Нас в сыром кабинете двое - я и Радванов. Он тоже не свеж: рука дрожит, китель мятый. Видно, в нем и завалился спать или снял, но не складывал рукав к рукаву, как обычно. Радванов аккуратист, причём старый, значит, сильно потрясло его событие. А я думал, на его счёту полно таких вот происшествий - ошибался. Он хмурит брови и, напрягая все в себе, стучит морзянкой. Сбивается и начинает заново. Снова сбивается.
- Чёрт, - шипит он и потирает лицо потной ладонью.
Спросить в чем дело? Сам знаю. Молодой, а все понимаю. От немощи стыдливо прячу нос в бумаги, а сам, косясь на старика, размышляю: что он думает, этот майор?
- Что-то жарко, - говорит мне Радванов, стараясь сделать голос тверже, - я открою окно.
- Пожалуйста, Михаил Дмитриевич, - отвечаю я. Зачем? Во всем штабе сыро, мокро, плесень радуется, а этот сейчас выстудит до невозможного. А жарко ему от нервов.
Сквозняком шарахнуло дверь - это вошёл Шаблюк. Он неспешно прошелся, потер своё плотное тело и сочувственно глянул на Радванова.
- Миша, прости, ну ничего сделать уже нельзя. Понимаешь? Я хоть раком выгнусь - ничего не выйдет.
- Нет, товарищ подполковник, я понимаю, - ответил Шаблюку Радванов, потирая переносицу, - Может и не придётся тебе раком вставать.
- Ты меня осуждаешь?
- Нет, господи, что ты.
- Не меня надо осуждать, а его!
- Да кто тебя трогает? - вскочил со стула Радванов, - Побереги мою седую голову. Я лишь просил поговорить с ним, поговорить! Написать ему письмо. Я многого прошу?
- В данной ситуации даже пара слов, письмо - роскошь. Да и не хочу я.
- Неужели это все вот так вот кончится?
- Миша, оцени трезво, он - предатель. Крыса продажная, гнида. О чем ты хочешь его спросить?
Радванов замок на мгновение. Я понял, что дальше находится здесь нельзя и, извинясь, вышел. За дверью было теплее. Там я встретился взглядом с жирной крысой, сидящей на отходной трубе, плюнул в неё и закусил губу. Мне чертовски хотелось знать, чего же такого скажет этому подлецу Костеллю майор Радванов. Я снова глянул на крысу. Она будто бы успокаивала меня взглядом, говоря - "не волнуйся, Игнат, ничего не будет. Послушай, чего он скажет, послушай". Так я и сделал - прислонил своё большое плоское ухо и двери и замер.
- Я попрошу его, - не сразу начал Радванов, - сказать правду.
- Он её уже сказал!
- Что так и сказал - "я предатель"? "Я перешел на сторону врага" - да?
- Вот, - ударил по столу Шаблюк, - вот тебе бумаги. Читать в состоянии? Читай. Я, капитан Полонов, Евгений Николаевич, одна тысяча девятьсот одиннадцатого года рождения... Так, это не важно... Вот. Заявляю, что на основаниях... Так-так, перехожу в действующую армию Германии и отрекаюсь от ордена красного знамени. Тебе этого мало?
- Черт...
- Ну как тебе Костелль?
- Даже не знаю.
- Знаю, не знаю. Суть одна - капитан Евгений Полонов, он же гауптштурмфюрер Костелль, был закинут в Германию с целью рассекречевания документов особой важности. Ему была поручена сверхзадача. Что может при желании сделать Костелль? С его-то знаниями. Скажи. Он по меньшей мере предатель. По большей - этот человек представляет огромную опасность для нас, для нашего народа. Костелль не глуп, мы сами учили его.
- Ученик превзошел учителя, - сообщил я крысе. Она махнула лысым хвостом и, словно поняв все, нырнула куда-то вниз.
- Костелль великолепный разведчик и в том, что он переметнулся на сторону врага, лично я вижу угрозу каласального масштаба, - повторил Шаблюк свою мысль.
Этого хваттло, чтобы убедить майора.
- Открывайте охоту, - подумав, сказал наконец Радванов. Он закрыл лицо руками и тяжко вздохнул.
- Уже открыта. - Твёрдо подметил Шаблюк.
- Уже...
- Его уже три дня ищут по Германии.
- Не нашли ещё? - с надеждой в голосе спросил старый майор.
Шаблюк криво улыбнулся и с облегчением продекламировал, - Нашли крысу, как же! - тут же поднял лаковую трубку с крупного телефона и, понизив голос, сказал в нее, - Юрий Петрович! Дорогой, веди ка его ко мне. Да как есть веди. Понял. Сейчас его приведут.
- Костелль, Костелль... - все повторял с самой искренней жалостью Радванов.
- Сейчас его приведут, - сказал я себе, и точно. Не успел я как следует поразмыслить, где-то в конце коридора, как капли с сосулек, стали стучать туфли. Ровно шли люди, будто на параде из двух людей, не хватало лишь музыки. Я затаил дыхание - вот-вот я увижу Костелля.
Секунды казались мне невозможно длинными. Я все считал про себя "три, два, один... Три, два, один..."
Так я посчетал не менее пяти раз и уже совершенно отчаялся, как вдруг из-за поворота вывернули двое. От неожиданности я дернул плечами, но, на своё удивление, смотреть в лицо идущим не торопился. Они в меру бодрым шагом прошли мимо меня и молча вошли в кабинет.
Тут-то я и осознал, что упустил момент. Тот самый Костелль, о котором уже пять дней не утихают разговоры, только что прошёл в метре от меня, а я, по своей военной трусости, не осмелился даже головы поднять. Дверь захлопнулась перед моим длинным носом.
Я подумал, что если с деловым видом зайти вслед за ними, то может и не попадёт. Ах, была не была! Все равно я уже слышал разговор, теперь не суть, увижу я Костелля или нет. А если попадёт, то и не страшно.
С такой мыслью в голове я дернул ручку на себя и, поправляя одежду, твёрдо двинулся к своему месту. Сел за бумаги и, наконец, осмотрел всех. К изумлению, никто и внимания на моё пришествие не обратил, что, конечно, было к лучшему. Я обрадовался тому, как все расположились - из моего уголка открывался потрясающий вид.
Радванов все так же сидел за массивным столом и тупил глаза в бумаги. Ему было стыдно смотреть и на Шаблюка, и на Костелля. Лишь изредка он с болью поднимал чёрную с проседью голову и красными от слез и стыда глазами провожал стрелку часов. Шаблюк же торжествуя стоял возле стола, и оперевшись на него, вот-вот был готов разорвать арестанта. Я перевёл взгляд на человека в российской форме. Фамилии его я не знал, но точно знал, это не разведчик. Последним я глянул на стоящего перед столом человека. Он был очень хорошо сложен - высок, строен, с прямыми худыми ногами. Тёмно-зелёная форма немецкого солдата сидела на нем, как влитая. Удивительно ладно на нем сидели и галифе. Если на мне они смотрелись откровенным мешком, то на Костелле - очень элегантно. Он вообще казался очень аккуратным человеком. И стрижка у него была не наша, не советская. Нас коротали под ноль, на голове же Костелля красовалась прилизаная прическа с собором сбоку.
Долго молчали, а я все выжидал. Хотелось выкрикнуть - "начинайте уже!"
Костелль заговорил первым, - Вы меня вызывали, товарищ подполковник. - Ответа не было. Тогда он растерянно спросил, - моё задание закончено? Прикажете возвращаться в союз?
- Ты слышишь, майор, как у него изменился голос? - надменно спросил Шаблюк Радванова. Тот ещё больше опустил голову и мотнул ею, - Вслушайся, майор, какие окончания, какая манера речи. Не так ли, Игнатий?
Я вздрогнул. Это мне что ли? Костелль обратил на меня серые глаза, от которых веяло холодной отчужденностью.
- Так точно, товарищ подполковник, - робко прорапортовал я.
- Садись, Женя, - горько вздохнул Радванов. Костелль, пригласил темные волосы и сел.
- Отставить! - бахнул Шаблюк, но на лице Костелля не дрогнула ни одна жилка, - Называть вас советским званием, именем, фамилией мы не имеем права, да и желания, признаюсь, тоже нет! Вы не советский человек! Вы...
- Так, - протянул Костелль, ощущая накал, - Признаться, я ничего не понимаю. Товарищ майор, объясните мне. - Радванов на это только махнул рукой.
- Женя, как же так? - спросил он.
Костелль поднял брови и вздохнул, - я не понимаю.
Тогда Шаблюк швырнул ему, я полагаю, ту самую бумагу с отречением. Костелль взял её в руки, пробежался взглядом и положил обратно. Я демонстративно заглянул в его побледневшее лицо. Глаза Костелля потускнели. Он проглотил слюну, подбородок задрожал. Разведчик растерянно взглянул на Радванова и вдруг, кажется, все понял. Он потер глаза и, глубоко вздохнув, сказал - приказывайте.
Как он переменился в лице! Судорога пробежала по лбу, щекам и замерла на гладком подбородке. Он весь затрясся. Руки стали какими-то зелеными. Он был близок к обмороку или рвоте, как мне показалось.
- Вы все знаете сами, Костелль, - пробасил Шаблюк и вышел, бормоча, что смотреть в это лживое рыло он больше не может.
А Костелль, действительно, все понимал и знал лучше других, что бывает в таких случаях.
- Женя... Как же так? - снова спросил его Радванов и заплакал. Разведчик похлопал его по руке в знак успокоения, мотнул головой и, теперь уже спокойно, вышел. Я остался наедине с Радвановым.
- Он не виновен. - Пробормотал то ли мне, то ли себе майор.
- Я верю... Неужели Шаблюк не видел, что стало с арестантом, когда он прочёл бумагу? Тут пахнет падалью. Дело не чисто, - думал я.
Вдруг я поймал в голове мимолетную идею.
- Товарищ майор, позвольте эту бумагу, - но тот не ответил, только встал и, шатаясь, покинул кабинет. Я понимал, что рискую, но поступить иначе мне не позволял интерес. Я рванул листок, исписанный острым почерком, и выбежал вслед за Костеллем. Я догнал его в коридоре.
- Подождите! Подождите, - мы вошли в его комнату.
- Что вам нужно? - спокойно поинтересовался тот.
- Евгений Николаевич, это вы написали?
Он усмехнулся, - а как же "не советский"?
- Я не говорил этого, - растерялся я.
Костелль сел на кровать и спокойно протянул, - какая уже, к черту разница, кто это написал.
- Значит, это не вы!
- Цепляетесь к словам, - раздражался разведчик, - что вы хотите?
- Установить правду и справедливость. - Робко ответил я.
- Правду. Справедливость, - рассуждал Костелль, укладываясь в кровать. Он заложил руки под голову и твёрдо сказал, - Все решено до вас. Никакая правда и уж тем более справедливость не изменит закона.
- О чем же говорит закон?
- О казни.
- Это в каком смысле?
- В самом натуральном. Вы на войне находитесь, или забыли? Тут законы есть. А предательство есть самый грубый проступок. За предательство полагается казнь. Мне преоставят расстрел или виселицу.
Говорил он медленно и спокойно, как учитель.
- Это вы написали? Это вы написали? - завопил я и стал тыкать бумагой в Костелля. Я не мог успокоиться. Подступала тошнота от горя, я чувствовал, как она булькает и клокочет в горле.
- Прекратить истерику! - крикнул разведчик и встал.
- Это же не вы написали... - молил я.
Он мотнул головой, - только не думайте решать мою судьбу за меня. Не лезьте не в своё дело! Идите спать.
- Если я пойду спать, то перед этим напьюсь.
- Напейтесь, сделайте одолжение.
- Я вас не понимаю, - не унимался я, - я откровенно вам говорю - я не понимаю. Не понимаю вашего спокойствия. Как?
- Вы слишком молоды, оттого это. Против закона я идти не собираюсь, потому что меня предупреждали. Я сам выбрал быть военным. Я сам нажил врагов. Я сам согласился ехать в Германию. Все это нелепое стечение обстоятельств, в котором виноват только я. Но жизнь, которую я прожил, проваленной считать нельзя. Я много сделал, передаются флаг в руки вам. Идите. Я хочу спать. Вы свободны.
Я ещё состоял, глядя на него, а потом оставил.
- В нем и сила, и честь, и смелость... А все же чего-то нет, - думал я. Думать долго я не люблю, поэтому решил довести дело до конца, возможно, поспешно. Вопреки словам Костелля, я вернулся в кабинет и принялся перечитывать бумагу. Тут было все: дата, подпись, и все сперва внушало доверие. Я прикусил губу и, озираясь, полез в тумбочку Шаблюка. Оттуда я вынул и дело капитана Полонова. Я нагнулся под лампой и стал сверять каждую букву, каждую цифру, завитушку, чёрточек - все, что могло отличаться.
Так я провёл ночь, а когда на утро в кабинете появились Радванов, ещё более седой, чем вчера, и весёлый Шаблюк, я наткнулся на них:
- Посмотрите сюда! Ближе! Ну идите же! Вот. Майор Радванов, подполковник Шаблюк, смотрите. Это дело Полонова, а это та бумага.
- Ну, ну.
- С первого взгляда почерк совершенно идентичен, но стоит потратить немного времени на изучение... Смотрите на эту запятую, - Радванов нагнулся ближе, - В собственноручно написанном деле Костелль, точне Полонов, выводит запятую ровно, как в школе учили - точка и плавная линия, в то время, как здесь, в бумаге, запятая - обычная прямая черта. Вы видите?
- Я вижу, что вы занимаетесь чем попало, Игнатий, - сказал Шаблюк.
- Признайтесь, что пониманте, бумага - подделка. Полонов не писал это, не предавал родину. Тот, кто написал эту бумагу, зациклился на почерке и совершенно упустил одну единственную запятую. Полонов говорил мне о своих врагах. Отмените расстрел.
Шаблюк замешкался. Я махнул на него рукой и кинулся в комнату разведчика сказать, что его реабилитируют. У меня были все доказательства его невиновности.
Я постучал в дверь, мне никто не открыл. Тогда я вошёл сам. Пройдя пару шагов я остановился. Все было, как вчера, как я его и оставил. Полонов все находился на кровати, а в руке, лежащей на груди, покоился немецкий пистолет. Из приоткрытого рта текла тоненькая страйка бордовой, уже подсохшей, крови. Спокойные глаза были устремлены в белый потолок.
Я замер. Он застрелился, чтоб не терять чести, чтоб никто и никогда не видел его на публичном расстреле, чтоб не стыдится потом.