Подойдя к родительскому дому, Василий в нерешительности остановился у калитки. В двух окнах горел неяркий свет от керосиновой лампы, метались тени от проходящих по комнате жильцов. Он уже стал снимать ивовое кольцо державшее калитку с забором, как услышал голос матери:
– Верушка, ты где тамотки бродишь? Иди домой, а то я сейчас во-рота запру.
– Я тута, мама, на крылечке. Мурка мышку словила, играет с ней, а я смотрю. Сейчас иду. Так ведь Поли ещё дома нет.
– Пошли, Светочка, и мы с тобой, а то перед самым носом ворота запрут. – Поторопил жену Василий.
Они подошли к крыльцу.
– Здравствуй, Вера, – поздоровался Василий.
– Здравствуйте, – отозвалась девочка, – А вы кто?
– А я твой старший брат Вася, а это моя жена Света. Ты пригласишь нас в дом?
– Приглашу. Заходите.
Девочка поднялась со ступеньки.
– Верушка, ты с кем это там разговариваешь?
– Тут дядя с тётей пришли. А дядя говорит, что он мой брат Вася.
Александра Ивановна вышла на крыльцо и обмерла:
– Васенька! Сыночек! Воротился! Живо-о-й.
Она остановилась в нерешительности около сына. У женщины градом текли слёзы и дрожали руки. И, когда Василий, поставив вещи на крыльцо, протянул руки, чтобы обнять мать, она кинулась к нему, обхватила руками за шею и дала волю слезам. Василий гладил мать по спине и не знал, как её успокоить. Наконец, он тихонько развёл её руки и ласково сказал:
– Всё, всё, мама, перестань. Воротился живой и не один. Познакомься: моя жена Светочка. Светочка, это мама, Александра Ивановна.
– Здравствуй, Светочка. Радость-то, какая! Проходите-ко скорее в дом. Степан, Степан, поди-ко сюда. Вася у нас воротился.
На крыльцо вышел отец. Василий даже вздрогнул от неожиданности, увидев его. Как же он постарел! Лоб прорезали глубокие морщины, у рта с обеих сторон залегли скорбные складки, но глаза смотрят по-прежнему пристально и прямо. Поседел, похудел, даже, кажется, стал ниже ростом, или же это он, Василий, стал выше за годы разлуки. Видно, досталось отцу в годы войны.
И мать тоже вся как-то ссутулилась, и тоже седые прядки выбиваются из-под платка, и морщинки веером разлеглись возле глаз, хотя, вроде, не старые ещё они.
– Здравствуй, сынок. Ишь, какой мужик стал. Встретил бы где, не узнал, да ещё и гармошку привёз, на пару будем играть, – приговаривал Степан Васильевич, обнимая сына. После подал руку невестке.
– Здравствуй, дочка. Как зовут тебя?
– Светлана, – ответила та.
– Проходите в дом, нечего на крылечке стоять, – позвала гостей Александра Ивановна.
– Верушка, какая ты большая выросла! – Василий подхватил девочку на руки, и крепко прижал к себе. – Ну, пойдёмте в дом, – проговорил он, опуская сестрёнку на пол.
Дома мать подживила ещё не остывший самовар, достала из печи чугунок с остатками щей.
– Проходите, гости дорогие, раздевайтесь, умывайтесь с дороги, и отужинаем, чем Бог послал. Нате, вот вам чистое полотенышко, – суетилась, сияя от радости Александра Ивановна.
– У нас нынче щи только вокруг мяса были, – продолжала она говорить, накрывая на стол. – Махонький совсем шипок мяска кладу в чигунник, только для запаху. Почти всё сдаём государству. Порато большие налоги: молоко, мясо, яйца, шерсть. Если нет своего – покупай. А где денег взять? Приезжает уполномоченный с району и ходит по домам, где есть недоимки по налогу. Может последнюю рубаху взять в счёт налога. Мало чего себе остается. Дак что тут поделать? Страну надо подымать, мы всё понимаем, а пить-есть тоже хотим.
Василий развязал заплечный мешок, достал три банки тушёнки, немного галет и сахара, пачку чаю и половину буханки чёрного хлеба.
– Вот, мама, остатки, как говорится, сладки. Это всё, что осталось у нас от сухого пайка в дорогу. А дорога, сама понимаешь, была длинная, мы часть и подъели со Светочкой. Ты не расстраивайся, живы будем – не помрём.
– Верно, верно, Васенька. Были бы кости, а мясо нарастёт. Верушка, побегай наверх, позови Петю с Галинкой. У Петеньки деушка народилась, а Мишенька уж большенький стал. Помощник. Ново;й раз и качнёт Шурочку в зыбке. Уж я так обрадела, так обрадела!
Пришли Пётр с Галиной и детьми. В доме сразу стало шумно. Потихоньку все расселись за большой родительский стол. У Александры Ивановны невольно брызнули слёзы. Утирая их, она проговорила:
– Охти, робята, сколь я радёхонька: опять у нас полон стол.
– Мама, а Поля где? – спросил Василий.
– Да где-то к подружкам убежала.
– Замуж ещё не собралась?
– Дак не за кого замуж-то, парничок. Мужики, которы приходят с войны и ещё не порато стары, на молоденьких девчонок и не глядят. Они берут в жёнки вдов с робёнками. У девки што? Ничего нет за душой. А у вдовы есть дом, огород. Воротится солдат кабыть в родительской дом, а глядишь через месяц-другой уже у вдовки в огороде тюкается. Живут вместе, не записаны. А робёнки што? Робёнки выростут. А у них и свои со вдовой народятся. Двое солдат дак жёнок с четверыма робёнками взяли, один с троима.
А девкам и нет никого, а им тепла да любови хочется. Которы девки в города уезжают, потом с брюхом обратно к родителям возвращаются. А те не порато рады сколотку*.
А мужикам в деревне раздолье. Жёнки настрадались без мужской заботы да ласки за войну, любому, кто приголубит, радёхоньки. Скан-далы пошли между бабами. Законные жёнки полюбовницам грозятся все волосища выдрать, – рассказывая, Александра Ивановна обносила всех крынками со щами, наливая гостям побольше, а самим (недавно отужинали), что останется. – А полюбовницы не признаются от кого брюхо. Дак ведь не скроешь ничего на деревне. Побежит робёнок по улке, и по обличью будет видно, кто батько. Поля у нас тоже поговаривает, что уедет. Где будет скитаться бедная?
Степан Васильевич достал из шкафа четвертинку водки.
– Давайте-ко, робята, выпьем за встречу. Давно стоит, ещё с до войны. Сколько раз хотел откупорить, ан нет, думаю, дождусь кого-нибудь домой. Две их у меня было. Одну с Петром за встречу выпили.
За столом, в разговоре, Александра Ивановна посетовала, что от Виктора с сорок второго года нет ни вести, ни павести. И она не может никак ума приложить, где он может находиться: жив ли, погиб ли, может в плен попал? Как бы узнать: где он, что с ним?
– Мама, надо запрос в военкомат сделать. Война всё лето шла с Японией. Может, он там воевал? Слышали, что американцы сделали?
– Да нет, ничего не слыхали.
– Они на два японских города сбросили по атомной бомбе. Много сгубили мирных жителей. Советский Союз вступил в войну с Японией. Правда, недолго воевали. Второго сентября Япония капитулировала. Может, и Витя у нас там?
– Какие ты страсти говоришь. Да хоть бы живой он воротился. Вся душа за него изболелась. И про Ваню не бывало больше никакого известия. Пропал и всё. Как может пропасть человек? Ведь кругом солдаты наши. Ума не приложу, – как?
И Пашенька погиб, не знаю, где неговы косточки лежат. Предан ли он земле. Проклятущая война, сколько людям горюшка принесла.
– Хватит причитать, Александра, – одёрнул жену Степан Васильевич, – наливай чай.
Прибежала с вечеренек* Поля. Она превратилась в настоящую красавицу – глаз не отвести. Прямо с порога девушка кинулась Василию на шею, который вышел из-за стола, чтобы поздороваться с сестрой. Она смеялась и плакала одновременно. Увидев Светлану, Поля смущённо выпустила брата из объятий, и шёпотом спросила:
– Вася, а это кто с тобой приехал?
– А это моя жена Светочка. Познакомьтесь, пожалуйста.
Поля подошла к столу и протянула Светлане руку:
– Меня зовут Пелагея.
Услышав это, Верушка прыснула:
– Тоже мне, Пелагея. Ещё скажи: Степановна.
– Вера, – строго сказала мать, – сиди и помалкивай.
– А я Светлана, – ответила братова жена.
– Поля, забирайся за стол. Я тебе на дёнышке оставила щей. Маленько похлебаешь.
– Мамочка, я с удовольствием.
– Пойдёмте, мужики, покурим на крылечко. Пускай они тут без нас дальше чаёвничают, – предложил отец.
Затянувшись, Степан Васильевич спросил у сына:
– Чем, Василий, думаешь заниматься?
– Не знаю пока, батя. Как-то не задумывался. Домой очень хоте-лось. Всю войну мечтал об этом, жил надеждой на встречу с вами, с родиной. Работать я могу, силушки прикопил, хоть и ранен был тяжело, да ещё бандиты ножом пырнули. Это в прошлом, не хочу вспоминать. Светочка у меня медсестра, найдётся ли ей работа в деревне? Да и беременная она. Я подумаю. Может, в Молотовск соберусь. Всё же я окончил школу ФЗО.
– Вот-вот, в Молотовск! А тут кто работать будет? Я едва в кузнице справляюсь. Мне уж пятьдесят семь годочков, матке – пятьдесят четыре. Изработались мы с ней, все жилы вытянули. Сколько война здоровья унесла. Не уезжай, Василий. Я тебе кузницу передам, а сам буду тюкаться с топориком в колхозе: куда бригадир пошлёт.
– Я подумаю, батя, с женой посоветуюсь.
– Вы уедете, Полька следом сорвётся, останемся мы с маткой одни, да Верушка.
– Какая-то она у нас не такая. Ни на кого не похожа, рыжая.
– Это она в прадеда моего пошла. Вы хоть, с жёнкой, записаны или так живёте?
– Записаны. Она, как и я, Гагарина. Как дела в колхозе? Настасья Кондратьевна всё председателем работает?
– Дела неважные. Вон, Петро не даст соврать, бьётся Настасья, как рыба об лёд, а с району всё директивы шлют. Она сколько раз просила освободить её от должности. Не отпускают. Ну, давайте, докурим и домой. Што-то зябко стало. Выяснивает. Пора заморозкам быть.
– Батя, а ты к езу ходишь?
– Хожу. Только за Казённый мост. В лесу я давно не ловлю. Дале-ковато, да и ноги не те уже стали.
– А рыба ловится?
– Пока не очень. Так, иногда на варьку-другую попадёт. Надо ждать ледостава.
Дома Александра Ивановна сказала молодым:
– Вася, я вам сегодня здесь спать постелю, а завтра намоем и на-топим боковую и;збу. Там и будете жить. Петя с семьёй наверху живут. Я к ним в жизнь не суюсь, и вам мешать не буду.
– Да что ты, мама? Разве ты можешь кому-то мешать? Скажи, а как у нас тёта Вера поживает? Дядя Гриша пришёл с войны?
– Как все поживает. Когда голодом, а когда и с колобом. Григорий у неё в сорок третьем погиб. Когда пришла похоронка на него, я думала, что Вера ума шанётся*. Они ведь хорошо жили, а тут на тебе. Почернела она вся с горя. Только ради робят и выстояла. Алёше шестнадцать годиков недавно исполнилось, в колхозе работает пока на разных – куда бригадир пошлёт. А дочка её Катеринка в одном классе с нашей Верушкой учится.