Ad scriptum: единственный мой рассказ, написанный по новостным сводкам. Всем сомневающимся и неверящим покажу статьи.
- Микропсия - расстройство зрения, при котором размеры видимых больным предметов выглядят меньше, чем на самом деле. Субъект воспринимает видимые объекты или какие-то фрагменты существенно меньшего размера, чем они есть в действительности, как бы издалека...
"...Сбежавшая из детского дома девочка замерзла в зимнем лесу..."
* * *
Ночь приходит как незваная особа, а за ней наваливается, подступая ближе, глухая темнота, в которой не различить окружающих тебя предметов. Когда я вылетаю из тела, картинка перед глазами все еще продолжает кружиться, будто при движении спиной вперед в колышущейся воде, постепенно уменьшаясь.
Толстая женщина в медицинском халате протискивается к стулу около моей кровати, воспитатель взволнованно спрашивает, склоняясь над нею, я слышу слова:
"Опять?.."
- Опять Приступ...
Их серые фигуры маячат где-то на большом отдалении, совсем далеко.
У меня проблемы с расстоянием - оно кажется огромным. Я закрываю глаза, переносясь в холодную одинокую темноту.
Я чувствую присутствие медсестры рядом, уже почти могу угадать, где. По дыханию, свисту, движениям, скрипу отодвигаемого стула и кряхтениям, но сознание окрашивается запахом кипяченой теплой воды, подушки и скрипучим светом лампы, которую она включила.
Где-то в других помещениях горит свет, где-то его нет и в помине, потому что ночь. И темнота.
А мне хочется домой... Я еще помню.
Туда...
Там, где ночь другая, смоленая, сыплется, опадает с устланных небом звезд, сгорает под ярким пламенем. Там, где застывший воск каплями на пальцев тех, кто перебирает у меня на груди, рисует узор живой, дышащей кожей. Невидимый. И воздух смоленый. Копченый. Сладкий и дымный. Пахнет деревом, сухими стружками, будто потрескавшаяся кора освобождает живую, мягкую сердцевину ствола. Но дерево не живет без нее.
Сладкий дым застил глаза.
"Да святится имя Твое...
Да приибудет царствие твое..."
Мелкие знамения чертят воздух, вслед за ними тени ложатся причудливыми отсветами на лица и одежды, дробят ночь Небесным Огнем.
А я живу. Я сбрасываю с себя лишнее, как тяготеющий душу камень; она поднимается выше, выше и еще... До тех пор, пока не достигает оструганных грубых досок, из которых сделан потолок избы... Мама говорила и плакала, плакала и говорила, что больно не будет. У меня сердце сжималось за ее тоску и тревогу, но мне действительно не больно. Почти... Огонь, разрастаясь, накрывает мое тело холодным полотном, поглощает его, закрывает, укутывает, и мне уже без разницы, что было раньше, потому что я забыла это состояние. Мне нечем дышать...
Я отрываюсь от деревянной поверхности и делаю шаг вверх, в пустоту. Я поднимаюсь и воспаряю, поднимаюсь и падаю, прямо ребрами на обеденный жесткий стол. В комнате слышны чужие голоса.
Я не справилась, мама, прости...
* * *
"...Теперь к новостям о погоде... Сегодня днем синоптики обещают значительное похолодание. Во второй половине дня температура опустится до минус десяти, к вечеру стоит ожидать усиление снегопада. Столбики термометров опустятся до минус пятнадцати в городе и минус двадцати по области. Ветер северо-восточный, три метра в секунду. Количество осадков, выпавших за последнюю неделю, составляет..."
Утро в бесцветном холле похоже на смятые комки старой ваты, которой пытаются заменить снег под пластиковой елкой, чтобы создать атмосферу праздника в глухой городской квартире, далекой от лесной чащи и настоящих деревьев. Оно выглядит жалко и поддельно. Но все все равно делают вид, что так и должно быть...
Я сижу с ногами на большом диване, между двумя пухлыми клеенчатыми подушками, а третью положив себе на колени, сонно моргаю в застывшей, как кисель, ленивой полутьме.
После ночного "приступа" голова немного гудит и опасливо качается, стоит только резко посмотреть в сторону, словно готовая сорваться и снова пустить в пляс сонный мир вокруг. Поэтому я сижу спокойно, со старательной заинтересованностью вникая в новостную передачу по старому, пыльному телевизору напротив дивана.
Других отправили на занятия, а мне разрешили остаться, вот я и провожу все утро в тишине и ничего не делая. Скучно...
Ни слова! Ни слова!
За меня говорят мухи
И что-то присочиняет ветер!..
С кухни слышатся шаги, что-то потряхивает и перезванивается посудой за дверями, но эти все звуки - отдаленные, как со дна стеклянной бутылки, глухие и не всегда понятные. Вот что-то стукнуло, влажно ударилось об пол, а затем послышался длинный такой скребущий звук - шурх-шурх, шурх-шурх. Как будто трет что-то. Это уборщица тетя Клава возит по полу шваброй, моет, цепляя незакрытой тряпкой деревяшкой об углы линолеума. Старая она уже стала, у нее глаза...
По телевизору начинается какой-то скучный невеселый фильм, я сбрасываю с коленей подушку и перебираюсь на ближайшее окно, которое выходит в палисадник и дворы соседних многоэтажек.
На каждом из окон полукруглого холла нарос за ночь леденцовый ледяной узор, практически до самого потолка, преломляющий серый свет в тенистые полулинии и клубки, прячущиеся под батареи. Я влезаю на подоконник без надежды что-либо разглядеть, но постепенно морозный узор отмерзает от моего дыхания, и я вижу, что происходит на улице... Снег шел всю ночь, валил беспрестанными мягкими хлопьями, от души, и теперь по краям занесенных, разглаженных скребками и ковшами снегоочистительной техники, дорожек и бульваров возвышаются целые стены, похожие на горы огромного мягкого покрывала.
Возле забора, огораживающего расчищенный пятачок детской площадки с горками и каруселью, свешиваются в сугроб оледеневшие ветви рябины. Красные ягоды гроздьями тянутся вниз, звенят, сталкиваясь, маленькие городские птицы скачут по ветвям, норовя оборвать клювами эти бусины. Маленький мальчик в ярком, искрящемся ярком желтом комбинезоне, сует найденные на площадке палочки в отвесный склон сугроба, что-то рисует ими, не обращая внимания на птиц. А они, наверное, принимают его за своего. Желтого, как солнышко.
В стороне женщина в коричневом теплом пальто до пят счастливо наблюдает за мальчуганом, держа за веревочку цветные санки. В какой-то момент она замечает, что кто-то другой смотрит на них, и оборачивается. Наши взгляды пересекаются, женщина машет мне ладонью с растопыренными пальцами и улыбается.
Раскрасневшийся на морозе мальчуган подбегает к ней, сует в ладони какие-то найденные палочки, скачет вокруг; женщина с интересом разглядывает удивительные в глазах ее сына находки, гладит его по голове, поправляя вязаную шапочку. Потом они высыпают из принесенного пакета крупу и хлебные крошки на утоптанный пятачок земли в стороне от площадки и уходят по направлению к домам. А я наблюдаю, как стая маленьких суетящихся птиц возится в кучке еды, мелькая оранжевыми и розовыми грудками.
"Сегодня днем синоптики обещают значительное похолодание. Во второй половине дня температура опустится до минус десяти, к вечеру стоит ожидать усиление снегопада..."
Зимой без еды на таком морозе им было бы совсем плохо...
Я гляжу в ту сторону, куда удалились женщина и мальчик в желтом пуховичке, но вижу только их протоптанные в свежем снегу следы, скрывшиеся за поворотом тропинки. Я знаю, куда мне податься, чтобы тоже получить свою долю ласки и теплых поглаживаний по голове. Я соскакиваю с насиженного подоконника и бегу мимо лестницы в коридор, туда, где начинаются учительские кабинеты и комнаты воспитателей, забыв про оставленный в холле гудящий голосами телевизор:
"В эфире криминальные новости. После долгих расследований наконец выявлен и задержан руководитель секты, пропагандирующей новое религиозное течение "Культ земли". Ранее следователи, пытаясь найти пропавшую девятилетнюю девочку, вышли на весьма странную организацию и возбудили уголовное дело по статье "Жестокое обращение с детьми". Подозреваемая - мать ребенка..."
* * *
...В тупом ответвлении коридора, возле кабинета Ксюши, слышны голоса, и желтый свет лампы льется в тонкую щель над полом, растекаясь, как блестящая яичная лужица. Я замираю под дверью, невольно прислушиваясь, в надежде, что разговор уже подходит к концу. Обычно у нее никого нет в это время. Зато есть старое уютное глубокое кресло у окна и теплый чай. Иногда - совсем редко, когда удается сбежать с занятий, - я прихожу к ней, мы пьем чай с мятными пряниками и смотрим фотографии предыдущих воспитанников в старых кожаных альбомах. Я думала, так будет и сегодня.
Но не тут-то было...
"Да поймите вы! Я понимаю, что вы расследуете серьезное дело и вам нужны доказательства... Но не трогайте пока девочку, у нее посттравматическое состояние... - просит кого-то воспитательница беспомощным и дрожащим от волнения голосом. - Сейчас опасно любое постороннее вмешательство, это может привести к обострению..."
В кабинете не слышно никаких движений, и даже звуки снаружи плохо проникают туда сквозь толщу дерева, потому что мои шаги остаются для разговаривающих неуслышанными. Второй голос не похож на железный. Скорее, он просто устал повторять что-то, доказывая, поэтому звучит отработанно и монотонно, как заезженная пластинка - десятки раз подряд...
"Ксения Павловна, послушайте! Личность, установленную следствием, может подтвердить только ребенок. А также дать показания, свидетельствующие о виновности подозреваемой. Без этого суд не сможет вынести окончательный приговор..."
Я слышу, как Ксюша отрывисто вздыхает, растирая руками лицо. О стол тихо звякает оправа очков. Некоторое время в кабинете за дверью слышно только, как следователь рассеянно постукивает пальцами по крышке стола.
Внезапно его голос ломается, теряя профессиональную ноту.
"Вы хоть знаете, что она сделала?.." - воцаряется долгая, мучительная пауза, в промежутке которой я слышу, как Ксюша сдавленно всхлипывает, поднося к лицу ладонь. - "...они же собирались похоронить ее заживо..."
Я вздрагиваю, замирая на месте, точно приклеившись к полу подошвами ботинок. Этого не может быть... Нет... Возможно, для Ксении Павловны это звучит ужасающе, но для меня это значит только одно: мама нашлась!..
* * *
...После того, как меня забрали из дома и поместили сначала в больницу, а потом сюда, очень многое в жизни казалось мне несправедливым. Например, почему я должна быть здесь, а моя мама - где-то очень далеко от меня, и нам нельзя увидеться. Я очень скучала... Мне хотелось улететь, воспарить от земли, оторваться душой от тела и подняться ввысь, чтобы увидеть, где она. Иногда мне даже удавалось это, как прежде. Предметы делались маленькими и далекими, точно я смотрела на все откуда-то с потолка. Врачи называли это приступами, спровоцированными "эмоциональной травмой".
Чтобы помочь справиться со "стрессом", в больнице мне давали снотворное.
А я не хочу видеть сны. Хочу просто спать.
Но стоит только закрыть глаза, как перед сводами век, точно в напоминание, скользит и трепещет в огне главное воспоминание.
Ночь дрожит и плавится, снедаемая осколками в пламени, объятая туманом, дымом и огарками свечей. Пахнет ладаном и теплым воском. Пение струится в дрожащем воздухе, молитвы сладкими мотивами льются мимо ушей, сплетаются с сознанием, унося его куда-то очень далеко. Туда, где райские сады и яблони, где нет страданий и боли, а только покой и благодать.
Наставник постоянно твердил, что совсем скоро этот город погрязнет во тьме и от него ничего не останется. Грядет война, на землю грянет Кара Небесная, и настанет ад. А выживут только те, кто успел спастись...
"Да святится имя Твое!..
Да приибудет царствие твое
На Земле и на небе..."
В Земле...
Мама говорила, что у меня душа легкая, привязана к телу тонкой ниточкой, и может выходить из него, стоит только мне немного захотеть. Меня и выбрали для выполнения миссии. Я должна была отправиться с душами предков просить о Спасении для всех нас.
Ей не разрешили присутствовать на подготовке к обряду, а потом мама куда-то пропала. Как раз в тот момент, когда в дом ворвались чужие люди. Но теперь, когда я знаю, что она нашлась, я не могу больше здесь оставаться.
Я найду тебя.
Я люблю тебя.
Ныне, и присно, и во веки веков.
Аминь...
* * *
"...К вечеру стоит ожидать усиление снегопада. Столбики термометров опустятся до минус пятнадцати в городе и минус двадцати по области..."
Зима. Время всепоглощающего неотвратимого умирания. Это ломтики штукатурки, падающей с потолка прямо в застывшую кашу, стоящую на раздаче. Это мухи, уснувшие кверху лапками в щелях подоконников. Это люди, погасившие внутри себя солнце. Это Февраль - тотальная анестезия чувств и жизни. Я знаю это.
Когда я выбегаю во двор, так никем и не замеченная, перед моими глазами остаются только сугробы, сугробы в кривом заметенном палисаднике и стволы деревьев за ним, ороговевшие и сморщенные в глубоком беспробудном сне.
Море деревьев февраля колышется мне навстречу, подступая высокими шеренгами, устремленные в темнеющее небо, протянувшие мне навстречу свои ветви-руки, готовые обнять и укачать под песню бабушки-Метели. Снежинки летят в лицо - искристые, горячие, серебристые, точно упавшие с неба звезды. Я ловлю их ладонями и лицом, вязну и тону в толще белых хлопьев, пробираясь к деревьям. В густеющих сумерках стволы похожи на колонны, на которые опирается небосвод. Их вершины срезает темнота, ветви переплетены одной большой крышей, корни скрыты толщей земли и снега под ногами. Древние гиганты встречают меня вековым безмолвием.
Я обнимаю дерево, падаю в снег и закрываю глаза, пытаясь слиться с миром, как делала это десятки раз раньше, но лес все еще настолько близок и огромен, что не вмещается во взгляд.
Я вспоминаю, что в спешке забыла надеть в коридоре куртку, но эта мысль очень скоро растворяется в моей голове, в сонливом, тонком ритме сердцебиения.
Холод на коже начинает пробираться куда-то вглубь, до костей, до мельчайших частичек. Значит ли это, что они приняли меня в свой круг? Замкнули в вечность...
Внезапно я чувствую, что начинаю подниматься куда-то, все выше и выше, но теперь среди окружающей меня зимней тишины неожиданно замечаю себя, заметенную в сугроб между стволами деревьев, прижавшаяся щекой к шершавой коре, закрывшая глаза, точно во сне.
У той меня моя одежда, мои волосы и мое лицо, только кожа неправдоподобно белая, гладкая, похожая на снег. На ресницах застыли, слипшись от мороза и слез, снежинки.
Я-нынешняя радостно взлетаю, чувствуя невесомую легкость и щекотливую прозрачность тела, его свободу, которую так давно не могла обрести. Теперь я понимаю: это высшая благодать, это покой, лишенный страданий и тоски. Я обрела его.
Сквозь холод ветра, уже не касающегося моего лица, я слышу сотни и тысячи голосов, сплетающиеся в каком-то сладком полусне, в недоступной живым симфонии. Я попрошу этой благодати и для вас. Я взмахиваю призрачными крыльями и поднимаюсь. Все выше и выше...
Я справилась, мама...
* * *
"Сбежавшая из детского дома девочка замерзла в городском лесопарке вечером, 4 февраля. Следствие полагает, что причиной побега могло послужить некорректное обращение сотрудников детского центра по отношению к воспитанникам."
- Курганская областная газета.
20.11.18-09.12.18г.