Продолжение повести(12+) о путешествии в пространстве и времени.
Начало повести – Пролог – http://www.proza.ru/2018/10/31/454
* * * * *
Проснулась резко, словно от крика!.. Лежу с закрытыми глазами и пытаюсь понять – где я?.. Тепло и жёстко… В ватной тишине мерно стучат ходики, пахнет старым деревом, сухим зверобоем и свежей полынью… Может быть это – ещё сон?.. И я стала то ли припоминать увиденный, то ли уплывать в новый…
Закружилась над искрящейся вершиной Сахарной-головки, утопающей в бескрайнем море серебристой пелены, клубящейся сверху, снизу, вокруг… Нет, это не сон!.. Во сне – небо чёрное, а здесь… Поднимаю голову и вижу клин белоснежных, еле различимых в серебре тумана, птиц. Гуси-лебеди! Нет… Это – бледные фигуры с тонкими благородными лицами… без глаз! Нимбы вокруг голов, усыпанных штукатуркой… Пытаюсь понять – это люди или фрески на стене, но они бесшумно скользят, разлетаясь или расступаясь; и ко мне плывёт знакомая фигура, со свечой в руке… Кто это?.. Стараюсь рассмотреть, но пламя свечи колеблется и слепит… Протягиваю руку… и упираюсь в тёплый лоб то ли собаки, то ли волка!.. Ладонями нежно треплю её за уши, а она смотрит на меня ласково и преданно. И глаза у неё – Зорькины… Или бабушкины?.. Собака, вдруг, ощетинилась!.. Волки, где-то рядом рычат настоящие волки! Или танки?.. Их не видно, но пёс чувствует опасность… и отступает вглубь… распоротого лошадиного брюха… Нет, это – склеп!.. И я иду, не шевеля ногами, следом за собакой, которая встаёт на задние лапы, вытягивает вперёд… руку с раскрытой ладонью – знакомый жест «не подходи!», но я и не могу подойти! На пороге склепа, между покосившихся и опрокинутых крестов, мне преграждают путь колосья, вперемежку с ромашками и васильками… Они поднимаются всё выше и выше, а собака удаляется всё дальше и дальше, пока не превращается в маленький огонёк свечи!.. Я бросаю ей вслед цветы кувшинки и водяных лилий, и меня охватывает чувство потерянности и полного одиночества... Оглядываюсь по сторонам, в надежде увидеть хоть кого-нибудь, и вижу… Под перекладиной-крышей околицы покачивающуюся на ветру… Крик петуха!!! Так вот что меня разбудило в первый раз! Выдернуло из кошмара и сейчас! Я резко поворачиваюсь с бока на спину… и падаю на пол!
Оказывается, я спала на тюфячке, постеленном на широкой лавке. В комнате – полумрак, окна занавешены от предрассветной бледности, пробивающейся в щели между цветастых штор. Тёмные бревенчатые стены, белёная русская печь с лежанкой, пол укрыт слоем душистой сухой травы. Кроме широких лавок, вдоль двух стен, в просторной комнате – дощатый стол, пара «венских» гнутых стульев и громоздкий буфет с белеющими сугробиками посуды. Между окон – ходики с гирями-шишками, а в углу, над моим изголовьем, – нечитаемая, от старости или копоти, икона без оклада. Меня удивили керосиновая лампа, под потолком, и ощущение нежилого помещения!.. Я постаралась припомнить вчерашний день… И он промелькнул в памяти калейдоскопом странных, даже бредовых, картинок!.. Последнее… Что было последнее?..
Я, в одних трусах, стою в тумане… По телу пробегает озноб, но дед-Егор выплёскивает на меня ведро пахнущей рекой воды!.. И озноб исчезает, становится жарко! Бабушка заворачивает меня в распахнутую, словно крылья совы, простынь…
– Давай отнесу!.. – Егор протягивает руки.
– Нет, чужой не должен касаться девочки. И она не должна считает это допустимым.
– Так тяжело же!..
– Своя ноша не тянет...
Бабушке действительно тяжело – я слышу её дыхание; но мне уютно в объятиях и приятно быть «своей»! И старушка, поднявшись на пару ступенек, вносит меня… в склеп?.. Да нет! Это – тёмная, в серебристой белизне тумана, дверь дома! Стучат ходики, за стеной ухает сова… Тёплая рука гладит меня по волосам, и в голове начинает кружить песенка: «Жизнь моя ясная, будто бы в сказке, мимо промчится любая гроза…».
* * *
За дверью звякнуло металлом!.. Я вскочила на ноги и выбежала… в сени! Бабушка, с парой оцинкованных вёдер в одной руке и коромыслом в другой, повернулась ко мне:
– Утро светлое, Касатка!
– Доброе утро, а ты куда?..
– Я-то? За водой, – бабушка посмотрела на пустые вёдра, словно удивляясь, что они сами ничего не сказали.
– Можно и мне?! – я не боялась остаться одна в чужом доме, просто, не хотела!..
– Ну, одевайся… А то поспала бы, ещё рано…
Но я уже влетела назад, в горницу, схватила со стула тренировочные штаны с пятном засохшей крови на месте колена, футболку и пушистую кофту; всё это, торопясь, натянула на себя, поискала глазами носки, но не нашла… Выскочила в сени, но носков не было и там, лишь мои сандали сиротливо жались друг к другу возле дверей. Подпрыгивая и обуваясь на ходу, выскочила на крыльцо! Бабушка ждала меня на лавочке возле него.
– Пошли?.. – бабуля взялась за приставленную к стене деревянную дугу с металлическими крючками на концах; и я, схватив с лавки пару вёдер, бодро шагнула на тропинку, но…
– С пустыми вёдрами и по пустой деревне идти не хорошо, – бабушка протянула коромысло, – возьми-ка!..
Я отдала, и бабуля с парой вёдер, почему-то в одной руке, пошла впереди меня к калитке в изгороди из тонких жердей. Положив дугу на плечо, и я зашагала следом, с любопытством озираясь по сторонам...
Небольшой участок, возле потемневшего от времени бревенчатого дома, зарос бурьяном, крапивой и иван-чаем. Утоптанной была лишь тропинка, от высокого крыльца под навесом до калитки из штакетника, и небольшая площадка под деревянным навесом. Там виднелись высокая кадушка и чугунная печь, с духовкой и двумя конфорками, прикрытыми чугунными кольцами, между которыми пробивался дымок, наполняя влажный предрассветный воздух запахом домашнего тепла.
Мы вышли на пустынную улицу, вернее – просёлочную дорогу. Слева, в пелене тумана, темнели избы, но мы повернули в другую сторону и по еле заметной тропинке спустились вниз, к реке. Какое-то время шли, молча, друг за другом, но вот я не выдержала и спросила бабушкину спину:
– Бааа, мы куда?..
– За водой, – бабушка не обернулась, – на родник.
Было почти светло, без источника света, и тихо, как во сне. Ещё какое-то время мы шли, молча, и я успела натереть ключицу коромыслом, которое оказалось тяжёлым. Голубоватый туман пушистым потолком висел над нашей головою, скрывая берега, но над самой водой его не было! Я присела, на ходу, и чётко увидела осоку на противоположной стороне реки, медленно шевелящиеся струи воды и кольца, на её поверхности, от дыхания рыбы. Смешанный аромат водорослей, влажной травы и ночных цветов наполнял лёгкие, и хотелось вдыхать этот живительный нектар всё глубже и полнее, до разрыва грудной клетки!..
– Пришли, – бабушка остановилась и, поставив вёдра в росистую траву, стала подтыкать за пояс подол своей длинной юбки. Оголив белые икры босых ног, взяла ведро и зашлёпала по воде; отойдя на пару метров, зачерпнула через край и вынесла полное ведро на берег… Я стояла, разинув рот, смотрела на «ходящую по водам», и в голове моей не было ни одной разумной мысли… Бабуля заметила моё удивление и молодо рассмеялась, топнув ногой!.. Брызги взметнулись в разные стороны, оказалось – ни какого чуда! Просто, притопленный дощатый мостик. Наполнив второе ведро, поставила его рядом с первым.
– Здесь ключи! Вода чистейшая... – бабушка тяжело опустилась на колени, склонилась к ведру и стала пить, прямо с поверхности воды, – Напейся и ты!.. – она вытерла рукавом мокрые щёки и нос и протянула ко мне руку...
Я помогла бабуле подняться и опустилась на её место. Пахла ли вода чем-нибудь? Если да, то не более чем воздух вокруг. Холодная, но не ледяная, чуть сладковата, как в роднике у Шаринского озера, или это мне лишь показалось! Напившись – со вчерашнего дня во рту и росинки не было, я поднялась, и бабушка ловко поддела вёдерные ручки крюками коромысла…
– Бабуль, дай я!
– Ну, на… Подожди!
Наклонив вёдра, отлила из каждого почти половину и вновь поддела их коромыслом. С легкостью подняла и водрузила на меня… Я охнула! Просто коромысло мне намяло плечо, а теперь… Перекинутое через загривок, с опорой на два, оно пригвоздило меня к месту!.. Но я же сама изъявила желание! И пришлось – идти… Вёдра сначала покачивались вразнобой, но уже через несколько моих шагов вошли в резонанс и, выплёскивая воду, стали качаться парой – вправо, влево... Вправо – влево… вправо – влево! И следом за ними раскачиваться стала и я! Ещё бы чуть!!! Но бабуля меня спасла:
– Ну, всё! Достаточно, а то мы и эту воде не донесём...
Она сняла с меня деревенский «пыточный инструмент» и, водрузив его на своё плечо, ловко перекинула через шею! Раскинув, как крылья, руки поверх деревянной дуги и плавно покачивая бёдрами, заскользила по серебру росы в сторону дома. А я стояла с опущенными истерзанными плечами, трясущимися мокрыми коленями и смотрела ей вслед, не в силах сдвинуться с места. Была бы поменьше, заныла бы: «Возьми на ру-у-учки!..».
Вдруг, блеснул свет!.. Прибрежная осока зашелестела от набежавшего ветерка, и, квакнув, в воду бултыхнулись лягушки! Белёсый, как разбавленное молоко, туман стал таять почти на глазах; и со всех сторон засвистело, защебетало и захлопало крыльями бессчётное множество ещё невидимых птиц!.. Когда я догнала бабулю, небо было уже чисто, а макушки деревьев, торчащие из-за холма за рекой, горели позолотой.
Остановившись на взгорке, бабушка спустила коромысло с плеч, из одного ведра в другое перелила воду и с пустым пошла к серебристым ивам, что сгрудились внизу, у самой воды. И я – следом, лишь оглянувшись на брошенное имущество...
– Бабуль, а почему пустые вёдра не дала нести?.. – мои плечи и шея страшно ныли…
– Встретишь с утра пустые вёдра, и весь день пойдёт «пустым»… А в одной руке тебе не удержать. Вообще, береги спинку – не носи наперекосяк!..
Под ивами оказался крошечный песчаный пляж, укрытый со всех сторон плакучими ветвями. Задрав одной рукой юбку, бабушка зашла в реку по колено, осторожно зачерпнула воду и понесла ведро в сторону коромысла, наклонившись на бок и согнув спину наперекосяк... И мне стало смешно – тоже мне, учитель! А бабушка уже возвращалась и, почти на ходу, скинула через голову верхнюю юбку и длинную, ниже колен, рубаху; оставшись лишь в нательном крестике, блеснувшем золотом, с разбегу бросилась в воду! Меня смутила её нагота, но поколебавшись лишь мгновение, и я торопливо побросала одежду на песок и почти нырнула в волну от бабушкиного тела!..
Плыть не хотелось… А хотелось погрузиться в пахнущую рыбой и водорослями тёплую, как парное молоко, воду, отдать ноги, не отдохнувшие за коротенькую ночь, в обмен на рыбий хвост и, превратившись в русалку, остаться между песчаным дном и слепящим небом – навечно!..
– Русааалкааа... Вылезай!
Как бабушка узнала, о чём я думаю?! Она, уже одетая, стояла под серебристыми косами ивы, отжимая воду из своих серебряных волос, и улыбалась мне так, как я бы хотела уметь! Её карие глаза и морщинки, по всему милому лицу, излучали такой внутренний покой, доброту и тихую радость, что я подумала: «Никогда не видела более красивой женщины!».
– А где Егор?.. – спросила, натягивая на мокрое тело трусы и футболку.
– Ещё до свету ушёл за грибами, должно быть, уже вернулся. Штаны не надевай, мокрые!
И мы пошли к дому. У бабушки на плечах – коромысло с полными вёдрами, у меня – с одного плеча, по-гусарски, свисала шерстяная кофта, со второго – полумокрые треники. Река забрала себе и усталость и боль; и наслаждаясь лёгкостью во всём теле, я вдруг вспомнила слова: «Здоровье – это отсутствие болезни!».
Когда мы подходили к дому, уже совсем рассвело; посёлок, ниже по реке, оживился: залаяли собаки, заблеяли козы, замычали коровы, наперекличку загорланили петухи… Не было слышно лишь людского гама и смеха детворы. На поляне, возле жердей нашей изгороди, стояла телега, а поодаль скакала, со спутанными передними ногами, Зорька. Удивительно, но, идя к роднику, я её не видела. Лишь сейчас заметила и изящного петушка, искусно вырезанного из металла, и, украшавшего трубу нашей избы, крытой дранкой.
Возле плиты, во дворе, «колдовал» дед-Егор, он выпрямил спину и окинул нас оценивающим взглядом, улыбнулся моим голым ногам и спросил:
– Вы откуда такие распрекрасные?..
Бабуля ответила вопросом невпопад:
– Урожай богатый?.. – и пронесла вёдра за печь, к деревянному столу, вкопанному в землю.
– Как всегда! Я и к Марфе успел сходить…
– Вижу-вижу.. На-ка, моя хорошая!.. – и бабушка протянула мне пёстрый передник.
Я обмотала его вокруг талии, подобно цыганской юбки, а свои штаны пристроила на поленницу под навесом, рядом с горячей печкой, и в ожидании завтрака уселась на скамью…
На раскалённых конфорках печи стояли две большущие плоские сковороды. На одной – пузырился, выкипая, густой грибной бульон, с крупными ломтями шляпок подосиновиков и белых. На второй – шкворчала и подрумянивалась на свином сале крупная картофельная соломка.
На дощатом столе, с двумя вкопанными лавками по бокам, было расстелено белоснежное вафельное полотенце; и на нём, кучкой, красовались коротенькие крепыши свежих огурцов, светло-зелёных, с белыми полосками вокруг носика и цыплёнком подсыхающего цветочка. Рядом лежали «стрелки» лука – белоснежные кончики и синевато-зелёное оперение. Ворох молодого укропа, с ещё нежными венчиками соцветий, источал острый аромат. С ним спорил кружащий голову запах лесной земляники, что краснела капельками крови в стеклянной литровой банке, опоясанной по выщербленному горлышку верёвочной «ручкой». Глиняная крынка с молоком возвышалась над краюхой огромного каравая домашнего ситного хлеба...
Бабушка налила стакан молока и пододвинула его мне... От голода у меня закружилась голова, рука дрогнула, и стакан опрокинулся!.. Чуть розоватое молоко выплеснулось, но не растеклось по столу, а осталось выпуклой лужицей, подобно ртути. Листом лопуха бабуля смахнула эту лужицу на землю, а мне налила полстакана и подала в руки… Молоко оказалось густым и сладковатым на вкус, никогда в жизни, ни до ни после, я не пила подобного!..
Егор вытер влажной тряпкой со стола молочный след, и на его место поставил дымящиеся сковородки с грибами и картошкой, а бабуля принесла из дома посуду. В центре белоснежных тарелок, с потёртой золотистой каймой, красовались блёклые букетиками из ромашек и васильков… Вкуснее того завтрака под высоким куполом неба, среди щебета птиц и треска стрекоз, запаха реки и полевых цветов, – и быть не могло!..
Уже насытившись и разомлев, я, указав взглядом на противоположный берег реки, спросила:
– А что там?..
Дед-Егор, напротив меня допивающий свой стакан молока, обернулся; вероятно, тоже посмотрел на деревья, сбегающие с холма двумя ровными рядами, и ответил:
– Трубы…
Я уже слышала это слово вчера, и оно мне, как и вчера, ничего не объяснило.
– Марфа просила привезти стожок с покоса. Я обещал… Если ты не против, – Егор посмотрел на бабушку, – забрал бы вас на аллее!..
Бабушка ничего не ответила, лишь кивнула головой. Занятая душистой земляникой, я не стала ничего переспрашивать, уже понимая, что всё необходимое для меня будет рассказано в своё время.
Пока я мыла посуду, бабуля прибрала у печи и в доме, нарезала ржавым серпом свежей полыни, что в изобилии росла на косогоре, и рассыпала её по полу в горнице и в сенях – от мышей. Закрыв дверь, в щеколду сунула палочку, а к наличнику прислонила метлу... На мой немой вопрос ответила: «Добрый человек сразу увидит – хозяев дома нет, а от злого никакие запоры не помогут». Но ставни на окнах закрыла!
Егор запряг Зорьку и поехал в деревню, а мы, вдвоём с бабулей, пошли по уже знакомой тропинке в противоположную сторону, к родникам. Но оставив их позади, и, миновав небольшую берёзовую рощу, вышли на дорогу... Обогнув пологий холм, с кладбищем и заброшенной церковью на его плоской вершине, дорога разветвлялась: вправо уходила к деревне, а прямо – сбегала к реке, пересекая её по бревенчатому мосту без перил, и поднималась на противоположный высокий берег, где тонула на вершине нового холма в зарослях леса.
Мне вспомнилось вчерашнее путешествие пешком, и я уже захотела «закапризничать» и заныть, но здесь увидела вчерашнюю дымчатую собаку! Она сидела у кромки моста, словно поджидая нас, и я пожалела, что с собою не было ничего съестного. А собака радостно завиляла пушистым хвостом, посмотрел знакомо ласково, и, словно приглашая за собою, побежала через мост… Удивительно, но идти следом за нею, трусящей впереди, стало весело и, как ни странно, интересно! Хотя какой здесь может быть интерес?..
Дорога шла круто в гору, на её песчаных обочинах росли молодые сосенки, не спасавшие от начинающего припекать солнца. Я уже было решила спросить бабушку: долго ли мы будем идти пешком, и когда нас нагонит Дед-Егор? Он поехал помочь какой-то бабе-Марфе, что угостила нас молоком и плодами своего огорода. Но тут собака повернула направо и побежала по аллее, обсаженной старыми липами, почти растворившись, словно призрак, в их плотной тени. Она даже не оглянулась – идём ли мы следом! А мы, действительно, повернули следом… Аромат липового цвета заглушил собою и запах хвои, и песка, и моего пота... Становилось жарко, и я, сняв свою розовую кофту, обвязала её рукава вокруг талии. Солнечные зайчики, пробиваясь сквозь листву, слепили. Какая-то пичуга преследовала нас, тревожно посвистывая в кустах. И всё же прогулка могла быть приятной, если бы аллея, густо поросшая травой, не поднималась круто вверх!..
– Ба-а-а?.. – я больше не могла молчать.
– Сейчас всё увидишь… – бабушка прибавила шагу, и я стала еле поспевать за нею! И здесь…
Мы вышли на площадку, покрытую разбитой брусчаткой, как та, что была вокруг заброшенной церкви. Но здесь в центре возвышалась тенистая купа черёмух и берёз, а среди них… Развалины дома, с таким же широким мраморным крыльцом, как у церкви, но без балюстрады. Собака взбежала на верхнюю ступеньку и села в тенёчке, поджидая нас. Бабушка тяжело поднялась к ней, устало опустилась на освещённый солнцем камень, и я села рядом.
В нескольких десятках метров, вправо и влево от развалин, с холма сбегали старые липы, такие же, как на аллее, что привела нас сюда. Эти «струнки» благоухающих деревьев, словно огораживали просторный участок, спускающийся к воде. За рекой я увидела «петушка» над домом, в котором мы ночевали; левее – ещё несколько домов и сараев небольшой деревни. Тёмные от времени, крытые дранкой избы были украшены фигурками животных, на трубах; а пара домов поновее, крытых шифером, на белых трубах украшений не имела. Неприятно удивило, что возле домов почти не было деревьев, впрочем, люди и так живут почти в глухом лесу!На косогоре, как раз напротив нас, виднелись ворота околицы, а за ними волновалось поле, увенчанное кронами деревьев, поверх которых сияла уже знакомая «золотинка» креста. И вновь, под сенью скользящих полупрозрачных облаков, золотистый глазок подмигнул мне!.. А может быть, кто-то помахал крошечной ладошкой…
– Вот это и есть Трубы. Наша деревня и наш дом…
Я посмотрела по сторонам. С названием деревни было понятно, а вот дом!.. Судя по развалинам, он был, когда-то, очень большим… А почему – развалины! И почему это место тоже дед-Егор назвал «Трубы»?..
Солнышко пригревало мне затылок. Лёгкий ветерок шелестел берёзовой листвой и сбивал созревшие ягоды черёмухи, они дробно сыпались на камень у меня за спиной. Пара пёстрых бабочек, бесшумно кувыркаясь в воздухе, пролетела мимом; а вот пчёлы деловито жужжали, торопясь за сладкой данью. Внизу, под холмом, петляя, блестела река; над нею или дальше, над ржаным полем, зазвенел жаворонок! Собака, сидящая поодаль, бесшумно сбежала на нижнюю ступеньку и легла, положив тяжёлую голову на вытянутые лапы, словно слушая или сторожа нас...
Не поднимаясь, бабушка сняла с себя шерстяную душегрейку и кофту с моей талии. Сложила всё подушечкой и усадила меня сверху. Я знала, что на камне сидеть нельзя, он незаметно вытянет тепло, а потому поняла, что впереди – длинный рассказ. Я приготовилась к новой, вероятно – удивительной, а может быть и опять страшной, истории. И не ошиблась!..
* * * * *
Продолжение – 10 глава "Второй рассказ бабушки" – http://www.proza.ru/2018/12/21/942