго рассказывать, как партизаны воевали с колчаковцами, да и мой папаня об этом особо не распространялся, говоря, что не надо хвалиться теми победами, когда и белые, и красные – были люди одного государства – России. Это в Отечественную войну все было ясно: на нас напали фашисты, и мы должны были их убить или взять в плен и освободить от врага свою землю. А тут истребляют и калечат друг друга, нередко близкие родственники, и разница между ними лишь в том, что одних мобилизовали в Красную Армию, а других – в Белую. И отличаются они лишь тем, что имеют различные лозунги и свои понятия правды и любви к Родине. Тем не менее, по рассказу отца, воевали партизаны отважно и помогли красноармейским частям погнать колчаковцев дальше на восток, к Забайкалью.
После этого, партизанские соединения расформировали: молодежь призвали в Красную Армию, а остальных – распустили по домам. Так как Леонтию Георгиевичу было уже за тридцать лет и у него дома остались жена и трое детишек, то есть – вы, ваши сестра и брат. Вернулся к мирной жизни и мой папаня. Начали они заниматься крестьянским трудом, тем более, что военные действия уже были от наших мест на сотни километров. Но их мирная жизнь продолжалась недолго. В январе 1919 года Декретом Совета народных комиссаров на всей территории Советской России была введена государственная продразверстка. Вначале она распространялась на хлеб и зерновой фураж, потом на картофель, мясо, масло и другие продукты. Одновременно была введена монополия государства на хлеб, то есть запрещалась его свободная продажа и зерна. Объяснялось это тем, что в промышленной Центральной России люди голодают и их надо кормить, так же как и воюющую с врагами Красную Армию. Все это наше сибирское крестьянство (да и не только оно, но и в других областях страны) понимало. Тем более, что продразверстка была введена в России еще в годы Первой империалистической войны, а позже Временным правительством. Но тогда те, кто проводил эту компанию, не обижали людей: брали у крестьян лишь излишки продовольствия и фуража и платили деньги за это. А тут большевики обложили всех планом заготовок, и продовольственные отряды, на основе военного времени, начали выгребать практически все, чтобы уложиться в свое задание. А еще лучше – перевыполнить его, мотивируя военным временем. Оставляя земледельцам зерна лишь на семена и, немного, на прокорм семьи. И никто не брал во внимание то, что крестьянам зерно нужно было для продажи, что бы одеть-обуть себя, прикупить инвентарь или еще что-то нужное в хозяйстве и в быту.
- Мам, это, правда, так было? – Глеб вклинился в беседу, задав Анне Леонтьевне вопрос. – В учебниках истории, как помню, писали, что зерно отбирали у кулаков, которые хотели свергнуть советскую власть, заморить людей голодом и поднять их против правительства и Коммунистической партии большевиков.
- Правда, сынок, – как эхо последовал ответ. – Евгений Егорович не обманывает. Мне тогда около десяти лет было, и я помню, как и к нам пришли и забрали большую часть хранившегося в амбаре зерна. И бабий плач, стоявший над деревней, помню. Потому, что продотряды еще раз пришли в том году, так как волость не выполнила установленный ей план по зерну.
- Я вам, Глеб, больше скажу, – гость продолжил рассказ. – Видя такое безобразие, крестьяне, по воспоминаниям моего отца, стали «кучковаться» и размышлять. Дескать, советская власть дала нам свободу и право на счастливый труд, а большевики все переиначивают на свой лад. Плюс к этому, палку перегибают местные власти, которые стараются вылезти из кожи и перевыполнить в ущерб крестьянству планы, чтобы удержаться на своих местах. А может там, наверху, в Москве, несколько по-иному все планировали? Так думали мужики, да и в сельсоветах были честные люди, которые сообща начали препятствовать продразверстке. Когда же государство стало жестко применять силу к недовольным, то те вновь стали объединяться в партизанские группы и отряды. Пришли гонцы и к вашему, Анна Леонтьевна, батюшке. Дескать, ты, бывший наш партизанский командир, силен в военном деле, не трус и честный человек, сам знающий беды трудового крестьянства – поэтому просим тебя возглавить отряд по защите от такой продразверстки.
И вскоре в уезде и в губернии заговорили о банде Гайды.
- Так, дед действительно был бандитом? – Глеб вновь перебил рассказчика.
- Слушай меня, – Евгений Егорович вроде даже рассердился. – У нас не очень большая разница в возрасте и я тоже читал в школе те же учебники истории. И, не скрываю, что думал так же, как и ты. А после рассказа своего отца стал размышлять. Кто такая банда? Это когда группа нехороших людей начинает грабить своих земляков. А твоему дедушке и его бойцам, в том числе и моему родителю, который у Леонтия Георгиевича стал что-то вроде помощника, в каждом селе и в киргизском ауле (так тогда называли казахов) были рады и скрывали их от отрядов чекистов. И не потому, что твой дедушка и мой папаня свободно говорили с местным коренным населением на их языке. Простые люди понимали, против чего поднялся отряд Гайды и как он защищает трудовых людей. Это – во-первых. Во-вторых, бандиты не «чикаются» со своими жертвами, а бойцы отряда Леонтия Георгиевича поначалу убеждали исполнителей продразверстки уйти по добру по здорову, и не обижать крестьян. Особо ретивых опустошителей амбаров, правда, поколачивали или стегали плетьми для назидания. А уж когда бойцы ВЧК начали убивать партизан новой волны без суда и следствия, тогда и те стали действовать по принципу: око за око. Хотя, как считал мой отец, те, кто находился в сибирских отрядах, не согласных с политикой продразверстки, не были теми злобными контрреволюционерами и врагами страны, которыми их объявил Совет народных комиссаров. Эти бунтари наивно желали подправить действия московского и местного руководства и выступали под лозунгом: «Советская власть – без большевиков!». А этого уже было достаточно для того, чтобы объявить: кулацкие прихвостни покушаются на устои государства и ВКП (б) и по законам военного времени должны быть расстреляны на месте.
…Евгений Егорович замолчал, словно сам был участником тех событий и теперь силился вспомнить ускользающие из памяти эпизоды. О чем-то своем думала и Анна Леонтьевна. Да и Глеб затих, не задавая больше вопросов.
Как бы очнувшись, гость вновь отхлебнул из чашки и глухо сказал:
- Не буду вас больше утомлять своим рассказом и подойду к главному. Полтора года небольшой отряд Гайды воевал с сотрудниками ВЧК и продразверсткой. Но, силы были неравные и таяли ряды единомышленников бывшего командира 15 партизанского полка. А отдельные бойцы, поняв, что «плетью обуха не перешибешь», – предпочли сдаться чекистам, уповая на их милость. И настал день 20 апреля 1922 года, когда Леонтий Георгиевич попал в кольцо.
- Помните фильм «Чапаев»? – рассказчик обвел своих собеседников взглядом. – Там Василий Иванович вместе с ординарцем Петькой и еще несколькими бойцами заночевал отдельно от полка. Об этом проведали белые и напали на этот дом. Так вот. Точно так же получилось и у вашего отца и дедушки. Вместе с моим родителем и еще двумя партизанами, он находился на одной из заброшенных заимок в Чалдайском бору. И их, сонных, под утро окружили чекисты. Одного сельчанина убили сразу, в перестрелке. Другому Леонтий Георгиевич предложил попытаться прорваться в лес (мы тебя прикроем стрельбой), добежать до своих и вызвать их на подмогу. Эта попытка, как поведал мне отец, сорвалась: боец был подстрелен, когда уже практически вбегал в сосновую гущу.
После этого стрельба прекратилась и кто-то, спрятавшийся за стволом дерева, крикнул чтобы Гайда и остальные бандиты выходили с поднятыми руками. С этим, Анна Леонидовна, ваш отец не был согласен.
- Я всю жизнь бился за правое дело, а они меня хотят потом прилюдно расстрелять, как бандита? – сказал он моему родителю. – Так не будет! И пулю себе в висок я не пущу, так как самоубийство – это большой грех и моя душа неприкаянной будет по свету мотаться. Мы сделаем по-другому. Ты, Егор, молодой, у тебя вся жизнь впереди, поэтому ты ее должен сохранить. А для этого – ты застрелишь меня, то есть облегчишь мою участь, затем сыграешь пред чекистами комедию, что, дескать, Гайда хотел и дальше отстреливаться, но ты был против кровопролития и убийства бойцов частей особого назначения и поэтому убил своего бывшего командира. И что ты раскаиваешься в том, что воевал с продотрядами. Со мной не спорь, а выполняй приказ, если ты мне боевой товарищ. Напоследок, давай обнимемся. Потом (тебя они не должны расстрелять) передашь моей жене и детям, что я их люблю и погиб за свободное крестьянство.
Рассказывая это, мой отец заплакал и сказал, что он тогда смалодушничал и выполнил просьбу Леонтия Георгиевича, за что всю жизнь клянет себя. Надо было бы и ему, после содеянного, нарваться на пули чекистов, выскочив с винтовкой из избушки. И это было бы по справедливости и по-товарищески. Но не сделал этого мой отец и вышел с поднятыми руками. И все сказал, как его учил Гайда.
…Слезы катились и по щекам Анны Леонидовны, но она, похоже, их не замечала, мысленно переместившись на ту заимку. Затем женщина вытерла фартуком глаза и спросила о том, что было дальше.
- Вашего отца погрузили на телегу, туда же, связав руки, усадили и моего родителя и повозка под охраной всадников двинулась в Павлодар, в уездное ВЧК. Где похоронили Леонтия Георгиевича – мой батя не знает. Чекисты позже опубликовали сообщение о том, что банда Гайды ликвидирована, а сам он расстрелян, как враг рабочих и крестьян. Такое же сообщение ушло и в Москву. А отца более года держали в тюрьме, как бандита, но потом, ввиду того, что он убил главаря, отпустили на волю. Сказав, что он – неблагонадежный и будет находиться под контролем. Вот почему мой отец боялся прийти к вам и все рассказать и чем-либо помочь. Потом вы уехали из села, и он потерял вас из вида.
- Да не собирались мы никуда из села уезжать, нас просто вывезли из него, – Анна Леонтьевна концом фартука вновь вытерла глаза. – Добрые люди потихоньку подкармливали нашу семью. К крыльцу, а больше в сарай, то мешок картошки подбросят, то муку или сало. Да и корм для птицы. Кто-то об этом донес в сельсовет, дескать, скрытые враги бандитской семье помогают, и нас убрали из Романовки, чтобы, значит, искоренить память об отце. Выселили нас в глухой поселок Карагандинской области. Вначале мы батрачили у зажиточных сельчан (там моя старшая сестра простыла и умерла). Потом, когда создали колхоз, мама, брат и я работали в нем. Там я встретила свою любовь – он был прислан вместе с трактором пахать землю и обучать молодых механизаторов. Погиб мой Ваня-танкист в начале войны, а брат – позже. И маму я похоронила после войны там, в карагандинской области. Когда подросли мои сыновья, мы перебрались в Экибастуз, поближе к Павлодару. Глеб стал строителем (сейчас он в отпуске и потому дома), а Борис – добывает уголь. Я медсестрой в больнице работаю. Так и живем. Про своего отца я внукам не рассказывала и не говорила о том, что в девичестве была Гайда. И вообще об этом и о папе молчала. Когда спрашивали, отвечала, что пропал где-то в гражданскую войну. Вашу фамилию я с детства помню и отца вашего, молодого и красивого, тоже. Он у нас дома не раз бывал. Пусть ему земля будет пухом. И не виню я его за убийство моего родителя. Время было такое жестокое и смутное. Да и власть не терпела тех, кто поперек шел. Не знала я, где погиб мой отец, а теперь у меня надежда появилась. Жива буду, попрошу отвезти меня в тот Чалдайский бор. Может, сердце и старожилы подскажут, где была та заимка.
…Она замолчала, разглаживая складки на фартуке. Молчал и Поспелов. В этот миг, они вряд ли вспомнили о том, ( да и знали ли), что 21 марта 1921 года решением 10-го съезда РКП(б) продразвёрстка была заменена продналогом. Это положило началу перехода страны к новой экономической политике. Но, в тех местах, где воевал Гайда, еще разъезжали по селам и аулам продотряды, а бойцы частей особого назначения добивали взбунтовавшихся крестьян.
Сергей Горбунов