Понемногу осваивалась в городе Лукерья.
Уже не особо обращала внимания на кипящую натужным рёвом, свистом и перегаром дорогу.
Уже не вглядывалась она в мелькающие дома из автобуса.
Знала, что не пропустит нужную остановку, когда ехала водиться с малыми внуками.
Но ходила и жила, как очарованная.
Словно возвратилась куда-то из другого мира и не узнаёт сегодняшний мир.
В автобусе смиренно стояла впереди, если не было места. А рядом возвышался старик. Кондукторша пенсионного возраста промолвила:
- Теперь молодёжь сидит.
- Ничего. Я привычная. Постою. Воспитание другое.
Полная кондукторша не могла с этим смириться. Она плавно, привычно раздвигая пассажиров полным телом, подошла к сидящей девочке лет четырнадцати и неслышно для других попросила её уступить место. Девочка, недовольно сморщившись, встала.
- Спасибо, - промолвила Луша.
- Теперь мне надо ещё одного пассажира устроить, - по-хозяйски, словно была в своей избе, промолвила с улыбкой кондуктор.
Она поманила за собой высокого и плотного старика.
- Вот, садитесь. Молодой человек сам встал.
И старик пошёл к освободившемуся месту, пожав при этом руку парня в благодарность.
Всё это, человеческие простые знаки внимания, откладывалось в памяти.
Однажды её даже окликнул чей-то голос:
- Здравствуй!
Она обернулась и увидела бабусю такого же примерно возраста. Оглядела её недоумённо, но поздоровалась.
- Не узнаёшь?
-Нет.
-Узнавай! Гармонь!
- А! Света!
И она вспомнила кудрявую милую женщину, с которой они сидели в ожидании концерта «Вологодская гармонь» в уютных креслах фойе.
-А мы ведь там ещё и плясали под частушки!
-А я иду сейчас в ДК. Там московские врачи сердце проверяют бесплатно. Пойдём!
- Нет! А зачем? Сколько Бог отмерит, столько и проживу.
И они разошлись в разные стороны.
- Вот меня уже и узнают в чужом городе, - подумала Лукерья.
Надо чаще с людьми встречаться, ещё насижусь в глуши своей, - подумала она и на следующий день пошла на концерт.
Что за концерт? Никто точно не знал, но возле комнаты с цифрой восемнадцать сидели зрители. А за дверью слышно было пение.
- Распевки, - сказал кто-то.
Сцена небольшая. На ней девушки в чёрных платьицах в первом ряду, а за ними и парни.
Девушки не размалёванные, скромные, волосы длинные распущены и лица хорошие.
Женщина педагог стоит сбоку. Руками взмахнула, что-то сказала.
Лукерья только расслышала.
-Четвёртый курс, будущие учителя музыки.
Невидимая пианистка положила пальчики на клавиши.
И тонкие голоса наполнили комнату, поднялись выше, к потолку, к окну, чуть прикрытому шторой, и слились вместе с падающим за окном снегом.
Журавли летели над Московским морем,
Море им казалось их рязанским полем,
Где шумит листвой береза над приокской кручей,
Где рябина нежно дружит с ивою плакучей.
Какое-то щемящее чувство сжало сердце Лукерьи, она смотрела на медленно падающий снег за окном и вспоминала красногрудых снегирей и синичек возле своего дома.
Они прилетали к ней под окно и нарочно близко мелькали, качались на кустах жасмина и калины. Она приучила их к музыке, которую включала. Потом выходила из дома, шла по скрипучей заметённой тропинке, иногда оступалась в сугроб и насыпала в кормушку купленные семечки.
Лукерья очнулась. В зале дружно хлопали, кто-то кричал:
- Браво!
Лица в зрителей потеплели, глаза налились слезами.
И ей думалось, что зря наговаривают.
Хорошая растёт молодёжь. Некоторые из них не придут в школьные классы, а продолжат учёбу. Может, станут певцами.
И тут она вспомнила маленькую светловолосую девочку Лиду, которая приходила к ней за молоком.
Она наливала ей полный бидон парного молока.
Тарка был для девочки тяжеловата.
Лида на лето приезжала из северного города с бабушкой и дедушкой. Играть ей было не с кем, и она играла с батогами (палками). Ставила их и разговаривала. Один батог у неё был Маша. А Маша - ровесница Лукерьи, настоящая деревенская баба, по утрам гнала в стадо свою корову и при этом материла её, на чём свет стоял.
Лера не понимала плохих слов. И однажды бабушка застала девочку, когда она беседовала с батогом, который был для неё Машей.
Она говорила ей:
- А вы заходите к нам. Мы вам чайку нальём или стопочку.
А батог-Маша отвечала ей одобрительно с применением плохих слов.
Когда бабушка всё это услышала, она долго смеялась до слёз.
Лида теперь учится на певицу в городе, ездит за границу и однажды там спела на большой сцене.
Настроение после концерта было хорошее, и Лукерья пошла опять на кремлёвскую площадь.
В её центре стояла большая нарядная ёлка.
Двери храма были открыты настежь. Оттуда слышалось церковное пение.
Вместо золотых ковров под ногами пушистый снег.
На застывшей реке темнели фигурки первых рыбаков. Началась зимняя рыбалка.
Кто-то уже прорубил длинную прямоугольную полынью, поставил лестницу. Любители будут нырять и зимой. Они цепочкой пойдут по снегу уже раздетые. Ей знакомо это ощущение радости, когда тысячи иголочек впиваются в кожу. На морозе после бани обливались холодной водой не раз.
А вот между берёзами стоит одинокая девичья фигурка. У неё в руках нет телефона.
Она смотрит на реку. Может, стихи читает или мечтает.
- Вот так и я приходила к реке в юности. Река и простор дают силу. Но моя река была шире и сильнее, - думала женщина.
Так дошла Лукерья до конца сквера, где мужчина и женщина стояли возле красивой кованой ажурной скамейки. Женщина осторожно сметала с неё снег. Это была кованая гармонь. Словно невидимый гармонист небрежно положил её, и она раскрыла меха, вздохнула, вот-вот издаст звук жалобный. Рядом книга с надписью «Н. Рубцов» и лист клёна.
Всё выковано, а дышит, словно живое.
Когда Лукерья пришла домой, всё думала об этой скамейке, вспоминала деревенских женщин. Они говорили на непонятном ей языке.
Но шло время, деревенские бабуси одна за другой отправлялись на вечный покой, и говор их окающий, особый, исчезал.
А те, кто уехал в города, уже не помнил этой речи.
И тогда Лукерья написала письмо своему далёкому знакомому. Он закончил столичный вуз, работал в министерстве когда-то, но не забыл разговор деревенский.
- Добрый вечер, Иван!
Вчера в сквере я нашла красивую кованую скамейку с гармонью и раскрытым томиком стихов Рубцова. Стала узнавать, что это такое.
Перебрала в сетях все памятники. Нет. А вот нашла новое для себя слово нерусское Арт-объект.
Скамейку эту сделали вологодские кузнецы. Назвали её "Посидим-поокаем."
Мне вспомнилась тавенгская говОря. У себя ничего не нашла, кроме одного слова, которое сказал муж, когда я его три дня разыскивала. А потом отправилась в район на грузовике искать.
- Одумайся! - сказал он, когда пешком шёл по дороге совсем с другой стороны, откуда уехал. Вот это «Одумайся!» было сказано с сильным оканьем.
Ваня, ты много помнишь. Не знаю, почему, но тебя можно записывать студентам в фольклорных практиках. Хотя в старики ты не годишься.
- Кланяюсь нижайше и уже по- стариковски, опеть-таки! – отвечал Иван на другом конце электронной паутины.
- Если уж по- тавенгски , то это должно прозвучать
- Одумайсе!
На лыжне стало совсем добрО, лес баскОй стоит, буди кто вологодскими кружевами всё сучьЁ завИсив.
Пока 10 -12 километров проторИшь по первому снегу - домой сырой как мышь ворОтишься.
Тут уж и почеёвничеть порАт(очень) охОта, да щОбы чай-от вприкуску и с травками духовитыми быв.
Не могу сказать, что главное было у нас Оканьё, а вот словечки заковыристые -это да.
Какую беседу можно на лавке- то сидя вести...
Дак эть уж это кто на ей сидИть будет.
Старики одно бают, роботные люди - о своих заморочках, а ежли молодяшка - та часами попусту граять /хохотать/ станёт.
Скамью увидел - добротно сроботано , а гармонья-то пои-ко хорошово гармониста заждалась.
Частушку помню.
Ватталинка, ватталиночка, вертучие глаза,
на тибя мой ватталиночка надиетьче нельзя!
а нероботь только языками чёсать и можо
- Шибко баско написал! -ответила с радостным чувством Лукерья.
Жив, жив ещё язык тавенжан. Молодец, Ваня! Душу порадовал.
Но не будут им, говором прадедов, баять ни дети наши, ни внуки.
И поплыла вологодская душа за пределы российские.
И правнуки не вспомнят сторонушку.
Будут они ходить по чужедальним странам, закованным в камни рекам….
У каждого будет своя судьба.
Но часть их, хоть малая, прикипит с детства душой к родным обочинам
фото автора