Литература – это честность.
Добрый день, Павел Дмитриевич. Как родилась идея создать биографиче-скую книгу о Евгении Сигареве?
Вы знаете, здесь нет ничего нового. Когда из жизни уходит хороший человек, тот, который сделал много добрых дел, то идея написать о нём книгу возникает достаточно часто. А вот книги выходят гораздо реже. Тут, как говорится, нужно, чтобы звёзды совпали: нашлось издательст-во, готовое напечатать (причём без стотысячной оплаты) эту книгу; ав-торы, способные написать о человеке честно, интересно и талантливо; читатели, которые ждут именно эту книгу, ибо книга без читателей – это в лучшем случае материал для краеведа или литературоведа.
Нам повезло – всё совпало. Книга вышла и, надеюсь, будет востребо-вана.
Почему именно об этом ? Какую роль он сам или его творчество сыграли в вашей жизни?
Евгений Игнатьевич Сигарёв сыграл в моей жизни значительную роль. Можно было бы сказать, что он изменил мою (да и не только мою!) жизнь. Но это было бы не совсем точно. Человек сам меняет свою жизнь, точнее, идёт по пути предначертанному, а друзья (такие, как он) появляются в тот момент, когда нужно сделать правильный поворот.
Я пришёл в литобъединение «Земля над океаном» в то подлое время, ко-гда власть бросила нас всех на произвол судьбы. Рушились целые отрасли. Я работал в геофизических экспедициях, но государство решило зарезать эту «курочку, несущую золотые яички», финансирование геологии резко сократилось. Коллеги (высококлассные специалисты!) выживали, как могли – кто-то устраивался работать поваром в туристические компании, чтобы хоть как-то быть ближе к привычному образу жизни: к палаткам, кострам, маршрутам. Другие шли в охранники или в подсобные рабочие, третьи просто спивались. Найти работу было очень трудно.
А тут вдруг грянул XII Всемирный фестиваль молодёжи и студентов в Москве. Так получилось, что мы с Е. И. Сигарёвым очутились в камчат-ской делегации. В книге подробно описан этот эпизод. А вот о чём я тогда не сказал, так о том, что Евгений Игнатьевич и посоветовал мне попробо-вать сделать о фестивале несколько материалов для Камчатского телеви-дения. Я диктовал их по телефону, думая, что материал обработают и да-дут потом в эфир. Но оказалось, что всё шло в прямом эфире на фоне фес-тивальной «ромашки», эмблемы этого форума. А по возвращению мне предложили работу в Камчатском комитете по телевидению и радиовеща-нию.
Так я сменил профессию, думал – на несколько месяцев, Получилось – на двадцать лет, пока не ликвидировали свободную журналистику, как это сделали в своё время с геологией.
Если говорить о роли Сигарёва в судьбе многих «птенцов гнезда сига-рёвского», то каждый в той или иной мере почувствовал его влияние. Де-ло в том, что Евгений Игнатьевич был морским офицером. Русским офи-цером. А у настоящих русских офицеров всегда было отеческое отноше-ние к младшим товарищам. Не случайно в руссом языке есть такие устой-чивые выражения, как отец-командир или батяня-комбат.
Сигарев не только корректно, но точно комментировал стихи и прозу, рекомендовал их в газеты, журналы, альманахи, он ещё и многим из нас давал шанс общаться с другими молодыми авторами на всесоюзных, все-российских и региональных совещаниях и семинарах.
Он мог помочь и в трудных жизненных ситуациях.
Сколько времени заняла работа над книгой? Что было самым сложным? А что оказалось наиболее интересным?
Книга сложилась не сразу. Проблемы были парные. Одни авторы писали слишком много, другие – слишком мало. Одни писали только о Сигарёве, другие – больше о себе. Одни вдруг взяли официальный стиль, другие – слишком вольный. Нужно было, как говорится, привести всё к общему знаменателю. Дело деликатное, когда речь идёт о твоих собратьев по перу, людях творческих.
Кроме воспоминаний о Е.И. Сигарёве, хотелось дать атмосферу литера-турной Камчатки тех лет, портреты других писателей.
Объем книги приличный, авторов много, поэтому появилась ещё одна за-бота – убрать все повторы. Как выяснилось, у многих авторов оказались любимыми одни и те же строчки Сигарёва, всплывали в памяти одни и те же эпизоды.
Далеко не все авторы оказались «компьютерными юзерами», у многих просто не было компьютера, поэтому приходилось набирать текст, напе-чатанный на лязгающей пишмашинке с прыгающем шрифтом. А потом уточнять детали по телефону.
Книга памяти – дело ответственное. Так ли написал, тот ли тон выдер-жал? Признаюсь, я немного схитрил. Прежде чем отдать рукопись книги в печать, я все свои эссе опубликовал в журнале «Дальний Восток», а когда пошли положительные отклики, успокоился. Конечно, на это ушло время. Но я всем говорил: нам не надо быстро, нам надо хорошо.
Подобную книгу памяти невозможно написать как простую повесть или роман – по старой доброй схеме: завязка, развитие сюжета, кульминация, развязка. Поэтому можно издать три своих книжки (что у меня и получи-лось), пока волевым усилием не остановишь работу над этой книгой.
Было много фотографий, эпиграмм (Евгений Игнатьевич был мастак на эти молниеносные шутки), то и дело появлялись новые авторы.
Хорошо, что были помощники – Пётр Камчатый и Диана Радес, они час-то выручали – то информацией, то телефоном или адресом.
Какую часть книги вы считаете ключевой? На что читатель должен не-пременно обратить внимание, когда возьмет в руки «Землю над океаном»?
А это не мне решать. Читателю. Кто-то заинтересуется камчатскими стихами и эпизодами жизни Сигарёва на любимом им полуострове, дру-гому будут интересны военные и морские стихи, третьему – гражданская лирика поэта. А на что обратить внимание? На совокупность и сочетание этих тем. И поразмышлять, если можно, что порою читатели думают – вот в Москве действительно живут писатели, а в провинции…
Как-то на одном всесоюзном совещании я попал в семинар московского литературного функционера. Он всю жизнь писал сказки про Чапая, был в руководстве Союза писателей. Когда мы пообщались с ним пару дней (а ребята подобрались талантливые и зубастые), то просто предложили ему пить пиво, отдыхать, кататься по морю на лодке. А сами откочевали в се-минар Льва Разгона, автора книги «Непридуманное», которую можно по-ставить на одну полку с книгами Шаламова. К чему я это рассказал? К то-му, что там, на семинаре в Пицунде, многие знали стихи Сирарёва. Пусть читатели обратят внимание на то, как Евгений Игнатьевич общался с мо-лодыми литераторами – уважительно, корректно, как помогал разобраться в творчестве и в продвижении. Как радовался успехам.
Есть ли у вас любимое стихотворение Евгения Сигарева? То, что рождает наибольший отклик в вашей душе?
Я никогда так не делаю, не выбираю любимое стихотворение. Или поэт интересен всем своим творчеством, или я не читаю его вообще. Я думаю, все помнят, как сердился Михаил Светлов, когда его в тысячный раз про-сили прочитать «Гренаду». Он однажды даже закричал: «А «слово о полку Игореве» вам не надо?». Точнее будет ответить – какая поэтическая тема мне ближе. Камчатка, море, любовная лирика. Талантливые, яркие, на-стоящие стихи.
Какие произведения автора вы считаете наиболее значимыми?
Ещё раз повторю: мне нравятся его морские стихи, камчатские и лириче-ские стихотворения. Гражданская лирика – жанр ускользающий. Не успел написать, как мода на малиновые пиджаки прошла, изменились типажи, ситуации. Но это не значит, что эти стихи можно сдать в архив – понятия добра и чести, порядочности и сострадания остались. В конце концов, все помнят басню Крылова про волка в овчарне, где есть замечательные строчки: «Ты сер, а я приятель сед», но далеко не все знают, что написано это было по поводу разгрома Наполеона. Политическая составляющая за-былась, а литература осталась.
Что, на ваш взгляд, является самым ценным в творчестве Евгения Сигаре-ва? Можете ли вы подвести некий итог тому, что сделал этот замечатель-ный человек за свою непростую, но весьма насыщенную событиями и трудами жизнь?
Самое ценное у Сигарёва – это честность. Со временем начинаешь ви-деть
Ответы на самый беспощадный вопрос в литературе: зачем человек пи-шет. Казалось бы, некто поёт о берёзках, а сквозь строчки просвечивает желание вступить в Союз Писателей или получить премию. Другой в сти-хотворении о войне играет рифмами, аллитерациями, но ты понимаешь, что здесь нет ни патриотизма, ни сострадания, просто желание поиграть… на беспроигрышной теме.
Сигарёв писал всегда честно. И это самое ценное.
Он помогал молодым литераторам, причем многие называют его Учите-лем. С большой буквы. Это очень русское свойство – помочь собрату по перу. На Западе литература – это бизнес, и любой другой пишущий – кон-курент. У нас мало кто зарабатывает на прозе и, тем более, сложно разбо-гатеть на поэзии, если, конечно, ты не пишешь тестов песен, востребован-ных исполнителями попсы.
Итог жизни – книги и ученики. Но это не окончательный итог. Книги, я уверен, будут переиздаваться. А члены ЛИТО «Земля над океаном» вошли в зрелый возраст, у них появились свои ученики, жизнь продолжается, окончательные итоги подводить рано.
Как вы полагаете, что обязательно должно быть в литературе? Что хоро-шего было в книгах советского периода и чего в них не хватает сейчас и наоборот?
В литературе обязательно должна быть за основу правда. Русская лите-ратура началась с правды. В прозе это «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное», написанное простым, сочным и очень точным язы-ком. Помните, как они в ссылке шли?
«ДокоТаже с Нерчи реки паки назад возвратилися к Русе. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дал две кляч-ки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варвар-ская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, - кользко гораздо! В ыную пору, бредучи, повали-лась, а иной томной же человек на нее набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: "матушка-государыня, про-сти!" А протопопица кричит: "что ты, батько, меня задавил?" Я при-шел, - на меня, бедная, пеняет, говоря: "долго ли муки сея, протопоп, бу-дет?" И я говорю: "Марковна, до самыя смерти!" Она же, вздохня, от-вещала: "добро, Петровичь, ино еще побредем".
А в поэзии с шутовских стихов Тредиаковского, написанных на свадьбу в Ледяном доме придворных карликов. Действо это предполагалось как триумф новой императрицы Анны, а тут…
Здравствуйте женившись дурак и дура ,
еще и ****очка, то-та и фигура.
Теперь-то прямое время вам повеселится,
теперь-то всячески поезжанам должно бесится,
кваснин дурак и буженинова ****ка
сошлись любовно, но любовь их гадка.
Ну мордва, ну чуваша, ну самоеды,
Начните веселые молоды деды.
Балалайки, гудки, рошки и волынки,
сберите и вы бурлацки рынки,
плешницы, волочайки и скверные ****и,
ах вижу как вы теперь ради,
гремите, гудите, брянчите, скачите,
шалите, кричите, пляшите,
Свищи весна, свищи красна.
не можно вам иметь лучшее время,
спрягся ханской сын, взял хамское племя 22.
Ханской сын кваснин, буженинова ханка,
Кому того не видно кажет их осанка!
О, пара! О, нестара!
Не жить они станут, но зоблют сахар,
А как он устанет, то другой будет пахарь.
Ей и двоих иметь диковинки нету,
Знает она и десять для привету.
Так надлежит новобрачным приветствовать ныне,
дабы они во все свое время жили в благостыне.
Спалось бы им, да вралось, пилось бы, да елось.
Здравствуйте женившись дурак и дурка,
и еще ****очка то-та и фигурка.
Февраль 1740
И в том, и в другом случае авторы жестоко пострадали за правду – Ав-ввакум ссылкой был наказан, поэт Тредиаковский был нещадно бит кну-том на конюшне князя Волынского.
А еще в литературе должны быть традиции. Фэнтези – это не проза, это что-то другое. Публицистика имеет отношение к журналистскому жанру, но никак не к литературному. Вот недавно русскоязычная писательница Светлана Алексиевич получила Нобелевскую премию. Можно сколько угодно перечислять имена авторов, которые за этот период были лучше, талантливее, честнее, любимее читателями в России – не в этом дело. А дело в том, что премия дана по номинации «литература», а жанр этой да-мы литературой не является. Журналистика, публицистика – всё, что угодно. Говорят, это все-таки конструированная проза. По-моему, термин как раз пригодился для того, чтобы узаконить политический заказ. Если не вникать в детали этой конструированной прозы, а просто посмотреть на форму, то приходят в голову смешные мысли. Получилось, на мой взгляд, если бы балерине Волочковой дали олимпийскую медаль за художествен-ную гимнастику – похожие жанры, да не совсем то.
В литературе кроме сюжета и диалогов должны быть и описательная часть. Сейчас авторы или не умеют, или не хотят описывать. Они называ-ют. Автор, который называет, пишет: «Угольщик удивился». А Александр Грин пишет: «Угольщик взвёл бровь как курок». Показан один и тот же процесс удивления, использовано одно количество слов, но за словами Грина – и портрет, и психология героя, и весёлое отношение автора к сво-ему герою, а у «называльщика» нет ничего, там просто схема, которую читатель должен сам домыслить.
Какой этап развития русской литературы ближе именно вам?
Конечно, 60-е годы. Время, когда литературу читали, когда стихи слуша-ли на стадионах. Когда тиражи журналов зашкаливали за миллионы. То-гда и люди были чище, порядочней, честнее. Думаю, что не последнюю роль в этом играла русская литература.
А потом читатели ушли в телезрители. Произошла подмена, духовная контрреволюция. Те, кто раньше читал Распутина и Шукшина, стали зри-телями телесериалов.
Но всё ещё вернется. Мы любим дойти до краешка бездны, заглянуть ту-да, ужаснуться, а потом вернуться к истинным ценностям.
Есть ли у вас какие-то планы? Увидят ли в ближайшем будущем свет ва-ши новые книги? Возможно, вы собираетесь составить новую биографию?
У меня сейчас забавная ситуация. Одиннадцать книг и книжек издано и ровно столько же лежит в компьютере почти готовых к печати. Вот такой паритет. Ощущение такое, что всё нужно начинать сначала. Новую био-графию уже вряд ли буду писать, а вот автобиографический роман уже написан. Но, как всегда, хочется дополнять и править, это процесс беско-нечный, закончить его невозможно – нет критериев, по которым можно определить: вот, это финал.