Прощание славянки...

               
               
                ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ               
                или               
         В продолжение дискуссии о ненормативной лексике.

               Она (эта ненормативная лексика) существует, наверное, с тех пор, как человек научился произносить членораздельные звуки. Потому и присутствует во всех языках всех народов. Правда, только русские, кажется, пытаются гордиться этим, как и неумеренным поглощением спиртного. Хотя эти «отклонения», скажем так, никогда не были присущи русскому народу. Это некоторые его представители «загибают для понта», наверное.               
               
               Правда, за крепким словом в карман не любили лазить не только простолюдины. Интересный факт в своей «Русской истории» приводит Василий Осипович Ключевский, когда говорит о царе Алексее Михайловиче: «… Алексей  был мастер браниться той изысканной бранью, какой умеет браниться только негодующее, незлопамятное русское добродушие». Вот так вот! Даже цари любят ненормативную лексику. А уж где-где, а особо она (ненормативная лексика) применяется, не будем ханжествовать и юлить, - в «военном деле», то есть в армии.  А как вы хотели?!  Собрались там мужики, точнее - собрали и собирают там пацанов почти подростков, чтобы сделать-воспитать из них настоящих МУЖЧИН-ВОИНОВ для возможной защиты Родины от возможных врагов. Под клятву (присягу) не жалеть, в случае чего, «живота своего». (Во как я «загнул», - чуть ли не стихами.!  Шучу.)    
               
                Шутки-то шутками, а подготовка к защите Родины, -  дело (извините за длинную тавтологию) не шутейное.  Начальник штаба нашего артиллерийского дивизиона майор Кривин Арнольд Яковлевич нам, стоящим в строю по стойке «смирно» солдатам, так называемой «срочной службы», напрямую внушал: «Вы сюда призваны для того, чтобы научиться УБИВАТЬ. Зарубите себе на носу: вы не убьете – убьют вас! Так что слюни и сопли отправьте мамкам в конверте домой… Как  говорил великий Ленин, - «Учиться военному делу надо настоящим образом».  Поняли?  Р-р-разойдись!»           
               
                Арнольда Яковлевича уважал и, можно сказать, любил весь наш дивизион с момента его прихода в полк. Чему я, второгодок по службе (по неофициальному прозвищу «фазан», как и все второгодки, в отличие, и для «отличия», от  первогодков, прозываемых «салагами», и третьегодков – «стариками» или «дембелями»)   был среди сослуживцев, может быть, самым счастливым и удачливым свидетелем, участником и т. д., о чем речь – в конце этого «повествования»…  
               
                Именно с момента  прихода Кривина, первое  (но не самое главное, как вы поймете из дальнейщего рассказа), - в нашем «полке» почти перестали шибко-то материться! Все, - от офицеров до рядовых!..  А то ведь, бывало, что перед строем пытался крепко выражаться даже командир нашего взвода управления Добров, - небольшого росточка старший  лейтенант, в очочках, в недавнем прошлом учитель, призванный, бедняга, ни с того ни с сего на военную службу; в принципе, добрейшей души человек…               
               
                Яркий пример тому, когда мы перед отбоем в чем-то ослушались назначенного Добровым своим заместителем сержанта Добженко, прозванного нами «бандерой» за тупость и любовь к «командирству» и уж потом за то, что он был с Западной Украины… В тот раз он не нашел ничего лучшего, как сбегать на квартиру к Доброву и нажаловаться на нас.  Прибежавший «старлей», пропищал: «Взвод, подъем! Выходи строиться на плац!».  
               
                Вышли. Метель, темнота, которую лишь усиливали фонари с подслеповатыми лампочками, болтающиеся на столбах по периметру плаца. Кое-как построились.  Добров скомандовал:  «Строевым! Шагом марш!».  Ну мы тут же и ему «отомстили»: шаг строевым, шаг нестроевым. То есть ударяли по брусчатке своими кованными яловыми сапогами через раз. Кого же это не взбесит! И так пошли повторы: «стой!», «строевым!»; «стой!», «строевым!»… Бесполезно! Мы «уперлись»…               
               
                В очередной раз Добров пропищал: «Стой! Направо!», и задергался перед строем с дрожащими от злости губами и подпрыгивающими на носу очочками, подбирая слова. Только свист пурги нарушал возникшую зловеще-напряженную тишину…   Как вдруг из строя раздался голос: «Эх, бабу бы!».  Мы, естественно, «заржали». Что просто взбесило Доброва.  
               
                -  Ефрейтор Войловиченко, выйти из строя!               
               
                «Старлей», оказывается, «засек» вякнувшего «крамольную» фразу старика-дембеля.          
               
                -На гауптвахту!, - засепетил Добров, - На пять суток, е…    твою мать!               
               
                - А вы, товарищ старший лейтенант, по уставу и по рангу не имеете права наказывать гауптвахтой, - нагло ответствовал Войловиченко и собрался уж было «просветить» Доброва на счет его обязанностей и  прав, как из пурги вынырнул капитан (тогда еще капитан) Кривин и зарычал:               
               
                - Зато я, как исполняющий обязанности начальника штаба девизиона, имею право! Десять суток ареста тебе, ефрейтор Войловиченко! Я тебя, гад, с сапогами съем! Я тебя под трибунал подведу! А вы, «старики» взвода управления, как соучастники, на «дембель» у меня поедете в скотском вагоне-гауптвахте…  На-лево! Строевым - шагом марш!               
               
                Арнольд Яковлевич, оказывается, был тогда, дежурным офицером по полку, видел из здания штаба странные, «послеотбойные», передвижения нашего взвода на плацу и, заинтересовавшись, примчался. Во благо нам. Мы перед Добровым еще бы «поупирались» (на свою ведь голову!), но Кривин для нас был авторитет. Это был образец настоящего мужика, отца-командира.  Материл, стрОжился, но нашего брата-солдата уважал и  берег. Уж воистину, - строг был, но справедлив.  
               
                Концовка же той ситуации с "послеотбойным" маршем была такая. Изрядно уставшие, быстро раздевшись мы просто рухнули на свои кровати. И тут раздался голос Женьки Войловиченко,- "Вечное презрение Бандере!", на что взвод в двадцать голосов прогудел, - "У-у, сука!". После чего Добженко сгреб свою постель и ушел спать в так называемую ленинскую комнату, потому как знал, - в общей спальне ему сегодня уснуть-отдохнуть не дадут!..     
               
                …Тут стоит приостановиться, чтобы «просветить» читателей на счет времени и места действия. Хотя бывшие «служивые» и служившие в Советской Армии до начала «лихих» девяностых прошлого века уже, конечно, «вычислили» кое-что по одному только упоминанию о яловых сапогах: их, как и полушерстяное зимнее обмундирование, выдавали, в частности и в основном, тем, кто защищал (или должен был защищать) завоевания социализма за границами родного Отечества – Союза Советских Социалистических Республик - СССР, абсолютно «за дело» прозванного потом буржуями «империей зла». Но это – потом. А тогда мы должны были, говоря официальным языком, защищая завоевания социализма, высоко нести честь и достоинство советского человека, т. е. исполнять интернациональный долг…          
               
                Мы этот долг исполняли в самом сердце побежденной нашими отцами фашистской Германии, по существу, в пригороде Берлина. Для меня лично это было трижды знаковое место, и вот почему.               
               
                Где-то здесь, в этих местах, в первую мировую (как раз с 1914-го по 1917-й год) был в плену мой дед по отцу - Кирилл Иванович. В «особом» плену,  не как во вторую мировую – со всякими фашистскими изголятельствами; всем плененным взводом жили в деревне, у помещицы, работали по восемь часов, ели с ее семьей за одним столом… А вот отец мой дошел в Великую Отечественную именно до этих мест, получив разрывную пулю в ногу в добавок к предшествующим шести ранениям и двум контузиям…    
                Волею судьбы этих местах пришлось жить-служить и мне в особом артиллерийском полку. Он – наш полк - носил длинное, достаточно сложное, но очень красивое название, - «Сто…надцатый,  гвардейский, армейский, пушечно-артиллерийский, Келецко-Берлинский, орденов Кутузова, Богдана Хмельницкого, Александра Невского, Красной Звезды полк»! (Во как за три года службы это «вбилось» мне в голову и «запало» в мозги, что и сейчас, по прошествии десятков лет, помню все «на зубок»!)  Причем, заметьте, что название полка произносилось при докладах высокому начальству не просто так, а торжественно, с восклицательными знаками после каждого слова и весомой паузой… Попробуйте сами так повторить, и поймете как это здОрово звучит!               
               
                Ясно-понятно, что столь торжественно-весомое название наши предшественники-однополчане именно завоевали. Кроме прочего, завоевали право занять под место постоянной дислокации военный городок, специально построенный гитлеровцами в тридцатые годы для особых частей и подразделений «доблестного» вермахта. Сработано все было с немецкой аккуратностью и капитальностью. Очень мощно выглядели красного кирпича здания четырехэтажного штаба и примыкавших к нему с двух сторон двухэтажных казарм длиной с футбольное поле каждое. И внутри эти казармы так же просторно смотрелись потому, как ничем почти не были разгорожены, кроме подпиравших потолки посередине двумя рядами массивных железобетонных квадратных колонн. Одного этажа хватало на размещение спальни (всего с одним ярусом сверх аккуратно заправленных коек) для целого дивизиона-батальона! «Гуляй, Вася», что называется… Со шваброй и тяжеленным железным полотером для придания блеска мастике, покрывавшей полы, которые драили неустанно,  до зеркального блеска, дневальные и те, кто схлопотал наряды вне очереди…          
               
                По внутреннему периметру нашего военного городка шла дорога, уложенная брусчаткой-булыжниками, используемая и как плац. Эта дорога «заходила» к ангарам, где стояли наши громадные пушки (120-миллиметровые) и гаубицы (152-миллиметровые), тягачи их таскавшие, автомашины со снарядами для орудий; а еще вела она и на  обширный хозяйственный двор, расположенный в «тылах» городка, где содержались свиньи и куры солдатиками специального, так называемого хозяйственного взвода…               
               
                Важным фактором было еще и то, что офицерскому составу сразу же «по приходу» в полк выделялись квартиры с «буржуйскими»  удобствами в изначально и специально возведенных в пределах городка коттеджах…               
               
                Все это (весь городок) было обнесено мощным бетонным забором с колючей проволокой наверху. Ну тюряга тюрягой, если вдуматься. Но нас, солдатиков, в большинстве своем, это не шибко-то тяготило потому, как мы то и дело выезжали на учения на многочисленные полигоны, расположенные вдоль границы социалистической Германской Демократической Республики (ГДР) и буржуйской (такой-сякой) Федеративной Республикой Германии (ФРГ).  А в общем-то, гонялись по этим полигонам вдоль границы то за поднявшимися на свои учения (понятно, - с той стороны)  частями бундесвера, то за американцами, то за англичанами, у которых там были свои «зоны», но общая задача – всячески пакостить социалистическому лагерю (название-то какое, - точное и прямо-таки самоиздевательски-меткое, присвоили тогда себе коммунисты-интернационалисты). Ну, Бог с ней с политикой, я о нашем военгородке и «полке»…               
               
                Сверх аккуратный наш военгородок был образцово показательным в ГСВГ (группе Советских войск в Германии) по красоте, порядку и чистоте, которые неустанно поддерживались личным составом, т.е. нами – солдатами. Конечно, «из-под палки», доходившей до полной дурости, в смысле покраски пожелтевшей по осени травы из пульверизаторов краской «защитного» цвета, отряхивания с кустов не успевших опасть еще листьев; не говоря уж о сборе окурков… От этого «происходила» почти стерильная чистота и показушный порядок. Правда, наводился такой «шмон» нечасто, - перед приездом очень высоких гостей, среди которых были (из-за близости Берлина, восточная часть которого считалась столицей ГДР) даже генеральные секретари ЦК КПСС, генсеки СЕПГ (Социалистической единой партии Германии), министры обороны СССР и ГДР  и т.д.               
               
                Для их торжественной встречи, с последующим торжественным маршем под бравурные звуки нашего отличного полкового духового оркестра (ну прям как во время парадов на Красной площади в Москве) нас выстраивали возле главных ворот. Но выстраивали так, чтобы посередине оставалась «прогалина» с видом на здание штаба и(!) - на тянувшийся от него к КПП (контрольно-пропускному пункту, что располагался у ворот) прудочку метров тридцать в длину и шесть-семь – в ширину…  В этом, как нынче говорят, была главная «фишка» церемонии.       
               
                Перед ее началом солдатики хозвзвода доставляли в этот прудок трех (не знаю почему именно трех) лебедей на ту сторону, что была от штаба, и удерживали их там, видимо, малыми дозами корма. А основная кормушка с дверцей была в скате ближнего к КПП берега…               
               
                Так вот. Когда командир полка, гаркнув, - «Полк, равняйсь! Смирно!», чеканя шаг, направлялся для доклада навстречу высокому гостю, откидывалась (невидимая, понятно, для гостя) дверца главной кормушки, и лебеди плыли, выходило, тоже навстречу очень большому начальнику. Тот, как правило, становился еще выше, пяля глаза не на командира полка, а на белоснежных птиц. Всех, без исключения гостей, это очень и очень впечатляло.                А первое впечатление, как известно, часто бывает главным и самым устойчивым. Как и последнее. Командование полка ох как умело «пускать пыль в глаза». В том числе и торжественным маршем всего личного состава, проводившегося по поводу проводов высоких гостей.               
               
                Нас недаром иногда называли «королевским» полком, потому, что мы были буквально выдрессированы красиво ходить-маршировать. Трое из пяти «пережитых» мною за годы службы командиров полка строевой подготовке уделяли многократно больше внимания, чем артподготовке как таковой; гоняли нас по плацу, порой и именно, -  до седьмого пота. Причем, - с оркестром, «под» марш «Прощание славянки», любимой нами мелодии, почему-то считавшейся «дембельской».  И обязательно (но только во время «муштры») старики-дембеля после первых нот марша провоцировали всеобщее «ура», с чем пытались бороться отцы-командиры, но – бесполезно. На что было оправдание: мы ж не орем «ура» при гостях! И они, командиры, на удивление, смирились: орите хоть заоритесь во время тренировок. Зато потом, «на проводах», было не стыдно нас показать.               
               
                По этому случаю полк вновь выстраивали перед КПП. «…К торжественному маршу, - кричал в микрофон командир полка, - На одного линейного дистанции…  Первая колонна прямо, остальные… напра-а-а-ву! Шагом… марш!». (Я ж вам говорил, что все в точности как на парадах на Красной площади!). И мы без всяких воплей рубили шаг своими кованными яловыми сапогами. А коль скоро  проводы происходили вечерами, то зрелище от ровно и мощно проходящих колонн «усугублялось» и украшалось снопами искр, выбиваемых металлическими подковами на каблуках наших сапог из брусчатки-булыжников; это смотрелось как массовое прохождение по горячим углям! Красиво, черт возьми, получалось! Особенно, если смотреть со стороны, а не долбить самому своими ногами по камням! Высоким гостям это опять же очень нравилось…               
               
                И последнее и первое впечатления, «приправленные» посещением казарм с полами, как зеркала, буквально вылизанными остальными территориями, и, конечно, угощениями «от щедрот» нашего хоздвора, - все это «проецировалось» на командира полка в смысле, что-де такому Большому и Толковому Хозяину надо бы командовать уж дивизией или стать заместителем командующего армией (а сколько было их – армий - в ГСВГ, - Бог весть, если наша, при которой числился наш полк, носила двухзначный номер. В общем, - «ограниченный контингент», как потом стали говорить).               
               
                Продолжая же начатую мысль, подчеркну, что наш полк по этим причинам рассматривался еще и  как трамплин в «служебной лестнице» офицеров: шел на повышение командир полка, и происходила «естественная ротация» вверх, как на эскалаторе в метро. Кому ж это не понравится вкупе с такими условиями быта! Вот и рвались к нам офицеры. Некоторые, по правде говоря, выжимая из нас, солдат, все соки, «топча» равных по званию, лебезя перед вышестоящими, «подставляя» тех и других при случае.  Я этого «насмотрелся»…               
               
                Но вот пришел к нам капитан Кривин – «для дальнейшего прохождения службы», как пишется в официальных бумагах. Он во многом отвечал своей фамилии: среднего роста, плотного телосложения, с «кавалерийской» походкой и словно топором сработанным мужественным лицом; к тому же обладал голосом мощного тембра и неординарностью речи, которую «разбавлял»  очень смачными выражениями типа уже приведенного, любимого им в обращении ко всякого рода нарушителям порядка, - «Я тебя с сапогами съем!»; ругался и матерился он смачно и, можно сказать, красиво, оригинально. Но редко и только по делу. Причем (что важно и характерно), - не взирая на чины и звания. Первым из этого ряда мне вспоминается случай, когда капитан Кривин только еще проходил, так сказать, обкатку в нашем дивизионе: к нему присматривались и он присматривался. Причем, надо сказать и заметить наперед, что Арнольд Яковлевич очень быстро «раскусывал» людей, видел всех, что называется, - «насквозь и глубже»…               
               
                Тогда Кривину было поручено провести имитацию стрельб всеми нашими батареями с исполнением обязанностей командира дивизиона. В присутствии самого командира дивизиона подполковника Сергеева – мужика немного суетного, но по заслугам считавшегося сверх классным артиллеристом…               
               
                Раз речь шла об имитации, то громадные наши пушки были выкачены - просто и только - за «порог» ангаров. Наблюдательно-командный пункт, который в боевой-то обстановке должен  был  находиться в десятках километров от огневой, то есть от расположения орудий, разметили здесь же. Чтоб не «светиться» лишний раз в радиоэфире, связь осуществлялась проводная, телефонная, к которой от нашего взвода приставили сложенного телом как тростинка салагу-первогодка мордвина Мишу Климкина, обладавшего тонким, но звонким голоском. А такой тембр, кстати будет сказать и заметить, куда более ценится при голосовой – телефонной и радиотелефонной связи, - чем «левитановские», баритонально-басовые тона, которые, «проходя» через провода и эфир, теряют внятность и четкость при передаче приказов-команд.               
               
                Ведь эти приказы-команды  буквально напичканы цифрами, от точного соблюдения которых, в конечном счете, зависела, простите, точность стрельбы. И не дробью ведь, а снарядами весом несколько десятков кг, которые подносили к замку ствола  специально подобранные здоровяки-заряжающие; один вставлял в дуло и направлял, а второй, такой же по комплекции, палкой называемой «досыльником», заталкивал смертоносную болванку в ствол до упора…  Затем уже подавалась туда же громадная гильза, набитая определенным количеством (в зависимости от предполагаемой дальности стрельбы) «мешочков» со специальным пушечным порохом, смахивающим на обыкновенные макароны… При стрельбе залпами земля ходила ходуном от этих пушек. Дым и копоть закрывали позиции… Красивое это зрелище! Но, скажу вам, «удовольствие» очень дорогое! Недаром нам не раз напоминали офицеры, что каждый выстрел обходится по цене минимум - в пару солдатских сапог…               
               
                И вот что хочу и ЧТО надо добавить для понимания дальнейшего, - о командах-приказах. Они – основа основ всякой армии. Как в «Евангилие» или там в «Ветхом завете», - в начале было слово... Потому у военных все приказы и команды строго регламентированы уставами и наставлениями, чтобы не было никакой двусмысленности; чтоб было коротко и предельно ясно для подчиненных-исполнителей… Хотя… Хотя любой регламентированный лексикон подходит не ко всякой обстановке. Тем более в военном деле. Без «крепкого» словца иногда просто не обойтись. И чем, как дополнительным «кнутом», иногда, пользовались отцы-командиры. Но лучше всех, как уже говорилось, - Арнольд Яковлевич Кривин. Что и случилось на тех  памятных мне учениях у ангаров…               
               
                Когда подготовительные работы – вытаскивание орудий, развертывание командного пункта и т.д., что, между прочим, как и многое в армейской жизни, было «огорожено» очень жесткими нормативами, – были завершены, Сергеев озвучил для Кривина так называемую «вводную», -  команду для чего и куда стрелять. Дальномерщики сымитировали просмотр целей с расстояниями до них; вычислители просчитали поправки на ветер и прочее и прочее; все выкладки быстро доложили Кривину,  и он - проверив, сверив, просчитав - столь же быстро сформулировал приказ-команду для батарей, и продиктовал Климкину: « Дальность такая-то… Заряд такой-то… Ориентир такой-то… Фугасными, - огонь!».               
               
                Весь этот приказ-команду Миша Климкин повторял-кричал в телефонную трубку, одновременно четко отработанными и потом обязательно (если понадобится проверить) читаемыми символами записывал карандашом в специальный блокнот. Его слова в точности повторяли криком и записями находящиеся около батарей  принимающие телефонисты; а уж их слова, в мегафон, для расчетов орудий повторял старший офицер батареи…               
               
                Может, конечно, в «технологии», очередности команд и т.д. я уж теперь ошибаюсь (годы многие ведь прошли!), но суть-то не в точности, а в том, что старший офицер одной из батарей  концовку приказа-команды озвучивал совсем другую, кажется такую  - «…Осколочными, - огонь!»               
               
                Арнольд Яковлевич в первый раз абсолютно спокойно попросил Климкина еще раз повторить-передать на батарею изначальную команду, что тот незамедлительно и сделал. Но старший офицер батареи старший лейтенант Соловьев, по прозвищу Салазар (был тогда. кажется, в Португалии такой диктатор фашистского толка) - не любимый всеми за то, что придя к нам в полк из дисбата (дисциплинарного батальона), не оставлял своих дисбатовско-издевательских привычек в отношении к рядовым солдатам. За что и получал "акты презрения". Например, когда он бывал дежурным по дивизиону и, уложив нас спать, направлялся к выходу из казармы, непременно раздавалось, - "Общее презрение Салазару!", на что двести глоток отвечали, - "У-у, сука!"...               
               
                Ну а тут, на тренировке, он опять повторил по мегафону приказ-команду со своей концовкой, «…Осколочными, - огонь!». Лицо капитана Кривина стало покрываться багровыми пятнами. Подполковник Сергеев задергался на месте, констатировав, – «Оглохли там, что ли?», но вмешиваться не стал, ожидая, что предпримет Кривин. А Арнольд Яковлевич скомандовал Климкину: «Скажи, чтоб старшего офицера второй батареи пригласили к телефону». Климкин сказал. Мы видели, как Соловьев взял из рук своего телефониста трубку. Кривин говорит Климкину: «Повторяй за мной: я сказал…» Климкин своим тонким голоском повторил: «Я сказал…» Кривин своим густым баритоном: « Е… твою в бога мать»…  Климкин, от страха и смущения, еще более «тонко»: «Е… твою в бога мать»… Кривин: «Да ты не так. Погрубее с такими надо. Повторяй»... Климкин, как мог, грубее и громче проорал требуемое, от чего, как мы видели, Соловьев, бросив телефонную трубку и вскочив на лафет ближайшей пушки, повернулся в нашу сторону, закричал: «Товарищ капитан, почему ваш телефонист на меня матерится?» На что Кривин в ответ зарычал так, что и мегафона не надо было: «Он матерится на тебя по моей команде. Потому что ты не выполняешь мой приказ. Объявляю тебе неполное служебное соответствие. Я тебя с сапогами съем. Я тебе покажу…  Я тебе устрою»… 
               
                А подполковник Сергеев, выписывая круги по командному пункту, приговаривал негромко: «И правильно… И верно!»…               
               
               
                …Но этот случай, все же «мелковат», как пример того, что Кривин, как я уже сказал, ругался только «по делу» и – невзирая на чины и звания. Более показательной в этом (последнем) плане стала другая, более серьезная ситуация, случившаяся вскоре, и ведь когда? - когда у Кривина закончился испытательный срок, и пришла пора ему сдавать практический экзамен на начальника штаба дивизиона и, естественно, присвоение звание майора.               
               
                Получилось это как-то спонтанно и ускоренно. В один прекрасный летний день, когда уже знакомый вам, читатель, сержант Добженко построил наш взвод перед казармой, что бы вести нас на обед, - почти подбежал к нам Кривин, чуть-чуть отдышался и произнес: «Мужики-гвардейцы, выручайте! Эти гады через два часа назначили мне на Унтерграбовском  полигоне экзамены со стрельбой из заменителя. Для поддержки и обслуги мне нужны асы своего дела. Я не ошибаюсь, что у дальномерщиков таковым у вас является… Леша Андреев, у вычислителей – Денис Кривонос, у радиотелефонистов (обращаясь уже ко мне) – Коля Кущенко?..   Как, ребята, поедете со мной?»   
               
                Вопрос был, «по-литературному» говоря, риторический: любой из взвода готов был с Кривиным в огонь и в воду (во как я опять «загнул», - почти стихами; а они ведь от истинных чувств рождаются!). Да еще после таких «комплиментов», мы трое без раздумий и не без гордости перед сослуживцами вышли из строя. За пять минут отведенных капитаном нам на сборы, сбегали в оружейную комнату, где схватили свои профессиональные «прилады»:  «старик» Андреев – под стать ему, - громадный ящик с дальномером (это такой шибко «рогастый» оптический прибор), мой одногодок Кривонос - свои «вычислительные» планшеты, а я – радиостанцию с запасными аккумуляторами и сумку со всем набором антенн… Почему «со всеми набором»? Да потому, что помнил «мерзопакостность» Унтерграбовского полигона для нас, радистов, - «вечно» мы попадали там на «непроходимость» ультракоротких радиоволн (УКВ), на которых работали наши небольшие, «заплечные»,  рации…
               
                В общем, ровно через пять минут мы вместе с Кривиным «галопом» помчались к штабному «газику»-вездеходу, где шофером был наш лучший водитель Толя Воронов… Буквально вылетел наш автомобиль из главных ворот и помчался по отличнейшим немецким дорогам в сторону города Потсдама, к полигону…               
               
                Примечательно, что как только выехали за ворота, Арнольд Яковлевич первое что вспомнил, - что мы, солдатики, остались без обеда, и протянул нам, теснившимся на заднем сиденье вместе с нашим «оборудованием», пакет с домашней снедью, приготовленный ему в дорогу женой. При этом предупредил: «Только оставьте перекусить и Воронову». «А вы, товарищ капитан, поди, тоже без обеда остались?!»  «Меня сейчас на экзамене накормят», - как-то неопредленно ответил Арнольд Яковлевич и «замурлыкал» недавно появившуюся тогда и ставшую быстро модной песенку «Жил да был черный кот за углом».               
               
                Слов он толком не знал и не собирался знать. Это был фон к его раздумьям и тревогам.  У него все мысли были о предстоящем экзамене, поэтому «мурлыкание» он то и дело прерывал фразами типа: «Вот сволочи, решили старика подловить на внезапности с этим экзаменом… «И его ненавидел весь дом»… Нашли мальчишку, брать на испуг… Жми, Воронов, жми, а то опоздаем… «Только песня совсем не о том»… Куда ты, Воронов несешься по колдобинам (это когда мы уже ехали по полигонным грунтовым дорогам), хочешь, чтоб моя жена не побыла майоршей? Не выйдет, - она у меня и генеральшей еще будет… «Как охотился двор за котом»… Гони, Воронов, гони!...».               
               
                Вот так, весело, мы добрались до командного пункта (КП)…               
               
                Наш КП располагался, как и положено в боевой обстановке, - на передовой, около воображаемой пехоты, чтоб корректировать огонь артиллерии, и, примерно (и всего!), в километре от огневой позиции 76-миллиметровой, времен Великой Отечественной, пушченки - заменителя, «изображавшего» артдивизион. Полигон-то маленький, никак не годящийся для применения наших штатных орудий-гигантов с дальностью стрельбы на десятки километров; так что, для имитации, подходила и эта «пукалка», да и дешевле…   В пехотной полнопрофильной траншее, которые копали уже тогда не солдатики саперными лопатами, а специальные роторные экскаваторы, было полно «народу». В том числе, - один генерал-майор и полковников аж четверо, начиная с нашего командира полка (те самые «гады» и «сволочи» из шутейных ругательств Кривина).               
               
                Был тут и подполковник Сергеев, примчавшийся «болеть» за Арнольда Яковлевича, и с «тайной» мыслью, как потом оказалось, помочь ему в нужный момент, подсказать; и что из этого получилось, - расскажу чуть позже… Потому как должен сказать сначала о другом, - о том, что на КП,  когда мы туда «заселились», была уже сверх напряженная обстановка, «выражавшаяся» в том, что генерал-майор, здоровенный красивый мужик, топал ногами и рьяно стрОжился на нашего не большенького, но крепко сложенного командира полка Рахметвалиева, большого «любителя» строевой подготовки:               
               
                -…Это что такое?, - вопрошал он. – Ответственнейшее дело, - сдача экзаменов, а ваши радисты битый час не могут обеспечить связь с огневой позицией! Как же вы их тогда готовите и учите? А случись такое в боевой обстановке, - под расстрел, что ли, пойдете!?               
               
                И так далее и тому подобное, как говорится. Сами знаете, как начальство может раздуть для устрашения из мухи слона!
               
                Оказалось, что высокие экзаменаторы уже давно здесь. Чтобы принять экзамен у майора на замещение вакантной должности командира дивизиона № 1, и у капитана – на должность начальника штаба дивизиона № 3. И тут вспомнили, что и Кривин уже «дозрел» на начальника штаба нашего дивизиона № 2. Потому и вызвали по срочному, «средь бела дня», и его. А еще, наверное, чтоб убить трех зайцев одним выстрелом, - не срываться опять потом из-за него одного из штабных уютных кабинетов… А тут такая «мелочь»: радисты, мои коллеги из тех двух дивизионов, не могут связаться с огневой, то есть с расчетом пушченки.  Находящейся, как я уже говорил, всего за километр! Ну вот такую гадостную особенность имеют эти волны УКВ, что им и дерево на пути может стать помехой…               
               
                Выяснив обстановку, вспомнил я сразу наставления, полученные на первом году службы от  старика-дембеля свердловчанина Жени Смирнова, к тому времени уже уволенного в запас, живущего «на гражданке» (читайте и понимайте правильно); он учил: нет связи, - не стой на месте, меняй антенны… Вот тут я и взял свою сумку с антеннами, после некоторых проб и ошибок достал антенну «бегущая волна», - в принципе, длинный изолированный провод со штекером-вводом в радиостанцию, и кликнул Толю Воронова, который на данный момент «лопал» остатки домашней снеди жены капитана Кривина, иными словами, - бездельничал. Он охотно согласился медленно передвигать конец антенны по полукругу от моей радиостанции. Я же, установив указанную нам рабочую частоту и напялив наушники, «ловил» звуки эфира. И вскоре услышал слабый голос своего, как мы называли, корреспондента, - радиста, находившегося на огневой! Чуть-чуть «подрегулировал» Воронова с антенной, и голос стал достаточно четким, ответ на мой запрос «Как слышно?» был положительный.     
               
                «Связь установлена!» - доложил я Кривину примерно через полчаса «гоньбы» с Вороновым. Капитан сказал «Молодец!», и доложил командиру полка. Тот, просто просияв, доложил генерал-майору; генерал-майор констатировал: «Ну тогда - кто первым установил связь, - тот пусть первый и сдает экзамен», и  дал Кривину «вводную».               
               
                И пошла работа – настоящий мозговой штурм на скорость. Один за другим зазвучали доклады Кривину. Он «свел» все это вместе и выдал команду расчету пушченки: «Прицел такой-то… Цель такая-то… Пристрелочным, - огонь». Я, четко занося все в блокнот, проорал-повторил команду. И вот уже над нашими головами прошелестел снаряд, и разорвался где-то впереди, и лишь несколько секунд «опосля», как и «положено», донесся до нас звук выстрела с огневой…               
               
                И опять начался мозговой штурм: Андреев определил свои параметры, и доложил; Кривонос вычислил свои поправки, и доложил; Кривин, весь красный от напряжения и от жары,быстро все переработал-обмозговал, и начал диктовать мне, сидевшему на самом дне траншеи, команду для орудия, что-то типа: «Левее ноль-ноль два… По реперу…». Незаметно приблизившийся с противоположной от экзаменаторов стороны Сергеев, весь тоже красный от жары и натужных подсчетов во благо полюбившемуся ему Кривину, положил  руку на плечо капитана и тихо произнес: «Возьми правее ноль-ноль два, - «пятерка» будет».   Кривин боднул головой воздух, еще раз взглянул на бумагу со своими расчетами и, грозно взглянув на меня, твердо повторил: «По реперу… Левее ноль-ноль два»… А Сергеев вновь его по плечу: «Возьми правее… «Пятерка» будет»…       
               
                Глядя снизу на них двоих, я окончательно растерялся, кого слушать и что же передавать на «батарею»… С одной стороны капитан, с другой ведь – подполковник, командир «моего» дивизиона… Буквально секунду, от силы пять, тянулась эта пауза, во время которой я недоуменно смотрел на обоих офицеров, понимая, что ко всему прочему ведь утекает время, предусмотренное нормативами на такой выстрел. Как вдруг Кривин, еще больше покраснев, явно в ярости, «сбычил» голову на Сергеева, а потом на меня; в первом случае он четко и внятно послал Сергеева на х…, на меня же как рыкнул: «Чего хлебальник разинул? Передавай, - левее ноль-ноль два. Огонь!», что я незамедлительно и сделал-повторил…               
               
                На КП установилась прямо-таки зловеще-тревожная тишина, слышен был даже писк комаров. Его прервал шелест снаряда над нашими головами. Раздался взрыв. Леша Андреев все измерил и громко доложил ориентиры, - где «лег» снаряд.  Генерал-майор что-то «прикинул» в своем блокноте и объявил: «Выстрел – на «четверку» с плюсом. Экзамен сдан!»… Сергеев вновь положил руку на плечо Кривина и сказал: «Говорил же тебе, - возьми правее ноль-ноль два, - была бы полная «пятерка»». И вдруг они оба, обнявшись, громко расхохотались. На удивление, их смех подхватил и генерал-майор, и полковники. Все «сбрасывали» накопившееся напряжение…    
               
                Потом генерал-майор и командир полка «привлекли» меня к обслуживанию стрельб первых двух экзаменующихся. Все прошло «на ять»!               
               
                В заключение нас всех построили перед траншеей.  Генерал-майор сказал:  
               
                - Товарищи офицеры, поздравляю вас с успешной сдачей экзаменов и с присвоением очередных  воинских званий!               
               
                Мы, солдатики, конечно же, были очень рады за Кривина, довольны, что помогли ему. Я и не думал, что для меня все обернется двойной радостью! Генерал-майор вдруг подошел ко мне, понятно, стоящему в строю. Я, сделав шаг вперед и, вытянувшись, представился: «Ефрейтор Кущенко».  «Ты откуда родом, сынок?» «Сибиряк я, товарищ генерал-майор»               
               
                - ЗдОрово! И сибиряк! И гвардеец! Объявляю тебе в знак поощрения за хорошую работу и службу, за твою находчивость - десятидневный отпуск на родину!             
               
                Я не поверил своим ушам. Отпуск на родину у нас, в ГСВГ, кроме траурных моментов – смерти отца или матери, давался крайне редко и именно - за особые заслуги! И вот-те на!               
               
                - Служу Советскому Союзу! - как и положено по уставу, ответил я, благодарно глядя на Кривина, с этого момента уже майора.               
               
                В ответ Арнольд Яковлевич улыбнулся и показал мне… кулак,  с поднятым вверх большим пальцем.