Четыре измерения Владимира Любицкого

Владимир Николаевич Любицкий
                Прошу прощения за публикацию этой давней
                газетной  рецензии на мою книгу, вышедшую в далёком
                уже 2005 году. Это вовсе не стремление "украсить 
                себя любимого" комплиментами со стороны. Это, во-
                первых, стремление напомнить читателям  имя и
                творчество безвременно ушедшего замечательного
                журналиста и поэта Виктора Широкова, которому
                посвящено и одно из стихотворений на этой моей
                странице, а во-вторых, с его помощью обратить
                внимание читателя на некоторые из представленных
                здесь плоды моих скромных литературных усилий.      
               

Жизнь оскорбительно коротка. Что-то вроде точечного пунктира на бесконечной ленте времен. Однако это – жизнь человека, который сам по себе целая вселенная. Уходит он – уходит огромная  галактика, единственная и неповторимая.

О таких галактиках написал книгу Владимир Любицкий, и назвал он её – «Душе и времени подвластные черты…» Поначалу мне показалось, что звучит это несколько претенциозно. Однако, вчитываясь, я понял: названа она единственно верно. Ибо вмещает в себя жизнь человеческую на переломе веков.
В преамбуле автор пишет: «Человек живёт в трёх измерениях:  во времени, в пространстве – и совести. У художника есть привилегия на четвёртое измерение – творчество. И если он действительно художник, то мерой творчества он поверяет и своё время,  и мораль этого времени, и пространство вокруг…»
Четыре измерения Владимира Любицкого вмещают весь мир богоданной России – со всеми её несчастьями и счастьями, со всем её убожеством и величием.  Хотя многожанровость книги поначалу и вызывает удивление – новелла, повесть (скорее, даже роман), рассказ, памфлет, стихи, мудрые мысли – лаконичные, тонкие, афористичные…
Пронзительно-щемящий рассказ-новелла «Люська», открывающий книгу, преломляет видение послевоенной России через призму мироощущения послевоенного пацана – уже не мальчишки, ещё не подростка. Судьба женщины, искорёженная сталинским режимом, поднимается до трагического накала – она отказывается от детей, чтобы не смущать их жалким своим существованием. пересказ сюжета – пустое, надо читать эти чистые, обдирающие до самого сердца строки, чтобы понять, как тогда жилось людям, каково было сохранить человечесскую душу в почти нечеловеческих обстоятельствах.
Повесть «Последний Каин» завершает  книгу. Я бы присвоил ей звание романа – действие происходит в двух вроде бы не пересекающихся исторических плоскостях – в древности и самой что ни на есть современности. Говорю «вроде бы», но на самом деле временные пласты соприкасаются – глубинной, потаённой связью. И тут и там идёт поиск смысла жизни, постоянное и неуклонное противостояние человека злу и ненависти, открытие в себе добра и сугубой жалости к ближнему.
Писатель Василий Аксёнов сетовал, что в конкурсе российского Букера не было сколь-нибудь примечательного произведения. Жаль, что издательство с лихим названием "Сашко", выпустившее томик Владимира Любицкого, не представило «Последнего Каина» на соискание высокой премии.
Четверо неприкаянных собираются на даче «нового русского», чтобы что-то там строить. Украинец и узбек, приехавшие на заработки в якобы хлебную Россию, только что освободившийся зэк и демобилизовавшийся морячок. Разные характеры, разное отношение к жизни. Объединяет их  обездоленность и неприкаянность людей, не по своей воле выброшенных на сухой и безжалостный берег равнодушия и чёрствости. В вечерних разговорах, в спорах с художником-дачником они пытаются осмыслить – что же произошло с ними и некогда великой страной, как жить-быть дальше, как сохранить в себе надежду, веру, любовь? Печален и словно бы не завершён финал повести, но всё же начинает светить читателю какой-то едва уловимый лучик вселенской неистребимой доброты…
О пьесах Владимира Любицкого, помещённых в книге, особый разговор. Две из них написаны белым стихом, о котором кто-то сказал, что он – царь поэзии. Не всякий поэт рискнёт на безрифмовый слог. Потому что белый стих в версификации – это как высший дан в карате.
Памфлет «Sic transit Gloria, или Тусовка на орбите», драма «Переходный период».  комедия «Постфактум, или Ревизор XXI» - вещи злободневные, можно сказать обжигающе горячие. Поскольку в фокусе авторских наблюдений и размышлений находятся политические события, которые ещё не успели уйти в прошлое. Псевдоэлита 90-х годов показана во всей её духовной нищете.
Документальную повесть «Три осени. Ретро» и  рассказы из «Кавказских былей» я бы назвал социально-политическим репортажем. События, происходившие на Кавказе во воемя осетино-ингушского конфликта, выписаны Владимиром Любицким с такой  сердечной болью, что понимаешь: автор был там и запротоколировал всё происходящее с документальной достоверностью. А он и действителньо был там и участвовал в этих горестных событиях.
Вместо эпиграфа Владимир Любицкий предпослал своей книге стихи. Две завершающие строфы я процитирую:

И, написав мильон ненужных строчек,
Я утешаюсь лишь одной мечтой:
Что правнук мне простит и скверный почерк,
И стиль, обременённый суетой.
За то простит, что сможет причаститься
Страстям, тревогам, лицам несвятым –
Поскольку разглядит на выцветших страницах
Душе и времени подвластные черты.

Обнажённая честность этих строк вызывает уважение. Только не стоит автору самоуничижаться – книга его сделана талантливо, крепко сбита, наполнена мудростью пережитого. Её можно перечитывать и дважды, и трижды, открывая всё новые и новые штрихи – красноречивые свидетельства нашего времени.
               
                Виктор ШИРОКОВ,
                член Союза писателей России.
 
     («Вечерняя Москва», 24 января 2006 года)